дружка не было. Да, так вот я, стало быть, здешняя родом, отец и мать
померли совсем еще молодыми, и я осталась круглой сиротой... Ай да Томас!
Сумел-таки поцеловать ее, молодец!.. на попечении миссис Скоур, моей тетки,
которая стала мне матерью, - а лучше сказать, мачехой; а в Уорике я была
много раз и в Стрэтфорде, на ярмарке, тоже; и ко мне уже двое сватались, -
да что двое! - нашлось бы и побольше охотников, но я себе сказала, что выйду
только за джентльмена, и на том стою; не нужен мне деревенский пентюх, вроде
Тома - вон того, видите, в красной жилетке (это он сватался ко мне первым),
или пьянчуга, вроде Сэма-кузнеца, вон там стоит, еще у его жены фонарь под
глазом; я хочу, чтобы у меня муж был настоящий джентльмен, такой, как...
- Как кто, моя прелесть? - спросил капитан с надеждой.
- Но-но, не смущайте меня, милорд! Вот как сэр Джон, наш помещик, что
разъезжает в позолоченной карете; или, по крайности, как его преподобие
доктор Добс, - вон он, весь в черном, а под руку с ним миссис Добс в красном
платье.
- А это все их дети?
- Да, две девочки и два мальчика - подумать только: одного он назвал
Вильгельмом Нассауским, а другого Георгом Датским, ведь это надо же! - И,
покончив со священником, мисс Кэтрин занялась другими, менее заметными
личностями, которые к нашему рассказу не имеют отношения, а потому мы не
станем пересказывать ее слова. Вот тут-то капрал Брок, услышав из окна спор
между почтенным служителем церкви и его сыном по поводу желания последнего
прокатиться верхом, счел своевременным явиться на площадь и, как нам уже
известно, наделить обеих лошадей громкими историческими именами.
Демарш мистера Брока увенчался, повторяем, полным успехом; тем более,
что когда пасторские сынки, накатавшись, были уведены родителями домой,
настала очередь других юных счастливцев, рангом пониже; каждому довелось
проехаться на "Георге Датском" или "Вильгельме Нассауском", покуда капрал
весело балагурил со взрослыми жителями деревни. Ни возраст мистера Брока, ни
его красный нос и некоторая косина глаз не помешали женщинам признать его
завидным кавалером; да и мужчины прониклись к нему расположением.
- А скажи-ка, любезный Томас Пентюх, - обратился мистер Брок к парню,
который громче других смеялся его шуткам (это был тот, которого мисс Кэтрин
отрекомендовала своим первым поклонником), - скажи-ка, сколько ты
зарабатываешь в неделю?
Мистер Пентюх, чья настоящая фамилия была Буллок, сообщил, что
получаемая им плата составляет "три шиллинга и пудинг".
- Три шиллинга и пудинг! Чудовищно! И за это ты трудишься, как те
галерные рабы, которых я видел в Америке и в Турции, - да, джентльмены, и в
краю Престера Джона тоже! Встаешь зимой ни свет ни заря, дрожа от холода, и
бежишь колоть лед, чтобы напоить лошадей.
- Да, сэр, - подтвердил парень, потрясенный осведомленностью капрала.
- И чистишь хлев, и таскаешь навоз на поле; или стережешь стадо,
заменяя собой овчарку; или машешь косой на лугу, которому конца-краю не
видать; а когда у тебя от норы глаза на лоб вылезут, и спина изойдет потом,
и только что дух в теле не запечется - тогда ты бредешь домой, где тебя ждет
- что? - три шиллинга и пудинг! Хоть каждый день ты его получаешь-то, твой
пудинг?
- Нет, только по воскресеньям.
- А денег тебе хватает?
- Нет, где там.
- А пива ты пьешь вдосталь?
- Вот уж нет; никогда! - твердо отвечая мистер Буллок.
- В таком случае - руку, любезный Пентюх! И не будь я капрал Брок, если
ты сегодня не напьешься пива, сколько твоей душе угодно. Вот они, денежки,
друг! Двадцать монет бренчит в этом кошельке; а как ты думаешь, откуда они
взялись, и откуда, как ты думаешь, возьмутся другие, когда эти все выйдут?
Из казны ее величества, у которой я состою на службе, и да здравствует она
долгие годы на погибель французскому королю!
Буллок и еще несколько юношей и взрослых мужчин жидковатым "ура"
выразили свое одобрение этой речи; но большинство в толпе попятилось назад,
и женщины стали боязливо шептать что-то, оглядываясь на капрала.
- Понимаю ваше смущение, сударыни, - сказал, видя это, Брок. - Вы
испугались, приняв меня за вербовщика, который хитростью хочет сманить ваших
милых. Но никто не смеет обвинить Питера Брока в нечестных намерениях!
Знайте, ребята, сам Джек Черчилль пожимал эту руку за бутылкой вина; что ж,
по-вашему, он стал бы пожимать руку обманщику? Вон Томми Пентюх ни разу в
жизни не пил пива вдосталь, а я сегодня угощу его и любого из его приятелей
угощу тоже. Уж не гнушаетесь ли вы моим угощением? У меня есть деньги, и я
люблю их тратить - вот и все. Чего бы ради мне пускаться на нечистые
проделки - а, Томми?
Толкового ответа на этот вопрос капрал, разумеется, не получил, да и не
рассчитывал получить; и спор закончился тем, что человек пять-шесть,
уверовав окончательно в добрые намерения своего нового знакомого,
последовали за ним в "Охотничий Рог" в предвкушении обещанного пива. Был в
этой компании один молодой парень, который, судя по его платью, несколько
больше преуспел в жизни, нежели Пентюх и прочие загорелые оборванцы,
шествовавшие к харчевне. Парень этот, быть может, единственный из всех,
отнесся с некоторым недоверием к россказням Брока; однако стоило Буллоку
принять приглашение последнего, как Джон Хэйс, плотник (ибо таково было его
имя и ремесло), тотчас же сказал:
- Что ж, Томас, если ты идешь, пойду и я.
- Еще бы ты не пошел, - сказал Томас. - Ты куда угодно пойдешь, чтобы
повидать Кэти Холл, - только бы на даровщинку.
- Отчего же, найдется и у меня, что выложить на стойку, не только у
господина капрала.
- Лучше, скажи - что поглубже запрятать в карман; при всей своей любви
к девчонке истратил ли ты хоть когда-нибудь шиллинг в "Охотничьем Роге"? Ты
и сейчас не решился бы пойти, если бы не то, что я иду, и если бы не расчет
на бесплатное угощенье.
- Ну, ну, джентльмены, не нужно ссориться, - вступился мистер Брок. -
Если этот славный малый хочет идти с нами, пусть идет на здоровье; пива всем
хватит, и за деньгами, чтобы оплатить счет, тоже дело не станет. Дай я
обопрусь на твое плечо, друг Томми. Мистер Хэйс, вы, по всему видать, парень
не промах, а таким я всегда рад. Вперед, друзья землепашцы, мистер Брок за
честь сочтет поднести каждому из вас. - И, сказав это, капрал Брок
проследовал в харчевню, а за ним Хэйс, Буллок, кузнец Блексмит, мясник
Бутчер, подручный пекаря Бейкер и еще двое пли трое; лошадей же тем временем
увели на конюшню.
Итак, читателю представлен мистер Хэйс; и хотя сделано это тихо и
скромно, без фанфар и цветистых предисловий, хотя, казалось бы, робкий
плотничий подмастерье едва ли достоин внимания просвещенной публики, которой
подавай разбойников да убийц или, на худой конец, карманных воришек, -
читателю следует хорошенько запомнить его слова и поступки, ибо нам
предстоит еще встретиться с ним на страницах этого повествования при весьма
щекотливых и любопытных обстоятельствах. Из намеков мистера Пентюха, этого
сельского Ювенала, можно было заключить, что Хэйс скуповат и что он питает
нежные чувства к мисс Кэтрин из "Охотничьего Рога"; что ж, и то и другое
было правдой. Отец Хэйса слыл человеком зажиточным, и юный Джон, обучавшийся
в деревне ремеслу, не прочь был прихвастнуть, рассказывая о своих видах на
будущее, - о том, что отец возьмет его в долю, как только он окончит ученье,
а также о доме и ферме, где со временем полноправной хозяйкой станет миссис
Джон Хэйс, кто б она ни была. Короче говоря, мистер Хэйс занимал в деревне
положение чуть ниже цирюльника и мясника, но выше плотника, его учителя и
хозяина; и нет нужды скрывать, что его виды на будущее не оставили
равнодушной мисс Холл, давно уже ставшую предметом его восхищения. Будь он
немного получше собой, не такой тщедушный и бледный заморыш; или будь он
даже урод, но лихого нрава, - девица наша наверняка смотрела бы на него
благосклонней. Но ростом он не вышел, едва доставал до плеча Томасу Буллоку,
да притом имел славу парня трусоватого, себялюбивого и прижимистого; словом,
такой поклонник никому бы не сделал чести, а потому, если мисс Кэтрин и
поощряла его ухаживанья, то лишь втихомолку.
Но на всякого мудреца довольно простоты; и Хэйс, равнодушный прежде ко
всем, кроме собственной особы, спал и видел добиться расположения Кэтрин,
воспылав к ней той отчаянной, безрассудной и неутолимой страстью, что часто
заставляет терять голову самых холодных себялюбцев. Напрасно родители (от
которых он унаследовал свое скопидомство), в чаянье искоренить эту страсть,
пытались сводить его с женщинами, имевшими деньги и желавшими приобрести
мужа; все попытки ни к чему не привели; Хэйс, как ни странно, оставался
нечувствительным к любым соблазнам, и хоть сам готов был признать
неразумность своей любви к нищей трактирной служанке, тем не менее продолжал
упорствовать. "Я знаю, что я болван, - говорил он, - и более того, девчонка
и смотреть на меня не хочет; но я должен на ней жениться и женюсь; иначе я
умру". Ибо надо отдать справедливость мисс Кэтрин, она издавна сочла брак
условием sine qua non {Непременным (лат.).} для себя, и любые предложения
иного свойства отвергались ею с величайшим негодованием.
Бедняга Том Буллок, тоже ее верный поклонник, сватался к ней, как уже
было сказано; но три шиллинга в неделю и пудинг не пленили воображения нашей
красотки, и Том получил презрительный отказ. Делал ей уже предложение и
Хэйс. Кэтрин предусмотрительно не сказала "нет"; просто она еще очень молода
и не хочет торопиться, она пока не испытывает достаточно глубоких чувств к
мистеру Хэйсу, чтобы стать его женой (кстати, эта молодая девица едва ли
была способна испытывать глубокие чувства к кому бы то ни было), - словом,
обожателю внушена была лестная надежда, что, если в ближайшие годы никого
лучше не найдется, она, так и быть, соблаговолит стать миссис Хэйс. И
бедняга покорился своей печальной участи - жить в ожидании того дня, когда
мисс Кэтрин найдет возможным принять его в качестве pis aller {За неимением
лучшего (франц.).}.
А пока что она почитала себя свободной, как ветер, и не отказывала себе
ни в одном из невинных удовольствий, доступных "присяжной беспутнице" -
кокетке. Она строила глазки холостякам, вдовцам и женатым мужчинам с
незаурядным для ее лет искусством; впрочем, пусть не кажется читателю, что
она рано начала. Женщины - благослови их бог - кокетничают уже в пеленках.
Трехгодовалые прелестницы жеманятся перед кавалерами пяти лет; девятилетние
простушки ведут атаку на юных джентльменов, едва достигших двенадцати; а уж
шестнадцать лет для девушки - золотая пора кокетства; особенно, если
обстоятельства ей благоприятствуют: ну, скажем, она - красотка при целом
выводке безобразных сестриц, или единственная дочь и наследница большого
состояния, или же служанка в деревенской харчевне, как наша Кэтрин; такая в
шестнадцать лет водит за нос мужчин с непосредственностью и невинным
лукавством юности, которых не превзойти в более зрелые годы.
Итак, мисс Кэтрин была то, что называется franche coquette {Откровенная
кокетка (франц.).}, и мистер Хэйс был несчастен. Жизнь его протекала в бурях
низменных страстей; но никакой ураган чувств не мог сокрушить стену
равнодушия, преграждавшую ему путь. О, жестокая боль неразделенной любви! И
жалкий плут, и прославленный герой равно от нее страдают. Есть ли в Европе
человек, которому не доводилось много раз испытывать эту боль, - взывать и
упрашивать, и на коленях молить, и плакать, и клясть, и неистовствовать, все
понапрасну; и долгие ночи проводить без сна, наедине с призраками умерших
надежд, с тенями погребенных воспоминаний, что по ночам выходят из могил и
шепчут: "Мы мертвы теперь, но когда-то мы жили; и ты был счастлив с нами, а
теперь мы пришли подразнить тебя: ждать нечего больше, влюбленный, ждать
нечего, кроме смерти". О, жестокая боль! О, тягостные ночи! Коварный демон,
забравшись под ночной колпак, льет в ухо тихие, нежные, благословенные
слова, звучавшие некогда, в один незабываемый вечер; в ящике туалетного
стола (вместе с бритвой и помадой для волос) хранится увядший цветок, что
был приколот на груди леди Амелии Вильгельмины во время того бала, - труп
радужной мечты, которая тогда казалась бессмертной, так прекрасна она была,
так исполнена сил и света; а в одном из ящиков стола лежит среди груды
неоплаченных счетов измятое письмо, запечатанное наперстком; оно было
получено вместе с парой напульсников, связанных ею собственноручно (дочка
мясника, она свои чувства выражала, как умела, бедняжка!), и заключало в
себе просьбу "насить в колидже на память о той, каторая"... три недели
спустя вышла за трактирщика и давным-давно думать о вас забыла. Но стоит ли
множить примеры - стоит ли дальше описывать муки бедного недалекого Джона
Хэйса? Заблуждается тот, кто думает, будто любовные страсти ведомы лишь
людям, выдающимся по своим достоинствам или по занимаемому положению;
поверьте, Любовь, как и Смерть, сеет разрушения среди pauperum tabernas
{Лачуг бедняков (лат.).} и без разбора играет богачами и бедняками, злодеями
и праведниками. Мне не раз приходило на ум, когда на нашей улице появлялся
тощий, бледный молодой старьевщик, оглашая воздух своим гнусавым "старье
бере-ем!" - мне не раз, повторяю, приходило на ум, что узел с допотопными
панталонами и куртками, придавивший ему спину, - не единственное его бремя;
и кто знает, какой горестный вопль рвется из его души, покуда он, оттопырив
к самому носу небритую губу, выводит свое пронзительное, смешное "старье
бере-ем!". Вон он торгуется за старый халат с лакеем из номера седьмого и
словно бы только и думает, как побольше выгадать на этих обносках. Так ли? А
может быть, все его мысли сейчас на Холивелл-стрит, где живет одна
вероломная красотка, и целый ад клокочет в груди этого бедного еврея! Или
возьмем продавца из мясной лавки в Сент-Мартинс-Корт. Вон он стоит,
невозмутимо спокойный на вид, перед говяжьей тушей, с утра до захода солнца,
и, кажется, от века до века. Да и поздним вечером, когда уже заперты ставни
и все кругом притомилось и затихло, он, верно, все стоит тут, безмолвный и
неутомимый, и рубит, и рубит, и рубит. Вы вошли в лавку, выбрали кусок мяса
на свой вкус и ушли с покупкой; а он все так же невозмутимо продолжает свою
Великую Жатву Говядины. И вам кажется, если где-нибудь Страсть должна была
отступить, так именно перед этим человеком, таким непоколебимо спокойным. А
я в этом сомневаюсь и дорого бы дал, чтобы узнать его историю. Кто знает, не
бушует ли огненный вулкан внутри этой мясной горы, такой безмятежной на вид,
- кто поручится, что сама эта безмятежность не есть спокойствие отчаяния?
* * *
Если читателю непонятно, что заставило мистера Хэйса принять угощение,
предложенное капралом, пусть еще раз перечитает высказанное выше
соображение, а если он и тогда не поймет, значит, у него котелок плохо
варит. Хэйс не мог вынести мысли, что мистеру Буллоку удастся без него
повидать мисс Кэтрин, а может быть, и поухаживать за ней; и хотя его
присутствие никогда не мешало молодой девушке кокетничать с другими, скорей
даже напротив, - самые мученья, которые он при этом испытывал, доставляли
ему некую мрачную радость.
На сей раз неутешный влюбленный мог вволю наслаждаться своим
несчастьем, ибо Кэтрин ни разу не поговорила с ним, даже не взглянула в его
сторону; в тот вечер все ее улыбки предназначались красивому молодому
незнакомцу, приехавшему на вороном коне. Что до бедного Томми Буллока, его
страсти чужды были бурные вспышки; вот и сейчас он удовольствовался тем, что
вздыхал и пил пиво. Вздыхал и пил, вздыхал и пил и снова пил, пока не размяк
от щедрого угощенья капрала настолько, что не смог отказаться и от гинеи из
его кошелька; и, протрезвившись за ночь, проснулся солдатом армии ее
величества.
Но каковы были страдания мистера Хэйса, когда из угла, где собрался
кружок новых капраловых приятелей, он смотрел на капитана, расположившегося
на почетном мосте, и перехватывал улыбки, расточаемые ему прекрасной Кэтрин;
когда та, пробегая мимо с ужином для капитана, указала Хэйсу на медальон,
некогда украшавший грудь голландской красавицы из Бриля, и с лукавым
взглядом сказала: "Посмотри, Джон, что мне подарил его милость!" И в то
время, как у Джона лицо пошло зелеными и лиловыми пятнами от ревности и
злобы, мисс Кэтрин засмеялась еще громче и воскликнула: "Иду, милорд!" -
торжествующе звонким голоском, который вонзился мистеру Джону Хэйсу в самое
сердце, так что у него даже дыхание сперло.
На другого поклонника Кэтрин, мистера Томаса, ее проделки не оказывали
действия: он и еще двое его друзей к этому времени уже полностью подпали под
чары капрала, и слава, доблесть, кружка пива, принц Евгений, боевые награды,
еще кружка пива, ее королевское величество, еще кружка пива - все эти
образы, навеваемые то Марсом, то Вакхом, проносились в их помутненных мозгах
с быстротой поезда железной дороги.
Случись тут в "Охотничьем Роге" опытный газетный репортер, он бы мог
записать в свою книжку любопытный разговор о любви и о войне - предметы эти
обсуждались каждый особо в разных углах харчевни, но происходило это на
манер дуэта, в котором обе партии исполняются одновременно, сливаясь в
гармонии, подчас весьма причудливой. Так, покуда капитан нашептывал разные
галантные пустячки, капрал во весь голос прославлял военные подвиги и,
подобно гостю Пенелопы, на столе exiguo pinxit praelia tota mero {Каплей
вина рисовал все битвы (лат.).}. Например:
Капитан. Любите ли вы платья с серебряной вышивкой, прелестная Кэтрин?
Пожалуй, вам бы очень пошел алый костюм для верховой езды, богато отделанный
кружевом, - не правда ли? - и серая шляпа с голубым пером. Вообразите
только: вы едете в таком наряде на хорошенькой гнедой кобылке, а солдаты
отдают вам честь и говорят друг другу: "Это любезная нашего капитана выехала
на прогулку". Или вы танцуете на балу менуэт с милордом маркизом, или
приезжаете в театр "Линкольн-Инн" и входите в боковую...
Капрал. Ложу его ружья, сэр, оторвало напрочь, а пуля прошла по руке
вверх, и на следующее утро наш полковой лекарь, мистер Сплинтер, извлек ее,
- откуда бы вы думали, сэр? - слово джентльмена, она оказалась у него...
Капитан. На шее ожерелье, в ушах бриллиантовые серьги, щеки осыпаны
мушками, которые так украшают женское лицо, и чуть-чуть подрумянены.
Впрочем, что я! К чему румяна таким щечкам, подобным спелому персику, - ах,
мисс Кэтрин, признайтесь, верно, птички иной раз клюют их, приняв за
плоды...
Капрал. На дереве; сижу и вижу, как еще двадцать три человека наших
один за другим перепрыгивают через ограду. Ну и жаркое же было дело, скажу
тебе, друг Томас! Посмотрел бы ты на этих мусью, когда двадцать четыре
осатанелых молодца с ревом и с гиком, рубя и коля, ворвались в их редут!
Трех минут не прошло, как у пушек валялось не меньше голов, чем ядер,
заготовленных для пальбы. Только и слышно было: "Ah sacre!" - "Получай,
скотина!" - "О mon Dieu!" - "Проткни его насквозь!" - "Ventrebleu!" И не зря
он кричал: "Ventrebleu!", - потому что "bleu" по-французски значит
"насквозь", а "ventre" - "ventre", к вашему сведению, это...
Капитан. Талия очень низкая, как нынче в моде; уж что до кринолинов, вы
даже и вообразить не можете, - клянусь своей шпагой, милочка, - на ассамблее
в Уорике я видел одну даму (она прибыла в дорожной карете милорда), чей
кринолин был величиной с походную палатку; под ним свободно можно было
пообедать - ха-ха, черт возьми! И там...
Капрал. Мы нашли герцога Мальборо в обществе маршала Таллара,
заливавшего свою печаль старым иоганнисбергером; неплохое, должен вам
сказать, винцо, хотя куда ему до уорикского пива. "Кто из вас совершил этот
подвиг?" - спросил наш благородный полководец. Я выступил вперед. "Скольких
же ты всего обезглавил?" - спрашивает он. "Девятнадцать, говорю, да еще
ранил нескольких". Как он это услышал (вы совсем ничего не пьете, мистер
Хэйс), так даже прослезился, не сойти мне с этого места. "Ты, говорит,
истинный герой. Не взыщите, маркиз, что я хвалю человека, перебившего
столько ваших соотечественников. Истинный герой! Вот тебе сто гиней в
награду", - и вручает мне кошелек. "Что ж, - говорит маршал, - он солдат и
исполнял свой долг". С этими словами он достает роскошную табакерку из
чистого золота с бриллиантами и предлагает мне взять...
Мистер Буллок. Как, золотую табакерку! Ну, и счастливчик же ты, капрал!
Капрал. Да нет, не табакерку, а понюшку табаку - хо-хо, разрази меня
гром, если вру! Посмотрели бы вы, как расцвел наш неулыба Джек Черчилль при
виде столь великодушного поступка! Он тотчас же подозвал полковника
Кэдогана, притянул его за ухо к себе и шепнул...
Капитан. "Не окажете ли мне честь протанцевать со мной менуэт, миледи?"
Тут все в зале так и прыснули со смеху. Ведь у леди Сьюзен, как вам,
разумеется, известно, одна нога деревянная, - а бедняга Джек этого не знал.
Ха-ха-ха! Менуэт с деревянной ногой - можете себе представить, милочка?..
Мисс Кэтрин. Хи-хи-хи! Ох, уморили! Ну и озорник же вы, капитан...
Второй стол. Хо-хо-хо! Да, сержант, вы малый не промах, сразу видно.
* * *
Этот небольшой образчик происходившей беседы достаточно ясно
показывает, сколь успешно действовали оба доблестных офицера. Из отряда в
пять человек, атакованного капралом, трое сдались. То были: мистер Буллок,
прекративший сопротивление еще в начале вечера, - десятка пивных залпов
оказалось довольно, чтобы он с позором сложил оружие и оказался под столом,
затем подручный кузнеца Блексмита и еще один поселянин, имени которого нам
так и не удалось узнать. Сам мистер Бутчер, мясник, уже было дрогнул под
натиском противника, но тут ему на выручку подоспело мощное подкрепление в
лице его супруги, которая под истошный визг двух державшихся за ее юбку
детишек ворвалась в "Рог", надавала мистеру Бутчеру пощечин и обрушила на
капрала такой ураганный огонь воплей и проклятий, что тот вынужден был
отступить. После чего она вцепилась мистеру Бутчеру в волосы и потащила его
прочь из харчевни, завершив этим поражение, нанесенное мистеру Броку. В
случае с Джоном Хэйсом он потерпел неудачу еще более досадную, ибо сей
молодой джентльмен, столь беззащитный против любви, оказался несокрушим для
хмеля и вышел из пивного сражения даже не разгоряченным, чего нельзя было
сказать о самом капрале. Учтиво пожелав последнему доброй ночи, он спокойно
взял свою шляпу и пошел к двери; но по дороге оглянулся на Кэтрин, и тут
спокойствие изменило ему. Кэтрин даже не ответила на его прощальный поклон;
она сидела за столом напротив капитана и играла с ним в крибедж; и хотя граф
Густав Максимилиан все время оставался в проигрыше, он приобретал больше,
чем терял, хитрец, - где было Кэтрин тягаться с ним!
Должно быть, Хэйс успел шепнуть словечко миссис Скоур, хозяйке "Рога",
- кое-кто видел, что при выходе он замешкался у стойки, и не прошло пяти
минут, как мисс Кэтрин была вызвана на кухню; а когда граф спросил сухого
вина с гренками, ему подала то и другое сама хозяйка. Не менее получаса
понадобилось monsieur де Гальгенштейну, чтобы выпить вино и съесть гренки;
при этом он то и дело с нетерпением и беспокойством поглядывал на дверь, но
Кэтрин так и не появилась. Наконец он, насупясь, потребовал, чтобы его
проводили в комнату для ночлега, и направился к двери, стараясь шагать как
можно решительней (признаться, благородный граф уже не совсем твердо
держался на ногах). Провожала его миссис Скоур; войдя в комнату, она
заботливо задернула занавески и с гордостью обратила внимание гостя на
белизну простынь.
- Милорду будет удобно здесь, - сказала она, - хоть это и не лучшая
комната в доме. Вашей милости по праву следовало занять лучшую, но в ней у
нас две постели, и туда уже забрался капрал со своими пьянчугами-рекрутами и
заперся на все замки и засовы. Но ваше сиятельство останетесь довольны,
постель эта очень удобная, и здесь не душно; я сама сплю на ней вот уже
восемнадцать лет. - "----"---
- Как, любезнейшая, вам, стало быть, придется не спать всю ночь? Не
слишком ли это тяжело для столь почтенной матроны?
- Не спать ночь, милорд? Что вы, господь с вами! Я лягу с Кэт, как
делаю всегда, когда у нас много гостей. - И, низко присев на прощанье,
миссис Скоур удалилась.
* * *
Рано утром хлопотливая хозяйка со своей проворной помощницей подали
блюдо жареной грудинки и кувшин эля на завтрак капралу и его трем
новобранцам и накрыли чистой белой скатертью стол для капитана. Молодой
кузнец ел без всякого аппетита; но мистер Буллок с приятелем если и были
малость не в себе, то не более, чем это обыкновенно бывает с перепоя. Они с
готовностью сходили к доктору Добсу, чтобы он внес их имена в книгу, -
доктор Добс был не только священником, но и мировым судьей; а затем, собрав
свои скудные пожитки, распрощались с друзьями; прощанье, впрочем, было
недолгим, ибо оба джентльмена, выросши в приюте для бедных, не обладали
широким кругом знакомств.
Уже недалеко было до полудня, а благородный граф все не шел завтракать.
Его спутники в ожидании успели спустить изрядную долю тех денег, что
получили накануне, запродав себя королеве. Должно быть, и мисс Кэтрин было
невтерпеж: она уже несколько раз вызывалась сбегать наверх - снести милорду
его сапоги - подать горячую воду - проводить мистера Брока, порой
померли совсем еще молодыми, и я осталась круглой сиротой... Ай да Томас!
Сумел-таки поцеловать ее, молодец!.. на попечении миссис Скоур, моей тетки,
которая стала мне матерью, - а лучше сказать, мачехой; а в Уорике я была
много раз и в Стрэтфорде, на ярмарке, тоже; и ко мне уже двое сватались, -
да что двое! - нашлось бы и побольше охотников, но я себе сказала, что выйду
только за джентльмена, и на том стою; не нужен мне деревенский пентюх, вроде
Тома - вон того, видите, в красной жилетке (это он сватался ко мне первым),
или пьянчуга, вроде Сэма-кузнеца, вон там стоит, еще у его жены фонарь под
глазом; я хочу, чтобы у меня муж был настоящий джентльмен, такой, как...
- Как кто, моя прелесть? - спросил капитан с надеждой.
- Но-но, не смущайте меня, милорд! Вот как сэр Джон, наш помещик, что
разъезжает в позолоченной карете; или, по крайности, как его преподобие
доктор Добс, - вон он, весь в черном, а под руку с ним миссис Добс в красном
платье.
- А это все их дети?
- Да, две девочки и два мальчика - подумать только: одного он назвал
Вильгельмом Нассауским, а другого Георгом Датским, ведь это надо же! - И,
покончив со священником, мисс Кэтрин занялась другими, менее заметными
личностями, которые к нашему рассказу не имеют отношения, а потому мы не
станем пересказывать ее слова. Вот тут-то капрал Брок, услышав из окна спор
между почтенным служителем церкви и его сыном по поводу желания последнего
прокатиться верхом, счел своевременным явиться на площадь и, как нам уже
известно, наделить обеих лошадей громкими историческими именами.
Демарш мистера Брока увенчался, повторяем, полным успехом; тем более,
что когда пасторские сынки, накатавшись, были уведены родителями домой,
настала очередь других юных счастливцев, рангом пониже; каждому довелось
проехаться на "Георге Датском" или "Вильгельме Нассауском", покуда капрал
весело балагурил со взрослыми жителями деревни. Ни возраст мистера Брока, ни
его красный нос и некоторая косина глаз не помешали женщинам признать его
завидным кавалером; да и мужчины прониклись к нему расположением.
- А скажи-ка, любезный Томас Пентюх, - обратился мистер Брок к парню,
который громче других смеялся его шуткам (это был тот, которого мисс Кэтрин
отрекомендовала своим первым поклонником), - скажи-ка, сколько ты
зарабатываешь в неделю?
Мистер Пентюх, чья настоящая фамилия была Буллок, сообщил, что
получаемая им плата составляет "три шиллинга и пудинг".
- Три шиллинга и пудинг! Чудовищно! И за это ты трудишься, как те
галерные рабы, которых я видел в Америке и в Турции, - да, джентльмены, и в
краю Престера Джона тоже! Встаешь зимой ни свет ни заря, дрожа от холода, и
бежишь колоть лед, чтобы напоить лошадей.
- Да, сэр, - подтвердил парень, потрясенный осведомленностью капрала.
- И чистишь хлев, и таскаешь навоз на поле; или стережешь стадо,
заменяя собой овчарку; или машешь косой на лугу, которому конца-краю не
видать; а когда у тебя от норы глаза на лоб вылезут, и спина изойдет потом,
и только что дух в теле не запечется - тогда ты бредешь домой, где тебя ждет
- что? - три шиллинга и пудинг! Хоть каждый день ты его получаешь-то, твой
пудинг?
- Нет, только по воскресеньям.
- А денег тебе хватает?
- Нет, где там.
- А пива ты пьешь вдосталь?
- Вот уж нет; никогда! - твердо отвечая мистер Буллок.
- В таком случае - руку, любезный Пентюх! И не будь я капрал Брок, если
ты сегодня не напьешься пива, сколько твоей душе угодно. Вот они, денежки,
друг! Двадцать монет бренчит в этом кошельке; а как ты думаешь, откуда они
взялись, и откуда, как ты думаешь, возьмутся другие, когда эти все выйдут?
Из казны ее величества, у которой я состою на службе, и да здравствует она
долгие годы на погибель французскому королю!
Буллок и еще несколько юношей и взрослых мужчин жидковатым "ура"
выразили свое одобрение этой речи; но большинство в толпе попятилось назад,
и женщины стали боязливо шептать что-то, оглядываясь на капрала.
- Понимаю ваше смущение, сударыни, - сказал, видя это, Брок. - Вы
испугались, приняв меня за вербовщика, который хитростью хочет сманить ваших
милых. Но никто не смеет обвинить Питера Брока в нечестных намерениях!
Знайте, ребята, сам Джек Черчилль пожимал эту руку за бутылкой вина; что ж,
по-вашему, он стал бы пожимать руку обманщику? Вон Томми Пентюх ни разу в
жизни не пил пива вдосталь, а я сегодня угощу его и любого из его приятелей
угощу тоже. Уж не гнушаетесь ли вы моим угощением? У меня есть деньги, и я
люблю их тратить - вот и все. Чего бы ради мне пускаться на нечистые
проделки - а, Томми?
Толкового ответа на этот вопрос капрал, разумеется, не получил, да и не
рассчитывал получить; и спор закончился тем, что человек пять-шесть,
уверовав окончательно в добрые намерения своего нового знакомого,
последовали за ним в "Охотничий Рог" в предвкушении обещанного пива. Был в
этой компании один молодой парень, который, судя по его платью, несколько
больше преуспел в жизни, нежели Пентюх и прочие загорелые оборванцы,
шествовавшие к харчевне. Парень этот, быть может, единственный из всех,
отнесся с некоторым недоверием к россказням Брока; однако стоило Буллоку
принять приглашение последнего, как Джон Хэйс, плотник (ибо таково было его
имя и ремесло), тотчас же сказал:
- Что ж, Томас, если ты идешь, пойду и я.
- Еще бы ты не пошел, - сказал Томас. - Ты куда угодно пойдешь, чтобы
повидать Кэти Холл, - только бы на даровщинку.
- Отчего же, найдется и у меня, что выложить на стойку, не только у
господина капрала.
- Лучше, скажи - что поглубже запрятать в карман; при всей своей любви
к девчонке истратил ли ты хоть когда-нибудь шиллинг в "Охотничьем Роге"? Ты
и сейчас не решился бы пойти, если бы не то, что я иду, и если бы не расчет
на бесплатное угощенье.
- Ну, ну, джентльмены, не нужно ссориться, - вступился мистер Брок. -
Если этот славный малый хочет идти с нами, пусть идет на здоровье; пива всем
хватит, и за деньгами, чтобы оплатить счет, тоже дело не станет. Дай я
обопрусь на твое плечо, друг Томми. Мистер Хэйс, вы, по всему видать, парень
не промах, а таким я всегда рад. Вперед, друзья землепашцы, мистер Брок за
честь сочтет поднести каждому из вас. - И, сказав это, капрал Брок
проследовал в харчевню, а за ним Хэйс, Буллок, кузнец Блексмит, мясник
Бутчер, подручный пекаря Бейкер и еще двое пли трое; лошадей же тем временем
увели на конюшню.
Итак, читателю представлен мистер Хэйс; и хотя сделано это тихо и
скромно, без фанфар и цветистых предисловий, хотя, казалось бы, робкий
плотничий подмастерье едва ли достоин внимания просвещенной публики, которой
подавай разбойников да убийц или, на худой конец, карманных воришек, -
читателю следует хорошенько запомнить его слова и поступки, ибо нам
предстоит еще встретиться с ним на страницах этого повествования при весьма
щекотливых и любопытных обстоятельствах. Из намеков мистера Пентюха, этого
сельского Ювенала, можно было заключить, что Хэйс скуповат и что он питает
нежные чувства к мисс Кэтрин из "Охотничьего Рога"; что ж, и то и другое
было правдой. Отец Хэйса слыл человеком зажиточным, и юный Джон, обучавшийся
в деревне ремеслу, не прочь был прихвастнуть, рассказывая о своих видах на
будущее, - о том, что отец возьмет его в долю, как только он окончит ученье,
а также о доме и ферме, где со временем полноправной хозяйкой станет миссис
Джон Хэйс, кто б она ни была. Короче говоря, мистер Хэйс занимал в деревне
положение чуть ниже цирюльника и мясника, но выше плотника, его учителя и
хозяина; и нет нужды скрывать, что его виды на будущее не оставили
равнодушной мисс Холл, давно уже ставшую предметом его восхищения. Будь он
немного получше собой, не такой тщедушный и бледный заморыш; или будь он
даже урод, но лихого нрава, - девица наша наверняка смотрела бы на него
благосклонней. Но ростом он не вышел, едва доставал до плеча Томасу Буллоку,
да притом имел славу парня трусоватого, себялюбивого и прижимистого; словом,
такой поклонник никому бы не сделал чести, а потому, если мисс Кэтрин и
поощряла его ухаживанья, то лишь втихомолку.
Но на всякого мудреца довольно простоты; и Хэйс, равнодушный прежде ко
всем, кроме собственной особы, спал и видел добиться расположения Кэтрин,
воспылав к ней той отчаянной, безрассудной и неутолимой страстью, что часто
заставляет терять голову самых холодных себялюбцев. Напрасно родители (от
которых он унаследовал свое скопидомство), в чаянье искоренить эту страсть,
пытались сводить его с женщинами, имевшими деньги и желавшими приобрести
мужа; все попытки ни к чему не привели; Хэйс, как ни странно, оставался
нечувствительным к любым соблазнам, и хоть сам готов был признать
неразумность своей любви к нищей трактирной служанке, тем не менее продолжал
упорствовать. "Я знаю, что я болван, - говорил он, - и более того, девчонка
и смотреть на меня не хочет; но я должен на ней жениться и женюсь; иначе я
умру". Ибо надо отдать справедливость мисс Кэтрин, она издавна сочла брак
условием sine qua non {Непременным (лат.).} для себя, и любые предложения
иного свойства отвергались ею с величайшим негодованием.
Бедняга Том Буллок, тоже ее верный поклонник, сватался к ней, как уже
было сказано; но три шиллинга в неделю и пудинг не пленили воображения нашей
красотки, и Том получил презрительный отказ. Делал ей уже предложение и
Хэйс. Кэтрин предусмотрительно не сказала "нет"; просто она еще очень молода
и не хочет торопиться, она пока не испытывает достаточно глубоких чувств к
мистеру Хэйсу, чтобы стать его женой (кстати, эта молодая девица едва ли
была способна испытывать глубокие чувства к кому бы то ни было), - словом,
обожателю внушена была лестная надежда, что, если в ближайшие годы никого
лучше не найдется, она, так и быть, соблаговолит стать миссис Хэйс. И
бедняга покорился своей печальной участи - жить в ожидании того дня, когда
мисс Кэтрин найдет возможным принять его в качестве pis aller {За неимением
лучшего (франц.).}.
А пока что она почитала себя свободной, как ветер, и не отказывала себе
ни в одном из невинных удовольствий, доступных "присяжной беспутнице" -
кокетке. Она строила глазки холостякам, вдовцам и женатым мужчинам с
незаурядным для ее лет искусством; впрочем, пусть не кажется читателю, что
она рано начала. Женщины - благослови их бог - кокетничают уже в пеленках.
Трехгодовалые прелестницы жеманятся перед кавалерами пяти лет; девятилетние
простушки ведут атаку на юных джентльменов, едва достигших двенадцати; а уж
шестнадцать лет для девушки - золотая пора кокетства; особенно, если
обстоятельства ей благоприятствуют: ну, скажем, она - красотка при целом
выводке безобразных сестриц, или единственная дочь и наследница большого
состояния, или же служанка в деревенской харчевне, как наша Кэтрин; такая в
шестнадцать лет водит за нос мужчин с непосредственностью и невинным
лукавством юности, которых не превзойти в более зрелые годы.
Итак, мисс Кэтрин была то, что называется franche coquette {Откровенная
кокетка (франц.).}, и мистер Хэйс был несчастен. Жизнь его протекала в бурях
низменных страстей; но никакой ураган чувств не мог сокрушить стену
равнодушия, преграждавшую ему путь. О, жестокая боль неразделенной любви! И
жалкий плут, и прославленный герой равно от нее страдают. Есть ли в Европе
человек, которому не доводилось много раз испытывать эту боль, - взывать и
упрашивать, и на коленях молить, и плакать, и клясть, и неистовствовать, все
понапрасну; и долгие ночи проводить без сна, наедине с призраками умерших
надежд, с тенями погребенных воспоминаний, что по ночам выходят из могил и
шепчут: "Мы мертвы теперь, но когда-то мы жили; и ты был счастлив с нами, а
теперь мы пришли подразнить тебя: ждать нечего больше, влюбленный, ждать
нечего, кроме смерти". О, жестокая боль! О, тягостные ночи! Коварный демон,
забравшись под ночной колпак, льет в ухо тихие, нежные, благословенные
слова, звучавшие некогда, в один незабываемый вечер; в ящике туалетного
стола (вместе с бритвой и помадой для волос) хранится увядший цветок, что
был приколот на груди леди Амелии Вильгельмины во время того бала, - труп
радужной мечты, которая тогда казалась бессмертной, так прекрасна она была,
так исполнена сил и света; а в одном из ящиков стола лежит среди груды
неоплаченных счетов измятое письмо, запечатанное наперстком; оно было
получено вместе с парой напульсников, связанных ею собственноручно (дочка
мясника, она свои чувства выражала, как умела, бедняжка!), и заключало в
себе просьбу "насить в колидже на память о той, каторая"... три недели
спустя вышла за трактирщика и давным-давно думать о вас забыла. Но стоит ли
множить примеры - стоит ли дальше описывать муки бедного недалекого Джона
Хэйса? Заблуждается тот, кто думает, будто любовные страсти ведомы лишь
людям, выдающимся по своим достоинствам или по занимаемому положению;
поверьте, Любовь, как и Смерть, сеет разрушения среди pauperum tabernas
{Лачуг бедняков (лат.).} и без разбора играет богачами и бедняками, злодеями
и праведниками. Мне не раз приходило на ум, когда на нашей улице появлялся
тощий, бледный молодой старьевщик, оглашая воздух своим гнусавым "старье
бере-ем!" - мне не раз, повторяю, приходило на ум, что узел с допотопными
панталонами и куртками, придавивший ему спину, - не единственное его бремя;
и кто знает, какой горестный вопль рвется из его души, покуда он, оттопырив
к самому носу небритую губу, выводит свое пронзительное, смешное "старье
бере-ем!". Вон он торгуется за старый халат с лакеем из номера седьмого и
словно бы только и думает, как побольше выгадать на этих обносках. Так ли? А
может быть, все его мысли сейчас на Холивелл-стрит, где живет одна
вероломная красотка, и целый ад клокочет в груди этого бедного еврея! Или
возьмем продавца из мясной лавки в Сент-Мартинс-Корт. Вон он стоит,
невозмутимо спокойный на вид, перед говяжьей тушей, с утра до захода солнца,
и, кажется, от века до века. Да и поздним вечером, когда уже заперты ставни
и все кругом притомилось и затихло, он, верно, все стоит тут, безмолвный и
неутомимый, и рубит, и рубит, и рубит. Вы вошли в лавку, выбрали кусок мяса
на свой вкус и ушли с покупкой; а он все так же невозмутимо продолжает свою
Великую Жатву Говядины. И вам кажется, если где-нибудь Страсть должна была
отступить, так именно перед этим человеком, таким непоколебимо спокойным. А
я в этом сомневаюсь и дорого бы дал, чтобы узнать его историю. Кто знает, не
бушует ли огненный вулкан внутри этой мясной горы, такой безмятежной на вид,
- кто поручится, что сама эта безмятежность не есть спокойствие отчаяния?
* * *
Если читателю непонятно, что заставило мистера Хэйса принять угощение,
предложенное капралом, пусть еще раз перечитает высказанное выше
соображение, а если он и тогда не поймет, значит, у него котелок плохо
варит. Хэйс не мог вынести мысли, что мистеру Буллоку удастся без него
повидать мисс Кэтрин, а может быть, и поухаживать за ней; и хотя его
присутствие никогда не мешало молодой девушке кокетничать с другими, скорей
даже напротив, - самые мученья, которые он при этом испытывал, доставляли
ему некую мрачную радость.
На сей раз неутешный влюбленный мог вволю наслаждаться своим
несчастьем, ибо Кэтрин ни разу не поговорила с ним, даже не взглянула в его
сторону; в тот вечер все ее улыбки предназначались красивому молодому
незнакомцу, приехавшему на вороном коне. Что до бедного Томми Буллока, его
страсти чужды были бурные вспышки; вот и сейчас он удовольствовался тем, что
вздыхал и пил пиво. Вздыхал и пил, вздыхал и пил и снова пил, пока не размяк
от щедрого угощенья капрала настолько, что не смог отказаться и от гинеи из
его кошелька; и, протрезвившись за ночь, проснулся солдатом армии ее
величества.
Но каковы были страдания мистера Хэйса, когда из угла, где собрался
кружок новых капраловых приятелей, он смотрел на капитана, расположившегося
на почетном мосте, и перехватывал улыбки, расточаемые ему прекрасной Кэтрин;
когда та, пробегая мимо с ужином для капитана, указала Хэйсу на медальон,
некогда украшавший грудь голландской красавицы из Бриля, и с лукавым
взглядом сказала: "Посмотри, Джон, что мне подарил его милость!" И в то
время, как у Джона лицо пошло зелеными и лиловыми пятнами от ревности и
злобы, мисс Кэтрин засмеялась еще громче и воскликнула: "Иду, милорд!" -
торжествующе звонким голоском, который вонзился мистеру Джону Хэйсу в самое
сердце, так что у него даже дыхание сперло.
На другого поклонника Кэтрин, мистера Томаса, ее проделки не оказывали
действия: он и еще двое его друзей к этому времени уже полностью подпали под
чары капрала, и слава, доблесть, кружка пива, принц Евгений, боевые награды,
еще кружка пива, ее королевское величество, еще кружка пива - все эти
образы, навеваемые то Марсом, то Вакхом, проносились в их помутненных мозгах
с быстротой поезда железной дороги.
Случись тут в "Охотничьем Роге" опытный газетный репортер, он бы мог
записать в свою книжку любопытный разговор о любви и о войне - предметы эти
обсуждались каждый особо в разных углах харчевни, но происходило это на
манер дуэта, в котором обе партии исполняются одновременно, сливаясь в
гармонии, подчас весьма причудливой. Так, покуда капитан нашептывал разные
галантные пустячки, капрал во весь голос прославлял военные подвиги и,
подобно гостю Пенелопы, на столе exiguo pinxit praelia tota mero {Каплей
вина рисовал все битвы (лат.).}. Например:
Капитан. Любите ли вы платья с серебряной вышивкой, прелестная Кэтрин?
Пожалуй, вам бы очень пошел алый костюм для верховой езды, богато отделанный
кружевом, - не правда ли? - и серая шляпа с голубым пером. Вообразите
только: вы едете в таком наряде на хорошенькой гнедой кобылке, а солдаты
отдают вам честь и говорят друг другу: "Это любезная нашего капитана выехала
на прогулку". Или вы танцуете на балу менуэт с милордом маркизом, или
приезжаете в театр "Линкольн-Инн" и входите в боковую...
Капрал. Ложу его ружья, сэр, оторвало напрочь, а пуля прошла по руке
вверх, и на следующее утро наш полковой лекарь, мистер Сплинтер, извлек ее,
- откуда бы вы думали, сэр? - слово джентльмена, она оказалась у него...
Капитан. На шее ожерелье, в ушах бриллиантовые серьги, щеки осыпаны
мушками, которые так украшают женское лицо, и чуть-чуть подрумянены.
Впрочем, что я! К чему румяна таким щечкам, подобным спелому персику, - ах,
мисс Кэтрин, признайтесь, верно, птички иной раз клюют их, приняв за
плоды...
Капрал. На дереве; сижу и вижу, как еще двадцать три человека наших
один за другим перепрыгивают через ограду. Ну и жаркое же было дело, скажу
тебе, друг Томас! Посмотрел бы ты на этих мусью, когда двадцать четыре
осатанелых молодца с ревом и с гиком, рубя и коля, ворвались в их редут!
Трех минут не прошло, как у пушек валялось не меньше голов, чем ядер,
заготовленных для пальбы. Только и слышно было: "Ah sacre!" - "Получай,
скотина!" - "О mon Dieu!" - "Проткни его насквозь!" - "Ventrebleu!" И не зря
он кричал: "Ventrebleu!", - потому что "bleu" по-французски значит
"насквозь", а "ventre" - "ventre", к вашему сведению, это...
Капитан. Талия очень низкая, как нынче в моде; уж что до кринолинов, вы
даже и вообразить не можете, - клянусь своей шпагой, милочка, - на ассамблее
в Уорике я видел одну даму (она прибыла в дорожной карете милорда), чей
кринолин был величиной с походную палатку; под ним свободно можно было
пообедать - ха-ха, черт возьми! И там...
Капрал. Мы нашли герцога Мальборо в обществе маршала Таллара,
заливавшего свою печаль старым иоганнисбергером; неплохое, должен вам
сказать, винцо, хотя куда ему до уорикского пива. "Кто из вас совершил этот
подвиг?" - спросил наш благородный полководец. Я выступил вперед. "Скольких
же ты всего обезглавил?" - спрашивает он. "Девятнадцать, говорю, да еще
ранил нескольких". Как он это услышал (вы совсем ничего не пьете, мистер
Хэйс), так даже прослезился, не сойти мне с этого места. "Ты, говорит,
истинный герой. Не взыщите, маркиз, что я хвалю человека, перебившего
столько ваших соотечественников. Истинный герой! Вот тебе сто гиней в
награду", - и вручает мне кошелек. "Что ж, - говорит маршал, - он солдат и
исполнял свой долг". С этими словами он достает роскошную табакерку из
чистого золота с бриллиантами и предлагает мне взять...
Мистер Буллок. Как, золотую табакерку! Ну, и счастливчик же ты, капрал!
Капрал. Да нет, не табакерку, а понюшку табаку - хо-хо, разрази меня
гром, если вру! Посмотрели бы вы, как расцвел наш неулыба Джек Черчилль при
виде столь великодушного поступка! Он тотчас же подозвал полковника
Кэдогана, притянул его за ухо к себе и шепнул...
Капитан. "Не окажете ли мне честь протанцевать со мной менуэт, миледи?"
Тут все в зале так и прыснули со смеху. Ведь у леди Сьюзен, как вам,
разумеется, известно, одна нога деревянная, - а бедняга Джек этого не знал.
Ха-ха-ха! Менуэт с деревянной ногой - можете себе представить, милочка?..
Мисс Кэтрин. Хи-хи-хи! Ох, уморили! Ну и озорник же вы, капитан...
Второй стол. Хо-хо-хо! Да, сержант, вы малый не промах, сразу видно.
* * *
Этот небольшой образчик происходившей беседы достаточно ясно
показывает, сколь успешно действовали оба доблестных офицера. Из отряда в
пять человек, атакованного капралом, трое сдались. То были: мистер Буллок,
прекративший сопротивление еще в начале вечера, - десятка пивных залпов
оказалось довольно, чтобы он с позором сложил оружие и оказался под столом,
затем подручный кузнеца Блексмита и еще один поселянин, имени которого нам
так и не удалось узнать. Сам мистер Бутчер, мясник, уже было дрогнул под
натиском противника, но тут ему на выручку подоспело мощное подкрепление в
лице его супруги, которая под истошный визг двух державшихся за ее юбку
детишек ворвалась в "Рог", надавала мистеру Бутчеру пощечин и обрушила на
капрала такой ураганный огонь воплей и проклятий, что тот вынужден был
отступить. После чего она вцепилась мистеру Бутчеру в волосы и потащила его
прочь из харчевни, завершив этим поражение, нанесенное мистеру Броку. В
случае с Джоном Хэйсом он потерпел неудачу еще более досадную, ибо сей
молодой джентльмен, столь беззащитный против любви, оказался несокрушим для
хмеля и вышел из пивного сражения даже не разгоряченным, чего нельзя было
сказать о самом капрале. Учтиво пожелав последнему доброй ночи, он спокойно
взял свою шляпу и пошел к двери; но по дороге оглянулся на Кэтрин, и тут
спокойствие изменило ему. Кэтрин даже не ответила на его прощальный поклон;
она сидела за столом напротив капитана и играла с ним в крибедж; и хотя граф
Густав Максимилиан все время оставался в проигрыше, он приобретал больше,
чем терял, хитрец, - где было Кэтрин тягаться с ним!
Должно быть, Хэйс успел шепнуть словечко миссис Скоур, хозяйке "Рога",
- кое-кто видел, что при выходе он замешкался у стойки, и не прошло пяти
минут, как мисс Кэтрин была вызвана на кухню; а когда граф спросил сухого
вина с гренками, ему подала то и другое сама хозяйка. Не менее получаса
понадобилось monsieur де Гальгенштейну, чтобы выпить вино и съесть гренки;
при этом он то и дело с нетерпением и беспокойством поглядывал на дверь, но
Кэтрин так и не появилась. Наконец он, насупясь, потребовал, чтобы его
проводили в комнату для ночлега, и направился к двери, стараясь шагать как
можно решительней (признаться, благородный граф уже не совсем твердо
держался на ногах). Провожала его миссис Скоур; войдя в комнату, она
заботливо задернула занавески и с гордостью обратила внимание гостя на
белизну простынь.
- Милорду будет удобно здесь, - сказала она, - хоть это и не лучшая
комната в доме. Вашей милости по праву следовало занять лучшую, но в ней у
нас две постели, и туда уже забрался капрал со своими пьянчугами-рекрутами и
заперся на все замки и засовы. Но ваше сиятельство останетесь довольны,
постель эта очень удобная, и здесь не душно; я сама сплю на ней вот уже
восемнадцать лет. - "----"---
- Как, любезнейшая, вам, стало быть, придется не спать всю ночь? Не
слишком ли это тяжело для столь почтенной матроны?
- Не спать ночь, милорд? Что вы, господь с вами! Я лягу с Кэт, как
делаю всегда, когда у нас много гостей. - И, низко присев на прощанье,
миссис Скоур удалилась.
* * *
Рано утром хлопотливая хозяйка со своей проворной помощницей подали
блюдо жареной грудинки и кувшин эля на завтрак капралу и его трем
новобранцам и накрыли чистой белой скатертью стол для капитана. Молодой
кузнец ел без всякого аппетита; но мистер Буллок с приятелем если и были
малость не в себе, то не более, чем это обыкновенно бывает с перепоя. Они с
готовностью сходили к доктору Добсу, чтобы он внес их имена в книгу, -
доктор Добс был не только священником, но и мировым судьей; а затем, собрав
свои скудные пожитки, распрощались с друзьями; прощанье, впрочем, было
недолгим, ибо оба джентльмена, выросши в приюте для бедных, не обладали
широким кругом знакомств.
Уже недалеко было до полудня, а благородный граф все не шел завтракать.
Его спутники в ожидании успели спустить изрядную долю тех денег, что
получили накануне, запродав себя королеве. Должно быть, и мисс Кэтрин было
невтерпеж: она уже несколько раз вызывалась сбегать наверх - снести милорду
его сапоги - подать горячую воду - проводить мистера Брока, порой