Олимпия, священное место греков, находится в Элиде, в западной части Пелопоннеса. Здесь было сосредоточено много храмов, происходили знаменитые олимпийские народные игры (отсюда слово «олимпиада»). Еще в 1767 году великий Винкельман писал о необходимости произвести здесь раскопки: «Я убежден, что добыча превзойдет всякие возможные представления и что посредством точных раскопок будет пролито много света в области искусства». Много раз пытались различные ученые и любители старины начать эти раскопки. Некий немецкий князь Пюклер-Мускау даже хотел купить Олимпию, чтобы перестроить храм в виллу и украсить ее статуями, выкопанными из земли. К счастью для искусства и науки, эта варварская затея не осуществилась. В 1853 году археолог Эрнст Курциус стал добиваться возможности произвести эти раскопки, но безуспешно. Объявленная Л. Россом общественная подписка на сбор средств для раскопок дала смехотворную сумму в 262 талера…
Идея осуществления раскопок Олимпии давно привлекала Шлимана. Но он ответил Плато:
«Об окрестностях Олимпии я сейчас, к сожалению, не могу думать, потому что сначала я должен благополучно закончить раскопки Трои, и невозможно предсказать, как долго еще мне придется там работать… Я хочу и обязан прежде всего вернуть Греции венец ее славы».
В конце ноября Шлиман покинул Гиссарлык. Наступила зима, продолжать раскопки было невозможно.
В течение зимы Шлиман усиленно готовился к новой троянской кампании. Старый знакомый, лондонский купец Шредер, получил заказ на поставку большой партии первоклассного инструмента – кирок, лопат и вагонеток. Были наняты не только десятники, но и архитектор-инженер француз Лоран.
В конце марта 1872 года Шлиман с женой были уже на месте. Первым долгом сколотили на вершине Гиссарлыка несколько деревянных бараков: кладовую, кухню и жилище для Шлимана. Таким образом отпала необходимость ютиться в Хыблаке и каждый день возвращаться туда на ночевку. Число рабочих было доведено вначале до ста, а потом до ста пятидесяти человек.
В помощники себе Шлиман пригласил отца Софьи. В письме к знакомому Шлиман откровенно объясняет, почему его выбор пал на почтенного господина Кастроменоса: «Он – геркулес и очень годится для командования… Ничто так не заставляет себя уважать, как физическая сила, и мой тесть, тем более что он грек, будет считаться там величайшим археологом на свете».
Организационный размах раскопок на этот раз уже соответствовал серьезности поставленного задания. Шлиман решил прорезать широкой траншеей весь холм с севера на юг.
Сейчас сама эта идея кажется кощунственной всякому, кто что-нибудь смыслит в археологии. Если разведочные траншеи еще допустимы при обследовании какого-нибудь могильного кургана, то уж никак нельзя вскрывать целый город, «на вырез», словно арбуз. За двадцать лет до Шлимана, при исследовании ассирийских городов, Лэйард пользовался подземными траншеями – туннелями, которые не грозили гибелью вышележащим пластам. Но Шлиману нужно было возродить стены Трои под солнцем, он хотел сразу охватить взглядом священный город и показать его своим потрясенным современникам.
Поэтому траншея была задумана гигантская: в семьдесят метров шириной и глубиной в шестнадцать – восемнадцать метров, то есть от вершины почти до материковой скалы. Начали рыть с севера.
Первой находкой было… змеиное гнездо. Десятки встревоженных змей выползли из своих нор. Среди змей были так называемые антелии – маленькие, коричневые, не толще дождевого червя. Рабочие говорили, что укушенный антелией не доживает до захода солнца, но тем не менее довольно храбро топтали змей ногами и даже хватали руками. Однажды антелия укусила рабочего. Шлиман испугался, но рабочий, смеясь, успокоил его:
– Мы знали, что здесь водятся змеи, и заранее выпили отвара из «змеиной травы», которая растет на болоте. Теперь нам никакие укусы не страшны.
Вечером в дневнике Шлимана появилась следующая неподражаемая запись: «Я попросил принести мне этого отвара, чтобы тоже стать неуязвимым. Но мне очень хотелось бы знать, может ли «змеиная трава» сделать безвредным укус очковой кобры, от которого в Индии на моих глазах человек умер в течение получаса. В таком случае можно устроить недурную спекуляцию, занявшись разведением «змеиной травы» в Индии…» Рабочие не принесли Шлиману «змеиной травы».
Вслед за змеями начались настоящие находки. Траншея вскрыла на большой глубине остатки стен, сложенных из грубо обтесанного известнякового камня. Над этими стенами находились другие, из камней покрупнее, отличавшихся более тщательной обработкой. Но нигде не было ни следа пожара – того страшного пожара, который уничтожил Трою Приама. Глиняные черепки и предметы здесь также находились в изобилии, но они решительно отличались по стилю от тех, которые были найдены, в прошлом году. Мало того, в разных слоях черепки были разные, и это указывало на то, что они принадлежат к разным эпохам. Все больше усложнялась задача, и все жарче становилось нетерпение Шлимана. Траншея продвигалась вперед слишком медленно, гомеровская Троя еще не была вскрыта.
Шлиман начал рыть встречную траншею с юга. Она вскоре наткнулась на мощную стену, тщательно сложенную из обтесанных камней. Можно было думать, что это – бастион стены Лисимаха, которая относилась к «историческому» периоду, не имела отношения к Гомеру и должна быть разрушена, чтобы не мешать движению вперед. Так же, к сожалению, были снесены стены доисторического здания из камней, слепленных глиной, найденные на трехсаженной глубине: они относились к четвертому снизу, не гомеровскому слою. Пострадали и некоторые другие сооружения. Но главная цель осуществлялась: обе траншеи неудержимо стремились на соединение.
В это же время Шлиман получил разрешение начать раскопки в северо-восточном углу холма, принадлежавшем Франку Кальверту. Уже первые дни принесли поразительную находку. Среди огромного числа обломков дорических колонн была найдена чудесная мраморная метопа с изображением солнечного бога Гелиоса (Гелиос – в древнейшей греческой мифологии – бог солнца, впоследствии отождествленный греками с Фебом-Аполлоном – богом искусств и прорицания) на колеснице, запряженной четырьмя конями. Эта великолепная скульптура была несомненным шедевром греческого гения эпохи расцвета. Шлиман пришел к убеждению, что в позднегреческую эпоху здесь находился храм Аполлона, впоследствии настолько разрушенный, что от него не осталось камня на камне.
На значительной глубине под храмом вновь были найдены стены. Одна – циклопической кладки, из гигантских каменных блоков, щели между которыми были заложены более мелкими камнями. Шлиман признал ее принадлежащей ко второму сверху, предпоследнему городу. Рядом была другая стена, загадочная: она поднималась не вертикально, а с наклоном в 45 градусов. Можно было предположить, что она предназначалась для укрепления откоса горы. Относительно ее датировки Шлиман колебался. В обстоятельном письме он поделился своими сомнениями с английским профессором Сейсом (Сейс Арчибальд Гёнри (1846-1933) – английский языковед и археолог. В 1874 году доказал существование хеттского царства). Тот ответил, что, судя по описанию, стена относится к древнейшему периоду и, вероятно, являлась границей первого доисторического города Трои.
Письмо к Сейсу важно не тем, что Шлиман не сумел сам определить возраст наклонной стены (дальнейшее показало, что и Сейс ошибся). Важно, что это-первая попытка Шлимана привлечь к работе ученого-специалиста. Постепенно освобождаясь от воодушевления самоучки-открывателя, Шлиман стал понимать значение коллективного научного творчества, в котором разные стороны единой проблемы разрабатываются отдельными специалистами. Шлиман понял, что человек не может знать все, и с этой минуты он начал становиться истинным ученым.
Траншея сквозь холм шла чрезвычайно медленно. Известняковая почва была тверда как камень. Шлиман придумал новый способ проходки: на расстоянии в шестнадцать футов друг от друга закладывались вертикальные шурфы, огромные куски породы отделялись ими от почвы, подкапывались снизу и при помощи мощных рычагов и лебедок отламывались. Но от этого способа скоро пришлось отказаться: он не только грозил разрушением таившихся в почве находок, но был попросту опасен. Один такой обломок объемом в 2560 кубических футов при падении завалил двух рабочих, которые только чудом остались живы. Это глубоко потрясло Шлимана. Он стал гораздо осторожней.
Чтобы облегчить и ускорить продвижение траншеи, он решил сузить ее до шестидесяти пяти футов у основания и девяноста восьми футов наверху. Дело пошло быстрей. Опять траншея наткнулась на мощную стену. Происхождение ее было неясно. Шлиман решил не разрушать ее, а окопать. Каково же было его удивление, когда сразу вслед за этой стеной открылась другая. Обе стены шли параллельно, на расстоянии пятнадцати футов одна от другой. Они были одинаковой вышины, одинаковой длины! Снова гомеровы гекзаметры ожили перед Шлиманом: в этих стенах он признал Большую башню Трои. С ее вершины старец Приам наблюдал за битвой Гектора с быстроногим Ахиллом, сюда спешила Андромаха, чтобы уговорить мужа не идти на роковой бой. Эти стены заслуживали названия гомеровских уже потому, что были величественны. Резко отличаясь от тщательно отделанных сооружений более позднего периода, они в то же время мощью и массивностью своей во много раз превосходили жалкие постройки древнейшего города, первого от материка. Именно к ним могла относиться рассказанная Гомером легенда о том, что боги Посейдон и Аполлон построили городскую стену для первого троянского царя Лаомедона. Возле Большой башни было найдено очень много керамики: удивительные вазы со схематическим изображением лица (В своем увлечении Шлиман было решил, что на вазах изображено не человеческое лицо, а сова – священная птица богини Афины, и на этом основании пытался толковать свои находки как предметы ритуала. Впоследствии Шлиман отказался от этого домысла), тысячи непонятных круглых глиняных предметов с дырками посредине, каменные орудия, в том числе несколько топоров из нефрита (Нефрит – мягкий минерал зеленоватого цвета), и т. п.
В середине августа раскопки пришлось приостановить. Софья уехала рожать. Шлиман с нетерпением ждал появления на свет Агамемнона. Но переутомленный тяжелой работой на Гиссарлыке организм молодой женщины не выдержал. Агамемнон родился мертвым.
Шлиман очень тяжело пережил это несчастье. Он почувствовал себя бесконечно усталым.
Кроме того, малярия валила его с ног. Огромные дозы хинина не помогали. Дышать на Гиссарлыке было нечем: болота подсохли, но начался жаркий ураганный ветер, отрывавший доски от крыши домика.
Кроме того, нужно было разобраться в найденном, осмыслить его для себя и объяснить другим.
После открытия Большой башни у Шлимана уже не оставалось сомнений в том, что перед ним действительно Троя. Но он понимал, что ученые-специалисты не удовлетворятся имеющимися доказательствами. Если бы нашлась надпись, какая-нибудь надпись гомеровского времени! Но ее не было. Мало того, целый ряд фактов противоречил Гомеру. Как объяснить, что вместо бесчисленных бронзовых и медных мечей, описанных Гомером, во всех древнейших доисторических городах оказалось каменное оружие? Несколько медных булавок и странная свинцовая статуэтка не шли в счет. Тот факт, что не нашлось ни одного железного предмета, был доказательством древности открытых в Гиссарлыке городов. Но куда же девались гомеровские мечи и копья? И, наоборот, что означают неолитические кинжалы?
Для объяснения этого пришлось построить следующую гипотезу:
«Г. Франк Кальверт находит в том, что Гомер не упоминает о каменных ножах, указание против идентичности Гиссарлыка Трое; но я, и вместе со мной, несомненно, все ученые и почитатели Гомера, нашли бы удивительным, если бы гомеровские герои появились вооруженные полуторатрехвершковыми кремневыми ножами, потому что герой в эпических песнях может носить и делать лишь нечто героическое (Heldenmassiges). Когда гомеровский герой нуждается в каменном оружии, то Гектор ищет не лежащий в кармане кремневый нож длиной в полтора-два вершка, но берет первый попавшийся гигантский камень, который сильнейшие мужи племени с трудом поднимали рычагами; но он, Гектор, несет его в руке с легкостью, с какой пастырь несет баранье руно, и с неимоверной силой швыряет этот обломок скалы в ворота ахейцев».
Конечно, эта наивная хитрость никого не могла удовлетворить. Вопрос о противоречии между Гомером и найденными в Гиссарлыке памятниками оставался неразрешенным. Но в приведенном выше отрывке Шлиман впервые допускает предположение, что Гомер не абсолютно исторически точен, что он – поэт и имеет право на вымысел.
Эта мысль, которая три года назад показалась бы Шлиман кощунством, теперь развязывает ему руки. Он по-прежнему свято верит в Гомера, вдохновляется им и служит ему всей своей работой. Но он уже не отрицает факты только потому, что они не укладываются в описание Гомера. Не было сомнения, что первые троянские города принадлежали к последнему периоду каменного века. Значит, господство бронзы, описанное Гомером, есть поэтический анахронизм, объяснимый величием дел и героев, описанных в «Илиаде» и «Одиссее»?
Наступивший 1873 год должен был уточнить многое.
К этой кампании Шлиман готовился еще более обстоятельно, чем к предыдущей. Николай Яннакис, доверенный человек, одновременно выполнявший обязанности повара, казначея и десятника, с осени остался на Гиссарлыке, чтобы построить каменный дом. Кроме того, были завезены специальные большие вагонетки, во много раз увеличивавшие производительность труда. Рабочих набрали заблаговременно.
Сокровища царя Приама
Злата, весами отвесивши, выложил десять талантов,
Вынул четыре он блюда и два светозарных тренога,
Вынул и кубок прекрасный…
«Илиада». XXIV. 231-234.
1 февраля 1873 года Шлиман был уже на Гиссарлыке вместе с Софьей. Стояли жестокие морозы, дул северный ветер, который у Гомера называется «дыханием Борея». Оказалось, что у десятников нет с собою теплой одежды. Тогда Шлиман решительно отказался поселиться в каменном домике и предоставил его десятникам. Сам он с женой устроился в прошлогодней дощатой хижине.
На Гиссарлыке царили «гомеровские» патриархальные нравы, напоминающие родовой строй. Старейшина этой маленькой «научной республики» во время работы сам был впереди с лопатой или киркой, подбадривая рабочих веселыми шутками. Каждый новый человек на Гиссарлыке подвергался «второму крещению» – ему на выбор предлагалось несколько гомеровских имен, и он по своему вкусу мог назвать себя Агамемноном, Одиссеем, Лаомедоном, Энеем, Пелопсом, и с тех пор никто не имел права называть его иначе. Этот шуточный обычай вскоре был возведен в принцип и соблюдался неукоснительно. Обязанности врача на Гиссарлыке Шлиман выполнял сам. Он признавал только три лекарства: хинин, арнику и касторку,- этим он лечил и себя, и других от всех болезней…
Шлиман вставал ежедневно в пять часов утра. Чтобы умыться, надо было разжечь очаг и растопить замерзшую в умывальнике воду. Впрочем, это чаще делала Софья; Шлиман обычно садился на коня и скакал за пять километров к морю – купаться. Возвращался бодрый и оживленный. После завтрака он вместе с Софьей отправлялся в траншею. Лишь под вечер, усталые и разгоряченные работой, они выбирались из раскопа. В домике стоял мороз, яростный ветер сквозь щели врывался и задувал лампу. Чернила замерзали. Софья разбирала находки, привязывала ярлычки с номерами к непонятным черепкам и пузатым кувшинам с изящными длинными носиками. Шлиман надевал толстые шерстяные перчатки и садился писать дневник.
Измученная холодом, Софья однажды оставила на ночь растопленную печку. В три часа ночи Шлиман проснулся. Комната была полна дыма. Пол вокруг печки горел. Начала заниматься деревянная стена. Если стена прогорит в одном месте, ветер ворвется в домик и в одну минуту все будет охвачено пламенем. Шлиман вскочил и выплеснул на пол лохань с водой. Огонь немного унялся. Только когда миновала первая опасность, Шлиман позвал людей. Разобрали доски пола, засыпали сырой землей тлеющие балки (воды не было) и снова легли спать. Действительно, пожары в Трое были исторической традицией!
Но и после этого происшествия Шлиман не согласился переселиться в каменный дом.
Раскопки продолжались в северо-западном углу холма и на юге около Большой башни. И там и тут находок было множество, главным образом керамики. В тупик поставили Шлимана маленькие круглые глиняные предметы с дырками посередине. Одни имели форму усеченного конуса – их Шлиман назвал «вулканами», другие были вылеплены в форме двойных конусов, соединенных основаниями, – эти получили название «каруселей». Загадочность этих вещиц усугублялась еще тем, что на них были выдавлены какие-то знаки, крестики, кружочки, черточки.
Неужели письмена? Слава Шампольона померещилась Шлиману. Найти древнейший язык, расшифровать таинственные надписи – это было бы потрясающе!
Но никаких надписей на самом деле не оказалось: знаков было слишком мало, они не имели ничего общего ни с одной из известных систем письма.
Шлиман одно время был готов прийти даже к фантастическому решению, что эти разнообразные знаки – какие-то религиозные символы, а сами «вулканы» и «карусели» – символические жертвоприношения богам.
Но постепенно Шлиман убедился, что нашел всего-навсего грузила, пряслица к веретену. «Религиозные» знаки оказались простым орнаментом.
Здесь нужно сказать несколько слов о неточности, допущенной… Лионом (Фейхтвангером Фейхтвангер Лион (1884-1958) – крупный немецкий писатель. Его роман «Успех» (1930) посвящен разоблачению гитлеровского фашизма). В книге «Успех» Фейхтвангер говорит о том, что Шлиман нашел на различных предметах знак свастики и по легковерию своему принял за истину предположение ученого француза Бюрнуфа о том, что этот знак – «древний арийский религиозный символ». Это неверно. Фейхтвангер был введен в заблуждение. Свастику историки знали и раньше. А в нелепом толковании ее ни Шлиман, ни даже Бюрнуф неповинны. Не кто иной, как Шлиман, самым убедительным образом доказал ее «неарийское» происхождение. На основании непреложных фактов, собранных авторитетнейшими учеными, Шлиман доказал, что свастика в равной мере свойственна орнаментике древних китайцев, индусов, индейцев «пуэбло» Северной Америки, встречается на Юкатане, в Парагвае, в Новой Мексике, в Африке, у негров Золотого Берега и во многих других столь же «арийских» местах. Выдумал же «арийское происхождение» ломаного креста некий господин Грег, о котором Шлиман с убийственной иронией пишет, что он «целых шесть лет подряд был озабочен раскрытием таинственного смысла этих знаков и, наконец, решил, что во всем досконально разобрался».
Итак, не Шлиман заслужил печальную известность «пропагандиста» этого китайско-негритянско-индейского знака, которым в истории человечества ныне отмечен самый гнусный и самый позорный ее эпизод – фашизм.
Кроме керамики, раскопки в северной части Гиссарлыка дали много других интересных находок. Сначала путь преградила двухметровой толщины мраморная стена с остатками коринфских колонн. Стену вскрыли на протяжении девяноста метров. Несколько интереснейших надписей, высеченных на больших мраморных плитах, говорили о том, что здесь находилось святилище Афины. К сожалению, Шлиман неточно перевел одну из надписей и поэтому не понял, что эта стена принадлежала не храму собственно, а ограде храма, Но он вообще мало задерживался на изучении этой относительно поздней постройки, которую он отнес ко временам Лисимаха. Ради вскрытия более древних слоев Шлиман проломил стену и стал продвигаться вглубь.
Такая же участь постигла и часть «стены Лисимаха», на которую наткнулся северо-западный раскоп, и даже две стены, которые были отнесены Шлиманом уже к доисторической троянской эпохе. Ниже, под фундаментом храма, оказались руины странного дома, чрезвычайно древнего. Он состоял из восьми или девяти комнат и казался каким-то лабиринтом. Понять его происхождение и назначение было чрезвычайно трудно. Бережно его сохранив, Шлиман продолжал копать дальше. И вот, наконец, под многокомнатным домом он нашел стены, которые искал. Они носили следы страшного пожара.
Это уже могло служить серьезнейшим вещественным доказательством. Ведь Троя, воспетая Гомером, Троя эпохи Приама, погибла в огне!
Как одержимый Шлиман работал с утра до ночи. Он увеличил число рабочих и начал копать сразу в нескольких местах. Софья, все больше увлекаясь, помогала ему. Уже без гримасы принуждения читала она на ночь гомеровы гекзаметры. Шлиман помечал на своих письмах рядом с датой уже не «холм Гиссарлык», уже даже не «Троя», а прямо «Пергам Приама» (Пергамом у Гомера назван кремль в Трое; там находились дворец Приама и его сыновей, храм Афины и т. п. «Пергам Приама» не нужно смешивать с малоазиатским городом Пергамом (нынешняя Бергама)).
Каждый день приносил открытия. В одном из домов были найдены гигантские глиняные сосуды – «пифосы». Любой из них легко мог вместить нескольких людей, стоящих во весь рост. Эти пифосы, вероятно, были хранилищами для зерна, масла, вина. Шлиман высказал предположение, что здесь находился дом виноторговца.
Еще поразительней были находки, начавшиеся с середины марта в южной траншее. На тридцатифутовой глубине в «горелом» слое открылась наклонная дорога, выложенная гладкими каменными плитами. На ней еще сохранились колеи, выбитые колесами. Если дорога, значит, она куда-то ведет! Шлиман бросил сюда сотню рабочих и принялся в бешеном темпе откапывать ее. Вскоре дорога привела к мощным, двойным воротам. Ворота были в стене, рядом с Большой башней.
Неудержимое шлиманское воображение тотчас назвало эти ворота Скейскими – главными воротами Илиона, через которые троянцы выходили на поле сражения. Поблизости от ворот нашлись и руины обширного дома, в котором Шлиман без колебаний признал «дворец Приама». Но, чтобы откопать весь «дворец», пришлось бы снести другое здание, много веков спустя построенное над ним и над мощеной дорогой. И здесь Шлиман показал, что недаром он стал серьезно учиться археологии. Он запретил разрушать более позднее здание, поняв, что оно будет необходимо для дальнейшего изучения Трои, для проверки ранее добытых результатов.
Год тому назад он спокойно снес бы эти стены.
Началась весна. Гнилая малярийная троадская весна с морозными ночами и жаркими днями. Оттаявшие болота зацвели, миллионы лягушек с вечера поднимали дикий крик, и Шлиман по ночам не мог заснуть. Он ворочался в постели, проклинал все на свете и старался уверить себя, что лягушки – причина его дурного настроения.
Но прилетели аисты, лягушки немного утихли, а настроение не улучшалось.
Все-таки нужно было найти нечто гораздо более солидное, чем ворота. Нужно было разрушить заговор молчания, который ученые филистеры (Филистер – самодовольный обыватель, мещанин) устроили вокруг Трои. Нужно было доказать им, что Генрих Шлиман не бросает слова на ветер.
Особенно оскорбительно было поведение профессора Курциуса. Этот ученый, историк и археолог, был в чести потому, что сумел сблизиться с придворными германскими кругами. Летом 1872 года Курциус со своими учениками совершил экскурсию по Троаде. Шлиман в это время был уже в Афинах. В брошюре, описывающей экскурсию, Курциус удостоил Шлимана следующими пренебрежительными словами: «Мужик из Хыблака повел нас на Гиссарлык, где раньше с большим усердием копал Шлиман». И больше ни слова.
Как ослеплен должен быть человек, которого даже величественные стены раскопанной Трои не сумели заставить отказаться от предвзятого предубеждения к «самозванцу».
«Профессиональных специалистов» нужно было ошеломить чем-нибудь потрясающим.
А потрясающего по-прежнему не было.
Шлиман решил уточнить топографию Трои. Холм Гиссарлык был слишком мал для большого города с многотысячным населением. Шлиман считал его Пергамом. Самый город, очевидно, лежал в долине, под холмом. Открытие этого нижнего города должно было внести полную ясность в вопрос.
В мае, когда немного обсохла земля, в разных местах долины стали рыть глубокие колодцы, доходившие до материка. Разведка принесла действительно неожиданные результаты: много глиняных черепков, остатков строений и могил, но ни малейших следов доисторических поселений! Все находки в долине были не старше «эллинской» эпохи. Шлиман должен был признать, что ошибался: вся Троя Гомера, очевидно, умещалась на плато Гиссарлыка, и пышный город, воспетый великим слепцом, приходилось признать порождением поэтического вымысла, принявшего поистине «гомерический» размах!
С тем большим рвением Шлиман продолжал раскапывать Гиссарлык. Он возобновил поиски на севере и северо-западе, нашел продолжение ранее открытой доисторической стены, проломил несколько поздних стен. Заступы изо дня в день обнажали развалины, камни, стены без надписей. Все трудней становилось разбираться во всей этой путанице наслоений, в лабиринте обрушенных временем построек. И вот утомление стало охватывать искателя. Он был болен. Уже не помогал хинин. Друзья и недруги присылали ему вырезки из газет, в которых ученые-специалисты и просто журнальные писаки издевались над его «гомеровской» страстью. Турецкая администрация продолжала придираться ко всякому поводу.
Идея осуществления раскопок Олимпии давно привлекала Шлимана. Но он ответил Плато:
«Об окрестностях Олимпии я сейчас, к сожалению, не могу думать, потому что сначала я должен благополучно закончить раскопки Трои, и невозможно предсказать, как долго еще мне придется там работать… Я хочу и обязан прежде всего вернуть Греции венец ее славы».
В конце ноября Шлиман покинул Гиссарлык. Наступила зима, продолжать раскопки было невозможно.
В течение зимы Шлиман усиленно готовился к новой троянской кампании. Старый знакомый, лондонский купец Шредер, получил заказ на поставку большой партии первоклассного инструмента – кирок, лопат и вагонеток. Были наняты не только десятники, но и архитектор-инженер француз Лоран.
В конце марта 1872 года Шлиман с женой были уже на месте. Первым долгом сколотили на вершине Гиссарлыка несколько деревянных бараков: кладовую, кухню и жилище для Шлимана. Таким образом отпала необходимость ютиться в Хыблаке и каждый день возвращаться туда на ночевку. Число рабочих было доведено вначале до ста, а потом до ста пятидесяти человек.
В помощники себе Шлиман пригласил отца Софьи. В письме к знакомому Шлиман откровенно объясняет, почему его выбор пал на почтенного господина Кастроменоса: «Он – геркулес и очень годится для командования… Ничто так не заставляет себя уважать, как физическая сила, и мой тесть, тем более что он грек, будет считаться там величайшим археологом на свете».
Организационный размах раскопок на этот раз уже соответствовал серьезности поставленного задания. Шлиман решил прорезать широкой траншеей весь холм с севера на юг.
Сейчас сама эта идея кажется кощунственной всякому, кто что-нибудь смыслит в археологии. Если разведочные траншеи еще допустимы при обследовании какого-нибудь могильного кургана, то уж никак нельзя вскрывать целый город, «на вырез», словно арбуз. За двадцать лет до Шлимана, при исследовании ассирийских городов, Лэйард пользовался подземными траншеями – туннелями, которые не грозили гибелью вышележащим пластам. Но Шлиману нужно было возродить стены Трои под солнцем, он хотел сразу охватить взглядом священный город и показать его своим потрясенным современникам.
Поэтому траншея была задумана гигантская: в семьдесят метров шириной и глубиной в шестнадцать – восемнадцать метров, то есть от вершины почти до материковой скалы. Начали рыть с севера.
Первой находкой было… змеиное гнездо. Десятки встревоженных змей выползли из своих нор. Среди змей были так называемые антелии – маленькие, коричневые, не толще дождевого червя. Рабочие говорили, что укушенный антелией не доживает до захода солнца, но тем не менее довольно храбро топтали змей ногами и даже хватали руками. Однажды антелия укусила рабочего. Шлиман испугался, но рабочий, смеясь, успокоил его:
– Мы знали, что здесь водятся змеи, и заранее выпили отвара из «змеиной травы», которая растет на болоте. Теперь нам никакие укусы не страшны.
Вечером в дневнике Шлимана появилась следующая неподражаемая запись: «Я попросил принести мне этого отвара, чтобы тоже стать неуязвимым. Но мне очень хотелось бы знать, может ли «змеиная трава» сделать безвредным укус очковой кобры, от которого в Индии на моих глазах человек умер в течение получаса. В таком случае можно устроить недурную спекуляцию, занявшись разведением «змеиной травы» в Индии…» Рабочие не принесли Шлиману «змеиной травы».
Вслед за змеями начались настоящие находки. Траншея вскрыла на большой глубине остатки стен, сложенных из грубо обтесанного известнякового камня. Над этими стенами находились другие, из камней покрупнее, отличавшихся более тщательной обработкой. Но нигде не было ни следа пожара – того страшного пожара, который уничтожил Трою Приама. Глиняные черепки и предметы здесь также находились в изобилии, но они решительно отличались по стилю от тех, которые были найдены, в прошлом году. Мало того, в разных слоях черепки были разные, и это указывало на то, что они принадлежат к разным эпохам. Все больше усложнялась задача, и все жарче становилось нетерпение Шлимана. Траншея продвигалась вперед слишком медленно, гомеровская Троя еще не была вскрыта.
Шлиман начал рыть встречную траншею с юга. Она вскоре наткнулась на мощную стену, тщательно сложенную из обтесанных камней. Можно было думать, что это – бастион стены Лисимаха, которая относилась к «историческому» периоду, не имела отношения к Гомеру и должна быть разрушена, чтобы не мешать движению вперед. Так же, к сожалению, были снесены стены доисторического здания из камней, слепленных глиной, найденные на трехсаженной глубине: они относились к четвертому снизу, не гомеровскому слою. Пострадали и некоторые другие сооружения. Но главная цель осуществлялась: обе траншеи неудержимо стремились на соединение.
В это же время Шлиман получил разрешение начать раскопки в северо-восточном углу холма, принадлежавшем Франку Кальверту. Уже первые дни принесли поразительную находку. Среди огромного числа обломков дорических колонн была найдена чудесная мраморная метопа с изображением солнечного бога Гелиоса (Гелиос – в древнейшей греческой мифологии – бог солнца, впоследствии отождествленный греками с Фебом-Аполлоном – богом искусств и прорицания) на колеснице, запряженной четырьмя конями. Эта великолепная скульптура была несомненным шедевром греческого гения эпохи расцвета. Шлиман пришел к убеждению, что в позднегреческую эпоху здесь находился храм Аполлона, впоследствии настолько разрушенный, что от него не осталось камня на камне.
На значительной глубине под храмом вновь были найдены стены. Одна – циклопической кладки, из гигантских каменных блоков, щели между которыми были заложены более мелкими камнями. Шлиман признал ее принадлежащей ко второму сверху, предпоследнему городу. Рядом была другая стена, загадочная: она поднималась не вертикально, а с наклоном в 45 градусов. Можно было предположить, что она предназначалась для укрепления откоса горы. Относительно ее датировки Шлиман колебался. В обстоятельном письме он поделился своими сомнениями с английским профессором Сейсом (Сейс Арчибальд Гёнри (1846-1933) – английский языковед и археолог. В 1874 году доказал существование хеттского царства). Тот ответил, что, судя по описанию, стена относится к древнейшему периоду и, вероятно, являлась границей первого доисторического города Трои.
Письмо к Сейсу важно не тем, что Шлиман не сумел сам определить возраст наклонной стены (дальнейшее показало, что и Сейс ошибся). Важно, что это-первая попытка Шлимана привлечь к работе ученого-специалиста. Постепенно освобождаясь от воодушевления самоучки-открывателя, Шлиман стал понимать значение коллективного научного творчества, в котором разные стороны единой проблемы разрабатываются отдельными специалистами. Шлиман понял, что человек не может знать все, и с этой минуты он начал становиться истинным ученым.
Траншея сквозь холм шла чрезвычайно медленно. Известняковая почва была тверда как камень. Шлиман придумал новый способ проходки: на расстоянии в шестнадцать футов друг от друга закладывались вертикальные шурфы, огромные куски породы отделялись ими от почвы, подкапывались снизу и при помощи мощных рычагов и лебедок отламывались. Но от этого способа скоро пришлось отказаться: он не только грозил разрушением таившихся в почве находок, но был попросту опасен. Один такой обломок объемом в 2560 кубических футов при падении завалил двух рабочих, которые только чудом остались живы. Это глубоко потрясло Шлимана. Он стал гораздо осторожней.
Чтобы облегчить и ускорить продвижение траншеи, он решил сузить ее до шестидесяти пяти футов у основания и девяноста восьми футов наверху. Дело пошло быстрей. Опять траншея наткнулась на мощную стену. Происхождение ее было неясно. Шлиман решил не разрушать ее, а окопать. Каково же было его удивление, когда сразу вслед за этой стеной открылась другая. Обе стены шли параллельно, на расстоянии пятнадцати футов одна от другой. Они были одинаковой вышины, одинаковой длины! Снова гомеровы гекзаметры ожили перед Шлиманом: в этих стенах он признал Большую башню Трои. С ее вершины старец Приам наблюдал за битвой Гектора с быстроногим Ахиллом, сюда спешила Андромаха, чтобы уговорить мужа не идти на роковой бой. Эти стены заслуживали названия гомеровских уже потому, что были величественны. Резко отличаясь от тщательно отделанных сооружений более позднего периода, они в то же время мощью и массивностью своей во много раз превосходили жалкие постройки древнейшего города, первого от материка. Именно к ним могла относиться рассказанная Гомером легенда о том, что боги Посейдон и Аполлон построили городскую стену для первого троянского царя Лаомедона. Возле Большой башни было найдено очень много керамики: удивительные вазы со схематическим изображением лица (В своем увлечении Шлиман было решил, что на вазах изображено не человеческое лицо, а сова – священная птица богини Афины, и на этом основании пытался толковать свои находки как предметы ритуала. Впоследствии Шлиман отказался от этого домысла), тысячи непонятных круглых глиняных предметов с дырками посредине, каменные орудия, в том числе несколько топоров из нефрита (Нефрит – мягкий минерал зеленоватого цвета), и т. п.
В середине августа раскопки пришлось приостановить. Софья уехала рожать. Шлиман с нетерпением ждал появления на свет Агамемнона. Но переутомленный тяжелой работой на Гиссарлыке организм молодой женщины не выдержал. Агамемнон родился мертвым.
Шлиман очень тяжело пережил это несчастье. Он почувствовал себя бесконечно усталым.
Кроме того, малярия валила его с ног. Огромные дозы хинина не помогали. Дышать на Гиссарлыке было нечем: болота подсохли, но начался жаркий ураганный ветер, отрывавший доски от крыши домика.
Кроме того, нужно было разобраться в найденном, осмыслить его для себя и объяснить другим.
После открытия Большой башни у Шлимана уже не оставалось сомнений в том, что перед ним действительно Троя. Но он понимал, что ученые-специалисты не удовлетворятся имеющимися доказательствами. Если бы нашлась надпись, какая-нибудь надпись гомеровского времени! Но ее не было. Мало того, целый ряд фактов противоречил Гомеру. Как объяснить, что вместо бесчисленных бронзовых и медных мечей, описанных Гомером, во всех древнейших доисторических городах оказалось каменное оружие? Несколько медных булавок и странная свинцовая статуэтка не шли в счет. Тот факт, что не нашлось ни одного железного предмета, был доказательством древности открытых в Гиссарлыке городов. Но куда же девались гомеровские мечи и копья? И, наоборот, что означают неолитические кинжалы?
Для объяснения этого пришлось построить следующую гипотезу:
«Г. Франк Кальверт находит в том, что Гомер не упоминает о каменных ножах, указание против идентичности Гиссарлыка Трое; но я, и вместе со мной, несомненно, все ученые и почитатели Гомера, нашли бы удивительным, если бы гомеровские герои появились вооруженные полуторатрехвершковыми кремневыми ножами, потому что герой в эпических песнях может носить и делать лишь нечто героическое (Heldenmassiges). Когда гомеровский герой нуждается в каменном оружии, то Гектор ищет не лежащий в кармане кремневый нож длиной в полтора-два вершка, но берет первый попавшийся гигантский камень, который сильнейшие мужи племени с трудом поднимали рычагами; но он, Гектор, несет его в руке с легкостью, с какой пастырь несет баранье руно, и с неимоверной силой швыряет этот обломок скалы в ворота ахейцев».
Конечно, эта наивная хитрость никого не могла удовлетворить. Вопрос о противоречии между Гомером и найденными в Гиссарлыке памятниками оставался неразрешенным. Но в приведенном выше отрывке Шлиман впервые допускает предположение, что Гомер не абсолютно исторически точен, что он – поэт и имеет право на вымысел.
Эта мысль, которая три года назад показалась бы Шлиман кощунством, теперь развязывает ему руки. Он по-прежнему свято верит в Гомера, вдохновляется им и служит ему всей своей работой. Но он уже не отрицает факты только потому, что они не укладываются в описание Гомера. Не было сомнения, что первые троянские города принадлежали к последнему периоду каменного века. Значит, господство бронзы, описанное Гомером, есть поэтический анахронизм, объяснимый величием дел и героев, описанных в «Илиаде» и «Одиссее»?
Наступивший 1873 год должен был уточнить многое.
К этой кампании Шлиман готовился еще более обстоятельно, чем к предыдущей. Николай Яннакис, доверенный человек, одновременно выполнявший обязанности повара, казначея и десятника, с осени остался на Гиссарлыке, чтобы построить каменный дом. Кроме того, были завезены специальные большие вагонетки, во много раз увеличивавшие производительность труда. Рабочих набрали заблаговременно.
Сокровища царя Приама
Злата, весами отвесивши, выложил десять талантов,
Вынул четыре он блюда и два светозарных тренога,
Вынул и кубок прекрасный…
«Илиада». XXIV. 231-234.
1 февраля 1873 года Шлиман был уже на Гиссарлыке вместе с Софьей. Стояли жестокие морозы, дул северный ветер, который у Гомера называется «дыханием Борея». Оказалось, что у десятников нет с собою теплой одежды. Тогда Шлиман решительно отказался поселиться в каменном домике и предоставил его десятникам. Сам он с женой устроился в прошлогодней дощатой хижине.
На Гиссарлыке царили «гомеровские» патриархальные нравы, напоминающие родовой строй. Старейшина этой маленькой «научной республики» во время работы сам был впереди с лопатой или киркой, подбадривая рабочих веселыми шутками. Каждый новый человек на Гиссарлыке подвергался «второму крещению» – ему на выбор предлагалось несколько гомеровских имен, и он по своему вкусу мог назвать себя Агамемноном, Одиссеем, Лаомедоном, Энеем, Пелопсом, и с тех пор никто не имел права называть его иначе. Этот шуточный обычай вскоре был возведен в принцип и соблюдался неукоснительно. Обязанности врача на Гиссарлыке Шлиман выполнял сам. Он признавал только три лекарства: хинин, арнику и касторку,- этим он лечил и себя, и других от всех болезней…
Шлиман вставал ежедневно в пять часов утра. Чтобы умыться, надо было разжечь очаг и растопить замерзшую в умывальнике воду. Впрочем, это чаще делала Софья; Шлиман обычно садился на коня и скакал за пять километров к морю – купаться. Возвращался бодрый и оживленный. После завтрака он вместе с Софьей отправлялся в траншею. Лишь под вечер, усталые и разгоряченные работой, они выбирались из раскопа. В домике стоял мороз, яростный ветер сквозь щели врывался и задувал лампу. Чернила замерзали. Софья разбирала находки, привязывала ярлычки с номерами к непонятным черепкам и пузатым кувшинам с изящными длинными носиками. Шлиман надевал толстые шерстяные перчатки и садился писать дневник.
Измученная холодом, Софья однажды оставила на ночь растопленную печку. В три часа ночи Шлиман проснулся. Комната была полна дыма. Пол вокруг печки горел. Начала заниматься деревянная стена. Если стена прогорит в одном месте, ветер ворвется в домик и в одну минуту все будет охвачено пламенем. Шлиман вскочил и выплеснул на пол лохань с водой. Огонь немного унялся. Только когда миновала первая опасность, Шлиман позвал людей. Разобрали доски пола, засыпали сырой землей тлеющие балки (воды не было) и снова легли спать. Действительно, пожары в Трое были исторической традицией!
Но и после этого происшествия Шлиман не согласился переселиться в каменный дом.
Раскопки продолжались в северо-западном углу холма и на юге около Большой башни. И там и тут находок было множество, главным образом керамики. В тупик поставили Шлимана маленькие круглые глиняные предметы с дырками посередине. Одни имели форму усеченного конуса – их Шлиман назвал «вулканами», другие были вылеплены в форме двойных конусов, соединенных основаниями, – эти получили название «каруселей». Загадочность этих вещиц усугублялась еще тем, что на них были выдавлены какие-то знаки, крестики, кружочки, черточки.
Неужели письмена? Слава Шампольона померещилась Шлиману. Найти древнейший язык, расшифровать таинственные надписи – это было бы потрясающе!
Но никаких надписей на самом деле не оказалось: знаков было слишком мало, они не имели ничего общего ни с одной из известных систем письма.
Шлиман одно время был готов прийти даже к фантастическому решению, что эти разнообразные знаки – какие-то религиозные символы, а сами «вулканы» и «карусели» – символические жертвоприношения богам.
Но постепенно Шлиман убедился, что нашел всего-навсего грузила, пряслица к веретену. «Религиозные» знаки оказались простым орнаментом.
Здесь нужно сказать несколько слов о неточности, допущенной… Лионом (Фейхтвангером Фейхтвангер Лион (1884-1958) – крупный немецкий писатель. Его роман «Успех» (1930) посвящен разоблачению гитлеровского фашизма). В книге «Успех» Фейхтвангер говорит о том, что Шлиман нашел на различных предметах знак свастики и по легковерию своему принял за истину предположение ученого француза Бюрнуфа о том, что этот знак – «древний арийский религиозный символ». Это неверно. Фейхтвангер был введен в заблуждение. Свастику историки знали и раньше. А в нелепом толковании ее ни Шлиман, ни даже Бюрнуф неповинны. Не кто иной, как Шлиман, самым убедительным образом доказал ее «неарийское» происхождение. На основании непреложных фактов, собранных авторитетнейшими учеными, Шлиман доказал, что свастика в равной мере свойственна орнаментике древних китайцев, индусов, индейцев «пуэбло» Северной Америки, встречается на Юкатане, в Парагвае, в Новой Мексике, в Африке, у негров Золотого Берега и во многих других столь же «арийских» местах. Выдумал же «арийское происхождение» ломаного креста некий господин Грег, о котором Шлиман с убийственной иронией пишет, что он «целых шесть лет подряд был озабочен раскрытием таинственного смысла этих знаков и, наконец, решил, что во всем досконально разобрался».
Итак, не Шлиман заслужил печальную известность «пропагандиста» этого китайско-негритянско-индейского знака, которым в истории человечества ныне отмечен самый гнусный и самый позорный ее эпизод – фашизм.
***
Кроме керамики, раскопки в северной части Гиссарлыка дали много других интересных находок. Сначала путь преградила двухметровой толщины мраморная стена с остатками коринфских колонн. Стену вскрыли на протяжении девяноста метров. Несколько интереснейших надписей, высеченных на больших мраморных плитах, говорили о том, что здесь находилось святилище Афины. К сожалению, Шлиман неточно перевел одну из надписей и поэтому не понял, что эта стена принадлежала не храму собственно, а ограде храма, Но он вообще мало задерживался на изучении этой относительно поздней постройки, которую он отнес ко временам Лисимаха. Ради вскрытия более древних слоев Шлиман проломил стену и стал продвигаться вглубь.
Такая же участь постигла и часть «стены Лисимаха», на которую наткнулся северо-западный раскоп, и даже две стены, которые были отнесены Шлиманом уже к доисторической троянской эпохе. Ниже, под фундаментом храма, оказались руины странного дома, чрезвычайно древнего. Он состоял из восьми или девяти комнат и казался каким-то лабиринтом. Понять его происхождение и назначение было чрезвычайно трудно. Бережно его сохранив, Шлиман продолжал копать дальше. И вот, наконец, под многокомнатным домом он нашел стены, которые искал. Они носили следы страшного пожара.
Это уже могло служить серьезнейшим вещественным доказательством. Ведь Троя, воспетая Гомером, Троя эпохи Приама, погибла в огне!
Как одержимый Шлиман работал с утра до ночи. Он увеличил число рабочих и начал копать сразу в нескольких местах. Софья, все больше увлекаясь, помогала ему. Уже без гримасы принуждения читала она на ночь гомеровы гекзаметры. Шлиман помечал на своих письмах рядом с датой уже не «холм Гиссарлык», уже даже не «Троя», а прямо «Пергам Приама» (Пергамом у Гомера назван кремль в Трое; там находились дворец Приама и его сыновей, храм Афины и т. п. «Пергам Приама» не нужно смешивать с малоазиатским городом Пергамом (нынешняя Бергама)).
Каждый день приносил открытия. В одном из домов были найдены гигантские глиняные сосуды – «пифосы». Любой из них легко мог вместить нескольких людей, стоящих во весь рост. Эти пифосы, вероятно, были хранилищами для зерна, масла, вина. Шлиман высказал предположение, что здесь находился дом виноторговца.
Еще поразительней были находки, начавшиеся с середины марта в южной траншее. На тридцатифутовой глубине в «горелом» слое открылась наклонная дорога, выложенная гладкими каменными плитами. На ней еще сохранились колеи, выбитые колесами. Если дорога, значит, она куда-то ведет! Шлиман бросил сюда сотню рабочих и принялся в бешеном темпе откапывать ее. Вскоре дорога привела к мощным, двойным воротам. Ворота были в стене, рядом с Большой башней.
Неудержимое шлиманское воображение тотчас назвало эти ворота Скейскими – главными воротами Илиона, через которые троянцы выходили на поле сражения. Поблизости от ворот нашлись и руины обширного дома, в котором Шлиман без колебаний признал «дворец Приама». Но, чтобы откопать весь «дворец», пришлось бы снести другое здание, много веков спустя построенное над ним и над мощеной дорогой. И здесь Шлиман показал, что недаром он стал серьезно учиться археологии. Он запретил разрушать более позднее здание, поняв, что оно будет необходимо для дальнейшего изучения Трои, для проверки ранее добытых результатов.
Год тому назад он спокойно снес бы эти стены.
Началась весна. Гнилая малярийная троадская весна с морозными ночами и жаркими днями. Оттаявшие болота зацвели, миллионы лягушек с вечера поднимали дикий крик, и Шлиман по ночам не мог заснуть. Он ворочался в постели, проклинал все на свете и старался уверить себя, что лягушки – причина его дурного настроения.
Но прилетели аисты, лягушки немного утихли, а настроение не улучшалось.
Все-таки нужно было найти нечто гораздо более солидное, чем ворота. Нужно было разрушить заговор молчания, который ученые филистеры (Филистер – самодовольный обыватель, мещанин) устроили вокруг Трои. Нужно было доказать им, что Генрих Шлиман не бросает слова на ветер.
Особенно оскорбительно было поведение профессора Курциуса. Этот ученый, историк и археолог, был в чести потому, что сумел сблизиться с придворными германскими кругами. Летом 1872 года Курциус со своими учениками совершил экскурсию по Троаде. Шлиман в это время был уже в Афинах. В брошюре, описывающей экскурсию, Курциус удостоил Шлимана следующими пренебрежительными словами: «Мужик из Хыблака повел нас на Гиссарлык, где раньше с большим усердием копал Шлиман». И больше ни слова.
Как ослеплен должен быть человек, которого даже величественные стены раскопанной Трои не сумели заставить отказаться от предвзятого предубеждения к «самозванцу».
«Профессиональных специалистов» нужно было ошеломить чем-нибудь потрясающим.
А потрясающего по-прежнему не было.
Шлиман решил уточнить топографию Трои. Холм Гиссарлык был слишком мал для большого города с многотысячным населением. Шлиман считал его Пергамом. Самый город, очевидно, лежал в долине, под холмом. Открытие этого нижнего города должно было внести полную ясность в вопрос.
В мае, когда немного обсохла земля, в разных местах долины стали рыть глубокие колодцы, доходившие до материка. Разведка принесла действительно неожиданные результаты: много глиняных черепков, остатков строений и могил, но ни малейших следов доисторических поселений! Все находки в долине были не старше «эллинской» эпохи. Шлиман должен был признать, что ошибался: вся Троя Гомера, очевидно, умещалась на плато Гиссарлыка, и пышный город, воспетый великим слепцом, приходилось признать порождением поэтического вымысла, принявшего поистине «гомерический» размах!
С тем большим рвением Шлиман продолжал раскапывать Гиссарлык. Он возобновил поиски на севере и северо-западе, нашел продолжение ранее открытой доисторической стены, проломил несколько поздних стен. Заступы изо дня в день обнажали развалины, камни, стены без надписей. Все трудней становилось разбираться во всей этой путанице наслоений, в лабиринте обрушенных временем построек. И вот утомление стало охватывать искателя. Он был болен. Уже не помогал хинин. Друзья и недруги присылали ему вырезки из газет, в которых ученые-специалисты и просто журнальные писаки издевались над его «гомеровской» страстью. Турецкая администрация продолжала придираться ко всякому поводу.