Мария оделась и пошла в столовую, где давно дожидалась ее Николь. Шагая по анфиладе белых комнат дворца, она снова и снова вспоминала бал, что не давал ей уснуть едва ли не до рассвета. Вспоминала, как гурьбой проводили ее к лимузину молодые люди, удостоившиеся чести танцевать с нею, как они совали свои визитки или записочки, как говорили что-то, перебивая друг друга, кто по-французски, кто по-русски; были среди них и красивые, и богатые, и умные, а Его не было… Иначе кольнуло бы в сердце, иначе бы она почувствовала…
– Поздравляю! – сказала Уля, когда они наконец поехали. – Вот это успех!
– Да, что-то вроде успеха, – устало улыбнулась Мария, – но все не то… А как у тебя?
– А у меня кукла! – сказала Уля, сияя, и подала ей со своих колен правой рукой хорошенькую матерчатую куклу, с льняными косичками, в русском сарафане, в лаптях, даже с бусами на шее. – Переверни: она «мама» говорит.
Мария перевернула куклу, раздалось едва слышное за гулом мотора: "мама".
– Какая прелесть! Откуда она у тебя?
– Представляешь, сижу себе, жду-пожду, а тут подбегает какой-то мужичок в шинели до пят, худенький такой, но вот с таким громадным чубом! – И Уля бросила руль, чтобы показать размеры чуба. Колеса чуть рыскнули по булыжной мостовой, но Уля ловко выправила машину. – Да, подбегает этот мужичок и говорит, по его мнению, как бы по-французски: "Мадемуазель, не купите ли у меня замечательную куклу?" "Покажи", – говорю я по-русски. Ну тут он обалдел – не ожидал в такой машине русскую встретить. "Глядите, ваше благородие". – Вынул из-под полы эту куклу и сунул мне в окошко. А я вижу, у него на каждой поле шинели, изнутри, еще по десятку разных кукол навешано, и русских красавиц, и казачков. "Кукла отличная, – говорю, – да у меня с собой ни сантима". "А вы, – говорит мужичок, – на почин так возьмите! На память, – говорит, – от есаула Калюжного!" А я ему говорю: "Так я не могу!" А он: "Возьмите, барышня, ради Христа, а то мне сегодня удачи не будет!" "Хорошо, – говорю, – возьму, только с одним условием: через шесть дней, двадцать первого января, в восемь вечера, на это место, я принесу деньги". "Есть! – говорит, – ваше благородие!" – И побежал к подъезду «Метрополя» торговать. Покупатели на его товар находились. – Уля взяла из рук Марии куклу и поцеловала ее. – Да, я же самое главное забыла тебе сказать. Я ему кричу: "А как зовут твою куклу?" И он вдруг как ляпнет: "Да, хоть Ульяна!" – И побежал. Почему Ульяна? Так я и не знаю. Не подошел он больше ко мне. Теперь двадцать первого числа ждать?
– Судьба, значит, – уверенно сказала Мария, – значит, судьба.
Так оно и вышло. В конце концов Ульяна Ивановна Жукова и есаул Андрей Сидорович Калюжный обвенчались в одном из русских ресторанов Биянкура, а если говорить точнее – в одном из ресторанных залов, отведенных хозяином заведения совершенно бесплатно для совершения брачных обрядов. Все было кое-как и на скорую руку, но зато венчал новобрачных сам митрополит Евлогий – глава Белой Церкви. В соседнем зале стучали вилками и ножами, звенели бокалы, слышались обрывки каких-то пьяных излияний, сугубо русских: "Ты-ы м-меня у-ув-уважаешь!" Со стороны невесты была Мария, а со стороны жениха никого не было, его приятель не пришел: как потом выяснилось, перепутал рестораны. Ульяна перебралась жить к мужу в комнатку на мансарде пятиэтажного дома без лифта, с очень узкой и крутой лестницей, правда, платил Андрей Сидорович за эту комнатушку очень недорого. Есаул был человек даровитый: он и пел, и плясал, и играл на баяне, и мастерил таких кукол, каких никто не умел делать. Куклы и казачки а ля рюс продавались хорошо, Ульяна вовсю помогала мужу и даже подумывала о том, чтобы оставить работу на заводе. Но, слава Богу, уже месяца через три выяснилось, что есаул запойный и рассчитывать на него всерьез не приходится. Он допивался до чертиков, спускал все до последнего сантима, а когда Уля, бывало, тащила его на спине на их верхотуру, есаул подавал команды осипшим голосом:
– Эска-адрон, справа за-езжай! Марш! Марш!
Детей у них, к счастью, не было. А Уля так и мыкалась с ним до сих пор по славному городу Парижу.
Сто раз пыталась Мария уговорить Улю оставить господина есаула, но та была непреклонна:
– Не брошу я его, не проси. Значит, такой мне крест нести, на то воля Божья!
Так, вспоминая заполошного есаула и свою любимую кузину Улю, и подошла Мария к дверям столовой губернаторского дворца.
– Привет, Мари! – встретила ее Николь. – Выспалась?
– Выспалась, но почти до утра не могла уснуть.
– Тебя что-то беспокоило? – вскинула брови Николь.
– Нет. Просто я вспоминала франко-русский бал двадцать восьмого года.
– А-а, тот, где ты с Шанель?
– А ты откуда знаешь?
– Мы и здесь, и в Алжире, и в Марокко всегда получали и получаем все основные парижские газеты, и мы видели твое фото с Шанель и очень порадовались за тебя! Да, кстати, нам надо устроить прием и бал в твою честь. И чем быстрее, тем лучше!
– Но, Николь, это ведь большие расходы…
– Чепуха! Все окупится. К тому же я обязательно приглашу царька туарегов. Хоть посмотришь, кому ты предназначалась.
– Интересно, – сказала Мария, – здорово! Ух, я с ним пофлиртую, будь здоров! Он старенький?
– Понятия не имею. Садись, выпьем кофе. Александер!
В ту же минуту явился Александер.
– Кофе по-туарегски – мне и графине. Ты знаешь, как он делается?
– Как бедуинский, только чуть слабее и с лимоном.
– Молодец, Александер! Да, – обратилась Николь к Марии, – там папа (так она называла теперь мужа) оставил для тебя на своем столе кучу бумажек.
– Хорошо, я посмотрю.
Александер лично принес поднос с двумя крохотными чашечками кофе и с дольками лимона на мелкой тарелочке.
– Ну как тебе кофе? – спросила гостью Николь.
– Ничего.
– Наверное, и царек у них такой же! – засмеялась Николь, – Но помни: что я его обязательно приглашу.
– Помню, помню! Спасибо за кофе, я ухожу работать. – И Мария пошла в кабинет генерал-губернатора, к его финансовым бумагам. Остановившись у выхода из столовой, попросила Николь: – Со своей стороны я тоже попрошу тебя пригласить двух-трех людей, ну и, конечно, моего банкирчика с женами. Это уж ты обставь, как можно торжественнее, хорошо?
– Договорились! – с радостью согласилась Николь, которая обожала всякого рода игры.
До обеда Мария занималась деловыми бумагами губернатора. Часть бумаг была в полном порядке, а часть пестрела ошибками. Мария обнаружила несколько крупных переплат по сделкам, пустые бланки, но, увы, заверенные подписью губернатора и его печатью, много неряшливо оформленных документов, несколько весьма важных договоров, заверенных нотариусом задним числом, и еще много всякой бухгалтерской мелочевки, каждая из которых сама по себе была почти безобидна, а в куче они составляли весьма неприглядную картину и, главное, давали массу возможностей для махинаций, как говорится, развязывали руки тому, кто хотел бы что-то передернуть или запутать. Марии стало ясно, что тот, кто вел эту финансово-хозяйственную работу, делал все недобросовестно, но очень ловко. Видимо, это был и опытный, и небесталанный жулик. Но как сказать губернатору? И Мария решила не доводить до его сведения никаких своих умозаключений и оценок, а изложить только факты.
Когда вечером приехал губернатор, Мария сказала, что ей нужно еще три дня. Время нужно было не для того, чтобы разбираться с огрехами и упущениями, а для того, чтобы придумать, выработать какие-то свои конкретные предложения по дальнейшей работе. На том они и порешили. Снова пришлось звонить в дом Хаджибека и говорить о русских друзьях. Трубку взяла Хадижа:
– Мари, я все знаю! Мой отец уже поехал к этому туарегу. Если хочешь, мы заставим его приползти к тебе на коленях!
– О чем ты, Хадижа?
– Ты прекрасно знаешь о чем. Тебя ловили для гарема! В тебя стреляли! Мой отец – не последний человек среди берберов всех племен, а ты моя сестра! Волос не упадет с твоей головы! Мы никому не дадим тебя в обиду! Я понимаю, сейчас ты приходишь в себя. Ты боишься вернуться!
– Слушай, Хадижа. – строго сказала Мария. – Не кричи и слушай меня внимательно. Спасибо тебе и спасибо твоему отцу. Я поеду на остров Джерба лично поблагодарить его за внимание к моей персоне. Я никого не боюсь. Сейчас в доме моих друзей я занята делами. Мне нужно еще три дня. Да, они стреляли в меня – это правда. Но ты подумай, как им повезло! Во-первых, они промахнулись, все пятеро, а во-вторых, у меня не было оружия, значит, им снова повезло, потому что я бы не промахнулась…
Хадижа засмеялась.
– Я люблю тебя, Мари! Я жду тебя, Мари, сестра моя! – и положила трубку.
Генерал выслушал доклад Марии очень внимательно и сказал:
– Вы так изображаете дело, будто все совсем неплохо в моих бумагах. Вы подбираете слова, чтобы меня не обидеть. Не бойтесь, называйте вещи своими именами. На сколько нагрел меня этот сукин сын управитель? Я вам соврал, что он в отпуске. Мы расстались навсегда. Сейчас он уже в Америке. Так на сколько? Хотя что я от вас требую, вы еще не смотрели балансы…
– Балансы! – Мария усмехнулась. – Как говорил банкир Жак: "Две вещи легко и охотно подделываются – родословные и балансы".
– Он прав! – засмеялся губернатор. – Так приблизительно на сколько?
– Приблизительно… – Мария промолчала. – Приблизительно миллиона на полтора.
– Чего? – Губернатор позеленел.
– Франков…
– Я понимаю, что не зубов крокодила – есть такая разменная монета у одного из африканских племен. – Губерантор попытался улыбнуться, но это ему не слишком удалось. Цифра, которую назвала Мария, едва не сбила его с ног.
– Через два – три дня я смогу сообщить вам точную сумму, с погрешностью в пять-шесть тысяч.
– Как же вы это сделаете? – недоверчиво пробормотал губернатор.
– Сделаю. Все-таки я закончила математический факультет университета в Праге и Русский коммерческий институт в Париже. – уверенно сказала Мария.
– А что, в Париже есть Русский коммерческий институт?
– Есть.
– Хм, – губернатор покрутил головой, – ладно. Жду.
После повторного доклада Марии губернатор предложил ей стать управительницей его финансовыми делами и назвал сумму месячного вознаграждения.
– Спасибо, – сказала Мария. – Я согласна. Но что касается оплаты… Во-первых, сумма кажется мне слегка завышенной, а во-вторых, я бы подписала с вами контракт не на повременную оплату, а на процент от прибыли. Будет прибыль – будет оплата. Не будет прибыли – не будет оплаты. За что платить? Расчеты – один раз в полгода.
– А чем же вы будете жить?
– О, мой генерал! – засмеялась Мария. – Я не доедаю последний кусок хлеба. У меня еще много других дел и планов. Я не намерена их оставлять.
– И вас на все хватит?
– Еще и останется, – сказала Мария очень тихо, но так уверенно, что сомневаться в ее словах не приходилось. – У меня к вам большая личная просьба.
– Да, я вас слушаю. – Губернатор оживился.
– Мне нужна ваша помощь, – Мария сделала паузу и держала ее до тех пор, пока губернатор сам не нарушил молчание:
– Я готов служить вам в меру моих возможностей.
– Не сомневаюсь, что в меру. Дело в том, что не так давно я купила у банкира Хаджибека принадлежавший ему русский дредноут, что стоит в бухте Каруба.
– Зачем вам этот металлолом? – В глазах губернатора блеснул живой интерес.
– Это как посмотреть… Все пушки, в том числе и орудия главного калибра, в рабочем состоянии, даже замки целы, все до единого. Мне нужен контакт в военном министерстве.
– Понял. – Губернатор усмехнулся. – Понял, но как их можно использовать? Это ведь дорогие игрушки.
– Дорогие, но обо всем можно договориться. А использовать очень просто, например, поставить на береговую охрану на Севере Франции.
– От англичан?
– Скорее от немцев.
– Графиня, неужели вы так думаете?
– Да, генерал, англичане, хотят они того или нет, будут союзниками французов – все идут к этому. Вы ведь стратег…
– Маршал Петен терпеть не может англичан. А что делать мне?
– Наверное, пока ничего. А в принципе – наводить мосты и играть свою собственную игру, вы этого достойны.
Последние слова Марии попали в яблочко. Генерал покраснел, как мальчик, которого застукали у буфета, когда он хотел стащить конфетку.
– Я сделаю для вас все, мадемуазель Мари. Заместитель министра по вооружению подойдет? Это мой ближайший друг.
Генерал тут же написал рекомендательное письмо, снабдив его всеми телефонами своего друга, в том числе и домашними.
Когда Мария сказала Николь, что дня через два уедет в Париж, та вскричала:
– Ни в коем случае! Только после бала! Всё! Я рассылаю гонцов! Бал в эту субботу! А в воскресенье вечером мы отплывем с тобою в Париж на моей яхте, согласна?
– Еще бы! Я давно мечтала сходить в море по-настоящему, все-таки перед тобой дочь адмирала! Но разве тебе разрешит муж?
– Разрешит! Это мои заботы…
LIX
– Поздравляю! – сказала Уля, когда они наконец поехали. – Вот это успех!
– Да, что-то вроде успеха, – устало улыбнулась Мария, – но все не то… А как у тебя?
– А у меня кукла! – сказала Уля, сияя, и подала ей со своих колен правой рукой хорошенькую матерчатую куклу, с льняными косичками, в русском сарафане, в лаптях, даже с бусами на шее. – Переверни: она «мама» говорит.
Мария перевернула куклу, раздалось едва слышное за гулом мотора: "мама".
– Какая прелесть! Откуда она у тебя?
– Представляешь, сижу себе, жду-пожду, а тут подбегает какой-то мужичок в шинели до пят, худенький такой, но вот с таким громадным чубом! – И Уля бросила руль, чтобы показать размеры чуба. Колеса чуть рыскнули по булыжной мостовой, но Уля ловко выправила машину. – Да, подбегает этот мужичок и говорит, по его мнению, как бы по-французски: "Мадемуазель, не купите ли у меня замечательную куклу?" "Покажи", – говорю я по-русски. Ну тут он обалдел – не ожидал в такой машине русскую встретить. "Глядите, ваше благородие". – Вынул из-под полы эту куклу и сунул мне в окошко. А я вижу, у него на каждой поле шинели, изнутри, еще по десятку разных кукол навешано, и русских красавиц, и казачков. "Кукла отличная, – говорю, – да у меня с собой ни сантима". "А вы, – говорит мужичок, – на почин так возьмите! На память, – говорит, – от есаула Калюжного!" А я ему говорю: "Так я не могу!" А он: "Возьмите, барышня, ради Христа, а то мне сегодня удачи не будет!" "Хорошо, – говорю, – возьму, только с одним условием: через шесть дней, двадцать первого января, в восемь вечера, на это место, я принесу деньги". "Есть! – говорит, – ваше благородие!" – И побежал к подъезду «Метрополя» торговать. Покупатели на его товар находились. – Уля взяла из рук Марии куклу и поцеловала ее. – Да, я же самое главное забыла тебе сказать. Я ему кричу: "А как зовут твою куклу?" И он вдруг как ляпнет: "Да, хоть Ульяна!" – И побежал. Почему Ульяна? Так я и не знаю. Не подошел он больше ко мне. Теперь двадцать первого числа ждать?
– Судьба, значит, – уверенно сказала Мария, – значит, судьба.
Так оно и вышло. В конце концов Ульяна Ивановна Жукова и есаул Андрей Сидорович Калюжный обвенчались в одном из русских ресторанов Биянкура, а если говорить точнее – в одном из ресторанных залов, отведенных хозяином заведения совершенно бесплатно для совершения брачных обрядов. Все было кое-как и на скорую руку, но зато венчал новобрачных сам митрополит Евлогий – глава Белой Церкви. В соседнем зале стучали вилками и ножами, звенели бокалы, слышались обрывки каких-то пьяных излияний, сугубо русских: "Ты-ы м-меня у-ув-уважаешь!" Со стороны невесты была Мария, а со стороны жениха никого не было, его приятель не пришел: как потом выяснилось, перепутал рестораны. Ульяна перебралась жить к мужу в комнатку на мансарде пятиэтажного дома без лифта, с очень узкой и крутой лестницей, правда, платил Андрей Сидорович за эту комнатушку очень недорого. Есаул был человек даровитый: он и пел, и плясал, и играл на баяне, и мастерил таких кукол, каких никто не умел делать. Куклы и казачки а ля рюс продавались хорошо, Ульяна вовсю помогала мужу и даже подумывала о том, чтобы оставить работу на заводе. Но, слава Богу, уже месяца через три выяснилось, что есаул запойный и рассчитывать на него всерьез не приходится. Он допивался до чертиков, спускал все до последнего сантима, а когда Уля, бывало, тащила его на спине на их верхотуру, есаул подавал команды осипшим голосом:
– Эска-адрон, справа за-езжай! Марш! Марш!
Детей у них, к счастью, не было. А Уля так и мыкалась с ним до сих пор по славному городу Парижу.
Сто раз пыталась Мария уговорить Улю оставить господина есаула, но та была непреклонна:
– Не брошу я его, не проси. Значит, такой мне крест нести, на то воля Божья!
Так, вспоминая заполошного есаула и свою любимую кузину Улю, и подошла Мария к дверям столовой губернаторского дворца.
– Привет, Мари! – встретила ее Николь. – Выспалась?
– Выспалась, но почти до утра не могла уснуть.
– Тебя что-то беспокоило? – вскинула брови Николь.
– Нет. Просто я вспоминала франко-русский бал двадцать восьмого года.
– А-а, тот, где ты с Шанель?
– А ты откуда знаешь?
– Мы и здесь, и в Алжире, и в Марокко всегда получали и получаем все основные парижские газеты, и мы видели твое фото с Шанель и очень порадовались за тебя! Да, кстати, нам надо устроить прием и бал в твою честь. И чем быстрее, тем лучше!
– Но, Николь, это ведь большие расходы…
– Чепуха! Все окупится. К тому же я обязательно приглашу царька туарегов. Хоть посмотришь, кому ты предназначалась.
– Интересно, – сказала Мария, – здорово! Ух, я с ним пофлиртую, будь здоров! Он старенький?
– Понятия не имею. Садись, выпьем кофе. Александер!
В ту же минуту явился Александер.
– Кофе по-туарегски – мне и графине. Ты знаешь, как он делается?
– Как бедуинский, только чуть слабее и с лимоном.
– Молодец, Александер! Да, – обратилась Николь к Марии, – там папа (так она называла теперь мужа) оставил для тебя на своем столе кучу бумажек.
– Хорошо, я посмотрю.
Александер лично принес поднос с двумя крохотными чашечками кофе и с дольками лимона на мелкой тарелочке.
– Ну как тебе кофе? – спросила гостью Николь.
– Ничего.
– Наверное, и царек у них такой же! – засмеялась Николь, – Но помни: что я его обязательно приглашу.
– Помню, помню! Спасибо за кофе, я ухожу работать. – И Мария пошла в кабинет генерал-губернатора, к его финансовым бумагам. Остановившись у выхода из столовой, попросила Николь: – Со своей стороны я тоже попрошу тебя пригласить двух-трех людей, ну и, конечно, моего банкирчика с женами. Это уж ты обставь, как можно торжественнее, хорошо?
– Договорились! – с радостью согласилась Николь, которая обожала всякого рода игры.
До обеда Мария занималась деловыми бумагами губернатора. Часть бумаг была в полном порядке, а часть пестрела ошибками. Мария обнаружила несколько крупных переплат по сделкам, пустые бланки, но, увы, заверенные подписью губернатора и его печатью, много неряшливо оформленных документов, несколько весьма важных договоров, заверенных нотариусом задним числом, и еще много всякой бухгалтерской мелочевки, каждая из которых сама по себе была почти безобидна, а в куче они составляли весьма неприглядную картину и, главное, давали массу возможностей для махинаций, как говорится, развязывали руки тому, кто хотел бы что-то передернуть или запутать. Марии стало ясно, что тот, кто вел эту финансово-хозяйственную работу, делал все недобросовестно, но очень ловко. Видимо, это был и опытный, и небесталанный жулик. Но как сказать губернатору? И Мария решила не доводить до его сведения никаких своих умозаключений и оценок, а изложить только факты.
Когда вечером приехал губернатор, Мария сказала, что ей нужно еще три дня. Время нужно было не для того, чтобы разбираться с огрехами и упущениями, а для того, чтобы придумать, выработать какие-то свои конкретные предложения по дальнейшей работе. На том они и порешили. Снова пришлось звонить в дом Хаджибека и говорить о русских друзьях. Трубку взяла Хадижа:
– Мари, я все знаю! Мой отец уже поехал к этому туарегу. Если хочешь, мы заставим его приползти к тебе на коленях!
– О чем ты, Хадижа?
– Ты прекрасно знаешь о чем. Тебя ловили для гарема! В тебя стреляли! Мой отец – не последний человек среди берберов всех племен, а ты моя сестра! Волос не упадет с твоей головы! Мы никому не дадим тебя в обиду! Я понимаю, сейчас ты приходишь в себя. Ты боишься вернуться!
– Слушай, Хадижа. – строго сказала Мария. – Не кричи и слушай меня внимательно. Спасибо тебе и спасибо твоему отцу. Я поеду на остров Джерба лично поблагодарить его за внимание к моей персоне. Я никого не боюсь. Сейчас в доме моих друзей я занята делами. Мне нужно еще три дня. Да, они стреляли в меня – это правда. Но ты подумай, как им повезло! Во-первых, они промахнулись, все пятеро, а во-вторых, у меня не было оружия, значит, им снова повезло, потому что я бы не промахнулась…
Хадижа засмеялась.
– Я люблю тебя, Мари! Я жду тебя, Мари, сестра моя! – и положила трубку.
Генерал выслушал доклад Марии очень внимательно и сказал:
– Вы так изображаете дело, будто все совсем неплохо в моих бумагах. Вы подбираете слова, чтобы меня не обидеть. Не бойтесь, называйте вещи своими именами. На сколько нагрел меня этот сукин сын управитель? Я вам соврал, что он в отпуске. Мы расстались навсегда. Сейчас он уже в Америке. Так на сколько? Хотя что я от вас требую, вы еще не смотрели балансы…
– Балансы! – Мария усмехнулась. – Как говорил банкир Жак: "Две вещи легко и охотно подделываются – родословные и балансы".
– Он прав! – засмеялся губернатор. – Так приблизительно на сколько?
– Приблизительно… – Мария промолчала. – Приблизительно миллиона на полтора.
– Чего? – Губернатор позеленел.
– Франков…
– Я понимаю, что не зубов крокодила – есть такая разменная монета у одного из африканских племен. – Губерантор попытался улыбнуться, но это ему не слишком удалось. Цифра, которую назвала Мария, едва не сбила его с ног.
– Через два – три дня я смогу сообщить вам точную сумму, с погрешностью в пять-шесть тысяч.
– Как же вы это сделаете? – недоверчиво пробормотал губернатор.
– Сделаю. Все-таки я закончила математический факультет университета в Праге и Русский коммерческий институт в Париже. – уверенно сказала Мария.
– А что, в Париже есть Русский коммерческий институт?
– Есть.
– Хм, – губернатор покрутил головой, – ладно. Жду.
После повторного доклада Марии губернатор предложил ей стать управительницей его финансовыми делами и назвал сумму месячного вознаграждения.
– Спасибо, – сказала Мария. – Я согласна. Но что касается оплаты… Во-первых, сумма кажется мне слегка завышенной, а во-вторых, я бы подписала с вами контракт не на повременную оплату, а на процент от прибыли. Будет прибыль – будет оплата. Не будет прибыли – не будет оплаты. За что платить? Расчеты – один раз в полгода.
– А чем же вы будете жить?
– О, мой генерал! – засмеялась Мария. – Я не доедаю последний кусок хлеба. У меня еще много других дел и планов. Я не намерена их оставлять.
– И вас на все хватит?
– Еще и останется, – сказала Мария очень тихо, но так уверенно, что сомневаться в ее словах не приходилось. – У меня к вам большая личная просьба.
– Да, я вас слушаю. – Губернатор оживился.
– Мне нужна ваша помощь, – Мария сделала паузу и держала ее до тех пор, пока губернатор сам не нарушил молчание:
– Я готов служить вам в меру моих возможностей.
– Не сомневаюсь, что в меру. Дело в том, что не так давно я купила у банкира Хаджибека принадлежавший ему русский дредноут, что стоит в бухте Каруба.
– Зачем вам этот металлолом? – В глазах губернатора блеснул живой интерес.
– Это как посмотреть… Все пушки, в том числе и орудия главного калибра, в рабочем состоянии, даже замки целы, все до единого. Мне нужен контакт в военном министерстве.
– Понял. – Губернатор усмехнулся. – Понял, но как их можно использовать? Это ведь дорогие игрушки.
– Дорогие, но обо всем можно договориться. А использовать очень просто, например, поставить на береговую охрану на Севере Франции.
– От англичан?
– Скорее от немцев.
– Графиня, неужели вы так думаете?
– Да, генерал, англичане, хотят они того или нет, будут союзниками французов – все идут к этому. Вы ведь стратег…
– Маршал Петен терпеть не может англичан. А что делать мне?
– Наверное, пока ничего. А в принципе – наводить мосты и играть свою собственную игру, вы этого достойны.
Последние слова Марии попали в яблочко. Генерал покраснел, как мальчик, которого застукали у буфета, когда он хотел стащить конфетку.
– Я сделаю для вас все, мадемуазель Мари. Заместитель министра по вооружению подойдет? Это мой ближайший друг.
Генерал тут же написал рекомендательное письмо, снабдив его всеми телефонами своего друга, в том числе и домашними.
Когда Мария сказала Николь, что дня через два уедет в Париж, та вскричала:
– Ни в коем случае! Только после бала! Всё! Я рассылаю гонцов! Бал в эту субботу! А в воскресенье вечером мы отплывем с тобою в Париж на моей яхте, согласна?
– Еще бы! Я давно мечтала сходить в море по-настоящему, все-таки перед тобой дочь адмирала! Но разве тебе разрешит муж?
– Разрешит! Это мои заботы…
LIX
""Гости съезжались на бал". Какая прелестная, пышная и емкая фраза из сказки или дамского романа! И какой тянется за нею шлейф павлиньей важности кавалеров, жеманства милых дам, какая томность у женщин и вальяжность у мужчин, сколько игры тщеславия и уязвленной гордыни, деланного безразличия и живого сияния юных глаз, сколько безнадежно-жадных стариковских взглядов вослед и обнадеживающих, лукавых улыбок женщин, сколько склок и обид, подавленных ради приличия, видимости преуспеяния, великодушия и светскости!" – с блуждающей улыбкой на губах думала Мария, глядя с балкона второго этажа губернаторского дворца на растянувшийся по узкой белой дороге кортеж черных, белых, красных, фисташковых, желтых, темно-синих, серых автомобилей. Гости действительно съезжались на бал.
Машины и слуги оставались за воротами, а приглашенные входили в парк, чтобы пройти по широкой красной ковровой дорожке метров пятьдесят, не меньше (это Николь придумала такую китайскую церемонию), к ступенькам балюстрады, на которых их поджидали хозяйка бала и генерал-губернатор в белом парадном мундире и при всех своих орденах и лентах. Марии были хорошо видны проходившие, и как-то сами собой пришли на память стихи Лермонтова:
Размышления Марии внезапно прервались: на красной ковровой дорожке появился господин Хаджибек и семенящие за ним Хадижа и Фатима. Если бы господин Хаджибек когда-нибудь видел пингвинов, то он бы знал, что в черном фраке с белой манишкой и в черных лакированных туфлях он очень похож на пингвина, не только сочетанием черного с белым, но особенно тем, что грудь и живот составляли у него как бы единую дугообразную выпуклость, а длинные фалды фрака и черные туфли, сливаясь, также образовывали будто бы единую точку опоры, на которой продолговато-округлый господин Хаджибек, как пингвин на задних ластах, ловко перемещался по красной ковровой дорожке, а где-то вверху, над черной бабочкой галстука и белоснежным воротничком манишки, поблескивали его карие, сияющие от восторга и умиления глазки – этакие живые буравчики. Чуть позади поспешали за господином Хаджибеком его стройные жены, в расшитых золотом шелковых кафтанах (так называется по-арабски нарядное женское платье до пят, свободного покроя): Хадижа – в бирюзовом, а Фатима – в нежно-зеленом. Головы их были покрыты легкими газовыми шарфами, волосы заплетены в две косы, свободно свисающие ниже пояса. Золота, бриллиантов, изумрудов, сапфиров на обеих вполне хватило бы для того, чтобы открыть небольшую, но богатую ювелирную лавочку.
Господин Хаджибек рассмешил Марию, а его жены вызвали восхищение – они были прекрасны, каждая по-своему. Это Мария настояла на том, чтобы приглашения были доставлены господину Хаджибеку фельдъегерем и не только ему, но и его обеим супругам. Чести быть приглашенными со старшей и младшей женой обычно удостаивались только очень крупные царьки или государственные лица самого высокого ранга, буквально лишь первое и второе лица самоуправления Тунизии. Местная знать почти поровну делилась на тех, кто льнул к Европе и в одежде, и в образе жизни, и тех, кто противился этому, демонстративно являясь на званые вечера, даже к генерал-губернатору, без жен (место жены у домашнего очага) и в исконно национальных нарядах. Последние считали, что, утрачивая право быть на людях в национальной одежде и поступаясь своими обычаями, они поступаются в значительной степени государственной самостоятельностью. Но даже и те, кто щеголял сейчас во фраках, втайне надеялись окрепнуть и замотаться в свои белые одежды. Как известно, со временем так и произошло, а пока они учились носить фраки, бегло говорить по-французски, читать, писать, если надо, то и танцевать бальные танцы или играть в карты за ломберным столиком…
Гости все прибывали. На ковровой дорожке офицеры гарнизонов Бизерты и Туниса с женами сменяли местную знать. Наконец появился давно ожидаемый Марией контр-адмирал Беренц – последний командующий русской эскадрой в Бизерте. Мария просила его прийти в адмиральском мундире, а он пришел в штатском – теперь адмирал служил корректором в одной из французских газет Туниса, даже, можно сказать, газеток; пришел не во фраке, а в обыкновенном однобортном костюме, но с галстуком-бабочкой. Фрака у адмирала не было, вернее (какой он теперь адмирал?), фрака не было у корректора маленькой колониальной газеты, и это естественно. Как говорят русские: "По одежке протягивай ножки".
Михаил Александрович Беренц был одним из тех немногих людей, перед которыми Мария преклонялась и которых чтила всю жизнь. Он не совершал подвигов, не отличался какими-то сверхъестественными способностями или хотя бы здоровьем. Это был человек сухощавый, лысый, в очках с черной металлической оправой, довольно высокий и подвижный; человек неопределенного возраста, примерно от пятидесяти до шестидесяти пяти: улыбнется – пятьдесят, задумается, чуть нахмурившись, – все шестьдесят пять, такая вот амплитуда, глаза у него были серые, как правило, тусклые, как бы обращенные внутрь, но иногда вспыхивающие таким огнем, что сразу становилось видно – есть еще порох в пороховницах. Он всю жизнь, с семилетнего возраста, был военным и остался военным в душе до конца дней. К гражданской жизни на чужбине он не смог приспособиться, его выправка, его поступь, его речь, неспешная и негромкая, речь человека, который привык, чтобы его слушали, его прямодушие, – все как бы торчало из той обыденной гражданской жизни, где мягко стелят, да жестко спать. Даже адмирал Александр Михайлович Герасимов, тоже не Бог весть какой приспособляемости человек, и тот звал Беренца Блаженный Михаил. Михаила Александровича Беренца, после признания Францией СССР и прекращения существования последней Российской императорской эскадры де юре, единственного пригласили во французскую военную администрацию Тунизии и предложили весьма солидную должность, с автоматической подачей на французское гражданство, а значит, и с безусловной перспективой на дальнейшее повышение по службе.
Он отказался:
– Весьма польщен. Но, к сожалению, не могу принять ваше предложение. Я присягал на верность России и только ей одной могу служить, как человек военный.
– Но ведь вашей России больше нет, а ваш родной брат, вице-адмирал Беренц, служит в военно-морском министерстве СССР. (Пригласившие адмирала были досконально осведомлены о его родственниках.)
– Это его личное дело. Его выбор. А моя Россия все равно будет, даже если я ее не дождусь.
В 1924 году, когда Франция официально признала СССР, бывший вице-адмирал Беренц приезжал с советской делегацией в Бизерту решать судьбу эскадры. Михаил Александрович дал слово не искать встречи с братом (таково было условие советской стороны) и сдержал его. Французская и советская стороны ни о чем не договорились.
А годом раньше, когда Машенька уезжала в Прагу и Морской корпус и эскадра еще существовали в привычном режиме, Михаил Александрович Беренц и Александр Михайлович Герасимов провожали ее на пристани Бизерты, усаживали на пароходик до Сицилии. На прощание Беренц снял с безымянного пальца левой руки массивный платиновый перстень с огромным, чудной огранки васильково-синим прозрачным сапфиром и протянул его Машеньке.
– Возьмите, Маруся, пожалуйста. Он вас обязательно выручит. Мне подарил его в кругосветке цейлонский царек.
Машенька отказывалась, но при молчаливой поддержке адмирала Герасимова Беренц настоял на своем.
– Возьмите, Маруся, я на это имею право: мы с вашим отцом прошли весь Пажеский корпус и даже братались на крови – порезали, дурачки, руки, и каждый лизнул друг у друга его крови. – Адмирал Беренц улыбнулся и сразу помолодел лет на пятнадцать.
Матросы собирались убирать трап, рассуждать и спорить было некогда, так и отплыла Мария с перстнем в кулачке. И этот перстень, действительно, спас ее от голода и холода в первые месяцы пражского выживания – она сдала его в скупку, ей заплатили гораздо больше, чем она рассчитывала.
Мария намеревалась сойти вниз, на первый этаж дворца, чтобы сначала приветствовать Михаила Александровича Беренца, а потом обойти всех по кругу, начиная с Хадижи и Фатимы. Да, она намеревалась сойти вниз, но тут на красной ковровой дорожке появилось лицо вполне неординарное. Это был молодой мужчина очень высокого роста в белых национальных одеждах, а точнее, в джаллалабии (рубаха до пят из легкой ткани, с разрезами по бокам и вырезами для рук и головы, обшитыми тонким серым шнуром), в маленькой такии на голове (белая матерчатая шапочка) и обутый в светлые бабуши (что-то вроде закрытых шлепанцев), которые высовывались в шагу из-под длинной, просторной рубахи. Он шел, опираясь на костыли, и расставлял их слишком широко, видно, начал пользоваться ими совсем недавно. Мария обратила внимание, что костыли новенькие. Обратила она внимание и на его аккуратно подстриженную черную бородку-эспаньолку (точь-в-точь такую носил когда-то адмирал дядя Паша), отметила властный, дерзкий и в то же время улыбчивый взгляд больших черных глаз на крупном холеном лице.
Спустившись на нижнюю балюстраду дворца, Мария, к своему удовольствию, тотчас столкнулась с доктором Франсуа.
– Узнайте: кто этот, с костылями? – шепнула она ему на ухо. – И чего хромает? Как доктору вам удобно. Хорошо?
– Будет исполнено! – браво козырнул Франсуа, который всегда преображался при виде Марии и с охотой принимал любую ее игру.
Мария успела не только поздороваться, но и переговорить с Михаилом Александровичем Беренцем; подошла развлечь напряженно скучающих Хадижу и Фатиму, когда наконец доктор Франсуа отозвал ее в сторонку:
– Это туарегский царек Иса, ваш несостоявшийся обладатель. Упал с лошади. По-моему, банальное смещение позвонка и легкое защемление нерва, но в этом вы разбираетесь гораздо лучше меня… Я сказал, что осмотрю его.
– Какая вы умница, доктор! – И Мария, к удивлению Хадижи и Фатимы и еще нескольких дам, наблюдавших за этой сценкой, чмокнула полковника в щеку.
Перед ужином Мария и доктор Франсуа нашли укромный уголок в парке и еще раз пошушукались насчет туарега. Решили, что перед танцами доктор отведет Ису в библиотеку, уложит там на кушетке – ровной и пригодной для данного больного, а далее по плану…
– Помните, Мари, как вы меня вылечили в Сахаре? – спросил доктор Франсуа. – У вас золотые пальчики, вы меня подняли на ноги с моим старым радикулитом.
– Да, я могла бы зарабатывать этим делом. Я уже было начала на заводе в Биянкуре пользовать знакомых, но чуть не попала в тюрьму.
– Вы? В тюрьму?
– Ну а как же? Французы охотно сажали русских за любую мелочь! Кто-то донес, что, не имея диплома врача, я занимаюсь частной практикой. И меня чуть не притянули как самозваную колдунью. Во времена инквизиции наверняка бы сожгли на костре. С тех пор я всем отказывала – опасность была слишком велика и реальна. Но здесь не Франция да и все другое… У меня был хороший учитель, настоящий ас народной медицины. Как говорили: костоправ среди костоправов и знахарь среди знахарей.
Машины и слуги оставались за воротами, а приглашенные входили в парк, чтобы пройти по широкой красной ковровой дорожке метров пятьдесят, не меньше (это Николь придумала такую китайскую церемонию), к ступенькам балюстрады, на которых их поджидали хозяйка бала и генерал-губернатор в белом парадном мундире и при всех своих орденах и лентах. Марии были хорошо видны проходившие, и как-то сами собой пришли на память стихи Лермонтова:
"Боже мой, ведь он написал эти стихи, когда был гораздо моложе меня нынешней, двадцатидевятилетней, да он и навсегда остался моложе… Как он смог все это узнать и увидеть, как смог сказать об этом так точно и просто? Гений на то и гений, что не поддается ни расчетам, ни здравому смыслу, ни правилам, ему "нет закона", хотя у Пушкина это сказано не о гении: "затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона"… Да, и у Лермонтова все стихотворение в целом не совсем о том, о чем процитированный отрывок, но разве в этом дело?"
Взгляни: перед тобой играючи идет
Толпа дорогою привычной;
На лицах праздничных чуть виден след забот,
Слезы не встретишь неприличной.
А между тем из них едва ли есть один,
Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременных добравшийся морщин
Без преступленья иль утраты!..
Размышления Марии внезапно прервались: на красной ковровой дорожке появился господин Хаджибек и семенящие за ним Хадижа и Фатима. Если бы господин Хаджибек когда-нибудь видел пингвинов, то он бы знал, что в черном фраке с белой манишкой и в черных лакированных туфлях он очень похож на пингвина, не только сочетанием черного с белым, но особенно тем, что грудь и живот составляли у него как бы единую дугообразную выпуклость, а длинные фалды фрака и черные туфли, сливаясь, также образовывали будто бы единую точку опоры, на которой продолговато-округлый господин Хаджибек, как пингвин на задних ластах, ловко перемещался по красной ковровой дорожке, а где-то вверху, над черной бабочкой галстука и белоснежным воротничком манишки, поблескивали его карие, сияющие от восторга и умиления глазки – этакие живые буравчики. Чуть позади поспешали за господином Хаджибеком его стройные жены, в расшитых золотом шелковых кафтанах (так называется по-арабски нарядное женское платье до пят, свободного покроя): Хадижа – в бирюзовом, а Фатима – в нежно-зеленом. Головы их были покрыты легкими газовыми шарфами, волосы заплетены в две косы, свободно свисающие ниже пояса. Золота, бриллиантов, изумрудов, сапфиров на обеих вполне хватило бы для того, чтобы открыть небольшую, но богатую ювелирную лавочку.
Господин Хаджибек рассмешил Марию, а его жены вызвали восхищение – они были прекрасны, каждая по-своему. Это Мария настояла на том, чтобы приглашения были доставлены господину Хаджибеку фельдъегерем и не только ему, но и его обеим супругам. Чести быть приглашенными со старшей и младшей женой обычно удостаивались только очень крупные царьки или государственные лица самого высокого ранга, буквально лишь первое и второе лица самоуправления Тунизии. Местная знать почти поровну делилась на тех, кто льнул к Европе и в одежде, и в образе жизни, и тех, кто противился этому, демонстративно являясь на званые вечера, даже к генерал-губернатору, без жен (место жены у домашнего очага) и в исконно национальных нарядах. Последние считали, что, утрачивая право быть на людях в национальной одежде и поступаясь своими обычаями, они поступаются в значительной степени государственной самостоятельностью. Но даже и те, кто щеголял сейчас во фраках, втайне надеялись окрепнуть и замотаться в свои белые одежды. Как известно, со временем так и произошло, а пока они учились носить фраки, бегло говорить по-французски, читать, писать, если надо, то и танцевать бальные танцы или играть в карты за ломберным столиком…
Гости все прибывали. На ковровой дорожке офицеры гарнизонов Бизерты и Туниса с женами сменяли местную знать. Наконец появился давно ожидаемый Марией контр-адмирал Беренц – последний командующий русской эскадрой в Бизерте. Мария просила его прийти в адмиральском мундире, а он пришел в штатском – теперь адмирал служил корректором в одной из французских газет Туниса, даже, можно сказать, газеток; пришел не во фраке, а в обыкновенном однобортном костюме, но с галстуком-бабочкой. Фрака у адмирала не было, вернее (какой он теперь адмирал?), фрака не было у корректора маленькой колониальной газеты, и это естественно. Как говорят русские: "По одежке протягивай ножки".
Михаил Александрович Беренц был одним из тех немногих людей, перед которыми Мария преклонялась и которых чтила всю жизнь. Он не совершал подвигов, не отличался какими-то сверхъестественными способностями или хотя бы здоровьем. Это был человек сухощавый, лысый, в очках с черной металлической оправой, довольно высокий и подвижный; человек неопределенного возраста, примерно от пятидесяти до шестидесяти пяти: улыбнется – пятьдесят, задумается, чуть нахмурившись, – все шестьдесят пять, такая вот амплитуда, глаза у него были серые, как правило, тусклые, как бы обращенные внутрь, но иногда вспыхивающие таким огнем, что сразу становилось видно – есть еще порох в пороховницах. Он всю жизнь, с семилетнего возраста, был военным и остался военным в душе до конца дней. К гражданской жизни на чужбине он не смог приспособиться, его выправка, его поступь, его речь, неспешная и негромкая, речь человека, который привык, чтобы его слушали, его прямодушие, – все как бы торчало из той обыденной гражданской жизни, где мягко стелят, да жестко спать. Даже адмирал Александр Михайлович Герасимов, тоже не Бог весть какой приспособляемости человек, и тот звал Беренца Блаженный Михаил. Михаила Александровича Беренца, после признания Францией СССР и прекращения существования последней Российской императорской эскадры де юре, единственного пригласили во французскую военную администрацию Тунизии и предложили весьма солидную должность, с автоматической подачей на французское гражданство, а значит, и с безусловной перспективой на дальнейшее повышение по службе.
Он отказался:
– Весьма польщен. Но, к сожалению, не могу принять ваше предложение. Я присягал на верность России и только ей одной могу служить, как человек военный.
– Но ведь вашей России больше нет, а ваш родной брат, вице-адмирал Беренц, служит в военно-морском министерстве СССР. (Пригласившие адмирала были досконально осведомлены о его родственниках.)
– Это его личное дело. Его выбор. А моя Россия все равно будет, даже если я ее не дождусь.
В 1924 году, когда Франция официально признала СССР, бывший вице-адмирал Беренц приезжал с советской делегацией в Бизерту решать судьбу эскадры. Михаил Александрович дал слово не искать встречи с братом (таково было условие советской стороны) и сдержал его. Французская и советская стороны ни о чем не договорились.
А годом раньше, когда Машенька уезжала в Прагу и Морской корпус и эскадра еще существовали в привычном режиме, Михаил Александрович Беренц и Александр Михайлович Герасимов провожали ее на пристани Бизерты, усаживали на пароходик до Сицилии. На прощание Беренц снял с безымянного пальца левой руки массивный платиновый перстень с огромным, чудной огранки васильково-синим прозрачным сапфиром и протянул его Машеньке.
– Возьмите, Маруся, пожалуйста. Он вас обязательно выручит. Мне подарил его в кругосветке цейлонский царек.
Машенька отказывалась, но при молчаливой поддержке адмирала Герасимова Беренц настоял на своем.
– Возьмите, Маруся, я на это имею право: мы с вашим отцом прошли весь Пажеский корпус и даже братались на крови – порезали, дурачки, руки, и каждый лизнул друг у друга его крови. – Адмирал Беренц улыбнулся и сразу помолодел лет на пятнадцать.
Матросы собирались убирать трап, рассуждать и спорить было некогда, так и отплыла Мария с перстнем в кулачке. И этот перстень, действительно, спас ее от голода и холода в первые месяцы пражского выживания – она сдала его в скупку, ей заплатили гораздо больше, чем она рассчитывала.
Мария намеревалась сойти вниз, на первый этаж дворца, чтобы сначала приветствовать Михаила Александровича Беренца, а потом обойти всех по кругу, начиная с Хадижи и Фатимы. Да, она намеревалась сойти вниз, но тут на красной ковровой дорожке появилось лицо вполне неординарное. Это был молодой мужчина очень высокого роста в белых национальных одеждах, а точнее, в джаллалабии (рубаха до пят из легкой ткани, с разрезами по бокам и вырезами для рук и головы, обшитыми тонким серым шнуром), в маленькой такии на голове (белая матерчатая шапочка) и обутый в светлые бабуши (что-то вроде закрытых шлепанцев), которые высовывались в шагу из-под длинной, просторной рубахи. Он шел, опираясь на костыли, и расставлял их слишком широко, видно, начал пользоваться ими совсем недавно. Мария обратила внимание, что костыли новенькие. Обратила она внимание и на его аккуратно подстриженную черную бородку-эспаньолку (точь-в-точь такую носил когда-то адмирал дядя Паша), отметила властный, дерзкий и в то же время улыбчивый взгляд больших черных глаз на крупном холеном лице.
Спустившись на нижнюю балюстраду дворца, Мария, к своему удовольствию, тотчас столкнулась с доктором Франсуа.
– Узнайте: кто этот, с костылями? – шепнула она ему на ухо. – И чего хромает? Как доктору вам удобно. Хорошо?
– Будет исполнено! – браво козырнул Франсуа, который всегда преображался при виде Марии и с охотой принимал любую ее игру.
Мария успела не только поздороваться, но и переговорить с Михаилом Александровичем Беренцем; подошла развлечь напряженно скучающих Хадижу и Фатиму, когда наконец доктор Франсуа отозвал ее в сторонку:
– Это туарегский царек Иса, ваш несостоявшийся обладатель. Упал с лошади. По-моему, банальное смещение позвонка и легкое защемление нерва, но в этом вы разбираетесь гораздо лучше меня… Я сказал, что осмотрю его.
– Какая вы умница, доктор! – И Мария, к удивлению Хадижи и Фатимы и еще нескольких дам, наблюдавших за этой сценкой, чмокнула полковника в щеку.
Перед ужином Мария и доктор Франсуа нашли укромный уголок в парке и еще раз пошушукались насчет туарега. Решили, что перед танцами доктор отведет Ису в библиотеку, уложит там на кушетке – ровной и пригодной для данного больного, а далее по плану…
– Помните, Мари, как вы меня вылечили в Сахаре? – спросил доктор Франсуа. – У вас золотые пальчики, вы меня подняли на ноги с моим старым радикулитом.
– Да, я могла бы зарабатывать этим делом. Я уже было начала на заводе в Биянкуре пользовать знакомых, но чуть не попала в тюрьму.
– Вы? В тюрьму?
– Ну а как же? Французы охотно сажали русских за любую мелочь! Кто-то донес, что, не имея диплома врача, я занимаюсь частной практикой. И меня чуть не притянули как самозваную колдунью. Во времена инквизиции наверняка бы сожгли на костре. С тех пор я всем отказывала – опасность была слишком велика и реальна. Но здесь не Франция да и все другое… У меня был хороший учитель, настоящий ас народной медицины. Как говорили: костоправ среди костоправов и знахарь среди знахарей.