Страница:
— А может, кто из банка его и заказал — чего б служба безопасности Петьку так отдолбила? — Пиво совершило чудо, превратив бездарного писаку в наделенного богатейшей фантазией и брызжущего идеями писателя-детективиста. — Может, он там кому мешал бабки делать — вот телку ему и подсунули. А потом ментам сказали, чтоб шум не поднимали, — от сердца помер, и все дела, и нам и вам так легче. Может, пробашляли им даже — скажешь, быть такого не может? Чего ж тогда написали в некрологе, что банкир от сердца помер? Ладно б следствие шло — можно промолчать про девку, а тут какое следствие, раз сам умер? Ментов пробашляли и тех, кто мертвяка вскрывал, — и все дела. Скажешь, быть такого не может?
— Вы такой умный, Володя! — поддела его автоматически, думая совершенно о другом — а именно о том, что в его словах нет ничего нереального. И возможен любой из перечисленных им вариантов. — Почему вы об этом не написали?
— Да написал — а главный сказал, что с ментами ссориться не хочет, еще налоговую нашлют или чего другое учудят. — Перепелкин грустно вздохнул. — Сказал, что того, что есть, хватит. А что умный я — это ты точно. Учись, пока я жив!
С его манерой работы было опрометчиво произносить такие фразы — я бы не удивилась, если бы его пристрелил выпертый из своего агентства охранник. Но я кивнула ему благодарно, как бы обещая воспользоваться предложением. Погружаясь в свои мысли — из которых вышла только потому, что ощутила скользящий по мне взгляд. Разглядывающий лицо, стаскивающий с меня обтягивающую водолазку, облизывающий жирненькие грудки. И подняла глаза на собеседника, в котором пиво и еда пробудили тот самый инстинкт, который называют основным. И который так бы и спал в нем, если бы он не опохмелился и не поел.
— Слушай — а у тебя планы какие? — Он откинулся, оглядывая меня так, словно я была восхищенной ученицей, которая могла только мечтать о возможности переспать с мудрым учителем. — Может, пойдем отсюда, возьмем еще чего покрепче и двинем куда? Ты одна живешь, нет? Ко мне нельзя — жена в шесть приходит со службы. Во, я щас приятелю одному позвоню, у него хата двухкомнатная — если выпить привезем, все нормалек будет. Ну чего, поехали?
Я усмехнулась внутренне, говоря себе, что наглость границ не имеет — особенно у такого примата, как Перепелкин. И потому никак не среагировала на его слова, думая о том, все ли у него спросила. И не находя ничего такого, что могла бы еще узнать.
— О, я так благодарна вам за предложение… — Коль скоро он все равно не слышал иронии, я могла острить сколько угодно. — Мне, право, очень лестно — но, к сожалению, это невозможно. Мне так приятно — но меня ждут в редакции…
— Да ладно, ты че? — Отказа Перепелкин понимать не хотел — хотя я не сомневалась, что не найдется женщины, которая ему не откажет. Ну разве что такая же, как он, — которой не светит ничего лучше, чем этот неприятный, неухоженный, алкоголичный тип. — Поедем, выпьем, я тебе еще расскажу всякого — я ж в журналистике полтора года уже, такого навидался. Ну и расслабимся — плохо, что ль?
Я легко подавила в себе желание сообщить ему, что я в журналистике уже одиннадцать лет, — опускаться до него мне не хотелось.
— Расслабимся? — поинтересовалась непонимающе. — Вы хотите сказать?..
— Ага, расслабимся — выпьем, потреплемся за жизнь, и вообще… — Он снова окинул меня очень мужским, по его мнению, взглядом — для меня это был взгляд не знающего женщин закоренелого мастурбанта. — Ну че ты — маленькая, что ль? Ты девчонка симпатичная, мне нравишься — поняла?
— Скажите, Володя, — а вы ведь забыли уже, как меня зовут, верно? — Он ни разу не назвал меня по имени за тот час с лишним, что мы здесь сидели, хотя я назвалась, когда разговаривала с ним по телефону. — И фамилию мою вы не запомнили — и вообще не знаете, из газеты я или специально соврала, чтобы с вами встретиться. Так вот представьте, что я та самая девушка, которую вы упомянули в своей статье, — и встретилась с вами, чтобы понять, как много вы знаете. Между прочим, на мне нет того, что вы называете трусами, — хотя я не могу вам этого продемонстрировать по ряду причин — и возможно, это именно моя часть туалета осталась в доме Улитина. А вы, такой невероятно умный, так неосмотрительно меня куда-то приглашаете. Представляете, что про вас потом напишут — бедные тоже хочут, а потом плачут…
— Да кончай, — неуверенно выговорил Перепелкин через какое-то время, так и не поняв спьяну, шучу я или нет, — Да не — ну че ты?
— Спасибо вам за компанию, Володя, но мне пора! — Я решительно встала под его потерянным взглядом, отмечая, что и вправду заронила в его пустую голову сомнения. — Знаете, я тут все сидела и думала, сыпануть вам в пиво то же, что и Улитину, или нет — да, к счастью для вас, знаете вы про меня мало.
Так что вы, Володя, не искушайте судьбу — и забудьте и мое лицо, и марку моей машины, хотя вы вряд ли разбираетесь в автомобилях. И я даже закажу вам еще бокал пива — и разрешаю написать о нашей встрече в следующем номере. Идет?
Наверное, он все-таки очень много выпил вчера — и сегодняшнее пиво, смешавшись с вчерашним алкоголем, сильно помутило жалкие остатки его сознания.
Потому что на лице, которое точнее было бы назвать рожей, такое странное было выражение — нечто среднее между недоверием и испугом. И следовало бы дать ему еще один совет — срочно пойти к врачу и вшить себе «Торпедо», дабы избежать белой горячки, которая уже была недалеко.
Возможно, все это было глупо — то, как я себя вела. Однако в противном случае мне бы пришлось быть с ним резкой и посоветовать ему, коль скоро он так хочет секса, купить себе вибратор самого большого размера. А заодно найти другую профессию — к примеру, предлагать соответствующие услуги небогатым геям у памятника героям Плевны. Думаю, это у него вышло бы лучше, чем писать статьи.
Но быть с ним грубой означало опуститься до его уровня — а так получилось даже весело. По крайней мере я улыбалась, когда после минутного колебания рассчиталась-таки с официантом. А вот в его взгляде, который я поймала, уже выходя из зала, ничего веселого не было. Хотя и боли по поводу нашего расставания я в нем не увидела…
— Ты куда сбежала после планерки? — В голосе Наташки был упрек. — Хотела с тобой потрепаться — а тебя уже и нет. Вот, думаю, Ленская дает — подруга-подругой, а сматывает, ни слова не сказав!
— Так я же вернулась, Антош, — дела сделала и вернулась. — Я закурила, не обращая внимания на укоризну в Наташкиных глазах — в своем кабинете она курить запрещает. Что умно, если учесть, сколько к ней заходит постоянно народа, даже если главный на месте, — к нему идти боятся, так что прямиком к Антоновой. И если каждый будет курить, то, наверное, можно задохнуться. Но отказываться от сигареты я не собиралась — справедливо считая, что для меня можно сделать исключение. И, закурив, подошла к окну, открывая его пошире.
— А что Каверин грустный такой? — На Наташкином лице нарисовалось болезненное любопытство. Видно, именно по той причине, что она не выяснила сразу этот вопрос, Антонова так переживала по поводу моего исчезновения. — Выгнала посреди ночи? Или не вышло у него по пьяни?
— Да не было ничего, Антош, — произнесла укоризненно, потому что Наташка знала, что Димка ко мне пристает периодически вот уже лет десять — и что ничего ему так и не обломилось. Хотя шанс у-него, бесспорно был, — поскольку он проявлял на начальном этапе своего увлечения мной фантастическую настойчивость. — Пытался меня до дома довести, а я отшила.
— Ну и сука же ты, Ленская! — Наташкина фраза прозвучала как упрек, словно она ужасно переживала за Каверина. — У мужика столько лет на тебя стоит, а ты… Даже в круиз тогда тебя запихнул — а ты тварь оказалась неблагодарная…
Настроение после встречи с Перепелкиным у меня было так себе — весьма задумчивое настроение, — но я улыбнулась. Потому что история с круизом действительно была смешная. В 89-м это было, весной. Я как раз накануне перешла из отдела комсомольской жизни в отдел информации, по Димкиному, между прочим, предложению — он тогда уже на меня запал и, видимо, решил, что если я перейду в его отдел, то все будет о'кей. Ему уже под тридцать было, а мне девятнадцать исполнилось или даже еще нет — и, наверное, хотелось Каверину молодого тела после некрасивой жены-ровесницы.
Надо сказать, что по тем временам Димка зарабатывал бешеные деньги. Он, кроме руководства отделом, вел музыкальную полосу, на которой регулярно помещал им самим придуманные рейтинги исполнителей, альбомов и синглов — и, понятное дело, получал приличную отстежку от тех, кто в этом самом рейтинге хотел занять место повыше. И за раскрутку тоже получал — за интервью и репортажи с концертов.
Так что больше, чем Димка, в газете тогда никто не зарабатывал — еще не начались те времена, когда с журналистики стали снимать деньги, тогда все на гонорары жили. А Димка был жадный и хитрый и сам придумал схему зарабатывания, и хотя многие догадывались, что не просто так прославляет он одних и тех же, за руку поймать все равно никто не мог. А с главным он, кажется, делился — потому что у Сережи претензий к нему не было.
При этом Каверин был фантастически скуп — и даже выпить старался за чужой счет. Но со мной вдруг расщедрился — в буфете кофе угощал, а это ж целых двадцать копеек за чашку, разориться можно. Потом пирожные начал покупать, на обед приглашать в нашу столовую. И между прочим, доплачивал, если мне талонов не хватало, чтобы рассчитаться за вкуснейшие по тем временам блюда, — а у нас тогда кормили как в ресторане, столовую обеспечивала база, снабжавшая высшие партийные и комсомольские учреждения.
Димка был жутко некрасивый, полысевший преждевременно, узкоплечий — и хотя одевался по тем временам дорого и даже приобрел себе «фольксваген-гольф», такой же, как у меня сейчас, это не делало его привлекательнее. По крайней мере в моих глазах. И приставал он по-идиотски — вызывал к себе в кабинет и сидел и пялился на меня, может, думая, что его взгляд меня обжигает и пробуждает во мне желание. А мне этот взгляд казался не сальным даже, но беспомощно-жалким — как у старого импотента, который хочет, но не может, о чем сожалеет ужасно.
В общем, он только пялился и ничего не говорил — а я делала вид, что ничего не понимаю. Меня это устраивало — а его, похоже, нет. Тем более что он был в курсе, что кое с кем из редакции у меня что-то было и есть. Так что он как-то даже отважился пригласить меня в бар — а потом и в ресторан. И я бы, наверное, отдалась ему в благодарность за настойчивость — но он и там ни слова не сказал, только руку мою гладил своей вспотевшей ладонью, мялся и жался. И когда притормозил потом у моего подъезда — а я уже тогда жила одна, спасибо маме с папой, — не попросился зайти. Хотя я бы пустила. Но он не отважился — потому и уехал ни с чем.
Напрямую предложить мне заняться сексом Димка не мог, мешало что-то, — зато родил коварный план. Как бы невзначай предложив мне поехать в двухнедельный круиз вместе с музыкальной тусовкой — Греция, Италия, Испания, Франция.
Я посомневалась только для вида — на самом деле сомнений не могло возникнуть. Я никогда не была за границей, а тут сразу куча стран; я ни разу не плавала на теплоходе, а тут все по высшему разряду плюс компания известных людей. И я была готова заплатить за это двумя неделями секса — отчетливо понимая, что придется делать это каждую ночь, потому что Димка сказал, что каюта двухместная. Тем более я все равно собиралась вознаградить его за столь долгое ухаживание и за проявления столь несвойственной ему щедрости — безо всяких круизов.
Я даже не исключала, что Каверин разошелся настолько, что оплатил мою поездку — самому-то, понятно, все проплачивали герои его статей, — хотя это было очень маловероятно. Но все равно я оценила жест — и тем же вечером, когда он, устав ждать, позвонил мне домой, потому что якобы ответ был нужен срочно, сказала ему «да».
Следующие четыре недели Димка не ходил, а парил — я даже удивилась, что чувства могут так изменить человека.
Желание, точнее. Желание, которое должно было осуществиться вот-вот. И ради осуществления которого он готов был свернуть горы. Даже когда я на следующий день после данного ему согласия сообразила, что у меня нет загранпаспорта, побледневший и утративший дар речи Каверин дрожащим голосом произнес, что я срочно должна дать ему свой советский паспорт и фото — остальное не мое дело. И загранпаспорт мне таки оформили — всего за две недели, по тем временам несбыточное чудо.
Кажется, о том, что у нас намечается медовый месяц, знала вся редакция — хотя я никому не сказала ни слова, и Димка, естественно, тоже. Но по его виду можно было догадаться, что его мечта близка к осуществлению — а заранее поданные главному заявления на отпуск подтверждали догадку. Димку в редакции не очень любили, и все четыре недели он был объектом для смешков за спиной и в лицо — но похоже, их не замечал. И ко мне не приставал — хотя попроси он, так сказать, аванс, я бы пригласила его к себе в тот же день.
Заодно догадалась о том, что что-то неладно, и жена Каверина — она заезжала как-то в редакцию, и я ее видела, тридцатилетнюю худосочную тетку, некрасивую и выглядящую на все сорок. Вряд ли она знала о его симпатии ко мне — и вряд ли подозревала в том, что он ей уже изменял, — но тут что-то заподозрила. Видно, витавший в эмпиреях Димка продолжал витать в них, возвращаясь из редакции домой и вызывая подозрения чересчур счастливым видом.
В итоге согласно разработанному им плану в Одессу мы должны были вылетать порознь. Я на день раньше, с нашими загранпаспортами и обмененными официально долларами на двоих — видно, Димка не хотел, чтобы супруга устроила ему обыск перед отлетом, — и в сопровождении одного певца и его жены, коим Каверин доверял и не сомневался, что на мою честь они покушаться не будут. А он должен был прилететь на день позже — перед самым отплытием.
Отплытие намечалось на десять утра, а накануне вечером Каверин в Одессе так и не появился. Я, впрочем, не особо беспокоилась — и даже, если честно, о нем забыла, тем более что приятно провела время в баре и рано легла спать. А часов в шесть утра меня разбудил телефонный звонок. И убитый Димкин голос поведал мне очень тихо — видимо, боялся, что жена может услышать, — что по независящим от него причинам в круиз он поехать не может.
Не могу сказать, что я тоже была убита, — хотя в силу порядочности какое-то время чувствовала себя неловко. Несколько часов примерно — до того момента, как вскоре после отплытия веселая круизная компания устроила грандиозную пьянку. Точнее, даже дольше — до момента, когда ко мне, скромно сидевшей за столиком в углу и наблюдавшей, как кумиры публики напиваются с фантастической быстротой, подсел высокий крепкий мужчина с сильным волевым лицом. И мне сразу стало легко и весело.
Как выяснилось позже, Каверин позвонил тем утром и тому певцу с женой, с которыми я летела в Одессу, — и слезно молил держать меня под контролем и даже, если есть возможность, поселить в своей каюте. Но они, не удержавшись, напились в первый день вместе со всеми — а утром, вспомнив Димкину просьбу, спохватились и сказали себе, что просто обязаны следить за мной и меня опекать.
Но когда этим самым утром они зашли в мою каюту, я была там не одна. Опоздали они, в общем.
По возвращении я сказала уже все знавшему от своих друзей Димке искреннее спасибо — не став добавлять, что благодарю не только за поездку, но и за фантастический теплоходный роман. Кстати, затянувшийся на пару месяцев и едва не закончившийся браком. Однако Каверин сделал вид, что меня не замечает, — и только протянутые мной доллары, которые он менял лично для себя, заставили его лицо чуть просветлеть. Но только чуть-чуть — что показало мне, что он и вправду страдает.
История, облетевшая всю редакцию, сделала Димку полным посмешищем. И только Антонова меня упрекнула — ей больно было, видите ли, оттого, что Димка переживает. А я в тот момент была жутко увлечена другим — хотя несколько месяцев спустя согласилась с тем, что Наташка была права, и пообещала себе, что если подвернется шанс, то я сделаю то, чего он так хочет. Однако больше шансов у Димки не было — или я их не замечала. А потом вовсе выкинула его из головы.
— Сучка ты, говорю, Ленская, — подвела итог моим воспоминаниям Антонова. — Столько лет мужик страдает — а тебе все до одного места. Так правда его не пустила — или все-таки было что? Мне-то можешь сказать. Ну не темни — а еще подруга называется!
— Да не было, не было, Наташ! — Болезненный интерес Антоновой порой начинал выводить меня из себя. — Одна я спала — понимаешь?
— Да ладно, одна — небось у дома-то уже мужик ждал, вот Димку и отшила.
— Слезать со своей любимой темы Наташка, похоже, не собиралась. — Уж не Вайнберг ли? А то он вчера что-то больно быстро соскочил — такой любитель махнуть, а тут часок посидел и смотал. И все на тебя косился — я видела, — а ты на него. Да ладно, Ленская, было ж у вас, все знают. Так он?
Я тяжело вдохнула, качая головой, и решительно размяла в пепельнице сигарету. А потом посмотрела на часы — показывая, что мне пора.
— Да ладно, ладно — я ж по дружбе! — Антонова поняла, кажется, что переборщила. — Ты мне не чужая — вот и спрашиваю. И девочку из себя, пожалуйста, не строй — знаю же, скольких мужиков ты тут перетрахала. Не Ленька — значит, не Ленька. Он, смотрю, на новую девку из отдела писем глаз положил — может, потому вчера и смотал быстро, что с ней в койку намылился…
Личной жизни у Наташки нет — но личные жизни других ей жутко интересны.
Она всегда была в курсе, кто с кем и где трахнулся. Правда, точно так же она знала, кто с кем и сколько пьет, у кого проблемы в семье, а кто собирается семью создавать. Кто-то даже пошутил, что еще только думает, кого бы послать в ближайший винный магазин, а Наташка уже знает, что в его кабинете намечается пьянка.
Ее всегда все интересовало, Наташку, — мне кажется, она с самого момента своего прихода сюда решила, что поднимется максимально высоко и это будут ее владения. А значит, ей надо знать все про всех — чтобы быть в курсе слабостей и пороков тех, кто эти владения населяет. И надо сказать, ей это всегда удавалось — хотя своя агентурная сеть у нее появилась только со временем, когда она кое-какой вес обрела в редакции.
Полученные знания Антонова умело использовала в подковерной борьбе — и именно потому и стала первым замом главного. Она умела строить схемы и ждать нужного момента, в который можно подставить того, кто мешает, — умела шепнуть в нужное ухо нужную информацию. Приложи ее умения к большой политике — уже, наверное, администрацию президента возглавляла бы. По крайней мере тут, в малой политике, она преуспела.
Тем, кто не знает, что такое жизнь газеты изнутри, это, может, кажется смешным — что тут свои интриги, свои войны компроматов, свои сепаратные миры и тайные пакты о ненападении. Хотя казалось бы — кто лучше пишет, тот и идет наверх. Но нет — все куда сложнее. Сплетни, слухи, стукачество, подсиживания — как у взрослых. Сейчас, может, в меньшей степени — но вот раньше, когда на кону стояли возможность получить квартиру и записаться в очередь на дефицитные «Жигули», поехать в командировку за границу или вступить в партию, все было всерьез.
Я в эти игры никогда не играла — мне было неинтересно, я была в стороне, я хотела только писать. А вот Наташка играла — и выигрывала. Став не только вторым человеком в газете — даже фактически первым, с учетом частых отсутствий главного и того, что газетой он занимается постольку-поскольку, — но и своего рода «серым кардиналом».
На ключевых постах находятся те, кого туда пропихнула она, — и именно Антонова шепчет главному на ухо и пользуется его безраздельным доверием. И именно к ней стекается вся информация о том, кто сотрудничает с другими изданиями, кто у кого берет деньги за статьи и сколько, кто что сказал про нее и про шефа. Однако, помимо этого, ее беспокоит и личная жизнь сотрудников редакции — кто с кем пьет и кто с кем спит. Прям-таки болезненно беспокоит.
— Как там материал твой? — Наташка поняла, кажется, что разговоры о сексе мне надоели. — Раскопала уже, что там с банкиром стряслось? Когда сдавать собираешься?
— Да не очень с материалом, — признала честно, хотя и не собиралась рассказывать о том, что уже узнала. — Понимаешь, Антош, тут человек нужен в МВД высокого уровня — пресс-центр Петровки информацию жмет, из начальства кто-то нужен, чтоб кое-что рассказал. Даже ссылаться на него не надо — как обычно, «по сведениям, полученным из наших источников»…
— А ты к криминал ьщикам нашим сходи — у них-то должны быть контакты. — Наташка поморщилась тут же, махнув рукой. Всем нам прекрасно известно, что редактор криминального отдела плотно завязан с одной, официально выражаясь, организованной преступной группировкой. Все по-умному, откровенных статей в защиту криминала он не пишет — но и поступающую к нему от милиции информацию фильтрует. И пропихивает через другие отделы материалы, которые нужны его друзьям, — по экономике, политике, спорту, у них разные интересы.
Платят ему за это, видно, неплохо — «четыреста шестидесятая» «вольво», мобильный телефон, квартиру купил недавно. На наши зарплаты да гонорары так не разгуляешься — их не хватит на простейший пейджер, автомобиль «Ока» и комнату в коммуналке. Но главный его почему-то не трогает — хотя уж наверняка та же Наташка давным-давно ввела его в курс дела.
Зато милиция прекрасно знает, у кого он на ставке, — у них давно вычислены те журналисты, которые на так называемую братву работают. И во всех силовых структурах — От ФСБ до налоговой — забит в компьютеры файл, в котором содержится журналистский черный список. Не знаю, зачем он им — может, разобраться планируют, если времена изменятся и коммунисты вернутся к власти? — но в любом случае с теми, кто в этом файле, силовые структуры дел не имеют. И за помощью к ним никогда не обращаются. И соответственно никогда не предоставят не то что закрытую, но даже полузакрытую информацию. И даже если надо специально организовать утечку фактуры — а у милиции и ФСБ это частый прием, они его используют, чтобы, слив журналисту компромат на того или иного клиента, этого самого клиента через газету предупредить, что дело может и похуже повернуться, — к таким никогда не обращаются.
— А у тебя никого там? — поинтересовалась на всякий случай, не сомневаясь, что вопрос глупый — Антонова вся тут, в редакции, внешний мир ей неинтересен, — но задать его надо. — А у Сережи?
— Да у Сережи точно есть — но его-то нет. Да и был бы — толку чуть. — Наташка поморщилась — ее коронное выражение лица, так же ей не идущее, как и задумчивое жевание тонких губ. — Херовый он политик — может, в бизнесе и соображает, а в политике не очень. То армию хаяли чуть ли не год, со всеми военными разругались, — сейчас милицию хаем. Ладно криминалыцик наш — ему братки его за это платят, — а Сережа-то что? Столько дерьма на них вылили за последнее время — того и гляди корреспондентов наших на улице арестовывать начнут. Я еще удивляюсь, как их на брифинги всякие милицейские пускают…
— А в ГАИ? — спохватилась, вспомнив рассказанную Хромовым историю про то, как Улитин после ухода из «Нефтабанка» попал в аварию и разбил машину и сам пострадал. И что, может быть, полученные в аварии повреждения серьезно подорвали его здоровье и стали в конечном итоге причиной его смерти в тридцать три года. — А, ну да…
С гаишниками у нас, у газеты в смысле, тоже вражда. Саша Веткин, отвечающий за автомобильную полосу, поливает ГАИ со страшной силой — взяточничество, платные парковки, принудительные эвакуации. Материалы его почитаешь — кругом беззаконие и коррупция. ГАИ, конечно, есть за что поливать, это факт — но у Сашки имеется и прямой корыстный интерес. Он с мужиком одним связан, юристом, которого рекламирует со страниц газеты и который умудряется выигрывать у ГАИ суды в пользу пострадавших от произвола автовладельцев. И видимо, получает отстежку — как человек, фактически приводящий клиентов.
— А в ГАИ, между прочим, есть. — Наташка так удивила меня своим ответом, что я посмотрела на нее недоуменно. — В пятницу мне как раз мужик звонил, помощник начальника московского, кажется, — дружить предлагал, спрашивал, нет ли возможности открытую телефонную линию с читателями организовать для гаишного начальства. Имидж поправить хотят. Вот если сейчас к нему обратиться, может, и сделает что. Да, а что надо-то?
— А надо материалы поднять по одной аварии, в которую этот Улитин у своего загородного дома попал в ноябре прошлого года! — выпалила, чувствуя, как теплеет все внутри. — Мне бы узнать, насколько серьезная авария и что именно с ним было, — может, гаишники ему первую помощь оказывали, а то и в больницу доставляли, может, адрес больницы у них остался в документах, может, с человеком можно встретиться, который первым на место аварии приехал. Адрес поселка я тебе уточню, а марка машины — «порш-каррера». Поможешь, Антош?
Признаться, я уже думала о том, что затею с материалом про Улитина пора бросать — потому что не найти мне концов, если банк с милицией решили все замять. Но сейчас неожиданно появилась возможность попробовать пойти обходным путем. И настроение сразу начало подниматься — он зацепил меня уже, этот материал. Таинственностью смерти банкира — и тем, что это скорее всего убийство. И тем, что я буду первой, кто об этом напишет, — даже не назвавшая банкирского имени «Сенсация» не в счет, тем более что меня не только факт смерти интересует, но и жизнь банкирская и что его привело к такому концу. Если удастся что-то раскопать, разумеется.
— Вы такой умный, Володя! — поддела его автоматически, думая совершенно о другом — а именно о том, что в его словах нет ничего нереального. И возможен любой из перечисленных им вариантов. — Почему вы об этом не написали?
— Да написал — а главный сказал, что с ментами ссориться не хочет, еще налоговую нашлют или чего другое учудят. — Перепелкин грустно вздохнул. — Сказал, что того, что есть, хватит. А что умный я — это ты точно. Учись, пока я жив!
С его манерой работы было опрометчиво произносить такие фразы — я бы не удивилась, если бы его пристрелил выпертый из своего агентства охранник. Но я кивнула ему благодарно, как бы обещая воспользоваться предложением. Погружаясь в свои мысли — из которых вышла только потому, что ощутила скользящий по мне взгляд. Разглядывающий лицо, стаскивающий с меня обтягивающую водолазку, облизывающий жирненькие грудки. И подняла глаза на собеседника, в котором пиво и еда пробудили тот самый инстинкт, который называют основным. И который так бы и спал в нем, если бы он не опохмелился и не поел.
— Слушай — а у тебя планы какие? — Он откинулся, оглядывая меня так, словно я была восхищенной ученицей, которая могла только мечтать о возможности переспать с мудрым учителем. — Может, пойдем отсюда, возьмем еще чего покрепче и двинем куда? Ты одна живешь, нет? Ко мне нельзя — жена в шесть приходит со службы. Во, я щас приятелю одному позвоню, у него хата двухкомнатная — если выпить привезем, все нормалек будет. Ну чего, поехали?
Я усмехнулась внутренне, говоря себе, что наглость границ не имеет — особенно у такого примата, как Перепелкин. И потому никак не среагировала на его слова, думая о том, все ли у него спросила. И не находя ничего такого, что могла бы еще узнать.
— О, я так благодарна вам за предложение… — Коль скоро он все равно не слышал иронии, я могла острить сколько угодно. — Мне, право, очень лестно — но, к сожалению, это невозможно. Мне так приятно — но меня ждут в редакции…
— Да ладно, ты че? — Отказа Перепелкин понимать не хотел — хотя я не сомневалась, что не найдется женщины, которая ему не откажет. Ну разве что такая же, как он, — которой не светит ничего лучше, чем этот неприятный, неухоженный, алкоголичный тип. — Поедем, выпьем, я тебе еще расскажу всякого — я ж в журналистике полтора года уже, такого навидался. Ну и расслабимся — плохо, что ль?
Я легко подавила в себе желание сообщить ему, что я в журналистике уже одиннадцать лет, — опускаться до него мне не хотелось.
— Расслабимся? — поинтересовалась непонимающе. — Вы хотите сказать?..
— Ага, расслабимся — выпьем, потреплемся за жизнь, и вообще… — Он снова окинул меня очень мужским, по его мнению, взглядом — для меня это был взгляд не знающего женщин закоренелого мастурбанта. — Ну че ты — маленькая, что ль? Ты девчонка симпатичная, мне нравишься — поняла?
— Скажите, Володя, — а вы ведь забыли уже, как меня зовут, верно? — Он ни разу не назвал меня по имени за тот час с лишним, что мы здесь сидели, хотя я назвалась, когда разговаривала с ним по телефону. — И фамилию мою вы не запомнили — и вообще не знаете, из газеты я или специально соврала, чтобы с вами встретиться. Так вот представьте, что я та самая девушка, которую вы упомянули в своей статье, — и встретилась с вами, чтобы понять, как много вы знаете. Между прочим, на мне нет того, что вы называете трусами, — хотя я не могу вам этого продемонстрировать по ряду причин — и возможно, это именно моя часть туалета осталась в доме Улитина. А вы, такой невероятно умный, так неосмотрительно меня куда-то приглашаете. Представляете, что про вас потом напишут — бедные тоже хочут, а потом плачут…
— Да кончай, — неуверенно выговорил Перепелкин через какое-то время, так и не поняв спьяну, шучу я или нет, — Да не — ну че ты?
— Спасибо вам за компанию, Володя, но мне пора! — Я решительно встала под его потерянным взглядом, отмечая, что и вправду заронила в его пустую голову сомнения. — Знаете, я тут все сидела и думала, сыпануть вам в пиво то же, что и Улитину, или нет — да, к счастью для вас, знаете вы про меня мало.
Так что вы, Володя, не искушайте судьбу — и забудьте и мое лицо, и марку моей машины, хотя вы вряд ли разбираетесь в автомобилях. И я даже закажу вам еще бокал пива — и разрешаю написать о нашей встрече в следующем номере. Идет?
Наверное, он все-таки очень много выпил вчера — и сегодняшнее пиво, смешавшись с вчерашним алкоголем, сильно помутило жалкие остатки его сознания.
Потому что на лице, которое точнее было бы назвать рожей, такое странное было выражение — нечто среднее между недоверием и испугом. И следовало бы дать ему еще один совет — срочно пойти к врачу и вшить себе «Торпедо», дабы избежать белой горячки, которая уже была недалеко.
Возможно, все это было глупо — то, как я себя вела. Однако в противном случае мне бы пришлось быть с ним резкой и посоветовать ему, коль скоро он так хочет секса, купить себе вибратор самого большого размера. А заодно найти другую профессию — к примеру, предлагать соответствующие услуги небогатым геям у памятника героям Плевны. Думаю, это у него вышло бы лучше, чем писать статьи.
Но быть с ним грубой означало опуститься до его уровня — а так получилось даже весело. По крайней мере я улыбалась, когда после минутного колебания рассчиталась-таки с официантом. А вот в его взгляде, который я поймала, уже выходя из зала, ничего веселого не было. Хотя и боли по поводу нашего расставания я в нем не увидела…
— Ты куда сбежала после планерки? — В голосе Наташки был упрек. — Хотела с тобой потрепаться — а тебя уже и нет. Вот, думаю, Ленская дает — подруга-подругой, а сматывает, ни слова не сказав!
— Так я же вернулась, Антош, — дела сделала и вернулась. — Я закурила, не обращая внимания на укоризну в Наташкиных глазах — в своем кабинете она курить запрещает. Что умно, если учесть, сколько к ней заходит постоянно народа, даже если главный на месте, — к нему идти боятся, так что прямиком к Антоновой. И если каждый будет курить, то, наверное, можно задохнуться. Но отказываться от сигареты я не собиралась — справедливо считая, что для меня можно сделать исключение. И, закурив, подошла к окну, открывая его пошире.
— А что Каверин грустный такой? — На Наташкином лице нарисовалось болезненное любопытство. Видно, именно по той причине, что она не выяснила сразу этот вопрос, Антонова так переживала по поводу моего исчезновения. — Выгнала посреди ночи? Или не вышло у него по пьяни?
— Да не было ничего, Антош, — произнесла укоризненно, потому что Наташка знала, что Димка ко мне пристает периодически вот уже лет десять — и что ничего ему так и не обломилось. Хотя шанс у-него, бесспорно был, — поскольку он проявлял на начальном этапе своего увлечения мной фантастическую настойчивость. — Пытался меня до дома довести, а я отшила.
— Ну и сука же ты, Ленская! — Наташкина фраза прозвучала как упрек, словно она ужасно переживала за Каверина. — У мужика столько лет на тебя стоит, а ты… Даже в круиз тогда тебя запихнул — а ты тварь оказалась неблагодарная…
Настроение после встречи с Перепелкиным у меня было так себе — весьма задумчивое настроение, — но я улыбнулась. Потому что история с круизом действительно была смешная. В 89-м это было, весной. Я как раз накануне перешла из отдела комсомольской жизни в отдел информации, по Димкиному, между прочим, предложению — он тогда уже на меня запал и, видимо, решил, что если я перейду в его отдел, то все будет о'кей. Ему уже под тридцать было, а мне девятнадцать исполнилось или даже еще нет — и, наверное, хотелось Каверину молодого тела после некрасивой жены-ровесницы.
Надо сказать, что по тем временам Димка зарабатывал бешеные деньги. Он, кроме руководства отделом, вел музыкальную полосу, на которой регулярно помещал им самим придуманные рейтинги исполнителей, альбомов и синглов — и, понятное дело, получал приличную отстежку от тех, кто в этом самом рейтинге хотел занять место повыше. И за раскрутку тоже получал — за интервью и репортажи с концертов.
Так что больше, чем Димка, в газете тогда никто не зарабатывал — еще не начались те времена, когда с журналистики стали снимать деньги, тогда все на гонорары жили. А Димка был жадный и хитрый и сам придумал схему зарабатывания, и хотя многие догадывались, что не просто так прославляет он одних и тех же, за руку поймать все равно никто не мог. А с главным он, кажется, делился — потому что у Сережи претензий к нему не было.
При этом Каверин был фантастически скуп — и даже выпить старался за чужой счет. Но со мной вдруг расщедрился — в буфете кофе угощал, а это ж целых двадцать копеек за чашку, разориться можно. Потом пирожные начал покупать, на обед приглашать в нашу столовую. И между прочим, доплачивал, если мне талонов не хватало, чтобы рассчитаться за вкуснейшие по тем временам блюда, — а у нас тогда кормили как в ресторане, столовую обеспечивала база, снабжавшая высшие партийные и комсомольские учреждения.
Димка был жутко некрасивый, полысевший преждевременно, узкоплечий — и хотя одевался по тем временам дорого и даже приобрел себе «фольксваген-гольф», такой же, как у меня сейчас, это не делало его привлекательнее. По крайней мере в моих глазах. И приставал он по-идиотски — вызывал к себе в кабинет и сидел и пялился на меня, может, думая, что его взгляд меня обжигает и пробуждает во мне желание. А мне этот взгляд казался не сальным даже, но беспомощно-жалким — как у старого импотента, который хочет, но не может, о чем сожалеет ужасно.
В общем, он только пялился и ничего не говорил — а я делала вид, что ничего не понимаю. Меня это устраивало — а его, похоже, нет. Тем более что он был в курсе, что кое с кем из редакции у меня что-то было и есть. Так что он как-то даже отважился пригласить меня в бар — а потом и в ресторан. И я бы, наверное, отдалась ему в благодарность за настойчивость — но он и там ни слова не сказал, только руку мою гладил своей вспотевшей ладонью, мялся и жался. И когда притормозил потом у моего подъезда — а я уже тогда жила одна, спасибо маме с папой, — не попросился зайти. Хотя я бы пустила. Но он не отважился — потому и уехал ни с чем.
Напрямую предложить мне заняться сексом Димка не мог, мешало что-то, — зато родил коварный план. Как бы невзначай предложив мне поехать в двухнедельный круиз вместе с музыкальной тусовкой — Греция, Италия, Испания, Франция.
Я посомневалась только для вида — на самом деле сомнений не могло возникнуть. Я никогда не была за границей, а тут сразу куча стран; я ни разу не плавала на теплоходе, а тут все по высшему разряду плюс компания известных людей. И я была готова заплатить за это двумя неделями секса — отчетливо понимая, что придется делать это каждую ночь, потому что Димка сказал, что каюта двухместная. Тем более я все равно собиралась вознаградить его за столь долгое ухаживание и за проявления столь несвойственной ему щедрости — безо всяких круизов.
Я даже не исключала, что Каверин разошелся настолько, что оплатил мою поездку — самому-то, понятно, все проплачивали герои его статей, — хотя это было очень маловероятно. Но все равно я оценила жест — и тем же вечером, когда он, устав ждать, позвонил мне домой, потому что якобы ответ был нужен срочно, сказала ему «да».
Следующие четыре недели Димка не ходил, а парил — я даже удивилась, что чувства могут так изменить человека.
Желание, точнее. Желание, которое должно было осуществиться вот-вот. И ради осуществления которого он готов был свернуть горы. Даже когда я на следующий день после данного ему согласия сообразила, что у меня нет загранпаспорта, побледневший и утративший дар речи Каверин дрожащим голосом произнес, что я срочно должна дать ему свой советский паспорт и фото — остальное не мое дело. И загранпаспорт мне таки оформили — всего за две недели, по тем временам несбыточное чудо.
Кажется, о том, что у нас намечается медовый месяц, знала вся редакция — хотя я никому не сказала ни слова, и Димка, естественно, тоже. Но по его виду можно было догадаться, что его мечта близка к осуществлению — а заранее поданные главному заявления на отпуск подтверждали догадку. Димку в редакции не очень любили, и все четыре недели он был объектом для смешков за спиной и в лицо — но похоже, их не замечал. И ко мне не приставал — хотя попроси он, так сказать, аванс, я бы пригласила его к себе в тот же день.
Заодно догадалась о том, что что-то неладно, и жена Каверина — она заезжала как-то в редакцию, и я ее видела, тридцатилетнюю худосочную тетку, некрасивую и выглядящую на все сорок. Вряд ли она знала о его симпатии ко мне — и вряд ли подозревала в том, что он ей уже изменял, — но тут что-то заподозрила. Видно, витавший в эмпиреях Димка продолжал витать в них, возвращаясь из редакции домой и вызывая подозрения чересчур счастливым видом.
В итоге согласно разработанному им плану в Одессу мы должны были вылетать порознь. Я на день раньше, с нашими загранпаспортами и обмененными официально долларами на двоих — видно, Димка не хотел, чтобы супруга устроила ему обыск перед отлетом, — и в сопровождении одного певца и его жены, коим Каверин доверял и не сомневался, что на мою честь они покушаться не будут. А он должен был прилететь на день позже — перед самым отплытием.
Отплытие намечалось на десять утра, а накануне вечером Каверин в Одессе так и не появился. Я, впрочем, не особо беспокоилась — и даже, если честно, о нем забыла, тем более что приятно провела время в баре и рано легла спать. А часов в шесть утра меня разбудил телефонный звонок. И убитый Димкин голос поведал мне очень тихо — видимо, боялся, что жена может услышать, — что по независящим от него причинам в круиз он поехать не может.
Не могу сказать, что я тоже была убита, — хотя в силу порядочности какое-то время чувствовала себя неловко. Несколько часов примерно — до того момента, как вскоре после отплытия веселая круизная компания устроила грандиозную пьянку. Точнее, даже дольше — до момента, когда ко мне, скромно сидевшей за столиком в углу и наблюдавшей, как кумиры публики напиваются с фантастической быстротой, подсел высокий крепкий мужчина с сильным волевым лицом. И мне сразу стало легко и весело.
Как выяснилось позже, Каверин позвонил тем утром и тому певцу с женой, с которыми я летела в Одессу, — и слезно молил держать меня под контролем и даже, если есть возможность, поселить в своей каюте. Но они, не удержавшись, напились в первый день вместе со всеми — а утром, вспомнив Димкину просьбу, спохватились и сказали себе, что просто обязаны следить за мной и меня опекать.
Но когда этим самым утром они зашли в мою каюту, я была там не одна. Опоздали они, в общем.
По возвращении я сказала уже все знавшему от своих друзей Димке искреннее спасибо — не став добавлять, что благодарю не только за поездку, но и за фантастический теплоходный роман. Кстати, затянувшийся на пару месяцев и едва не закончившийся браком. Однако Каверин сделал вид, что меня не замечает, — и только протянутые мной доллары, которые он менял лично для себя, заставили его лицо чуть просветлеть. Но только чуть-чуть — что показало мне, что он и вправду страдает.
История, облетевшая всю редакцию, сделала Димку полным посмешищем. И только Антонова меня упрекнула — ей больно было, видите ли, оттого, что Димка переживает. А я в тот момент была жутко увлечена другим — хотя несколько месяцев спустя согласилась с тем, что Наташка была права, и пообещала себе, что если подвернется шанс, то я сделаю то, чего он так хочет. Однако больше шансов у Димки не было — или я их не замечала. А потом вовсе выкинула его из головы.
— Сучка ты, говорю, Ленская, — подвела итог моим воспоминаниям Антонова. — Столько лет мужик страдает — а тебе все до одного места. Так правда его не пустила — или все-таки было что? Мне-то можешь сказать. Ну не темни — а еще подруга называется!
— Да не было, не было, Наташ! — Болезненный интерес Антоновой порой начинал выводить меня из себя. — Одна я спала — понимаешь?
— Да ладно, одна — небось у дома-то уже мужик ждал, вот Димку и отшила.
— Слезать со своей любимой темы Наташка, похоже, не собиралась. — Уж не Вайнберг ли? А то он вчера что-то больно быстро соскочил — такой любитель махнуть, а тут часок посидел и смотал. И все на тебя косился — я видела, — а ты на него. Да ладно, Ленская, было ж у вас, все знают. Так он?
Я тяжело вдохнула, качая головой, и решительно размяла в пепельнице сигарету. А потом посмотрела на часы — показывая, что мне пора.
— Да ладно, ладно — я ж по дружбе! — Антонова поняла, кажется, что переборщила. — Ты мне не чужая — вот и спрашиваю. И девочку из себя, пожалуйста, не строй — знаю же, скольких мужиков ты тут перетрахала. Не Ленька — значит, не Ленька. Он, смотрю, на новую девку из отдела писем глаз положил — может, потому вчера и смотал быстро, что с ней в койку намылился…
Личной жизни у Наташки нет — но личные жизни других ей жутко интересны.
Она всегда была в курсе, кто с кем и где трахнулся. Правда, точно так же она знала, кто с кем и сколько пьет, у кого проблемы в семье, а кто собирается семью создавать. Кто-то даже пошутил, что еще только думает, кого бы послать в ближайший винный магазин, а Наташка уже знает, что в его кабинете намечается пьянка.
Ее всегда все интересовало, Наташку, — мне кажется, она с самого момента своего прихода сюда решила, что поднимется максимально высоко и это будут ее владения. А значит, ей надо знать все про всех — чтобы быть в курсе слабостей и пороков тех, кто эти владения населяет. И надо сказать, ей это всегда удавалось — хотя своя агентурная сеть у нее появилась только со временем, когда она кое-какой вес обрела в редакции.
Полученные знания Антонова умело использовала в подковерной борьбе — и именно потому и стала первым замом главного. Она умела строить схемы и ждать нужного момента, в который можно подставить того, кто мешает, — умела шепнуть в нужное ухо нужную информацию. Приложи ее умения к большой политике — уже, наверное, администрацию президента возглавляла бы. По крайней мере тут, в малой политике, она преуспела.
Тем, кто не знает, что такое жизнь газеты изнутри, это, может, кажется смешным — что тут свои интриги, свои войны компроматов, свои сепаратные миры и тайные пакты о ненападении. Хотя казалось бы — кто лучше пишет, тот и идет наверх. Но нет — все куда сложнее. Сплетни, слухи, стукачество, подсиживания — как у взрослых. Сейчас, может, в меньшей степени — но вот раньше, когда на кону стояли возможность получить квартиру и записаться в очередь на дефицитные «Жигули», поехать в командировку за границу или вступить в партию, все было всерьез.
Я в эти игры никогда не играла — мне было неинтересно, я была в стороне, я хотела только писать. А вот Наташка играла — и выигрывала. Став не только вторым человеком в газете — даже фактически первым, с учетом частых отсутствий главного и того, что газетой он занимается постольку-поскольку, — но и своего рода «серым кардиналом».
На ключевых постах находятся те, кого туда пропихнула она, — и именно Антонова шепчет главному на ухо и пользуется его безраздельным доверием. И именно к ней стекается вся информация о том, кто сотрудничает с другими изданиями, кто у кого берет деньги за статьи и сколько, кто что сказал про нее и про шефа. Однако, помимо этого, ее беспокоит и личная жизнь сотрудников редакции — кто с кем пьет и кто с кем спит. Прям-таки болезненно беспокоит.
— Как там материал твой? — Наташка поняла, кажется, что разговоры о сексе мне надоели. — Раскопала уже, что там с банкиром стряслось? Когда сдавать собираешься?
— Да не очень с материалом, — признала честно, хотя и не собиралась рассказывать о том, что уже узнала. — Понимаешь, Антош, тут человек нужен в МВД высокого уровня — пресс-центр Петровки информацию жмет, из начальства кто-то нужен, чтоб кое-что рассказал. Даже ссылаться на него не надо — как обычно, «по сведениям, полученным из наших источников»…
— А ты к криминал ьщикам нашим сходи — у них-то должны быть контакты. — Наташка поморщилась тут же, махнув рукой. Всем нам прекрасно известно, что редактор криминального отдела плотно завязан с одной, официально выражаясь, организованной преступной группировкой. Все по-умному, откровенных статей в защиту криминала он не пишет — но и поступающую к нему от милиции информацию фильтрует. И пропихивает через другие отделы материалы, которые нужны его друзьям, — по экономике, политике, спорту, у них разные интересы.
Платят ему за это, видно, неплохо — «четыреста шестидесятая» «вольво», мобильный телефон, квартиру купил недавно. На наши зарплаты да гонорары так не разгуляешься — их не хватит на простейший пейджер, автомобиль «Ока» и комнату в коммуналке. Но главный его почему-то не трогает — хотя уж наверняка та же Наташка давным-давно ввела его в курс дела.
Зато милиция прекрасно знает, у кого он на ставке, — у них давно вычислены те журналисты, которые на так называемую братву работают. И во всех силовых структурах — От ФСБ до налоговой — забит в компьютеры файл, в котором содержится журналистский черный список. Не знаю, зачем он им — может, разобраться планируют, если времена изменятся и коммунисты вернутся к власти? — но в любом случае с теми, кто в этом файле, силовые структуры дел не имеют. И за помощью к ним никогда не обращаются. И соответственно никогда не предоставят не то что закрытую, но даже полузакрытую информацию. И даже если надо специально организовать утечку фактуры — а у милиции и ФСБ это частый прием, они его используют, чтобы, слив журналисту компромат на того или иного клиента, этого самого клиента через газету предупредить, что дело может и похуже повернуться, — к таким никогда не обращаются.
— А у тебя никого там? — поинтересовалась на всякий случай, не сомневаясь, что вопрос глупый — Антонова вся тут, в редакции, внешний мир ей неинтересен, — но задать его надо. — А у Сережи?
— Да у Сережи точно есть — но его-то нет. Да и был бы — толку чуть. — Наташка поморщилась — ее коронное выражение лица, так же ей не идущее, как и задумчивое жевание тонких губ. — Херовый он политик — может, в бизнесе и соображает, а в политике не очень. То армию хаяли чуть ли не год, со всеми военными разругались, — сейчас милицию хаем. Ладно криминалыцик наш — ему братки его за это платят, — а Сережа-то что? Столько дерьма на них вылили за последнее время — того и гляди корреспондентов наших на улице арестовывать начнут. Я еще удивляюсь, как их на брифинги всякие милицейские пускают…
— А в ГАИ? — спохватилась, вспомнив рассказанную Хромовым историю про то, как Улитин после ухода из «Нефтабанка» попал в аварию и разбил машину и сам пострадал. И что, может быть, полученные в аварии повреждения серьезно подорвали его здоровье и стали в конечном итоге причиной его смерти в тридцать три года. — А, ну да…
С гаишниками у нас, у газеты в смысле, тоже вражда. Саша Веткин, отвечающий за автомобильную полосу, поливает ГАИ со страшной силой — взяточничество, платные парковки, принудительные эвакуации. Материалы его почитаешь — кругом беззаконие и коррупция. ГАИ, конечно, есть за что поливать, это факт — но у Сашки имеется и прямой корыстный интерес. Он с мужиком одним связан, юристом, которого рекламирует со страниц газеты и который умудряется выигрывать у ГАИ суды в пользу пострадавших от произвола автовладельцев. И видимо, получает отстежку — как человек, фактически приводящий клиентов.
— А в ГАИ, между прочим, есть. — Наташка так удивила меня своим ответом, что я посмотрела на нее недоуменно. — В пятницу мне как раз мужик звонил, помощник начальника московского, кажется, — дружить предлагал, спрашивал, нет ли возможности открытую телефонную линию с читателями организовать для гаишного начальства. Имидж поправить хотят. Вот если сейчас к нему обратиться, может, и сделает что. Да, а что надо-то?
— А надо материалы поднять по одной аварии, в которую этот Улитин у своего загородного дома попал в ноябре прошлого года! — выпалила, чувствуя, как теплеет все внутри. — Мне бы узнать, насколько серьезная авария и что именно с ним было, — может, гаишники ему первую помощь оказывали, а то и в больницу доставляли, может, адрес больницы у них остался в документах, может, с человеком можно встретиться, который первым на место аварии приехал. Адрес поселка я тебе уточню, а марка машины — «порш-каррера». Поможешь, Антош?
Признаться, я уже думала о том, что затею с материалом про Улитина пора бросать — потому что не найти мне концов, если банк с милицией решили все замять. Но сейчас неожиданно появилась возможность попробовать пойти обходным путем. И настроение сразу начало подниматься — он зацепил меня уже, этот материал. Таинственностью смерти банкира — и тем, что это скорее всего убийство. И тем, что я буду первой, кто об этом напишет, — даже не назвавшая банкирского имени «Сенсация» не в счет, тем более что меня не только факт смерти интересует, но и жизнь банкирская и что его привело к такому концу. Если удастся что-то раскопать, разумеется.