Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
----------------------------------------------------------------------------
Thomas More
Epigrammata. The history of king Richard III
Томас Мор
Эпиграммы. История Ричарда III
"Литературные памятники". М., "Наука", 1973
Издание подготовили: М. Л. Гаспаров, Е. В. Кузнецов,
И. Н. Осиновский, Ю. Ф. Шульц
Перевод с латинского Ю.Ф. Шульца
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
ШЛЕТ ПРИВЕТ ВИЛИБАЛЬДУ ПИРКГЕЙМЕРУ,
СОВЕТНИКУ КЕСАРЯ МАКСИМИЛИАНА
И НЮРЕНБЕРГСКОМУ СЕНАТОРУ
Мне кажется, что будет поистине прекрасно, славнейший Вилибальд, если я
именно тебе представлю эпиграммы Томаса Мора, этого украшения Британии,
которые недавно прислал мне наш Эразм Роттердамский, ибо во многих
отношениях у вас много общего. Вы оба сведущи в вопросах права, оба искусны
как в латыни, так и в греческом, вы оба, не только занимаясь общественной
деятельностью в своем государстве, но и вследствие редкостного умения
исполнять сложные дела, а также благоразумия в подаче советов, в наивысшей
степени любезны своим повелителям, - он могущественнейшему Генриху, королю
британцев, ты - священнейшему кесарю Максимилиану.
Зачем же упоминать о богатствах, которыми вы оба в изобилии обладаете,
- ведь ни один из вас не нуждается в том, чтобы говорилось об отличиях,
даваемых, как считают, богатствами, более того, вы оба при таких богатствах
обладаете дарованием подавать примеры благородства и доброты. Впрочем, вам
обоим и отцы достались не менее расположенные к наукам, чем прославленные
сенаторской фамилией. И так как сходство и равенство это - источник дружбы,
я счел наиболее подходящим представить тебе это творение Мора, чтобы ты с
любовью последовал за ним с его многими размерами, из которых ты еще сильнее
постигнешь и полюбишь богатство эпиграммы. Прибавь сюда, что никому не могли
быть с большим правом посланы эти прелестнейшие забавы, как тому, кто
некогда, как говорят, имел обыкновение выступать на этом поприще. Ибо если
бы только кто-то узнал, что за превосходная вещь ученая эпиграмма, кто бы он
ни был сам, он испытал бы свой талант в этом роде занятий. Но ведь эпиграмма
- и это тебе известно - должна отличаться остроумием, соединенным с
краткостью, должна быть изящной и без промедления завершаться восклицаниями,
которые греки именуют epijwnhmata {1}. Действительно, все подобные дарования
в превосходном изобилии можно найти в этих моровских эпиграммах, в
особенности в тех, которые он написал сам: ведь в прочих, переведенных с
греческого, заслуга их изобретения достается древним. Однако он также
достоин не менее высокой хвалы, чем пишущий, должным образом переводя с
чужого языка: труд переводящего часто поистине велик, ибо тот, кто пишет,
свободен и вольно предается сочинению; тот же, кто переводит, принужден то и
дело иметь в виду другое, - а именно то, что он избрал для перевода. Ведь
как часто бывает, что в этом случае гораздо более тяжко трудится ум, чем
тогда, когда он создает что-либо собственное. И в том и в этом Мор поистине
удивителен: ведь он в высшей степени изысканно сочиняет и счастливейшим
образом переводит. Как прекрасно струятся его стихи! Как все в нем
непринужденно! Как все это легко! Он ничуть не тяжел, нисколько не
шероховат, совсем не темен. Он ясен, певуч, он истый латинянин. Далее, он
так умеряет все какой-то необычайно приятной жизнерадостностью, что я
никогда не видел ничего привлекательней. Можно подумать, что Музы вдохнули в
него все, что касается шуток, изящества, тонкого вкуса. Как изысканно
подшучивает он над Сабином, считающим чужими своих собственных детей! Как
остроумно высмеивает он Лала, который так тщеславно жаждал казаться галлом!
Однако его остроты отнюдь не язвительны, но доброжелательны, милы,
дружелюбны и скорее какие угодно, но только не исполнены горечи. Конечно, он
шутит, но везде без злословия; он осмеивает, но без оскорбления. (Точно
так же, как Сир у Теренция {2}, остроумно восхваляя Демею, говорит: "Ты
столь велик и не что иное, как сама мудрость", так и о Море можно сказать,
что он столь велик и не что иное, как сама шутка {3}.)
Теперь-то среди эпиграмматистов Италия прежде всего восхищается
Понтаном {4} и Маруллом {5}, но пусть я погибну, если в нем не столько же
естественности, а пользы больше. Пожалуй, исключением будет лишь тот, кто
решит, что для него нет большей радости, когда Марулл славословит свою Неэру
{6} и многократно, являя некоего Гераклита {7}, говорит туманно {8} или
когда Ио. Понтан передает нам непристойности древних эпиграмматистов,
рассудочнее которых нет ничего, как нет ничего более недостойного для чтения
порядочного человека, - я уже не говорю - христианина. Конечно, их большим
желанием было подражать античности. Чтобы не осквернить ее, они так
воздерживались от всего христианского, как некогда Помпоний Лет {9}, человек
благоговейно римский, избегал греческого, чтобы не осквернить непорочность
языка римлян. Впрочем, как эти шутки Мора являют талант и блистательную
эрудицию, так несомненно строгое суждение, которое он высказывает о
государственном устройстве, с необычайной полнотой засверкает в "Утопии". Об
этом я упомяну мимоходом, так как достовернейший в своей учености Будей
{10}, сей несравненный глава наилучшей просвещенности и замечательное, более
того, единственное украшение Галлии, как и подобало, превознес ее хвалой в
превосходном предисловии.
Этот род сочинений имеет такие принципы, которых не найти ни у Платона,
ни у Аристотеля или даже в "Пандектах" вашего Юстиниана. И поучает он,
пожалуй, менее философски, чем они, но зато более христиански. Однако
(послушай ради Муз милую историю), когда недавно в некоем собрании
нескольких суровых мужей была упомянута "Утопия" и я почтил ее хвалами,
некий тучный муж возразил, что не следует быть более признательным Мору, чем
какому-нибудь писцу-актуарию, который в заседании лишь записывает мысли
других, присутствуя при сем (как говорят) на манер безгласной стражи; не
высказывая сам своего мнения, он заимствует из уст Гитлодея, все, что
говорит, а Мором это только записано. Точно так же вообще не следует
восхвалять Мора по имени, если не считать того, что он все это надлежащим
образом пересказал. И не было недостатка в тех, кто высказал свое одобрение
суждению этого человека, как чувствующего наиболее верно. Разве ты не
принял бы с радостью эту изысканность Мора, пленившую таких людей, и не
обычных, но уважаемых многими, и теологов?
Наконец, если ты это также хочешь знать, Уильям Лили, товарищ Мора,
вместе с которым он уже когда-то забавлялся, переводя греческие эпиграммы,
озаглавленные именем "Прогимнасмат", это - британец, человек широко
образованный и не только знакомый с греческими авторами, но изучивший и
обычаи этого народа, когда он несколько лет провел на острове Родосе; теперь
он с большим успехом трудится в грамматической школе, которую Колет и
основал в Лондоне.
Остается только сказать, что когда у тебя будет возможность среди
государственных дел, которые ты деятельнейшим образом делишь между участием
в посольствах и в управлении государством, возьми в руки эту книжку,
прочитай ее и возлюби облик Мора, которого, как я полагаю, ты еще не видел,
но уже ранее познал из его творений. Будь здоров, славнейший муж.
[Дано] в Базеле в седьмые календы Марта 1518 года.
Скряга Асклепиад, у себя увидавший мышонка,
Молвил: "Что делаешь ты в доме, приятель, моем?"
Тот же, с улыбкой приятной, сказал: "Не пугайся, приятель.
Здесь я ищу не еды, но лишь приюта ищу".
Ты по богатствам - богач, а по складу души - неимущий.
Жалкий - богат для других и неимущ для себя.
Ахеменида была я недавно, теперь я - Мениппа.
От одного отойду вновь я к другому еще.
Этот владеньем считает меня, тот считал меня тем же.
Я же пашня ничья, если судьбы не считать.
Множество строить домов и кормить еще множество люда -
Именно эта тропа прямо ведет к нищете.
Смерть ожидает тебя, - так используй же часть достояний;
Если ж еще поживешь, - значит, добро береги.
Тот лишь мудрец, кто, как надо и то, и другое обдумав,
В должных пределах всегда будет расчетлив и щедр.
Гавань обрел я уже. Вы, Судьба и Надежда, прощайте.
С вами я кончил расчет, ныне ловите других.
Наг я на землю пришел, и нагим же сойду я в могилу.
Что ж мне напрасно потеть перед кончиной нагой?
Если бы кто-то спешил снизойти в подземное царство, -
Путь ускоряют туда бани, любовь и вино.
Неодинаковый вред от того, кто твой недруг открытый,
И от того, кто тебе ложно о дружбе твердит.
Будучи настороже, я врага избегаю, но можно ль
Мне и того избежать, кто говорит о любви?
Самый отъявленный враг - это тот, кто считается другом
И, вероломный, тебе тайным коварством вредит.
Бросив оружье, бежит он, в свою возвращаясь отчизну.
Сына в бегущем узнав, гневно спартанка глядит;
Вот поднимает копье и, подняв, беглеца поражает
И над убитым затем молвит мужские слова:
"Выродок, Спартой рожденный, отправься же в Тартар немедля,
Ибо собой запятнал род свой и родину ты".
Разумом хром ты и на ногу хром; и во внешней природе
Верные признаки есть внутренних качеств твоих.
ПРИВЕДЕННАЯ У АВЛА ГЕЛЛИЯ
вар. 1
Если б ты знанием мог избежать неизбежных страданий, -
Знать наперед хорошо и о страданьях своих.
Если ж возможности нет избежать того, что предвидишь, -
Польза какая вперед знать о страданьях своих?
вар. 2
(ямбический триметр)
Когда б ты знал вперед, что предстоит страдать,
И мог бы не страдать, то благо - знать вперед.
Но если знаешь ты, и все ж удел - страдать,
Что пользы в знанье том? Ведь все равно - страдать.
В ОДИН ДЕНЬ
Братьев могила скрывает в себе четырех, из которых
Двух и родил, и сгубил день для обоих один.
Леду, Данаю любя, Антиопу, Европу, Юпитер
Лебедем, золотом был, был он Сатиром, быком.
Девять есть Муз, говорят, но бесспорное здесь заблужденье,
Ибо с Лесбоса Сапфо Музой десятою чтут.
вар. 1
Статуя создана дивным искусством, стоит облеченный
Или той медью Сатир, или Сатиром - она.
вар. 2
Или Сатир облекает собой изваянье из меди,
Или Сатир облекается сам изваянием медным.
Каменной сделали боги меня, но пусть я и камень,
Снова из камня живой сделал Пракситель меня.
Неоптолем, чтит тебя этой статуей город Кекропа.
Пусть он и чтит, но творцы статуи - честь и любовь.
НА ДЕНЬ КОРОНАЦИИ ГЕНРИХА VIII,
СЛАВНЕЙШЕГО И СЧАСТЛИВЕЙШЕГО КОРОЛЯ БРИТАНИИ,
И ЕКАТЕРИНЫ, ЕГО СЧАСТЛИВЕЙШЕЙ КОРОЛЕВЫ
Если какой-либо день, если время, о Англия, было
То, когда боги тебе милость явили свою, -
Это - тот день, что означить нам следует камешком белым,
Радостный день, что внести должно в анналы твои.
День этот - рабства конец, этот день - начало свободы,
Он - и печали предел: радость с него началась;
Юношу он, украшенье, достойное памяти века,
Днесь помазает, твоим ставит его королем,
Властвовать не над одним кто народом достоин, - над целым
10 Кто неизменно царить миром достоин один.
Да, королем, кто у всех на глазах пусть слезы осушит,
Радости пусть учредит вместо стенаний былых.
Каждое сердце ликует, рассеяв заботы, обычно
Так, облака разогнав, блещет сверкающий день.
Вот и свободный народ выбегает с улыбкой на лицах,
Сам понимая едва все ликованье свое.
Рад, торжествует, ликует, гордясь, что таков их властитель, -
И повсеместно король только один на устах.
Знать, что недавно была в подчиненье подонков народа,
20 Знать, что так долго была только названьем пустым,
Голову ныне подъемлет, гордится таким властелином, -
И справедливо она может гордиться теперь.
Тьмою поборов недавно торговец задавленный, ныне
Море отвыкшее вновь стал кораблем бороздить.
Раньше лишенные силы и вред принужденные сеять,
Рады законы теперь силу свою обрести.
Все они рады равно, благодарны равно, воздавая
Ныне грядущим добром за причиненный ущерб.
Прежде сокрытые страхом в убежищах тайных богатства
30 Ныне владелец любой рад и дерзает явить.
О, сколько радости видеть, что столько воров и немало
Рук загребущих теперь тщетно добычи хотят!
Нет в том вины никакой (а была она прежде немалой),
Чтобы добром обладать, нажитым честным путем.
Страх не шипит уже больше таинственным шепотом в уши, -
То миновало, о чем нужно молчать и шептать.
Сладко презреть клевету, и никто не боится, что ныне
Будет донос, - разве тот, кто доносил на других.
Значит, все сходятся здесь - пол и возраст любой, и сословье:
40 Нет опасений у них, чтобы скрываться в домах,
Чтобы не быть здесь, когда, по свершеньи священных обрядов,
В знаменьях добрых король всходит на царства свои.
Всюду теснится толпа, обуянная жаждою видеть,
И позволяет едва узкой тропою пройти.
Множество люда в домах, и кровли под тяжестью стонут.
Крик отовсюду один с новой любовью звучит.
Мало им видеть однажды. Места многократно меняют,
Если откуда-то вновь смогут увидеть его.
Трижды отрадно смотреть: да и как на него наглядеться,
50 Если любимей его нет у природы даров?
Он в благородном величье средь тысячи спутников виден,
И августейшая стать силой такой же полна.
На руку быстр он не меньше, чем сердцем исполнен отваги, -
Нужно ли дело вершить, меч обнажив для того,
Или же ярые копья скрестить в необузданной битве,
Или направить стрелу, что устремится к врагу.
Пылкая сила в глазах, обаятелен облик, а щеки
Цвета такого, какой видим мы разве у роз.
Лик восхищенья достоин за живость крылатую, - равно
60 Нежная дева и муж лик этот могут иметь.
Был вот таким же Ахилл, притворившийся девой, таким же
На Эмонийских конях Гектора тело он влек.
О, если б доблесть такую души в сочетании с телом
Можно бы было постичь, в помощь природу призвав!
Больше того, и лицо как бы доблесть собой излучает,
Истинно, это лицо - вестник достойной души.
Как рассудительный ум преисполнен зрелости мудрой,
Сколько покоя в его сердце, лишенном сует!
Как он умеет свой жребий нести, любым управляя,
70 Сколько о скромности он кроткой являет забот!
Как безмятежная кротость питает спокойствие духа!
Сколь далеко отстоит спесь от подобной души!
Нашего принцепса лик необычный такие приметы
(Что измышлять их) несет истинно сам на себе.
Но в справедливости той, что владеет искусством правленья,
В том благочестье идет он за народом своим.
Весь этот блеск непреложно на лицах у нас отразился,
Все это должно узреть в нынешнем благе у нас.
Мы восторгаемся так потому, что владеем свободой
80 И что опасности, страх, боль и утраты ушли,
Что возвратились сюда мир и польза, и смех, и веселье,
Что с этих пор на виду принцепса доблесть у всех.
Власть без границ погубила поистине добрые взгляды,
И у великих людей это в обычай вошло.
Но хоть и прежде он был благочестен, все ж должные нравы,
Чтобы властителем быть, высшая власть принесла.
Ибо добро, что иные лишь в старости поздней свершили,
Тотчас же он совершил в первый вступления день.
Схваченных тотчас он ввергнул в оковы. Любой, кто недавно
90 Умыслом злобным своим вред государству чинил,
Тот, кто доносчиком был, укрощается ныне в оковах,
Чтобы он сам претерпел зло, что другим причинял.
Он для торговли моря отверзает. И если торговец
Был притесняем, теперь малый он платит налог.
Бывшее долго в презренье сословье людей благородных
В первый правления день древнюю честь обрело.
Должности все в государстве, которые прежде негодным
В откуп давались, раздал людям достойнейшим он.
И со счастливой в делах переменой отличья, какие
100 Ранее неуч имел, ныне ученый обрел.
Тотчас законам (они ниспровержены были и сами
Ниспровергали) вернул мощь и достоинство он.
И если прежде совсем отстраняли любое сословье,
Сразу же снова к себе все он сословья привлек.
Если же что-то в законах он сам пожелал уничтожить,
Чтобы народу суметь тем услужить своему,
То это было, он знал, что родителю нравилось прежде:
Но, как и должно, отцу родину он предпочел.
Я не дивлюсь: ведь не все ли, что принцепсом этим вершится,
110 Кто благородным рожден и с просвещенным умом,
Коего девять сестер омыли кастальскою влагой,
Философией самой было ему внушено?
Множество было причин, что народ раболепствовал целый
Пред королем: это зло лишь и пугает его.
Мог бы, однако, король, если б он захотел, отовсюду
Страху в угоду богатств нагромоздить без числа.
Всем этим он пренебрег: снова всех безопасными сделал,
Всякое зло удалил, что породила боязнь.
Так вот, других королей страшились народы, его же
120 Любят: страшиться при нем нечего больше теперь.
Принцепс, надменным врагам страх внушать ты должен немалый, -
Твой же не должен народ, принцепс, страшиться тебя;
Те боятся тебя, - мы тебя почитаем, мы любим.
Будет наша любовь, - что ты боишься, - у них.
Так, безмятежным тебя, защищенным без всякой охраны,
Здесь охраняет любовь; там же - единственно страх.
Даже и внешние войны, коль схватятся галл и шотландец,
Всем не страшны, лишь бы ты, Англия, дружной была.
Но далеко будут распри от нас; и какие причины
Есть для того, чтоб они здесь зародиться могли?
Ибо, во-первых, о праве короны и титула больше
Нет и вопроса теперь, да и не может он быть.
В споре, что часто бывает, ты стороны обе сливаешь, -
Так, благородные, спор кончили - мать и отец.
Сколь далека от тебя возмущенья народного ярость
Та, что обычно глава всех государственных смут.
Гражданам всем ты своим, ты, единый, настолько приятен,
Что ни один и себе быть бы приятней не мог.
Если ж нежданно вражда вдруг могучих князей обуяет,
140 Кончится тотчас она, сломлена волей твоей.
Столь велика у тебя величавость величья святого,
Что по заслугам твои доблести дали тебе.
Все, что ни есть у тебя, у отцов твоих все это было
И не бывало того в бывшие раньше века.
Ибо ведь есть у тебя бережливость отцовская, принцепс,
Щедрая также рука матери есть у тебя.
Благочестивый твой ум у тебя от бабки отцовской,
Честное сердце твое - деда по матери дар.
Что же дивиться, коль новым обычаям Англия рада,
150 Если правитель таков, коего не было здесь?
Что же до радости той, что расти не могла очевидно,
То и она возросла с брачным союзом твоим,
Брачным союзом, который одобрили благостно боги,
Этим тебе и твоим помощь явили свою.
Эта супруга твоя, что народ в ликовании видит,
Рядом с тобою теперь, делящей скипетр с тобой,
Боги о ком попеченье такое имеют бесспорно,
Что украшают они и прославляют твой брак,
Столь благочестьем своим превзошла и сабинянок древних,
160 А величавость ее выше святых героинь.
Чистой с Алцестой она могла бы сравняться любовью,
Иль Танаквилу умом, верно, могла превзойти.
Облик ее и уста красотою отмечены дивной, -
Столько такой красоты ей лишь единой к лицу,
Кто красноречьем своим плодовитой Корнелии выше;
В жизни супругу она, как Пенелопа, верна.
Преданной, принцепс, тебе была она многие годы,
Долго держалась она только любовью твоей.
И ни родная сестра, ни отчизна ее не склонили,
170 Мать не сумела прельстить, как не сумел и отец.
Только тебя предпочла она матери вместе с сестрою:
Родине ты предпочтен, милому сердцу отцу.
Счастливо этим тебе она вместе связала народы
Мощные, дружбою их нерасторжимой спаяв.
Дочь королей благородных, сама ты нисколько не меньше
Тех, кто родили тебя; будешь и ты порождать.
Якорь один до сегодня корабль твоего королевства
Крепко держал. Крепок он, все же он только один.
Но королева тебе, плодовита сынами своими,
180 Даст укрепленный везде якорь, надежный вовек.
Произойдут от тебя ей немалые блага, однако
И от нее притекут блага большие к тебе.
Не было, право, другой стать достойной твоею супругой,
Но и супругом ее стать недостоин другой.
Англия, ладан неси и святыни, что ладана больше, -
Честные руки свои и благородство умов.
И так как боги свершили сей брак, пусть способствуют, чтобы
Скипетры данные здесь правило небо само
И чтобы ими самими короны носимые долго
190 Сына их сын удержал, а по наследству и внук.
ВО ВРЕМЯ ТОРЖЕСТВЕННОГО ШЕСТВИЯ КОРОЛЯ И КОРОЛЕВЫ,
НО НЕ ЗАКРЫВШИЙ СОЛНЦА И НЕ СТАВШИЙ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫМ
В шествии пышном, какого вовек не бывало на свете,
Шел с королевой король вместе к священным венцам.
Феб лучезарный тогда появился, сияя широко,
Радостный день наступил, отзвук в сердцах находя.
Но когда шествие это вошло в средоточие града,
Воды небесные вдруг полили щедро его.
Облачком все ж ни одним не затмилось сверкание Феба,
На небе облачко то не. пребывало почти.
Все обошлось вопреки беспокойству; и дождь ли увидел,
Знаменье ль в этом иной, - лучшего видеть не мог.
Наших владык времена обручают с веком счастливым,
Феб лучезарный - лучом, Зевса супруга - водой.
Все, что со временем слито, Платон описаньем прославил, -
Часто - что было давно, часто - что будет еще.
Как убегает весна, возвращаясь с годиною новой,
Как в подобающий срок снова приходит зима, -
Так говорит он, вослед за вращеньем стремительным неба
Все повториться должно в ряде бесчисленных смен.
Первым рожден был век золотой, серебряный - следом,
Медный - за ним, и давно ль был и железный еще.
Вновь золотые года возвратились с тобою, о принцепс.
Если бы славный Платон дожил до этого дня!
ЯМБИЧЕСКИЙ ЭПОД
Какие б ни давали до сих пор цари
Ристаний конских зрелища,
Всегда они каким-нибудь злосчастием
Или бедой кончалися.
Иль волею Юпитера враждебного
С игрой мешалась пагуба,
Иль кровью вдруг бойца, насквозь пронзенного,
Арена обагрялася,
Иль копьями, иль коней диких звонкими
Разили чернь копытами,
Или давил толпу всегда ничтожную
Обвал подмостков рухнувших.
Но эти вот, твои, король, ристания
Прекраснее всех виденных:
Нет никому урона, - безупречностью
Они твоей отмечены.
С алою белая роза в соседстве росла, и друг друга,
В споре за первенство здесь, каждая стала теснить.
Две это розы еще, но цветок уж сливается, спору
Этим слиянием их ныне положен конец.
Ныне одна, возвышаясь, растет и пускает побеги,
Все дарования двух роз сочетая в себе.
Облик один у нее и краса, и единая прелесть,
Свойства и цвет у нее двух сочетаются роз.
Значит, и ту, и другую, - хотя бы одну полюбивший, -
В ней обретает, и пусть любит он, что полюбил.
Если ж найдется дикарь, что не любит ее, - пусть трепещет,
Ибо еще и шипы есть у такого цветка.
Thomas More
Epigrammata. The history of king Richard III
Томас Мор
Эпиграммы. История Ричарда III
"Литературные памятники". М., "Наука", 1973
Издание подготовили: М. Л. Гаспаров, Е. В. Кузнецов,
И. Н. Осиновский, Ю. Ф. Шульц
Перевод с латинского Ю.Ф. Шульца
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
ШЛЕТ ПРИВЕТ ВИЛИБАЛЬДУ ПИРКГЕЙМЕРУ,
СОВЕТНИКУ КЕСАРЯ МАКСИМИЛИАНА
И НЮРЕНБЕРГСКОМУ СЕНАТОРУ
Мне кажется, что будет поистине прекрасно, славнейший Вилибальд, если я
именно тебе представлю эпиграммы Томаса Мора, этого украшения Британии,
которые недавно прислал мне наш Эразм Роттердамский, ибо во многих
отношениях у вас много общего. Вы оба сведущи в вопросах права, оба искусны
как в латыни, так и в греческом, вы оба, не только занимаясь общественной
деятельностью в своем государстве, но и вследствие редкостного умения
исполнять сложные дела, а также благоразумия в подаче советов, в наивысшей
степени любезны своим повелителям, - он могущественнейшему Генриху, королю
британцев, ты - священнейшему кесарю Максимилиану.
Зачем же упоминать о богатствах, которыми вы оба в изобилии обладаете,
- ведь ни один из вас не нуждается в том, чтобы говорилось об отличиях,
даваемых, как считают, богатствами, более того, вы оба при таких богатствах
обладаете дарованием подавать примеры благородства и доброты. Впрочем, вам
обоим и отцы достались не менее расположенные к наукам, чем прославленные
сенаторской фамилией. И так как сходство и равенство это - источник дружбы,
я счел наиболее подходящим представить тебе это творение Мора, чтобы ты с
любовью последовал за ним с его многими размерами, из которых ты еще сильнее
постигнешь и полюбишь богатство эпиграммы. Прибавь сюда, что никому не могли
быть с большим правом посланы эти прелестнейшие забавы, как тому, кто
некогда, как говорят, имел обыкновение выступать на этом поприще. Ибо если
бы только кто-то узнал, что за превосходная вещь ученая эпиграмма, кто бы он
ни был сам, он испытал бы свой талант в этом роде занятий. Но ведь эпиграмма
- и это тебе известно - должна отличаться остроумием, соединенным с
краткостью, должна быть изящной и без промедления завершаться восклицаниями,
которые греки именуют epijwnhmata {1}. Действительно, все подобные дарования
в превосходном изобилии можно найти в этих моровских эпиграммах, в
особенности в тех, которые он написал сам: ведь в прочих, переведенных с
греческого, заслуга их изобретения достается древним. Однако он также
достоин не менее высокой хвалы, чем пишущий, должным образом переводя с
чужого языка: труд переводящего часто поистине велик, ибо тот, кто пишет,
свободен и вольно предается сочинению; тот же, кто переводит, принужден то и
дело иметь в виду другое, - а именно то, что он избрал для перевода. Ведь
как часто бывает, что в этом случае гораздо более тяжко трудится ум, чем
тогда, когда он создает что-либо собственное. И в том и в этом Мор поистине
удивителен: ведь он в высшей степени изысканно сочиняет и счастливейшим
образом переводит. Как прекрасно струятся его стихи! Как все в нем
непринужденно! Как все это легко! Он ничуть не тяжел, нисколько не
шероховат, совсем не темен. Он ясен, певуч, он истый латинянин. Далее, он
так умеряет все какой-то необычайно приятной жизнерадостностью, что я
никогда не видел ничего привлекательней. Можно подумать, что Музы вдохнули в
него все, что касается шуток, изящества, тонкого вкуса. Как изысканно
подшучивает он над Сабином, считающим чужими своих собственных детей! Как
остроумно высмеивает он Лала, который так тщеславно жаждал казаться галлом!
Однако его остроты отнюдь не язвительны, но доброжелательны, милы,
дружелюбны и скорее какие угодно, но только не исполнены горечи. Конечно, он
шутит, но везде без злословия; он осмеивает, но без оскорбления. (Точно
так же, как Сир у Теренция {2}, остроумно восхваляя Демею, говорит: "Ты
столь велик и не что иное, как сама мудрость", так и о Море можно сказать,
что он столь велик и не что иное, как сама шутка {3}.)
Теперь-то среди эпиграмматистов Италия прежде всего восхищается
Понтаном {4} и Маруллом {5}, но пусть я погибну, если в нем не столько же
естественности, а пользы больше. Пожалуй, исключением будет лишь тот, кто
решит, что для него нет большей радости, когда Марулл славословит свою Неэру
{6} и многократно, являя некоего Гераклита {7}, говорит туманно {8} или
когда Ио. Понтан передает нам непристойности древних эпиграмматистов,
рассудочнее которых нет ничего, как нет ничего более недостойного для чтения
порядочного человека, - я уже не говорю - христианина. Конечно, их большим
желанием было подражать античности. Чтобы не осквернить ее, они так
воздерживались от всего христианского, как некогда Помпоний Лет {9}, человек
благоговейно римский, избегал греческого, чтобы не осквернить непорочность
языка римлян. Впрочем, как эти шутки Мора являют талант и блистательную
эрудицию, так несомненно строгое суждение, которое он высказывает о
государственном устройстве, с необычайной полнотой засверкает в "Утопии". Об
этом я упомяну мимоходом, так как достовернейший в своей учености Будей
{10}, сей несравненный глава наилучшей просвещенности и замечательное, более
того, единственное украшение Галлии, как и подобало, превознес ее хвалой в
превосходном предисловии.
Этот род сочинений имеет такие принципы, которых не найти ни у Платона,
ни у Аристотеля или даже в "Пандектах" вашего Юстиниана. И поучает он,
пожалуй, менее философски, чем они, но зато более христиански. Однако
(послушай ради Муз милую историю), когда недавно в некоем собрании
нескольких суровых мужей была упомянута "Утопия" и я почтил ее хвалами,
некий тучный муж возразил, что не следует быть более признательным Мору, чем
какому-нибудь писцу-актуарию, который в заседании лишь записывает мысли
других, присутствуя при сем (как говорят) на манер безгласной стражи; не
высказывая сам своего мнения, он заимствует из уст Гитлодея, все, что
говорит, а Мором это только записано. Точно так же вообще не следует
восхвалять Мора по имени, если не считать того, что он все это надлежащим
образом пересказал. И не было недостатка в тех, кто высказал свое одобрение
суждению этого человека, как чувствующего наиболее верно. Разве ты не
принял бы с радостью эту изысканность Мора, пленившую таких людей, и не
обычных, но уважаемых многими, и теологов?
Наконец, если ты это также хочешь знать, Уильям Лили, товарищ Мора,
вместе с которым он уже когда-то забавлялся, переводя греческие эпиграммы,
озаглавленные именем "Прогимнасмат", это - британец, человек широко
образованный и не только знакомый с греческими авторами, но изучивший и
обычаи этого народа, когда он несколько лет провел на острове Родосе; теперь
он с большим успехом трудится в грамматической школе, которую Колет и
основал в Лондоне.
Остается только сказать, что когда у тебя будет возможность среди
государственных дел, которые ты деятельнейшим образом делишь между участием
в посольствах и в управлении государством, возьми в руки эту книжку,
прочитай ее и возлюби облик Мора, которого, как я полагаю, ты еще не видел,
но уже ранее познал из его творений. Будь здоров, славнейший муж.
[Дано] в Базеле в седьмые календы Марта 1518 года.
Скряга Асклепиад, у себя увидавший мышонка,
Молвил: "Что делаешь ты в доме, приятель, моем?"
Тот же, с улыбкой приятной, сказал: "Не пугайся, приятель.
Здесь я ищу не еды, но лишь приюта ищу".
Ты по богатствам - богач, а по складу души - неимущий.
Жалкий - богат для других и неимущ для себя.
Ахеменида была я недавно, теперь я - Мениппа.
От одного отойду вновь я к другому еще.
Этот владеньем считает меня, тот считал меня тем же.
Я же пашня ничья, если судьбы не считать.
Множество строить домов и кормить еще множество люда -
Именно эта тропа прямо ведет к нищете.
Смерть ожидает тебя, - так используй же часть достояний;
Если ж еще поживешь, - значит, добро береги.
Тот лишь мудрец, кто, как надо и то, и другое обдумав,
В должных пределах всегда будет расчетлив и щедр.
Гавань обрел я уже. Вы, Судьба и Надежда, прощайте.
С вами я кончил расчет, ныне ловите других.
Наг я на землю пришел, и нагим же сойду я в могилу.
Что ж мне напрасно потеть перед кончиной нагой?
Если бы кто-то спешил снизойти в подземное царство, -
Путь ускоряют туда бани, любовь и вино.
Неодинаковый вред от того, кто твой недруг открытый,
И от того, кто тебе ложно о дружбе твердит.
Будучи настороже, я врага избегаю, но можно ль
Мне и того избежать, кто говорит о любви?
Самый отъявленный враг - это тот, кто считается другом
И, вероломный, тебе тайным коварством вредит.
Бросив оружье, бежит он, в свою возвращаясь отчизну.
Сына в бегущем узнав, гневно спартанка глядит;
Вот поднимает копье и, подняв, беглеца поражает
И над убитым затем молвит мужские слова:
"Выродок, Спартой рожденный, отправься же в Тартар немедля,
Ибо собой запятнал род свой и родину ты".
Разумом хром ты и на ногу хром; и во внешней природе
Верные признаки есть внутренних качеств твоих.
ПРИВЕДЕННАЯ У АВЛА ГЕЛЛИЯ
вар. 1
Если б ты знанием мог избежать неизбежных страданий, -
Знать наперед хорошо и о страданьях своих.
Если ж возможности нет избежать того, что предвидишь, -
Польза какая вперед знать о страданьях своих?
вар. 2
(ямбический триметр)
Когда б ты знал вперед, что предстоит страдать,
И мог бы не страдать, то благо - знать вперед.
Но если знаешь ты, и все ж удел - страдать,
Что пользы в знанье том? Ведь все равно - страдать.
В ОДИН ДЕНЬ
Братьев могила скрывает в себе четырех, из которых
Двух и родил, и сгубил день для обоих один.
Леду, Данаю любя, Антиопу, Европу, Юпитер
Лебедем, золотом был, был он Сатиром, быком.
Девять есть Муз, говорят, но бесспорное здесь заблужденье,
Ибо с Лесбоса Сапфо Музой десятою чтут.
вар. 1
Статуя создана дивным искусством, стоит облеченный
Или той медью Сатир, или Сатиром - она.
вар. 2
Или Сатир облекает собой изваянье из меди,
Или Сатир облекается сам изваянием медным.
Каменной сделали боги меня, но пусть я и камень,
Снова из камня живой сделал Пракситель меня.
Неоптолем, чтит тебя этой статуей город Кекропа.
Пусть он и чтит, но творцы статуи - честь и любовь.
НА ДЕНЬ КОРОНАЦИИ ГЕНРИХА VIII,
СЛАВНЕЙШЕГО И СЧАСТЛИВЕЙШЕГО КОРОЛЯ БРИТАНИИ,
И ЕКАТЕРИНЫ, ЕГО СЧАСТЛИВЕЙШЕЙ КОРОЛЕВЫ
Если какой-либо день, если время, о Англия, было
То, когда боги тебе милость явили свою, -
Это - тот день, что означить нам следует камешком белым,
Радостный день, что внести должно в анналы твои.
День этот - рабства конец, этот день - начало свободы,
Он - и печали предел: радость с него началась;
Юношу он, украшенье, достойное памяти века,
Днесь помазает, твоим ставит его королем,
Властвовать не над одним кто народом достоин, - над целым
10 Кто неизменно царить миром достоин один.
Да, королем, кто у всех на глазах пусть слезы осушит,
Радости пусть учредит вместо стенаний былых.
Каждое сердце ликует, рассеяв заботы, обычно
Так, облака разогнав, блещет сверкающий день.
Вот и свободный народ выбегает с улыбкой на лицах,
Сам понимая едва все ликованье свое.
Рад, торжествует, ликует, гордясь, что таков их властитель, -
И повсеместно король только один на устах.
Знать, что недавно была в подчиненье подонков народа,
20 Знать, что так долго была только названьем пустым,
Голову ныне подъемлет, гордится таким властелином, -
И справедливо она может гордиться теперь.
Тьмою поборов недавно торговец задавленный, ныне
Море отвыкшее вновь стал кораблем бороздить.
Раньше лишенные силы и вред принужденные сеять,
Рады законы теперь силу свою обрести.
Все они рады равно, благодарны равно, воздавая
Ныне грядущим добром за причиненный ущерб.
Прежде сокрытые страхом в убежищах тайных богатства
30 Ныне владелец любой рад и дерзает явить.
О, сколько радости видеть, что столько воров и немало
Рук загребущих теперь тщетно добычи хотят!
Нет в том вины никакой (а была она прежде немалой),
Чтобы добром обладать, нажитым честным путем.
Страх не шипит уже больше таинственным шепотом в уши, -
То миновало, о чем нужно молчать и шептать.
Сладко презреть клевету, и никто не боится, что ныне
Будет донос, - разве тот, кто доносил на других.
Значит, все сходятся здесь - пол и возраст любой, и сословье:
40 Нет опасений у них, чтобы скрываться в домах,
Чтобы не быть здесь, когда, по свершеньи священных обрядов,
В знаменьях добрых король всходит на царства свои.
Всюду теснится толпа, обуянная жаждою видеть,
И позволяет едва узкой тропою пройти.
Множество люда в домах, и кровли под тяжестью стонут.
Крик отовсюду один с новой любовью звучит.
Мало им видеть однажды. Места многократно меняют,
Если откуда-то вновь смогут увидеть его.
Трижды отрадно смотреть: да и как на него наглядеться,
50 Если любимей его нет у природы даров?
Он в благородном величье средь тысячи спутников виден,
И августейшая стать силой такой же полна.
На руку быстр он не меньше, чем сердцем исполнен отваги, -
Нужно ли дело вершить, меч обнажив для того,
Или же ярые копья скрестить в необузданной битве,
Или направить стрелу, что устремится к врагу.
Пылкая сила в глазах, обаятелен облик, а щеки
Цвета такого, какой видим мы разве у роз.
Лик восхищенья достоин за живость крылатую, - равно
60 Нежная дева и муж лик этот могут иметь.
Был вот таким же Ахилл, притворившийся девой, таким же
На Эмонийских конях Гектора тело он влек.
О, если б доблесть такую души в сочетании с телом
Можно бы было постичь, в помощь природу призвав!
Больше того, и лицо как бы доблесть собой излучает,
Истинно, это лицо - вестник достойной души.
Как рассудительный ум преисполнен зрелости мудрой,
Сколько покоя в его сердце, лишенном сует!
Как он умеет свой жребий нести, любым управляя,
70 Сколько о скромности он кроткой являет забот!
Как безмятежная кротость питает спокойствие духа!
Сколь далеко отстоит спесь от подобной души!
Нашего принцепса лик необычный такие приметы
(Что измышлять их) несет истинно сам на себе.
Но в справедливости той, что владеет искусством правленья,
В том благочестье идет он за народом своим.
Весь этот блеск непреложно на лицах у нас отразился,
Все это должно узреть в нынешнем благе у нас.
Мы восторгаемся так потому, что владеем свободой
80 И что опасности, страх, боль и утраты ушли,
Что возвратились сюда мир и польза, и смех, и веселье,
Что с этих пор на виду принцепса доблесть у всех.
Власть без границ погубила поистине добрые взгляды,
И у великих людей это в обычай вошло.
Но хоть и прежде он был благочестен, все ж должные нравы,
Чтобы властителем быть, высшая власть принесла.
Ибо добро, что иные лишь в старости поздней свершили,
Тотчас же он совершил в первый вступления день.
Схваченных тотчас он ввергнул в оковы. Любой, кто недавно
90 Умыслом злобным своим вред государству чинил,
Тот, кто доносчиком был, укрощается ныне в оковах,
Чтобы он сам претерпел зло, что другим причинял.
Он для торговли моря отверзает. И если торговец
Был притесняем, теперь малый он платит налог.
Бывшее долго в презренье сословье людей благородных
В первый правления день древнюю честь обрело.
Должности все в государстве, которые прежде негодным
В откуп давались, раздал людям достойнейшим он.
И со счастливой в делах переменой отличья, какие
100 Ранее неуч имел, ныне ученый обрел.
Тотчас законам (они ниспровержены были и сами
Ниспровергали) вернул мощь и достоинство он.
И если прежде совсем отстраняли любое сословье,
Сразу же снова к себе все он сословья привлек.
Если же что-то в законах он сам пожелал уничтожить,
Чтобы народу суметь тем услужить своему,
То это было, он знал, что родителю нравилось прежде:
Но, как и должно, отцу родину он предпочел.
Я не дивлюсь: ведь не все ли, что принцепсом этим вершится,
110 Кто благородным рожден и с просвещенным умом,
Коего девять сестер омыли кастальскою влагой,
Философией самой было ему внушено?
Множество было причин, что народ раболепствовал целый
Пред королем: это зло лишь и пугает его.
Мог бы, однако, король, если б он захотел, отовсюду
Страху в угоду богатств нагромоздить без числа.
Всем этим он пренебрег: снова всех безопасными сделал,
Всякое зло удалил, что породила боязнь.
Так вот, других королей страшились народы, его же
120 Любят: страшиться при нем нечего больше теперь.
Принцепс, надменным врагам страх внушать ты должен немалый, -
Твой же не должен народ, принцепс, страшиться тебя;
Те боятся тебя, - мы тебя почитаем, мы любим.
Будет наша любовь, - что ты боишься, - у них.
Так, безмятежным тебя, защищенным без всякой охраны,
Здесь охраняет любовь; там же - единственно страх.
Даже и внешние войны, коль схватятся галл и шотландец,
Всем не страшны, лишь бы ты, Англия, дружной была.
Но далеко будут распри от нас; и какие причины
Есть для того, чтоб они здесь зародиться могли?
Ибо, во-первых, о праве короны и титула больше
Нет и вопроса теперь, да и не может он быть.
В споре, что часто бывает, ты стороны обе сливаешь, -
Так, благородные, спор кончили - мать и отец.
Сколь далека от тебя возмущенья народного ярость
Та, что обычно глава всех государственных смут.
Гражданам всем ты своим, ты, единый, настолько приятен,
Что ни один и себе быть бы приятней не мог.
Если ж нежданно вражда вдруг могучих князей обуяет,
140 Кончится тотчас она, сломлена волей твоей.
Столь велика у тебя величавость величья святого,
Что по заслугам твои доблести дали тебе.
Все, что ни есть у тебя, у отцов твоих все это было
И не бывало того в бывшие раньше века.
Ибо ведь есть у тебя бережливость отцовская, принцепс,
Щедрая также рука матери есть у тебя.
Благочестивый твой ум у тебя от бабки отцовской,
Честное сердце твое - деда по матери дар.
Что же дивиться, коль новым обычаям Англия рада,
150 Если правитель таков, коего не было здесь?
Что же до радости той, что расти не могла очевидно,
То и она возросла с брачным союзом твоим,
Брачным союзом, который одобрили благостно боги,
Этим тебе и твоим помощь явили свою.
Эта супруга твоя, что народ в ликовании видит,
Рядом с тобою теперь, делящей скипетр с тобой,
Боги о ком попеченье такое имеют бесспорно,
Что украшают они и прославляют твой брак,
Столь благочестьем своим превзошла и сабинянок древних,
160 А величавость ее выше святых героинь.
Чистой с Алцестой она могла бы сравняться любовью,
Иль Танаквилу умом, верно, могла превзойти.
Облик ее и уста красотою отмечены дивной, -
Столько такой красоты ей лишь единой к лицу,
Кто красноречьем своим плодовитой Корнелии выше;
В жизни супругу она, как Пенелопа, верна.
Преданной, принцепс, тебе была она многие годы,
Долго держалась она только любовью твоей.
И ни родная сестра, ни отчизна ее не склонили,
170 Мать не сумела прельстить, как не сумел и отец.
Только тебя предпочла она матери вместе с сестрою:
Родине ты предпочтен, милому сердцу отцу.
Счастливо этим тебе она вместе связала народы
Мощные, дружбою их нерасторжимой спаяв.
Дочь королей благородных, сама ты нисколько не меньше
Тех, кто родили тебя; будешь и ты порождать.
Якорь один до сегодня корабль твоего королевства
Крепко держал. Крепок он, все же он только один.
Но королева тебе, плодовита сынами своими,
180 Даст укрепленный везде якорь, надежный вовек.
Произойдут от тебя ей немалые блага, однако
И от нее притекут блага большие к тебе.
Не было, право, другой стать достойной твоею супругой,
Но и супругом ее стать недостоин другой.
Англия, ладан неси и святыни, что ладана больше, -
Честные руки свои и благородство умов.
И так как боги свершили сей брак, пусть способствуют, чтобы
Скипетры данные здесь правило небо само
И чтобы ими самими короны носимые долго
190 Сына их сын удержал, а по наследству и внук.
ВО ВРЕМЯ ТОРЖЕСТВЕННОГО ШЕСТВИЯ КОРОЛЯ И КОРОЛЕВЫ,
НО НЕ ЗАКРЫВШИЙ СОЛНЦА И НЕ СТАВШИЙ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫМ
В шествии пышном, какого вовек не бывало на свете,
Шел с королевой король вместе к священным венцам.
Феб лучезарный тогда появился, сияя широко,
Радостный день наступил, отзвук в сердцах находя.
Но когда шествие это вошло в средоточие града,
Воды небесные вдруг полили щедро его.
Облачком все ж ни одним не затмилось сверкание Феба,
На небе облачко то не. пребывало почти.
Все обошлось вопреки беспокойству; и дождь ли увидел,
Знаменье ль в этом иной, - лучшего видеть не мог.
Наших владык времена обручают с веком счастливым,
Феб лучезарный - лучом, Зевса супруга - водой.
Все, что со временем слито, Платон описаньем прославил, -
Часто - что было давно, часто - что будет еще.
Как убегает весна, возвращаясь с годиною новой,
Как в подобающий срок снова приходит зима, -
Так говорит он, вослед за вращеньем стремительным неба
Все повториться должно в ряде бесчисленных смен.
Первым рожден был век золотой, серебряный - следом,
Медный - за ним, и давно ль был и железный еще.
Вновь золотые года возвратились с тобою, о принцепс.
Если бы славный Платон дожил до этого дня!
ЯМБИЧЕСКИЙ ЭПОД
Какие б ни давали до сих пор цари
Ристаний конских зрелища,
Всегда они каким-нибудь злосчастием
Или бедой кончалися.
Иль волею Юпитера враждебного
С игрой мешалась пагуба,
Иль кровью вдруг бойца, насквозь пронзенного,
Арена обагрялася,
Иль копьями, иль коней диких звонкими
Разили чернь копытами,
Или давил толпу всегда ничтожную
Обвал подмостков рухнувших.
Но эти вот, твои, король, ристания
Прекраснее всех виденных:
Нет никому урона, - безупречностью
Они твоей отмечены.
С алою белая роза в соседстве росла, и друг друга,
В споре за первенство здесь, каждая стала теснить.
Две это розы еще, но цветок уж сливается, спору
Этим слиянием их ныне положен конец.
Ныне одна, возвышаясь, растет и пускает побеги,
Все дарования двух роз сочетая в себе.
Облик один у нее и краса, и единая прелесть,
Свойства и цвет у нее двух сочетаются роз.
Значит, и ту, и другую, - хотя бы одну полюбивший, -
В ней обретает, и пусть любит он, что полюбил.
Если ж найдется дикарь, что не любит ее, - пусть трепещет,
Ибо еще и шипы есть у такого цветка.