Страница:
— А вам ответ прям сегодня нужен? — Тетка, похоже, забеспокоилась всерьез. — Там телефона у него нет, может, завтра? Он мне позвонить сегодня обещал, я ему скажу…
— Может быть… Может быть, вы могли бы дать мне адрес, мы бы послали к нему нашего сотрудника с проектом договора? — Я не знала сама, зачем настаиваю, зачем продолжаю этот пустой разговор — возможно, мне просто показалось, что тут что-то не так. Возможно, Перепелкин просто запил, вот и реагируют на мои звонки таким образом в его редакции и дома. Но что-то внутри — предчувствие какое-то — заставляло не вешать трубку. Хотя давно уже было пора. — Признаться, жаль, что такой способный журналист работает в «Сенсации». Нет, я не хочу сказать ничего плохого — но согласитесь…
— А про них если и говорить чего — так только плохое! — В голосе появилась злость. — Как за копейки человека использовать — пожалуйста, а как сложности — ничего не знаем. Володя мне говорит — позвони им, скажи, что мне помощь нужна. Я и позвонила — от завотделом до зама главного дошла. А никто слышать ничего не хочет — говорят со мной как с дурой…
— Может быть, я могу вам помочь? — поинтересовалась участливо. — Вы ведь понимаете, что у нас серьезная газета и соответственно есть серьезные связи…
— Охрана ему нужна — чтоб не убили! — Она произнесла это таким громким шепотом, что у меня даже заложило ухо. — Он там написал чего-то — довольный такой ходил. А позавчера вечером соседка к нам зашла — сказала, ее муж в реанимацию попал, в подъезде избили. Он охранник, сутками работает с выходными, дома сидел, пошел в магазин, а на него прямо посреди бела дня в подъезде и напали. И избили так, что реанимация увезла. А Володя услышал, аж в лице переменился и вышел — мы с соседкой сидели, а он там, оказывается, собирался уже. Она уходит, а он мне и говорит — это со статьей моей связано. И раз Петьку избили до полусмерти, меня вообще убьют. Я ему объясняю, что это хулиганы какие-то, наркоманы, может, или алкаши, из-за денег — кто-то видел, как молодые ребята выходили из подъезда, а у Петьки, когда нашли его, карманы вывернуты.
Думала, может, крыша у него поехала с этой работой. А он меня одеваться тащит — чтоб до метро проводила, при мне не нападут. Сказал, к матери уедет, в Орел — а я чтобы с редакцией связалась и им рассказала, что его убить хотят и ему срочно охрана нужна и вообще. Он уехал, а я им звоню, а они…
Наверное, мне надо было ее утешить — и сообщить ей, что Перепелкина трогать никто не будет, просто потому, что он никому не нужен. Если бы за каждую подобную статью — я имею в виду расследование, а не тот бред непонятного стиля и жанра, который написал Перепелкин, — убивали, то поголовье журналистов в Москве резко сократилось бы, а газеты стали бы беззубыми и пресными.
Болтливого охранника наказали, это да — преподав тем самым урок его напарникам и Перепелкину заодно. Знал бы охранник больше, чем рассказал своему соседу, — его бы не избивали, ему бы нож воткнули в сердце. А так просто наказали — за длинный язык. Зная, что он сделает выводы, как и Перепелкин и все остальные.
Но боюсь, она бы меня не поняла — и ей ни к чему было знать, что я в курсе ситуации, в которую влез ее муж. Так что я повесила трубку, пробормотав ей фальшивые слова утешения и заверяя, что с ее мужем все будет в порядке и мы очень ждем его звонка. И снова закурила, пытаясь обобщить то, что узнала вчера и услышала сегодня — и вообще все, что мне известно про господина Улитина и его смерть.
Теперь я точно знала, что его убили, — иначе бы никто не трогал проболтавшегося охранника. Убили у него в доме при непосредственном участии какой-то девицы, чьи приметы мне уже не сообщат. И еще я точно знала теперь, что Улитин был тесно связан с криминалом — с теми самыми людьми, которые послали быков вырвать пленку из Яшкиной камеры. Теми самыми людьми, о которых говорил Реваз — и которые, как я поняла из его рассказа, одно время к Улитину относились хорошо, как к близкому человеку, а потом стали им недовольны. И именно их отношение выражал Реваз, говоря, что Улитин скользкий тип, не отвечающий за свои слова.
А еще я знала, что из «Нефтабанка» он уходить не хотел — дураку понятно, по какой причине главу государственной, по сути, структуры тормознули сотрудники какого-то спецподразделения, наставив на него стволы и обнаружив в машине кокаин. Не исключено, что я ошибалась — но Хромов мне сказал, что выдавливать Улитина из банка начали примерно 6 сентябре, а история с кокаином произошла в октябре. Видно, сдаваться без борьбы банкир не собирался, на увещевания не реагировал — вот ему и дали понять, что тогда он уйдет по-плохому. И он ушел вскоре — почему-то не обратившись за помощью к бывшему шефу, который мог бы, наверное, что-то сделать. Но Улитин к нему не обратился и от предложенной Хромовым кампании в прессе отказался.
Значит, был еще какой-то искусственно полученный компромат типа кокаина — а то и самый настоящий компромат, огласки которого Улитин не хотел. И вряд ли это было связано с женщинами, как у одного экс-министра, — одно дело глава правового ведомства, застуканный с проститутками в сауне, принадлежащей одной криминальной группировке, и другое дело банкир, которого можно застукать с кем угодно, но это ни о чем не скажет. Значит, то ли в прошлом его что-то было — то ли компромат связан был с его, так сказать, профессиональной деятельностью.
Но нужно ли было тем, кто выдавил-таки Улитина из «Нефтабанка», убивать его почти пять месяцев спустя? Зачем, если он ушел, проиграв сражение, ушел тихо, без публичного скандала? Знал что-то, чего не должен был знать?
И хотя никому ничего не сказал, мертвым он казался безопаснее, чем живым?
Это было возможно — что именно «Нефтабанк» был причастен к его смерти.
Точнее, те люди, которые им руководили и за ним стояли. Но точно так же к ней могли иметь отношение и те криминальные структуры, с которыми Улитин был связан. И даже «Бетта-банк», чья служба безопасности быстренько договорилась с милицией и история о том, что в момент смерти Улитин находился в доме не один, была похоронена. А сам банкир признан скончавшимся от сердечного приступа. Вот это было, конечно, маловероятно — но зато первые две версии вполне реальны.
Я знала уже не так мало — в принципе этого хватило бы для материала.
Интересного, легко читаемого материала — но, увы, полного не фактов, которые бы никто не подтвердил, но слухов и намеков. А я хотела, чтобы у меня получилась суперстатья — в конце концов, под ней моя фамилия будет, а собственный престиж мне дороже желания избавиться поскорее от темы — и значит, мне надо было узнать больше. Хотя бы чуть-чуть побольше. И я уже догадывалась, кто вопреки собственному желанию может сообщить мне хотя бы кое-что, чего я не знаю.
Не хочет — но сообщит. Хотя в отличие от меня об этом пока не догадывается…
Глава 12
— Может быть… Может быть, вы могли бы дать мне адрес, мы бы послали к нему нашего сотрудника с проектом договора? — Я не знала сама, зачем настаиваю, зачем продолжаю этот пустой разговор — возможно, мне просто показалось, что тут что-то не так. Возможно, Перепелкин просто запил, вот и реагируют на мои звонки таким образом в его редакции и дома. Но что-то внутри — предчувствие какое-то — заставляло не вешать трубку. Хотя давно уже было пора. — Признаться, жаль, что такой способный журналист работает в «Сенсации». Нет, я не хочу сказать ничего плохого — но согласитесь…
— А про них если и говорить чего — так только плохое! — В голосе появилась злость. — Как за копейки человека использовать — пожалуйста, а как сложности — ничего не знаем. Володя мне говорит — позвони им, скажи, что мне помощь нужна. Я и позвонила — от завотделом до зама главного дошла. А никто слышать ничего не хочет — говорят со мной как с дурой…
— Может быть, я могу вам помочь? — поинтересовалась участливо. — Вы ведь понимаете, что у нас серьезная газета и соответственно есть серьезные связи…
— Охрана ему нужна — чтоб не убили! — Она произнесла это таким громким шепотом, что у меня даже заложило ухо. — Он там написал чего-то — довольный такой ходил. А позавчера вечером соседка к нам зашла — сказала, ее муж в реанимацию попал, в подъезде избили. Он охранник, сутками работает с выходными, дома сидел, пошел в магазин, а на него прямо посреди бела дня в подъезде и напали. И избили так, что реанимация увезла. А Володя услышал, аж в лице переменился и вышел — мы с соседкой сидели, а он там, оказывается, собирался уже. Она уходит, а он мне и говорит — это со статьей моей связано. И раз Петьку избили до полусмерти, меня вообще убьют. Я ему объясняю, что это хулиганы какие-то, наркоманы, может, или алкаши, из-за денег — кто-то видел, как молодые ребята выходили из подъезда, а у Петьки, когда нашли его, карманы вывернуты.
Думала, может, крыша у него поехала с этой работой. А он меня одеваться тащит — чтоб до метро проводила, при мне не нападут. Сказал, к матери уедет, в Орел — а я чтобы с редакцией связалась и им рассказала, что его убить хотят и ему срочно охрана нужна и вообще. Он уехал, а я им звоню, а они…
Наверное, мне надо было ее утешить — и сообщить ей, что Перепелкина трогать никто не будет, просто потому, что он никому не нужен. Если бы за каждую подобную статью — я имею в виду расследование, а не тот бред непонятного стиля и жанра, который написал Перепелкин, — убивали, то поголовье журналистов в Москве резко сократилось бы, а газеты стали бы беззубыми и пресными.
Болтливого охранника наказали, это да — преподав тем самым урок его напарникам и Перепелкину заодно. Знал бы охранник больше, чем рассказал своему соседу, — его бы не избивали, ему бы нож воткнули в сердце. А так просто наказали — за длинный язык. Зная, что он сделает выводы, как и Перепелкин и все остальные.
Но боюсь, она бы меня не поняла — и ей ни к чему было знать, что я в курсе ситуации, в которую влез ее муж. Так что я повесила трубку, пробормотав ей фальшивые слова утешения и заверяя, что с ее мужем все будет в порядке и мы очень ждем его звонка. И снова закурила, пытаясь обобщить то, что узнала вчера и услышала сегодня — и вообще все, что мне известно про господина Улитина и его смерть.
Теперь я точно знала, что его убили, — иначе бы никто не трогал проболтавшегося охранника. Убили у него в доме при непосредственном участии какой-то девицы, чьи приметы мне уже не сообщат. И еще я точно знала теперь, что Улитин был тесно связан с криминалом — с теми самыми людьми, которые послали быков вырвать пленку из Яшкиной камеры. Теми самыми людьми, о которых говорил Реваз — и которые, как я поняла из его рассказа, одно время к Улитину относились хорошо, как к близкому человеку, а потом стали им недовольны. И именно их отношение выражал Реваз, говоря, что Улитин скользкий тип, не отвечающий за свои слова.
А еще я знала, что из «Нефтабанка» он уходить не хотел — дураку понятно, по какой причине главу государственной, по сути, структуры тормознули сотрудники какого-то спецподразделения, наставив на него стволы и обнаружив в машине кокаин. Не исключено, что я ошибалась — но Хромов мне сказал, что выдавливать Улитина из банка начали примерно 6 сентябре, а история с кокаином произошла в октябре. Видно, сдаваться без борьбы банкир не собирался, на увещевания не реагировал — вот ему и дали понять, что тогда он уйдет по-плохому. И он ушел вскоре — почему-то не обратившись за помощью к бывшему шефу, который мог бы, наверное, что-то сделать. Но Улитин к нему не обратился и от предложенной Хромовым кампании в прессе отказался.
Значит, был еще какой-то искусственно полученный компромат типа кокаина — а то и самый настоящий компромат, огласки которого Улитин не хотел. И вряд ли это было связано с женщинами, как у одного экс-министра, — одно дело глава правового ведомства, застуканный с проститутками в сауне, принадлежащей одной криминальной группировке, и другое дело банкир, которого можно застукать с кем угодно, но это ни о чем не скажет. Значит, то ли в прошлом его что-то было — то ли компромат связан был с его, так сказать, профессиональной деятельностью.
Но нужно ли было тем, кто выдавил-таки Улитина из «Нефтабанка», убивать его почти пять месяцев спустя? Зачем, если он ушел, проиграв сражение, ушел тихо, без публичного скандала? Знал что-то, чего не должен был знать?
И хотя никому ничего не сказал, мертвым он казался безопаснее, чем живым?
Это было возможно — что именно «Нефтабанк» был причастен к его смерти.
Точнее, те люди, которые им руководили и за ним стояли. Но точно так же к ней могли иметь отношение и те криминальные структуры, с которыми Улитин был связан. И даже «Бетта-банк», чья служба безопасности быстренько договорилась с милицией и история о том, что в момент смерти Улитин находился в доме не один, была похоронена. А сам банкир признан скончавшимся от сердечного приступа. Вот это было, конечно, маловероятно — но зато первые две версии вполне реальны.
Я знала уже не так мало — в принципе этого хватило бы для материала.
Интересного, легко читаемого материала — но, увы, полного не фактов, которые бы никто не подтвердил, но слухов и намеков. А я хотела, чтобы у меня получилась суперстатья — в конце концов, под ней моя фамилия будет, а собственный престиж мне дороже желания избавиться поскорее от темы — и значит, мне надо было узнать больше. Хотя бы чуть-чуть побольше. И я уже догадывалась, кто вопреки собственному желанию может сообщить мне хотя бы кое-что, чего я не знаю.
Не хочет — но сообщит. Хотя в отличие от меня об этом пока не догадывается…
Глава 12
Оливковое масло зашипело в сотейнике, распространяя характерный, ни с чем не сравнимый запах. Чувствуя который, я всегда представляю оливковые рощи — которых, надо признать, никогда не видела, и потому в моем представлении они несколько абстрактны. Как, впрочем, и все итальянское.
В Италии я не была и не особо туда хочу, в общем, — но итальянскую кухню обожаю. И в процессе готовки перед глазами встают сцены из виденных когда-то немногочисленных фильмов. Не из Феллини, конечно, с творчеством которого я не слишком знакома, — а, скажем, из «Крестного отца», где Майкл Корлеоне бродит по сицилийским просторам под известную всему миру музыку. Или из других американских картин про итальянскую мафию — причем это даже не сама Италия может быть, а итальянский квартал Нью-Йорка или итальянский ресторан, в котором обедают этакие доны, беседующие между собой на родном языке.
Вот и сейчас я что-то такое представляла, полностью отрешившись от реальности и погрузившись в процесс. И что-то такое видела, кладя в сотейник мелко порезанную луковицу и две дольки чеснока, — а потом, накрыв его крышкой, поставила на огонь кастрюлю с двумя с половиной литрами воды. Все по правилам, согласно которым на сто грамм пасты — макаронных изделий, если по-русски — требуется литр воды. А моя норма — полпачки, то есть двести пятьдесят грамм.
Сотейник шипел, выпуская сквозь три крошечных отверстия в крышке такой знакомый мне аромат, — а я вскрывала банку консервированных помидоров. В идеале неплохо бы иметь свежие — но весной они дороговаты, не для моей зарплаты, в общем. Да и не в Италии мы все же, мясистые крупные помидоры у нас купить сложно, а из тех, что обычно продаются, соус получается до невозможности кислый.
Я уже столько лет готовила пасту, что вполне обходилась без часов — и подняла крышку сотейника как раз вовремя, отметив, что лук и чеснок уже начали желтеть и ждут помидоров, которые я и добавила. Если по правилам, то с помидоров нужно снимать кожицу — но я не настолько привередлива и просто расплющила их давилкой, а затем, щедро посыпав перцем и солью, кинула щепотку базилика и убавила огонь под сотейником. Внезапно отметив, что, совершая доведенные до автоматизма действия, думаю не об Италии вовсе, не о Майкле Корлеоне, бредущем по полям в сопровождении людей с двустволками, а об Улитине.
О котором узнала еще кое-что.
Я вынула из сушилки тарелку с нарисованными на ней спагетти, обильно политыми соусом, и надписью «Pasta» — то есть с тем самым блюдом, которое готовила сейчас. Под Новый год купила в одном дорогом магазине, забредя туда как-то случайно. Черт знает, зачем я туда зашла — но когда осмотрелась, то просто затряслась. Увидев эту тарелку, и еще одну, на которой пицца была нарисована, и огромную миску для пасты на случай приглашения гостей или семейного обеда, и совсем маленькую мисочку для пармезана, знаменитого итальянского сыра, который используют и для пасты, и для лазаньи, и для пиццы, и вообще для кучи блюд. И все это, естественно, купила — плюс салфетки цветов итальянского флага, — оставив в магазине полторы сотни долларов, зато обзаведясь такой концептуальной посудой.
Вода в кастрюле еще не закипела, а соусу надо было порядка двадцати минут, чтобы дойти до нужной кондиции. И я задумчиво таскала приборы и посуду из кухни в гостиную, где обычно ела, расставляя их на низком стеклянном столике. Думая про себя, что странно, как это я раньше не сообразила, что Женька Алещенко мне врал. Или недоговаривал, если мягче.
Чувствовала ведь что-то, когда пыталась впихнуть ему Ули-тина, — и удивилась, что такой профи в экономике не знает ничего интересного про покойного. О котором, когда тот был еще жив, даже не смог написать критическую статью. Чувство-вала — но истолковала сомнения в Женькину пользу, решив, что ему просто неохота связываться с пустой темой, в то время как есть много своих, притом хорошо оплаченных. И ошиблась — в который раз подтвердив, что изначально подхожу к людям правильно, относясь к ним скептически и им не веря. А тут сделала исключение, сказав себе, что все же свой, — и вот купилась.
' Женька не ждал подвоха — он, наверное, забыл уже про наш разговор об Улитине и улыбался мне приветливо, когда я показалась в дверях его кабинета. И продолжал улыбаться, когда я вошла, прикрыв за собой дверь, садясь напротив, вытаскивая сигарету, — и даже пододвинул ко мне пепельницу.
— Я на секунду, Жень, — улыбнулась в ответ, хотя, наверное, менее приветливо. Потому что, если разобраться, он меня подставил. Правда, я не знала еще точно, почему он свернул заказанное главным расследование, — в деньгах было дело или в том, что его запугали те самые «люди», не любившие фотосъемок и благоволившие к борьбе как виду спорта. Но в любом случае он обязан был меня предупредить. Намекнуть хотя бы, что меня могут ждать неприятности. А он промолчал.
Будь он из другой газеты — если можно предположить, что я бы нарушила все неписаные законы и обратилась бы за помощью в другую газету, — это было бы не страшно. Но он работал здесь, и мы знакомы были уже пять лет примерно-а значит, он был обязан намекнуть.
— Тут с людьми одними общалась насчет Улитина, серьезными людьми. Так один уверяет, что Улитин тебе деньги заплатил за то, чтоб ты в его дела не лез.
А другой говорит, что запугали тебя. Вот ты мне скажи — кому верить?
Женька этого не ждал, и на лице по-прежнему была улыбка — становящаяся все более жалкой, неровно сминающаяся, сползающая неуклюже. Как у обиженного злыми детьми циркового клоуна.
— Да говори, говори — свои же люди! — Я подмигнула ему, хотя знала, что лицо мое остается холодным. Потому что никакого понимания и сочувствия я испытывать не хотела, и хотя склонна была к всепрощению, с возрастом особенно склонна, сейчас пыталась внушить себе, что из-за него могла обзавестись массой проблем. А он, вместо того чтобы шепнуть «мины», спокойно пропустил меня на минное поле. — Чего стесняться?
Кажется, он понял наконец, о чем я, осознал отчетливо — и кажется, еще осознал, что, поведи он себя не правильно сейчас, скажи мне, что все это ерунда, пошли меня подальше, это кончится для него еще хуже. Потому что я здесь старожил, и авторитет у меня повыше, чем у него, и — особенно если ему известно о моей некогда имевшей место связи с шефом, что, наверное, известно всем, такие легенды из уст в уста передаются — понимает, что, обратись я к главному, он поверит мне, а не ему. Тем более если вспомнить, что первый зам главного — моя, можно сказать, подруга, а просто зам — бывший начальник и любовник.
Я не собиралась ни к кому идти, не мое это — но он этого не знал. И потому сейчас нервно поправлял волосы и прокашливался, стараясь не смотреть мне в глаза.
— Так кому верить, Жень? — К нему могли войти, а я, как опытный следователь, не хотела, чтобы он вышел из той кондиции, в которую я его привела. — Не стесняйся — я слушаю…
— Деньги предлагали — но так, не по-настояцему. — Женька решился наконец, глубоко вдохнув и с силой выдохнув воздух. — Узнали, что я копаю, — я там кое-что про прошлое его нарыл, немного совсем, ничего особенного, вот, видно, и узнали, что я им интересуюсь. А потом я информацию начал собирать по разным людям — те, кто главному тему подкинул, ни хера вообще не дали, никаких фактов, только сказали, что химичит, бабки на Запад качает и все такое. Ну это про всех сказать м9жно — доказательства нужны, а их и не предоставили. Вот свои источники пришлось задействовать…
Женька поднял наконец на меня глаза — но тут же опустил. Вытаскивая из лежавшей на столе пачки «Парламента» сигарету и сильно затягиваясь.
— Мне Сережа когда сказал, что ему про улитинские дела материал нужен, я сразу понял, откуда ветер дует. Те, кто к теме, давно ждали, что его снимут, — Хромова сняли, а этот сидит и сидит, будто непотопляемый. А тут главный со своим заданием — я и понял, что хотят компру найти, а не могут. Слухи ходили, что ему миром уйти предлагали, а он не захотел, крутым себя чувствовал. И тут Сережа — сказали, что Улитин весь в дерьме, найди, напиши. Я и начал…
Алещенко случайно выдохнул дым мне в лицо, и я встала, подойдя к окну, оказываясь у него за спиной. И, приоткрыв створку, так и осталась там стоять — думая, что, может, так ему будет проще, когда он меня не видит. И мне так будет проще — потому что ненавижу, когда кто-то курит рядом со мной.
— Я там закинул кое-кому оттуда, откуда он приехал, — есть там человек, за экономику отвечает в местной газете. И по другим каналам рыть начал — накопал кой-чего по мелочам. Что никакого высшего образования у него не было, диплом он купил или ему сделали — это человек подтвердил, который учился на том факультете, который Улитин якобы заканчивал, и на том курсе, который в тот год выпускался, каким у Улитина диплом подписан. Что срок у него был условный — еще до армии сам у себя мотоцикл угнал. Купил, застраховал, а когда до конца страховки пара месяцев оставалась, он его скинул кому-то из соседнего города и заявил, что украли. Дурь, короче. Получил условно год — прям перед армией. Но это не афишировали — вроде родители хлопотали, упросили, чтоб дали ему в армию пойти, так втихую все прошло, хотя документы у меня есть…
Я присвистнула — молодой реформатор Хромов, оказывается, был весьма неразборчив в выборе помощников. А значит, подвергал себя риску быть скомпрометированным через них — хотя сам везде кричал, что он чист.
— А из армии Улитин пришел, работал учителем физкультуры в школе, в институт поступал, а не вышло. В бизнес лез по мелочам, палатки, то-се, с братвой местной был завязан, без братвы какие палатки? Потом поднялся немного, бензоколонкой рулил — видать, там и стал специалистом в нефтяном бизнесе, то-то его Хромов в замдиректора топливной компании пихнул. — Женька криво усмехнулся, хотя шутка прозвучала невесело. — А Хромов, между прочим, ту самую компанию тогда и возглавлял. До того как мэром стать. Не знаю уж, как они с Улитиным сошлись, — по одной версии тот у его сына в школе был учителем физкультуры. А там кто знает — фактов нет. В девяностом Хромов предвыборный штаб создал, и как-то Улитин туда затесался, — а когда на следующий год тот мэром стал, Улитина в замы. топливной и посадили. А потом и на банк. А потом и в Москву…
— Так тебя вычислили потому, что тот, кто тебе информацию добывал, тебя заложил? — произнесла, когда пауза затянулась, словно Алещенко хотел закончить на этом разговор. — Или…
— Да нет, там все чисто — я его спросил еще, не будет ли проблем, а он сказал, что нет. Я так понял, на родине Улитина не слишком жаловали после отъезда в Москву. — Женька приподнял трубку зазвонившего телефона, давая отбой, и, не опуская ее на рычаг, положил рядом. — По слухам, там даже конфликт вышел серьезный — он, уезжая, на банк свой близкого человека посадил, хотел его контролировать на тот случай, если возвращаться придется обратно из Москвы. Да и вообще — плохо, что ль, карманный банк иметь, который деньги вложит куда скажешь, если сам не рискуешь? А тот, по слухам, в кресле пригрелся и артачиться начал, самостоятельность проявлять — якобы за это его и застрелили год назад. В январе или феврале 97-го, так, кажется. По слухам, Улитин его и заказал — а на банк другой его человек сел. Парень-то мой пытался кое-какие документы банковские накопать — а не вышло. Кстати, может, и засветился там — и на меня кивнул, как прижали. Мог, точно мог — а я и не допер…
— И что еще интересного? — перебила, чувствуя, что Женька сейчас вот-вот начнет сокрушаться по поводу того, что не разбирается в людях. — Что ты узнал-то еще?
— А больше ничего… — Алещенко развел руками, поворачиваясь ко мне — словно хотел, чтобы я увидела этот жест и поверила, что он говорит правду. — Была информация, что он через «Нефтабанк» в оффшор деньги качает себе, что недвижимость у него во Франции есть. Ну так этим куча-народа занимается — и поди найди чего, его же банк, значит, все по-умному. Тут такие схемы есть, что даже документы получи — ничего не докажешь, а схем таких — как дерьма на пастбище. А тут звонок мне в редакцию — голос вежливый, вроде взрослый, солидный человек. Вы одним делом интересуетесь, хочу вам кое-какие бумаги передать, разговор не телефонный. Знаешь же, как бывает…
Я кивнула — мне это очень хорошо было знакомо. Когда кто-то звонит по твоему редакционному телефону — а то и домой, и так случалось, пока мне номер не поменяли — и, не представляясь, говорит, что надо встретиться, поскольку есть материал, который может тебя заинтересовать. И встречаешься, и получаешь в большинстве случаев туфту — непроверенную и бездоказательную информацию, за которой стоит куча эмоций и желания утопить зарвавшегося начальника, обнаглевшего конкурента, а то и родственника. Но в десяти случаях из ста материал заслуживает внимания. А в одном случае из этих самых ста — настоящий хит, готовая почти сенсация, которую надо только проверить и огранить.
Хотя случалось не раз — и со мной, и с другими, — что сенсация оказывалась хитроумно продуманным сливом, компроматом в смысле. Мне так на одного деятеля политического дали информацию — насчет того, сколько у него денег и имущества здесь и за границей. Даже копии банковских документов были — из западных банков, естественно, — и бумаги на покупку виллы на Лазурном берегу чуть не за пять миллионов баксов. Спасла меня собственная подозрительность, выработавшаяся за долгие годы, — и я не поверила, что все это правда. Вот просто не поверила, и все. И уже потом увидела материал в другой газете — и помню, какой был скандал и как газета оправдывалась и извинялась.
Слишком вкусная приманка — и неудивительно, что некоторые журналисты на такое ловятся. И потом оправдывайся, почему напечатал такое дерьмо, объясняй, что ужасно достоверным оно выглядело. Воткнут ведь не тому, кто принес компромат, — газете воткнут, а хваливший тебя еще вчера главный, восхищавшийся этой самой статьей, воткнет тебе. И будешь висеть под страхом увольнения с волчьим билетом — того, кто серьезно прокололся, в другое издание, особенно солидное, могут не взять. Но тем не менее большинство сенсаций именно так и делается — за счет добровольных, так сказать, информаторов, снабжающих журналистов материалами по каким-то своим соображениям.
— А он мне еще говорит — я вообще-то тут недалеко от вашей редакции, — продолжил Женька. — Заходить к вам по понятным причинам не буду — давайте мы с вами в скверике встретимся, вам пешком тут пять минут. Воздухом подышите, перерыв сделаете в работе — и, надеюсь, заинтересуетесь тем, что вам хочу предложить. Я и пошел. Потом подумал, что этот не один был, с охраной — сначала проверили, один ли я пришел, а потом этому знак дали, что можно подходить. Это я к тому, что он не сразу появился — я минут десять там прогуливался. А потом мужик подходит, за сорок так прилично, интеллигентный, в костюме хорошем, при галстуке. Предложил в ресторан пойти пообедать, а я отказался. Погуляем, говорю, лучше, погода хорошая. А он давай моими статьями восхищаться — видно, что газету регулярно читает или подготовился специально…
В дверь стукнули, и Женька замолчал — и, увидев того, кто хотел войти, молча махнул рукой. Таким нехарактерным для него, обычно мягкого и корректного, жестом.
— Повосхищался — и к делу. До меня, говорит, дошло, что вы собираете компрометирующий материал на Андрея Улитина, — и у меня к вам есть предложение.
Я не являюсь поклонником господина Улитина — но не хочу, чтобы вы компрометировали структуру, им возглавляемую, поскольку структура государственная, а не частная. Вам, говорит, наверное, интересно, кто я, — могу сказать, что я и те, кого я представляю, тесно связаны деловыми отношениями с «Неф-табанком» и не заинтересованы в том, чтобы его имиджу был нанесен ущерб.
Я, говорит, вас не прошу просто оставить эту тему — но кое-что хочу предложить взамен. У меня есть материал по поводу одного крупного банка и того, чем он занимается, — и мне папку протягивает. Я листнул, а там просто фантастика — такое досье, что мне и не снилось. Компромат на руководство, и некоторые операции детально раскрыты, и состояние дел в банке, который в первую пятерку входит, а сам, оказывается, на ладан дышит. Все проверять, конечно, надо, но куча документов и вообще отпад. То, что я на Улитина накопал, и рядом не стояло — просто слезы. А этот мне — папка ваша при условии, что вы оставляете в покое «Нефтабанк» и господина Улитина. И также мы понимаем, что вы не по собственной инициативе это делаете, вам это поручили или заказали, — и потому готовы заплатить, чтобы вы не понесли финансовых потерь. Пять тысяч долларов вас устроят?..
Я качнула головой: пять тысяч долларов за такое — это очень неплохо. Не знаю, конечно, сколько Женьке платят за заказухи, которыми он балуется, как и многие другие, — но вряд ли больше.
— А я ему говорю — надо подумать. — Алещенко выда-вил из себя смешок. — Не поверил, что он не от Улитина, прикинул — раз такое предлагают, значит, грязи на Улитине много и найти ее можно. Ну и мысль была: потяну — больше дадут. Может ведь, и не найду фактуры на него — так хоть заработаю. Этот мне мобильный оставил, а я не звоню — а сам все рою. И ничего — прикрыто все у господина банкира. Я тогда и решил — все, надо бабки снимать, как до десятки поднимут, соглашусь. И давай вообще всех озадачивать насчет «Нефтабанка» — считай в открытую. И через пару недель опять звонок. Нет, говорю, не надумал пока — а сам жду, что он мне встречу предложит и скажет, что готовы больше отдать. А этот — жаль, но вы еще подумайте. Вот, думаю, тупой гад — не понимает, что ль, о чем речь? А через пару дней я утром из дома вышел, за питанием детским съездил на молочную кухню — дочке еще года не было, ну вот и приходилось, не из жадности, просто ела это хорошо. Лето, жарко, жена с ней гулять собралась, я коляску вытащить помог — а потом они в парк пошли, у нас там рядом, а я постоял, рукой им помахал, посмотрел, как они уходят…
На Женькином лице, повернувшемся ко мне в профиль, появилось странное выражение — какое-то необычайно мягкое и беззащитное. Совсем не мужское. И было бы у меня настроение пофилософствовать — я бы задумалась над тем, какое влияние оказывает семья на мужчину, и в который раз пришла бы к выводу, что наличие семьи для человека совсем не полезно.
Это моя давняя точка зрения — совсем не устраивающая мою маму, которая не в состоянии понять, как работа может заменить собой все традиционные ценности типа брака и рождения ребенка. В моем случае — усыновления или удочерения. Но я давно так для себя решила — что это лишнее. И Женька подтвердил мое мнение. Заставив меня вдобавок задуматься о том, что лично я не хотела бы видеть рядом мужчину, так беззащитно улыбающегося при воспоминании обо мне, и условного, черт знает откуда взявшегося у меня ребенка. Нежности лично я предпочитаю силу — а возвышенной любви плотское желание.
В Италии я не была и не особо туда хочу, в общем, — но итальянскую кухню обожаю. И в процессе готовки перед глазами встают сцены из виденных когда-то немногочисленных фильмов. Не из Феллини, конечно, с творчеством которого я не слишком знакома, — а, скажем, из «Крестного отца», где Майкл Корлеоне бродит по сицилийским просторам под известную всему миру музыку. Или из других американских картин про итальянскую мафию — причем это даже не сама Италия может быть, а итальянский квартал Нью-Йорка или итальянский ресторан, в котором обедают этакие доны, беседующие между собой на родном языке.
Вот и сейчас я что-то такое представляла, полностью отрешившись от реальности и погрузившись в процесс. И что-то такое видела, кладя в сотейник мелко порезанную луковицу и две дольки чеснока, — а потом, накрыв его крышкой, поставила на огонь кастрюлю с двумя с половиной литрами воды. Все по правилам, согласно которым на сто грамм пасты — макаронных изделий, если по-русски — требуется литр воды. А моя норма — полпачки, то есть двести пятьдесят грамм.
Сотейник шипел, выпуская сквозь три крошечных отверстия в крышке такой знакомый мне аромат, — а я вскрывала банку консервированных помидоров. В идеале неплохо бы иметь свежие — но весной они дороговаты, не для моей зарплаты, в общем. Да и не в Италии мы все же, мясистые крупные помидоры у нас купить сложно, а из тех, что обычно продаются, соус получается до невозможности кислый.
Я уже столько лет готовила пасту, что вполне обходилась без часов — и подняла крышку сотейника как раз вовремя, отметив, что лук и чеснок уже начали желтеть и ждут помидоров, которые я и добавила. Если по правилам, то с помидоров нужно снимать кожицу — но я не настолько привередлива и просто расплющила их давилкой, а затем, щедро посыпав перцем и солью, кинула щепотку базилика и убавила огонь под сотейником. Внезапно отметив, что, совершая доведенные до автоматизма действия, думаю не об Италии вовсе, не о Майкле Корлеоне, бредущем по полям в сопровождении людей с двустволками, а об Улитине.
О котором узнала еще кое-что.
Я вынула из сушилки тарелку с нарисованными на ней спагетти, обильно политыми соусом, и надписью «Pasta» — то есть с тем самым блюдом, которое готовила сейчас. Под Новый год купила в одном дорогом магазине, забредя туда как-то случайно. Черт знает, зачем я туда зашла — но когда осмотрелась, то просто затряслась. Увидев эту тарелку, и еще одну, на которой пицца была нарисована, и огромную миску для пасты на случай приглашения гостей или семейного обеда, и совсем маленькую мисочку для пармезана, знаменитого итальянского сыра, который используют и для пасты, и для лазаньи, и для пиццы, и вообще для кучи блюд. И все это, естественно, купила — плюс салфетки цветов итальянского флага, — оставив в магазине полторы сотни долларов, зато обзаведясь такой концептуальной посудой.
Вода в кастрюле еще не закипела, а соусу надо было порядка двадцати минут, чтобы дойти до нужной кондиции. И я задумчиво таскала приборы и посуду из кухни в гостиную, где обычно ела, расставляя их на низком стеклянном столике. Думая про себя, что странно, как это я раньше не сообразила, что Женька Алещенко мне врал. Или недоговаривал, если мягче.
Чувствовала ведь что-то, когда пыталась впихнуть ему Ули-тина, — и удивилась, что такой профи в экономике не знает ничего интересного про покойного. О котором, когда тот был еще жив, даже не смог написать критическую статью. Чувство-вала — но истолковала сомнения в Женькину пользу, решив, что ему просто неохота связываться с пустой темой, в то время как есть много своих, притом хорошо оплаченных. И ошиблась — в который раз подтвердив, что изначально подхожу к людям правильно, относясь к ним скептически и им не веря. А тут сделала исключение, сказав себе, что все же свой, — и вот купилась.
' Женька не ждал подвоха — он, наверное, забыл уже про наш разговор об Улитине и улыбался мне приветливо, когда я показалась в дверях его кабинета. И продолжал улыбаться, когда я вошла, прикрыв за собой дверь, садясь напротив, вытаскивая сигарету, — и даже пододвинул ко мне пепельницу.
— Я на секунду, Жень, — улыбнулась в ответ, хотя, наверное, менее приветливо. Потому что, если разобраться, он меня подставил. Правда, я не знала еще точно, почему он свернул заказанное главным расследование, — в деньгах было дело или в том, что его запугали те самые «люди», не любившие фотосъемок и благоволившие к борьбе как виду спорта. Но в любом случае он обязан был меня предупредить. Намекнуть хотя бы, что меня могут ждать неприятности. А он промолчал.
Будь он из другой газеты — если можно предположить, что я бы нарушила все неписаные законы и обратилась бы за помощью в другую газету, — это было бы не страшно. Но он работал здесь, и мы знакомы были уже пять лет примерно-а значит, он был обязан намекнуть.
— Тут с людьми одними общалась насчет Улитина, серьезными людьми. Так один уверяет, что Улитин тебе деньги заплатил за то, чтоб ты в его дела не лез.
А другой говорит, что запугали тебя. Вот ты мне скажи — кому верить?
Женька этого не ждал, и на лице по-прежнему была улыбка — становящаяся все более жалкой, неровно сминающаяся, сползающая неуклюже. Как у обиженного злыми детьми циркового клоуна.
— Да говори, говори — свои же люди! — Я подмигнула ему, хотя знала, что лицо мое остается холодным. Потому что никакого понимания и сочувствия я испытывать не хотела, и хотя склонна была к всепрощению, с возрастом особенно склонна, сейчас пыталась внушить себе, что из-за него могла обзавестись массой проблем. А он, вместо того чтобы шепнуть «мины», спокойно пропустил меня на минное поле. — Чего стесняться?
Кажется, он понял наконец, о чем я, осознал отчетливо — и кажется, еще осознал, что, поведи он себя не правильно сейчас, скажи мне, что все это ерунда, пошли меня подальше, это кончится для него еще хуже. Потому что я здесь старожил, и авторитет у меня повыше, чем у него, и — особенно если ему известно о моей некогда имевшей место связи с шефом, что, наверное, известно всем, такие легенды из уст в уста передаются — понимает, что, обратись я к главному, он поверит мне, а не ему. Тем более если вспомнить, что первый зам главного — моя, можно сказать, подруга, а просто зам — бывший начальник и любовник.
Я не собиралась ни к кому идти, не мое это — но он этого не знал. И потому сейчас нервно поправлял волосы и прокашливался, стараясь не смотреть мне в глаза.
— Так кому верить, Жень? — К нему могли войти, а я, как опытный следователь, не хотела, чтобы он вышел из той кондиции, в которую я его привела. — Не стесняйся — я слушаю…
— Деньги предлагали — но так, не по-настояцему. — Женька решился наконец, глубоко вдохнув и с силой выдохнув воздух. — Узнали, что я копаю, — я там кое-что про прошлое его нарыл, немного совсем, ничего особенного, вот, видно, и узнали, что я им интересуюсь. А потом я информацию начал собирать по разным людям — те, кто главному тему подкинул, ни хера вообще не дали, никаких фактов, только сказали, что химичит, бабки на Запад качает и все такое. Ну это про всех сказать м9жно — доказательства нужны, а их и не предоставили. Вот свои источники пришлось задействовать…
Женька поднял наконец на меня глаза — но тут же опустил. Вытаскивая из лежавшей на столе пачки «Парламента» сигарету и сильно затягиваясь.
— Мне Сережа когда сказал, что ему про улитинские дела материал нужен, я сразу понял, откуда ветер дует. Те, кто к теме, давно ждали, что его снимут, — Хромова сняли, а этот сидит и сидит, будто непотопляемый. А тут главный со своим заданием — я и понял, что хотят компру найти, а не могут. Слухи ходили, что ему миром уйти предлагали, а он не захотел, крутым себя чувствовал. И тут Сережа — сказали, что Улитин весь в дерьме, найди, напиши. Я и начал…
Алещенко случайно выдохнул дым мне в лицо, и я встала, подойдя к окну, оказываясь у него за спиной. И, приоткрыв створку, так и осталась там стоять — думая, что, может, так ему будет проще, когда он меня не видит. И мне так будет проще — потому что ненавижу, когда кто-то курит рядом со мной.
— Я там закинул кое-кому оттуда, откуда он приехал, — есть там человек, за экономику отвечает в местной газете. И по другим каналам рыть начал — накопал кой-чего по мелочам. Что никакого высшего образования у него не было, диплом он купил или ему сделали — это человек подтвердил, который учился на том факультете, который Улитин якобы заканчивал, и на том курсе, который в тот год выпускался, каким у Улитина диплом подписан. Что срок у него был условный — еще до армии сам у себя мотоцикл угнал. Купил, застраховал, а когда до конца страховки пара месяцев оставалась, он его скинул кому-то из соседнего города и заявил, что украли. Дурь, короче. Получил условно год — прям перед армией. Но это не афишировали — вроде родители хлопотали, упросили, чтоб дали ему в армию пойти, так втихую все прошло, хотя документы у меня есть…
Я присвистнула — молодой реформатор Хромов, оказывается, был весьма неразборчив в выборе помощников. А значит, подвергал себя риску быть скомпрометированным через них — хотя сам везде кричал, что он чист.
— А из армии Улитин пришел, работал учителем физкультуры в школе, в институт поступал, а не вышло. В бизнес лез по мелочам, палатки, то-се, с братвой местной был завязан, без братвы какие палатки? Потом поднялся немного, бензоколонкой рулил — видать, там и стал специалистом в нефтяном бизнесе, то-то его Хромов в замдиректора топливной компании пихнул. — Женька криво усмехнулся, хотя шутка прозвучала невесело. — А Хромов, между прочим, ту самую компанию тогда и возглавлял. До того как мэром стать. Не знаю уж, как они с Улитиным сошлись, — по одной версии тот у его сына в школе был учителем физкультуры. А там кто знает — фактов нет. В девяностом Хромов предвыборный штаб создал, и как-то Улитин туда затесался, — а когда на следующий год тот мэром стал, Улитина в замы. топливной и посадили. А потом и на банк. А потом и в Москву…
— Так тебя вычислили потому, что тот, кто тебе информацию добывал, тебя заложил? — произнесла, когда пауза затянулась, словно Алещенко хотел закончить на этом разговор. — Или…
— Да нет, там все чисто — я его спросил еще, не будет ли проблем, а он сказал, что нет. Я так понял, на родине Улитина не слишком жаловали после отъезда в Москву. — Женька приподнял трубку зазвонившего телефона, давая отбой, и, не опуская ее на рычаг, положил рядом. — По слухам, там даже конфликт вышел серьезный — он, уезжая, на банк свой близкого человека посадил, хотел его контролировать на тот случай, если возвращаться придется обратно из Москвы. Да и вообще — плохо, что ль, карманный банк иметь, который деньги вложит куда скажешь, если сам не рискуешь? А тот, по слухам, в кресле пригрелся и артачиться начал, самостоятельность проявлять — якобы за это его и застрелили год назад. В январе или феврале 97-го, так, кажется. По слухам, Улитин его и заказал — а на банк другой его человек сел. Парень-то мой пытался кое-какие документы банковские накопать — а не вышло. Кстати, может, и засветился там — и на меня кивнул, как прижали. Мог, точно мог — а я и не допер…
— И что еще интересного? — перебила, чувствуя, что Женька сейчас вот-вот начнет сокрушаться по поводу того, что не разбирается в людях. — Что ты узнал-то еще?
— А больше ничего… — Алещенко развел руками, поворачиваясь ко мне — словно хотел, чтобы я увидела этот жест и поверила, что он говорит правду. — Была информация, что он через «Нефтабанк» в оффшор деньги качает себе, что недвижимость у него во Франции есть. Ну так этим куча-народа занимается — и поди найди чего, его же банк, значит, все по-умному. Тут такие схемы есть, что даже документы получи — ничего не докажешь, а схем таких — как дерьма на пастбище. А тут звонок мне в редакцию — голос вежливый, вроде взрослый, солидный человек. Вы одним делом интересуетесь, хочу вам кое-какие бумаги передать, разговор не телефонный. Знаешь же, как бывает…
Я кивнула — мне это очень хорошо было знакомо. Когда кто-то звонит по твоему редакционному телефону — а то и домой, и так случалось, пока мне номер не поменяли — и, не представляясь, говорит, что надо встретиться, поскольку есть материал, который может тебя заинтересовать. И встречаешься, и получаешь в большинстве случаев туфту — непроверенную и бездоказательную информацию, за которой стоит куча эмоций и желания утопить зарвавшегося начальника, обнаглевшего конкурента, а то и родственника. Но в десяти случаях из ста материал заслуживает внимания. А в одном случае из этих самых ста — настоящий хит, готовая почти сенсация, которую надо только проверить и огранить.
Хотя случалось не раз — и со мной, и с другими, — что сенсация оказывалась хитроумно продуманным сливом, компроматом в смысле. Мне так на одного деятеля политического дали информацию — насчет того, сколько у него денег и имущества здесь и за границей. Даже копии банковских документов были — из западных банков, естественно, — и бумаги на покупку виллы на Лазурном берегу чуть не за пять миллионов баксов. Спасла меня собственная подозрительность, выработавшаяся за долгие годы, — и я не поверила, что все это правда. Вот просто не поверила, и все. И уже потом увидела материал в другой газете — и помню, какой был скандал и как газета оправдывалась и извинялась.
Слишком вкусная приманка — и неудивительно, что некоторые журналисты на такое ловятся. И потом оправдывайся, почему напечатал такое дерьмо, объясняй, что ужасно достоверным оно выглядело. Воткнут ведь не тому, кто принес компромат, — газете воткнут, а хваливший тебя еще вчера главный, восхищавшийся этой самой статьей, воткнет тебе. И будешь висеть под страхом увольнения с волчьим билетом — того, кто серьезно прокололся, в другое издание, особенно солидное, могут не взять. Но тем не менее большинство сенсаций именно так и делается — за счет добровольных, так сказать, информаторов, снабжающих журналистов материалами по каким-то своим соображениям.
— А он мне еще говорит — я вообще-то тут недалеко от вашей редакции, — продолжил Женька. — Заходить к вам по понятным причинам не буду — давайте мы с вами в скверике встретимся, вам пешком тут пять минут. Воздухом подышите, перерыв сделаете в работе — и, надеюсь, заинтересуетесь тем, что вам хочу предложить. Я и пошел. Потом подумал, что этот не один был, с охраной — сначала проверили, один ли я пришел, а потом этому знак дали, что можно подходить. Это я к тому, что он не сразу появился — я минут десять там прогуливался. А потом мужик подходит, за сорок так прилично, интеллигентный, в костюме хорошем, при галстуке. Предложил в ресторан пойти пообедать, а я отказался. Погуляем, говорю, лучше, погода хорошая. А он давай моими статьями восхищаться — видно, что газету регулярно читает или подготовился специально…
В дверь стукнули, и Женька замолчал — и, увидев того, кто хотел войти, молча махнул рукой. Таким нехарактерным для него, обычно мягкого и корректного, жестом.
— Повосхищался — и к делу. До меня, говорит, дошло, что вы собираете компрометирующий материал на Андрея Улитина, — и у меня к вам есть предложение.
Я не являюсь поклонником господина Улитина — но не хочу, чтобы вы компрометировали структуру, им возглавляемую, поскольку структура государственная, а не частная. Вам, говорит, наверное, интересно, кто я, — могу сказать, что я и те, кого я представляю, тесно связаны деловыми отношениями с «Неф-табанком» и не заинтересованы в том, чтобы его имиджу был нанесен ущерб.
Я, говорит, вас не прошу просто оставить эту тему — но кое-что хочу предложить взамен. У меня есть материал по поводу одного крупного банка и того, чем он занимается, — и мне папку протягивает. Я листнул, а там просто фантастика — такое досье, что мне и не снилось. Компромат на руководство, и некоторые операции детально раскрыты, и состояние дел в банке, который в первую пятерку входит, а сам, оказывается, на ладан дышит. Все проверять, конечно, надо, но куча документов и вообще отпад. То, что я на Улитина накопал, и рядом не стояло — просто слезы. А этот мне — папка ваша при условии, что вы оставляете в покое «Нефтабанк» и господина Улитина. И также мы понимаем, что вы не по собственной инициативе это делаете, вам это поручили или заказали, — и потому готовы заплатить, чтобы вы не понесли финансовых потерь. Пять тысяч долларов вас устроят?..
Я качнула головой: пять тысяч долларов за такое — это очень неплохо. Не знаю, конечно, сколько Женьке платят за заказухи, которыми он балуется, как и многие другие, — но вряд ли больше.
— А я ему говорю — надо подумать. — Алещенко выда-вил из себя смешок. — Не поверил, что он не от Улитина, прикинул — раз такое предлагают, значит, грязи на Улитине много и найти ее можно. Ну и мысль была: потяну — больше дадут. Может ведь, и не найду фактуры на него — так хоть заработаю. Этот мне мобильный оставил, а я не звоню — а сам все рою. И ничего — прикрыто все у господина банкира. Я тогда и решил — все, надо бабки снимать, как до десятки поднимут, соглашусь. И давай вообще всех озадачивать насчет «Нефтабанка» — считай в открытую. И через пару недель опять звонок. Нет, говорю, не надумал пока — а сам жду, что он мне встречу предложит и скажет, что готовы больше отдать. А этот — жаль, но вы еще подумайте. Вот, думаю, тупой гад — не понимает, что ль, о чем речь? А через пару дней я утром из дома вышел, за питанием детским съездил на молочную кухню — дочке еще года не было, ну вот и приходилось, не из жадности, просто ела это хорошо. Лето, жарко, жена с ней гулять собралась, я коляску вытащить помог — а потом они в парк пошли, у нас там рядом, а я постоял, рукой им помахал, посмотрел, как они уходят…
На Женькином лице, повернувшемся ко мне в профиль, появилось странное выражение — какое-то необычайно мягкое и беззащитное. Совсем не мужское. И было бы у меня настроение пофилософствовать — я бы задумалась над тем, какое влияние оказывает семья на мужчину, и в который раз пришла бы к выводу, что наличие семьи для человека совсем не полезно.
Это моя давняя точка зрения — совсем не устраивающая мою маму, которая не в состоянии понять, как работа может заменить собой все традиционные ценности типа брака и рождения ребенка. В моем случае — усыновления или удочерения. Но я давно так для себя решила — что это лишнее. И Женька подтвердил мое мнение. Заставив меня вдобавок задуматься о том, что лично я не хотела бы видеть рядом мужчину, так беззащитно улыбающегося при воспоминании обо мне, и условного, черт знает откуда взявшегося у меня ребенка. Нежности лично я предпочитаю силу — а возвышенной любви плотское желание.