снисходившего до обязанности брадобрея. Но миссис Скоур неизменно удерживала
ее и шла сама - хоть и без попреков, а напротив, с ласковой улыбкой. Наконец
она спустилась сверху, улыбаясь особенно ласково, и сказала:
- Кэтрин, дитя мое, его сиятельство граф очень проголодался за ночь и
не прочь бы съесть куриное крылышко. Сбегай, душенька, к фермеру Бригсу за
курочкой - да смотри, не забудь ощипать ее на месте, и мы приготовим милорду
вкусный завтрак.
Кэтрин схватила корзинку и была такова. Но для сокращенья пути она
побежала задами, мимо конюшни - и услышала, как юный конюх возится с
лошадьми, насвистывая и напевая, как все юные конюхи; и узнала, что миссис
Скоур ловко обманула ее, дабы услать из дому. Парнишка сказал, что сейчас
должен подавать коней к крыльцу харчевни; только что приходил капрал и велел
ему поторопиться, так как они сию минуту отправляются в Стрэтфорд.
Вот что произошло на самом деле: граф Густав Адольф, проснувшись, не
только не выражал желания закусить куриным крылышком, но почувствовал, что
ему противно думать о какой бы то ни было еде и о каких бы то ни было
напитках, кроме разве самого слабенького пивца, каковое и было ему подано.
Проглотив кружку, он объявил о своем намерении сразу же ехать в Стрэтфорд и,
распорядившись насчет лошадей, любезно спросил миссис Скоур, "какого черта
она сама суетится тут, почему не пришлет девчонку". В ответ он услышал, что
"наша милая Кэтрин" отправилась на прогулку со своим нареченным и до вечера
не вернется. Услышав это, капитан потребовал, чтобы лошади были поданы
немедленно, и принялся честить на чем свет стоит вино, постель, дом, хозяйку
и все сколько-нибудь связанное с "Охотничьим Рогом".
И вот лошади уже у крыльца; сбежались со всей деревни
ротозеи-мальчишки; прибыли рекруты с кокардами из лент на шляпах; капрал
Брок с важным видом хлопнул по спине польщенного кузнеца и велел ему сесть
на свою лошадь, вызвав этим шумный восторг мальчишек. И наконец,
величественный и мрачный, появился в дверях капитан. Мистер Брок отдал ему
честь, рекруты, ухмыляясь и хихикая, неуклюже попытались сделать то же.
- Я пойду пешком вместе с этими молодцами, ваша честь, - сказал капрал,
- мы встретимся в Стрэтфорде.
- Хорошо, - ответил капитан, вскочив в седло.
Хозяйка низко присела, мальчишки зашумели еще громче, юный конюх,
державший повод одной рукой, а стремя другой и рассчитывавший по меньшей
мере на крону от столь знатного всадника, получил лишь пинок ногой и крепкое
словцо, после чего фон Гальгенштейн крикнул: "Прочь с дороги, ко всем
чертям!" - дал лошади шпоры и ускакал; и Джон Хэйс, все утро беспокойно
бродивший вокруг харчевни, с облегчением перевел дух, видя, что граф уехал
один.
* * *
О, неразумная миссис Скоур! О, простофиля Джон Хэйс! Не вмешайся
хозяйка, дай она капитану и Кэтрин свидеться перед разлукой на глазах у
капрала, рекрутов и всех прочих, ничего бы не случилось дурного, и эта
повесть скорей всего не была бы написана.
Когда граф Гальгенштейн, подавленный и угрюмый, как Наполеон на пути от
романтического селения Ватерлоо, проехал с полмили по Стрэтфордской дороге,
впереди у поворота он увидел нечто, заставившее его круто осадить лошадь и
почувствовать, как кровь бросилась ему в лицо, а сердце глухо заколотилось:
тук-тук-тук. По тропинке неторопливо шла девушка; на руке у нее висела
корзинка, в руке был букет полевых цветов. Время от времени она
останавливалась сорвать цветок-другой, и капитану казалось, вот-вот она его
заметит; но нет, она не смотрела в ту сторону и брела себе дальше. Святая
невинность! Она громко распевала песенку, словно зная, что кругом никого
нет; ее голос уносился к безоблачным небесам, и капитан свернул с дороги,
чтобы не нарушать гармонии этих звуков топотом лошадиных копыт.
Уж коров доить не надо,
Овцы заперты в загон.
Подышать ночной прохладой
Вышли в поле Молль и Джон.
И порой, сэр, над рекой, сэр,
Где синеет лунный свет,
Джон у Молли ласки молит,
Но в ответ лишь: нет, нет, нет.
Капитан свернул с дороги, чтобы не нарушать гармонии топотом копыт, и
опустил поводья, а лошадь тотчас же принялась щипать травку. Потом он
тихонечко соскользнул с седла, подтянул свои ботфорты, с лукавой усмешкой на
цыпочках подкрался к певице и, когда она выводила последнее "э-э-э" в
последнем "нет" вышеприведенного творения Тома д'Эрфи, легонько обнял ее за
талию и воскликнул:
- А вот и я, моя прелесть, к вашим услугам!
Мисс Кэтрин (вы ведь уже давно догадались, что это была она)
вздрогнула, вскрикнула и, наверно, побледнела бы, если б могла. Но так как
это ей не удалось, она только вымолвила еле слышно, вся дрожа:
- Ах, сэр, как вы меня напугали!
- Напугал, мой розовый бутончик? Разрази меня гром, если я помышлял об
этом! Ну скажите-ка, моя крошка, неужели я в самом деле так страшен?
- О нет, ваша честь, я совсем не то хотела сказать; просто я никак не
ожидала встретить вас здесь, да и вообще не думала, что вы так рано
соберетесь в путь. Я ведь как раз иду за курочкой для вашей милости: хозяйка
сказала, что вам угодно курочку на завтрак; только она меня послала к
фермеру Бригсу - это по Бирмингемской дороге - а я решила сходить к фермеру
Пригсу, у него куры лучше откормлены, сэр... то есть, милорд.
- Она сказала, что мне угодно курицу на завтрак? Ах, старая карга - да
я вовсе отказался от завтрака, потому что мне кусок не шел в горло после
вчерашней попо... то есть я хотел сказать - после вчерашнего сытного ужина.
Я спросил только кружку слабого пива и велел прислать его с вами; но эта
ведьма сказала, что вы ушли гулять со своим женихом...
- Что? С этим ублюдком Джоном Хэйсом? Ах, негодная старая лгунья!
- ...что вы ушли гулять со своим женихом и что мне вас не видать
больше; услышав это, я пришел в такое отчаяние, что хотел тут же
застрелиться, - да, да, моя прелесть.
- О, что вы, сэр! Не надо, не надо!
- Вы меня об этом просите, мой нежный ангел?
- Да, прошу, умоляю, если мольбы бедной девушки могут что-либо значить
для такого знатного господина.
- Хорошо, в таком случае я останусь жить - ради вас; хотя, впрочем, к
чему? Гром и молния, без вас мне все равно нет счастья - и вы это знаете,
моя обворожительная, прекрасная, жестокая, злая Кэтрин!
Но Кэтрин вместо ответа воскликнула:
- Ах ты беда! Никак, ваша лошадь вздумала убежать!
И в самом деле: плотно закусив свежей травкой, "Георг Датский"
оглянулся на хозяина, помедлил немного, словно бы в нерешительности, и
вдруг, взмахнув хвостом и взбрыкнув задними ногами, понесся вскачь по дороге
в сторону деревни.
Мисс Холл во всю прыть бросилась ему вдогонку, а капитан бросился за
мисс Холл; лошадь неслась все быстрей и быстрей, и ее преследователям,
верно, пришлось бы туго - но тут из-за поворота дороги показался
пехотно-кавалерийский отряд во главе с мистером Броком. Последний едва
только деревня скрылась позади, приказал кузнецу спешиться и сам вскочил в
седло; для поддержания же субординации в своем войске вытащил пистолет и
пригрозил разнести череп всякому, кто вздумает пуститься наутек.
Поравнявшись с отрядом, "Георг Датский" перешел с галопа на шаг, и Томми
Буллок без труда поймал его за повод и повел навстречу капитану и Кэтрин.
При виде этой пары у мистера Буллока потешно вытянулось лицо; капрал же
как ни в чем не бывало приветствовал мисс Кэтрин, любезно заметив, что в
такой денек приятно гулять.
- Ваша правда, сэр, но не так приятно бегать, - возразила девица, мило
и беспомощно отдуваясь. - Я просто, - уф! - просто ног под собой не чую, до
того загоняла меня эта несносная лошадь.
- Эх, Кэти, Кэти, - сказал Томас. - А я вот, видишь, ухожу в солдаты,
оттого что ты за меня не пошла. - И мистер Буллок широко осклабился в
подкрепление своих слов. Но мисс Кэтрин оставила их без внимания и
продолжала жаловаться на усталость. По правде говоря, ее весьма
раздосадовало появление капрала с его отрядом как раз в ту минуту, когда она
совсем было решила упасть от усталости.
Тут капитана осенила неожиданная мысль, и глаза его радостно
заблестели. Он вскочил на своего жеребца, которого Томми держал за повод.
- Это вы по моей вине устали, мисс Кэтрин, - сказал он, - и клянусь, вы
больше ни шагу не сделаете пешком. Да, да, вы вернетесь домой на лошади, и с
почетным эскортом. Назад, в деревню, джентльмены! Налево кругом! Капрал,
покажите им, как сделать налево кругом. А вы, моя прелесть, сядете на Снежка
позади меня; да не бойтесь, вам будет покойно, как в портшезе. Ставьте свою
прелестную ножку на носок моего сапога. А теперь - хоп! - вот и чудесно!
- Это что же такое, капитан! - завопил Томас, все еще держась за повод,
хотя лошадь уже пошла. - Не езди с ним, Кэти, не езди, слышишь!
Но мисс Кэтрин молча отвернулась и лишь крепче обхватила талию
капитана, а тот, крепко выругавшись, размахнулся хлыстом и дважды,
крест-накрест, стегнул Томаса по лицу и плечам. При первом ударе бедняга еще
цеплялся за повод и только при втором выпустил его из рук, сел на обочину
дороги и горько заплакал, глядя вслед удаляющейся парочке.
- Марш вперед, собака! - заорал на него мистер Брок. И Томас зашагал
вперед; а когда ему привелось увидеть мисс Кэтрин следующий раз, она уже и
впрямь была любезной капитана, и на ней было красное платье для верховой
езды, отделанное серебряным кружевом, и серая шляпа с голубым пером. Но
Томас в это время сидел верхом на расседланной лошади, которую капрал Брок
гонял по кругу, и сосредоточенно глядел в одну точку между ее ушами, так что
плакать ему было некогда; и тут он исцелился наконец от своей несчастной
любви.
На этом уместно будет закончить первую главу, но прежде нам, пожалуй,
следует принести читателю извинения за навязанное ему знакомство со столь
дрянными людьми, как все, кто здесь выведен (за исключением разве мистера
Буллока). Мы больше старались соблюдать верность природе и истории, нежели
господствующим вкусам и манере большинства сочинителей. Возьмем для примера
такой занимательный роман, как "Эрнест Мальтраверс"; он начинается с того,
что герой соблазняет героиню, но при этом оба они - истинные образцы
добродетели; соблазнитель исполнен столь возвышенных мыслей о религии и
философии, а соблазненная столь трогательна в своей невинности, что - как
тут не умилиться! - самые их грешки выглядят привлекательными, и порок
окружен ореолом святости, настолько он бесподобно описан. А ведь, казалось
бы, если уж нам интересоваться мерзкими поступками, так незачем
приукрашивать их, и пусть их совершают мерзавцы, а не добродетельные
философы. Другая категория романистов пользуется обратным приемом, и для
привлечения интереса читателей заставляет мерзавцев совершать добродетельные
поступки. Мы здесь решительно протестуем против обоих этих столь популярных
в наше время методов. На наш взгляд, пусть негодяи в романах будут
негодяями, а честные люди - честными людьми, и нечего нам жонглировать
добродетелью и пороком так, что сбитый с толку читатель к концу третьего
тома уже не разбирает, где порок, а где добродетель; нечего восторгаться
великодушием мошенников и сочувствовать подлым движениям благородных душ. В
то же время мы знаем, что нужно публике; поэтому мы избрали своими героями
негодяев, а сюжет заимствовали из "Ньюгетского календаря" и надеемся
разработать его в назидательном духе. Но, по крайней мере, в наших негодяях
не будет ничего такого, что могло бы показаться добродетелью. А если
английские читатели (после трех или четырех изданий, выпущенных до настоянию
публики) утратят вкус не только к нашим мерзавцам, но и к литературным
мерзавцам вообще, мы сочтем себя удовлетворенными и, схлопотав себе у
правительства пенсию, удалимся на покой с сознанием исполненного долга.
в коей описаны прелести любовных уз
Для целей нашего рассказа нет надобности излагать подробно все
приключения мисс Кэтрин, начиная с того дня, когда она покинула "Охотничий
Рог", чтобы стать любезной капитана; нам, право, не стоило бы труда
изобразить, как наша героиня, последовав за избранником своего сердца, лишь
поддалась невинному порыву, а не желая в дальнейшем расстаться с ним,
доказала тем глубину и силу своего чувства; и мы вполне сумели бы подыскать
трогательные и красноречивые слова в оправдание роковой сшибки, совершенной
обеими сторонами; но мы побоялись, не покоробило бы читателя от подобных
описаний и рассуждений; к тому же, при желании, он может найти их в изобилии
на страницах уже упоминавшегося "Эрнеста Мальтраверса".
Все поведение Густава Адольфа с Кэтрин, равно как и его мгновенный и
блистательный успех, без сомнения, убедили читателя в том, что, во-первых,
названный джентльмен едва ли воспылал к мисс Кэт истинной любовью;
во-вторых, что покорение женских сердец было для него привычным занятием и
рано или поздно он должен был к этому занятию возвратиться; и, наконец,
в-третьих, что подобный союз в силу природы вещей не мог не распасться в
самом непродолжительном времени.
Справедливость требует признать, что так бы оно и случилось, если б
граф мог следовать своим непосредственным побуждениям; ибо, как многие
молодые люди в его положении (не к чести их будь сказано), через неделю он
остыл, через месяц стал тяготиться этой связью, через два потерял терпенье,
через три дело дошло до побоев и брани; и он уже проклинал тот час, когда
его дернуло предложить мисс Кэтрин свою ногу в качестве опоры, чтобы помочь
ей взобраться на лошадь.
- Дьявольщина! - сказал он однажды капралу, поверяя ему свои огорчения.
- Жаль, что мне не отрубили ногу прежде, чем она послужила ступенькой для
этой ведьмы.
- А что, если той же ногой дать ей пинка и спустить с лестницы, ваша
честь? - деликатно подсказал мистер Брок.
- Это ее-то? Да она бы так вцепилась в перила, что мне бы ее и с места
не сдвинуть! Скажу тебе по секрету, Брок, я уже пробовал - ну, не то чтобы
спустить с лестницы, это было бы не по-джентльменски, - но добиться, чтобы
она убралась восвояси в тот дрянной кабак, где мы ее повстречали. Уж я ей
намекал, намекал...
- Как же, ваша честь, не далее чем вчера вы при мне намекнули ей -
кружкой пива. Клянусь преисподней, когда пиво потекло по ее лицу и она
бросилась на вас с кухонным ножом, я так и подумал: сущая чертовка! Вы с ней
лучше не связывайтесь, ваша честь, такая и убить может.
- Убить - меня? Ну нет, Брок, это ты напрасно! Она волоску не даст
упасть с моей головы, она меня боготворит! Да, черт возьми, капрал,
боготворит; и скорей всадит нож в собственную грудь, нежели хоть оцарапает
мне мизинец.
- Что ж, пожалуй, вы правы, - сказал мистер Брок.
- Можешь не сомневаться, - отвечал капитан. - Женщины - они как собаки:
любят, чтобы с ними дурно обращались; да, да, сэр, любят, - мне ли не знать.
Я немало перевидал женщин на своем веку, и всегда чем хуже я с ними
обращался, тем больше они меня любили.
- В таком случае мисс Холл должна вас любить без памяти, сэр, - заметил
капрал.
- Без памяти, - ха-ха, шутник ты, капрал! - именно так она меня и
любит. Вчера, например, после этой истории с пивом и с ножом... кстати, не
мудрено, что я выплеснул кружку ей в лицо, - никакой джентльмен не стал бы
глотать это безвкусное пойло; я ей сто раз толковал, чтобы не нацеживала
пива из бочки, пока я не сяду обедать...
- Так и ангела недолго привести в ярость! - поддакнул Брок.
- ...И вот после этой истории, после того, как ты вырвал у нее из" рук
нож, она кинулась в свою комнату, не стала обедать и часа два просидела
взаперти. Но в третьем часу пополудни (я в это время сидел за бутылкой вина)
гляжу - явилась, чертовка; лицо бледное, глаза распухли, кончик носа весь
красный от сморканья и слез. Ловит мою руку. "Макс, говорит, простишь ли ты
меня?" - "Как? - воскликнул я. - Простить убийцу? Нет, говорю, будь я
проклят, если прощу!" - "Ты, - говорит она тогда, - убьешь меня своей
жестокостью", - и в слезы. "Ах, так я же еще и жесток? - говорю. - А кто
нацедил мне пива за час до обеда?" На это ей нечего было ответить, а я еще
пригрозил, что всякий раз, как она подаст мне такое пиво, я снова выплесну
ей всю кружку в лицо. Тут она опять убежала в свою комнату, где ревела и
бесновалась до самой ночи.
- А ночью вы все-таки простили ее?
- Верно, простил. Я, видишь ли, ужинал в "Розе" в обществе Тома
Триппета и еще нескольких славных малых; и случился там один толстый чурбан
из уорикширских ланд-юнкеров, - сквайров, так это, кажется, здесь
называется? - у которого я выиграл сорок золотых. А я, когда выигрываю,
всегда сразу же добрею, вот мы с Кэт и помирились. Но все-таки я ее отучил
подавать мне выдохшееся пиво - ха-ха-ха!
Из этой беседы читатель уяснит себе лучше, чем из самых красноречивых
авторских описаний, как складывалась жизнь у графа Максимилиана и мисс
Кэтрин и каковы были их взаимные чувства. Спору нет, она его любила. В
предшествующей главе мы пытались показать, что Джон Хэйс, человек ничтожный
и жалкий, истинный пигмей во всех страстях человеческих, вырастал в
исполина, когда дело касалось любовной страсти, и преследовал мисс Кэтрин с
неистовством, казалось бы, вовсе чуждым его натуре; вот так же и мисс Холл,
на свою беду, влюбилась в капитана, и - тут он был прав - чем больше он ее
оскорблял и мучил, тем больше нравился ей. Ибо любовь, на мой взгляд,
сударыня, есть не что иное, как телесный недуг, против которого человечество
так же бессильно, как против оспы, и который поражает нас всех, от
знатнейшего из пэров королевства до Джека Кетча включительно; ей нет дела до
звания человека и до его добродетелей или пороков, каждый должен переболеть
в свой черед; она вспыхивает вдруг, невесть почему и с чего, и бушует
положенный срок, заставляя существо одного пола томиться слепым и яростным
влечением к существу другого пола (чистому, прекрасному, синеокому, кроткому
и нежному - а может быть, злому, сварливому, горбатому, косоглазому и
противному, - это уж как повезет); и, отбушевав свое, угаснет тихо и мирно,
если не нарушать ее естественный ход, но, встретив противодействие, лишь
разбушуется еще сильнее. Не полна ли история, и до и после Троянской войны,
примеров подобной необъяснимой страсти? Ведь Елене по самым скромным
подсчетам было лет девяносто, когда она сбежала с его королевским
высочеством принцем Парисом! А мадам Лавальер была худа, кривобока, с дурным
цветом лица, глаза у нее слезились, а волосы походили на паклю. А
безобразный Уилкс не знал себе равных по успеху у женщин! Примеров можно еще
привести столько, что хватило бы на увесистый том, - но cui bono? {К чему?
(лат.).} Любовью управляет рок, а не воля человека; ее возникновение не
объяснишь, а ее рост не остановишь. Хотите доказательств? Ступайте хоть
нынче на Боу-стрит и спросите тамошних приставов, где чаще всего удается
изловить преступника, - вам скажут: в доме у женщины. Он спешит к своей
милой, хоть знает, что может поплатиться за это жизнью; он не откажется от
любви, хоть на шее у него уже захлестнута петля. А что касается сказанного
выше, что дурное обращение мужчины не ослабляет привязанности женщин, - не
полны ли полицейские протоколы рассказов о случаях, когда прохожий,
вступившийся за жену, избиваемую мужем, сам был избит мужем и женой, дружно
ополчившимися на непрошеного защитника?
Итак, после всестороннего разбора этого вопроса, читатель едва ли
станет спорить против утверждения, что мисс Холл в самом деле любила
доблестного графа и что прав был мистер Брок, уподобляя ее бифштексу,
который чем больше бьют, тем он мягче. Ах, бедняжка, бедняжка! Красивое лицо
и показная любезность покорили ее за один час; впрочем, больше и не нужно,
чтобы потерять свое сердце; больше и не нужно, чтобы полюбить в первый раз,
- а первая любовь женщины длится всю жизнь (у мужчины прочней всего двадцать
четвертая или двадцать пятая); ее не истребишь ничем; она пускает корни,
укрепляется и даже растет, какая бы ни случилась почва, какая бы не трепала
непогода, - растет подчас, как желтофиоль: прямо из камня.
Первое время граф был хотя бы щедр к Кэтрин: подарил ей лошадь, накупил
дорогих нарядов и на людях оказывал то лестное внимание, которое она так
высоко ценила. Но вскоре ему не повезло в игре, или пришлось уплатить
кое-какие долги, или его кошелек отощал по другой причине, - и жизнь на
широкую ногу кончилась очень быстро. Мисс Кэтрин, рассудил он, сызмальства
привыкла прислуживать другим и потому отлично может прислуживать ему, а уж о
себе самой и подавно сумеет позаботиться; и ко времени происшествия с пивной
кружкой она уже давно несла все обязанности домоправительницы графа, включая
попечение об его белье, об его погребе и обо всех тех удобствах, заботу о
которых холостяк всегда рад переложить на женские плечи. И надо ей,
горемычной, отдать справедливость, - она держала графское хозяйство в
отменном порядке, не допускала никаких излишеств - разве только в украшении
своей особы, когда Густав Адольф удостаивал ее чести вместе с ней показаться
в люди (что бывало очень редко), или в выражении своих чувств во время
очередной ссоры (что бывало гораздо чаще). Но при тех отношениях, какие
связывали эту милую парочку, подобные слабости не диво в женщине. Она
наверняка глупа и тщеславна, а отсюда страсть к нарядам, и к тому же втайне
несчастна и горько сожалеет о своем падении, а это делает ее запальчивой и
сварливой.
Так, по крайней мере, обстояло дело с мисс Холл; и бедняжка очень рано
начала пожинать, что посеяла.
Мужчине в подобных случаях редко приходится раскаиваться. Его не
клеймят за вероломство; он не знает мук раненого честолюбия; ближние не
глядят на него с оскорбительным превосходством; общество не выносит ему
уничтожающий приговор; это все - доля той, что поддалась искушению, а
искуситель выходит сухим из воды. Если мужчина сумел ловко обмануть женщину,
это прежде всего учит его презирать жертву своего обмана. И успех и слава
(пусть даже сомнительная) достаются ему, а она только несет кару.
Задумайтесь об этом, сударыня, когда молодые красавцы станут нашептывать вам
сладкие речи. Вас не ждет ничего, кроме горя, обиды и одиночества.
Задумайтесь об этом и будьте благодарны вашему другу Соломонсу за
предостережение.
Итак, дошло до того, что граф стал совершенно равнодушен к Кэтрин и
даже почувствовал к ней презрение, - да и можно ли было ждать от него иных
чувств по отношению к молодой особе, так легко ему уступившей? - а потому
был бы весьма рад случаю от нее избавиться. Но какие-то слабые остатки
совести мешали ему прямо и недвусмысленно сказать: "Убирайся вон!" А
бедняжка упорно не желала понимать намеков, роняемых им в разговорах и
перебранках. Так у них и шло: он продолжал ее оскорблять, а она отчаянно
цеплялась за любую самую тоненькую веточку, только бы не оторваться от
скалы, за которой, казалось ей, ждет небытие или смерть.
Но вот, после вечера в "Розе" с Томом Триипетом и другими славными
малыми, упомянутыми графом в приведенной выше беседе, фортуна словно бы
заулыбалась ему: уорикширский сквайр, которому этот вечер обошелся в сорок
золотых, назавтра пожелал отыграться; и дело, как ни странно, кончилось тем,
что в кошелек его сиятельства перекочевало еще полтораста монет. Столь
изрядная сумма поправила дела молодого аристократа и вернула ему душевное
равновесие, сильно поколебленное денежными затруднениями последних месяцев.
Эту удачу на известное время и до известной степени разделила и бедная Кэт;
правда, в доме не прибавилось прислуги, и она по-прежнему сама занималась
стряпней, не имея других помощников, кроме девчонки на побегушках,
исполнявшей также обязанности поваренка и судомойки; но граф теперь
обходился со своей любовницей помягче, точней сказать - не грубее, чем можно
было ожидать от человека его склада в обращении с женщиной ее положения. К
тому же ожидалось некое событие, вполне естественное при подобных
обстоятельствах, и срок его был не за горами.
Капитан, имея все основания не слишком полагаться на глубину своих
родительских чувств, великодушно занялся приисканием отца для будущего
дитяти и для этой цели вступил в переговоры с мистером Буллоком, напомнив
ему о его былом увлечении и уведомив, что мисс Кэт получит в приданое
двадцать гиней; но Томмж отклонил предложенную честь, божась, что вполне
доволен своим холостяцким положением. На сцену выступил было мистер Брок,
выразивший готовность стать обладателем мисс Холл и ее двадцати гиней; и,
быть может, дело бы на том и уладилось, если бы его не расстроила сама
Кэтрин, которая, услыхав об этом, тут же в гневе и ярости - о, какой ярости!
- бросилась к мировому судье и под присягой сообщила, кто отец ее будущего
ребенка.
К ее великому удивлению, ее господин и повелитель, вместо того чтобы
возмутиться этим поступком, принял весть о нем с неожиданным добродушием; он
только чертыхнулся по поводу шутки, которую с ним сыграла негодница, а
последовавшая за ее возвращением буря страстных, неистовых упреков и
горькие, горькие слезы отчаяния оскорбленной души явно позабавили его.
Мистер Брок был отвергнут с гадливым презрением; что же до мистера Буллока,
то мысль о возможном союзе с ним вызвала у мисс Кэт негодование, еще более
ее и шла сама - хоть и без попреков, а напротив, с ласковой улыбкой. Наконец
она спустилась сверху, улыбаясь особенно ласково, и сказала:
- Кэтрин, дитя мое, его сиятельство граф очень проголодался за ночь и
не прочь бы съесть куриное крылышко. Сбегай, душенька, к фермеру Бригсу за
курочкой - да смотри, не забудь ощипать ее на месте, и мы приготовим милорду
вкусный завтрак.
Кэтрин схватила корзинку и была такова. Но для сокращенья пути она
побежала задами, мимо конюшни - и услышала, как юный конюх возится с
лошадьми, насвистывая и напевая, как все юные конюхи; и узнала, что миссис
Скоур ловко обманула ее, дабы услать из дому. Парнишка сказал, что сейчас
должен подавать коней к крыльцу харчевни; только что приходил капрал и велел
ему поторопиться, так как они сию минуту отправляются в Стрэтфорд.
Вот что произошло на самом деле: граф Густав Адольф, проснувшись, не
только не выражал желания закусить куриным крылышком, но почувствовал, что
ему противно думать о какой бы то ни было еде и о каких бы то ни было
напитках, кроме разве самого слабенького пивца, каковое и было ему подано.
Проглотив кружку, он объявил о своем намерении сразу же ехать в Стрэтфорд и,
распорядившись насчет лошадей, любезно спросил миссис Скоур, "какого черта
она сама суетится тут, почему не пришлет девчонку". В ответ он услышал, что
"наша милая Кэтрин" отправилась на прогулку со своим нареченным и до вечера
не вернется. Услышав это, капитан потребовал, чтобы лошади были поданы
немедленно, и принялся честить на чем свет стоит вино, постель, дом, хозяйку
и все сколько-нибудь связанное с "Охотничьим Рогом".
И вот лошади уже у крыльца; сбежались со всей деревни
ротозеи-мальчишки; прибыли рекруты с кокардами из лент на шляпах; капрал
Брок с важным видом хлопнул по спине польщенного кузнеца и велел ему сесть
на свою лошадь, вызвав этим шумный восторг мальчишек. И наконец,
величественный и мрачный, появился в дверях капитан. Мистер Брок отдал ему
честь, рекруты, ухмыляясь и хихикая, неуклюже попытались сделать то же.
- Я пойду пешком вместе с этими молодцами, ваша честь, - сказал капрал,
- мы встретимся в Стрэтфорде.
- Хорошо, - ответил капитан, вскочив в седло.
Хозяйка низко присела, мальчишки зашумели еще громче, юный конюх,
державший повод одной рукой, а стремя другой и рассчитывавший по меньшей
мере на крону от столь знатного всадника, получил лишь пинок ногой и крепкое
словцо, после чего фон Гальгенштейн крикнул: "Прочь с дороги, ко всем
чертям!" - дал лошади шпоры и ускакал; и Джон Хэйс, все утро беспокойно
бродивший вокруг харчевни, с облегчением перевел дух, видя, что граф уехал
один.
* * *
О, неразумная миссис Скоур! О, простофиля Джон Хэйс! Не вмешайся
хозяйка, дай она капитану и Кэтрин свидеться перед разлукой на глазах у
капрала, рекрутов и всех прочих, ничего бы не случилось дурного, и эта
повесть скорей всего не была бы написана.
Когда граф Гальгенштейн, подавленный и угрюмый, как Наполеон на пути от
романтического селения Ватерлоо, проехал с полмили по Стрэтфордской дороге,
впереди у поворота он увидел нечто, заставившее его круто осадить лошадь и
почувствовать, как кровь бросилась ему в лицо, а сердце глухо заколотилось:
тук-тук-тук. По тропинке неторопливо шла девушка; на руке у нее висела
корзинка, в руке был букет полевых цветов. Время от времени она
останавливалась сорвать цветок-другой, и капитану казалось, вот-вот она его
заметит; но нет, она не смотрела в ту сторону и брела себе дальше. Святая
невинность! Она громко распевала песенку, словно зная, что кругом никого
нет; ее голос уносился к безоблачным небесам, и капитан свернул с дороги,
чтобы не нарушать гармонии этих звуков топотом лошадиных копыт.
Уж коров доить не надо,
Овцы заперты в загон.
Подышать ночной прохладой
Вышли в поле Молль и Джон.
И порой, сэр, над рекой, сэр,
Где синеет лунный свет,
Джон у Молли ласки молит,
Но в ответ лишь: нет, нет, нет.
Капитан свернул с дороги, чтобы не нарушать гармонии топотом копыт, и
опустил поводья, а лошадь тотчас же принялась щипать травку. Потом он
тихонечко соскользнул с седла, подтянул свои ботфорты, с лукавой усмешкой на
цыпочках подкрался к певице и, когда она выводила последнее "э-э-э" в
последнем "нет" вышеприведенного творения Тома д'Эрфи, легонько обнял ее за
талию и воскликнул:
- А вот и я, моя прелесть, к вашим услугам!
Мисс Кэтрин (вы ведь уже давно догадались, что это была она)
вздрогнула, вскрикнула и, наверно, побледнела бы, если б могла. Но так как
это ей не удалось, она только вымолвила еле слышно, вся дрожа:
- Ах, сэр, как вы меня напугали!
- Напугал, мой розовый бутончик? Разрази меня гром, если я помышлял об
этом! Ну скажите-ка, моя крошка, неужели я в самом деле так страшен?
- О нет, ваша честь, я совсем не то хотела сказать; просто я никак не
ожидала встретить вас здесь, да и вообще не думала, что вы так рано
соберетесь в путь. Я ведь как раз иду за курочкой для вашей милости: хозяйка
сказала, что вам угодно курочку на завтрак; только она меня послала к
фермеру Бригсу - это по Бирмингемской дороге - а я решила сходить к фермеру
Пригсу, у него куры лучше откормлены, сэр... то есть, милорд.
- Она сказала, что мне угодно курицу на завтрак? Ах, старая карга - да
я вовсе отказался от завтрака, потому что мне кусок не шел в горло после
вчерашней попо... то есть я хотел сказать - после вчерашнего сытного ужина.
Я спросил только кружку слабого пива и велел прислать его с вами; но эта
ведьма сказала, что вы ушли гулять со своим женихом...
- Что? С этим ублюдком Джоном Хэйсом? Ах, негодная старая лгунья!
- ...что вы ушли гулять со своим женихом и что мне вас не видать
больше; услышав это, я пришел в такое отчаяние, что хотел тут же
застрелиться, - да, да, моя прелесть.
- О, что вы, сэр! Не надо, не надо!
- Вы меня об этом просите, мой нежный ангел?
- Да, прошу, умоляю, если мольбы бедной девушки могут что-либо значить
для такого знатного господина.
- Хорошо, в таком случае я останусь жить - ради вас; хотя, впрочем, к
чему? Гром и молния, без вас мне все равно нет счастья - и вы это знаете,
моя обворожительная, прекрасная, жестокая, злая Кэтрин!
Но Кэтрин вместо ответа воскликнула:
- Ах ты беда! Никак, ваша лошадь вздумала убежать!
И в самом деле: плотно закусив свежей травкой, "Георг Датский"
оглянулся на хозяина, помедлил немного, словно бы в нерешительности, и
вдруг, взмахнув хвостом и взбрыкнув задними ногами, понесся вскачь по дороге
в сторону деревни.
Мисс Холл во всю прыть бросилась ему вдогонку, а капитан бросился за
мисс Холл; лошадь неслась все быстрей и быстрей, и ее преследователям,
верно, пришлось бы туго - но тут из-за поворота дороги показался
пехотно-кавалерийский отряд во главе с мистером Броком. Последний едва
только деревня скрылась позади, приказал кузнецу спешиться и сам вскочил в
седло; для поддержания же субординации в своем войске вытащил пистолет и
пригрозил разнести череп всякому, кто вздумает пуститься наутек.
Поравнявшись с отрядом, "Георг Датский" перешел с галопа на шаг, и Томми
Буллок без труда поймал его за повод и повел навстречу капитану и Кэтрин.
При виде этой пары у мистера Буллока потешно вытянулось лицо; капрал же
как ни в чем не бывало приветствовал мисс Кэтрин, любезно заметив, что в
такой денек приятно гулять.
- Ваша правда, сэр, но не так приятно бегать, - возразила девица, мило
и беспомощно отдуваясь. - Я просто, - уф! - просто ног под собой не чую, до
того загоняла меня эта несносная лошадь.
- Эх, Кэти, Кэти, - сказал Томас. - А я вот, видишь, ухожу в солдаты,
оттого что ты за меня не пошла. - И мистер Буллок широко осклабился в
подкрепление своих слов. Но мисс Кэтрин оставила их без внимания и
продолжала жаловаться на усталость. По правде говоря, ее весьма
раздосадовало появление капрала с его отрядом как раз в ту минуту, когда она
совсем было решила упасть от усталости.
Тут капитана осенила неожиданная мысль, и глаза его радостно
заблестели. Он вскочил на своего жеребца, которого Томми держал за повод.
- Это вы по моей вине устали, мисс Кэтрин, - сказал он, - и клянусь, вы
больше ни шагу не сделаете пешком. Да, да, вы вернетесь домой на лошади, и с
почетным эскортом. Назад, в деревню, джентльмены! Налево кругом! Капрал,
покажите им, как сделать налево кругом. А вы, моя прелесть, сядете на Снежка
позади меня; да не бойтесь, вам будет покойно, как в портшезе. Ставьте свою
прелестную ножку на носок моего сапога. А теперь - хоп! - вот и чудесно!
- Это что же такое, капитан! - завопил Томас, все еще держась за повод,
хотя лошадь уже пошла. - Не езди с ним, Кэти, не езди, слышишь!
Но мисс Кэтрин молча отвернулась и лишь крепче обхватила талию
капитана, а тот, крепко выругавшись, размахнулся хлыстом и дважды,
крест-накрест, стегнул Томаса по лицу и плечам. При первом ударе бедняга еще
цеплялся за повод и только при втором выпустил его из рук, сел на обочину
дороги и горько заплакал, глядя вслед удаляющейся парочке.
- Марш вперед, собака! - заорал на него мистер Брок. И Томас зашагал
вперед; а когда ему привелось увидеть мисс Кэтрин следующий раз, она уже и
впрямь была любезной капитана, и на ней было красное платье для верховой
езды, отделанное серебряным кружевом, и серая шляпа с голубым пером. Но
Томас в это время сидел верхом на расседланной лошади, которую капрал Брок
гонял по кругу, и сосредоточенно глядел в одну точку между ее ушами, так что
плакать ему было некогда; и тут он исцелился наконец от своей несчастной
любви.
На этом уместно будет закончить первую главу, но прежде нам, пожалуй,
следует принести читателю извинения за навязанное ему знакомство со столь
дрянными людьми, как все, кто здесь выведен (за исключением разве мистера
Буллока). Мы больше старались соблюдать верность природе и истории, нежели
господствующим вкусам и манере большинства сочинителей. Возьмем для примера
такой занимательный роман, как "Эрнест Мальтраверс"; он начинается с того,
что герой соблазняет героиню, но при этом оба они - истинные образцы
добродетели; соблазнитель исполнен столь возвышенных мыслей о религии и
философии, а соблазненная столь трогательна в своей невинности, что - как
тут не умилиться! - самые их грешки выглядят привлекательными, и порок
окружен ореолом святости, настолько он бесподобно описан. А ведь, казалось
бы, если уж нам интересоваться мерзкими поступками, так незачем
приукрашивать их, и пусть их совершают мерзавцы, а не добродетельные
философы. Другая категория романистов пользуется обратным приемом, и для
привлечения интереса читателей заставляет мерзавцев совершать добродетельные
поступки. Мы здесь решительно протестуем против обоих этих столь популярных
в наше время методов. На наш взгляд, пусть негодяи в романах будут
негодяями, а честные люди - честными людьми, и нечего нам жонглировать
добродетелью и пороком так, что сбитый с толку читатель к концу третьего
тома уже не разбирает, где порок, а где добродетель; нечего восторгаться
великодушием мошенников и сочувствовать подлым движениям благородных душ. В
то же время мы знаем, что нужно публике; поэтому мы избрали своими героями
негодяев, а сюжет заимствовали из "Ньюгетского календаря" и надеемся
разработать его в назидательном духе. Но, по крайней мере, в наших негодяях
не будет ничего такого, что могло бы показаться добродетелью. А если
английские читатели (после трех или четырех изданий, выпущенных до настоянию
публики) утратят вкус не только к нашим мерзавцам, но и к литературным
мерзавцам вообще, мы сочтем себя удовлетворенными и, схлопотав себе у
правительства пенсию, удалимся на покой с сознанием исполненного долга.
в коей описаны прелести любовных уз
Для целей нашего рассказа нет надобности излагать подробно все
приключения мисс Кэтрин, начиная с того дня, когда она покинула "Охотничий
Рог", чтобы стать любезной капитана; нам, право, не стоило бы труда
изобразить, как наша героиня, последовав за избранником своего сердца, лишь
поддалась невинному порыву, а не желая в дальнейшем расстаться с ним,
доказала тем глубину и силу своего чувства; и мы вполне сумели бы подыскать
трогательные и красноречивые слова в оправдание роковой сшибки, совершенной
обеими сторонами; но мы побоялись, не покоробило бы читателя от подобных
описаний и рассуждений; к тому же, при желании, он может найти их в изобилии
на страницах уже упоминавшегося "Эрнеста Мальтраверса".
Все поведение Густава Адольфа с Кэтрин, равно как и его мгновенный и
блистательный успех, без сомнения, убедили читателя в том, что, во-первых,
названный джентльмен едва ли воспылал к мисс Кэт истинной любовью;
во-вторых, что покорение женских сердец было для него привычным занятием и
рано или поздно он должен был к этому занятию возвратиться; и, наконец,
в-третьих, что подобный союз в силу природы вещей не мог не распасться в
самом непродолжительном времени.
Справедливость требует признать, что так бы оно и случилось, если б
граф мог следовать своим непосредственным побуждениям; ибо, как многие
молодые люди в его положении (не к чести их будь сказано), через неделю он
остыл, через месяц стал тяготиться этой связью, через два потерял терпенье,
через три дело дошло до побоев и брани; и он уже проклинал тот час, когда
его дернуло предложить мисс Кэтрин свою ногу в качестве опоры, чтобы помочь
ей взобраться на лошадь.
- Дьявольщина! - сказал он однажды капралу, поверяя ему свои огорчения.
- Жаль, что мне не отрубили ногу прежде, чем она послужила ступенькой для
этой ведьмы.
- А что, если той же ногой дать ей пинка и спустить с лестницы, ваша
честь? - деликатно подсказал мистер Брок.
- Это ее-то? Да она бы так вцепилась в перила, что мне бы ее и с места
не сдвинуть! Скажу тебе по секрету, Брок, я уже пробовал - ну, не то чтобы
спустить с лестницы, это было бы не по-джентльменски, - но добиться, чтобы
она убралась восвояси в тот дрянной кабак, где мы ее повстречали. Уж я ей
намекал, намекал...
- Как же, ваша честь, не далее чем вчера вы при мне намекнули ей -
кружкой пива. Клянусь преисподней, когда пиво потекло по ее лицу и она
бросилась на вас с кухонным ножом, я так и подумал: сущая чертовка! Вы с ней
лучше не связывайтесь, ваша честь, такая и убить может.
- Убить - меня? Ну нет, Брок, это ты напрасно! Она волоску не даст
упасть с моей головы, она меня боготворит! Да, черт возьми, капрал,
боготворит; и скорей всадит нож в собственную грудь, нежели хоть оцарапает
мне мизинец.
- Что ж, пожалуй, вы правы, - сказал мистер Брок.
- Можешь не сомневаться, - отвечал капитан. - Женщины - они как собаки:
любят, чтобы с ними дурно обращались; да, да, сэр, любят, - мне ли не знать.
Я немало перевидал женщин на своем веку, и всегда чем хуже я с ними
обращался, тем больше они меня любили.
- В таком случае мисс Холл должна вас любить без памяти, сэр, - заметил
капрал.
- Без памяти, - ха-ха, шутник ты, капрал! - именно так она меня и
любит. Вчера, например, после этой истории с пивом и с ножом... кстати, не
мудрено, что я выплеснул кружку ей в лицо, - никакой джентльмен не стал бы
глотать это безвкусное пойло; я ей сто раз толковал, чтобы не нацеживала
пива из бочки, пока я не сяду обедать...
- Так и ангела недолго привести в ярость! - поддакнул Брок.
- ...И вот после этой истории, после того, как ты вырвал у нее из" рук
нож, она кинулась в свою комнату, не стала обедать и часа два просидела
взаперти. Но в третьем часу пополудни (я в это время сидел за бутылкой вина)
гляжу - явилась, чертовка; лицо бледное, глаза распухли, кончик носа весь
красный от сморканья и слез. Ловит мою руку. "Макс, говорит, простишь ли ты
меня?" - "Как? - воскликнул я. - Простить убийцу? Нет, говорю, будь я
проклят, если прощу!" - "Ты, - говорит она тогда, - убьешь меня своей
жестокостью", - и в слезы. "Ах, так я же еще и жесток? - говорю. - А кто
нацедил мне пива за час до обеда?" На это ей нечего было ответить, а я еще
пригрозил, что всякий раз, как она подаст мне такое пиво, я снова выплесну
ей всю кружку в лицо. Тут она опять убежала в свою комнату, где ревела и
бесновалась до самой ночи.
- А ночью вы все-таки простили ее?
- Верно, простил. Я, видишь ли, ужинал в "Розе" в обществе Тома
Триппета и еще нескольких славных малых; и случился там один толстый чурбан
из уорикширских ланд-юнкеров, - сквайров, так это, кажется, здесь
называется? - у которого я выиграл сорок золотых. А я, когда выигрываю,
всегда сразу же добрею, вот мы с Кэт и помирились. Но все-таки я ее отучил
подавать мне выдохшееся пиво - ха-ха-ха!
Из этой беседы читатель уяснит себе лучше, чем из самых красноречивых
авторских описаний, как складывалась жизнь у графа Максимилиана и мисс
Кэтрин и каковы были их взаимные чувства. Спору нет, она его любила. В
предшествующей главе мы пытались показать, что Джон Хэйс, человек ничтожный
и жалкий, истинный пигмей во всех страстях человеческих, вырастал в
исполина, когда дело касалось любовной страсти, и преследовал мисс Кэтрин с
неистовством, казалось бы, вовсе чуждым его натуре; вот так же и мисс Холл,
на свою беду, влюбилась в капитана, и - тут он был прав - чем больше он ее
оскорблял и мучил, тем больше нравился ей. Ибо любовь, на мой взгляд,
сударыня, есть не что иное, как телесный недуг, против которого человечество
так же бессильно, как против оспы, и который поражает нас всех, от
знатнейшего из пэров королевства до Джека Кетча включительно; ей нет дела до
звания человека и до его добродетелей или пороков, каждый должен переболеть
в свой черед; она вспыхивает вдруг, невесть почему и с чего, и бушует
положенный срок, заставляя существо одного пола томиться слепым и яростным
влечением к существу другого пола (чистому, прекрасному, синеокому, кроткому
и нежному - а может быть, злому, сварливому, горбатому, косоглазому и
противному, - это уж как повезет); и, отбушевав свое, угаснет тихо и мирно,
если не нарушать ее естественный ход, но, встретив противодействие, лишь
разбушуется еще сильнее. Не полна ли история, и до и после Троянской войны,
примеров подобной необъяснимой страсти? Ведь Елене по самым скромным
подсчетам было лет девяносто, когда она сбежала с его королевским
высочеством принцем Парисом! А мадам Лавальер была худа, кривобока, с дурным
цветом лица, глаза у нее слезились, а волосы походили на паклю. А
безобразный Уилкс не знал себе равных по успеху у женщин! Примеров можно еще
привести столько, что хватило бы на увесистый том, - но cui bono? {К чему?
(лат.).} Любовью управляет рок, а не воля человека; ее возникновение не
объяснишь, а ее рост не остановишь. Хотите доказательств? Ступайте хоть
нынче на Боу-стрит и спросите тамошних приставов, где чаще всего удается
изловить преступника, - вам скажут: в доме у женщины. Он спешит к своей
милой, хоть знает, что может поплатиться за это жизнью; он не откажется от
любви, хоть на шее у него уже захлестнута петля. А что касается сказанного
выше, что дурное обращение мужчины не ослабляет привязанности женщин, - не
полны ли полицейские протоколы рассказов о случаях, когда прохожий,
вступившийся за жену, избиваемую мужем, сам был избит мужем и женой, дружно
ополчившимися на непрошеного защитника?
Итак, после всестороннего разбора этого вопроса, читатель едва ли
станет спорить против утверждения, что мисс Холл в самом деле любила
доблестного графа и что прав был мистер Брок, уподобляя ее бифштексу,
который чем больше бьют, тем он мягче. Ах, бедняжка, бедняжка! Красивое лицо
и показная любезность покорили ее за один час; впрочем, больше и не нужно,
чтобы потерять свое сердце; больше и не нужно, чтобы полюбить в первый раз,
- а первая любовь женщины длится всю жизнь (у мужчины прочней всего двадцать
четвертая или двадцать пятая); ее не истребишь ничем; она пускает корни,
укрепляется и даже растет, какая бы ни случилась почва, какая бы не трепала
непогода, - растет подчас, как желтофиоль: прямо из камня.
Первое время граф был хотя бы щедр к Кэтрин: подарил ей лошадь, накупил
дорогих нарядов и на людях оказывал то лестное внимание, которое она так
высоко ценила. Но вскоре ему не повезло в игре, или пришлось уплатить
кое-какие долги, или его кошелек отощал по другой причине, - и жизнь на
широкую ногу кончилась очень быстро. Мисс Кэтрин, рассудил он, сызмальства
привыкла прислуживать другим и потому отлично может прислуживать ему, а уж о
себе самой и подавно сумеет позаботиться; и ко времени происшествия с пивной
кружкой она уже давно несла все обязанности домоправительницы графа, включая
попечение об его белье, об его погребе и обо всех тех удобствах, заботу о
которых холостяк всегда рад переложить на женские плечи. И надо ей,
горемычной, отдать справедливость, - она держала графское хозяйство в
отменном порядке, не допускала никаких излишеств - разве только в украшении
своей особы, когда Густав Адольф удостаивал ее чести вместе с ней показаться
в люди (что бывало очень редко), или в выражении своих чувств во время
очередной ссоры (что бывало гораздо чаще). Но при тех отношениях, какие
связывали эту милую парочку, подобные слабости не диво в женщине. Она
наверняка глупа и тщеславна, а отсюда страсть к нарядам, и к тому же втайне
несчастна и горько сожалеет о своем падении, а это делает ее запальчивой и
сварливой.
Так, по крайней мере, обстояло дело с мисс Холл; и бедняжка очень рано
начала пожинать, что посеяла.
Мужчине в подобных случаях редко приходится раскаиваться. Его не
клеймят за вероломство; он не знает мук раненого честолюбия; ближние не
глядят на него с оскорбительным превосходством; общество не выносит ему
уничтожающий приговор; это все - доля той, что поддалась искушению, а
искуситель выходит сухим из воды. Если мужчина сумел ловко обмануть женщину,
это прежде всего учит его презирать жертву своего обмана. И успех и слава
(пусть даже сомнительная) достаются ему, а она только несет кару.
Задумайтесь об этом, сударыня, когда молодые красавцы станут нашептывать вам
сладкие речи. Вас не ждет ничего, кроме горя, обиды и одиночества.
Задумайтесь об этом и будьте благодарны вашему другу Соломонсу за
предостережение.
Итак, дошло до того, что граф стал совершенно равнодушен к Кэтрин и
даже почувствовал к ней презрение, - да и можно ли было ждать от него иных
чувств по отношению к молодой особе, так легко ему уступившей? - а потому
был бы весьма рад случаю от нее избавиться. Но какие-то слабые остатки
совести мешали ему прямо и недвусмысленно сказать: "Убирайся вон!" А
бедняжка упорно не желала понимать намеков, роняемых им в разговорах и
перебранках. Так у них и шло: он продолжал ее оскорблять, а она отчаянно
цеплялась за любую самую тоненькую веточку, только бы не оторваться от
скалы, за которой, казалось ей, ждет небытие или смерть.
Но вот, после вечера в "Розе" с Томом Триипетом и другими славными
малыми, упомянутыми графом в приведенной выше беседе, фортуна словно бы
заулыбалась ему: уорикширский сквайр, которому этот вечер обошелся в сорок
золотых, назавтра пожелал отыграться; и дело, как ни странно, кончилось тем,
что в кошелек его сиятельства перекочевало еще полтораста монет. Столь
изрядная сумма поправила дела молодого аристократа и вернула ему душевное
равновесие, сильно поколебленное денежными затруднениями последних месяцев.
Эту удачу на известное время и до известной степени разделила и бедная Кэт;
правда, в доме не прибавилось прислуги, и она по-прежнему сама занималась
стряпней, не имея других помощников, кроме девчонки на побегушках,
исполнявшей также обязанности поваренка и судомойки; но граф теперь
обходился со своей любовницей помягче, точней сказать - не грубее, чем можно
было ожидать от человека его склада в обращении с женщиной ее положения. К
тому же ожидалось некое событие, вполне естественное при подобных
обстоятельствах, и срок его был не за горами.
Капитан, имея все основания не слишком полагаться на глубину своих
родительских чувств, великодушно занялся приисканием отца для будущего
дитяти и для этой цели вступил в переговоры с мистером Буллоком, напомнив
ему о его былом увлечении и уведомив, что мисс Кэт получит в приданое
двадцать гиней; но Томмж отклонил предложенную честь, божась, что вполне
доволен своим холостяцким положением. На сцену выступил было мистер Брок,
выразивший готовность стать обладателем мисс Холл и ее двадцати гиней; и,
быть может, дело бы на том и уладилось, если бы его не расстроила сама
Кэтрин, которая, услыхав об этом, тут же в гневе и ярости - о, какой ярости!
- бросилась к мировому судье и под присягой сообщила, кто отец ее будущего
ребенка.
К ее великому удивлению, ее господин и повелитель, вместо того чтобы
возмутиться этим поступком, принял весть о нем с неожиданным добродушием; он
только чертыхнулся по поводу шутки, которую с ним сыграла негодница, а
последовавшая за ее возвращением буря страстных, неистовых упреков и
горькие, горькие слезы отчаяния оскорбленной души явно позабавили его.
Мистер Брок был отвергнут с гадливым презрением; что же до мистера Буллока,
то мысль о возможном союзе с ним вызвала у мисс Кэт негодование, еще более