Михайлов Сергей. Стрела архата

   Чудаков виновато улыбнулся.
   — Ниоткуда, — ответил он. — Так, импровизация…
   — Я так и думал, — укоризненно покачал головой Щеглов. — Тоже мне — Шерлок Холмс доморощенный! Ладно, не буду… Так вот, Мартинес решил, что Роланд засыпался, и этот самый Гуссейн Николаевич послал тебя вместо него с целью прибрать всю преступную группу к своим рукам. В общем-то, типичный случай: две конкурирующие банды делят сферы влияния, причем одна из них явно более могущественная. И при всем при этом один из преступников является членом и той, и другой группы, работая на двух хозяев сразу. Это Роланд. По крайней мере, так решил Мартинес, когда к нему явился ты. — Щеглов усмехнулся. — И что самое интересное, так это твое полное непонимание той ситуации, в которой ты оказался. Ты действовал наобум, с завязанными глазами — и попал в самую точку, а почерк Матильды Мартинес окончательно убедил радиста в истинности твоих слов. Но вся твоя легенда рассыпалась в прах, как только ты упомянул имя Боброва, здесь ты дал маху. — Щеглов попытался закурить, но Чудаков предостерегающе кивнул на дверь, и следователю пришлось спрятать сигарету обратно. — На самом же деле все оказалось гораздо проще. Никакой второй банды не существует и не существовало — к счастью для нас. Но такая личность, как Роланд, действительно живет в Таллинне и вместе с Мартинесом и Бобровым составляет преступную группу, занимающуюся в основном, как я уже говорил, кражей ценностей на территории Советского Союза и продажей их за валюту на Запад. Благо что возможность сноситься с зарубежными покупателями у них была: Алфред Мартинес, как, впрочем, и Роланд, служащий механиком на том же судне, что и его сообщник, вот уже лет десять плавает в загранку. С Бобровым они познакомились в Таллинне, когда тот еще работал в тамошнем порту. Где Бобров доставал товар, Мартинес не знает — Бобров хранил это в тайне, пытаясь тем самым монополизировать свою власть в группе. Видимо, он поддерживал связь с определенной категорией воровского мира, специализирующейся на церквах и монастырях, но не исключена возможность, что поставщиками Боброва были птицы и более высокого полета. К сожалению, клиентура Боброва нам неизвестна, как, кстати, и местонахождение самого Боброва.
   — Вам так и не удалось найти его? — с сожалением спросил Чудаков.
   — Увы, — ответил Щеглов, хмуря брови и разводя руками. — Он объявлен во всесоюзном розыске, но пока результатов нет. Впрочем, я не сомневаюсь, что они будут. Вернемся к тем двум — Мартинесу и Роланду. В свое последнее плавание, в котором по воле судьбы участвовал и профессор Красницкий, они вышли с богатым «грузом». Помимо традиционных икон, они взяли два полотна известного фламандского живописца семнадцатого века, безумно дорогую поделку великого Фаберже и целую коллекцию подлинных японских нецке. В Сингапуре, где они останавливались на несколько дней, их уже ждал покупатель. Покупатель оказался весьма щедрым и отвалил за товар такое количество долларов, что оба сообщника долго не могли прийти к единому мнению при дележе вырученной валюты. В их преступной группе существовало раз и навсегда установленное правило: пятьдесят процентов дохода получал Бобров, остальные пятьдесят поровну делили Роланд и Мартинес. Но в этот раз они решили сократить долю шефа. Весь вопрос состоял в том, насколько эту долю сократить и как поделить оставшуюся часть. Вопрос этот обсуждали долго и бурно и в конце концов дебаты перенесли на борт «Академика Булкина», где их невольным свидетелем и стал ничего не подозревающий профессор Красницкий. С этого момента над головой бедного энтомолога нависла реальная угроза. О том, как все это воспринял профессор, можно только догадываться; по крайней мере, его неоконченное письмо в органы госбезопасности однозначно свидетельствует о принятом им решении, зато действия бандитов, со слов одного из них, нам хорошо известны. По прибытии в Таллинн Мартинес рассчитался с Роландом, а оставшуюся часть долларов, включая и свою долю, повез в Москву, Боброву. Так он делал уже не раз, когда возвращался из предыдущих заграничных рейсов. Мартинес все рассказал Боброву и выразил опасение, что профессор молчать не будет. Вот тут-то Бобров и предложил убрать Красницкого. Что за личность этот Бобров, нам пока неизвестно; возможно, за ним тянется нить множества страшных преступлений. Однако по поводу Мартинеса можно сказать точно: валютные махинации — единственное, в чем он преступил закон, и поэтому мысль об убийстве профессора Красницкого он встретил категорическим отказом. Но не так-то просто было противостоять могучей воле Боброва. Одним словом, после некоторых колебаний Мартинес был вынужден принять план своего шефа. Вот тут-то и начинается самое интересное.
   Щеглов снова потянулся за пачкой сигарет, с мольбой глядя на Чудакова, но тот яростно замотал головой, давая посетителю понять, что нарушение порядка в больнице карается не менее строго, чем нарушение закона в масштабах государства.
   — Бобров оказался очень тонким психологом, — продолжал Щеглов, неохотно пряча сигареты в карман. — Он не только до мельчайших подробностей разработал и организовал преступление — он создал условия, предрешившие участие в нем совершенно постороннего человека. Этот человек — Храпов.
   — Храпов? — удивился Чудаков. — Выходит, участие Храпова в убийстве профессора Красницкого — дело рук Боброва?
   — Именно! Между этими двумя выстрелами взаимосвязь не случайна, их объединяет тонкий расчет и тщательный анализ несущественных на первый взгляд факторов. Бобров использовал Храпова в своих преступных целях — и добился успеха. А выглядело все это вот каким образом… Может, выйдем в коридор, к окну, а? — взмолился Щеглов. — Страсть как курить хочется, не могу больше. Пойдем, а?
   — Боюсь, меня не выпустят, — с сомнением покачал головой Чудаков.
   — А ты не бойся. Пойдем — и делу конец. Ведь к этим барыгам, поди, не боялся идти. Ну как?
   Максим сдался. Он и сам был не прочь прогуляться по коридору, так как спертый воздух палаты, пропитанный лекарствами и хлоркой, порядком уже осточертел ему.
   — Рискнем, — кивнул он и, стараясь твердо держаться на ногах, направился к двери. Щеглов последовал за Максимом, готовый в любую минуту подхватить его, если тот, не дай Бог, лишится сил. Но все обошлось благополучно. Проходя мимо зеркала, мужчины невольно взглянули на себя и поразились своему виду. Бледное, с обострившимися скулами и впалыми щеками лицо Чудакова — результат его трехдневного пребывания в больнице, и совершенно жуткое, обтянутое серо-зеленой щетинистой кожей и светившееся то ли полубезумным взглядом, то ли обширными синяками вокруг глаз, лицо Щеглова — результат множества бессонных ночей и чрезмерной дозы кофеина, на котором только и держался великий сыщик и старший следователь МУРа в последние дни…
   — В одной школе с Валентиной Храповой, — продолжал Щеглов, когда они наконец удобно устроились у открытого окна, — учился некий Артем Кривушкин по кличке Кривой. В пятнадцать лет за мелкую кражу он попал в колонию для несовершеннолетних, но через год досрочно вышел оттуда и с тех пор наводит страх на подростков в своем районе. Вот его-то Бобров с Мартинесом и привлекли к своей деятельности. За несколько дней до убийства они подстерегли Кривого во дворе его дома и предложили ему сделку, посулив в случае успешного завершения операции три бутылки водки. Кривой с готовностью согласился, тем более что от него требовалось не так уж и много. А надо заметить, что у Валентины Храповой был парень, студент 2-го Медицинского института, с которым она познакомилась в прошлом году в стройотряде. Ничего особенного парень из себя не представлял, но Валентина в нем просто души не чаяла. Откуда все это узнал Бобров, остается только догадываться, но именно эти сведения и легли в основу его плана. Известно ему было также и то, что профессор Красницкий читает лекции на курсе, где учится Валентина Храпова. Одним словом, в тот же самый день Кривой разыскал ее парня и как следует припугнул, пообещав ему вырвать ноги, если его еще раз увидят с Валентиной. Парень оказался трусоват и легко отказался от подруги, не желая рисковать собственным благополучием. Затем, не теряя времени, Кривой встретился с Валентиной и в весьма нелюбезной форме сообщил ей следующее. Ее парень якобы оказался замешанным в одном темном деле с торговлей наркотиками и теперь, по ряду причин, ему приходится скрываться. Причины эти вызваны угрозой со стороны одного из участников наркобизнеса выдать всю их шайку органам правопорядка. И знаешь кто, по словам Кривого, был этим человеком, посягнувшим на святая святых преступного мира? Профессор Красницкий!
   — Красницкий! — Чудаков удивленно вскинул брови. — И это правда?
   — Конечно, ложь! — горячо воскликнул Щеглов. — Но Боброву нужно было во что бы то ни стало убедить Валентину, что судьба и даже жизнь ее друга всецело зависят от Красницкого. Да, да, жизнь! Эти подонки внушили бедной девушке, что в случае провала всей организации рядовых исполнителей, а именно таковым якобы являлся ее парень, как правило, убирают, избавляясь тем самым от лишних свидетелей. Другими словами, его жизнь всецело была в руках профессора. Может быть, для нас с тобой эти измышления показались бы неправдоподобными, наивными, но на бедную девушку, искренне переживавшую за судьбу своего друга, рассказ произвел сильное впечатление. У нее не возникло и тени сомнения в словах Кривого. Поверила она и в причастность к этому профессора Красницкого. А почему бы и нет? Сейчас, когда крупнейшие авторитеты падают со своих пьедесталов с неимоверной быстротой, а их место занимают те, кого еще совсем недавно мы считали своими классовыми врагами, подобные изменения в сознании молодежи происходят легко и безболезненно. Привыкли. Но вот судьба того парня была ей явно небезразлична. Поэтому реакция девушки на это известие вполне объяснима. Кривой, или Артем Кривушкин, давший эти показания, сообщает, что даже он опешил, когда она вцепилась в него обеими руками и чуть ли не силой вырвала у него ответ, чем же она может помочь своему неблагодарному ухажеру. Да, Бобров оказался неплохим психологом. Именно такого проявления чувств и ждали преступники от Валентины Храповой — ну, может быть, не столь бурного. Действуя по инструкции, полученной от Боброва, Кривой сообщил девушке, что единственным выходом из создавшегося положения является компрометация профессора Красницкого в глазах общественности, его коллег по университету, а также жены. Что скомпроментированный профессор не сможет осуществить свой мерзкий план. Только вот загадка — почему? Но Валентина этим вопросом не задалась, она безоговорочно поверила, что другого выхода нет. А компромат Кривой предложил создать самой Валентине. От нее требовалось «признание» в интимной связи с профессором, к которой он ее склонил, использовав свое служебное положение. Ясно, что «признание» это она должна сделать отцу. А уж отец якобы предаст дело огласке и потребует от профессора публичного объяснения своих действий. Валентина смутилась и поначалу наотрез отказалась от этого плана. Здесь она впервые засомневалась в словах Кривого, но тот так красочно разрисовал ей подробности ликвидации неугодных свидетелей в преступном мире, что она окончательно потеряла рассудок. Да, да, конечно, она согласна! И «признание» было сделано. Но Храпов, вопреки «расчетам» Кривого и ожиданиям Валентины, не стал предавать это дело огласке, а решил расправиться с обидчиком сам. Бобров мог торжествовать — его план удался. Весь этот план был построен на его прекрасном знании психологии человека, конкретных характеров главных его исполнителей, их аффектов и эмоционального настроя. И в то же время план этот — цепь случайностей; более того, в целом он — великая случайность, авантюра, замок, построенный на песке. Ведь тот парень, ради которого Валентина пошла на этот позор, вполне мог оказаться человеком порядочным, отважным, не поддаться на угрозы Кривого, как ни в чем не бывало встретиться с девушкой на следующий день, объясниться с ней и тем самым разрушить замысел Боброва-Мартинеса-Кривого. Наоборот, Валентина могла оказаться не столь решительной и отказалась бы принять на себя позор — и снова план был бы на грани срыва. Наконец, сам Храпов совсем не обязательно должен был бы стрелять в профессора Красницкого, а, к примеру, объяснился бы с ним при помощи кулаков — и этим ограничился. Но в том-то и заключается талант Боброва как психолога, что эта цепь случайностей, приведшая Храпова в Снегири, была наиболее вероятной в данной ситуации. Его знание человеческих душ, их слабых струн, болевых точек дало ему возможность управлять всем ходом операции и предугадать ее исход. Нет, его план был построен не на цепи случайностей; Бобров знал, что тот парень — трус, Валентина — самоотверженная и пылкая девушка, а ее отец — неуравновешенный, вспыльчивый, решительный человек с обостренным чувством справедливости, к тому же прошедший афганскую войну. Бобров рассчитал верно — и в этом его незаурядность. Тем он опаснее, что до сих пор находится на свободе.
   Щеглов на секунду прервал свой рассказ и закурил очередную сигарету.
   — Валентина Храпова, вызванная мною вторично, подтвердила показания Кривого. Так что честное имя профессора Красницкого восстановлено. Не знаю, правда, как о признании дочери сообщить Храпову, — это будет для него ударом вдвойне: с одной стороны, предательство дочери, хотя и во имя благородной цели, а с другой — убийство невинного человека… Теперь несколько слов о Мартинесе. По возвращении из Снегирей в день убийства Красницкого наш радист, никогда ранее не стрелявший в человека, столь сильно был потрясен содеянным, что свои угрызения совести и смятенное состояние духа решил утопить в вине. Бросив храповское ружье и взяв крупную сумму денег, он отправился в один из московских ресторанов, хотя Бобров и пытался предостеречь его от этого. Следующим пунктом назначения Мартинеса оказался медвытрезвитель, где он и провел ночь в невменямом состоянии. Утро он начал с опохмелки, а во второй половине дня снова обосновался в ресторане (это в то самое время, когда ты наводил справки о нем в Таллинне, а мы усердно искали его здесь, в Москве). Следующую ночь он провел у какой-то случайной знакомой, а утром двадцать девятого июня обнаружил, что и деньги, и знакомая исчезли, да и были ли они вообще, он уже наверняка сказать не мог. Одним словом, Мартинес вынужден был вернуться на квартиру к Боброву, за которой мы уже усиленно наблюдали. И буквально через пять минут после его возвращения туда явился ты. Бобров в это время был уже в бегах, но Мартинес, разумеется, не знал этого. Не знал он также и того, что его доля исчезла вместе с Бобровым. Поэтому-то он тебе и сказал, что валюта находится в чемодане, с которым Мартинес, кстати, собирался удирать из Москвы, но ты ему помешал своим приходом. На этом, пожалуй, я бы мог поставить точку, если бы не одно дело… Я имею в виду супругов Тютюнниковых.
   — Кого? — удивился Чудаков.
   — Тютюнниковых, накатавших на тебя заявление. Вот оно. — И Щеглов протянул Максиму уже известный нам документ. Чудаков пробежал его глазами, после чего недоуменно воззрился на своего собеседника.
   — Это что — серьезно? — спросил он, кивая на бумагу и брезгливо держа ее за самый угол двумя пальцами.
   — Да куда уж серьезней! Эти Тютюнниковы…
   — Да кто это, черт возьми?! — не выдержал Чудаков.
   — Как — кто? Неужели ты не понял? Твои уважаемые соседи.
   — Ах, вон оно что! — Для Чудакова все сразу прояснилось, и он до боли сжал кулаки. — Ну, тогда все ясно. Не ожидал, правда…
   — Ладно, не бери в голову, — сказал Щеглов, разрывая заявление на мелкие части. — Все это клевета, я лично не сомневался в этом ни минуты. Подлых людей вокруг предостаточно — это мы вынуждены принять как неотъемлемую черту нашей жизни. Но мириться с этим нельзя, иначе нас сожрут такие вот Тютюнниковы и Бобровы. Кстати, эти твои соседи взяты нами под стражу по подозрению в спекуляции и подделке денежных документов. Так что, как твердит народная мудрость, не рой яму другому…
   Знакомые шаги возвестили о приближении врача.
   — А, вот он где! Что же вы, Чудаков, прячетесь от перевязки? Или боитесь?
   — Я? И в мыслях не было…
   — В таком случае прошу проследовать в перевязочную. А вас, — она стрельнула недовольным взглядом на следователя Щеглова, — я бы очень попросила не дымить на территории отделения. Здесь как-никак больница, а не казарма…
   Щеглов вынужден был подчиниться, хотя и с явным неудовольствием.
   — Иди, Максим, — сказал он Чудакову, — не заставляй женщину ждать… А то обидится, — шепотом добавил он и подмигнул.
   — Семен Кондратьевич, один только вопрос, — взмолился Чудаков, косясь на врачиху, — что ожидает Храпова?
   Щеглов печально развел руками.
   — Я тебя отлично понимаю, Максим. Но как бы тебе ни был симпатичен этот человек, он должен ответить по всей строгости закона. Храпова будут судить за преднамеренное убийство.
   — Но ведь он не убивал!
   — Именно убивал. Другое дело, что не убил, так как профессор был убит уже до него, но намерение убить, осуществленное и доведенное до самого конца, у Храпова было. Он стрелял в человека — значит, он убийца. По крайней мере, я себе это дело представляю именно таким образом. Точно так же виновен и Мартинес.
   — Ну, Мартинес действительно убил профессора, — возразил Чудаков, — с него и спрос больше.
   — Дело не в том, кто первый, а кто второй. Ведь оба сознательно шли на убийство, только мотивы у них были разные. Надеюсь, суд учтет смягчающие обстоятельства в деле Храпова. Мартинесу, конечно же, достанется больше. Но уж кому бы я дал по максимуму, так это Боброву. К сожалению, пока это неосуществимо.
   — Пока, — повторил Чудаков.
   — Да, конечно, в конце концов он свое получит, это бесспорно.
   Врачиха все это время стояла рядом, прислушиваясь к странному разговору двух мужчин, и с интересом вникала в него. Но, как бы вспомнив о своих обязанностях, она отрезала:
   — Все, граждане, ваше время истекло. Чудаков — на перевязку. Сестра ждать не будет. Я, кстати, тоже.
   — Иду, Елена Семеновна, уже иду… До свидания, Семен Кондратьевич, заходите еще, если будет время. Вы ведь единственный человек, кто меня навещает. Спасибо вам.
   Щеглов смущенно махнул рукой.
   — Времени у меня теперь, слава Богу, хватает, так что забегу как-нибудь, — сказал он и вдруг, что-то вспомнив, хитро сощурился. — Да, чуть не забыл о самом главном. Можешь считать это сюрпризом. Медицинская экспертиза установила, что профессор Красницкий умер за двенадцать часов до выстрела Мартинеса. От естественной остановки сердца. Так-то.
   Даже Елена Семеновна остановилась, пораженная словами следователя — что же говорить о Максиме Чудакове, которого это известие словно пригвоздило к месту! Он оторопело посмотрел прямо в глаза Щеглову и не своим голосом спросил:
   — Как — от остановки сердца? Вы не шутите, Семен Кондратьевич?
   — Да какие уж тут шутки! Все на полном серьезе. Главное — это то, что данная причина смерти выходит за пределы компетенции наших органов. Догадываешься, куда я клоню? Нет? Хорошо, намекну более прозрачно… Вы уж меня извините, Елена Семеновна, что я задерживаю и вас, и вашего пациента, но я уверен — мое сообщение послужит скорейшему его выздоровлению. Уж я-то знаю этого авантюриста, можете мне поверить… Сердце у Красницкого было совершенно здоровым — это тоже установили наши медики. Причина остановки сердца — внезапный испуг, потрясение или еще что-нибудь в этом роде. Но механическое воздействие или отравление исключены. А это значит, что преступления в нашем смысле совершено не было. Понимаешь? Опять нет? Короче говоря, тебе предоставляется право самостоятельно доискаться до истинной причины смерти профессора — и это при полном невмешательстве с нашей стороны! Понял? Берись за дело и расследуй. Скорее всего, он умер своей смертью, но — слишком уж подозрительна эта цепь случайностей. Дерзай! Здесь органы тебе не помеха.
   До Чудакова наконец дошел истинный смысл слов следователя, и он вдруг почувствовал такой прилив сил и энергии, что ноги сами было понесли его к выходу — не ухвати его за полу больничного халата Елена Семеновна.
   — Но сначала подлечись, — назидательно произнес Щеглов и широко улыбнулся. — Сыщик должен крепко стоять на ногах и обладать здоровой — здоровой, слышишь? — головой. Так-то!
   Чудаков опомнился и смущенно извинился перед Еленой Семеновной за свой невольный порыв. Потом с жаром произнес, обращаясь к следователю:
   — Спасибо вам, Семен Кондратьевич, за все! Вы вновь возродили меня к жизни. То, что вы сообщили, это… это… это просто чудесно! Не смерть профессора, конечно, а… Ну, вы меня понимаете… — Максим окончательно запутался в словах, не находя от волнения подходящих выражений для оформления рвущихся наружу мыслей. — Я обязательно найду причину смерти профессора! Позвольте считать это вашим личным заданием.
   — Позволяю! — милостиво разрешил Щеглов и снова улыбнулся. — А теперь действительно самое главное. — И он вынул из дипломата толстую книгу. — Это тебе. Подарок. Достал по случаю. Зарубежный детектив. Честертон, Стивен Кинг и все такое…
   Чудаков с трепетом принял от Щеглова солидный фолиант, буквально пожирая его глазами.
   — О!.. — только и смог произнести он; слова благодарности утонули в стенах коридора, по которому уже почти силой тащили его врачиха Елена Семеновна и подоспевшая к ней на помощь перевязочная сестра…
   Из больницы Чудаков вышел только к середине лета.
   А через три месяца судьба вновь забросила его в древний город Таллинн, где он решил провести остаток своего отпуска, так неожиданно прерванного больничной койкой. Стоял конец сентября, окутавший мир желто-багровым цветом умирающей листвы. Солнце все еще светило по-летнему, но тепла уже давало гораздо меньше — чувствовалось приближение зимы. В Прибалтике стояли сухие теплые дни, столь редкие для этих мест, подверженных влиянию сырой Атлантики.
   В один из таких дней двое друзей, Максим Чудаков и Виталий Барабанов, не спеша прогуливаясь по Кадриоргу, вели непринужденную беседу и изредка прямо с руки кормили белок, которые здесь водились в изобилии, конфетами и баранками. День клонился к закату, тихие, темные аллеи были безлюдны и желты от осени. Опавшая листва грустно шуршала под ногами.
   Поскольку диалог велся в основном на темы, касающиеся истории этих мест, то бесспорный приоритет в разговоре принадлежал коренному таллиннцу Виталию Барабанову.
   — Петр преследовал далеко идущие цели, — назидательно говорил он, — основывая здесь свою резиденцию. Он отлично понимал, что без Запада Россия погрязнет в невежестве, суевериях и длинных боярских бородах.
   — Да, Петр Первый был малый не промах, — согласился Чудаков.
   — Алфред! — вдруг послышался сзади приглушенный мужской голос.
   Оба собеседника на миг прервали беседу, но какой-то внутренний голос заставил их следовать дальше и не оглядываться.
   — Тихо! — шепнул Виталик. — Не подавай вида! — И прежним тоном продолжал: — Петр — первый русский государь, позволивший западным наукам, культуре, обычаям проникнуть…
   — Это Бобров! — вдруг догадался Максим и попытался оглянуться, но крепкие пальцы друга предостерегающе впились в его локоть.
   — Молчи, дурак! — прошипел Виталик.
   Быстрые шуршащие шаги удалялись по аллее. Видно, мужчина, назвавший имя «Алфред», понял свою ошибку и теперь спешил скрыться.
   Дойдя до поворота, друзья свернули на боковую дорожку. Только теперь они без особого риска привлечь к себе внимание могли оглянуться. И хотя ни Чудаков, ни Барабанов до сих пор Боброва не видели, оба, не сговариваясь, признали в удаляющейся мужской фигуре с могучим загривком и торчащими в стороны ушами главаря преступной группы, столь внезапно исчезнувшего три месяца назад.
   — Точно — он! — шепнул Виталик. — Бобров. Он тебя спутал со своим сообщником — Алфредом Мартинесом. Опять твой наряд вводит людей в заблуждение. — Действительно, на Максиме была та самая футболка — подарок покойного профессора, и бельгийские «варенки». Именно в таком наряде предстал судовой радист Мартинес перед Бобровым в свой последний приезд в Москву.
   — Спутать-то спутал, но тут же понял свою ошибку, — тоже шепотом добавил Чудаков. — Видишь, как улепетывает. Не упустить бы…
   — Беги, звони в милицию, — засуетился Виталик, — а я пойду за ним. Уж от меня он не уйдет!..
   Виталик нырнул в кусты и тут же скрылся в густом переплетении полуголых ветвей. А Чудаков стремглав помчался к ближайшей телефонной будке.
   Боброва — а это был именно Бобров — взяли в тот же день, через полчаса после звонка Чудакова, когда преступник садился в такси у входа в парк Кадриорг. Вскоре нашли и спрятанную им в окрестностях Таллинна валюту. Потом переправили Боброва в Москву.
   Чуть позже в столицу прибыл и Чудаков. И сразу же по прибытии к нему заявился счастливый Щеглов. Следователь долго жал, мял и тряс смущенному Максиму руку и от всей души благодарил за «этакий чисто профессиональный подарочек».
   — Спасибо, Максим, — с жаром говорил он, — ты себе представить не можешь, как ты меня обрадовал. И даже не тем, что нашел Боброва, нет — ты совершил свой самый разумный, самый трезвый во всей этой истории поступок. Какой? Ты сообщил о Боброве в милицию — вместо того, чтобы самому броситься на его задержание! Видно, урок пошел тебе на пользу. Одним словом, Бобров теперь в наших руках, и дело можно закрывать. Еще раз спасибо тебе, дружище!..