Михайлов Сергей. Стрела архата

   — Говорят, он тещу утопил!..
   — Кто? Храпов-то? Да он мухи не обидит!
   — Как же — не обидит! Садист еще тот…
   — Да что вы говорите! Какой ужас!
   — Да не топил он никого, это я вам точно говорю…
   — Правильно! Он ее газом отравил, тещу-то…
   — Каким еще газом? Что вы голову морочите…
   — Тещу? Ха! Теща его умерла три года назад. Не мог он, бабоньки, тещу-то отравить.
   — Знамо дело — не мог, не тот он человек.
   — Так это вторая теща умерла, а первая жива-здоровехонька. Я ее намедни видала, она за мылом стояла.
   — Какая еще вторая? У него что же — две тещи?
   — У Храпова-то? Две. От первой и от второй жены.
   — Несчастный…
   — Так которая ж умерла?
   — Умерла та, что от второй…
   — А первую он отравил!
   — Да не травил он ее, бабоньки, не травил! Вот те крест — не травил…
   — Совершенно верно. Он ее зарезал, покромсал на мелкие кусочки и целые три недели тайком выносил на помойку. Сама видела!
   — Господи ты Боже мой! Страсти-то какие…
   — Не на помойку, а псу скармливал бродячему. Это уж я вам точно говорю.
   — Это которому ж псу? Это тому, что помесь шакала с носорогом, с лохматой рыжей мордой?
   — Ему, аспиду! Ему, кровопийце!
   — То-то я гляжу, бабоньки, пес этот бока себе наел! А это он, оказывается, человечинкой питался…
   — Ну!..
   — Брехня все это…
   — А вы не знаете — и не говорите! Люди зря болтать не станут.
   — Вот так живешь рядом с человеком и не ведаешь, что он убивец и все такое прочее…
   — А еще майор!..
   — Да никакой он не майор, бабоньки, а самый настоящий шпиен! Мериканский!
   — Да ну?
   — Вот тебе и ну!
   — А помните, в прошлом годе девочка четырехлетняя пропала? Наверняка его рук дело.
   — Храпова-то? Да не может быть.
   — Еще как может! Он детей, значит, крадет и в Америку продает, миллионерам ихним, а те у них, у детей-то, печенки всякие вырезают и себе вставляют. Сама в кино видела!
   — Империалисты проклятые! Чтоб им всем сдохнуть, буржуям недорезанным…
   — Ой, бабоньки! Страсти-то какие…
   — А еще я слыхала, банду в Таганроге взяли. Уж не Храпов ли…
   Агентство ОБС — «одна баба сказала» — работало безупречно. Уже через три минуты жители близлежащих домов и переулков знали, что некий шпион Храпов живьем съел собственную тещу, передушил дюжину грудных младенцев, устроил побег из таганрогского спецприемника бешеному псу-рецидивисту, а также продал американской разведке (за три мешка валюты) наисекретнейшие сведения государственной важности, за что и получил майорские погоны из рук самого генерала Норьеги. И когда наконец в глубине подъезда показался Храпов, несчастные старушки с воплями ужаса шарахнулись в стороны, освободив чудовищу, созданному народной молвой, проход к милицейским машинам.
   Чудаков с должным вниманием отнесся к сообщению вышеупомянутого агентства, но на веру принимать его не стал, так как верил он исключительно фактам.
   Храпов был высоким плечистым мужчиной средних лет с волевым, серьезным лицом и густыми черными усами. Он шел медленно, но с достоинством, явно не сознавая за собой никакой вины. Сопровождало его несколько человек в штатском и двое в форме.
   Вслед за процессией из подъезда выскочила молодая симпатичная девушка лет восемнадцати со слезами на круглых от удивления и горя глазах.
   — Папа! Папочка!.. — крикнула она срывающимся голосом. — Что же это?..
   Храпов на минуту остановился, обернулся, и чуть заметная улыбка тронула его плотно сжатые губы.
   — Не стыдись отца своего, дочка, — произнес он, обращаясь к девушке. — Я сделал так, как подсказывали мне моя совесть и мой долг. Прощай!..
   — Папочка!..
   Храпов и конвоировавшие его сотрудники уголовного розыска разместились в двух автомобилях. Взревев двигателями, они укатили в неизвестность.
   Чудаков пребывал в смятении. Сцена прощания отца с дочерью вновь зародила в его душе сомнения насчет виновности Храпова. Храпов не был похож на преступника; по крайней мере, Чудаков представлял себе убийцу профессора Красницкого несколько иначе. И в то же время железная логика и цепочка неопровержимых фактов привели его к дому именно этого человека — этого не следовало сбрасывать со счетов. Чудаков отлично понимал, что в таком важном деле, как сыскная работа, предаваться эмоциям в ущерб очевидным фактам недопустимо и опасно, и все же…
   Кстати, милиция тоже вышла на Храпова, и причем довольно быстро. Действия конкурентов вызвали невольное восхищение у Чудакова…
   Кто-то положил ему руку на плечо.
   — Гражданин Чудаков? Максим Леонидович? Будьте добры проследовать со мной!

Глава четвертая

   Действия наших доблестных органов правопорядка действительно вызывали восхищение. Они блестяще провели расследование и в течение нескольких часов успешно шли по следу матерого преступника. Кульминацией этой кропотливой работы было мастерски осуществленное задержание майора Храпова у него на квартире. Видимо, преступник не ожидал столь быстрого возмездия и сопротивления не оказал.
   Правда, у милиции был ряд преимуществ перед дилетантом и непрофессионалом Чудаковым. Гораздо более широкий спектр возможностей и прав служил ей тем «золотым ключиком», который позволял проникнуть во всевозможные архивы, картотеки, информационные банки, открывал перед ней закрытые для других двери кабинетов многочисленных должностных и компетентных лиц, вызывал к откровенности свидетелей, потерпевших и даже закоренелых преступников. Конечно же всего этого Чудаков не имел, однако у него были свои козыри: молодость, страстное желание самоутвердиться и пытливый ум, не испорченный еще рутиной бесконечных будней уголовного розыска. И была у него еще ценнейшая улика — обгоревший пыж, который и стал тем единственным связующим звеном между ним и преступником.
   Уже через два часа после утреннего звонка Чудакова на Третьей Лесной Поляне, дом двенадцать, появилась следственная группа из Москвы во главе со старшим следователем МУРа Щегловым. После того, как были проведены необходимые замеры и съемки, а также получены весьма скудные свидетельские показания от жителей дачного поселка, Щеглов пришел к неожиданному выводу: неизвестный, звонивший утром, и человек, оставивший в кабинете профессора Красницкого грязные следы, — одно и то же лицо, коим является сосед Красницкого по даче, некто Чудаков М. Л., экспедитор магазина «Овощи-фрукты» No 257 города Москвы, ныне находящийся в очередном отпуске и исчезнувший неизвестно куда. Объем добытой Щегловым информации был хотя и невелик, но все же вполне достаточен, чтобы начать поиски преступника. Если верить словам звонившего неизвестного, преступник был высоким, плотным мужчиной в плаще с капюшоном и охотничьим ружьем; в районе двенадцати ночи он сел в электричку и отбыл по направлению к Москве. В самом поселке никто ничего не слышал и ни о каком выстреле понятия не имел. Тщательное обследование помещения, в котором был убит профессор Красницкий, не дало закаленному в бесчисленных схватках с уголовным миром следователю Щеглову никакой пищи для ума. Одна лишь деталь вызвала у сыщика чуть заметный блеск в глубоко сидящих глазах: на письменном столе профессора лежала новенькая, раскрытая на первой странице и еще не начатая общая тетрадь. Судя по всему, Красницкий собирался что-то записать в ней, но не успел, так как был застигнут убийцей врасплох. На первый взгляд так оно, казалось бы, и было. Однако опытный взгляд профессионального детектива уловил то, что вряд ли смог бы с ходу заметить дилетант: первые два листа из тетради были вырваны. Удовлетворенно хмыкнув, следователь Щеглов сунул тетрадь в обширный карман пиджака.
   Изучив обстановку на месте и собрав воедино все имеющиеся факты, следователь Щеглов решил, что дальнейшее его пребывание в Снегирях бессмысленно, и отбыл со свитой в Москву, уступив место происшествия медикам-криминалистам.
   В Москве следователь Щеглов первым делом отправил тетрадь профессора Красницкого на экспертизу. Потом он вызвал двух своих помощников и дал им следующее задание: найти машиниста, который вел поезд с предполагаемым преступником нынешней ночью (неизвестный, звонивший утром, сообщил точное время следования электропоезда через станцию Снегири) и подробно разузнать у него, что он видел или слышал об интересующем их лице; далее, найти, если удастся, пассажиров с того поезда и переговорить с ними, а также со всеми, кто так или иначе мог оказаться случайным свидетелем. По поводу пассажиров оба помощника выразили некоторые сомнения, что, мол, где ж их теперь разыщешь, но следователь Щеглов обжег их таким грозным взглядом, что они тут же решили сами дать, если потребуется, любые свидетельские показания, какие нужны будут их шефу.
   К трем часам пополудни оба сыщика вернулись с ворохом свежей информации. Выяснилось следующее. Машинист электропоезда, следовавшего нынешней ночью от станции Синицыно в Москву, действительно видел человека, садящегося в вверенный ему состав на станции Снегири, причем человек этот, как и следовало ожидать, был в плаще и с охотничьим ружьем. Он был единственный, кто сел в Снегирях — именно поэтому машинист и обратил на него внимание. В это время суток, добавил машинист, пассажиров бывает немного, а в Снегирях — этой маленькой захолустной станции — обычно вообще никто не садится.
   Информация, полученная от машиниста электрички, не дала ничего нового и лишь подтверждала показания неизвестного, звонившего утром. Кстати, этот неизвестный, как вполне справедливо полагал следователь Щеглов, мог бы многое прояснить в темном деле с убийством профессора, поскольку же в образе неизвестного сначала смутно, а потом все яснее и яснее проступала фигура некоего Чудакова М. Л., то следователь отдал распоряжение во что бы то ни стало разыскать пропавшего экспедитора и доставить к нему для личной беседы.
   Показания машиниста электропоезда не были единственными, полученными в тот день расторопными помощниками следователя Щеглова. Правда, никого из пассажиров вышеупомянутой электрички им отыскать не удалось, но зато посчастливилось заполучить гораздо более ценных свидетелей, которые сообщили сведения первостепенной важности. Этими свидетелями оказалась группа контролеров, совершавших свой обычный рейд по выявлению безбилетных пассажиров как раз в той самой электричке. Возглавлявший эту группу крепкий мужчина средних лет, с цепким взглядом профессионала, закаленного в схватках с «зайцами» всех мастей, смог многое прояснить относительно личности предполагаемого преступника. Рассказ его заключался в следующем. На перегоне Снегири — Копченая (платформа Копченая — следующая после Снегирей по направлению к Москве) в вагон, где группа контролеров в тот момент проверяла наличие билетов у немногочисленных пассажиров, вошел высокий усатый мужчина в плаще с капюшоном и с ружьем. Он в замешательстве остановился и попытался было вернуться в тамбур, но старший контролер, оказавшийся рядом, попросил вошедшего предъявить билет. Неизвестный, как показалось контролеру, был чем-то сильно озабочен и на просьбу последнего среагировал не сразу — лишь когда тот трижды к нему обратился. Билета у пассажира не оказалось. Несмотря на озабоченность, вел он себя спокойно, без вызова, попыток к бегству не предпринимал. На предложение старшего группы заплатить штраф за безбилетный проезд с готовностью согласился, однако выполнить эту процедуру оказался не в состоянии ввиду отсутствия необходимой суммы денег, из-за чего сильно и, по всей видимости — искренне, огорчился. Предъявить документы он категорически отказался, заявив, что их у него нет, но когда старший контролер предложил нарушителю проследовать с ним в милицию для составления протокола и выяснения его личности, тот страшно заволновался, засуетился, стал рыться у себя в карманах и наконец вытащил откуда-то охотничье удостоверение на имя Храпова Аркадия Матвеевича. Контролер педантично записал все данные об этом человеке, после чего пожелал ему приятной поездки и направился к следующему пассажиру. Владелец же удостоверения в бессилии опустился на ближайшее свободное сиденье и несколько раз прошептал: «Пропал!» По крайней мере, старшему контролеру послышалось именно это слово, хотя настаивать на нем он все же не решается.
   Следователь Щеглов почувствовал внезапный прилив бодрости и желание действовать. Настроение его сразу улучшилось, а тон заметно смягчился.
   — Отлично сработали! Молодцы! Значит, Храпов? Гм… Выясните, не числится ли за ним что-нибудь…
   За Храповым не числилось ничего. Это слегка озадачило следователя Щеглова. Теперь, когда стало известно имя человека, подозреваемого в убийстве профессора Красницкого, он всерьез задумался над тем, правильный ли путь он выбрал, всецело отталкиваясь лишь от показаний неизвестного, которым вполне мог оказаться и не Чудаков. Почему звонивший не назвал себя? Не означает ли это, что звонок — чистая уловка, провокация, попытка увести следствие в сторону от истинного преступника? Ведь вполне возможно, что преступник, совершив свое черное дело, увидел Храпова на платформе Снегири, когда тот садился в поезд. Позднее время, ружье за плечами незнакомца и отсутствие свидетелей могли навести настоящего убийцу на мысль выдать Храпова за преступника. Что может быть проще! Простой звонок в милицию — и дело в шляпе. Милиция идет по ложному следу, а преступник тем временем заметает свои следы.
   Щеглов вспомнил с блеском раскрытое им три года назад дело об убийстве мадам Хрумкиной и похищении у нее ста сорока килограммов фамильного серебра. Тогда преступник действовал именно по этой схеме: свалил свое деяние на ни в чем не повинного человека. Но там действовал знаменитый «мокрушник» Колюня Двоечник — мастер на неожиданные выдумки и выдающийся импровизатор. А здесь… Интуиция подсказывала следователю Щеглову, что здесь дело обстоит иначе. Но как?.. Если даже допустить, что звонивший утром не солгал, то где гарантии, где доказательства, что Храпов сел в поезд именно в Снегирях? Он вполне мог войти в вагон не с улицы, как могло было показаться на первый взгляд, а из соседнего вагона, через переход. Человек же, внешне на него похожий и таким же образом экипированный, действительно мог сесть в поезд в Снегирях и в то же время не иметь к Храпову никакого отношения. А почему бы, собственно, и нет? Правда, показания старшего контролера, хотя и косвенно, свидетельствуют, что какая-то вина за Храповым все же имеется. Что значит это неоднократно повторяемое слово «Пропал!»? Чем объяснить его волнение, суетливость, даже страх? И если страх, то перед чем?..
   Щеглов тряхнул головой. Нет, это все не то. Эмоции, волнение, страх, чувство вины — пусть этим занимаются психологи, ему же нужны факты, улики, доказательства. А их пока что явно недостаточно. Скорее, их вообще нет.
   Согласно только что полученной справке, Храпов жил вдвоем с дочерью-студенткой; жена его была ответственным научным работником и в настоящее время пребывала в длительной загранкомандировке на каком-то симпозиуме. Прежде чем выходить непосредственно на Храпова, Щеглов решил побеседовать с его дочерью.
   Встреча с Валентиной Храповой, студенткой Московского университета, состоялась в стенах ее родного учебного заведения, где она со своими сокурсниками заканчивала последние приготовления к отъезду в стройотряд. Щеглов беседовал с ней лично и наедине. Узнав, что с ней желает говорить «товарищ из МУРа», Валентина сильно перепугалась; это не укрылось от всевидящего ока бывалого следователя. Из расспросов девушки Щеглов выяснил, что ее отец этой ночью действительно не ночевал дома, но где он был, с кем и по какому делу, она не знала. На вопрос, брал ли он с собой ружье, Валентина Храпова, сильно побледнев, чуть слышно ответила, что да, брал, и вдруг заплакала. От неожиданности Щеглов растерялся и попытался успокоить бедную девушку, но у него это получалось как-то неуклюже, неловко. Она же продолжала всхлипывать, размазывая кулаками с трудом добытую импортную косметику по раскрасневшимся щекам, и горестно шептала: «Это все из-за меня! Из-за меня! Это я виновата!..» Следователь проявил особый интерес к этим ее словам, но большего от девушки добиться не смог, так как она окончательно расстроилась и ни на какие вопросы отвечать больше не могла. На том Щеглов ее и оставил.
   По приезде в управление он узнал, что в его отсутствие был странный телефонный звонок из того самого отделения милиции, которое курировало прилегающий к Курскому вокзалу район и, в частности, дом Храпова. Звонила некая Перемышкина Клавдия Потаповна, пенсионерка, заявившая, что больше взаперти сидеть не может, что если вдруг какая шальная пуля и настигнет ее, то все равно скоро помирать, и что милиция слишком тянет, так как Храпов дома уже более получаса и его давно пора брать. Звонок этот поверг видавшего виды следователя в немалое изумление. Какая еще Перемышкина? Какая такая шальная пуля? И причем здесь Храпов?.. Нет, надо принимать срочные меры! Щеглов решил действовать на свой страх и риск. Не раз уже ему попадало от начальства за подобные действия, но следователь Щеглов был неисправим. Он решил задержать Храпова, несмотря на отсутствие прямых улик, доказывающих его причастность к убийству профессора Красницкого. Он отлично понимал, что, возможно, совершает ошибку, задерживая невиновного человека, но предпочитал впоследствии извиниться перед ним, чем упустить виновного. Ошибки подобного рода в многолетней практике следователя Щеглова иногда случались, но он всегда готов был нести ответственность за них — и нес, если требовалось.
   Задержание Храпова прошло гладко и без каких-либо осложнений. Он спокойно выслушал выдвинутое против него обвинение в убийстве и беспрекословно сдался сотрудникам уголовного розыска. Первый же допрос задержанного явился истинным триумфом следователя Щеглова. Храпов, ничего не утаивая, признался в совершенном им преднамеренном убийстве профессора Красницкого. Он с готовностью рассказал обо всем, что произошло на станции Снегири минувшей ночью. Свою вину он полностью признал, однако причины, побудившие его к преступлению, раскрыть наотрез отказался.
   — Вам мало моего признания? — с раздражением спросил он, когда Щеглов сделал очередную попытку докопаться до истины. — Да, я убил этого… этого типа, и я готов понести любое наказание, вплоть до самого строгого. Но причины моего поступка я вам не назову — это моя тайна. И давайте больше не будем об этом…
   Щеглов вынужден был прервать допрос. Когда Храпова увели, место его в кабинете занял небезызвестный нам Максим Чудаков, сыщик-любитель и страстный почитатель творчества Агаты Кристи.

Глава пятая

   Когда Чудаков робко вошел в серое, скудно обставленное помещение, то первым делом он увидел пару пронизывающих насквозь, глубоко сидящих глаз. Следователь Щеглов не отрываясь смотрел на вошедшего, время от времени жадно впиваясь тонкими губами в сырую, чадящую едким коричневым дымом, сигарету. Ему еще не было пятидесяти, но он с честью мог бы сказать, что большую часть своей сознательной жизни провел в беспощадной борьбе с преступным миром. Нелегкая профессия следователя Московского уголовного розыска отложила неизгладимый отпечаток на весь его облик: на речь, одежду, поведение, походку, выражение глаз. Он имел крупную голову с ежиком жестких, коротко стриженных волос, высоким морщинистым лбом, толстым мясистым носом и массивной нижней челюстью. Добрая половина его зубов отливала стальным блеском — результат неоднократных схваток с бандитами всех мастей. Однако наиболее сильное впечатление производили его глаза — маленькие, острые, колючие, глубоко посаженные, они просвечивали собеседника, словно рентгеном, вынуждая порой даже матерых преступников «раскалываться» сразу же, на первом допросе. Именно этими глазами он сейчас ощупывал сидевшую перед ним щуплую фигуру экспедитора, заставляя последнего ежиться и сжиматься в комок.
   Несмотря на свою внешнюю браваду и внушительный вид, следователь Щеглов пребывал в смятении. Дело в том, что за всю свою трудовую жизнь он имел дело в основном с тремя категориями людей: преступниками, свидетелями и потерпевшими. Для каждой из них он выработал вполне определенный стиль поведения, и практически всегда это приносило положительные результаты. С преступниками он бывал суров и часто жесток, их жертв обычно не донимал расспросами и как мог успокаивал, зато из свидетелей вытрясал все, что мог, но тактично, без грубости. Этот же тип, будь он неладен, не подпадал ни под одну из вышеперечисленных категорий. Кто он? Сообщник, свидетель или?.. Нет, на жертву он не тянет. Скорее свидетель, хотя… кто его знает?.. Этот словно снег на голову свалившийся экспедитор вызывал у Щеглова, помимо смятения, еще и неприязнь. Где-то в глубинах подсознания следователь продолжал диалог с Храповым, пытаясь понять, что же могло толкнуть его на убийство профессора, а тут приходится возиться с каким-то… После признания Храпова Щеглов испытывал нетерпение, желание действовать, поэтому предстоящую беседу с этим типом намеревался провести в рекордно короткие сроки.
   Окончив взаимный визуальный осмотр, следователь Щеглов перешел к делу.
   — Гражданин Чепухов? — строго спросил он, гася сигарету о край массивной мраморной пепельницы.
   — Чудаков, — поправил следователя Максим.
   — Неважно, — буркнул Щеглов. — Что же вы, гражданин… э-э… Чудаков, мешаете органам работать? Вы хоть понимаете, чем это для вас может обернуться?
   — Я вам сейчас все объясню, — горячо заговорил Чудаков, сильно побледнев. — Выслушайте меня, товарищ… гражданин следователь…
   В течение получаса Максим Чудаков рассказывал следователю Щеглову о проведенном лично им расследовании, не утаив ни единой мелочи, ни самого маленького пустяка. Рассказ Чудакова произвел на следователя должное впечатление, и Щеглов, не спеша прохаживаясь по кабинету, со все возрастающим интересом слушал его, изредка бормоча себе под нос нечто вроде «Однако!» или «Неплохо, неплохо…» Но вот наконец рассказ подошел к концу, и следователь, теперь уже с большим любопытством присматриваясь к собеседнику, произнес:
   — Ваша история, Чердаков…
   — Чудаков…
   — Как вам будет угодно… Так вот, ваша история достаточно поучительна и наводит на размышления. Вы провели расследование как дилетант, и как дилетант вы провели его довольно неплохо. Ваша попытка найти преступника, как это ни странно, увенчалась успехом. Более того, вы нашли его даже раньше нас. Но, — Щеглов сердито посмотрел в глаза собеседнику, для убедительности подняв кверху указательный палец, — но вам должно быть хорошо известно, что частный сыск у нас в государстве запрещен. Вы же воспользовались обстоятельствами и, не имея на то никакого права, начали действовать самостоятельно. Я уже не говорю о вашем анонимном звонке в органы.
   — Но позвольте, гражданин следователь, — возразил Чудаков, совершенно обескураженный подобным оборотом дела, — я не совершил ничего противозаконного и ни о каком частном сыске даже и не помышлял.
   — Ошибаетесь, Чубуков, и глубоко заблуждаетесь, — сурово произнес Щеглов, закуривая новую сигарету. — А кто, по-вашему, похитил ценнейшую улику с места происшествия? Или не вы, скажете?
   — Я, — смутился Чудаков. — Но ведь пыж помог мне найти преступника…
   — Допустим. Но вы не имели права утаивать улику от следствия. Далее, вы не только похитили ее, вы допустили просто невероятную беспечность и — что же? — вы потеряли эту улику! И где, спрашивается?
   — В химчистке, — окончательно сник Чудаков и отрешенно опустил голову.
   — В химчистке! — Голос Щеглова гневно загремел. — И вы, Чурбаков, об этом так спокойно говорите!.. Далее, в течение нескольких часов вы преследовали бедную старую женщину, предварительно обманом выудив у нее свидетельские показания, опять-таки не имея на то никакого права, а под занавес запугали ее перспективой быть убитой в какой-то перестрелке.
   — Это не так! Гражданин следователь, все было совсем не так! Я не собирался ее пугать. Что же касается свидетельских показаний, то она сама мне все выболтала — и о Храпове, и о посещении им химчистки. Я ведь хотел как лучше… хотел помочь следствию…
   — Верю. Потому и снисходителен к вам. — Тон Щеглова вдруг заметно смягчился, раздражение прошло. — Вы же должны понимать, молодой человек, что мы здесь не в бирюльки играем. Уголовный розыск — это серьезная организация, укомплектованная штатом опытных работников-криминалистов, а потому вам, Чумаков, как дилетанту и человеку, далекому от нашей работы, я бы рекомендовал заняться своими прямыми обязанностями и не лезть, так сказать… э-э… В конце концов, у нас стреляют.
   — Я не боюсь! — горячо воскликнул Чудаков.
   Щеглов махнул рукой.
   — Ладно уж…
   Несмотря на возникшую в начале беседы неприязнь, этот молодой, не лишенный смекалки человек вызывал у следователя все же некоторую симпатию. Было в нем какое-то обаяние, непосредственность, даже наивность. Щеглов невольно вспомнил свои молодые годы… Но Чудаков не дал ему углубиться в воспоминания.
   — Гражданин следователь, я ведь могу дать свидетельские показания по этому делу.