из пасторского дома, усадив ее на лошадь позади себя; а из-за спущенных
оконных занавесок смотрели им вслед пасторские ребятишки и весело смеялись.
За этот месяц мистер Хэйс успел съездить в город Вустер и позаботиться
о том, чтобы оглашение состоялось в тамошней церкви, справедливо рассудив,
что в большом городе это событие вызовет меньше толков, нежели в глухой
деревеньке. В Вустер он и повез теперь свою нареченную. О, злосчастный Джон
Хэйс! Куда влечет тебя рок? О, неразумный доктор Добс, забывший о сыновнем
долге почитания родителей и поддавшийся уговорам своей супруги, одержимой
пагубным пристрастием к сватовству!
* * *
В "Лондонской газете" от 1 апреля 1706 года напечатан указ ее
величества о вступлений в силу парламентского акта, имеющего целью поощрение
и развитие морской службы, а также лучшее и быстрейшее укомплектование
личного состава королевского флота, согласно каковому указу всякий судья
полномочен выдавать констеблям, помощникам констеблей и помощникам
помощников разрешение на право входить, а ежели надобно, то и вламываться в
любой дом, где, по их подозрению, укрывается моряк-дезертир; а за
недостатком дезертиров хватать и зачислять в моряки любых жителей, годных к
несению морской службы. Нет нужды приводить здесь все содержание этого Акта,
занимающего четыре газетных столбца, - равно как и другой, подобный же, где
речь идет о сухопутной армии; скажем лишь, что введение его в действие
наделало переполоху во всем королевстве.
Все мы знаем, если не из опыта, то понаслышке, что во время больших
военных походов за главными силами следует арьергард, в рядах которого
скопляется немало всякого сброда; и точно так же в тени важных
государственных мероприятий творятся подчас мелкие жульнические делишки. Так
великая избирательная реформа дала простор множеству сомнительных ухищрений
и махинаций - что нетрудно было бы показать, если бы не твердое наше
намерение соблюдать деликатность по отношению к вигам; а вышеупомянутый "Акт
о вербовке", который во имя славы англичан во Фландрии столь жестоко
обошелся с англичанами в Англии (не первый, кстати, пример необходимости
терпеть нужду дома ради того, чтобы можно было покрасоваться на людях),
породил целую армию прохвостов и доносчиков, которые на нем наживались,
помимо прочего еще и занимаясь вымогательством у лиц, подпадавших под
действие этого Акта - или с перепугу поверивших, что подпадают под него.
После окончания брачной церемонии в Вустере мистер Хэйс озаботился
подысканием харчевни подешевле, где бы можно было сэкономить на ночлеге и
еде.
На кухне избранного им заведения расположилась компания выпивох. Миссис
Хэйс с подобающим ей достоинством отказалась есть в столь низменном
обществе; и тогда хозяйка провела новобрачных в другое помещение, куда им
подали еду отдельно.
Пировавшие на кухне гости и в самом деле не подходили для дамского
общества. Один был долговязый верзила с алебардой, что заставляло
предположить в нем солдата; другой - моряк, судя по платью, - пленял взоры
черной повязкой на глазу; третий был, как видно, предводителем всей банды;
флотский мундир, облекавший его тучную фигуру, дополняли сапоги со шпорами,
- сочетание, доказывавшее, что если и был он моряком, так разве, что
называется, сухопутным.
Что-то в облике и в голосе одного из этих почтенных господ показалось
миссис Хэйс знакомым; и догадка ее перешла в уверенность, когда короткое
время спустя три героя без спросу ворвались в комнату, где она сидела со
своим супругом. Впереди был не кто иной, как ее старый знакомец мистер Питер
Брок с саблей наголо; он взглянул на миссис Кэтрин и приложил палец к губам,
как бы призывая ее к молчанию. Его одноглазый товарищ грубо схватил мистера
Хэйса за плечо; верзила с алебардой встал у двери, пропустив в комнату еще
двоих или троих на подмогу одноглазому, который меж тем закричал во весь
голос:
- Ни с места! Именем королевы - вы арестованы!
На этой драматической сцене мы и остановимся до следующей главы, где,
по всей вероятности, разъяснится, кто были эти люди.
в которой излагаются события из жизни мистера Брока, а также некоторые
другие
- Ты только не вздумай им верить, Джон! - сказала миссис Хэйс, когда
улегся первый испуг, вызванный вторжением мистера Брока и его сотоварищей. -
Вовсе они не посланные судьи; все это подстроено, чтобы выманить у тебя твои
деньги.
- Не дам ни фартинга! - завопил Хэйс.
- Вон того, с саблей, что так свирепо хмурит брови, я знаю, -
продолжала миссис Кэтрин, - его фамилия...
- Вуд, сударыня, к вашим услугам, - перебил мистер Брок. - Я состою при
здешнем судье мистере Гобле, ведь правда, Тим? - обратился мистер Брок к
верзиле с алебардой, сторожившему дверь.
- Чистая правда, - лукаво подтвердил Тим, - мы все состоим при его
чести судье Гобле.
- Именно так! - отозвался одноглазый.
- И не иначе! - воскликнул стоявший рядом детина в ночном колпаке.
- Теперь вы, надеюсь, убедились, сударвшя? - продолжал мистер Брок, он
же Вуд. - Не станете же вы подвергать сомнению свидетельство столь почтенных
джентльменов. Наша обязанность - задерживать всех годных к несению службы
лиц мужского пола, которым нечем отговориться, и зачислять их в войска ее
величества. Взгляните-ка на этого мистера Хэйса (тот весь трясся, слушая эти
речи). Смельчак, красавец, одна осанка чего стоит! Он у нас оглянуться не
успеет, как попадет в гренадеры.
- Они хотят запугать тебя, Джон, а ты не поддавайся, - вскричала миссис
Хэйс. - Все вздор! Я же тебе говорю, что знаю этого человека. Он за твоими
деньгами охотится, вот и все.
- А в самом деле, мне вроде бы знакома эта дама. Где же бы я мог ее
видеть? Не в Бирмингеме ли?.. Точно, точно, в Бирмингеме - как раз в ту
пору, когда там чуть было не отправили на тот свет графа Галь...
- О сэр! - поспешно воскликнула миссис Хэйс, и вместо презрения, только
что звучавшего в ее голосе, в нем послышалась смиреннейшая мольба. - Что
нужно вам от моего мужа? Пожалуй, мне это показалось, будто я вас знавала
прежде. За что вы его схватили? Сколько вы хотите, чтобы отступиться от него
и отпустить нас с миром? Скажите только, - он богат и...
- Богат, Кэтрин? - вскричал Хэйс. - Я богат?.. Боже праведный! Сэр, я
живу только тем, что заработаю, я бедный плотник, сэр, подручный в отцовской
мастерской.
- Он может уплатить двадцать гиней за свое освобождение; поверьте мне,
может, - сказала миссис Кэт.
- У меня есть всего одна гинея на обратный путь, - простонал Хэйс.
- Да, но дома у тебя есть еще двадцать, Джон, - возразила новобрачная.
- Дай этим бравым джентльменам письмо к твоей матери; она им уплатит, и
тогда они отпустят нас, - не так ли, джентльмены?
- Сразу же, как получим деньги, - подтвердил предводитель мистер Брок.
- Само собой, - поддакнул верзила с алебардой. - А что придется покуда
посидеть взаперти, так велика ли беда, приятель, - продолжал он, обратись к
самому мистеру Хэйсу. - Мы тебе поможем скоротать время, выпьем за здоровье
твоей хорошенькой женушки.
И надо отдать алебардщику справедливость, свое обещание он исполнил.
Тут же было приказано хозяйке подать вина; а когда мистер Хэйс бросился к ее
ногам, умоляя о помощи, взывая к защите закона...
- В "Трех Грачах" один закон: вот он!.. - возразил ему мистер Брок,
поднеся к его носу пистолет. На что хозяйка только одобрительно ухмыльнулась
и пошла прочь.
После недолгих препирательств Джон Хэйс составил требуемое письмо к
своему отцу, в котором сообщал, что попал в руки вербовщиков и, чтобы
откупиться, ему необходимо двадцать гиней; а также предостерегал против
попыток задержать подателя письма, ибо упомянутые джентльмены пригрозили ему
смертью в случае, если их товарищ не вернется. В доказательство подлинности
письма к нему был приложен перстень, подарок матери, который Хэйс всегда
носил на пальце.
Оставалось решить, кто повезет послание; выбор пал на долговязого
алебардщика, который, видимо, был вторым по чину в отряде,
предводительствуемом капралом Броком" Товарищи называли его то прапорщиком,
то даже капитаном или просто мистером Макшейном; а иногда в шутку именовали
"Носачом", намекая на выдающееся положение, которое занимала в его лице эта
черта, - или же "Дылдой", по тем самым причинам, которые заслужили подобное
прозвище первому Эдуарду. Итак, мистер Макшейн вскочил на Хэйсову лошадь и
отбыл из Вустера, предоставив всем постояльцам "Трех Грачей" нетерпеливо
дожидаться его возвращения.
Ожидать его можно было не ранее следующего утра, томительной оказалась
для мистера Хэйса его nuit de noces {Брачная ночь (франц.).}. Подали обед;
мистер Брок и двое его сотоварищей, согласно уговору, сели за стол вместе с
новобрачными. За обедом последовал пунш, который тоже пили всей компанией, а
там дошло дело и до ужина. Впрочем, ужинать стал лишь один мистер Брок - два
других джентльмена предпочли дым своих трубок и общество хозяйки на кухне.
- Не такое уж это веселье, согласен, - заметил экс-капрал, - и не так
бы следовало джентльмену проводить свою брачную ночь; но ничего не
поделаешь, голубчики моя, - кто-нибудь должен с вами оставаться, а то ну как
вам вздумается высунуться в окошко и закричать, и уж тогда беды не
оберешься. Один из нас должен здесь быть, но мои друзья любят на ночь
выкурить трубочку, так что придется уж вам потерпеть мое общество, пока
кто-нибудь из них меня не сменит.
Читатель вряд ли полагает, что если троим людям случилось, хоть и
поневоле, вместе коротать ночь в трактирном помещении, то они, надувшись,
рассядутся по углам, не обмениваясь ни словом, ни взглядом. Напротив того!
мистер Брок с галантностью старого вояки не щадил усилий, чтобы развлечь
своих пленников, и с помощью выпивки и беседы старался скрасить их временную
неволю. Правда, с новобрачным его попытки большей частью пропадали даром;
пить мистер Хэйс пил, и даже усердно, но что до беседы, то из него словечка
нельзя было вытянуть; пережитый испуг, мысль об участи, ожидающей его в
случае, если родители откажутся внести выкуп, и о деньгах, с которыми
придется расстаться, если они согласятся на уплату, - все это камнем
ложилось ему на сердце, отнимая всякое мужество.
Зато что касается миссис Кэт, то я не ошибусь, если скажу, что в
глубине души ей даже приятно было вновь повстречать мистера Брока: ведь это
был друг давних дней - счастливых дней ее жизни; она немало видела от него
добра и сама платила ему тем же; и, право же, эту пару негодяев связывала
чистейшая нежная дружба, в свое время придававшая прелесть их вечерним
беседам.
Щедро угостив своих пленников пуншем, капрал затем предложил сыграть в
карты. Но не прошло и часу, как мистера Хэйса стало изрядно клонить ко сну;
вняв уговорам, он бросился на постель как был, не раздеваясь, и прохрапел до
самого утра.
Миссис Кэтрин спать не хотелось; капрал бодрствовал вместе с нею и,
беспрестанно прикладываясь к бутылке, вел нескончаемую беседу. Джон Хэйс
спал так крепко, что можно было разговаривать, не стесняясь, как если бы его
и вовсе не было в комнате. Кэтрин рассказала мистеру Броку обстоятельства
своего замужества, уже известные читателю; оба подивились судьбе, что свела
их в "Трех Грачах", причем Брок откровенно сознался, что действовал отнюдь
не во исполнение закона, а просто с целью вымогательства. Достойный капрал
нимало не был смущен, рассказывая о своих делах, и превесело шутил, обсуждая
дела миссис Кэт: ее неудавшуюся попытку извести графа, ее виды на семейную
жизнь.
Поскольку мистер Брок снова выведен нами на сцену, не мешает, пожалуй,
вкратце изложить основные события, которые произошли с ним после внезапного
отъезда из Бирмингема и о которых он без всяких прикрас рассказывал теперь
миссис Кэтрин.
Он доехал на лошади капитана до Оксфорда (сменив в пути свой мундир на
партикулярное платье) и там с немалой выгодой продал "Георга Датского" главе
одного из колледжей. После некоторого ознакомления с университетскими
достопримечательностями мистер Брок под именем и в роли капитана Вуда
немедля направился в столицу - единственное место, соответствовавшее его
званию и состоянию.
Заходя в кофейни Баттона и Уилла, он листал "Наблюдателя", "Курьера",
"Ежедневный вестник" и "Лондонскую газету" и с философским спокойствием
прочитывал там подробнейшее описание своей наружности, платья, коня, на
котором он ехал, а также извещение о награде в пятьдесят фунтов всякому, кто
сообщит о нем (на предмет поимки) капитану графу Гальгенштейну в Бирмингеме,
или мистеру Мерфи в "Золотом Шаре" на Савой-стрит, или же мистеру Бейтсу в
"Якорной Стоянке" на Пикадилли. Но кому пришло бы на ум отождествить
капитана Вуда в его огромном алонжевом парике, стоившем шестьдесят фунтов {В
хитроумном повествовании о Молль Флендерс, относящемся к описываемому
времени, упоминается парик ценою в эту сумму.}, в башмаках с высокими
красными каблуками, при серебряной шпаге, с золотой табакеркой и с черной
повязкой на глазу, прикрывающей след от страшной раны, полученной, по его
словам, при осаде Барселоны и обезобразившей его лицо, - кому, повторяю,
пришло бы в голову отожествить эту особу с капралом Броком, дезертиром из
Каттсова полка? И, чувствуя себя в полной безопасности, мистер Брок
прогуливался по Мэллу с важным видом, словно аристократ из аристократов. Он
пользовался славой отличного собеседника, сыпал деньги пригоршнями
("Расплавив несколько церковных подсвечников, - шутил он, - можно начеканить
кучу дублонов"), и к его услугам было всегда самое избранное общество. По
городу вскоре пошла молва, что капитан Вуд, служивший в Испании при его
величестве Карле III, увез бриллиантовые ризы Богоматери Компостельской и до
сих пор живет на доход с них. Дух протестантства был в ту пору силен в
Англии, и не один ревнитель истинной веры охотно стал бы соучастником столь
богоугодного грабежа.
Капитан Вуд почитал благоразумным поощрять любые слухи о происхождении
его богатства. Он не только не опровергал никаких догадок, но готов был
подтвердить любую; если же одновременно высказывались две догадки, полностью
противоречащие одна другой, он только смеялся и говорил: "Друзья мои, не я
придумываю эти увлекательные истории, но и не мне отрицать их; предупреждаю
вас по совести, что я буду согласен со всеми, так что верьте или не верьте -
дело ваше". Так приобрел он славу не только богача, но и человека, умеющего
держать язык за зубами. В сущности, я почти готов пожалеть о том, что
почтенный Брок не родился аристократом; не сомневаюсь, что он и жил и умер
бы подобающим образом, - в самом деле, он тратил деньги, как аристократ,
волочился за женщинами, как аристократ, умел вести себя в бою, как
аристократ, играл и напивался, как аристократ. Чего же недоставало ему,
чтобы быть равным Сент-Джону или Харли? Шести-семи поколений предков,
небольшого состояния да родовой усадьбы - и только. "Ах, доброе то было
время", - говаривал впоследствии мистер Брок, - достигнув преклонного
возраста, он любил предаваться воспоминаниям о светской карьере, которую
чуть было не сделал. "Как подумаю, что я легко мог стать важной особой и,
быть может, даже умереть в генеральском чине, - нет, решительно я родился
под несчастливой звездой".
- Расскажу вам, голубушка, про свое лондонское житье-бытье. Жил я на
Пикадилли, как самый настоящий вельможа; имел два пышных парика и три пары
платья с золотым шитьем; держал арапчонка, наряженного турком; каждый день
прогуливался по Мэллу; обедал в самой модной таверне Ковент-Гардена; посещал
лучшие кофейни, знался с известнейшими людьми; не одну бутылку распил с
мистером Аддисоном и не один золотой ссудил Дику Стилю (пребеспутный был
шалопай и пьяница) - а самое главное вы сейчас услышите, голубушка, и должны
будете согласиться, что не всякий на моем месте сумел бы удрать такую штуку.
Однажды, придя в кофейню Уилла, я застал там большое общество и
услышал, как один джентльмен говорил другому: "Капитан Вуд? Был, помнится,
капитан Вуд в полку у Саутвелла, хоть мне и не довелось знать его лично".
Гляжу - э, да это сам лорд Питерборо обо мне рассуждает. Снял я шляпу,
отвесил милорду изящнейший поклон и говорю, что я-то его хорошо помню - ведь
я ехал следом за ним, когда мы занимали Барселону.
- Не сомневаюсь, что вы там были, капитан Вуд, - отвечал милорд,
пожимая мне руку, - и не сомневаюсь, что вы меня помните; как говорится,
Дурень Том не может всех знать, но Дурня Тома знают все.
Шутка была встречена дружным смехом, а милорд приказал подать еще
бутылку, которую мы тут же и распили вдвоем.
Как вам известно, он тогда был в опале, но тем не менее, возымев ко мне
дружескую склонность, во что бы то ни стало пожелал - вообразите только! -
представить меня ко двору! Да, я был представлен ее священнейшему,
величеству королеве и леди Мальборо, которую нашел в самом лучшем
расположении духа. Поверите ли, дворцовый караул приветствовал меня так,
словно я был сам Капрал Джон! Путь к счастью открылся передо мной. Чарли
Мордаунт звал меня Джеком и не раз заходил ко мне выпить бутылку Канарского;
я бывал на приемах у лорда-казначея; мне даже удалось убедить военного
министра мистера Уолпола принять от меня сто гиней в качестве знака
внимания, и он уже пообещал мне чин майора; но тут судьба изменила мне, и
все мои радужные надежды пошли прахом в один миг.
Надо бы вам знать, голубушка, что после того, как мы бежали, оставив
этого болвана Гальгенштейна - ха-ха-ха - с кляпом во рту и с пустым
карманом, сиятельный граф оказался в самом отчаянном положении: кругом в
долгу, не говоря уже о той тысяче, которую он проиграл уорикширскому
сквайру, - а всего доходу восемьдесять фунтов в год! Пользуясь тем, что
поставщики-кредиторы еще медлили взять его за горло, доблестный граф все
кругом перевернул в надежде напасть на след своего милого капрала и своих
милых мешков с деньгами; от Лондона до Ливерпуля не осталось ни одного
города, где бы не были расклеены описания моей симпатичной особы. Однако
птица улетела из клетки - деньги исчезли начисто, и, видя, что на их
возвращение надеяться нечего, кредиторы без дальнейших церемоний упекли
нашего молодчика в Шрусберийскую тюрьму; могу только пожалеть, что он не
сгнил там.
Увы, это счастье не суждено было честному Питеру Броку или капитану
Буду, как он в те дни звался. В один прекрасный понедельник я отправился
навестить господина министра, и, пожимая мне руку, он шепнул, что я буду
назначен командиром полка в Виргинии - что меня устраивало как нельзя более;
мне, видите ли, вовсе не хотелось отправляться во Фландрию, к милорду
герцогу: чересчур многим я там был известен. Министр крепко пожал мою руку
(в коей находился билет в пятьдесят фунтов), пожелал мне успехов, величая
майором, и любезно проводил меня из своего кабинета в приемную, откуда я в
самом развеселом состоянии духа отправился в кофейню "Ристалище" на
Уайтхолле, излюбленную нашим братом военным, и там, не утерпев, стал
похваляться выпавшей мне удачей.
Среди общества, собравшегося в кофейне, я заметил немало знакомых и в
том числе одного, встрече с которым я вовсе не обрадовался, можете мне
поверить! Мне сразу бросился в глаза мундир с красно-желтой выпушкой - цвета
Каттсова полка, - и одет в этот мундир был не кто иной, как его сиятельство
Густав Адольф Максимилиан, известный вам, голубушка, так же хорошо, как и
мне.
Он глянул мне в лицо, в мой единственный глаз (другой, как вы помните,
был скрыт под черной повязкой), и на миг остолбенел, разинув рот; потом
отступил на шаг, потом шагнул вперед и вдруг завопил: "Да это же Брок!" -
"Виноват, сэр, - сказал я, - вы ко мне обращаетесь?" - "Клянусь, это Брок!"
- вопит он еще пронзительней, услышав мой голос, и хвать меня за манжету
(лучшие мехельнские кружева, замечу мимоходом). "Эй, сударь! - говорю я,
выдернув манжету, и даю его сиятельству тумака под вздох (самое место,
голубушка, если хочешь помешать человеку сказать лишнее, - он у меня так и
отлетел к противоположной стене). - Негодяй, - говорю. - Пес, - говорю. -
Наглый щенок и лоботряс! Как смеешь ты давать волю рукам?" - "Черт побери,
майор, вы ему выдали сполна!" - загоготал длинный прапорщик-ирландец,
которого я не раз угощал в этой самой таверне. И в самом деле, граф
несколько минут не мог выговорить ни слова, и все офицеры, столпившиеся
кругом, со смехом глядели, как его корчит и корежит. "Господа, это
неслыханный скандал, - сказал один из них. - Благородные джентльмены дерутся
на кулаках, точно извозчики!" - "Благородные джентльмены?" - воскликнул
граф, которому наконец удалось отдышаться. Я было шагнул к дверям, но
Макшейн схватил меня за руку со словами: "Майор, но вы же не откажетесь
драться по правилам?" В ответ на что я с жаром поклялся, что убью негодяя.
"Благородные джентльмены! - продолжал меж тем граф. - Знайте, что этот
человек - мошенник, вор и дезертир! Он был моим капралом и сбежал, похитив
тыся..." - "Лжешь, собака!" - взревел я и замахнулся на него тростью; но
несколько офицеров бросились между нами. "Гром и молния! - вмешался тут
славный Макшейн. - Как можно столь нагло лгать! Господа, клянусь своей
честью, что капитан был ранен под Барселоной; я сам тому свидетель; более
того, мы вместе с ним бежали после сражения при Альмансе и едва остались
живы".
Надо вам сказать, голубушка, ирландцы - неслыханные фантазеры. Мне не
стоило труда внушить Маку, что мы с ним подружились еще в Испанском походе.
Мак слыл оригиналом, однако же ему верили. "Ударить джентльмена! - не
унимался я. - Да вы мне заплатите за это кровью!" - "Хоть сейчас, - вскричал
граф, кипевший от ярости. - Назначайте место". - "Монтегью-Хаус", - сказал
я. "Отлично", - был ответ. И мы бросились к двери - весьма своевременно,
кстати сказать, ибо полиция, услышав о ссоре, уже спешила, чтобы взять нас
обоих под арест.
Но присутствующие офицеры не намерены были это допустить. Мак обнажил
шпагу, его примеру последовали другие, и констеблям было предложено на
выбор: или исполнять свой долг, если угодно, или получить по кроне и
убраться восвояси. Они предпочли последнее; и мы, рассевшись по каретам -
граф со своими друзьями, я со своими, - отправились на луг, что позади
Монтегью-Хауса. О, проклятая кофейня! Зачем только я переступил ее порог!
Прибыли мы на место. Славный Макшейн вызвался быть моим Секундантом, и
его очень огорчило, что секундант противника не пожелал раз-другой скрестить
с ним шпаги; то был майор, уже в летах, бесстрашный старый рубака,
закаленный, как сталь, и не охотник до шуток. Итак, сравнили длину клинков,
Гальгенштейн сбросил свой камзол, - я - свое изящное бархатное полукафтанье.
Гальгенштейн швырнул на землю шляпу, я осторожно положил свою - один лишь
позумент на ней встал мне в двадцать фунтов. Мне не терпелось начать бой,
ненависть к противнику - будь он проклят! - переполняла меня, а я хорошо
знал, что ему не сравняться со мной в искусстве владения шпагой.
"А парик? Не думаете же вы в нем драться?" - спросил Макшейн. "Нет,
разумеется", - ответил я и сдернул парик с головы.
Чтоб всем цирюльникам жариться на медленном огне! Чтоб всем парикам,
буклям, накладкам и шиньонам кипеть в адских котлах отныне и до скончания
века! В этом парике таилась моя погибель; кто знает, каких бы высот я
достиг, кабы не он!
Я отдал парик прапорщику Макшейну и не заметил, что вместе с ним
снялась и черная повязка, явив всем мой второй глаз, здоровый, целехонький и
мечущий грозные взгляды.
"Защищайтесь!" - крикнул я графу, делая выпад; но он отскочил назад с
проворством зайца (знал, бездельник, что в бою на шпагах ему против меня не
устоять); и его секундант, несколько озадаченный, отбил мой удар. "Я не
стану драться с этим человеком, - сказал Гальгенштейн, изрядно побледнев. -
Клянусь честью дворянина, что его имя - Питер Брок; два года он был моим
капралом и дезертировал, ограбив меня на тысячу фунтов. Взгляните на него!
Зачем было ему прятать под повязкой здоровый глаз? Впрочем, если угодно, вот
вам еще доказательство. Подайте мне мой бумажник!" - И, раскрыв бумажник, он
достал оттуда - что бы вы думали? - ту самую распроклятую афишку с
перечислением моих примет! "Удостоверьтесь сами, есть ли у него рубец за
левым ухом (точно, голубушка, вот он тут; это меня один окаянный немец
хватил на Бойне), взгляните, наколоты ли на его правой руке инициалы "К. Р."
(и от этого тоже мне никуда не деться). А этот хвастливый ирландец, я
полагаю, его сообщник; словом, я не намерен иметь дело с мистером Броком,
иначе как при констебле в качестве секунданта". - "Как это все понимать,
капитан Вуд?" - спросил пожилой майор, секундант графа. "Гнусная клевета,
оскорбляющая меня и моего друга! - закричал Макшейн. - И граф нам ответит за
нее!" - "Постойте, не торопитесь, - сказал майор. - Капитан Вуд, как
джентльмен и офицер, без сомнения, охотно докажет графу его ошибку и даст
нам всем убедиться, что на его руке нет тех знаков, которыми любят украшать
себя простые солдаты". - "Капитан Вуд ничего подобного не сделает, майор, -
возразил я. - Я готов драться с этим негодяем Гальгенштейном, с вами, с кем
угодно по законам чести; но я не дам себя обыскивать, точно вора!" - "Само
собой!" - вскричал Макшейн. "В таком случае моя обязанность отменить
поединок", - сказал майор. "Как вам угодно, сэр, - в бешенстве крикнул я. -
оконных занавесок смотрели им вслед пасторские ребятишки и весело смеялись.
За этот месяц мистер Хэйс успел съездить в город Вустер и позаботиться
о том, чтобы оглашение состоялось в тамошней церкви, справедливо рассудив,
что в большом городе это событие вызовет меньше толков, нежели в глухой
деревеньке. В Вустер он и повез теперь свою нареченную. О, злосчастный Джон
Хэйс! Куда влечет тебя рок? О, неразумный доктор Добс, забывший о сыновнем
долге почитания родителей и поддавшийся уговорам своей супруги, одержимой
пагубным пристрастием к сватовству!
* * *
В "Лондонской газете" от 1 апреля 1706 года напечатан указ ее
величества о вступлений в силу парламентского акта, имеющего целью поощрение
и развитие морской службы, а также лучшее и быстрейшее укомплектование
личного состава королевского флота, согласно каковому указу всякий судья
полномочен выдавать констеблям, помощникам констеблей и помощникам
помощников разрешение на право входить, а ежели надобно, то и вламываться в
любой дом, где, по их подозрению, укрывается моряк-дезертир; а за
недостатком дезертиров хватать и зачислять в моряки любых жителей, годных к
несению морской службы. Нет нужды приводить здесь все содержание этого Акта,
занимающего четыре газетных столбца, - равно как и другой, подобный же, где
речь идет о сухопутной армии; скажем лишь, что введение его в действие
наделало переполоху во всем королевстве.
Все мы знаем, если не из опыта, то понаслышке, что во время больших
военных походов за главными силами следует арьергард, в рядах которого
скопляется немало всякого сброда; и точно так же в тени важных
государственных мероприятий творятся подчас мелкие жульнические делишки. Так
великая избирательная реформа дала простор множеству сомнительных ухищрений
и махинаций - что нетрудно было бы показать, если бы не твердое наше
намерение соблюдать деликатность по отношению к вигам; а вышеупомянутый "Акт
о вербовке", который во имя славы англичан во Фландрии столь жестоко
обошелся с англичанами в Англии (не первый, кстати, пример необходимости
терпеть нужду дома ради того, чтобы можно было покрасоваться на людях),
породил целую армию прохвостов и доносчиков, которые на нем наживались,
помимо прочего еще и занимаясь вымогательством у лиц, подпадавших под
действие этого Акта - или с перепугу поверивших, что подпадают под него.
После окончания брачной церемонии в Вустере мистер Хэйс озаботился
подысканием харчевни подешевле, где бы можно было сэкономить на ночлеге и
еде.
На кухне избранного им заведения расположилась компания выпивох. Миссис
Хэйс с подобающим ей достоинством отказалась есть в столь низменном
обществе; и тогда хозяйка провела новобрачных в другое помещение, куда им
подали еду отдельно.
Пировавшие на кухне гости и в самом деле не подходили для дамского
общества. Один был долговязый верзила с алебардой, что заставляло
предположить в нем солдата; другой - моряк, судя по платью, - пленял взоры
черной повязкой на глазу; третий был, как видно, предводителем всей банды;
флотский мундир, облекавший его тучную фигуру, дополняли сапоги со шпорами,
- сочетание, доказывавшее, что если и был он моряком, так разве, что
называется, сухопутным.
Что-то в облике и в голосе одного из этих почтенных господ показалось
миссис Хэйс знакомым; и догадка ее перешла в уверенность, когда короткое
время спустя три героя без спросу ворвались в комнату, где она сидела со
своим супругом. Впереди был не кто иной, как ее старый знакомец мистер Питер
Брок с саблей наголо; он взглянул на миссис Кэтрин и приложил палец к губам,
как бы призывая ее к молчанию. Его одноглазый товарищ грубо схватил мистера
Хэйса за плечо; верзила с алебардой встал у двери, пропустив в комнату еще
двоих или троих на подмогу одноглазому, который меж тем закричал во весь
голос:
- Ни с места! Именем королевы - вы арестованы!
На этой драматической сцене мы и остановимся до следующей главы, где,
по всей вероятности, разъяснится, кто были эти люди.
в которой излагаются события из жизни мистера Брока, а также некоторые
другие
- Ты только не вздумай им верить, Джон! - сказала миссис Хэйс, когда
улегся первый испуг, вызванный вторжением мистера Брока и его сотоварищей. -
Вовсе они не посланные судьи; все это подстроено, чтобы выманить у тебя твои
деньги.
- Не дам ни фартинга! - завопил Хэйс.
- Вон того, с саблей, что так свирепо хмурит брови, я знаю, -
продолжала миссис Кэтрин, - его фамилия...
- Вуд, сударыня, к вашим услугам, - перебил мистер Брок. - Я состою при
здешнем судье мистере Гобле, ведь правда, Тим? - обратился мистер Брок к
верзиле с алебардой, сторожившему дверь.
- Чистая правда, - лукаво подтвердил Тим, - мы все состоим при его
чести судье Гобле.
- Именно так! - отозвался одноглазый.
- И не иначе! - воскликнул стоявший рядом детина в ночном колпаке.
- Теперь вы, надеюсь, убедились, сударвшя? - продолжал мистер Брок, он
же Вуд. - Не станете же вы подвергать сомнению свидетельство столь почтенных
джентльменов. Наша обязанность - задерживать всех годных к несению службы
лиц мужского пола, которым нечем отговориться, и зачислять их в войска ее
величества. Взгляните-ка на этого мистера Хэйса (тот весь трясся, слушая эти
речи). Смельчак, красавец, одна осанка чего стоит! Он у нас оглянуться не
успеет, как попадет в гренадеры.
- Они хотят запугать тебя, Джон, а ты не поддавайся, - вскричала миссис
Хэйс. - Все вздор! Я же тебе говорю, что знаю этого человека. Он за твоими
деньгами охотится, вот и все.
- А в самом деле, мне вроде бы знакома эта дама. Где же бы я мог ее
видеть? Не в Бирмингеме ли?.. Точно, точно, в Бирмингеме - как раз в ту
пору, когда там чуть было не отправили на тот свет графа Галь...
- О сэр! - поспешно воскликнула миссис Хэйс, и вместо презрения, только
что звучавшего в ее голосе, в нем послышалась смиреннейшая мольба. - Что
нужно вам от моего мужа? Пожалуй, мне это показалось, будто я вас знавала
прежде. За что вы его схватили? Сколько вы хотите, чтобы отступиться от него
и отпустить нас с миром? Скажите только, - он богат и...
- Богат, Кэтрин? - вскричал Хэйс. - Я богат?.. Боже праведный! Сэр, я
живу только тем, что заработаю, я бедный плотник, сэр, подручный в отцовской
мастерской.
- Он может уплатить двадцать гиней за свое освобождение; поверьте мне,
может, - сказала миссис Кэт.
- У меня есть всего одна гинея на обратный путь, - простонал Хэйс.
- Да, но дома у тебя есть еще двадцать, Джон, - возразила новобрачная.
- Дай этим бравым джентльменам письмо к твоей матери; она им уплатит, и
тогда они отпустят нас, - не так ли, джентльмены?
- Сразу же, как получим деньги, - подтвердил предводитель мистер Брок.
- Само собой, - поддакнул верзила с алебардой. - А что придется покуда
посидеть взаперти, так велика ли беда, приятель, - продолжал он, обратись к
самому мистеру Хэйсу. - Мы тебе поможем скоротать время, выпьем за здоровье
твоей хорошенькой женушки.
И надо отдать алебардщику справедливость, свое обещание он исполнил.
Тут же было приказано хозяйке подать вина; а когда мистер Хэйс бросился к ее
ногам, умоляя о помощи, взывая к защите закона...
- В "Трех Грачах" один закон: вот он!.. - возразил ему мистер Брок,
поднеся к его носу пистолет. На что хозяйка только одобрительно ухмыльнулась
и пошла прочь.
После недолгих препирательств Джон Хэйс составил требуемое письмо к
своему отцу, в котором сообщал, что попал в руки вербовщиков и, чтобы
откупиться, ему необходимо двадцать гиней; а также предостерегал против
попыток задержать подателя письма, ибо упомянутые джентльмены пригрозили ему
смертью в случае, если их товарищ не вернется. В доказательство подлинности
письма к нему был приложен перстень, подарок матери, который Хэйс всегда
носил на пальце.
Оставалось решить, кто повезет послание; выбор пал на долговязого
алебардщика, который, видимо, был вторым по чину в отряде,
предводительствуемом капралом Броком" Товарищи называли его то прапорщиком,
то даже капитаном или просто мистером Макшейном; а иногда в шутку именовали
"Носачом", намекая на выдающееся положение, которое занимала в его лице эта
черта, - или же "Дылдой", по тем самым причинам, которые заслужили подобное
прозвище первому Эдуарду. Итак, мистер Макшейн вскочил на Хэйсову лошадь и
отбыл из Вустера, предоставив всем постояльцам "Трех Грачей" нетерпеливо
дожидаться его возвращения.
Ожидать его можно было не ранее следующего утра, томительной оказалась
для мистера Хэйса его nuit de noces {Брачная ночь (франц.).}. Подали обед;
мистер Брок и двое его сотоварищей, согласно уговору, сели за стол вместе с
новобрачными. За обедом последовал пунш, который тоже пили всей компанией, а
там дошло дело и до ужина. Впрочем, ужинать стал лишь один мистер Брок - два
других джентльмена предпочли дым своих трубок и общество хозяйки на кухне.
- Не такое уж это веселье, согласен, - заметил экс-капрал, - и не так
бы следовало джентльмену проводить свою брачную ночь; но ничего не
поделаешь, голубчики моя, - кто-нибудь должен с вами оставаться, а то ну как
вам вздумается высунуться в окошко и закричать, и уж тогда беды не
оберешься. Один из нас должен здесь быть, но мои друзья любят на ночь
выкурить трубочку, так что придется уж вам потерпеть мое общество, пока
кто-нибудь из них меня не сменит.
Читатель вряд ли полагает, что если троим людям случилось, хоть и
поневоле, вместе коротать ночь в трактирном помещении, то они, надувшись,
рассядутся по углам, не обмениваясь ни словом, ни взглядом. Напротив того!
мистер Брок с галантностью старого вояки не щадил усилий, чтобы развлечь
своих пленников, и с помощью выпивки и беседы старался скрасить их временную
неволю. Правда, с новобрачным его попытки большей частью пропадали даром;
пить мистер Хэйс пил, и даже усердно, но что до беседы, то из него словечка
нельзя было вытянуть; пережитый испуг, мысль об участи, ожидающей его в
случае, если родители откажутся внести выкуп, и о деньгах, с которыми
придется расстаться, если они согласятся на уплату, - все это камнем
ложилось ему на сердце, отнимая всякое мужество.
Зато что касается миссис Кэт, то я не ошибусь, если скажу, что в
глубине души ей даже приятно было вновь повстречать мистера Брока: ведь это
был друг давних дней - счастливых дней ее жизни; она немало видела от него
добра и сама платила ему тем же; и, право же, эту пару негодяев связывала
чистейшая нежная дружба, в свое время придававшая прелесть их вечерним
беседам.
Щедро угостив своих пленников пуншем, капрал затем предложил сыграть в
карты. Но не прошло и часу, как мистера Хэйса стало изрядно клонить ко сну;
вняв уговорам, он бросился на постель как был, не раздеваясь, и прохрапел до
самого утра.
Миссис Кэтрин спать не хотелось; капрал бодрствовал вместе с нею и,
беспрестанно прикладываясь к бутылке, вел нескончаемую беседу. Джон Хэйс
спал так крепко, что можно было разговаривать, не стесняясь, как если бы его
и вовсе не было в комнате. Кэтрин рассказала мистеру Броку обстоятельства
своего замужества, уже известные читателю; оба подивились судьбе, что свела
их в "Трех Грачах", причем Брок откровенно сознался, что действовал отнюдь
не во исполнение закона, а просто с целью вымогательства. Достойный капрал
нимало не был смущен, рассказывая о своих делах, и превесело шутил, обсуждая
дела миссис Кэт: ее неудавшуюся попытку извести графа, ее виды на семейную
жизнь.
Поскольку мистер Брок снова выведен нами на сцену, не мешает, пожалуй,
вкратце изложить основные события, которые произошли с ним после внезапного
отъезда из Бирмингема и о которых он без всяких прикрас рассказывал теперь
миссис Кэтрин.
Он доехал на лошади капитана до Оксфорда (сменив в пути свой мундир на
партикулярное платье) и там с немалой выгодой продал "Георга Датского" главе
одного из колледжей. После некоторого ознакомления с университетскими
достопримечательностями мистер Брок под именем и в роли капитана Вуда
немедля направился в столицу - единственное место, соответствовавшее его
званию и состоянию.
Заходя в кофейни Баттона и Уилла, он листал "Наблюдателя", "Курьера",
"Ежедневный вестник" и "Лондонскую газету" и с философским спокойствием
прочитывал там подробнейшее описание своей наружности, платья, коня, на
котором он ехал, а также извещение о награде в пятьдесят фунтов всякому, кто
сообщит о нем (на предмет поимки) капитану графу Гальгенштейну в Бирмингеме,
или мистеру Мерфи в "Золотом Шаре" на Савой-стрит, или же мистеру Бейтсу в
"Якорной Стоянке" на Пикадилли. Но кому пришло бы на ум отождествить
капитана Вуда в его огромном алонжевом парике, стоившем шестьдесят фунтов {В
хитроумном повествовании о Молль Флендерс, относящемся к описываемому
времени, упоминается парик ценою в эту сумму.}, в башмаках с высокими
красными каблуками, при серебряной шпаге, с золотой табакеркой и с черной
повязкой на глазу, прикрывающей след от страшной раны, полученной, по его
словам, при осаде Барселоны и обезобразившей его лицо, - кому, повторяю,
пришло бы в голову отожествить эту особу с капралом Броком, дезертиром из
Каттсова полка? И, чувствуя себя в полной безопасности, мистер Брок
прогуливался по Мэллу с важным видом, словно аристократ из аристократов. Он
пользовался славой отличного собеседника, сыпал деньги пригоршнями
("Расплавив несколько церковных подсвечников, - шутил он, - можно начеканить
кучу дублонов"), и к его услугам было всегда самое избранное общество. По
городу вскоре пошла молва, что капитан Вуд, служивший в Испании при его
величестве Карле III, увез бриллиантовые ризы Богоматери Компостельской и до
сих пор живет на доход с них. Дух протестантства был в ту пору силен в
Англии, и не один ревнитель истинной веры охотно стал бы соучастником столь
богоугодного грабежа.
Капитан Вуд почитал благоразумным поощрять любые слухи о происхождении
его богатства. Он не только не опровергал никаких догадок, но готов был
подтвердить любую; если же одновременно высказывались две догадки, полностью
противоречащие одна другой, он только смеялся и говорил: "Друзья мои, не я
придумываю эти увлекательные истории, но и не мне отрицать их; предупреждаю
вас по совести, что я буду согласен со всеми, так что верьте или не верьте -
дело ваше". Так приобрел он славу не только богача, но и человека, умеющего
держать язык за зубами. В сущности, я почти готов пожалеть о том, что
почтенный Брок не родился аристократом; не сомневаюсь, что он и жил и умер
бы подобающим образом, - в самом деле, он тратил деньги, как аристократ,
волочился за женщинами, как аристократ, умел вести себя в бою, как
аристократ, играл и напивался, как аристократ. Чего же недоставало ему,
чтобы быть равным Сент-Джону или Харли? Шести-семи поколений предков,
небольшого состояния да родовой усадьбы - и только. "Ах, доброе то было
время", - говаривал впоследствии мистер Брок, - достигнув преклонного
возраста, он любил предаваться воспоминаниям о светской карьере, которую
чуть было не сделал. "Как подумаю, что я легко мог стать важной особой и,
быть может, даже умереть в генеральском чине, - нет, решительно я родился
под несчастливой звездой".
- Расскажу вам, голубушка, про свое лондонское житье-бытье. Жил я на
Пикадилли, как самый настоящий вельможа; имел два пышных парика и три пары
платья с золотым шитьем; держал арапчонка, наряженного турком; каждый день
прогуливался по Мэллу; обедал в самой модной таверне Ковент-Гардена; посещал
лучшие кофейни, знался с известнейшими людьми; не одну бутылку распил с
мистером Аддисоном и не один золотой ссудил Дику Стилю (пребеспутный был
шалопай и пьяница) - а самое главное вы сейчас услышите, голубушка, и должны
будете согласиться, что не всякий на моем месте сумел бы удрать такую штуку.
Однажды, придя в кофейню Уилла, я застал там большое общество и
услышал, как один джентльмен говорил другому: "Капитан Вуд? Был, помнится,
капитан Вуд в полку у Саутвелла, хоть мне и не довелось знать его лично".
Гляжу - э, да это сам лорд Питерборо обо мне рассуждает. Снял я шляпу,
отвесил милорду изящнейший поклон и говорю, что я-то его хорошо помню - ведь
я ехал следом за ним, когда мы занимали Барселону.
- Не сомневаюсь, что вы там были, капитан Вуд, - отвечал милорд,
пожимая мне руку, - и не сомневаюсь, что вы меня помните; как говорится,
Дурень Том не может всех знать, но Дурня Тома знают все.
Шутка была встречена дружным смехом, а милорд приказал подать еще
бутылку, которую мы тут же и распили вдвоем.
Как вам известно, он тогда был в опале, но тем не менее, возымев ко мне
дружескую склонность, во что бы то ни стало пожелал - вообразите только! -
представить меня ко двору! Да, я был представлен ее священнейшему,
величеству королеве и леди Мальборо, которую нашел в самом лучшем
расположении духа. Поверите ли, дворцовый караул приветствовал меня так,
словно я был сам Капрал Джон! Путь к счастью открылся передо мной. Чарли
Мордаунт звал меня Джеком и не раз заходил ко мне выпить бутылку Канарского;
я бывал на приемах у лорда-казначея; мне даже удалось убедить военного
министра мистера Уолпола принять от меня сто гиней в качестве знака
внимания, и он уже пообещал мне чин майора; но тут судьба изменила мне, и
все мои радужные надежды пошли прахом в один миг.
Надо бы вам знать, голубушка, что после того, как мы бежали, оставив
этого болвана Гальгенштейна - ха-ха-ха - с кляпом во рту и с пустым
карманом, сиятельный граф оказался в самом отчаянном положении: кругом в
долгу, не говоря уже о той тысяче, которую он проиграл уорикширскому
сквайру, - а всего доходу восемьдесять фунтов в год! Пользуясь тем, что
поставщики-кредиторы еще медлили взять его за горло, доблестный граф все
кругом перевернул в надежде напасть на след своего милого капрала и своих
милых мешков с деньгами; от Лондона до Ливерпуля не осталось ни одного
города, где бы не были расклеены описания моей симпатичной особы. Однако
птица улетела из клетки - деньги исчезли начисто, и, видя, что на их
возвращение надеяться нечего, кредиторы без дальнейших церемоний упекли
нашего молодчика в Шрусберийскую тюрьму; могу только пожалеть, что он не
сгнил там.
Увы, это счастье не суждено было честному Питеру Броку или капитану
Буду, как он в те дни звался. В один прекрасный понедельник я отправился
навестить господина министра, и, пожимая мне руку, он шепнул, что я буду
назначен командиром полка в Виргинии - что меня устраивало как нельзя более;
мне, видите ли, вовсе не хотелось отправляться во Фландрию, к милорду
герцогу: чересчур многим я там был известен. Министр крепко пожал мою руку
(в коей находился билет в пятьдесят фунтов), пожелал мне успехов, величая
майором, и любезно проводил меня из своего кабинета в приемную, откуда я в
самом развеселом состоянии духа отправился в кофейню "Ристалище" на
Уайтхолле, излюбленную нашим братом военным, и там, не утерпев, стал
похваляться выпавшей мне удачей.
Среди общества, собравшегося в кофейне, я заметил немало знакомых и в
том числе одного, встрече с которым я вовсе не обрадовался, можете мне
поверить! Мне сразу бросился в глаза мундир с красно-желтой выпушкой - цвета
Каттсова полка, - и одет в этот мундир был не кто иной, как его сиятельство
Густав Адольф Максимилиан, известный вам, голубушка, так же хорошо, как и
мне.
Он глянул мне в лицо, в мой единственный глаз (другой, как вы помните,
был скрыт под черной повязкой), и на миг остолбенел, разинув рот; потом
отступил на шаг, потом шагнул вперед и вдруг завопил: "Да это же Брок!" -
"Виноват, сэр, - сказал я, - вы ко мне обращаетесь?" - "Клянусь, это Брок!"
- вопит он еще пронзительней, услышав мой голос, и хвать меня за манжету
(лучшие мехельнские кружева, замечу мимоходом). "Эй, сударь! - говорю я,
выдернув манжету, и даю его сиятельству тумака под вздох (самое место,
голубушка, если хочешь помешать человеку сказать лишнее, - он у меня так и
отлетел к противоположной стене). - Негодяй, - говорю. - Пес, - говорю. -
Наглый щенок и лоботряс! Как смеешь ты давать волю рукам?" - "Черт побери,
майор, вы ему выдали сполна!" - загоготал длинный прапорщик-ирландец,
которого я не раз угощал в этой самой таверне. И в самом деле, граф
несколько минут не мог выговорить ни слова, и все офицеры, столпившиеся
кругом, со смехом глядели, как его корчит и корежит. "Господа, это
неслыханный скандал, - сказал один из них. - Благородные джентльмены дерутся
на кулаках, точно извозчики!" - "Благородные джентльмены?" - воскликнул
граф, которому наконец удалось отдышаться. Я было шагнул к дверям, но
Макшейн схватил меня за руку со словами: "Майор, но вы же не откажетесь
драться по правилам?" В ответ на что я с жаром поклялся, что убью негодяя.
"Благородные джентльмены! - продолжал меж тем граф. - Знайте, что этот
человек - мошенник, вор и дезертир! Он был моим капралом и сбежал, похитив
тыся..." - "Лжешь, собака!" - взревел я и замахнулся на него тростью; но
несколько офицеров бросились между нами. "Гром и молния! - вмешался тут
славный Макшейн. - Как можно столь нагло лгать! Господа, клянусь своей
честью, что капитан был ранен под Барселоной; я сам тому свидетель; более
того, мы вместе с ним бежали после сражения при Альмансе и едва остались
живы".
Надо вам сказать, голубушка, ирландцы - неслыханные фантазеры. Мне не
стоило труда внушить Маку, что мы с ним подружились еще в Испанском походе.
Мак слыл оригиналом, однако же ему верили. "Ударить джентльмена! - не
унимался я. - Да вы мне заплатите за это кровью!" - "Хоть сейчас, - вскричал
граф, кипевший от ярости. - Назначайте место". - "Монтегью-Хаус", - сказал
я. "Отлично", - был ответ. И мы бросились к двери - весьма своевременно,
кстати сказать, ибо полиция, услышав о ссоре, уже спешила, чтобы взять нас
обоих под арест.
Но присутствующие офицеры не намерены были это допустить. Мак обнажил
шпагу, его примеру последовали другие, и констеблям было предложено на
выбор: или исполнять свой долг, если угодно, или получить по кроне и
убраться восвояси. Они предпочли последнее; и мы, рассевшись по каретам -
граф со своими друзьями, я со своими, - отправились на луг, что позади
Монтегью-Хауса. О, проклятая кофейня! Зачем только я переступил ее порог!
Прибыли мы на место. Славный Макшейн вызвался быть моим Секундантом, и
его очень огорчило, что секундант противника не пожелал раз-другой скрестить
с ним шпаги; то был майор, уже в летах, бесстрашный старый рубака,
закаленный, как сталь, и не охотник до шуток. Итак, сравнили длину клинков,
Гальгенштейн сбросил свой камзол, - я - свое изящное бархатное полукафтанье.
Гальгенштейн швырнул на землю шляпу, я осторожно положил свою - один лишь
позумент на ней встал мне в двадцать фунтов. Мне не терпелось начать бой,
ненависть к противнику - будь он проклят! - переполняла меня, а я хорошо
знал, что ему не сравняться со мной в искусстве владения шпагой.
"А парик? Не думаете же вы в нем драться?" - спросил Макшейн. "Нет,
разумеется", - ответил я и сдернул парик с головы.
Чтоб всем цирюльникам жариться на медленном огне! Чтоб всем парикам,
буклям, накладкам и шиньонам кипеть в адских котлах отныне и до скончания
века! В этом парике таилась моя погибель; кто знает, каких бы высот я
достиг, кабы не он!
Я отдал парик прапорщику Макшейну и не заметил, что вместе с ним
снялась и черная повязка, явив всем мой второй глаз, здоровый, целехонький и
мечущий грозные взгляды.
"Защищайтесь!" - крикнул я графу, делая выпад; но он отскочил назад с
проворством зайца (знал, бездельник, что в бою на шпагах ему против меня не
устоять); и его секундант, несколько озадаченный, отбил мой удар. "Я не
стану драться с этим человеком, - сказал Гальгенштейн, изрядно побледнев. -
Клянусь честью дворянина, что его имя - Питер Брок; два года он был моим
капралом и дезертировал, ограбив меня на тысячу фунтов. Взгляните на него!
Зачем было ему прятать под повязкой здоровый глаз? Впрочем, если угодно, вот
вам еще доказательство. Подайте мне мой бумажник!" - И, раскрыв бумажник, он
достал оттуда - что бы вы думали? - ту самую распроклятую афишку с
перечислением моих примет! "Удостоверьтесь сами, есть ли у него рубец за
левым ухом (точно, голубушка, вот он тут; это меня один окаянный немец
хватил на Бойне), взгляните, наколоты ли на его правой руке инициалы "К. Р."
(и от этого тоже мне никуда не деться). А этот хвастливый ирландец, я
полагаю, его сообщник; словом, я не намерен иметь дело с мистером Броком,
иначе как при констебле в качестве секунданта". - "Как это все понимать,
капитан Вуд?" - спросил пожилой майор, секундант графа. "Гнусная клевета,
оскорбляющая меня и моего друга! - закричал Макшейн. - И граф нам ответит за
нее!" - "Постойте, не торопитесь, - сказал майор. - Капитан Вуд, как
джентльмен и офицер, без сомнения, охотно докажет графу его ошибку и даст
нам всем убедиться, что на его руке нет тех знаков, которыми любят украшать
себя простые солдаты". - "Капитан Вуд ничего подобного не сделает, майор, -
возразил я. - Я готов драться с этим негодяем Гальгенштейном, с вами, с кем
угодно по законам чести; но я не дам себя обыскивать, точно вора!" - "Само
собой!" - вскричал Макшейн. "В таком случае моя обязанность отменить
поединок", - сказал майор. "Как вам угодно, сэр, - в бешенстве крикнул я. -