Страница:
Рози была права. Этот район, где испокон веку селились многочисленные иммигранты, представлял из себя гремучую смесь традиций, авангарда и самой беззастенчивой эклектики. Еще по дороге сюда, на светофоре, Морин – в те краткие мгновения, когда паника отпускала ее, – с умилением смотрела на благоухающего марихуаной хиппи, мирно сидящего в автобусе рядом с затянутым в кожу трансвеститом с волосами, выкрашенными в розовый цвет, и проколотыми носом и бровями, и думала, что в этом районе явно удастся затеряться даже говорящему слону.
Теперь Морин то и дело бросала взгляды в сторону дальнего столика с телефоном и недоумевала. Что такое с Диком? Почему у него такое злое и напряженное лицо, ведь все было хорошо?
Рози окликнула ее, выставляя на стойку ведерко со льдом:
– Эй, что с тобой, Мэг?
– Кажется, я рассердила Дика. Или напугала…
– Мэгги, ты слишком много беспокоишься об этом парне. Дик Манкузо здесь вырос. Его не испугаешь, во всяком случае, не так запросто.
Позвольте, а как же Бродвей? Мюзиклы? Импресарио?
Паника вернулась, удушливой волной подкатила к самому горлу. Морин беспомощно посмотрела на Рози, безмятежно протиравшую стаканы.
– Дик Манкузо… вырос в этом районе?
– Ну да. Как, собственно, и Чико Пирелли. Это же его лучший дружок.
– Кто?..
– Да оба друг другу, если разобраться-то. Вот чего, ты сейчас прям помрешь от усталости, я же вижу. Забирай ключи и вали домой. Дик проводит. Я приду поздно, после закрытия, так что ложись и спи. Завтра все решим и обговорим.
Морин безучастно приняла связку ключей холодными пальцами. Рози Каллаган теперь представлялась ей ведьмой из сказок или предводительницей разбойников, заманивавшей путников в свою корчму на погибель…
Дик ее обманул. Он работает на Пирелли. Он отвезет ее в дом Рози, запрет, а потом Пирелли придет и оторвет ей голову. Надо сказать… надо объяснить… Мэгги…
Подошедший Дик едва успел подхватить девушку, мягко повалившуюся со стула. Рози удовлетворенно кивнула.
– Отличный сидр! Она тебе кто?
– Ей надо помочь…
– То есть шел по улице, нашел девушку, глядь – а она в беде?
– Ее ищет один человек.
– Ага. А она не хочет, чтобы он ее нашел. И почему?
– Потому что он очень зол на нее.
– За дело?
– Ты вчерашние «Огни» читала?
– Это насчет… Слушай, не смеши меня. Она – стриптизерша?! Тогда я – балерина.
– Если ты потренируешь батман тондю, то запросто сойдешь за балерину, Рози.
– Я вот щас как дам кому-то…
– О, это моя мечта, но ты все только обещаешь…
– Я тебе в матери гожусь, юный паразит!
– Увы! Далеко не юн, а стать паразитом – моя мечта, но вместо этого все работаю, работаю… Что же до матери – Рози, тут ты перегибаешь. В пятнадцать лет…
– В тринадцать!
– Я и говорю, рановато. Скажем так, старшая сестра. Подсознательный пубертатный идеал женщины. Причина моего инфантильного промискуитета…
– Мы в академиях не обучались, но на слух что-то неприличное ты говоришь.
– Говоря более приземленным языком, восемь женщин бросил я, девять бросили меня. Ибо во всех я искал голубизны глаз моей сестрички Розамунды, ее смеха, подобного журчанию Рианнонна…
– Иди к бесу, Дик Манкузо. Вези девочку домой и не вздумай обижать. Чико нужно охолонуть, а потом уж вы все разберетесь.
– Чао, кариссима Роза!
– Ауфидерзейн, кляйне брудер Рихард.
6
7
Теперь Морин то и дело бросала взгляды в сторону дальнего столика с телефоном и недоумевала. Что такое с Диком? Почему у него такое злое и напряженное лицо, ведь все было хорошо?
Рози окликнула ее, выставляя на стойку ведерко со льдом:
– Эй, что с тобой, Мэг?
– Кажется, я рассердила Дика. Или напугала…
– Мэгги, ты слишком много беспокоишься об этом парне. Дик Манкузо здесь вырос. Его не испугаешь, во всяком случае, не так запросто.
Позвольте, а как же Бродвей? Мюзиклы? Импресарио?
Паника вернулась, удушливой волной подкатила к самому горлу. Морин беспомощно посмотрела на Рози, безмятежно протиравшую стаканы.
– Дик Манкузо… вырос в этом районе?
– Ну да. Как, собственно, и Чико Пирелли. Это же его лучший дружок.
– Кто?..
– Да оба друг другу, если разобраться-то. Вот чего, ты сейчас прям помрешь от усталости, я же вижу. Забирай ключи и вали домой. Дик проводит. Я приду поздно, после закрытия, так что ложись и спи. Завтра все решим и обговорим.
Морин безучастно приняла связку ключей холодными пальцами. Рози Каллаган теперь представлялась ей ведьмой из сказок или предводительницей разбойников, заманивавшей путников в свою корчму на погибель…
Дик ее обманул. Он работает на Пирелли. Он отвезет ее в дом Рози, запрет, а потом Пирелли придет и оторвет ей голову. Надо сказать… надо объяснить… Мэгги…
Подошедший Дик едва успел подхватить девушку, мягко повалившуюся со стула. Рози удовлетворенно кивнула.
– Отличный сидр! Она тебе кто?
– Ей надо помочь…
– То есть шел по улице, нашел девушку, глядь – а она в беде?
– Ее ищет один человек.
– Ага. А она не хочет, чтобы он ее нашел. И почему?
– Потому что он очень зол на нее.
– За дело?
– Ты вчерашние «Огни» читала?
– Это насчет… Слушай, не смеши меня. Она – стриптизерша?! Тогда я – балерина.
– Если ты потренируешь батман тондю, то запросто сойдешь за балерину, Рози.
– Я вот щас как дам кому-то…
– О, это моя мечта, но ты все только обещаешь…
– Я тебе в матери гожусь, юный паразит!
– Увы! Далеко не юн, а стать паразитом – моя мечта, но вместо этого все работаю, работаю… Что же до матери – Рози, тут ты перегибаешь. В пятнадцать лет…
– В тринадцать!
– Я и говорю, рановато. Скажем так, старшая сестра. Подсознательный пубертатный идеал женщины. Причина моего инфантильного промискуитета…
– Мы в академиях не обучались, но на слух что-то неприличное ты говоришь.
– Говоря более приземленным языком, восемь женщин бросил я, девять бросили меня. Ибо во всех я искал голубизны глаз моей сестрички Розамунды, ее смеха, подобного журчанию Рианнонна…
– Иди к бесу, Дик Манкузо. Вези девочку домой и не вздумай обижать. Чико нужно охолонуть, а потом уж вы все разберетесь.
– Чао, кариссима Роза!
– Ауфидерзейн, кляйне брудер Рихард.
6
Морин плыла в темноте, не ощущая веса своего тела. Потом сквозь тьму пробился настойчивый жужжащий звук, превратившийся в рычание мотора, почему-то смутно ей знакомое. Следом за звуками вернулись ощущения. Тепла – там, где ее спина прижималась к чему-то теплому и широкому. И еще там, где ее обнимали… да, определенно, это были руки.
Она резко открыла глаза и поняла, что идет дождь, на улице почти совсем стемнело, и сидит она верхом на мотоцикле, только Дика Манкузо перед ней нет, потому что он сзади, и именно его руки ее и обнимают. Морин сильно вздрогнула и рванулась на волю. Дик не препятствовал, просто разжал объятия.
Они стояли перед небольшим двухэтажным домом старой постройки. Неведомый зодчий явно тяготел к классике, одновременно сознавая свое несовершенство, – и потому дом получился странный и немного смешной: приземистый пузатый особнячок с залихватской красной черепичной крышей, высокое крыльцо, а навес над крыльцом поддерживают две абсолютно дорические колонны. Одна потемнее, зато целая, другая недавно побеленная, но выщербленная с одной стороны.
Морин медленно поднялась по лестнице, взялась рукой за колонну потемнее и обернулась. Ее темные глаза горели мрачным огнем, и Дику стало немного неуютно. Он кашлянул.
– Короче… вот. Это дом Рози. Ты немножечко заснула в баре, так что я привез тебя сюда.
– Понятно. Чико Пирелли тоже сюда приедет?
Он отшатнулся, словно от удара, на высоких скулах вспыхнул румянец.
– Зачем ты так, Мэг…
– Я не Мэг.
– Ну Мэгги. Маргарет. Как там еще…
– И не Маргарет. Меня зовут Морин Рейли.
Морин… Хорошее имя, вяло отметил Дик Манкузо, сын ирландки Дженны Морриган. Старинное, красивое, языческое. Вполне подходит этой ведьме… с лицом непорочной девы.
– Хорошо. Морин.
– А ты, значит, Дик Манкузо?
– Ричард Манкузо, к вашим услугам, леди.
– Спасибо, обойдусь. Значит, импресарио…
Он вытаращил глаза в абсолютно непритворном изумлении.
– Чего?! Какой еще импресарио? Я журналист. Репортер «Вечерних Огней». Работаю в той самой газете, которая опубликовала твое интервью насчет… мафии.
– То есть насчет твоего дружка детства Чико Пирелли. И ты приехал, чтобы аккуратненько доставить меня к нему на расправу. Он в доме?
– Сбрендила? Это дом Рози. И к тебе я приехал, чтобы договориться об опровержении, только и всего.
– Напомни, что это такое? Это когда дико извиняешься и говоришь, что все перепутала по природной глупости, а Чико Пирелли на самом деле большой души человек, меценат, умница, любит играть на контрабасе и все свободное время посвящает переводу старушек через дорогу?
– Ну… если захочешь, можно и так. Он, понимаешь ли, в мэры собрался…
– Ах, вот оно что! А я-то думаю, чего это он так взбесился. Тогда конечно. Тогда – да.
– Что – да? Я как-то потерял нить.
– Ничего страшного. Я тебе легко все поясню. Я практически голышом удрала из захудалого стрип-бара через окно дамского сортира, потому что в противном случае твой дружок детства оторвал бы мне голову в самое ближайшее время. Он ведь уже мчался в клуб! Так торопился, что даже не предупредил тебя, своего друга и доверенное лицо. Или предупредил? И именно поэтому ты привез меня сюда, в тихий район, где можно два часа орать «Помогите!», но никто не выйдет, потому что все здесь знают, кто такие на самом деле Чико Пирелли и Дик Манкузо? Что молчишь?
– Мэг… Морин, не злись. Ну да, он мой друг, я действовал по его поручению, и про то, что он едет, я знал, но про тебя я ему ничего не сказал. Именно для того, чтобы увезти тебя сюда. Честертона читала, про отца Брауна? Где лучше всего спрятать листок? В лесу. Чико просто не придет в голову искать тебя здесь…
– Господи, что же делать-то мне!
– И насчет импресарио – с чего ты взяла? Я же ни слова…
– Мне сказали… Короче, я должна была с ним встретиться. Откуда мне было знать, что ты – не он? Да еще и звонок из клуба…
Дик осторожно приблизился к девушке. Она выглядела очень измотанной, несчастной и юной. А еще – сексуальной. До такой степени, что он едва сдерживался. Дик Манкузо, насмешник и донжуан, отдал бы остаток жизни за возможность еще некоторое время обнимать светловолосого ангела, мирно спящего у него на груди. И к черту Чико Пирелли!
Раскат грома напугал Морин, и она инстинктивно подалась вперед, к Дику. За сегодняшний день она уже привыкла искать помощи в его уверенных объятиях. И они не замедлили.
Дождь монотонно барабанил по крыше, листьям падуба, асфальту, остывающему мотоциклу… Внезапно Дик оказался совсем близко, хотя и не сделал ни одного шага. Все чувства Морин обострились. Аромат его кожи, тепло его тела… Она судорожно вздохнула и запрокинула голову, ловя губами дождевые капли. Дождь был сладким на вкус.
Лицо Дика все ближе, губы почти касаются ее губ. Разум еще здесь, и он предупреждает: беги! Избавься от всеподавляющей чувственности, исходящей от этого мужчины.
Морин сделала всего лишь шаг назад – и оказалась прижатой к колонне. Рука Дика сильнее стиснула ее запястье, а еще через мгновенье их губы встретились.
Его жадный рот только что пил ее прерывистое дыхание из полуоткрытых губ, а теперь уже вкрадчиво скользил по мочке уха, по виску, прикусывал, согревал, ласкал кончиком языка. В ее легких словно не хватало кислорода, и ноги слабели, а в груди разгоралось пламя яростного и жадного желания.
Дик потерял голову мгновенно и с удовольствием. Он ласкал Морин с исступлением и нежностью, не осознавая, что изо всех сил прижимает ее к шершавой и холодной поверхности колонны. Он целовал ее так, как не целовал никогда и никого – потому что никогда и никого не хотел с такой неутолимой жаждой и страстью. Если сейчас он не возьмет ее, то умрет от разрыва сердца…
Они неистово обнимались, забыв, что делают это практически посреди улицы. Впрочем, дождь загнал всех потенциальных свидетелей этого несомненного нарушения общественного порядка и нравственности домой, и потому в целом огромном мире Морин и Дик сейчас были одни.
Дик со сдавленным вскриком подхватил ее за бедра, с силой разжал судорожно стиснутые ноги коленом, заставил ее обхватить его ногами. Словно наездник – лошадь, мелькнуло в голове Морин… Она обвила его за шею руками, зажмурилась, откинула голову назад и отдалась его безудержным ласкам. Постепенно их тела стали двигаться в едином ритме, потом она почувствовала, что он ласкает ее рукой, настойчиво, жадно, словно готовя ее к чему-то более сладостному… На секунду ей стало страшно, но это прошло, потому что с зеленоглазым и насмешливым ирландцем не могло быть страшно, а могло быть только так, как надо…
А потом Дик все вспомнил. К сожалению, именно в тот момент, когда выяснилось восхитительное и волнующее – под пуловером на Морин ничего нет, и под джинсами тоже ничего нет, и стало быть, преград между ними еще меньше, чем можно было предположить… Не считая одной.
Чико.
Дика всегда интересовало, как на самом деле выглядели огненные письмена на стене, описанные в Библии. Теперь он это точно знал. Но вместо маловразумительных «Мене, текел, фарес» в его мозгу загорелась вполне понятная комбинация букв: ЧИКО ПИРЕЛЛИ.
И дело даже не в том, что Чико, мягко говоря, может не понравиться то, чем Дик занимается с его вероломной любовницей на крыльце дома Рози Каллаган. И даже не в том, что любовница Чико, скорее всего, действительно вероломная. Просто во всем этом нужно разобраться до конца. И только после этого… Дик задержал дыхание и не стал даже мысленно произносить название того, ЧЕМ они с Морин займутся после того, как он во всем разберется.
Он просто поставил ее обратно на твердую землю, коротко и жадно поцеловал в полуоткрытые губы, сказал «Я вернусь», повернулся и ушел. А Морин осталась. В расстегнутых джинсах, с обнаженной грудью и мокрым пуловером, валяющимся в луже возле крыльца.
Слезы так и текли у нее из глаз, и огни далеких фонарей расплывались в дрожащее марево. Синий «жучок», украшенный боевыми вмятинами и царапинами, затормозил возле гаража. Открылась водительская дверца, на мостовую решительно ступила полная ножка… Рози Каллаган вылезла из машины и направилась к Морин, скорчившейся на крыльце.
– Дверь не открылась, да? Чертов слесарь, чтоб ему провалиться прямо в ад! Уж я ему позвоню, прям сейчас, чтоб не заснул до утра…
– Я даже не пробовала отпереть ее, Рози.
Морин начала медленно подниматься с корточек – и рот Рози открылся до пределов возможного. Морин вяло махнула рукой и пробормотала:
– Прости, Рози…
– Не извиняйся, девочка! Извиняться должен кое-кто другой. И если ты позволишь мне заняться этим, он завтра на коленях приползет…
– Рози! Я тебя очень прошу, дай мне самой с этим разобраться.
– Не вопрос! Я старая кошелка, Морин. Я просто не привыкла к таким независимым девчонкам, как ты. Ты в таких случаях просто говори: не твое, мол, дело.
После этих слов Рози немедленно сгребла Морин за плечи и энергично встряхнула.
– Что случилось, дорогуша? Не следовало отпускать тебя одну! Эх, надо было усадить тебя в машину…
– Рози, ты тут ни при чем.
Морин поднялась, и они с Рози медленно побрели к дверям. По дороге Морин подобрала сумку, а Рози принялась греметь ключами. Открыв дверь, она обернулась и тут же бросилась вниз по ступенькам, чтобы поднять брошенную кофту Морин.
– Не забудь ее на улице, дорогуша. Завтра она тебе понадобится. Дурачок по радио сказал, что к нам летит очередное похолодание, а дождь не прекратится.
Морин поплелась за Рози в ванную комнату и с некоторой тревогой увидела, как та решительно запихивает пуловер, напоминавший очень пожилую половую тряпку, в стиральную машину.
– Рози… а может, его надо в химчистку?
На лице Рози выразилось безбрежное удивление.
– Ты думаешь, после машины он сможет выглядеть еще хуже?
– Нет, но он может сесть и превратиться в уродливую распашонку для карлика.
– Я на это очень надеюсь, потому что после этого я его выкину, а тебе куплю новую, красивую.
Рози подмигнула Морин и щелкнула ее по носу, стремительно уносясь в сторону кухни. Морин попыталась возразить ей вслед.
– Я тебе не позволю тратить деньги…
– Думаю, позволишь. Потому что либо я буду расспрашивать тебя о предпочтениях в одежде, либо о том, почему ты оказалась в полуголом виде на крылечке перед дверью. Выбирай.
– Это шантаж!
– Точно, дорогуша.
– И так будет всегда?
– Только время от времени. И между прочим, это только к лучшему, потому что ты получишь приличную одежонку и выкинешь всю эту дрань.
– А что такого в моей одежде? Смотри, даже не скажешь, что я пережила в ней настоящий шторм.
– Ага. Не скажешь. Совсем не скажешь. Что ты будешь есть? Паста примавера или буйябез, на выбор. Что тебе больше нравится?
– И то, и другое. А здесь поблизости есть хороший итальянский ресторанчик?
Рози рассмеялась.
– Ну нет, дорогуша. После трудового дня мне совершенно не хочется ресторанной еды. Я приготовлю все сама.
Морин удивилась.
– Ты можешь приготовить буйябез? Неужели ты умеешь?
– Училась немного. Когда обхаживала Сайласа – это мой третий муж. Короткий был брак, слава богам, но готовить я люблю до сих пор. Это хобби все же лучше, чем йога и аранжировка цветов.
Морин, успевшая завернуться в сухое полотенце, уселась на высокий стул и поинтересовалась:
– А как твои мужья относились к тому, что ты официантка? То есть барменша…
– О, они от всей души ненавидели мою работу. Делали все, чтобы я ее бросила. Думали, что если купят мне дом, машину и прочую дребедень, переселят меня в этот район и заставят распрямить кудри, то я немедленно начну одеваться в модных бутиках и пить чай ровно в пять часов вечера.
Рози возмущенно фыркнула, а Морин улыбнулась, представив себе Рози, пьющую жидкий чай из маленькой чашечки китайского фарфора.
– Вообще-то их можно понять… наверное.
– Конечно! Если переезжаешь в золотую клетку, поневоле привыкаешь жить по здешним меркам. Да только я в жизни не согласилась бы жертвовать своими привычками для того, чтобы произвести впечатление. Наверное, я слишком большая эгоистка, чтобы причинять себе неудобства. Потому и бросала их первой. К тому же и ежу понятно: если ты не знаешь, кто ты есть, если у тебя нет твердых взглядов на жизнь, тогда у тебя шансов выжить среди людей, желающих переделать тебя на свой лад, не больше, чем у снеговика в преисподней. А потом ты просыпаешься однажды утром и удивляешься: что это за незнакомец глядит на тебя из зеркала?
Сердце Морин сжалось. Рози говорила очень близкие ей вещи. Только вот… сегодня бросили ее, Морин. Она не успела первой…
– Я понимаю, о чем ты говоришь.
Ее интонация привлекла внимание Рози. Она вынырнула из глубин холодильника и некоторое время пристально смотрела на Морин, а потом энергично взмахнула замороженным судаком.
– Будь я проклята, если не верю тебе, девочка! Но клянусь, однажды мы раскопаем все секреты, которые ты похоронила в своем храбром сердечке. А сейчас – горячий душ и буйябез!!! Вверх по лестнице и первая дверь направо. Вперед!
Морин притормозила на пороге и обернулась к Рози.
– Неужели я так загадочно выгляжу?
– Дорогуша, единственное, что я про тебя знаю, так это то, что тебя, вполне возможно, зовут Мэгги, ты явно не из Чикаго, ты никогда в жизни не работала стриптизершей и у тебя сейчас нелегкие времена. Я не предлагаю немедленно рассказать мне все, но иногда разговор по душам помогает. Неприятности надо делить с друзьями. Это делает ношу легче.
Она резко открыла глаза и поняла, что идет дождь, на улице почти совсем стемнело, и сидит она верхом на мотоцикле, только Дика Манкузо перед ней нет, потому что он сзади, и именно его руки ее и обнимают. Морин сильно вздрогнула и рванулась на волю. Дик не препятствовал, просто разжал объятия.
Они стояли перед небольшим двухэтажным домом старой постройки. Неведомый зодчий явно тяготел к классике, одновременно сознавая свое несовершенство, – и потому дом получился странный и немного смешной: приземистый пузатый особнячок с залихватской красной черепичной крышей, высокое крыльцо, а навес над крыльцом поддерживают две абсолютно дорические колонны. Одна потемнее, зато целая, другая недавно побеленная, но выщербленная с одной стороны.
Морин медленно поднялась по лестнице, взялась рукой за колонну потемнее и обернулась. Ее темные глаза горели мрачным огнем, и Дику стало немного неуютно. Он кашлянул.
– Короче… вот. Это дом Рози. Ты немножечко заснула в баре, так что я привез тебя сюда.
– Понятно. Чико Пирелли тоже сюда приедет?
Он отшатнулся, словно от удара, на высоких скулах вспыхнул румянец.
– Зачем ты так, Мэг…
– Я не Мэг.
– Ну Мэгги. Маргарет. Как там еще…
– И не Маргарет. Меня зовут Морин Рейли.
Морин… Хорошее имя, вяло отметил Дик Манкузо, сын ирландки Дженны Морриган. Старинное, красивое, языческое. Вполне подходит этой ведьме… с лицом непорочной девы.
– Хорошо. Морин.
– А ты, значит, Дик Манкузо?
– Ричард Манкузо, к вашим услугам, леди.
– Спасибо, обойдусь. Значит, импресарио…
Он вытаращил глаза в абсолютно непритворном изумлении.
– Чего?! Какой еще импресарио? Я журналист. Репортер «Вечерних Огней». Работаю в той самой газете, которая опубликовала твое интервью насчет… мафии.
– То есть насчет твоего дружка детства Чико Пирелли. И ты приехал, чтобы аккуратненько доставить меня к нему на расправу. Он в доме?
– Сбрендила? Это дом Рози. И к тебе я приехал, чтобы договориться об опровержении, только и всего.
– Напомни, что это такое? Это когда дико извиняешься и говоришь, что все перепутала по природной глупости, а Чико Пирелли на самом деле большой души человек, меценат, умница, любит играть на контрабасе и все свободное время посвящает переводу старушек через дорогу?
– Ну… если захочешь, можно и так. Он, понимаешь ли, в мэры собрался…
– Ах, вот оно что! А я-то думаю, чего это он так взбесился. Тогда конечно. Тогда – да.
– Что – да? Я как-то потерял нить.
– Ничего страшного. Я тебе легко все поясню. Я практически голышом удрала из захудалого стрип-бара через окно дамского сортира, потому что в противном случае твой дружок детства оторвал бы мне голову в самое ближайшее время. Он ведь уже мчался в клуб! Так торопился, что даже не предупредил тебя, своего друга и доверенное лицо. Или предупредил? И именно поэтому ты привез меня сюда, в тихий район, где можно два часа орать «Помогите!», но никто не выйдет, потому что все здесь знают, кто такие на самом деле Чико Пирелли и Дик Манкузо? Что молчишь?
– Мэг… Морин, не злись. Ну да, он мой друг, я действовал по его поручению, и про то, что он едет, я знал, но про тебя я ему ничего не сказал. Именно для того, чтобы увезти тебя сюда. Честертона читала, про отца Брауна? Где лучше всего спрятать листок? В лесу. Чико просто не придет в голову искать тебя здесь…
– Господи, что же делать-то мне!
– И насчет импресарио – с чего ты взяла? Я же ни слова…
– Мне сказали… Короче, я должна была с ним встретиться. Откуда мне было знать, что ты – не он? Да еще и звонок из клуба…
Дик осторожно приблизился к девушке. Она выглядела очень измотанной, несчастной и юной. А еще – сексуальной. До такой степени, что он едва сдерживался. Дик Манкузо, насмешник и донжуан, отдал бы остаток жизни за возможность еще некоторое время обнимать светловолосого ангела, мирно спящего у него на груди. И к черту Чико Пирелли!
Раскат грома напугал Морин, и она инстинктивно подалась вперед, к Дику. За сегодняшний день она уже привыкла искать помощи в его уверенных объятиях. И они не замедлили.
Дождь монотонно барабанил по крыше, листьям падуба, асфальту, остывающему мотоциклу… Внезапно Дик оказался совсем близко, хотя и не сделал ни одного шага. Все чувства Морин обострились. Аромат его кожи, тепло его тела… Она судорожно вздохнула и запрокинула голову, ловя губами дождевые капли. Дождь был сладким на вкус.
Лицо Дика все ближе, губы почти касаются ее губ. Разум еще здесь, и он предупреждает: беги! Избавься от всеподавляющей чувственности, исходящей от этого мужчины.
Морин сделала всего лишь шаг назад – и оказалась прижатой к колонне. Рука Дика сильнее стиснула ее запястье, а еще через мгновенье их губы встретились.
Его жадный рот только что пил ее прерывистое дыхание из полуоткрытых губ, а теперь уже вкрадчиво скользил по мочке уха, по виску, прикусывал, согревал, ласкал кончиком языка. В ее легких словно не хватало кислорода, и ноги слабели, а в груди разгоралось пламя яростного и жадного желания.
Дик потерял голову мгновенно и с удовольствием. Он ласкал Морин с исступлением и нежностью, не осознавая, что изо всех сил прижимает ее к шершавой и холодной поверхности колонны. Он целовал ее так, как не целовал никогда и никого – потому что никогда и никого не хотел с такой неутолимой жаждой и страстью. Если сейчас он не возьмет ее, то умрет от разрыва сердца…
Они неистово обнимались, забыв, что делают это практически посреди улицы. Впрочем, дождь загнал всех потенциальных свидетелей этого несомненного нарушения общественного порядка и нравственности домой, и потому в целом огромном мире Морин и Дик сейчас были одни.
Дик со сдавленным вскриком подхватил ее за бедра, с силой разжал судорожно стиснутые ноги коленом, заставил ее обхватить его ногами. Словно наездник – лошадь, мелькнуло в голове Морин… Она обвила его за шею руками, зажмурилась, откинула голову назад и отдалась его безудержным ласкам. Постепенно их тела стали двигаться в едином ритме, потом она почувствовала, что он ласкает ее рукой, настойчиво, жадно, словно готовя ее к чему-то более сладостному… На секунду ей стало страшно, но это прошло, потому что с зеленоглазым и насмешливым ирландцем не могло быть страшно, а могло быть только так, как надо…
А потом Дик все вспомнил. К сожалению, именно в тот момент, когда выяснилось восхитительное и волнующее – под пуловером на Морин ничего нет, и под джинсами тоже ничего нет, и стало быть, преград между ними еще меньше, чем можно было предположить… Не считая одной.
Чико.
Дика всегда интересовало, как на самом деле выглядели огненные письмена на стене, описанные в Библии. Теперь он это точно знал. Но вместо маловразумительных «Мене, текел, фарес» в его мозгу загорелась вполне понятная комбинация букв: ЧИКО ПИРЕЛЛИ.
И дело даже не в том, что Чико, мягко говоря, может не понравиться то, чем Дик занимается с его вероломной любовницей на крыльце дома Рози Каллаган. И даже не в том, что любовница Чико, скорее всего, действительно вероломная. Просто во всем этом нужно разобраться до конца. И только после этого… Дик задержал дыхание и не стал даже мысленно произносить название того, ЧЕМ они с Морин займутся после того, как он во всем разберется.
Он просто поставил ее обратно на твердую землю, коротко и жадно поцеловал в полуоткрытые губы, сказал «Я вернусь», повернулся и ушел. А Морин осталась. В расстегнутых джинсах, с обнаженной грудью и мокрым пуловером, валяющимся в луже возле крыльца.
Слезы так и текли у нее из глаз, и огни далеких фонарей расплывались в дрожащее марево. Синий «жучок», украшенный боевыми вмятинами и царапинами, затормозил возле гаража. Открылась водительская дверца, на мостовую решительно ступила полная ножка… Рози Каллаган вылезла из машины и направилась к Морин, скорчившейся на крыльце.
– Дверь не открылась, да? Чертов слесарь, чтоб ему провалиться прямо в ад! Уж я ему позвоню, прям сейчас, чтоб не заснул до утра…
– Я даже не пробовала отпереть ее, Рози.
Морин начала медленно подниматься с корточек – и рот Рози открылся до пределов возможного. Морин вяло махнула рукой и пробормотала:
– Прости, Рози…
– Не извиняйся, девочка! Извиняться должен кое-кто другой. И если ты позволишь мне заняться этим, он завтра на коленях приползет…
– Рози! Я тебя очень прошу, дай мне самой с этим разобраться.
– Не вопрос! Я старая кошелка, Морин. Я просто не привыкла к таким независимым девчонкам, как ты. Ты в таких случаях просто говори: не твое, мол, дело.
После этих слов Рози немедленно сгребла Морин за плечи и энергично встряхнула.
– Что случилось, дорогуша? Не следовало отпускать тебя одну! Эх, надо было усадить тебя в машину…
– Рози, ты тут ни при чем.
Морин поднялась, и они с Рози медленно побрели к дверям. По дороге Морин подобрала сумку, а Рози принялась греметь ключами. Открыв дверь, она обернулась и тут же бросилась вниз по ступенькам, чтобы поднять брошенную кофту Морин.
– Не забудь ее на улице, дорогуша. Завтра она тебе понадобится. Дурачок по радио сказал, что к нам летит очередное похолодание, а дождь не прекратится.
Морин поплелась за Рози в ванную комнату и с некоторой тревогой увидела, как та решительно запихивает пуловер, напоминавший очень пожилую половую тряпку, в стиральную машину.
– Рози… а может, его надо в химчистку?
На лице Рози выразилось безбрежное удивление.
– Ты думаешь, после машины он сможет выглядеть еще хуже?
– Нет, но он может сесть и превратиться в уродливую распашонку для карлика.
– Я на это очень надеюсь, потому что после этого я его выкину, а тебе куплю новую, красивую.
Рози подмигнула Морин и щелкнула ее по носу, стремительно уносясь в сторону кухни. Морин попыталась возразить ей вслед.
– Я тебе не позволю тратить деньги…
– Думаю, позволишь. Потому что либо я буду расспрашивать тебя о предпочтениях в одежде, либо о том, почему ты оказалась в полуголом виде на крылечке перед дверью. Выбирай.
– Это шантаж!
– Точно, дорогуша.
– И так будет всегда?
– Только время от времени. И между прочим, это только к лучшему, потому что ты получишь приличную одежонку и выкинешь всю эту дрань.
– А что такого в моей одежде? Смотри, даже не скажешь, что я пережила в ней настоящий шторм.
– Ага. Не скажешь. Совсем не скажешь. Что ты будешь есть? Паста примавера или буйябез, на выбор. Что тебе больше нравится?
– И то, и другое. А здесь поблизости есть хороший итальянский ресторанчик?
Рози рассмеялась.
– Ну нет, дорогуша. После трудового дня мне совершенно не хочется ресторанной еды. Я приготовлю все сама.
Морин удивилась.
– Ты можешь приготовить буйябез? Неужели ты умеешь?
– Училась немного. Когда обхаживала Сайласа – это мой третий муж. Короткий был брак, слава богам, но готовить я люблю до сих пор. Это хобби все же лучше, чем йога и аранжировка цветов.
Морин, успевшая завернуться в сухое полотенце, уселась на высокий стул и поинтересовалась:
– А как твои мужья относились к тому, что ты официантка? То есть барменша…
– О, они от всей души ненавидели мою работу. Делали все, чтобы я ее бросила. Думали, что если купят мне дом, машину и прочую дребедень, переселят меня в этот район и заставят распрямить кудри, то я немедленно начну одеваться в модных бутиках и пить чай ровно в пять часов вечера.
Рози возмущенно фыркнула, а Морин улыбнулась, представив себе Рози, пьющую жидкий чай из маленькой чашечки китайского фарфора.
– Вообще-то их можно понять… наверное.
– Конечно! Если переезжаешь в золотую клетку, поневоле привыкаешь жить по здешним меркам. Да только я в жизни не согласилась бы жертвовать своими привычками для того, чтобы произвести впечатление. Наверное, я слишком большая эгоистка, чтобы причинять себе неудобства. Потому и бросала их первой. К тому же и ежу понятно: если ты не знаешь, кто ты есть, если у тебя нет твердых взглядов на жизнь, тогда у тебя шансов выжить среди людей, желающих переделать тебя на свой лад, не больше, чем у снеговика в преисподней. А потом ты просыпаешься однажды утром и удивляешься: что это за незнакомец глядит на тебя из зеркала?
Сердце Морин сжалось. Рози говорила очень близкие ей вещи. Только вот… сегодня бросили ее, Морин. Она не успела первой…
– Я понимаю, о чем ты говоришь.
Ее интонация привлекла внимание Рози. Она вынырнула из глубин холодильника и некоторое время пристально смотрела на Морин, а потом энергично взмахнула замороженным судаком.
– Будь я проклята, если не верю тебе, девочка! Но клянусь, однажды мы раскопаем все секреты, которые ты похоронила в своем храбром сердечке. А сейчас – горячий душ и буйябез!!! Вверх по лестнице и первая дверь направо. Вперед!
Морин притормозила на пороге и обернулась к Рози.
– Неужели я так загадочно выгляжу?
– Дорогуша, единственное, что я про тебя знаю, так это то, что тебя, вполне возможно, зовут Мэгги, ты явно не из Чикаго, ты никогда в жизни не работала стриптизершей и у тебя сейчас нелегкие времена. Я не предлагаю немедленно рассказать мне все, но иногда разговор по душам помогает. Неприятности надо делить с друзьями. Это делает ношу легче.
7
Мэгги проспала всю ночь без сновидений и кошмаров, прижав к себе плюшевого одноглазого медвежонка и поставив на половину восьмого все имеющиеся в доме сестры будильники. Опаздывать в первый рабочий день – неприлично. То есть для Морин, разумеется, Мэгги еще в жизни никуда вовремя не приходила.
Она благополучно проспала все сигналы, но один из вредных механизмов был запрограммирован на повторы через каждые десять минут… На восьмом повторе Мэгги приснилось, что ей звонит Чико, и она проснулась. Некоторое время лежала, блаженно щурясь на солнышко, заливавшее всю спальню, – а потом заорала в голос и вскочила. Какое солнышко! Ей же к девяти надо было на работу в чертов колледж! А сейчас без пяти девять!
Она металась по комнатам, пытаясь найти подходящее шмотье, но под руку подворачивались только какие-то кошмарные кофточки с отложными воротничками и дурацкая юбка в клетку. В результате в девять пятнадцать Мэгги Рейли вылетела из дома в джинсах на голое тело и своем же собственном алом трикотажном джемпере – воротник-стойка, голая спина, без рукавов, облегает, как вторая кожа. То, что под ним находится исключительно первая кожа, без всяких лифчиков, преподавательскому составу придется пережить. Впрочем, грудь у нее всегда была отличной формы, упругая и накачанная, не тряслась и не расползалась в разные стороны. Хотя, наверное, именно это и не понравится преподавательскому составу…
Она влетела в здание колледжа, не замечая восхищенных взглядов студентов и не слыша довольно смелых возгласов за спиной. Работа в стриптизе дает иммунитет на такие вещи. Мэгги умела ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ СЛЫШАТЬ, если ей этого не хотелось.
А вот в учительской она оробела. И прямо-таки всем телом и душой вспомнила собственные школьные годы и всех этих мисс Кларксон, мисс Рединг, мисс Штольц и директрису миссис Руни.
На нее повернулись восемь женских голов и одна мужская. Семь пар глаз полыхнули чистым неодобрением, одна – неодобрением пополам с удивлением, и одна – телячьим восторгом. Нетрудно догадаться, что восторг выражали очи Бенжамена Кранца, начальника этого бабьего царства, с которым Мэгги вчера провела НАИСКУЧНЕЙШЕЕ свидание в своей жизни.
Нет, Бен Кранц был лапочка и тюпочка, смотрел с обожанием, говорил невпопад, над дороговизной меню не охал и даже глазом не моргнул, когда Мэгги заказала себе текилу без сока. Но он был скучен, скучен, скучен, как осенний дождь, нуден, как зубная боль, неинтересен, как телефонный справочник города, в котором живут одни только Джонсы и Стивенсы, и Мэгги не на шутку собралась надеть ему на голову вазочку с десертом, однако сдержала себя во имя сестринской любви. Морин хочет эту работу. Морин нравится этот козел. Морин безропотно отправилась выручать Мэгги – значит, и Мэгги ее выручит.
Только сейчас, переминаясь у двери, Мэг Рейли впервые подумала о том, что, возможно, немного переоценила свои актерские способности. Ибо ЭТА аудитория станет следить за ней в десять раз внимательнее, чем любая другая. Тут вам не Бродвей, тут все по-взрослому.
С удивлением на девицу в алом белье на голое тело смотрела Всесильная Сью, Сюзанна Болинжер. Секретарь и первый помощник профессора Бена Кранца. Дело в том, что по роду деятельности, а также по причине давней и ревнивой влюбленности в своего босса Сью знала практически всех сотрудников колледжа, даже тех, кто, наподобие мисс Морин Рейли, приходил исключительно на собственные уроки и уходил сразу после них. Так вот, Морин Рейли была абсолютной и несомненной серой мышью и белой молью, тихой и скромной девицей в блеклых и неинтересных нарядах. Морин Рейли мыла голову от силы два раза в неделю, не использовала косметику и преображалась только во время своих лекций. Сью пару раз сидела на них и была поражена этими переменами. Невыразительные темные глаза Морин Рейли вспыхивали, голос обретал чеканную звонкость пресловутого кимвала, а стихи она вообще читала превосходно. Все эти Байроны, Шелли, Бернсы и прочие романтики были для Морин Рейли ближе родственников, она рассказывала про них с восторгом – но без излишнего пиетета, как про хорошо знакомых, интересных и искренне любимых людей. Выходило интересно, Сью это признавала с присущей ей объективностью.
Однако вне лекции Морин Рейли была серой мышью и белой молью. Тоже вполне научный факт, проверенный четырьмя годами совместной работы. И этот факт категорически не увязывался с замершей у двери красавицей в алом, у которой все соски наружу, джинсы держатся где-то на границе лобка, а слово «СЕКС» буквально горит на лбу!
Сью закусила губу и сломала карандаш в пухлых пальцах. На Бена она не могла смотреть. Как он мог!
Бен Кранц прочистил горло и несколько визгливым голосом изрек:
– Добро пожаловать в наш дружный мирок, мисс Рейли. Надеюсь, вам у нас будет хорошо. Садитесь за стол, мисс Болинжер объяснит вам…
– Не объяснит. Мисс Болинжер занята. Я планирую свое время, мисс Рейли. Вы опоздали на сорок минут. Теперь мне некогда, и вам лучше пока заняться каталогизацией. Во время обеденного перерыва я вам объясню ваши обязанности.
Мэг немедленно перестала бояться. Война – это по-честному. Толстая Сью наверняка втюрена в босса, и для нее появление Мэг-Морин – нож острый. Что ж, это нам знакомо. В клубе бывало и не такое, учитывая, что там всех девочек в основном ревновала Бренда.
До обеда Мэгги откровенно валяла дурака, потому что понятия не имела, что за зверь такой – каталогизация, а спрашивать, ясное дело, было бесполезно. В обед Бен Кранц сделал попытку умыкнуть ее из-под ига Сью, но та проявила непреклонность, и профессор трусливо бежал с поля боя.
В течение сорока минут Сью разливалась соловьем, размахивала руками и нарочно перескакивала с предмета на предмет, чтобы новенькая окончательно запуталась. Мэгги слушала ее со скучающим лицом, потом посмотрела на часы и вежливо поинтересовалась, куда лучше подать иск: сюда, на кафедру – или уж прямо на дом мистеру Кранцу? Сью замерла с открытым ртом, а Мэг пояснила:
– Он – мой наниматель. Мы подписали контракт. По нему я обязана выполнить некую работу и имею право получить исчерпывающую и ЧЛЕНОРАЗДЕЛЬНУЮ информацию о моих обязанностях. Мистер Кранц, в свою очередь, имеет право потребовать с меня выполнения этой работы в срок, уволить меня в случае невыполнения работы по моей вине, а также обязан предоставить мне необходимую информацию о моих обязанностях. Ну, и разумеется, профсоюзы меня поддержат. Работника нельзя лишать права на перерыв, на обед и на отдых. Потянет на неплохую сумму, а?
Сью обратилась в соляной столп. Мэгги усмехнулась и покровительственно похлопала ее по плечу.
– Вольно, сержант. Это шутка – но та самая, в которой всего лишь доля… шутки. Вы показали мне свой гонор, я вам – свой. Давайте – после того, как я выпью кофе и перекурю – сделаем вид, что сейчас девять утра, и я впервые вышла на свое новое рабочее место. Все, пока, я пошла, а вы готовьтесь принять меня в свои материнские объятия.
С этими словами Мэг выплыла из комнаты, отчаянно вертя задницей. Последним гвоздем в гроб Великой и Ужасной Сью стало наличие у наглой Морин Рейли самой настоящей татуировки. Она вилась тонкой вязью по позвоночнику, чтобы разветвиться в более сложный узор практически на копчике. И в замысловатом этом узоре кельтских орнаментов отчетливо проступали тела сплетенных в объятии любовников! А когда развратная Морин Рейли виляла своими развратными бедрами, нарисованные любовники тоже двигались… крайне недвусмысленно!
Морин проснулась ближе к полудню, чувствуя себя отдохнувшей и посвежевшей. Потянулась, встала с кровати, лениво спустилась на первый этаж. Неутомимая Рози давно ушла на работу, и Морин почувствовала угрызения совести – ведь они проболтали с жизнерадостной толстушкой едва ли не до рассвета, расстались настоящими подругами, но Морин-то спала, а вот Рози…
Она вышла на крыльцо, залитое солнцем, и нарочно отвернулась от проклятой колонны – ЭТИ воспоминания сейчас ей были ни к чему. Сделала еще пару шагов, спустилась на одну ступеньку – и чуть не грохнулась, споткнувшись о коробку, стоявшую на самом краю. Странно, но на коробке было написано ее имя. В смысле, имя Мэг. «Мэгги Стар в собственные руки».
Рози! Наверняка ее рук дело.
Она благополучно проспала все сигналы, но один из вредных механизмов был запрограммирован на повторы через каждые десять минут… На восьмом повторе Мэгги приснилось, что ей звонит Чико, и она проснулась. Некоторое время лежала, блаженно щурясь на солнышко, заливавшее всю спальню, – а потом заорала в голос и вскочила. Какое солнышко! Ей же к девяти надо было на работу в чертов колледж! А сейчас без пяти девять!
Она металась по комнатам, пытаясь найти подходящее шмотье, но под руку подворачивались только какие-то кошмарные кофточки с отложными воротничками и дурацкая юбка в клетку. В результате в девять пятнадцать Мэгги Рейли вылетела из дома в джинсах на голое тело и своем же собственном алом трикотажном джемпере – воротник-стойка, голая спина, без рукавов, облегает, как вторая кожа. То, что под ним находится исключительно первая кожа, без всяких лифчиков, преподавательскому составу придется пережить. Впрочем, грудь у нее всегда была отличной формы, упругая и накачанная, не тряслась и не расползалась в разные стороны. Хотя, наверное, именно это и не понравится преподавательскому составу…
Она влетела в здание колледжа, не замечая восхищенных взглядов студентов и не слыша довольно смелых возгласов за спиной. Работа в стриптизе дает иммунитет на такие вещи. Мэгги умела ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ СЛЫШАТЬ, если ей этого не хотелось.
А вот в учительской она оробела. И прямо-таки всем телом и душой вспомнила собственные школьные годы и всех этих мисс Кларксон, мисс Рединг, мисс Штольц и директрису миссис Руни.
На нее повернулись восемь женских голов и одна мужская. Семь пар глаз полыхнули чистым неодобрением, одна – неодобрением пополам с удивлением, и одна – телячьим восторгом. Нетрудно догадаться, что восторг выражали очи Бенжамена Кранца, начальника этого бабьего царства, с которым Мэгги вчера провела НАИСКУЧНЕЙШЕЕ свидание в своей жизни.
Нет, Бен Кранц был лапочка и тюпочка, смотрел с обожанием, говорил невпопад, над дороговизной меню не охал и даже глазом не моргнул, когда Мэгги заказала себе текилу без сока. Но он был скучен, скучен, скучен, как осенний дождь, нуден, как зубная боль, неинтересен, как телефонный справочник города, в котором живут одни только Джонсы и Стивенсы, и Мэгги не на шутку собралась надеть ему на голову вазочку с десертом, однако сдержала себя во имя сестринской любви. Морин хочет эту работу. Морин нравится этот козел. Морин безропотно отправилась выручать Мэгги – значит, и Мэгги ее выручит.
Только сейчас, переминаясь у двери, Мэг Рейли впервые подумала о том, что, возможно, немного переоценила свои актерские способности. Ибо ЭТА аудитория станет следить за ней в десять раз внимательнее, чем любая другая. Тут вам не Бродвей, тут все по-взрослому.
С удивлением на девицу в алом белье на голое тело смотрела Всесильная Сью, Сюзанна Болинжер. Секретарь и первый помощник профессора Бена Кранца. Дело в том, что по роду деятельности, а также по причине давней и ревнивой влюбленности в своего босса Сью знала практически всех сотрудников колледжа, даже тех, кто, наподобие мисс Морин Рейли, приходил исключительно на собственные уроки и уходил сразу после них. Так вот, Морин Рейли была абсолютной и несомненной серой мышью и белой молью, тихой и скромной девицей в блеклых и неинтересных нарядах. Морин Рейли мыла голову от силы два раза в неделю, не использовала косметику и преображалась только во время своих лекций. Сью пару раз сидела на них и была поражена этими переменами. Невыразительные темные глаза Морин Рейли вспыхивали, голос обретал чеканную звонкость пресловутого кимвала, а стихи она вообще читала превосходно. Все эти Байроны, Шелли, Бернсы и прочие романтики были для Морин Рейли ближе родственников, она рассказывала про них с восторгом – но без излишнего пиетета, как про хорошо знакомых, интересных и искренне любимых людей. Выходило интересно, Сью это признавала с присущей ей объективностью.
Однако вне лекции Морин Рейли была серой мышью и белой молью. Тоже вполне научный факт, проверенный четырьмя годами совместной работы. И этот факт категорически не увязывался с замершей у двери красавицей в алом, у которой все соски наружу, джинсы держатся где-то на границе лобка, а слово «СЕКС» буквально горит на лбу!
Сью закусила губу и сломала карандаш в пухлых пальцах. На Бена она не могла смотреть. Как он мог!
Бен Кранц прочистил горло и несколько визгливым голосом изрек:
– Добро пожаловать в наш дружный мирок, мисс Рейли. Надеюсь, вам у нас будет хорошо. Садитесь за стол, мисс Болинжер объяснит вам…
– Не объяснит. Мисс Болинжер занята. Я планирую свое время, мисс Рейли. Вы опоздали на сорок минут. Теперь мне некогда, и вам лучше пока заняться каталогизацией. Во время обеденного перерыва я вам объясню ваши обязанности.
Мэг немедленно перестала бояться. Война – это по-честному. Толстая Сью наверняка втюрена в босса, и для нее появление Мэг-Морин – нож острый. Что ж, это нам знакомо. В клубе бывало и не такое, учитывая, что там всех девочек в основном ревновала Бренда.
До обеда Мэгги откровенно валяла дурака, потому что понятия не имела, что за зверь такой – каталогизация, а спрашивать, ясное дело, было бесполезно. В обед Бен Кранц сделал попытку умыкнуть ее из-под ига Сью, но та проявила непреклонность, и профессор трусливо бежал с поля боя.
В течение сорока минут Сью разливалась соловьем, размахивала руками и нарочно перескакивала с предмета на предмет, чтобы новенькая окончательно запуталась. Мэгги слушала ее со скучающим лицом, потом посмотрела на часы и вежливо поинтересовалась, куда лучше подать иск: сюда, на кафедру – или уж прямо на дом мистеру Кранцу? Сью замерла с открытым ртом, а Мэг пояснила:
– Он – мой наниматель. Мы подписали контракт. По нему я обязана выполнить некую работу и имею право получить исчерпывающую и ЧЛЕНОРАЗДЕЛЬНУЮ информацию о моих обязанностях. Мистер Кранц, в свою очередь, имеет право потребовать с меня выполнения этой работы в срок, уволить меня в случае невыполнения работы по моей вине, а также обязан предоставить мне необходимую информацию о моих обязанностях. Ну, и разумеется, профсоюзы меня поддержат. Работника нельзя лишать права на перерыв, на обед и на отдых. Потянет на неплохую сумму, а?
Сью обратилась в соляной столп. Мэгги усмехнулась и покровительственно похлопала ее по плечу.
– Вольно, сержант. Это шутка – но та самая, в которой всего лишь доля… шутки. Вы показали мне свой гонор, я вам – свой. Давайте – после того, как я выпью кофе и перекурю – сделаем вид, что сейчас девять утра, и я впервые вышла на свое новое рабочее место. Все, пока, я пошла, а вы готовьтесь принять меня в свои материнские объятия.
С этими словами Мэг выплыла из комнаты, отчаянно вертя задницей. Последним гвоздем в гроб Великой и Ужасной Сью стало наличие у наглой Морин Рейли самой настоящей татуировки. Она вилась тонкой вязью по позвоночнику, чтобы разветвиться в более сложный узор практически на копчике. И в замысловатом этом узоре кельтских орнаментов отчетливо проступали тела сплетенных в объятии любовников! А когда развратная Морин Рейли виляла своими развратными бедрами, нарисованные любовники тоже двигались… крайне недвусмысленно!
Морин проснулась ближе к полудню, чувствуя себя отдохнувшей и посвежевшей. Потянулась, встала с кровати, лениво спустилась на первый этаж. Неутомимая Рози давно ушла на работу, и Морин почувствовала угрызения совести – ведь они проболтали с жизнерадостной толстушкой едва ли не до рассвета, расстались настоящими подругами, но Морин-то спала, а вот Рози…
Она вышла на крыльцо, залитое солнцем, и нарочно отвернулась от проклятой колонны – ЭТИ воспоминания сейчас ей были ни к чему. Сделала еще пару шагов, спустилась на одну ступеньку – и чуть не грохнулась, споткнувшись о коробку, стоявшую на самом краю. Странно, но на коробке было написано ее имя. В смысле, имя Мэг. «Мэгги Стар в собственные руки».
Рози! Наверняка ее рук дело.