Если бы не русские стихи, не Пушкин, не Чехов, не Гоголь, не "Война и мир", не любимый мной с детства "Робинзон Крузо", то я и не знаю, мамочка, чем бы жила моя душа. Не могу представить себя без русской литературы, без наших песен, без нашей большой музыки – наверное, усохла бы моя душа скорее всего.
"Голубизна чужого моря,
Блаженный вздох весны чужой —
Для нас скорей эмблема горя,
Чем символ прелести земной"
Вы, конечно, не ведаете, но уверяю тебя, мамочка, у нас здесь, я имею в виду эмиграцию, пишутся пронзительные, чистые стихи. Только Георгий Иванов и Владислав Ходасевич чего стоят! Наверное, и у вас там есть поэты, писатели, но к нам фактически ничего не просачивается, во всяком случае, ничего достойного, кроме ваших агиток, довольно мрачных.
Наверное, все здешние: и русские, и тунизийцы, – думают обо мне: "Какая деляга!" А я читаю стихи с утра до вечера, твержу их на память, чтобы заполнить душу хорошим. Сейчас мы собираемся возводить в Бизерте храм в память обо всех прибывших, скорее всего он будет носить имя Александра Невского. Здесь много хороших людей, но я общаюсь с немногими, занята, а главное – нет охоты. Но я тайно стараюсь помогать многим, для этого и работаю. А мне самой даже и не знаю, что нужно. Хотя вру, конечно, знаю… и ты, мамочка, знаешь. Нужно то, что и всякой нормальной женщине: дети, семья. Но с этим у меня пусто. Есть один француз – и умный, и добрый, и знаменитый в своей области (он археолог), делал мне предложение, я отказала, хотя он мне и симпатичен, и близок во многом, я максималистка, как и наш папа. Помнишь, как он тебя добивался? Помнишь, как он из-за тебя стрелялся на дуэли? Мне рассказывали, я все знаю! Да и когда я спросила у тебя в лоб – помнишь? – ты ведь не опровергла, не стала меня обманывать. Я страшно гордилась папa2 в детстве, я горжусь им до сих пор и буду гордиться до конца своих дней! Да, отказала я этому французу, и не подумай: не потому, что француз, – ни-ни-ни! Французы такие же люди, не лучше и не хуже нас, только совсем другие. И арабы другие, но уже по-своему. Они – другие! А я хочу своего. И где его взять? Была у меня малолетняя несчастная любовь, стыдно тебе сказать, к дяде Паше! К счастью, без взаимности, а то… Тебе ведь и про его жену, тетю Дашу, ничего объяснять не надо… Ты все понимаешь, любимая мамочка. Они теперь где-то в Америке. А я здесь торчу одна, как гвоздь в стуле. Почему я вернулась в Тунис? Здесь легче стать на ноги. Здесь я первая на деревне, а ты помнишь, как папа любил приводить слова Юлия Цезаря: "Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе". Это когда папa2 упрекали, что он всё в Николаеве и не делает карьеры в Санкт-Петербурге. Ты одна его не укоряла, я это очень хорошо помню. Боже, как я люблю тебя, мамочка, как я тоскую по тебе! И по крошке Сашеньке! Хотя она сейчас уже девица. И я ничего не могу для нее сделать! Как бы я мечтала дать ей хорошее образование, это в моих возможностях. Я чужим помогаю, а своим не в силах, какая несправедливость! Какая нелепость!
Все считают меня удачливой и счастливой. Я всем улыбаюсь, и, как писал Гоголь, "никто никогда не видал на мне унылого вида". Но что они знают обо мне? Я хочу домой! Хочу в наш сад! В детскую! В суфлерскую будку офицерского собрания, оклеенную изнутри папье-маше и пахнущую мышами.
Я по примеру Робинзона Крузо завела себе двух маленьких Пятниц – сыновей младшей жены хозяина дома и моего делового партнера. Чудесные арапчата! Я их учу русскому языку, и они у меня говорят без акцента и начинают учить буквы, складывать слова, скоро сами станут читать Пушкина. Мальчики – прелесть, моя отрада, почти сыновья… Если бы у меня были дети… Не скрою от тебя, мамочка, я все еще надеюсь, хотя когда бедствовала в Праге, то очень тяжело простудилась. От того, что долго лежала без сознания на холодной, мокрой земле… Но я не люблю вспоминать эту историю, прости… ты все понимаешь… Как-нибудь, может быть, я напишу тебе об этом отдельно, а сейчас не хочется. Все любят Прагу, ее принято любить, а у меня одна мутная тяжесть поднимается со дна души, когда я о ней вспоминаю. Так что были и у Маши времена лихие, слава Богу, прошли!
Мне кажется, что вы с Сашенькой где-то в большом городе, но не в Петербурге. Может быть, в Москве? Я ведь была в Москве проездом и совсем не знаю города, так что и вообразить не могу, где вы там спрятались.
Ты знаешь, мамочка, иногда я подхожу к морю, наша вилла вблизи берега, подхожу и думаю: "Господи, как мне его переплыть?" Прямо бы бросилась в волны и плыла, плыла, плыла…
Сегодня мне снился чудный сон: как будто сидим у нас в Николаеве на веранде, ты, папа, Сашенька, я, и пьем чай… Да, вот такой сон: весна, рамы выставлены, белая скатерть на столе, солнечные зайчики вспыхивают в кронах деревьев, и мы все дома. А потом вдруг папа встал и улетел, как клок дыма. Помнишь у Чехова рассказ "Черный монах"? Очень похоже. Впрочем, я посмотрела в начало письма и увидела, что все это тебе, дорогая мамочка, уже писала, но не буду вычеркивать – пусть будет, как есть.
Опять я прыгаю с одного на другое да еще повторяюсь, но это от того, что голова болит, и в ней бедлам, и душа не на месте. Дай Бог, все образуется! Вот пишу я вам с Сашенькой и чувствую, как с каждой минутой мне становится лучше и легче. Как будто расчищается передо мной заваленная камнями моя дорога, моя душа, мой жизненный путь.
Достигну ли я цели? Достигну. Если считать целью внешние блага. А к большому богатству я не стремлюсь. Жизнь развивается не по законам арифметики, иначе бы кто-нибудь один уже давно завладел всем миром. Но есть божественный промысел, и одному никогда еще не удавалось захватить весь мир; полмира – это, пожалуйста, случаи бывали очень близкие, половину не половину, но треть, шестую часть и т. п. Потом, что в богатстве хорошего? Уже сейчас, даже при тех невеликих средствах, какими я располагаю, многие смотрят на меня, как на дойную корову. Это нелегко ощущать. Я хочу помогать нашим и помогаю, по возможности через третьих лиц. Я уже не выношу благодарственных слов, мне тяжело их слушать, при этом я чувствую себя не благодетельницей, как должно бы, а едва ли не воровкой, обобравшей людей за их спиной, а потом отдающей им крохи с барского стола. Хотя это не так, – я делаю деньги из воздуха. Это выражение моего учителя и благодетеля банкира Жака, царство ему небесное! Не знаю, за что и почему, но он пригрел и учил меня совершенно бескорыстно. Это его золотые слова: "Мари, никогда не занимайтесь маленькими деньгами, они даются очень тяжело, и перспективы на этом поприще нет. Занимайтесь большими цифрами, большими проектами, даже грандиозными, большие деньги делаются из воздуха, вы это запомните раз и навсегда!"
Иногда я почти физически чувствую, что где-то там, в России, бродят мои неприкаянные детки. И я в России, а здесь все мираж, все неправда, сон, а явь там, где меня нет.
В Париже я почти вырастила и воспитала себе кузину. Мы всем говорили, что мы кузины. Ее звали, – хотя почему звали? Ее зовут Уля. Она замечательная русская девушка, необыкновенно умная и переимчивая от природы. Все было хорошо, да вдруг моя Уля вышла замуж за бывшего казачьего есаула, все бы славно, да он оказался запойный. Когда я уезжала в Тунис, то предложила ей ехать вместе, но она не захотела бросать своего пьянчужку. "Мой крест, – говорит, – я его и понесу". Сначала мы переписывались, а теперь уже четвертый месяц, как она канула в небытие. Прежний адрес молчит. Где она? Что? Сейчас поеду в Париж и обязательно ее разыщу, ни перед чем не остановлюсь. Если б вы знали, какая она хорошая, моя Улька! Я без нее совсем одна. Ну ладно, хватит плакаться. Все. Точка.
Дорогая мамочка, у меня твои волосы, и как же мне нелегко с ними управляться! Я помню, как ты сама мучилась, особенно с мытьем и расчесыванием. Помню, ты и отрубями мыла, и сыровоткой. А здесь меня девочки научили мыть черным сирийским мылом, мыло замечательное, из оливкового масла они делают, чудо просто! А потом хной. И у меня сейчас до того густые и крепкие волосы, что обрезать жалко, уже ниже пояса, но я все равно обрезаю. Не до пят же мне их растить? Девочками я называю жен моего партнера и хозяина виллы, на которой я живу, – так мне веселей. У него две жены и обе очень милые, хотя совсем разные. Опять я пишу тебе всякую чепушню. Помнишь, как бабушка говорила: «чепушня» вместо «чепуха»? Простите мою сумбурность, дорогие мои.
Целую тебя, любимая мамочка!
Целую тебя, любимая Сашенька!
Крепко-крепко! Много-много!
Вечно Ваша Маруся.Мария перечла написанное. Натолкнулась на место, где она утаила от мамы мужа Мишу с детками из своего сна, смутилась, но не стала ничего поправлять. Не напишешь ведь маме, что этот паренек на одиннадцать лет моложе… стыдно. Да и не будет никогда ничего между ними, так, наваждение… А деточки сидели на коленях у синеглазого Миши, как ангелята. Потом вдруг вспорхнули ему на плечи, стали маленькие, как воробушки, только белые-белые… вспорхнули и улетели. Скрылись из виду, то ли в чащобе их старого сада, то ли в синем небе – она не запомнила, не уследила…
Мария заплакала, уткнувшись в маленькую подушку, набитую сухими лепестками роз. Эту подушечку подарила ей младшая жена Хаджибека Фатима, чтобы спалось лучше… Мария плакала долго, и вместе со слезами уходили из ее души щемящая боль и тяжесть, становилось все легче и легче. Так она и уснула. А когда проснулась, может быть, через полчаса или через час, то, еще не открывая глаз, почувствовала, что в душе все встало на место и голова почти не болит. Тут она услышала, как кто-то скребется в дверь, и угадала, что это мальчишки, и крикнула им радостно:
– Заходите!
И они влетели в комнату вихрем и кинулись ей на грудь с ликующим визгом и хохотом.
– Муса! Сулейман! – тут же ворвалась в открытую дверь их мать Фатима.
– Ничего! Ничего! – остановила ее Мария. – Мы играем! – И, обхватив малышей, она крепко прижала их к себе, расцеловала в лукавые мордашки и принялась хохотать и баловаться вместе с ними.
LXVI
На другой день рано утром на виллу господина Хаджибека позвонила Николь и попросила подозвать к телефону Марию.
– Так, – сказала Николь вместо «здравствуй» и сделала значительную паузу: как актриса она обожала держать паузу и умела это делать. – Так, через час за тобой придет машина, яхта под парами, разрешение папа дал (она имела в виду своего мужа), правда, посылает вместе с нами сторожевик, боится, что море сейчас слишком бурное. Ты меня поняла?
– Да, – отвечала Мария и тоже взяла паузу.
– Алло, ты что, не слышишь? Я спрашиваю: ты поняла, что мы отплываем?
– Да.
– Ну, слава Богу! Так, тряпок много не бери, я взяла всего два чемодана. Лучше в Париже купим. Я так мечтаю пройтись по магазинам! Целую. Тебя привезут прямо на пирс. Буду ждать.
– Хорошо, – сказала Мария, положила трубку и подумала, что, может быть, так оно и к лучшему. Перемена обстановки. Да и дело важное. Бумаги все готовы, лежат в портфеле, а что касается тряпок… Николь права.
Через два с половиной часа Мария уже была на пирсе бизертского порта. Тут она увидела… Яхта «Николь» стояла почему-то далеко в гавани – это ее смутило. Почему? Но тут ей подали ялик с гребцами, и скоро уже Николь приветствовала ее на борту. И сразу же моторы застучали на полные обороты, и яхта двинулась из створа бухты в открытое море. Мария даже сообразить ничего толком не смогла, лишь поняла по хитрым глазам Николь, что та не только что-то замыслила, но уже и осуществила.
– Спустимся в мою каюту, дует, – сказала Николь и почти силой потащила Марию за собой.
Обзор из каюты был потрясающий, и Мария на какое-то время забыла обо всем на свете.
– Так, – сказала Николь вместо «здравствуй» и сделала значительную паузу: как актриса она обожала держать паузу и умела это делать. – Так, через час за тобой придет машина, яхта под парами, разрешение папа дал (она имела в виду своего мужа), правда, посылает вместе с нами сторожевик, боится, что море сейчас слишком бурное. Ты меня поняла?
– Да, – отвечала Мария и тоже взяла паузу.
– Алло, ты что, не слышишь? Я спрашиваю: ты поняла, что мы отплываем?
– Да.
– Ну, слава Богу! Так, тряпок много не бери, я взяла всего два чемодана. Лучше в Париже купим. Я так мечтаю пройтись по магазинам! Целую. Тебя привезут прямо на пирс. Буду ждать.
– Хорошо, – сказала Мария, положила трубку и подумала, что, может быть, так оно и к лучшему. Перемена обстановки. Да и дело важное. Бумаги все готовы, лежат в портфеле, а что касается тряпок… Николь права.
Через два с половиной часа Мария уже была на пирсе бизертского порта. Тут она увидела… Яхта «Николь» стояла почему-то далеко в гавани – это ее смутило. Почему? Но тут ей подали ялик с гребцами, и скоро уже Николь приветствовала ее на борту. И сразу же моторы застучали на полные обороты, и яхта двинулась из створа бухты в открытое море. Мария даже сообразить ничего толком не смогла, лишь поняла по хитрым глазам Николь, что та не только что-то замыслила, но уже и осуществила.
– Спустимся в мою каюту, дует, – сказала Николь и почти силой потащила Марию за собой.
Обзор из каюты был потрясающий, и Мария на какое-то время забыла обо всем на свете.
LXVII
– Ну, моя любимая кузина, и что ты тут против меня задумала? – лукаво глядя на Николь, спросила ее Мария, когда яхта вышла в открытое море и стало слышно, как наверху ставят парус.
– Ха-ха-ха! – упав ничком на широкую кровать, захохотала Николь и, как девчонка, задрыгала от восторга ногами, так что туфли полетели в разные стороны. – Секрет! Секрет! Ха-ха-ха!
Мария села в удобное кожаное кресло напротив кровати и стала ждать, пока ее названная старшая сестренка успокоится.
Наконец Николь отсмеялась и по-детски хитро взглянула на Марию сквозь пальцы.
– Так говори же! – попросила ее Мария. – Говори, не тяни душу!
– Я, конечно, подлая, – отнимая от лица руки, сказала Николь, – но уж очень мне хотелось тебя развлечь!
– Догадываюсь. – Мария взглянула на нее с улыбкой, а у самой сердце похолодело: "Неужели она сделала то, что мне кажется?"
– Да, – вставая с кровати и подбирая разбросанные по ковру туфли, подтвердила Николь, – от тебя не скроешься. Но, извини, мне правда очень хотелось тебя развлечь! Ну что, пойдем на палубу?
– Давай еще посидим здесь, – помедлила Мария, собираясь с духом.
– Ладно, – охотно согласилась Николь. – Знаешь, я все эти дни так за тебя переживала! Мне очень понятно то состояние, которое у тебя было и еще чуточку осталось. Я испытала похожее, когда меня вышвырнули из марсельского варьете, и тут же умерла мама, и отец запил горькую. Со мной тогда тоже случилось что-то подобное. Хотя это другое, я понимаю… но жить не хотелось. А потом все прошло, и я опять втянулась, как сказал бы мой муж, встала в строй.
– Спасибо, дорогая сестренка. – Мария взглянула на Николь с благодарностью и подумала, что та далеко не такая простенькая капризная барынька, как думают о ней многие. К сожалению, почти все люди живут искаженными представлениями друг о друге. Дело, наверное, в том, что львиную долю фактической, этической и всякой другой информации каждый человек получает от того самого человека, о котором и составляет свое мнение. Не зря ведь говорят: как ты сам себя преподносишь, так люди о тебе и думают. Иногда наступают прозрения… но это уже совсем другая тема. Хотя и прозрения могут быть основаны на ложной или, во всяком случае, деформированной основе, но это мало кто учитывает, особенно из прозревающих.
Николь подошла к окну и стала смотреть в море и в небо – картина завораживала, и она замолчала надолго.
А Мария тем временем думала о своем новом положении: понятно, что там, наверху, на палубе, Михаил и, наверное, его отец инженер-механик. Конечно, в пути они не помешают, море неспокойное, сильный боковой ветер. В такую погоду с парусом могут управиться только очень ловкие и опытные, а про команду яхты этого никак не скажешь. Так-то оно так, но…
– Ой, смотри! – прервала ее размышления Николь. – Смотри, как закипает вода, цепочками, вон там, слева по борту. Это то, о чем нам рассказывал мсье Пиккар. И чайки кричат! Ты слышишь?
– Слышу? Как я могу услышать через стекло? Вижу – да, они там прямо кишат!
Яхта проходила мимо рифов вблизи бывшего Карфагена. Вода действительно вскипала там цепочками, словно кто-то силился вынырнуть. А крики чаек, наверное, были похожи на отчаянный зов о помощи.
– Это те самые юноши и девушки из знатных семей Карфагена, которых римские легионеры столкнули за борт своих галер, – тихо проговорила Мария. – Боже мой, как все связано в этом мире! Потянешь за одну ниточку, а вытянешь целый клубок.
– Да, – сказала Николь, – красивую историю рассказал нам мсье Пиккар. Кстати, он вполне ничего… У тебя как с ним? – Она добавила это таким тоном, как будто бы и не настаивала на ответе. Но Мария все-таки ответила:
– Трудно сказать. Сейчас я вообще ничего не знаю.
Они помолчали. Каждая о своем. А потом, не сговариваясь, двинулись к двери.
Ветер на палубе свистел пронизывающий, и оголтелый крик чаек доносился от рифов довольно громко.
– Как они противно кричат! – поморщилась Мария.
– Выхватывают друг у друга добычу – вот и возмущаются, – ответила Николь. – О-ля-ля-ля! Холод собачий, я пошла одеваться, – и она тут же спустилась в свою каюту.
А Мария осталась на палубе.
Было ли ей холодно?
Она этого не замечала. Она видела перед собой только инженера-механика Груненкова Ивана Павловича, светловолосого, голубоглазого, ладного, еще молодого мужчину. Он улыбался ей на все "тридцать два" и кланялся.
А она стояла, как истукан, а потом вдруг у нее сорвалось с губ:
– А где ваш Миша?
– Миша? – Инженер-механик как-то растерялся оттого, что вопрос был задан почти трагическим шепотом. – Миши здесь н-нет… Миша…
– Да-да-да, простите, я сейчас, – и Мария застучала каблучками вслед за Николь, но уже не в ее, а в свою каюту.
Ее каюта была поменьше, но обзор моря и неба и отсюда открывался замечательный. Мария мельком взглянула в окно, а потом села в кресло спиной к нему, и тяжелая, безысходная тоска навалилась на нее, как будто плиту надвинули. "Это сколько же тащиться до этого Марселя? А потом еще в поезде до Парижа? Какая скука! Какая смертная скука!" Она хотела поплакать от обиды, но даже не плакалось, так ей было горько. "Вот так всегда, – думала Мария, – блеснет одно, а выплывет другое. Какая тоска! И улыбается этот Иван Павлович, как китайский болванчик. Мастер-ломастер! Ну, Николь! Я тебе воздам по заслугам! А где же этот бедный Миша? Небось копается с каким-нибудь мотором в мастерских бизертского порта. Кстати, их хорошо бы купить… Сейчас они могут стоить чепуху, а со временем… Да, надо сказать Хаджибеку. А губернатор поможет со сделкой, они перед ним все трепещут".
– Вот ты где! – заглянула в каюту Николь.
– Входи, – пригласила Мария.
– Я тебя ищу, а ты пропала, – затараторила Николь, – а он, ох, как хорош! У тебя со вкусом все в порядке! – Она стрельнула в Марию глазами и дурашливо потупилась, хлопая ресницами.
– Не валяй дурака! – почти зло сказала Мария. – Ты ведь прекрасно знаешь, что если речь идет об инженере-механике, то он скорее твой, чем мой.
– Это еще почему? Только от того, что я старше тебя?
– Нет! – покачала головой Мария. – А почему, ты знаешь не хуже меня. Ладно. Давай хоть пасьянс разложим от скуки. Ты взяла карты?
– А как же! Я без них никуда не езжу. Сейчас принесу.
Николь принесла запечатанную колоду карт. Мария затеяла довольно простенький пасьянс, и он сошелся.
– Тебе в картах везет, – подмигнула Николь.
– Твой прозрачный намек понятен, – в тон ей отвечала Мария, – но я и в любви не теряю надежды.
– Правильно делаешь! – Николь чмокнула Марию в щеку. – Боже мой, как я счастлива, что хоть на старости лет у меня появилась такая сестренка, как ты!
– Ну тебе до старости еще далеко. Не кокетничай! Ты выглядишь изумительно!
– Спасибо. Я чувствую, что ты не врешь.
– А когда я тебе врала?
– Ну, – Николь помедлила с ответом, – ну, наверное, ты права, я что-то не припомню.
– Кстати, мы уже давно вышли в открытое море, и не грех накрыть в кают-компании второй завтрак. Ты не против, если я приглашу инженера? – спросила Николь.
Мария пожала плечами: мол, какая разница? Но тут же спохватилась и добавила:
– Пригласи обязательно!
– Хорошо, тогда я пошла распорядиться. – Николь игриво выпорхнула за дверь.
Кают-компания на этой большой, фактически океанской яхте была отделана красным деревом и инкрустирована перламутром. Притом не тяп-ляп, а с большим вкусом, с тем артистизмом, который отличает подлинное от подделки.
Стол в кают-компании был накрыт на три персоны и прекрасно сервирован.
– Право, неловко, – бормотал Иван Павлович, усаживаясь за стол и пряча под белой скатертью свои иссеченные работой с металлом грубые кисти рук.
– Очень даже ловко, – отвечала ему Мария, – мы искренне рады вам. И просим впредь обедать и ужинать вместе с нами.
– Спасибо, спасибо за честь. – Иван Павлович покраснел, а его светлые голубые глаза вдруг налились синевой и заблестели. – Я это… я не успел вам сказать давеча на палубе: мой Михаил ведь поступил в Марсельское военное училище и теперь уж точно, как я, будет подводником.
По выражению лица Николь Мария поняла, что та уловила суть сказанного инженером-механиком, ведь Марсель, он на всех языках Марсель, и не только уловила, но, видимо, была в курсе событий в семье Ивана Павловича, просто скрывала все до поры до времени.
– Ха-ха-ха! – упав ничком на широкую кровать, захохотала Николь и, как девчонка, задрыгала от восторга ногами, так что туфли полетели в разные стороны. – Секрет! Секрет! Ха-ха-ха!
Мария села в удобное кожаное кресло напротив кровати и стала ждать, пока ее названная старшая сестренка успокоится.
Наконец Николь отсмеялась и по-детски хитро взглянула на Марию сквозь пальцы.
– Так говори же! – попросила ее Мария. – Говори, не тяни душу!
– Я, конечно, подлая, – отнимая от лица руки, сказала Николь, – но уж очень мне хотелось тебя развлечь!
– Догадываюсь. – Мария взглянула на нее с улыбкой, а у самой сердце похолодело: "Неужели она сделала то, что мне кажется?"
– Да, – вставая с кровати и подбирая разбросанные по ковру туфли, подтвердила Николь, – от тебя не скроешься. Но, извини, мне правда очень хотелось тебя развлечь! Ну что, пойдем на палубу?
– Давай еще посидим здесь, – помедлила Мария, собираясь с духом.
– Ладно, – охотно согласилась Николь. – Знаешь, я все эти дни так за тебя переживала! Мне очень понятно то состояние, которое у тебя было и еще чуточку осталось. Я испытала похожее, когда меня вышвырнули из марсельского варьете, и тут же умерла мама, и отец запил горькую. Со мной тогда тоже случилось что-то подобное. Хотя это другое, я понимаю… но жить не хотелось. А потом все прошло, и я опять втянулась, как сказал бы мой муж, встала в строй.
– Спасибо, дорогая сестренка. – Мария взглянула на Николь с благодарностью и подумала, что та далеко не такая простенькая капризная барынька, как думают о ней многие. К сожалению, почти все люди живут искаженными представлениями друг о друге. Дело, наверное, в том, что львиную долю фактической, этической и всякой другой информации каждый человек получает от того самого человека, о котором и составляет свое мнение. Не зря ведь говорят: как ты сам себя преподносишь, так люди о тебе и думают. Иногда наступают прозрения… но это уже совсем другая тема. Хотя и прозрения могут быть основаны на ложной или, во всяком случае, деформированной основе, но это мало кто учитывает, особенно из прозревающих.
Николь подошла к окну и стала смотреть в море и в небо – картина завораживала, и она замолчала надолго.
А Мария тем временем думала о своем новом положении: понятно, что там, наверху, на палубе, Михаил и, наверное, его отец инженер-механик. Конечно, в пути они не помешают, море неспокойное, сильный боковой ветер. В такую погоду с парусом могут управиться только очень ловкие и опытные, а про команду яхты этого никак не скажешь. Так-то оно так, но…
– Ой, смотри! – прервала ее размышления Николь. – Смотри, как закипает вода, цепочками, вон там, слева по борту. Это то, о чем нам рассказывал мсье Пиккар. И чайки кричат! Ты слышишь?
– Слышу? Как я могу услышать через стекло? Вижу – да, они там прямо кишат!
Яхта проходила мимо рифов вблизи бывшего Карфагена. Вода действительно вскипала там цепочками, словно кто-то силился вынырнуть. А крики чаек, наверное, были похожи на отчаянный зов о помощи.
– Это те самые юноши и девушки из знатных семей Карфагена, которых римские легионеры столкнули за борт своих галер, – тихо проговорила Мария. – Боже мой, как все связано в этом мире! Потянешь за одну ниточку, а вытянешь целый клубок.
– Да, – сказала Николь, – красивую историю рассказал нам мсье Пиккар. Кстати, он вполне ничего… У тебя как с ним? – Она добавила это таким тоном, как будто бы и не настаивала на ответе. Но Мария все-таки ответила:
– Трудно сказать. Сейчас я вообще ничего не знаю.
Они помолчали. Каждая о своем. А потом, не сговариваясь, двинулись к двери.
Ветер на палубе свистел пронизывающий, и оголтелый крик чаек доносился от рифов довольно громко.
– Как они противно кричат! – поморщилась Мария.
– Выхватывают друг у друга добычу – вот и возмущаются, – ответила Николь. – О-ля-ля-ля! Холод собачий, я пошла одеваться, – и она тут же спустилась в свою каюту.
А Мария осталась на палубе.
Было ли ей холодно?
Она этого не замечала. Она видела перед собой только инженера-механика Груненкова Ивана Павловича, светловолосого, голубоглазого, ладного, еще молодого мужчину. Он улыбался ей на все "тридцать два" и кланялся.
А она стояла, как истукан, а потом вдруг у нее сорвалось с губ:
– А где ваш Миша?
– Миша? – Инженер-механик как-то растерялся оттого, что вопрос был задан почти трагическим шепотом. – Миши здесь н-нет… Миша…
– Да-да-да, простите, я сейчас, – и Мария застучала каблучками вслед за Николь, но уже не в ее, а в свою каюту.
Ее каюта была поменьше, но обзор моря и неба и отсюда открывался замечательный. Мария мельком взглянула в окно, а потом села в кресло спиной к нему, и тяжелая, безысходная тоска навалилась на нее, как будто плиту надвинули. "Это сколько же тащиться до этого Марселя? А потом еще в поезде до Парижа? Какая скука! Какая смертная скука!" Она хотела поплакать от обиды, но даже не плакалось, так ей было горько. "Вот так всегда, – думала Мария, – блеснет одно, а выплывет другое. Какая тоска! И улыбается этот Иван Павлович, как китайский болванчик. Мастер-ломастер! Ну, Николь! Я тебе воздам по заслугам! А где же этот бедный Миша? Небось копается с каким-нибудь мотором в мастерских бизертского порта. Кстати, их хорошо бы купить… Сейчас они могут стоить чепуху, а со временем… Да, надо сказать Хаджибеку. А губернатор поможет со сделкой, они перед ним все трепещут".
– Вот ты где! – заглянула в каюту Николь.
– Входи, – пригласила Мария.
– Я тебя ищу, а ты пропала, – затараторила Николь, – а он, ох, как хорош! У тебя со вкусом все в порядке! – Она стрельнула в Марию глазами и дурашливо потупилась, хлопая ресницами.
– Не валяй дурака! – почти зло сказала Мария. – Ты ведь прекрасно знаешь, что если речь идет об инженере-механике, то он скорее твой, чем мой.
– Это еще почему? Только от того, что я старше тебя?
– Нет! – покачала головой Мария. – А почему, ты знаешь не хуже меня. Ладно. Давай хоть пасьянс разложим от скуки. Ты взяла карты?
– А как же! Я без них никуда не езжу. Сейчас принесу.
Николь принесла запечатанную колоду карт. Мария затеяла довольно простенький пасьянс, и он сошелся.
– Тебе в картах везет, – подмигнула Николь.
– Твой прозрачный намек понятен, – в тон ей отвечала Мария, – но я и в любви не теряю надежды.
– Правильно делаешь! – Николь чмокнула Марию в щеку. – Боже мой, как я счастлива, что хоть на старости лет у меня появилась такая сестренка, как ты!
– Ну тебе до старости еще далеко. Не кокетничай! Ты выглядишь изумительно!
– Спасибо. Я чувствую, что ты не врешь.
– А когда я тебе врала?
– Ну, – Николь помедлила с ответом, – ну, наверное, ты права, я что-то не припомню.
– Кстати, мы уже давно вышли в открытое море, и не грех накрыть в кают-компании второй завтрак. Ты не против, если я приглашу инженера? – спросила Николь.
Мария пожала плечами: мол, какая разница? Но тут же спохватилась и добавила:
– Пригласи обязательно!
– Хорошо, тогда я пошла распорядиться. – Николь игриво выпорхнула за дверь.
Кают-компания на этой большой, фактически океанской яхте была отделана красным деревом и инкрустирована перламутром. Притом не тяп-ляп, а с большим вкусом, с тем артистизмом, который отличает подлинное от подделки.
Стол в кают-компании был накрыт на три персоны и прекрасно сервирован.
– Право, неловко, – бормотал Иван Павлович, усаживаясь за стол и пряча под белой скатертью свои иссеченные работой с металлом грубые кисти рук.
– Очень даже ловко, – отвечала ему Мария, – мы искренне рады вам. И просим впредь обедать и ужинать вместе с нами.
– Спасибо, спасибо за честь. – Иван Павлович покраснел, а его светлые голубые глаза вдруг налились синевой и заблестели. – Я это… я не успел вам сказать давеча на палубе: мой Михаил ведь поступил в Марсельское военное училище и теперь уж точно, как я, будет подводником.
По выражению лица Николь Мария поняла, что та уловила суть сказанного инженером-механиком, ведь Марсель, он на всех языках Марсель, и не только уловила, но, видимо, была в курсе событий в семье Ивана Павловича, просто скрывала все до поры до времени.
LXVIII
Марсель встретил их шквальным ветром и мелким обложным дождиком. Даже в закрытой бухте бежали по темно-свинцовой поверхности моря пенные, рваные гребешки волн.
Они еще стояли у окна в каюте, хотя уже и оделись на выход.
– О-ля-ля! – морща аккуратный, в меру напудренный носик, пропела Николь. – Погодка собачья… Говорят, дождик к удаче!
– Будем надеяться, – тихо обронила Мари, думавшая только об одном: "Как же так, побывать в Марселе и не увидеть его?! Нет, это невозможно!"
– Да, я согласна с тобой, – решительно сказала Николь, и в ее больших темно-карих глазах кувыркнулись озорные чертики. – Это невозможно. И я этого не допущу!
– Я что-то сказала вслух, или ты читаешь мои мысли?
– Боже, какая сложность – прочесть твои мысли, они у тебя на лбу написаны! – рассмеялась Николь. – Не бойся, сестренка, – она положила руку на плечо Марии, – я все устрою в лучшем виде! – От волнения Николь облизнула полные, красиво очерченные губы – она всегда облизывалась, когда замышляла что-то бубновое.
– Как?
– О, это моя забота, я старая сводня! Сказала – значит, устрою!
– Но как?
– Боже, дай причалить! Ты хочешь увидеться с ним до Парижа или после?
– После.
– Молодец! Дело есть дело. Хотя кто сказал, что любовь не дело? Я думаю, что это самое важное, самое главное дело в жизни, а?
– Наверное, – покорно согласилась Мария, она была совершенно заморочена Николь и сбита с толку. Конечно, ей хотелось увидеть Мишу до Парижа, увидеть немедленно, соблазн был так велик… Но соблазн соблазном, а характер характером, и она его выдержала.
В Париже они остановились в трежэтажном, с лифтом, доме Николь, большая часть которого сдавалась внаем, и только верхний этаж всегда ждал владельцев.
– А ты рачительная хозяйка, Николь, – похвалила Мария, – у тебя ничего даром не пропадает.
– Конечно. Я денежки считать умею. Да и потом ведь это грех, если что-то пропадает втуне. Дом, в котором никто не живет, мертвеет.
– Пожалуй. Ой, а вон мост Александра Третьего! Совсем недалеко! – глядя в широкое окно гостиной, воскликнула Мария. – Опять меня догнала Россия…
– Мне тоже нравится этот вид, хотя в твоей России я никогда не была и, наверняка, не буду. Молодец ваш царь – самый красивый мост построил через Сену, это все признают.
– Еще бы вам не признавать! – запальчиво сказала Мария, и настроение у нее сразу улучшилось, она почувствовала себя спокойно, уверенно. И это внезапно пришедшее к ней чувство уверенности не обмануло ее во время дальнейшего пребывания в Париже.
Николь решила помочь Марии выполнить задачу, ради которой они и предприняли свое путешествие, – продать орудия с линкора "Генерал Алексеев".
– Чтобы дело было наверняка, давай все-таки потревожим старика Петена, – предложила Николь.
– Давай, – неуверенно согласилась Мария. – Когда-то он обещал мне свое покровительство.
Николь позвонила в загородный дом маршала, сказала, что ей необходимо срочно встретиться с ним, и тот счел возможным подойти к телефону.
– Вы помните русскую девочку, дочь адмирала, что жила у меня в начале двадцатых? Ту, что играла в спектакле во рву форта Джебель-Кебир? Ну вспомните, маршал! Вспомните…
– Что-то припоминаю… А, такая хорошенькая, в белом платье, вспомнил!
– Не хорошенькая, а красавица – это я вам еще тогда говорила! – наступала Николь.
– Да, да. Наверное. Тебе видней, ты сама у нас красавица! – Маршал глухо рассмеялся. Он действительно вспомнил форт Джебель-Кебир, русскую пьесу во рву, украшенном гирляндами цветов, русскую девушку в белом, русских военных…
– Ее зовут Мари, она рядом! – крикнула в трубку Николь. – Она хочет вам что-то сказать! Говори, – шепнула она Марии, – говори!
Мария бережно взяла трубку из рук Николь.
– Пароль "Мари"! – громко сказала она.
На том конце телефонного провода воцарилось молчание. Потом маршал сказал:
– Отзыв «Бизерта»! Приезжайте! – И положил трубку.
– Все. Считай, дело в шляпе, – подытожила Николь.
– Откуда у тебя такая уверенность? Он ведь не в курсе…
– Какая разница, в курсе не в курсе! Это мне объяснил мой родной муженек: если люди такого ранга соглашаются вас принять, то отказать в вашей просьбе они уже не могут.
– Почему?
– Это совсем просто: берегут свое здоровье.
– Как?
– О, Мари, какая ты недогадливая – это совсем на тебя не похоже! Проще простого. Когда человек делает другому человеку доброе дело, он сам становится от этого чуточку лучше. Во всяком случае, здоровее, тут уж на сто процентов! Ты не думай, что я такая умная – Николь широко улыбнулась, показывая белые, ровные, хотя и чуточку крупноватые зубы. – Жизнь так устроена, сама жизнь. Ты обратила внимание, что от моего мужа все просители выходят с улыбкой до ушей, все сияют. Конечно, его секретари и я отбираем тех, кто будет к нему допущен, но такая наша работа. Шарль говорит, что этот принцип знали еще египетские фараоны, им ведь тоже не мешало хорошее здоровье. А если отказывать, представляешь, сколько проклятий посыплется на его голову, а так одна осанна!
Они еще стояли у окна в каюте, хотя уже и оделись на выход.
– О-ля-ля! – морща аккуратный, в меру напудренный носик, пропела Николь. – Погодка собачья… Говорят, дождик к удаче!
– Будем надеяться, – тихо обронила Мари, думавшая только об одном: "Как же так, побывать в Марселе и не увидеть его?! Нет, это невозможно!"
– Да, я согласна с тобой, – решительно сказала Николь, и в ее больших темно-карих глазах кувыркнулись озорные чертики. – Это невозможно. И я этого не допущу!
– Я что-то сказала вслух, или ты читаешь мои мысли?
– Боже, какая сложность – прочесть твои мысли, они у тебя на лбу написаны! – рассмеялась Николь. – Не бойся, сестренка, – она положила руку на плечо Марии, – я все устрою в лучшем виде! – От волнения Николь облизнула полные, красиво очерченные губы – она всегда облизывалась, когда замышляла что-то бубновое.
– Как?
– О, это моя забота, я старая сводня! Сказала – значит, устрою!
– Но как?
– Боже, дай причалить! Ты хочешь увидеться с ним до Парижа или после?
– После.
– Молодец! Дело есть дело. Хотя кто сказал, что любовь не дело? Я думаю, что это самое важное, самое главное дело в жизни, а?
– Наверное, – покорно согласилась Мария, она была совершенно заморочена Николь и сбита с толку. Конечно, ей хотелось увидеть Мишу до Парижа, увидеть немедленно, соблазн был так велик… Но соблазн соблазном, а характер характером, и она его выдержала.
В Париже они остановились в трежэтажном, с лифтом, доме Николь, большая часть которого сдавалась внаем, и только верхний этаж всегда ждал владельцев.
– А ты рачительная хозяйка, Николь, – похвалила Мария, – у тебя ничего даром не пропадает.
– Конечно. Я денежки считать умею. Да и потом ведь это грех, если что-то пропадает втуне. Дом, в котором никто не живет, мертвеет.
– Пожалуй. Ой, а вон мост Александра Третьего! Совсем недалеко! – глядя в широкое окно гостиной, воскликнула Мария. – Опять меня догнала Россия…
– Мне тоже нравится этот вид, хотя в твоей России я никогда не была и, наверняка, не буду. Молодец ваш царь – самый красивый мост построил через Сену, это все признают.
– Еще бы вам не признавать! – запальчиво сказала Мария, и настроение у нее сразу улучшилось, она почувствовала себя спокойно, уверенно. И это внезапно пришедшее к ней чувство уверенности не обмануло ее во время дальнейшего пребывания в Париже.
Николь решила помочь Марии выполнить задачу, ради которой они и предприняли свое путешествие, – продать орудия с линкора "Генерал Алексеев".
– Чтобы дело было наверняка, давай все-таки потревожим старика Петена, – предложила Николь.
– Давай, – неуверенно согласилась Мария. – Когда-то он обещал мне свое покровительство.
Николь позвонила в загородный дом маршала, сказала, что ей необходимо срочно встретиться с ним, и тот счел возможным подойти к телефону.
– Вы помните русскую девочку, дочь адмирала, что жила у меня в начале двадцатых? Ту, что играла в спектакле во рву форта Джебель-Кебир? Ну вспомните, маршал! Вспомните…
– Что-то припоминаю… А, такая хорошенькая, в белом платье, вспомнил!
– Не хорошенькая, а красавица – это я вам еще тогда говорила! – наступала Николь.
– Да, да. Наверное. Тебе видней, ты сама у нас красавица! – Маршал глухо рассмеялся. Он действительно вспомнил форт Джебель-Кебир, русскую пьесу во рву, украшенном гирляндами цветов, русскую девушку в белом, русских военных…
– Ее зовут Мари, она рядом! – крикнула в трубку Николь. – Она хочет вам что-то сказать! Говори, – шепнула она Марии, – говори!
Мария бережно взяла трубку из рук Николь.
– Пароль "Мари"! – громко сказала она.
На том конце телефонного провода воцарилось молчание. Потом маршал сказал:
– Отзыв «Бизерта»! Приезжайте! – И положил трубку.
– Все. Считай, дело в шляпе, – подытожила Николь.
– Откуда у тебя такая уверенность? Он ведь не в курсе…
– Какая разница, в курсе не в курсе! Это мне объяснил мой родной муженек: если люди такого ранга соглашаются вас принять, то отказать в вашей просьбе они уже не могут.
– Почему?
– Это совсем просто: берегут свое здоровье.
– Как?
– О, Мари, какая ты недогадливая – это совсем на тебя не похоже! Проще простого. Когда человек делает другому человеку доброе дело, он сам становится от этого чуточку лучше. Во всяком случае, здоровее, тут уж на сто процентов! Ты не думай, что я такая умная – Николь широко улыбнулась, показывая белые, ровные, хотя и чуточку крупноватые зубы. – Жизнь так устроена, сама жизнь. Ты обратила внимание, что от моего мужа все просители выходят с улыбкой до ушей, все сияют. Конечно, его секретари и я отбираем тех, кто будет к нему допущен, но такая наша работа. Шарль говорит, что этот принцип знали еще египетские фараоны, им ведь тоже не мешало хорошее здоровье. А если отказывать, представляешь, сколько проклятий посыплется на его голову, а так одна осанна!