Страница:
Но те, кто его запугал, могли впоследствии решить, что все-таки лучше заткнуть ему рот — чтобы история точно не всплыла. Тем более что совсем не обязательно, что Хромов знал абсолютно все об этой истории — Улитин мог и утаить что-то. Может, его заставляли банковские деньги перекачивать на счета тех, кого называют «семьей», — а он отказался и потому и был уволен, а потом и убит. В нашей стране все возможно — и ничего нельзя исключать, даже то, что кажется невероятным.
В принципе к его смерти могла быть причастна и «Бетта» — не сама структура, но кто-то оттуда. Кто-то недовольный тем, что какого-то парня из провинции запихнули на слишком высокую должность. А может, запихнувший его туда Хромов таким образом пытался контролировать «Бетгу» — а тем могло это не понравиться. И Улитин оказался крайним.
А еще это могли быть люди и не из банковской среды — это мог быть кто-то, кому Улитин что-то пообещал и не сделал, перед кем не выполнил обязательств. Бизнесмены, политики, бандиты — он мог провиниться перед кем угодно, кому угодно помешать и о ком угодно знать слишком много такого, чего ему знать не следовало.
Так что гадать можно было до бесконечности. И, что самое печальное, я не знала, куда мне двигаться дальше. Милиция явно собиралась хранить молчание, Хромов явно не планировал делиться со мной подробностями улитинской карьеры и сообщать, с кем лично он, Василий Васильевич, конфликтовал и какие цели преследовал, впихивая своего протеже сначала в один, а потом в другой банк.
Потому что ведь понятно, что Улитина убили из-за того, чем он занимался, — а занимался он тем, чем хотел Хромов, который по большому счету и подставил его пусть не под пулю, но под укол, таблетку или что там еще? Да, кстати, может, Хромов его и заказал — может, опасен стал для него бывший помощник, слишком много знающий о потенциальном кандидате в Президенты России.
Это глупо было, гадать — и бессмысленная трата времени. Но при всем при этом мне было жутко жаль бросать эту тему. Потому что я уже продвинулась вперед, пусть и недалеко, в своем расследовании, я уже кое-что знала, куда больше, чем в самом начале. И не сомневалась что, доведи я дело до конца, это будет сенсационнейший материал. Вот только я не представляла, как довести его до конца, если я не знаю, в каком направлении делать следующий шаг.
— Вот такая ситуация, Юль. — Похоже, мой собеседник все то время, пока я думала, говорил, притом без передышки. — В фильм вбухали миллионов пять минимум, реально на съемки ушло процентов пятнадцать, остальное Колпако-ву в карман. Снимали два года, а получилась полная мура, которая и ста тысяч прибыли не принесет — и ни на один фестиваль не пихнешь, и на видео картина не пойдет, и если что и можно отбить, так это только на прокате в провинции. А прокатчики, думаю, муть эту не возьмут, они тоже не дураки. Вот и результат — два года работы, полгода предварительной суеты со сценарием и деталями всякими, а кроме Колпакова, никто ни копейки не получил. Ни актеры, ни ребята мои, ни технари. И у меня ноль — хотя обещали и за переработку сценария, и за трюки, и плюс процент от проката. Я два с лишним года от всех съемок отказывался — ведь то снимаем, то не снимаем — да и рассчитывал тысяч на триста как минимум, а то и на пятьсот. Если бы фильм пошел, процент бы был дай Боже — а в итоге без копейки денег. Перед всеми подставился — и перед каскадерами своими, и перед сценаристом, и перед другими. Когда сомнения у людей возникали, я же всех убеждал, что все нормально. Выходит, из-за одного хитрожопого хапуги на карьере надо крест ставить и в сорок пять лет профессию менять?
Я покивала автоматически. Из того, что я услышала, следовало, что виноват он сам — так хотелось бешеных денег, что взрослый мужик и об осторожности забыл, и о логике, и вообще обо всем. И если этой самой логике следовать, он ничем не отличался от тех, кто вкладывал деньги в «МММ» или «Властилину» — то есть погорел из-за жадности. Но в любом случае из этого мог получиться неплохой материал — хотя даже с учетом того, что я не слышала большую часть рассказа, записавшуюся на диктофон, он и рядом не стоял с тем расследованием, которое я вынуждена была бросить.
— Что я тебе могу сказать? — произнесла задумчиво, говоря себе, что, если не уйду сейчас, он будет рассказывать еще два часа — а мне не хотелось больше здесь сидеть. Конечно, я могла бы провести их с пользой — если бы не Улитин, мешавший мне получать удовольствие от вина, сладкого и кофе. — Я дома послушаю запись, прямо сегодня вечером, все обдумаю. В любом случае мне нужны будут еще как минимум двое — только с твоих слов писать я не могу…
На лице его появилось недоумение — он немо вопрошал меня, неужели может быть такое, что мне недостаточно его рассказа. Но я предпочла ничего не заметить.
— Желательно, чтобы это был один из актеров, желательно с именем. — Я специально смотрела не на него, а на бокал с вином, который вертела в руках, — но услышала, как он кашлянул многозначительно, как бы говоря, что его мнение авторитетнее мнения самого известного актера. — И ты говорил, что сценарист, которого ты привлекал, с «Мосфильма» — есть ведь у него какие-то регалии, какие-то фильмы, более-менее нашумевшие, за спиной? Значит, и он тогда.
Ты с ними двумя договоришься, мы посидим вчетвером полчасика, вопросов у меня будет немного. И еще — мне нужны будут какие-то бумаги, документы — сам подумай, что это может быть. Сметы, договора с актерами и твоей каска-дерской группой, может быть, обязательство отчислить тебе процент от проката. Это все реально?
Он неуверенно пожал плечами — наводя меня на мысль, что, возможно, желание одним фильмом заработать кучу денег настолько его оглупило, что он даже не озаботился по поводу договоров.
— Реально. — В голосе не было особой убежденности. — С бумагами не знаю — но что-то есть. У актеров должно быть — я поговорю…
— И еще — может быть, понадобится встреча с этим Колпаковым. Может, он скажет что интересное. — Он снова кашлянул, но я проигнорировала изданный звук — я не собиралась учить его ставить трюки и не собиралась принимать советов насчет того, как надо писать статьи. — И с теми, кто финансировал фильм. И в любом случае мне нужна будет информация по Колпакову — максимально полное досье. И что касается кино — и бизнеса тоже. И все, что я тебе перечислила, мне нужно не позднее конца недели — успеешь?
Сегодня была среда — но коль скоро я решила сменить тему, мне надо было торопиться. И надо было, чтобы он это понял. Иначе мы еще неделю будем встречаться и он будет заново пересказывать мне всю историю, даже не замечая, что повторяется.
— Что ж — тогда все, Валер. — Я сделала последний глоток вина, значимо ставя бокал на стол. — Спасибо за приглашение и приятный вечер — но мне пора, наверное. Надо ведь еще подумать над тем, что ты рассказал. А ты мне позвони завтра — о'кей?
— Да ты куда, Юль, — давай посидим еще, время-то всего девять. — Он, кажется, не ждал от меня такой деловитости. — Возьми еще вина, все равно оплачено. Да и рассказал я не все еще — история длинная. И приятель, может, еще подъедет. А я тебя отвезу потом…
В принципе я так и думала — что мы посидим, он меня отвезет, и, может, я приглашу его зайти. Ненадолго. Я даже специально машину не взяла, отогнала от редакции к подъезду, а сама поехала на метро — потому что знала, что выпью,. а после спиртного за руль садиться не люблю. И к тому же это был повод пригласить его на кофе. Но сейчас мне хотелось уйти поскорее — потому что казавшиеся относительно заманчивыми планы на сегодняшний вечер свою привлекательность утратили.
— Да нет — я сама, на такси. — Я улыбнулась ему, показывая, что все нормально, просто у меня и правда дела. — А ты позвони — о'кей?
Мне казалось, что он пребывает в состоянии, близком к шоковому, — и не понимает, как могло получиться так, что я ухожу, не дослушав его, хотя он был готов говорить хоть до полуночи.
— Я вообще-то думал, что мы не только по делу встретились, — выдавил он после некоторой паузы. Может, подумал, что я оскорбилась, что он говорит только о делах и ни слова о личном, — а может, и вправду хотел от меня чего-то помимо статьи и не сомневался, что и я этого хочу. Так же сильно, как хотела когда-то.
А может, не мог осознать, что случилось с привычным ходом вращающейся вокруг него вселенной — в которой он был главным действующим лицом, и все его любили и обожали, и делали только то, что хочет он. — Давай посидим еще — а там я тебя отвезу. И…
Я вытащила из пачки сигарету, прикуривая и выпуская дым подальше от него, вспоминая, каким представляла себе этот вечер каких-то два часа назад.
Спрашивая себя, не стоит ли мне и в самом деле отвлечься и заказать еще вина, а потом провести несколько приятных часов в постели. В последний раз это было примерно полгода назад — с ним, я имею в виду, — и это было очень и очень неплохо. Сильный, властный, знающий, чего хочет, — и дающий мне редко выпадающую возможность почувствовать себя слабой. Способный делать это достаточно долго — и умеющий не только получать удовольствие от женщины, но и доставлять его ей. Так, может?..
Сигарета догорела только до половины, когда я сломала ее в пепельнице, вставая из-за стола. Все это было заманчиво — но уже не так, как раньше. А к тому же я чувствовала, что не смогу очистить голову от мыслей — работа для меня святее всего, — а следовательно, в постели нас будет трое. И хотя я ничего не имею против группового секса — он может быть даже приятнее, чем секс вдвоем, — я никогда не пробовала это делать с одним живым и одним покойником.
И пусть живой собирался брать мое тело, а покойник — пользовать мои мозги, все равно это было слишком даже для такой сексуально раскрепощенной особы, как я. Я многое пробовала и многое в сексе люблю — но все же я не настолько извращенка.
— Нет, мне правда пора, — бросила, задвигая свой стул. Вспоминая, что когда-то хотела сказать ему такую фразу в такой ситуации — чтобы его проучить, чтобы подстегнуть его интерес ко мне, чтобы показать, что если он и дальше будет думать только о себе и слышать только себя, мы расстанемся. Но тогда я не могла этого сказать. Не получалось. Он мне слишком нравился, слишком хотелось испытать то, что дарило мне такое удовольствие. А сейчас я произносила эти самые слова безо всяких тайных мыслей, безо всякого злорадства — просто потому, что мне действительно было не до него. — А ты посиди — и позвони мне завтра, о'кей? Появится твой приятель — дай ему мой телефон рабочий. И не провожай — я прекрасно доеду сама…
Я не стала добавлять, что провожать меня будет другой. И он же останется со мной на ночь. И утром будет со мной пить кофе. И что я не могу от него убежать, потому что он не материален, — и по той же причине не могу отправить его домой или послать на три буквы.
И все, что я могу сделать, — это упорно стараться его забыть. Хотя это будет куда тяжелее, чем отвязаться от живого человека…
Глава 9
В принципе к его смерти могла быть причастна и «Бетта» — не сама структура, но кто-то оттуда. Кто-то недовольный тем, что какого-то парня из провинции запихнули на слишком высокую должность. А может, запихнувший его туда Хромов таким образом пытался контролировать «Бетгу» — а тем могло это не понравиться. И Улитин оказался крайним.
А еще это могли быть люди и не из банковской среды — это мог быть кто-то, кому Улитин что-то пообещал и не сделал, перед кем не выполнил обязательств. Бизнесмены, политики, бандиты — он мог провиниться перед кем угодно, кому угодно помешать и о ком угодно знать слишком много такого, чего ему знать не следовало.
Так что гадать можно было до бесконечности. И, что самое печальное, я не знала, куда мне двигаться дальше. Милиция явно собиралась хранить молчание, Хромов явно не планировал делиться со мной подробностями улитинской карьеры и сообщать, с кем лично он, Василий Васильевич, конфликтовал и какие цели преследовал, впихивая своего протеже сначала в один, а потом в другой банк.
Потому что ведь понятно, что Улитина убили из-за того, чем он занимался, — а занимался он тем, чем хотел Хромов, который по большому счету и подставил его пусть не под пулю, но под укол, таблетку или что там еще? Да, кстати, может, Хромов его и заказал — может, опасен стал для него бывший помощник, слишком много знающий о потенциальном кандидате в Президенты России.
Это глупо было, гадать — и бессмысленная трата времени. Но при всем при этом мне было жутко жаль бросать эту тему. Потому что я уже продвинулась вперед, пусть и недалеко, в своем расследовании, я уже кое-что знала, куда больше, чем в самом начале. И не сомневалась что, доведи я дело до конца, это будет сенсационнейший материал. Вот только я не представляла, как довести его до конца, если я не знаю, в каком направлении делать следующий шаг.
— Вот такая ситуация, Юль. — Похоже, мой собеседник все то время, пока я думала, говорил, притом без передышки. — В фильм вбухали миллионов пять минимум, реально на съемки ушло процентов пятнадцать, остальное Колпако-ву в карман. Снимали два года, а получилась полная мура, которая и ста тысяч прибыли не принесет — и ни на один фестиваль не пихнешь, и на видео картина не пойдет, и если что и можно отбить, так это только на прокате в провинции. А прокатчики, думаю, муть эту не возьмут, они тоже не дураки. Вот и результат — два года работы, полгода предварительной суеты со сценарием и деталями всякими, а кроме Колпакова, никто ни копейки не получил. Ни актеры, ни ребята мои, ни технари. И у меня ноль — хотя обещали и за переработку сценария, и за трюки, и плюс процент от проката. Я два с лишним года от всех съемок отказывался — ведь то снимаем, то не снимаем — да и рассчитывал тысяч на триста как минимум, а то и на пятьсот. Если бы фильм пошел, процент бы был дай Боже — а в итоге без копейки денег. Перед всеми подставился — и перед каскадерами своими, и перед сценаристом, и перед другими. Когда сомнения у людей возникали, я же всех убеждал, что все нормально. Выходит, из-за одного хитрожопого хапуги на карьере надо крест ставить и в сорок пять лет профессию менять?
Я покивала автоматически. Из того, что я услышала, следовало, что виноват он сам — так хотелось бешеных денег, что взрослый мужик и об осторожности забыл, и о логике, и вообще обо всем. И если этой самой логике следовать, он ничем не отличался от тех, кто вкладывал деньги в «МММ» или «Властилину» — то есть погорел из-за жадности. Но в любом случае из этого мог получиться неплохой материал — хотя даже с учетом того, что я не слышала большую часть рассказа, записавшуюся на диктофон, он и рядом не стоял с тем расследованием, которое я вынуждена была бросить.
— Что я тебе могу сказать? — произнесла задумчиво, говоря себе, что, если не уйду сейчас, он будет рассказывать еще два часа — а мне не хотелось больше здесь сидеть. Конечно, я могла бы провести их с пользой — если бы не Улитин, мешавший мне получать удовольствие от вина, сладкого и кофе. — Я дома послушаю запись, прямо сегодня вечером, все обдумаю. В любом случае мне нужны будут еще как минимум двое — только с твоих слов писать я не могу…
На лице его появилось недоумение — он немо вопрошал меня, неужели может быть такое, что мне недостаточно его рассказа. Но я предпочла ничего не заметить.
— Желательно, чтобы это был один из актеров, желательно с именем. — Я специально смотрела не на него, а на бокал с вином, который вертела в руках, — но услышала, как он кашлянул многозначительно, как бы говоря, что его мнение авторитетнее мнения самого известного актера. — И ты говорил, что сценарист, которого ты привлекал, с «Мосфильма» — есть ведь у него какие-то регалии, какие-то фильмы, более-менее нашумевшие, за спиной? Значит, и он тогда.
Ты с ними двумя договоришься, мы посидим вчетвером полчасика, вопросов у меня будет немного. И еще — мне нужны будут какие-то бумаги, документы — сам подумай, что это может быть. Сметы, договора с актерами и твоей каска-дерской группой, может быть, обязательство отчислить тебе процент от проката. Это все реально?
Он неуверенно пожал плечами — наводя меня на мысль, что, возможно, желание одним фильмом заработать кучу денег настолько его оглупило, что он даже не озаботился по поводу договоров.
— Реально. — В голосе не было особой убежденности. — С бумагами не знаю — но что-то есть. У актеров должно быть — я поговорю…
— И еще — может быть, понадобится встреча с этим Колпаковым. Может, он скажет что интересное. — Он снова кашлянул, но я проигнорировала изданный звук — я не собиралась учить его ставить трюки и не собиралась принимать советов насчет того, как надо писать статьи. — И с теми, кто финансировал фильм. И в любом случае мне нужна будет информация по Колпакову — максимально полное досье. И что касается кино — и бизнеса тоже. И все, что я тебе перечислила, мне нужно не позднее конца недели — успеешь?
Сегодня была среда — но коль скоро я решила сменить тему, мне надо было торопиться. И надо было, чтобы он это понял. Иначе мы еще неделю будем встречаться и он будет заново пересказывать мне всю историю, даже не замечая, что повторяется.
— Что ж — тогда все, Валер. — Я сделала последний глоток вина, значимо ставя бокал на стол. — Спасибо за приглашение и приятный вечер — но мне пора, наверное. Надо ведь еще подумать над тем, что ты рассказал. А ты мне позвони завтра — о'кей?
— Да ты куда, Юль, — давай посидим еще, время-то всего девять. — Он, кажется, не ждал от меня такой деловитости. — Возьми еще вина, все равно оплачено. Да и рассказал я не все еще — история длинная. И приятель, может, еще подъедет. А я тебя отвезу потом…
В принципе я так и думала — что мы посидим, он меня отвезет, и, может, я приглашу его зайти. Ненадолго. Я даже специально машину не взяла, отогнала от редакции к подъезду, а сама поехала на метро — потому что знала, что выпью,. а после спиртного за руль садиться не люблю. И к тому же это был повод пригласить его на кофе. Но сейчас мне хотелось уйти поскорее — потому что казавшиеся относительно заманчивыми планы на сегодняшний вечер свою привлекательность утратили.
— Да нет — я сама, на такси. — Я улыбнулась ему, показывая, что все нормально, просто у меня и правда дела. — А ты позвони — о'кей?
Мне казалось, что он пребывает в состоянии, близком к шоковому, — и не понимает, как могло получиться так, что я ухожу, не дослушав его, хотя он был готов говорить хоть до полуночи.
— Я вообще-то думал, что мы не только по делу встретились, — выдавил он после некоторой паузы. Может, подумал, что я оскорбилась, что он говорит только о делах и ни слова о личном, — а может, и вправду хотел от меня чего-то помимо статьи и не сомневался, что и я этого хочу. Так же сильно, как хотела когда-то.
А может, не мог осознать, что случилось с привычным ходом вращающейся вокруг него вселенной — в которой он был главным действующим лицом, и все его любили и обожали, и делали только то, что хочет он. — Давай посидим еще — а там я тебя отвезу. И…
Я вытащила из пачки сигарету, прикуривая и выпуская дым подальше от него, вспоминая, каким представляла себе этот вечер каких-то два часа назад.
Спрашивая себя, не стоит ли мне и в самом деле отвлечься и заказать еще вина, а потом провести несколько приятных часов в постели. В последний раз это было примерно полгода назад — с ним, я имею в виду, — и это было очень и очень неплохо. Сильный, властный, знающий, чего хочет, — и дающий мне редко выпадающую возможность почувствовать себя слабой. Способный делать это достаточно долго — и умеющий не только получать удовольствие от женщины, но и доставлять его ей. Так, может?..
Сигарета догорела только до половины, когда я сломала ее в пепельнице, вставая из-за стола. Все это было заманчиво — но уже не так, как раньше. А к тому же я чувствовала, что не смогу очистить голову от мыслей — работа для меня святее всего, — а следовательно, в постели нас будет трое. И хотя я ничего не имею против группового секса — он может быть даже приятнее, чем секс вдвоем, — я никогда не пробовала это делать с одним живым и одним покойником.
И пусть живой собирался брать мое тело, а покойник — пользовать мои мозги, все равно это было слишком даже для такой сексуально раскрепощенной особы, как я. Я многое пробовала и многое в сексе люблю — но все же я не настолько извращенка.
— Нет, мне правда пора, — бросила, задвигая свой стул. Вспоминая, что когда-то хотела сказать ему такую фразу в такой ситуации — чтобы его проучить, чтобы подстегнуть его интерес ко мне, чтобы показать, что если он и дальше будет думать только о себе и слышать только себя, мы расстанемся. Но тогда я не могла этого сказать. Не получалось. Он мне слишком нравился, слишком хотелось испытать то, что дарило мне такое удовольствие. А сейчас я произносила эти самые слова безо всяких тайных мыслей, безо всякого злорадства — просто потому, что мне действительно было не до него. — А ты посиди — и позвони мне завтра, о'кей? Появится твой приятель — дай ему мой телефон рабочий. И не провожай — я прекрасно доеду сама…
Я не стала добавлять, что провожать меня будет другой. И он же останется со мной на ночь. И утром будет со мной пить кофе. И что я не могу от него убежать, потому что он не материален, — и по той же причине не могу отправить его домой или послать на три буквы.
И все, что я могу сделать, — это упорно стараться его забыть. Хотя это будет куда тяжелее, чем отвязаться от живого человека…
Глава 9
— Как гонорар платить — так копейки, а как снимки нужны, так мне звонить. — Голос на том конце был явно недоволен моей просьбой. — Что, ни у кого из ваших нет, что ли? Пять рыл в фотослужбе — и ни у кого нет?
Мне не хотелось объяснять ему, что с нашими редакционными фотографами я еще не говорила — потому что идея пришла мне в голову только что, почти в двенадцать ночи, и ждать до завтра я не могу. Не хочу, точнее.
— Да откуда у них, Яш? — Я вложила в тон максимум пренебрежения, зная, что ему это понравится. — Ты же в курсе — они ремесленники, им лишь бы номер окучить, гонорар снять. Приехали, отщелкали и дальше бежать, на следующую съемку. А ты художник. Я вот всем говорю — если хорошая съемка нужна или кадры редкие, Яше звоните, у него есть…
— Ну и звонят — а толку? Полчаса выясняют, есть ли это, есть ли то, и когда отснято, и когда могу привезти — а потом оказывается, что платят копейки.
А то отдашь слайды — надо ж людям верить, — а потом начинается. А этот мы совсем мелко дали, за него нельзя как за крупный платить — а этот на обложку, но мы за обложку больше не платим, какие две тысячи, двадцать долларов, как за все. И вообще, раз мы у вас десять слайдов взяли, давайте скидку. Надоело все это, Юль!
Если Валерка при всей увлеченности собой и своей профессией, даже утомляя меня разговорами, оставался мужчиной — и не сетовал на жизнь, которая в последние годы была к нему не слишком ласкова, — то занудный Яшка больше напоминал бабу. Вечно брюзжащий, всем недовольный, капризный, беспрестанно жалующийся на газеты, в которых ему не заплатили или заплатили меньше, чем обещали. С поразительным однообразием стенающий по поводу того, какие все вокруг уроды — не умеют снимать, и ничего не понимают в фотографии, и не ценят его, великого фотографа.
— Я понимаю, — произнесла сочувствующе. Я знала, на что шла, когда набирала его номер, — но сейчас уже начала думать, что, возможно, мне лучше было бы ему не звонить. Потому что нытье я жутко не люблю. И если человек считает, что его не понимают и не ценят, если, на его взгляд, все только и пытаются его использовать и обмануть, то, мне кажется, ему надо идти к психиатру. Особенно если он упорствует в своем мнении вот уже несколько лет. — Думаешь, мне нравится, сколько мне платят? А куда деваться?
То, что мне якобы тоже плохо, его явно не утешило — из трубки по-прежнему доносилось недовольное сопение. И я мысленно извинилась перед Валеркой — по сравнению с Яшкой Левицким он был самым незанудным человеком на свете.
— Тебе для кого снимки нужны, мать? — послышалось наконец. — Если для вас, то не дам — тут пришел получать в конце марта, три месяца не был, думал, накопилось прилично, а дали пятьсот тысяч. Сто долларов, считай. Просто хамство! Мухин ваш, из отдела светской жизни, мне мамо-й клялся, что не меньше двадцати долларов за карточку платит, так я ему целую папку оставил. За три месяца картинок двадцать с лишним прошло — а мне вместо четырехсот, ну трехсот, если налоги вычесть, дают сто. Ну что с людьми делать — морду бить? В суд подавать?
Я издала какой-то неопределенный звук — настраиваясь на долгую беседу и пытаясь себя успокоить. Сколько я знала Яшку Левицкого, он всегда был таким. И если и менялся, то исключительно в худшую сторону.
Лет восемь назад, когда мы познакомились, он работал на договоре в каком-то спортивном журнале с крошечным тиражом, но снимал все подряд и бегал по московским редакциям, предлагая свои снимки. Которые у него брали неохотно — по крайней мере у нас, — потому что в штате были свои фотографы и снимали они совсем не хуже, а зачастую и лучше. Но неутомимый Яшка ходил по всем отделам, вываливал на стол горы фотографий — и предлагал оставить на случай, если вдруг что-то понадобится. Ему кивали, и он уходил довольный — и шел в другую редакцию.
За те восемь лет, что я его знаю, Яшка обрел всемосковскую известность.
В том плане, что он работал — внештатно или даже в штате — почти во всех московских изданиях. Но в итоге его отовсюду гнали, потому что он вечно был недоволен оплатой и к тому же продавал свои фото всем, кто готов был их купить.
А такое, понятно, не поощрялось ни раньше, ни сейчас — если уж взяли в штат, то будь добр не выступать по поводу гонораров и работать только на тех, кто тебе платит.
Я, например, долгое время писавшая в кучу журналов и газет помимо своей — глупо отказываться, если люди звонят и просят лично меня написать им кое-что, это ведь моя работа, я этим на сладкое и вино зарабатываю, — почти всегда пользовалась Псевдонимом, чтобы не было проблем с главным. А то он у нас припадочный, обидится еще, чего доброго, — и хотя ничем плохим это не кончится, зачем мне его обижать?
Яшка же всегда придерживался другого мнения. Восемь лет назад он считал себя талантливым — а сейчас давно уже был в своих глазах великим. И как великий имел право продавать все, что угодно, и кому угодно — если, конечно, не найдется кто-то, кто будет платить ему тысяч пять долларов в месяц только за то, чтобы он работал в одном месте. Деньги для нынешней журналистики большие — хотя в ряде изданий человек моего уровня получает две-три тысячи зарплаты, а рядовой фотограф не меньше тысячи-двух, — и Яшка, по-моему, это прекрасно понимал. Как понимал и то, что его не возьмут и на сумму, в пять раз меньшую, поскольку всем известно, что он скандален, склочен и всем недоволен. И снимает не настолько хорошо, чтобы платить ему ежемесячно даже пятьсот долларов оклада.
Тем не менее у Яшки всегда можно отыскать кадры, которых нет у других.
Потому что у него есть одна ценная черта — объясняющаяся как раз тем, что он нигде не работает. И в связи с этим целыми днями мотается по всяким мероприятиям — выставки и презентации, концерты и конкурсы, шоу и пресс-конференции — и добросовестно отщелкивает по три — пять катушек пленки.
И хотя снимков у него покупают мало, но зато он примелькался во всех тусовках — от артистической до политической — и частенько получает частные заказы. К примеру, снять крупному супермаркету его ассортимент, разложенный на полках, — для буклета, предназначенного для бесплатного всучивания покупателем.
Или сделать какому-нибудь бизнесмену, чиновнику или политику не самого высокого уровня свой собственный портфолио — прям как манекенщице. Политик за рабочим столом, с семьей, с товарищами по партии, на отдыхе, в спортзале, за рулем машины и т.д.
Именно поэтому я ему и позвонила — потому что у него могло быть то, чего могло не быть у других. Наши фотографы снимают конкретно для своей газеты, и если и приезжают на какое-то мероприятие — снимок ведь и заказать кому-то внештатному можно, если самому неохота или времени нет, — то делают, как правило, десяток кадров, зная, что пойдет все равно один, максимум два. И уходят, потому что есть другие съемки и еще надо быстро все проявить и напечатать, это же ежедневная газета, тут шевелиться приходится. А у Яшки времени куча, и потому он снимает долго и вдумчиво, наверняка теша себя мыслью, что когда-нибудь потом фотографии той или иной персоны вырастут в цене и все побегут к нему, а он как монополист будет долго кокетничать и выпендриваться, и торговаться, и в итоге получит сколько попросит — а именно несуразно высокую сумму.
— Ты лучше расскажи, мать, как сама. — Голос в трубке сменил гнев на милость — и, побрюзжав, стал вдруг игривым. — Замуж не вышла еще?
— Да ну, Яш, — с такой работой какая семья? — ответила вежливо, уже догадываясь, что последует дальше — разговор обо мне, — и торопясь перевести стрелки. — А ты сам?
— Да не — мне зачем, кругом столько девчонок симпатичных. — Левицкий сменил амплуа и из непризнанного гения превратился в донжуана. Хотя никогда не был ни тем ни другим. Вся его гениальность заключалась в способности мотаться целыми днями по городу и без устали жать на кнопку там, где другие нажмут один раз. А донжуанство — в неумелом заигрывании с самыми разными девицами, от откровенно страшных до красивых. При этом, судя по тому, как он себя вел, я не сомневалась, что он девственник — в его-то почти сорок лет — и если и имел какой-то опыт, то единичный. — Живу один, в свое удовольствие, зачем мне семья?
Не, я лучше погуляю…
Под гулянием он имел в виду онанизм — в этом я не сомневалась. Но это было его личное дело — а к тому же к мастурбации я отношусь положительно, по крайней мне она доставляет массу удовольствия. Побольше, чем многие мужчины.
— И правильно, — поддакнула со смешком. — Вот и я того же мнения…
— Слушай, а девочка у вас такая есть симпатичная, Нинка, о телевидении пишет?.. — Голос умолк нерешительно. — Ты с ней как — нормально?
— Если ты имеешь в виду, нет ли у нас с ней лесбийской связи — то должна тебя огорчить, я не совсем по этой части, я все же предпочитаю мужчин. — Я притворилась, что не понимаю, о чем он спрашивает. Если уж строишь из себя бабника, то задавай конкретные вопросы — а не ходи вокруг да около. А к тому же меня всегда смешило, когда Яшка начинал рассуждать о женщинах — забавно получалось. Вот я и решила направить разговор в это русло — все лучше, чем о его проблемах слушать. — Ты огорчен?
— А что так? Я лесбиянок люблю — красиво. — Яшка, как я и ожидала, воодушевился — кажется, разговор о сексе хотя бы временно избавлял его от комплексов, которых у него, на мой взгляд, была куча. И он совсем не случайно так любил поговорить на эту тему — видимо, начиная казаться себе этаким мачо.
Превращаясь из толстоватого, невысокого, неряшливо одетого белобрысого фотографа с жутко короткой стрижкой и густой щетиной на лице в двухметрового жгучего брюнета-латиноса, миллионера и плейбоя. — Тут девчонка одна просила ее голышом поснимать — вроде итальянцы ею заинтересовались, съемку просили. Я там думал мужика пригласить, чтоб настоящее порно, — и девчонку можно было бы. Не хочешь?
Я промолчала — что я могла ответить на этот бред, тем более произносимый не всерьез? Я пробовала делать это с женщиной, но помнила все смутно и, кажется, особого удовольствия не получила — ив любом случае не собиралась принимать участие в порносъемке, даже если бы для нее годилась. К тому же я знала, что Яшка все это только что придумал — и девицу, и съемку.
Просто чтобы что-то сказать — чтобы скрыть, что стесняется спросить напрямую, спит ли Нинка с кем-нибудь из редакции.
Хотя и это его вряд интересует — даже если я скажу, что она ужасно одинока и мечтает о мужчине. Потому что ему просто важно показать, что он живо интересуется женщинами и живет полноценной жизнью. Хотя было бы куда кон-. цептуальнее всем говорить правду — то есть что он до сих пор девствен, чист и непорочен. Вот уж желающих бы нашлось его этой самой девственности лишить!
— Так ты что конкретно хотела? — Яшка, похоже, понял, что несет ахинею, и сам сменил тему. — Ты конкретно скажи — а то банкиры, банки… Тебя кто интересует?
— Улитин — не слышал? Был президентом «Нефтабанка», потом ушел в «Бетту», и…
— Скотина он, твой Улитин, за копейку удавится! — Расслабившийся было Яшка снова вернулся в роль всеми обиженного и неоцененного. — Я в прошлом году два дня на этот «Нефтабанк» потратил — какая-то годовщина у них была, то ли первая, то ли вторая, — а заплатили копейки. Причем обещали минимум две с половиной штуки баксов — а отдали триста, и те еле вырвал…
— Да ты что?! — Мне надо было, чтобы он мне рассказал все — возможно, это могло как-то дополнить образ покойного. И ради этого я готова была сыграть.
— Обещали — и не заплатили? Вот скоты!
— Пиарщик их на меня вышел — у них целый отдельно связям с общественностью, а он пресс-секретарь там был; — Судя по обстоятельности, с которой он начал, мне предстояла долгая история. Но я была совсем не против — даже полностью за. — Яша, у банка юбилей, первый день банкет, а во второй на теплоходе поплаваем тесной компанией, надо снять. А я что — надо так надо.
Объявляю ему обычные свои условия — пятьсот баксов съемочный день плюс расходы, пленка там, печать. И ведь больше мог, банк все же, деньги есть — но зачем хамить, я ж порядочный. Тысячу триста даете — снимаю и отдаю контрольки, чтобы сразу все подряд не печатать и не платить за обычный формат. А потом вы выбираете, сколько вам надо, я делаю и из лаборатории приношу счет…
Я покачала головой — на мгновение задумавшись над тем, что жизнь несправедлива. Если фотографу, который только и умеет, что тупо жать на кнопку, кто-то платит пятьсот долларов за день работы — то мне должны были бы платить раз в десять больше; Должность высокая, материалы высшего качества, от главного одни комплименты — а вместе с гонорарами получаю в месяц как фотограф-ремесленник за два дня съемок. Ну не свинство?
Хотя, с другой стороны, такому фотографу не позавидуешь — видела я, как с ними обращаются. Позовут куда и как прислугу используют — и каждый дергает, чтобы его сняли, и требует, чтобы снимки получились классные, и советы дает, и все в таком духе. Так что лично я бы так зарабатывать не хотела — я себя слишком уважаю. Да и огромные деньги мне не нужны — норковые шубы меня не интересуют, «мерседес» бы я себе никогда не купила, на Гавайях бы отдыхать не стала. Давно научилась довольствоваться тем, что имею.
Яшка на том конце провода звучно сморкался. Вечная его манера — сморкаться зимой, весной, летом и осенью. То ли гайморит у него, то ли еще что, но он всегда таскает в неподъемной своей сумке с аппаратурой пачку бумажных салфеток — которые после опорожнения носа комкает и оставляет где попало. В лучшем случае швырнет в пепельницу — где им, в общем, не место, — а может и просто на стол положить.
— А Костя мне — да это ерунда, мы и больше заплатим, только чтоб два дня отработал нормально. Не то в прошлый раз позвали одного, так он нажраться умудрился и потом такое принес, что все за голову схватились. — В Яшкином голосе появились торжествующие нотки. — А я ему и сказал — знать надо, кого зовете. Позвали бы меня — никаких забот. Договорились, короче. В первый день сначала собрание официальное, а потом банкет — специально клуб один сняли. Я отщелкал катушек двадцать на цветнегатив — куча людей известных, было кого поснимать. Они сидят, жрут, пьют, артистов слушают, а я не присел. Съемка вообще отпад — Хромов был, депутатов несколько, из правительства пара человек, весь бомонд, короче. А уже вечером Костик ко мне подходит — сейчас в загородный дом приемов поедем тесной компанией, ты давай с нами, шеф распорядился. Ну я чего — надо так надо. Костик меня еще к этому подвел, к Улитину, познакомил нас. А тот мне — снимайте побольше, все купим…
Мне не хотелось объяснять ему, что с нашими редакционными фотографами я еще не говорила — потому что идея пришла мне в голову только что, почти в двенадцать ночи, и ждать до завтра я не могу. Не хочу, точнее.
— Да откуда у них, Яш? — Я вложила в тон максимум пренебрежения, зная, что ему это понравится. — Ты же в курсе — они ремесленники, им лишь бы номер окучить, гонорар снять. Приехали, отщелкали и дальше бежать, на следующую съемку. А ты художник. Я вот всем говорю — если хорошая съемка нужна или кадры редкие, Яше звоните, у него есть…
— Ну и звонят — а толку? Полчаса выясняют, есть ли это, есть ли то, и когда отснято, и когда могу привезти — а потом оказывается, что платят копейки.
А то отдашь слайды — надо ж людям верить, — а потом начинается. А этот мы совсем мелко дали, за него нельзя как за крупный платить — а этот на обложку, но мы за обложку больше не платим, какие две тысячи, двадцать долларов, как за все. И вообще, раз мы у вас десять слайдов взяли, давайте скидку. Надоело все это, Юль!
Если Валерка при всей увлеченности собой и своей профессией, даже утомляя меня разговорами, оставался мужчиной — и не сетовал на жизнь, которая в последние годы была к нему не слишком ласкова, — то занудный Яшка больше напоминал бабу. Вечно брюзжащий, всем недовольный, капризный, беспрестанно жалующийся на газеты, в которых ему не заплатили или заплатили меньше, чем обещали. С поразительным однообразием стенающий по поводу того, какие все вокруг уроды — не умеют снимать, и ничего не понимают в фотографии, и не ценят его, великого фотографа.
— Я понимаю, — произнесла сочувствующе. Я знала, на что шла, когда набирала его номер, — но сейчас уже начала думать, что, возможно, мне лучше было бы ему не звонить. Потому что нытье я жутко не люблю. И если человек считает, что его не понимают и не ценят, если, на его взгляд, все только и пытаются его использовать и обмануть, то, мне кажется, ему надо идти к психиатру. Особенно если он упорствует в своем мнении вот уже несколько лет. — Думаешь, мне нравится, сколько мне платят? А куда деваться?
То, что мне якобы тоже плохо, его явно не утешило — из трубки по-прежнему доносилось недовольное сопение. И я мысленно извинилась перед Валеркой — по сравнению с Яшкой Левицким он был самым незанудным человеком на свете.
— Тебе для кого снимки нужны, мать? — послышалось наконец. — Если для вас, то не дам — тут пришел получать в конце марта, три месяца не был, думал, накопилось прилично, а дали пятьсот тысяч. Сто долларов, считай. Просто хамство! Мухин ваш, из отдела светской жизни, мне мамо-й клялся, что не меньше двадцати долларов за карточку платит, так я ему целую папку оставил. За три месяца картинок двадцать с лишним прошло — а мне вместо четырехсот, ну трехсот, если налоги вычесть, дают сто. Ну что с людьми делать — морду бить? В суд подавать?
Я издала какой-то неопределенный звук — настраиваясь на долгую беседу и пытаясь себя успокоить. Сколько я знала Яшку Левицкого, он всегда был таким. И если и менялся, то исключительно в худшую сторону.
Лет восемь назад, когда мы познакомились, он работал на договоре в каком-то спортивном журнале с крошечным тиражом, но снимал все подряд и бегал по московским редакциям, предлагая свои снимки. Которые у него брали неохотно — по крайней мере у нас, — потому что в штате были свои фотографы и снимали они совсем не хуже, а зачастую и лучше. Но неутомимый Яшка ходил по всем отделам, вываливал на стол горы фотографий — и предлагал оставить на случай, если вдруг что-то понадобится. Ему кивали, и он уходил довольный — и шел в другую редакцию.
За те восемь лет, что я его знаю, Яшка обрел всемосковскую известность.
В том плане, что он работал — внештатно или даже в штате — почти во всех московских изданиях. Но в итоге его отовсюду гнали, потому что он вечно был недоволен оплатой и к тому же продавал свои фото всем, кто готов был их купить.
А такое, понятно, не поощрялось ни раньше, ни сейчас — если уж взяли в штат, то будь добр не выступать по поводу гонораров и работать только на тех, кто тебе платит.
Я, например, долгое время писавшая в кучу журналов и газет помимо своей — глупо отказываться, если люди звонят и просят лично меня написать им кое-что, это ведь моя работа, я этим на сладкое и вино зарабатываю, — почти всегда пользовалась Псевдонимом, чтобы не было проблем с главным. А то он у нас припадочный, обидится еще, чего доброго, — и хотя ничем плохим это не кончится, зачем мне его обижать?
Яшка же всегда придерживался другого мнения. Восемь лет назад он считал себя талантливым — а сейчас давно уже был в своих глазах великим. И как великий имел право продавать все, что угодно, и кому угодно — если, конечно, не найдется кто-то, кто будет платить ему тысяч пять долларов в месяц только за то, чтобы он работал в одном месте. Деньги для нынешней журналистики большие — хотя в ряде изданий человек моего уровня получает две-три тысячи зарплаты, а рядовой фотограф не меньше тысячи-двух, — и Яшка, по-моему, это прекрасно понимал. Как понимал и то, что его не возьмут и на сумму, в пять раз меньшую, поскольку всем известно, что он скандален, склочен и всем недоволен. И снимает не настолько хорошо, чтобы платить ему ежемесячно даже пятьсот долларов оклада.
Тем не менее у Яшки всегда можно отыскать кадры, которых нет у других.
Потому что у него есть одна ценная черта — объясняющаяся как раз тем, что он нигде не работает. И в связи с этим целыми днями мотается по всяким мероприятиям — выставки и презентации, концерты и конкурсы, шоу и пресс-конференции — и добросовестно отщелкивает по три — пять катушек пленки.
И хотя снимков у него покупают мало, но зато он примелькался во всех тусовках — от артистической до политической — и частенько получает частные заказы. К примеру, снять крупному супермаркету его ассортимент, разложенный на полках, — для буклета, предназначенного для бесплатного всучивания покупателем.
Или сделать какому-нибудь бизнесмену, чиновнику или политику не самого высокого уровня свой собственный портфолио — прям как манекенщице. Политик за рабочим столом, с семьей, с товарищами по партии, на отдыхе, в спортзале, за рулем машины и т.д.
Именно поэтому я ему и позвонила — потому что у него могло быть то, чего могло не быть у других. Наши фотографы снимают конкретно для своей газеты, и если и приезжают на какое-то мероприятие — снимок ведь и заказать кому-то внештатному можно, если самому неохота или времени нет, — то делают, как правило, десяток кадров, зная, что пойдет все равно один, максимум два. И уходят, потому что есть другие съемки и еще надо быстро все проявить и напечатать, это же ежедневная газета, тут шевелиться приходится. А у Яшки времени куча, и потому он снимает долго и вдумчиво, наверняка теша себя мыслью, что когда-нибудь потом фотографии той или иной персоны вырастут в цене и все побегут к нему, а он как монополист будет долго кокетничать и выпендриваться, и торговаться, и в итоге получит сколько попросит — а именно несуразно высокую сумму.
— Ты лучше расскажи, мать, как сама. — Голос в трубке сменил гнев на милость — и, побрюзжав, стал вдруг игривым. — Замуж не вышла еще?
— Да ну, Яш, — с такой работой какая семья? — ответила вежливо, уже догадываясь, что последует дальше — разговор обо мне, — и торопясь перевести стрелки. — А ты сам?
— Да не — мне зачем, кругом столько девчонок симпатичных. — Левицкий сменил амплуа и из непризнанного гения превратился в донжуана. Хотя никогда не был ни тем ни другим. Вся его гениальность заключалась в способности мотаться целыми днями по городу и без устали жать на кнопку там, где другие нажмут один раз. А донжуанство — в неумелом заигрывании с самыми разными девицами, от откровенно страшных до красивых. При этом, судя по тому, как он себя вел, я не сомневалась, что он девственник — в его-то почти сорок лет — и если и имел какой-то опыт, то единичный. — Живу один, в свое удовольствие, зачем мне семья?
Не, я лучше погуляю…
Под гулянием он имел в виду онанизм — в этом я не сомневалась. Но это было его личное дело — а к тому же к мастурбации я отношусь положительно, по крайней мне она доставляет массу удовольствия. Побольше, чем многие мужчины.
— И правильно, — поддакнула со смешком. — Вот и я того же мнения…
— Слушай, а девочка у вас такая есть симпатичная, Нинка, о телевидении пишет?.. — Голос умолк нерешительно. — Ты с ней как — нормально?
— Если ты имеешь в виду, нет ли у нас с ней лесбийской связи — то должна тебя огорчить, я не совсем по этой части, я все же предпочитаю мужчин. — Я притворилась, что не понимаю, о чем он спрашивает. Если уж строишь из себя бабника, то задавай конкретные вопросы — а не ходи вокруг да около. А к тому же меня всегда смешило, когда Яшка начинал рассуждать о женщинах — забавно получалось. Вот я и решила направить разговор в это русло — все лучше, чем о его проблемах слушать. — Ты огорчен?
— А что так? Я лесбиянок люблю — красиво. — Яшка, как я и ожидала, воодушевился — кажется, разговор о сексе хотя бы временно избавлял его от комплексов, которых у него, на мой взгляд, была куча. И он совсем не случайно так любил поговорить на эту тему — видимо, начиная казаться себе этаким мачо.
Превращаясь из толстоватого, невысокого, неряшливо одетого белобрысого фотографа с жутко короткой стрижкой и густой щетиной на лице в двухметрового жгучего брюнета-латиноса, миллионера и плейбоя. — Тут девчонка одна просила ее голышом поснимать — вроде итальянцы ею заинтересовались, съемку просили. Я там думал мужика пригласить, чтоб настоящее порно, — и девчонку можно было бы. Не хочешь?
Я промолчала — что я могла ответить на этот бред, тем более произносимый не всерьез? Я пробовала делать это с женщиной, но помнила все смутно и, кажется, особого удовольствия не получила — ив любом случае не собиралась принимать участие в порносъемке, даже если бы для нее годилась. К тому же я знала, что Яшка все это только что придумал — и девицу, и съемку.
Просто чтобы что-то сказать — чтобы скрыть, что стесняется спросить напрямую, спит ли Нинка с кем-нибудь из редакции.
Хотя и это его вряд интересует — даже если я скажу, что она ужасно одинока и мечтает о мужчине. Потому что ему просто важно показать, что он живо интересуется женщинами и живет полноценной жизнью. Хотя было бы куда кон-. цептуальнее всем говорить правду — то есть что он до сих пор девствен, чист и непорочен. Вот уж желающих бы нашлось его этой самой девственности лишить!
— Так ты что конкретно хотела? — Яшка, похоже, понял, что несет ахинею, и сам сменил тему. — Ты конкретно скажи — а то банкиры, банки… Тебя кто интересует?
— Улитин — не слышал? Был президентом «Нефтабанка», потом ушел в «Бетту», и…
— Скотина он, твой Улитин, за копейку удавится! — Расслабившийся было Яшка снова вернулся в роль всеми обиженного и неоцененного. — Я в прошлом году два дня на этот «Нефтабанк» потратил — какая-то годовщина у них была, то ли первая, то ли вторая, — а заплатили копейки. Причем обещали минимум две с половиной штуки баксов — а отдали триста, и те еле вырвал…
— Да ты что?! — Мне надо было, чтобы он мне рассказал все — возможно, это могло как-то дополнить образ покойного. И ради этого я готова была сыграть.
— Обещали — и не заплатили? Вот скоты!
— Пиарщик их на меня вышел — у них целый отдельно связям с общественностью, а он пресс-секретарь там был; — Судя по обстоятельности, с которой он начал, мне предстояла долгая история. Но я была совсем не против — даже полностью за. — Яша, у банка юбилей, первый день банкет, а во второй на теплоходе поплаваем тесной компанией, надо снять. А я что — надо так надо.
Объявляю ему обычные свои условия — пятьсот баксов съемочный день плюс расходы, пленка там, печать. И ведь больше мог, банк все же, деньги есть — но зачем хамить, я ж порядочный. Тысячу триста даете — снимаю и отдаю контрольки, чтобы сразу все подряд не печатать и не платить за обычный формат. А потом вы выбираете, сколько вам надо, я делаю и из лаборатории приношу счет…
Я покачала головой — на мгновение задумавшись над тем, что жизнь несправедлива. Если фотографу, который только и умеет, что тупо жать на кнопку, кто-то платит пятьсот долларов за день работы — то мне должны были бы платить раз в десять больше; Должность высокая, материалы высшего качества, от главного одни комплименты — а вместе с гонорарами получаю в месяц как фотограф-ремесленник за два дня съемок. Ну не свинство?
Хотя, с другой стороны, такому фотографу не позавидуешь — видела я, как с ними обращаются. Позовут куда и как прислугу используют — и каждый дергает, чтобы его сняли, и требует, чтобы снимки получились классные, и советы дает, и все в таком духе. Так что лично я бы так зарабатывать не хотела — я себя слишком уважаю. Да и огромные деньги мне не нужны — норковые шубы меня не интересуют, «мерседес» бы я себе никогда не купила, на Гавайях бы отдыхать не стала. Давно научилась довольствоваться тем, что имею.
Яшка на том конце провода звучно сморкался. Вечная его манера — сморкаться зимой, весной, летом и осенью. То ли гайморит у него, то ли еще что, но он всегда таскает в неподъемной своей сумке с аппаратурой пачку бумажных салфеток — которые после опорожнения носа комкает и оставляет где попало. В лучшем случае швырнет в пепельницу — где им, в общем, не место, — а может и просто на стол положить.
— А Костя мне — да это ерунда, мы и больше заплатим, только чтоб два дня отработал нормально. Не то в прошлый раз позвали одного, так он нажраться умудрился и потом такое принес, что все за голову схватились. — В Яшкином голосе появились торжествующие нотки. — А я ему и сказал — знать надо, кого зовете. Позвали бы меня — никаких забот. Договорились, короче. В первый день сначала собрание официальное, а потом банкет — специально клуб один сняли. Я отщелкал катушек двадцать на цветнегатив — куча людей известных, было кого поснимать. Они сидят, жрут, пьют, артистов слушают, а я не присел. Съемка вообще отпад — Хромов был, депутатов несколько, из правительства пара человек, весь бомонд, короче. А уже вечером Костик ко мне подходит — сейчас в загородный дом приемов поедем тесной компанией, ты давай с нами, шеф распорядился. Ну я чего — надо так надо. Костик меня еще к этому подвел, к Улитину, познакомил нас. А тот мне — снимайте побольше, все купим…