Страница:
КАРДИНАЛУ И АРХИЕПИСКОПУ ЙОРКСКОМУ
НА КНИГУ НОВОГО ЗАВЕТА, ДАННУЮ ЕМУ ЭРАЗМОМ
Ты, кто единый отец и ученых мужей покровитель,
К чьим приникает устам с жадностью хор Пиерид,
Ты, кому столько почета народ, уделяя, приносит,
Сколько достоинств твоих сам заключает почет.
Книга эта к тебе издалека пришла, от Эразма.
Книгу, молю я, прими с чувством, с каким он дарил.
Не сомневаюсь, ты примешь - ведь автор труду одобренье
Сам по заслугам воздаст так же, как автору труд.
Был неизменно твоим почитателем автор, творенье
Было - Завет от Христа - делом доселе твоим.
Этим Заветом тебе подается благая возможность,
С ним и пред Момом самим ты в состоянье судить.
На удивленье народу так жалоб запутанность рушишь,
Чтоб побежденный не мог жалобу вновь принести.
Это дарует тебе не людское искусство, но божье
Установленье - одна мера суждений твоих.
Значит, сей труд, о достойнейший пастырь, с лицом благосклонным
Ты восприми и всегда к автору милостив будь.
Пастырь благой, все, что ты своему доставляешь Эразму
Столько и множество раз щедрой своею рукой, -
Все подтверждает: досуг, что дарован тобою, не празден,
И среди первых о том труд этот нам говорит.
Кто бы ни выпустил в свет бесконечные томы, пусть даже
И не без пользы, но труд новый их всех превзошел.
Польза для каждого в нем, но заслугу вы делите оба:
Труд он закончил, а ты, пастырь, дал средства ему.
Но от сердца всего он тебе свою часть уступает, -
Все, что ни делает он, ставит в заслугу тебе.
Просит теперь он, отец-благодетель, за труд свой награду:
Чтобы ты этим для всех мил был, а он - для тебя.
ПРЕДНАЗНАЧАЮЩЕГО ЭТУ ЖЕ МОГИЛУ И ДЛЯ СЕБЯ
И ДЛЯ СВОЕЙ ВТОРОЙ ЖЕНЫ АЛИЦИИ
Здесь Иоанна лежит, дорогая женушка Мора;
Место Алиции здесь я назначаю и мне.
Первая то мне дала, быв супругою в юные годы,
Что называюсь отцом сына и трех дочерей.
Детям вторая чужим (что случается с мачехой редко)
Матерью стала родной больше, чем детям своим.
С первою прожил я так, как с другою ныне живу я,
И не могу я сказать, кто мне дороже из них.
О если б вместе нам жить, если б жить нам втроем неразлучно,
Если бы вера и рок это позволить могли!
Но заклинаю: пусть свяжет нас эта могила и небо!
Знаю, нам смерть принесет то, чего жизнь не дала.
Польза какая, что ты ускользнул от свирепого моря?
Радость, чтоб тщетной ее мне не назвать, коротка.
Брезжит такой же покой для больных лихорадкой, но грозно
Снова приходит она через положенный срок.
Сколько скорбей угрожает тебе на суше желанной,
Сколько набросилось их средь бушевания волн!
Смерть предваряя, разят иль оружие нас, иль недуги, -
Горе любое из них смерти самой тяжелей.
Тщетно! Избегнувший смерти средь волн разъяренного моря,
Ты, и доспехи надев, козней не минешь ее.
У КОТОРОГО НА УСТАХ БЫЛО ПОСТОЯННО,
ЧТО ЗНАНИЕ ДЕЛАЕТ НАПЫЩЕННЫМ
Павел-свидетель, твердишь ты, что знание всех раздувает,
И избегаешь его. Чем же ты, отче, раздут?
В чреве толщенном с трудом ты таскаешь желудок раздутый,
И раздувает тебе глупость пустейшая ум.
Имя лентяя осла почему тебе так ненавистно?
Именем этим - Хелон - звался философ-мудрец.
Но не сочти, будто сам ты не разнишься с ним совершенно:
Тот золотым был, а ты, право, свинца тяжелей.
Ум у того человечий остался и в шкуре ослиной,
В теле людском у тебя ум пребывает осла.
Из мышеловки пока извлеченную мышь предлагаю
Кошке, она не спешит алчно добычу пожрать.
Пленницу в трепете держит она на земле посредине,
С ней забавляться игрой рада на диво при всех.
Машет хвостом и глазами, что в трепет бросают, взирает,
Голову мыши, шаля, мечет туда и сюда.
Ошеломленную, лапой бодрит и, готовую к бегству,
Снова хватает, - дает и преграждает ей путь.
Лапой подбросив, затем ее пастью хватает, уходит,
Ложно надежду дает на ненадежный побег.
Но караулит и снова бегущую жадно хватает,
И возвращает туда, где начинался побег.
Хищная, снова отходит и с разумом истинно дивным
Все над бедняжкой творит опыты эти свои.
Делает это не раз и, беспечная, дальше отходит, -
Мышь неожиданно щель видит и прячется в ней.
Кошка, опять подступив, понапрасно нору осаждает,
Скрывшись в убежище, мышь там не страшится врага.
Коль не убила ловушка, защитой тогда и спасеньем
Сделалась кошка, что смерть часто являет собой.
247. НЕКТО ИЗЪЯВЛЯЕТ РАДОСТЬ,
ЧТО ВНОВЬ ВСТРЕТИЛ НЕВРЕДИМОЙ ТУ,
КОТОРУЮ НЕКОГДА ЛЮБИЛ ЕЩЕ СОВСЕМ ЮНЫМ
Ты и сегодня жива, с юных лет самого мне дороже,
Снова пред взором моим, Елизавета, стоишь.
Что за злодейка-судьба столько лет нас с тобой разлучала!
Юным увидел тебя, вижу почти стариком.
Лет мне четырежды было четыре, из них не хватало
Двух или около двух лет той порою тебе,
Взор твой похитил когда мое сердце любовью невинной,
Взор, убежавший куда ныне с лица твоего?
Некогда мне представал мой возлюбленный облик, но ныне
10 Нет в этом лике того, чем отличался былой!
Время, которое вечно завидует прелести нежной,
Взяло тебя у тебя, взять у меня - не могло.
Прелесть былая, столь часто мои привлекавшая взоры,
Обликом ныне твоим душу пленяет мою.
Слабый обычно огонь возрастает, коль есть дуновенье,
Будучи скрыт до того пеплом остывшим своим.
Как бы ты ни была с той былою несхожа, тобою
Пламень старый зажжен воспоминаньем живым.
Вот уж тот день настает, что когда-то резвящейся девой
20 Мне средь девичьих тебя дал хороводов узреть,
С белою шеей тогда золотистые кудри сливались,
Щеки равнялись снегам, розанам - губы твои,
Два твоих светоча ясных все взоры мои полонили
И через взгляды мои в сердце проникли мое,
Сам я недвижен застыл, словно молнией ошеломленный,
И перед взором твоим долго еще трепетал.
Смех вызывала в ту пору у сверстников наших простая,
Неискушенная столь, скрытая плохо любовь.
Так меня лик твой увлек, - иль действительно самый прекрасный,
30 Иль показался он мне лучшим, чем истинно был,
Или причиной явился пушок моей юности ранней,
И возмужалость тогда новый мне жар принесла,
Или же некие звезды, единые нашим рожденьям,
Силой своей вдохновить наши сумели сердца.
Ведь и сестра твоя также открыла, болтливая, тайну,
Предала, что у тебя сердце согрела любовь.
Дан и созвездьям самим с той поры охранитель мощнее, -
Дверь им преградой дана, если сойтись захотят.
Так, разлученных и шедших различными судеб путями,
40 После бесчисленных зим день этот сводит теперь,
День, что счастливее редко в мои выпадает годины,
Выдался благостным днем встречи счастливца с тобой.
Ты, кто безвинно когда-то все чувства мои захватила,
Ныне, опять без вины, так же все мне дорога.
Чистой была та любовь. И теперь, чтоб была не порочней,
Если не скромность сама - сам этот сделает день.
Добрых, однако, богов, после четверти века во здравье
Мне возвративших тебя, давших тебе и меня,
Я умоляю, чтоб вновь по прошествии четверти века
50 Я, невредимый, тебя вновь невредимой нашел.
И ИОАННУ, СЛАДЧАЙШИМ ЧАДАМ,
ЖЕЛАЕТ НЕИЗМЕННО ЗДРАВСТВОВАТЬ
Пусть же посланье одно посетит четырех моих деток,
И невредимыми пусть отчий хранит их привет.
Мы же свершаем наш путь, и пока мы под ливнями мокнем,
Чаще в трясине пока вязнет измученный конь, -
Я сочиняю для вас эту песню свою и надеюсь
(Пусть не отделана) вам будет приятна она.
Собраны в ней подтвержденья отцовского чувства - насколько
Пуще очей своих он любит поистине вас.
Ведь ни зыбучая почва, ни воздуха ярые вихри,
10 Конь исхудалый, что путь держит глубокой водой,
С вами не в силах его разлучить; где б он ни был, - докажет:
Не о себе, но о вас думает более он.
Ибо пока, наклонясь, конь ему угрожает паденьем,
Он, не тревожась о том, все сочиняет стихи.
Песни, что трудно у многих выходят из сердца пустого,
Отчая дарит любовь, чувств полнотой рождена.
Что же дивиться тому, если вас обнимаю от сердца
Полного я: кроме вас нет у меня никого.
Вместе провидец-природа родителя слила с потомством
20 И Геркулеса узлом души связала у них.
Вот почему у меня и характера мягкого нежность,
Часто привыкшая вас греть на отцовской груди.
Вот почему пирогами привык вас кормить я и щедро
Яблоки спелые вам с грушами вместе давать.
Вот почему я привык одевать вас в одежды из шелка,
И никогда я не мог вашего плача снести.
Часто я вам раздавал поцелуи и редко побои,
Но и при этом бичом хвост мне павлиний служил.
Впрочем, и этакий бич применял я и робко, и мягко,
30 Чтобы синяк не пятнал нежных седалищ у вас.
Ах, не тот ведь отец называться достоин жестоким.
Кто не рыдает, когда чадо рыдает его.
Что бы свершили другие - не знаю, но вам-то известно,
Сколь справедлив у меня, мягок поистине нрав.
Ведь неизменно и крепко любил я свое порожденье,
И (как и должно отцу) я снисходителен был.
Ныне же эта любовь до такой разрослася громады,
Что представляется мне, прежде я вас не любил.
Нравы серьезные ваши в столь юные годы причиной,
40 Также и ваши сердца, добрым искусством полны,
И красноречие ваше в приятно отточенной речи, -
Каждое слово у вас взвешено с точностью в ней.
Все это сердце мое наполняет столь дивным волненьем,
Ныне с моими детьми крепко связуя меня,
Что к порожденным любовь - лишь единая страсти причина, -
Свойство многих отцов, пусть не коснется меня.
Так, о дражайшее племя потомков моих, продолжайте
Дружество ваше крепить с любящим вашим отцом.
В доблестях этих такая откроется цель вам, что, право,
50 Вот уже кажется мне: прежде я вас не любил.
Это свершите (ведь можете вы) тех доблестей силой
Так, чтоб казалося мне: вас я не просто люблю.
ЧТО, ПОКА ОН БЕСЕДОВАЛ С НЕКИМ ПРЕВОСХОДНЫМ КЛИРИКОМ,
ОН НЕ ЗАМЕТИЛ ОДНОЙ БЛАГОРОДНОЙ ДАМЫ,
ВОШЕДШЕЙ В ПОКОИ И ДОВОЛЬНО ДОЛГО СТОЯВШЕЙ
ПЕРЕД БЕСЕДУЮЩИМИ
Как-то твоя доброта, удостоив меня посещеньем,
В хижину эту мою, пастырь великий, вошла.
Ты между тем начинаешь со мною беседовать мило,
Так, что пред ликом твоим был я - вниманье само.
Тут, - но, ах, поздно об этом вчера лишь мне слуги сказали,
А от событья того минуло множество дней, -
Дама вступает, и должно одежд величавость отметить,
Выше одежд - Красота, скромность - превыше красы.
В самый вступает покой, предо мною немалое время,
10 Остановившись, стоит, локтя касаясь локтем.
Смотрит она на монеты, отборные, древней чеканки,
Светлая, рада она светлым обличиям их.
Благоволит и десерт со стола утонченный отведать,
И от сладчайшего рта слаще еще аромат.
Наши, однако, глаза не взирают на это светило,
Больше я был неуклюж, чем неуклюжесть сама.
Я извиняю теперь, что мне слуги о том не сказали:
Кто бы хозяина мог счесть остолопом таким.
Вы, о глаза, что привыкли смотреть далеко, принимая
20 Блеск, коль от девы какой он, излучаясь, сиял!
Или состарился я? Или в теле все чувства застыли?
Или с утра у меня гений несчастливым был?
Иль, чтоб не мог ничего, лишь тебя ощущать я, беседой
Отнял своею меня ты у меня самого?
Диких зверей покорил Орфей искусством и лирой, -
Сам я покорен твоим медоточивым словам.
Но эта прелесть твоя мне бедою большой угрожает, -
Как бы она не сочла: ею тогда пренебрег.
Чтобы стоявшей так близко, чужой и под взглядами сбоку,
30 Не показалось, что я видел и, видя, презрел.
Но пусть прежде земля подо мною разверзнется, жажду,
Нежели в этой душе варварство дикое есть.
Чтобы, когда, словно ветром несомая легким, проникнет
Чистая нимфа опять в эти покои мои,
Я бы, пожалуй, дерзнул (если большее надо отвергнуть)
Средство найти, чтоб развлечь мне лучезарность ее.
Как это жаль, если отнята речь! Ибо речи лишенный
Все признает - отрицать не в состоянии он.
Так как теперь у меня нет словесного галлов обилья,
40 Что для моей госпожи служит родным языком,
Всеми я был бы оправдан, но нет пред одним оправданья
Мне судией: виноват, дело свое проиграл.
Тот, кто когда-то копья перенес эмонийского рану,
От эмонийского вновь силу обрел острия.
Так как бесчестие это твои породили рассказы
Милые (у госпожи скрытно похитив меня),
Это бесчестие снять и обязаны эти рассказы
Также твои и меня вновь подружить с госпожой.
ПО ПОВОДУ КОТОРЫХ ШУТИТ
СЛЕДУЮЩАЯ НИЖЕ ЭПИГРАММА
Возле ушей моих все, когда я сочинял, находились
Фурии ярой толпой, выйдя из глубей земных.
И Алекто, и с главой, что священные змеи обвили,
Здесь Тизифона, и лик страшный Мегеры самой.
Бриксий, когда услыхал, что он многими здесь порицаем,
Как ложь одну лишь пишущий,
Чтобы порок этот, мог устранить, говорить он собрался
О том лишь, что увидено.
Было бы то несомненным, что правду никто б не отвергнул,
Хотя она и Бриксия.
Вряд ли он что-то нашел, у кого и к себе-то доверье
Вся лживость не ослабила.
Но лишь едва он постиг и повсюду умом изощрился,
Столь долго размышляющим, -
Он лишь одно наконец - что все признают в один голос,
Что всякой правды праведней, -
Сам обнаружил, и пишет забавно забавнейший, будто
Его венчали Фурии.
ГЕРМАНА БРИКСИЯ, ГАЛЛА
Бриксий, сей Герман, имеет свои и "леса", и корабль, -
Мощью на суше богат, мощью на море богат.
Силы и та, и другая что ведать дают ему? Глупость
Тащится на корабле, множество Фурий в "лесах".
ТРИНАДЦАТИСЛОЖНЫЙ СТИХ ГЕРМАНА БРИКСИЯ,
ГАЛЛА. ИЗВЛЕЧЕННЫЙ ИЗ "АНТИМОРА"
Он с себя отряхнул и в лики двинул людям.
Ты, о размере забыв, столь обширные строки рождаешь,
Коих и древле никто, ныне никто не творит.
Часто и долго на это дивясь, я исследовать начал,
Как это, Бриксий, тебе все совершить удалось.
И наконец я постиг, что стихи не размером ты меришь
Или же стопами их: локти - вот мера твоя.
То, что у Германа там, где слогов одиннадцать надо,
Сверх десяти еще три можно, читатель, найти,
Я извиняю. Ведь он не настолько считать научился,
Чтоб до одиннадцати правильно мог досчитать.
Я не хочу, чтобы мне он иль звезды, иль волны исчислил,
Или погрешности все в виршах (к тому же) своих.
Пусть бы исчислил пергамент за столько годов изведенный,
Если бы девять затем Муз он сумел перечесть,
Восемь конечностей Рака иль Нильского устья седмицу,
Книги у фаст перечесть, книги твои, о Назон,
Если бы страны он света иль Фебовых коней исчислил,
Фурий бы трех перечел, трижды безумней всех трех,
Если бы он (но хочу заручиться я верным залогом,
Если меня победят, сам я условье кладу),
Если б он сам сосчитать глаза свои мог (хоть их пара),
Дал бы один у себя глаз я ему проколоть.
СТИХОТВОРЕНИЯ, ОПУЩЕННЫЕ В ИЗДАНИЯХ 1518 и 1520 ГГ.
Если влечешься, влеком, - и влекись, а рассердишься, сам же
И пострадаешь, тебя ж будет и влечь, и тащить.
Генрих пока благочестный победным оружьем от папы
Римского снова тебя, Галлия, освобождал,
Яков, шотландцев король, королевство британское занял,
Чести лишенный, тогда вражеским войском своим.
Не удержали его и скрепленные клятвами узы,
Даже на брата жены поднял оружие он;
Мало того, он к вере врагов перекинулся галльской,
Мало того, и Петра он бы ладью утопил.
Вовсе не диво, коль эти свершил он злодейства: ребенком
Кровью отца обагрил он уже руки свои.
Значит, велением бога погиб он, своих погубивший,
Тот, кто обычно привык быть совершителем зла.
В "ЭПИГРАММАХ"
Если кому-то приятно смотреть на творенья искусства
И полагать, что на них истинных видишь людей,
Тот в состоянии так усладить правдивостью душу,
Как услаждает глаза изображеньями он.
Ибо узрит он, сколь тщетны обманные блага людские;
Быстро они не придут - быстро проходят они.
Радости, честь и хвала - все поспешной уходят стопою,
Но неизменен всегда к богу познавший любовь.
Значит, о люди, теперь-то не верьте делам легковесным:
Если в загоне добро, можно ль надежду питать.
Только на бога, кто вечную жизнь нам дарует в награду,
Сущего вечно, свои вы возложите мольбы.
ЭПИГРАММА НА УЧЕНЫЕ ЗАНЯТИЯ ХОЛТА
Книжечка, что ты читаешь, - благое хищение Холта.
Муж ты иль мальчик, - ее "млеком детей" назови.
Думаю я, по заслугам столь сладкое имя имеет
Книжка, что детям несет сладкое млеко наук.
Юноши Англии, вы эту книжку читайте: к вершинам
Пользы она вознесет, хоть эта книжка мала.
Скромные все предписанья, что в книжке находятся малой,
Вы прочитаете все, мало потративши дней.
Холт же все это нашел, неустанным трудам предаваясь,
10 Это немногое взяв из бесконечных томов.
Он, неустанный, блуждал, обходя медоносное поле,
Славно исполнил он долг мед приносящей пчелы.
Все, что он там отыскал, - изобилье желанного меда -
Все это в маленький он улей вот этот принес.
Труд этот юноше англов пусть дверью грамматики станет
Первой, в пути к остальной тем, кто желает войти.
Двери построили раньше, чем эту, ученые люди,
Но по-латыни на свой каждый трудился манер.
Что тебе пользы в кладовой, коль дверь, что открыть невозможно,
20 От превосходных тебя яств отделяет собой?
Мальчик английский, что ты станешь делать с латинскою речью?
В первый же день понимать ты ведь не можешь латынь.
В возрасте нежном тебе возлежать под крылышком няни
Надо, чужие слова в наших словах постигать.
Дверь же к нашим словам и грамматике раньше воздвигли,
Но, если правду сказать, старою явно была
Дверь эта, сильно она расшаталась от частых ударов,
И открывалась едва с тягостным скрипом она.
Наша дверь и нова, и легка для племени юных, -
Пальцем в нее постучи - вот и открыта она.
Радуйся, мальчик прекрасный, кто б ни был ты, книжечке малой
Холта: обрадован ты этой усладой твоей.
Он не дает тебе мяса, плодов земляничника также,
Сладкие чаши тебе, льющие млеко, дает.
Мяса тяжелая масса бессильно осядет в желудке,
И земляничника плод не усладит - водянист.
Млеко, однако, легко и малютку-питомца питает,
И на устах у него сладостен вкус молока.
Значит, ты им насыщен. Очевидно, что нежная печень
Бремени тяжкого все ж переварить не могла б.
Ныне, когда ты желаешь сосцов, мы напомним о пище:
Сладкую слишком не ешь, крепче ты пищу прими.
Значит, иль легким столом Сульпиция, милый, насыться,
Или же Фоки себя яствами ты утоли.
Иль Сепонтина Перотта ты новые мусты отведай,
Или медовый кондит из Диомедовых чаш.
Или другому кому ты б хотел подражать, - выбирай же
Тех, кто умеет в себе с пользою сладость смешать.
Но предпочтительно ты ухватись за Сульпиция опыт,
Холта советами ты пользуйся или же - мной.
Холт гетероклита ясно - что следует знать - объясняет
В ней, - что включает в себя имя, а также и род.
В ней ты сумеешь прочесть о конструкции правильной, после ж
Время прошедшее взять, слитый с глаголом супин.
И, неизменно прилежный, научишься ты напоследок
Высшей красе, что стихи в метрах содержат своих.
Значит, ты в хоровод вступила музический, юность,
Через Сульпиция ты плектры и лиру возьмешь;
Молви лишь: так как не мог Холт держать своей правой рукою
Лиру, напомнил он мне о благодатных сосцах.
Тот, кто ученого станет Линакра читать предписанья,
Молвить захочет (коль он понял, прочтенное им):
"После такого числа фолиантов грамматики эта
Малая книжка не зря ныне увидела свет.
Книга невелика. Но подобно сверкающей гемме
В маленькой массе своей ценность большую несет".
ХУДОЖНИКОМ КВИНТИНОМ ЭРАЗМ И ПЕТР ЭГИДИЙ
БЫЛИ ИЗОБРАЖЕНЫ ВМЕСТЕ ТАК, ЧТО У ЭРАЗМА,
НАЧИНАЮЩЕГО "ПАРАФРАЗ НА ПИСЬМО К РИМЛЯНАМ",
ИЗОБРАЖЕННЫЕ КНИГИ ИМЕЮТ ВПЕРЕДИ СВОИ ЗАГЛАВИЯ,
А ПЕТР ДЕРЖИТ ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ РУКОЮ САМОГО МОРА,
КОТОРОЕ ХУДОЖНИК ВООБРАЗИЛ
Точно такими друзьями, как некогда Поллукс и Кастор,
Здесь я Эразма даю вместе с Эгидием вам.
Тягостно Мору без них, ибо связан он с ними любовью
Тесной такой, что иной, право, не ближе себе.
Так от желанья вдали утешение есть, что их душу
Буква являет любя, тело - являю сама.
Тех, кого ты зришь, полагаю, знаешь
Ты в лицо, как тех, кого видел прежде;
Если ж меньше, то одного укажет
Это вот письмо, а другого - имя,
Чтоб ты сам узнал, - посмотри, он пишет,
Хоть и сделал тот, что он здесь безмолвен:
Смогут научить заголовки книжек -
Их читают все, всюду в мире славных.
О Квинтин, искусств обновитель древних,
10 Апеллесу ты не уступишь, мастер,
Можешь дивным ты сочетаньем красок
Жизнь фигурам дать, не имевшим жизни.
Почему с таким все изображенья
Сделавши трудом, сих мужей великих,
Коих редко век доставлял минувший,
Коих наши дни - несравненно реже,
Коих - не могу я сказать - узрим ли,
Мило так тебе на дощечке хрупкой
Начертать, кому надо б дать надежней
20 Матерьял, чтоб мог он хранить их вечно?
О как сможешь ты и своей тем славе,
И желаньям всем услужить потомков!
Ибо, коль века, что придут за нашим,
Сохранят еще и к искусствам рвенье,
И ужасный Марс не раздавит Мудрость, -
Сколько даст тогда за нее потомство!
КОТОРЫЙ БЫЛ ПРОТИВ СРАВНЕНИЯ ДРУЗЕЙ С БРАТЬЯМИ
В немногих лишь стихах представить двух друзей
Больших, горя желанием,
Таких назвал бы я, как были некогда
Взаимно Кастор с П_о_бллуксом.
"С друзьями глупо братьев ты сравнил", - изрек
Сей братец, вздор болтаючи.
"А что, не так? - в ответ я. - Есть ли кто-нибудь,
Чем брат для брата родственней?"
Тот засмеялся над моим неведеньем, -
Ведь я не знаю явного.
"Есть дом у нас обширный, многолюдный дом,
В нем братьев двух сот более,
Но сгинуть мне, коль двух найдешь ты из двухсот
Друг другу братьев дружеских".
Медлишь ты, коль у тебя есть надежда продлить промедленье, -
Это глупец-морион, Мор, тебе может сказать.
Медлить ты перестань и на небе следить промедленье, -
Это глупец-морион, Мор, тебе может сказать.
1 ¢Epijwnhmata - нравоучительное заключение, концовка.
НА КНИГУ НОВОГО ЗАВЕТА, ДАННУЮ ЕМУ ЭРАЗМОМ
Ты, кто единый отец и ученых мужей покровитель,
К чьим приникает устам с жадностью хор Пиерид,
Ты, кому столько почета народ, уделяя, приносит,
Сколько достоинств твоих сам заключает почет.
Книга эта к тебе издалека пришла, от Эразма.
Книгу, молю я, прими с чувством, с каким он дарил.
Не сомневаюсь, ты примешь - ведь автор труду одобренье
Сам по заслугам воздаст так же, как автору труд.
Был неизменно твоим почитателем автор, творенье
Было - Завет от Христа - делом доселе твоим.
Этим Заветом тебе подается благая возможность,
С ним и пред Момом самим ты в состоянье судить.
На удивленье народу так жалоб запутанность рушишь,
Чтоб побежденный не мог жалобу вновь принести.
Это дарует тебе не людское искусство, но божье
Установленье - одна мера суждений твоих.
Значит, сей труд, о достойнейший пастырь, с лицом благосклонным
Ты восприми и всегда к автору милостив будь.
Пастырь благой, все, что ты своему доставляешь Эразму
Столько и множество раз щедрой своею рукой, -
Все подтверждает: досуг, что дарован тобою, не празден,
И среди первых о том труд этот нам говорит.
Кто бы ни выпустил в свет бесконечные томы, пусть даже
И не без пользы, но труд новый их всех превзошел.
Польза для каждого в нем, но заслугу вы делите оба:
Труд он закончил, а ты, пастырь, дал средства ему.
Но от сердца всего он тебе свою часть уступает, -
Все, что ни делает он, ставит в заслугу тебе.
Просит теперь он, отец-благодетель, за труд свой награду:
Чтобы ты этим для всех мил был, а он - для тебя.
ПРЕДНАЗНАЧАЮЩЕГО ЭТУ ЖЕ МОГИЛУ И ДЛЯ СЕБЯ
И ДЛЯ СВОЕЙ ВТОРОЙ ЖЕНЫ АЛИЦИИ
Здесь Иоанна лежит, дорогая женушка Мора;
Место Алиции здесь я назначаю и мне.
Первая то мне дала, быв супругою в юные годы,
Что называюсь отцом сына и трех дочерей.
Детям вторая чужим (что случается с мачехой редко)
Матерью стала родной больше, чем детям своим.
С первою прожил я так, как с другою ныне живу я,
И не могу я сказать, кто мне дороже из них.
О если б вместе нам жить, если б жить нам втроем неразлучно,
Если бы вера и рок это позволить могли!
Но заклинаю: пусть свяжет нас эта могила и небо!
Знаю, нам смерть принесет то, чего жизнь не дала.
Польза какая, что ты ускользнул от свирепого моря?
Радость, чтоб тщетной ее мне не назвать, коротка.
Брезжит такой же покой для больных лихорадкой, но грозно
Снова приходит она через положенный срок.
Сколько скорбей угрожает тебе на суше желанной,
Сколько набросилось их средь бушевания волн!
Смерть предваряя, разят иль оружие нас, иль недуги, -
Горе любое из них смерти самой тяжелей.
Тщетно! Избегнувший смерти средь волн разъяренного моря,
Ты, и доспехи надев, козней не минешь ее.
У КОТОРОГО НА УСТАХ БЫЛО ПОСТОЯННО,
ЧТО ЗНАНИЕ ДЕЛАЕТ НАПЫЩЕННЫМ
Павел-свидетель, твердишь ты, что знание всех раздувает,
И избегаешь его. Чем же ты, отче, раздут?
В чреве толщенном с трудом ты таскаешь желудок раздутый,
И раздувает тебе глупость пустейшая ум.
Имя лентяя осла почему тебе так ненавистно?
Именем этим - Хелон - звался философ-мудрец.
Но не сочти, будто сам ты не разнишься с ним совершенно:
Тот золотым был, а ты, право, свинца тяжелей.
Ум у того человечий остался и в шкуре ослиной,
В теле людском у тебя ум пребывает осла.
Из мышеловки пока извлеченную мышь предлагаю
Кошке, она не спешит алчно добычу пожрать.
Пленницу в трепете держит она на земле посредине,
С ней забавляться игрой рада на диво при всех.
Машет хвостом и глазами, что в трепет бросают, взирает,
Голову мыши, шаля, мечет туда и сюда.
Ошеломленную, лапой бодрит и, готовую к бегству,
Снова хватает, - дает и преграждает ей путь.
Лапой подбросив, затем ее пастью хватает, уходит,
Ложно надежду дает на ненадежный побег.
Но караулит и снова бегущую жадно хватает,
И возвращает туда, где начинался побег.
Хищная, снова отходит и с разумом истинно дивным
Все над бедняжкой творит опыты эти свои.
Делает это не раз и, беспечная, дальше отходит, -
Мышь неожиданно щель видит и прячется в ней.
Кошка, опять подступив, понапрасно нору осаждает,
Скрывшись в убежище, мышь там не страшится врага.
Коль не убила ловушка, защитой тогда и спасеньем
Сделалась кошка, что смерть часто являет собой.
247. НЕКТО ИЗЪЯВЛЯЕТ РАДОСТЬ,
ЧТО ВНОВЬ ВСТРЕТИЛ НЕВРЕДИМОЙ ТУ,
КОТОРУЮ НЕКОГДА ЛЮБИЛ ЕЩЕ СОВСЕМ ЮНЫМ
Ты и сегодня жива, с юных лет самого мне дороже,
Снова пред взором моим, Елизавета, стоишь.
Что за злодейка-судьба столько лет нас с тобой разлучала!
Юным увидел тебя, вижу почти стариком.
Лет мне четырежды было четыре, из них не хватало
Двух или около двух лет той порою тебе,
Взор твой похитил когда мое сердце любовью невинной,
Взор, убежавший куда ныне с лица твоего?
Некогда мне представал мой возлюбленный облик, но ныне
10 Нет в этом лике того, чем отличался былой!
Время, которое вечно завидует прелести нежной,
Взяло тебя у тебя, взять у меня - не могло.
Прелесть былая, столь часто мои привлекавшая взоры,
Обликом ныне твоим душу пленяет мою.
Слабый обычно огонь возрастает, коль есть дуновенье,
Будучи скрыт до того пеплом остывшим своим.
Как бы ты ни была с той былою несхожа, тобою
Пламень старый зажжен воспоминаньем живым.
Вот уж тот день настает, что когда-то резвящейся девой
20 Мне средь девичьих тебя дал хороводов узреть,
С белою шеей тогда золотистые кудри сливались,
Щеки равнялись снегам, розанам - губы твои,
Два твоих светоча ясных все взоры мои полонили
И через взгляды мои в сердце проникли мое,
Сам я недвижен застыл, словно молнией ошеломленный,
И перед взором твоим долго еще трепетал.
Смех вызывала в ту пору у сверстников наших простая,
Неискушенная столь, скрытая плохо любовь.
Так меня лик твой увлек, - иль действительно самый прекрасный,
30 Иль показался он мне лучшим, чем истинно был,
Или причиной явился пушок моей юности ранней,
И возмужалость тогда новый мне жар принесла,
Или же некие звезды, единые нашим рожденьям,
Силой своей вдохновить наши сумели сердца.
Ведь и сестра твоя также открыла, болтливая, тайну,
Предала, что у тебя сердце согрела любовь.
Дан и созвездьям самим с той поры охранитель мощнее, -
Дверь им преградой дана, если сойтись захотят.
Так, разлученных и шедших различными судеб путями,
40 После бесчисленных зим день этот сводит теперь,
День, что счастливее редко в мои выпадает годины,
Выдался благостным днем встречи счастливца с тобой.
Ты, кто безвинно когда-то все чувства мои захватила,
Ныне, опять без вины, так же все мне дорога.
Чистой была та любовь. И теперь, чтоб была не порочней,
Если не скромность сама - сам этот сделает день.
Добрых, однако, богов, после четверти века во здравье
Мне возвративших тебя, давших тебе и меня,
Я умоляю, чтоб вновь по прошествии четверти века
50 Я, невредимый, тебя вновь невредимой нашел.
И ИОАННУ, СЛАДЧАЙШИМ ЧАДАМ,
ЖЕЛАЕТ НЕИЗМЕННО ЗДРАВСТВОВАТЬ
Пусть же посланье одно посетит четырех моих деток,
И невредимыми пусть отчий хранит их привет.
Мы же свершаем наш путь, и пока мы под ливнями мокнем,
Чаще в трясине пока вязнет измученный конь, -
Я сочиняю для вас эту песню свою и надеюсь
(Пусть не отделана) вам будет приятна она.
Собраны в ней подтвержденья отцовского чувства - насколько
Пуще очей своих он любит поистине вас.
Ведь ни зыбучая почва, ни воздуха ярые вихри,
10 Конь исхудалый, что путь держит глубокой водой,
С вами не в силах его разлучить; где б он ни был, - докажет:
Не о себе, но о вас думает более он.
Ибо пока, наклонясь, конь ему угрожает паденьем,
Он, не тревожась о том, все сочиняет стихи.
Песни, что трудно у многих выходят из сердца пустого,
Отчая дарит любовь, чувств полнотой рождена.
Что же дивиться тому, если вас обнимаю от сердца
Полного я: кроме вас нет у меня никого.
Вместе провидец-природа родителя слила с потомством
20 И Геркулеса узлом души связала у них.
Вот почему у меня и характера мягкого нежность,
Часто привыкшая вас греть на отцовской груди.
Вот почему пирогами привык вас кормить я и щедро
Яблоки спелые вам с грушами вместе давать.
Вот почему я привык одевать вас в одежды из шелка,
И никогда я не мог вашего плача снести.
Часто я вам раздавал поцелуи и редко побои,
Но и при этом бичом хвост мне павлиний служил.
Впрочем, и этакий бич применял я и робко, и мягко,
30 Чтобы синяк не пятнал нежных седалищ у вас.
Ах, не тот ведь отец называться достоин жестоким.
Кто не рыдает, когда чадо рыдает его.
Что бы свершили другие - не знаю, но вам-то известно,
Сколь справедлив у меня, мягок поистине нрав.
Ведь неизменно и крепко любил я свое порожденье,
И (как и должно отцу) я снисходителен был.
Ныне же эта любовь до такой разрослася громады,
Что представляется мне, прежде я вас не любил.
Нравы серьезные ваши в столь юные годы причиной,
40 Также и ваши сердца, добрым искусством полны,
И красноречие ваше в приятно отточенной речи, -
Каждое слово у вас взвешено с точностью в ней.
Все это сердце мое наполняет столь дивным волненьем,
Ныне с моими детьми крепко связуя меня,
Что к порожденным любовь - лишь единая страсти причина, -
Свойство многих отцов, пусть не коснется меня.
Так, о дражайшее племя потомков моих, продолжайте
Дружество ваше крепить с любящим вашим отцом.
В доблестях этих такая откроется цель вам, что, право,
50 Вот уже кажется мне: прежде я вас не любил.
Это свершите (ведь можете вы) тех доблестей силой
Так, чтоб казалося мне: вас я не просто люблю.
ЧТО, ПОКА ОН БЕСЕДОВАЛ С НЕКИМ ПРЕВОСХОДНЫМ КЛИРИКОМ,
ОН НЕ ЗАМЕТИЛ ОДНОЙ БЛАГОРОДНОЙ ДАМЫ,
ВОШЕДШЕЙ В ПОКОИ И ДОВОЛЬНО ДОЛГО СТОЯВШЕЙ
ПЕРЕД БЕСЕДУЮЩИМИ
Как-то твоя доброта, удостоив меня посещеньем,
В хижину эту мою, пастырь великий, вошла.
Ты между тем начинаешь со мною беседовать мило,
Так, что пред ликом твоим был я - вниманье само.
Тут, - но, ах, поздно об этом вчера лишь мне слуги сказали,
А от событья того минуло множество дней, -
Дама вступает, и должно одежд величавость отметить,
Выше одежд - Красота, скромность - превыше красы.
В самый вступает покой, предо мною немалое время,
10 Остановившись, стоит, локтя касаясь локтем.
Смотрит она на монеты, отборные, древней чеканки,
Светлая, рада она светлым обличиям их.
Благоволит и десерт со стола утонченный отведать,
И от сладчайшего рта слаще еще аромат.
Наши, однако, глаза не взирают на это светило,
Больше я был неуклюж, чем неуклюжесть сама.
Я извиняю теперь, что мне слуги о том не сказали:
Кто бы хозяина мог счесть остолопом таким.
Вы, о глаза, что привыкли смотреть далеко, принимая
20 Блеск, коль от девы какой он, излучаясь, сиял!
Или состарился я? Или в теле все чувства застыли?
Или с утра у меня гений несчастливым был?
Иль, чтоб не мог ничего, лишь тебя ощущать я, беседой
Отнял своею меня ты у меня самого?
Диких зверей покорил Орфей искусством и лирой, -
Сам я покорен твоим медоточивым словам.
Но эта прелесть твоя мне бедою большой угрожает, -
Как бы она не сочла: ею тогда пренебрег.
Чтобы стоявшей так близко, чужой и под взглядами сбоку,
30 Не показалось, что я видел и, видя, презрел.
Но пусть прежде земля подо мною разверзнется, жажду,
Нежели в этой душе варварство дикое есть.
Чтобы, когда, словно ветром несомая легким, проникнет
Чистая нимфа опять в эти покои мои,
Я бы, пожалуй, дерзнул (если большее надо отвергнуть)
Средство найти, чтоб развлечь мне лучезарность ее.
Как это жаль, если отнята речь! Ибо речи лишенный
Все признает - отрицать не в состоянии он.
Так как теперь у меня нет словесного галлов обилья,
40 Что для моей госпожи служит родным языком,
Всеми я был бы оправдан, но нет пред одним оправданья
Мне судией: виноват, дело свое проиграл.
Тот, кто когда-то копья перенес эмонийского рану,
От эмонийского вновь силу обрел острия.
Так как бесчестие это твои породили рассказы
Милые (у госпожи скрытно похитив меня),
Это бесчестие снять и обязаны эти рассказы
Также твои и меня вновь подружить с госпожой.
ПО ПОВОДУ КОТОРЫХ ШУТИТ
СЛЕДУЮЩАЯ НИЖЕ ЭПИГРАММА
Возле ушей моих все, когда я сочинял, находились
Фурии ярой толпой, выйдя из глубей земных.
И Алекто, и с главой, что священные змеи обвили,
Здесь Тизифона, и лик страшный Мегеры самой.
Бриксий, когда услыхал, что он многими здесь порицаем,
Как ложь одну лишь пишущий,
Чтобы порок этот, мог устранить, говорить он собрался
О том лишь, что увидено.
Было бы то несомненным, что правду никто б не отвергнул,
Хотя она и Бриксия.
Вряд ли он что-то нашел, у кого и к себе-то доверье
Вся лживость не ослабила.
Но лишь едва он постиг и повсюду умом изощрился,
Столь долго размышляющим, -
Он лишь одно наконец - что все признают в один голос,
Что всякой правды праведней, -
Сам обнаружил, и пишет забавно забавнейший, будто
Его венчали Фурии.
ГЕРМАНА БРИКСИЯ, ГАЛЛА
Бриксий, сей Герман, имеет свои и "леса", и корабль, -
Мощью на суше богат, мощью на море богат.
Силы и та, и другая что ведать дают ему? Глупость
Тащится на корабле, множество Фурий в "лесах".
ТРИНАДЦАТИСЛОЖНЫЙ СТИХ ГЕРМАНА БРИКСИЯ,
ГАЛЛА. ИЗВЛЕЧЕННЫЙ ИЗ "АНТИМОРА"
Он с себя отряхнул и в лики двинул людям.
Ты, о размере забыв, столь обширные строки рождаешь,
Коих и древле никто, ныне никто не творит.
Часто и долго на это дивясь, я исследовать начал,
Как это, Бриксий, тебе все совершить удалось.
И наконец я постиг, что стихи не размером ты меришь
Или же стопами их: локти - вот мера твоя.
То, что у Германа там, где слогов одиннадцать надо,
Сверх десяти еще три можно, читатель, найти,
Я извиняю. Ведь он не настолько считать научился,
Чтоб до одиннадцати правильно мог досчитать.
Я не хочу, чтобы мне он иль звезды, иль волны исчислил,
Или погрешности все в виршах (к тому же) своих.
Пусть бы исчислил пергамент за столько годов изведенный,
Если бы девять затем Муз он сумел перечесть,
Восемь конечностей Рака иль Нильского устья седмицу,
Книги у фаст перечесть, книги твои, о Назон,
Если бы страны он света иль Фебовых коней исчислил,
Фурий бы трех перечел, трижды безумней всех трех,
Если бы он (но хочу заручиться я верным залогом,
Если меня победят, сам я условье кладу),
Если б он сам сосчитать глаза свои мог (хоть их пара),
Дал бы один у себя глаз я ему проколоть.
СТИХОТВОРЕНИЯ, ОПУЩЕННЫЕ В ИЗДАНИЯХ 1518 и 1520 ГГ.
Если влечешься, влеком, - и влекись, а рассердишься, сам же
И пострадаешь, тебя ж будет и влечь, и тащить.
Генрих пока благочестный победным оружьем от папы
Римского снова тебя, Галлия, освобождал,
Яков, шотландцев король, королевство британское занял,
Чести лишенный, тогда вражеским войском своим.
Не удержали его и скрепленные клятвами узы,
Даже на брата жены поднял оружие он;
Мало того, он к вере врагов перекинулся галльской,
Мало того, и Петра он бы ладью утопил.
Вовсе не диво, коль эти свершил он злодейства: ребенком
Кровью отца обагрил он уже руки свои.
Значит, велением бога погиб он, своих погубивший,
Тот, кто обычно привык быть совершителем зла.
В "ЭПИГРАММАХ"
Если кому-то приятно смотреть на творенья искусства
И полагать, что на них истинных видишь людей,
Тот в состоянии так усладить правдивостью душу,
Как услаждает глаза изображеньями он.
Ибо узрит он, сколь тщетны обманные блага людские;
Быстро они не придут - быстро проходят они.
Радости, честь и хвала - все поспешной уходят стопою,
Но неизменен всегда к богу познавший любовь.
Значит, о люди, теперь-то не верьте делам легковесным:
Если в загоне добро, можно ль надежду питать.
Только на бога, кто вечную жизнь нам дарует в награду,
Сущего вечно, свои вы возложите мольбы.
ЭПИГРАММА НА УЧЕНЫЕ ЗАНЯТИЯ ХОЛТА
Книжечка, что ты читаешь, - благое хищение Холта.
Муж ты иль мальчик, - ее "млеком детей" назови.
Думаю я, по заслугам столь сладкое имя имеет
Книжка, что детям несет сладкое млеко наук.
Юноши Англии, вы эту книжку читайте: к вершинам
Пользы она вознесет, хоть эта книжка мала.
Скромные все предписанья, что в книжке находятся малой,
Вы прочитаете все, мало потративши дней.
Холт же все это нашел, неустанным трудам предаваясь,
10 Это немногое взяв из бесконечных томов.
Он, неустанный, блуждал, обходя медоносное поле,
Славно исполнил он долг мед приносящей пчелы.
Все, что он там отыскал, - изобилье желанного меда -
Все это в маленький он улей вот этот принес.
Труд этот юноше англов пусть дверью грамматики станет
Первой, в пути к остальной тем, кто желает войти.
Двери построили раньше, чем эту, ученые люди,
Но по-латыни на свой каждый трудился манер.
Что тебе пользы в кладовой, коль дверь, что открыть невозможно,
20 От превосходных тебя яств отделяет собой?
Мальчик английский, что ты станешь делать с латинскою речью?
В первый же день понимать ты ведь не можешь латынь.
В возрасте нежном тебе возлежать под крылышком няни
Надо, чужие слова в наших словах постигать.
Дверь же к нашим словам и грамматике раньше воздвигли,
Но, если правду сказать, старою явно была
Дверь эта, сильно она расшаталась от частых ударов,
И открывалась едва с тягостным скрипом она.
Наша дверь и нова, и легка для племени юных, -
Пальцем в нее постучи - вот и открыта она.
Радуйся, мальчик прекрасный, кто б ни был ты, книжечке малой
Холта: обрадован ты этой усладой твоей.
Он не дает тебе мяса, плодов земляничника также,
Сладкие чаши тебе, льющие млеко, дает.
Мяса тяжелая масса бессильно осядет в желудке,
И земляничника плод не усладит - водянист.
Млеко, однако, легко и малютку-питомца питает,
И на устах у него сладостен вкус молока.
Значит, ты им насыщен. Очевидно, что нежная печень
Бремени тяжкого все ж переварить не могла б.
Ныне, когда ты желаешь сосцов, мы напомним о пище:
Сладкую слишком не ешь, крепче ты пищу прими.
Значит, иль легким столом Сульпиция, милый, насыться,
Или же Фоки себя яствами ты утоли.
Иль Сепонтина Перотта ты новые мусты отведай,
Или медовый кондит из Диомедовых чаш.
Или другому кому ты б хотел подражать, - выбирай же
Тех, кто умеет в себе с пользою сладость смешать.
Но предпочтительно ты ухватись за Сульпиция опыт,
Холта советами ты пользуйся или же - мной.
Холт гетероклита ясно - что следует знать - объясняет
В ней, - что включает в себя имя, а также и род.
В ней ты сумеешь прочесть о конструкции правильной, после ж
Время прошедшее взять, слитый с глаголом супин.
И, неизменно прилежный, научишься ты напоследок
Высшей красе, что стихи в метрах содержат своих.
Значит, ты в хоровод вступила музический, юность,
Через Сульпиция ты плектры и лиру возьмешь;
Молви лишь: так как не мог Холт держать своей правой рукою
Лиру, напомнил он мне о благодатных сосцах.
Тот, кто ученого станет Линакра читать предписанья,
Молвить захочет (коль он понял, прочтенное им):
"После такого числа фолиантов грамматики эта
Малая книжка не зря ныне увидела свет.
Книга невелика. Но подобно сверкающей гемме
В маленькой массе своей ценность большую несет".
ХУДОЖНИКОМ КВИНТИНОМ ЭРАЗМ И ПЕТР ЭГИДИЙ
БЫЛИ ИЗОБРАЖЕНЫ ВМЕСТЕ ТАК, ЧТО У ЭРАЗМА,
НАЧИНАЮЩЕГО "ПАРАФРАЗ НА ПИСЬМО К РИМЛЯНАМ",
ИЗОБРАЖЕННЫЕ КНИГИ ИМЕЮТ ВПЕРЕДИ СВОИ ЗАГЛАВИЯ,
А ПЕТР ДЕРЖИТ ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ РУКОЮ САМОГО МОРА,
КОТОРОЕ ХУДОЖНИК ВООБРАЗИЛ
Точно такими друзьями, как некогда Поллукс и Кастор,
Здесь я Эразма даю вместе с Эгидием вам.
Тягостно Мору без них, ибо связан он с ними любовью
Тесной такой, что иной, право, не ближе себе.
Так от желанья вдали утешение есть, что их душу
Буква являет любя, тело - являю сама.
Тех, кого ты зришь, полагаю, знаешь
Ты в лицо, как тех, кого видел прежде;
Если ж меньше, то одного укажет
Это вот письмо, а другого - имя,
Чтоб ты сам узнал, - посмотри, он пишет,
Хоть и сделал тот, что он здесь безмолвен:
Смогут научить заголовки книжек -
Их читают все, всюду в мире славных.
О Квинтин, искусств обновитель древних,
10 Апеллесу ты не уступишь, мастер,
Можешь дивным ты сочетаньем красок
Жизнь фигурам дать, не имевшим жизни.
Почему с таким все изображенья
Сделавши трудом, сих мужей великих,
Коих редко век доставлял минувший,
Коих наши дни - несравненно реже,
Коих - не могу я сказать - узрим ли,
Мило так тебе на дощечке хрупкой
Начертать, кому надо б дать надежней
20 Матерьял, чтоб мог он хранить их вечно?
О как сможешь ты и своей тем славе,
И желаньям всем услужить потомков!
Ибо, коль века, что придут за нашим,
Сохранят еще и к искусствам рвенье,
И ужасный Марс не раздавит Мудрость, -
Сколько даст тогда за нее потомство!
КОТОРЫЙ БЫЛ ПРОТИВ СРАВНЕНИЯ ДРУЗЕЙ С БРАТЬЯМИ
В немногих лишь стихах представить двух друзей
Больших, горя желанием,
Таких назвал бы я, как были некогда
Взаимно Кастор с П_о_бллуксом.
"С друзьями глупо братьев ты сравнил", - изрек
Сей братец, вздор болтаючи.
"А что, не так? - в ответ я. - Есть ли кто-нибудь,
Чем брат для брата родственней?"
Тот засмеялся над моим неведеньем, -
Ведь я не знаю явного.
"Есть дом у нас обширный, многолюдный дом,
В нем братьев двух сот более,
Но сгинуть мне, коль двух найдешь ты из двухсот
Друг другу братьев дружеских".
Медлишь ты, коль у тебя есть надежда продлить промедленье, -
Это глупец-морион, Мор, тебе может сказать.
Медлить ты перестань и на небе следить промедленье, -
Это глупец-морион, Мор, тебе может сказать.
1 ¢Epijwnhmata - нравоучительное заключение, концовка.