Страница:
– Зрачки еще видно? – спросил Джордж – Только не врите.
– И что теперь делать? – спросил я Назима.
– Юлить и изворачиваться.
Тут у Назима запел мобильник, от неожиданности Джордж вздрогнул и часто-часто заморгал. Назим глянул на дисплей, рассмеялся, цокнул языком и перевел взгляд на меня:
– Буду хитрить, выпутываться, темнить. Возможно, придется пригласить кое-кого на обед.
– Да… – задумался я. – Наверное, очень важно обеспечить поддержку местного совета.
Назим опять рассмеялся:
– Совета, дружище? С советом проблем не будет.
– Но ведь они колебались, давать разрешение на строительство или нет. Надзор за городскими постройками и все такое, разве не так?
– Они колебались только для вида. Если не начнется ад кромешный, совет против нас не пойдет. Университет и есть город. Мы – самые крупные работодатели. И самые крупные землевладельцы. Расходы нашего персонала и деньги, которые студенты здесь тратят, для совета вопрос жизни и смерти. Совет ни за что не станет к нам подкапываться по собственной инициативе. Они не меньше нашего хотят, чтобы реноме университета не пострадало. Если студенты перестанут приезжать, то… нельзя сказать, что городу совсем хана, но он получит тяжелую кровоточащую рану и будет брошен в подземелье, затопленное канализационными стоками. Я понятно выражаюсь?
– Да-да, конечно. Реноме. Еще бы.
– Ты все верно понял, Пэл. Тебе не надо разжевывать – в этом твоя сила. Уважаю. Нет, правда, я всегда тебя уважал. Образование стало бизнесом. В этом и состоит динамика. Все думают, что образование – это священная идея получения знаний, недосягаемые горние академические выси… Пусть думают. Через пять лет они будут читать лекции о делении клеток в подземном переходе, а в их бывшем университете откроют гигантский супермаркет. Не мы это затеяли. Нынче студентам приходится платить, и они не хотят выбрасывать деньги на ветер. Заметь: все начинается с денег, поэтому неизбежно ими и кончается. История со скелетами всего лишь мелкая неприятность, мы ее переживем. Время на нашей стороне. Ты же слышал, что говорил Энди Уорхол, дружище? Каждому человеку выпадает в жизни хотя бы пятнадцать минут славы.
– Да.
– Наши пятнадцать минут уже наполовину прошли. В наши дни интерес общественности к чему бы то ни было не держится дольше четверти часа. Если получится потянуть время, сенсация падет жертвой всеобщей апатии. Самое главное, не говорить больше ни одного лишнего слова, хорошо?
– Хорошо.
– Ч-черт, голова… – простонал Джордж.
Не успел я вернуться в кабинет и включить компьютер (1224 непрочитанных сообщения), как в дверь постучал помощник библиотекаря и сообщил, что прибыли люди с телевидения и желают взять у меня интервью. Приехав без приглашения, они явно намеревались застать меня врасплох. Я только усмехнулся про себя – последние восемь-девять лет меня всегда и все застает врасплох. Сославшись на занятость, я попросил направить телевизионщиков к Назиму в отдел маркетинга. На несколько секунд покой был восстановлен, но тут я заметил, что меня видно в окно с улицы, и снова занервничал. А что, если я уже попал в камеру? Снимок человека, сидящего за компьютером, можно снабдить любым комментарием. «Пэл Далтон на работе. Уничтожает улики? Нам не дано знать». Чем плохо? Я подошел к окну опустить жалюзи, но недавно проклюнувшаяся мудрость подсказала, что задернутые жалюзи только усилят атмосферу укрывательства и загадочности. Тогда я решил оставить жалюзи открытыми и спрятаться под столом. Я просидел под столом до самого обеда и даже нашел на полу монету в 50 пенсов.
– О чем важнее всего помнить, проживая в нынешней Британии?
– Что еда вкуснее, если готовить из замороженных продуктов, – откликнулся Ру.
– Никак, ты опять в газеты попал, – заметила Трейси.
Ру, смежив веки, процитировал по памяти:
– «Вести о найденных телах облетели город ударными волнами…»
– Фу. «Ударные волны»? Обычно говорят в единственном числе – ударная волна. Коверкают язык, постыдились бы. Могу поспорить, что они ждут не дождутся, когда «возросшая озабоченность» заставит полицию «принять меры».
Трейси придвинулась к Ру:
– Похоже, обвиняемый намерен строить свою защиту на неумении обвинения пользоваться словами.
– Не неумение, а лень. Они… вы что, смеетесь надо мной?
– Продолжаем… – сказал Ру. – «Эти новости становятся оружием в руках тех, кто подозревает, что в университете происходят совершенно недопустимые вещи. Несмотря на усилившийся нажим…»
– Фу.
– «…мистер Далтон, менеджер учебного центра, который осуществляет оперативный контроль над проектом, не сдается».
– Фу.
– «Он сообщил „Новостям“, что университет не собирается рассматривать призывы к проведению экспертизы строительной площадки, которая находится прямо под окнами его кабинета».
– Господи, пощади. Эти зануды уже несколько недель достают меня по телефону. Сегодня все утро прятался от телевизионщиков. Вдобавок вкалываю за троих, терплю неприязнь персонала, извиняюсь перед чертовой Карен Роубон, слежу, чтобы никто не узнал о новом бизнесе Бернарда, утешаю сантехников, запуганных Урсулой, а еще с ДОПОЛом морочусь.
– С ДОПОЛом? Ты о триадах говоришь? – Ру откинулся на спинку стула.
– А ты о них слыхал? Я что, единственный, кто о них не знал?
– Организация ДОПОЛ – главный сюжет комиксов в Гонконге.
– Классно. Лучше некуда. Скольких бед удалось бы избежать, проявляй я больше интереса к отношениям между лупоглазыми девчонками-подростками и роботами-великанами.
– Лупоглазые девчонки – это из японских комиксов, а не из китайских.
– Ой, какого я дал маху. Только в газеты не сообщай, ладно? И так дурак дураком.
– Давайте определим приоритеты, – вмешалась Трейси. – Что с триадами?
– Да ерунда. Некоторое время назад возник вопрос касательно студентов из Азии. Но сейчас я пытаюсь разобраться с насущными проблемами. По сравнению с «Новостями» парни из триады были само очарование.
– М-м-м… – Трейси вопросительно посмотрела на Ру.
– М-м-м, – ответил тот.
– Что? – спросил я.
Мои друзья отчего-то заерзали на стульях. Трейси помешала ложечкой кофе.
– Э-э… – начала она. – Мы собирались тебе кое-что рассказать. Сначала не хотели говорить, вдруг ничего бы не вышло… а потом не знали, как лучше сказать… дело затянулось, и мы боялись, что ты обидишься, подумаешь, что мы нарочно с тобой не поделились… Ру? Может, ты? – Трейси бросила на него жалобный взгляд.
Ру сосредоточенно скатывал сигарету.
– У тебя нормально получается, – буркнул он, наклонив голову еще ниже.
Трейси протяжно вздохнула.
– Дело в том… Мы с Ру теперь – ячейка общества.
Я уставился на Трейси, потом перевел взгляд на Ру – тот наклонился так низко, что нос мешал ему сворачивать сигарету, – потом опять посмотрел на Трейси. Пауза длилась.
Трейси тревожно оглянулась.
– Наверняка сейчас ты пытаешься представить, как мы занимаемся сексом, верно?
– Да, верно.
– Прекращай.
– Рад бы, да не могу.
– Мы теперь живем вместе, в квартире Ру. Я и так там почти все время проводила, поэтому… ну, ты понял.
– Но… я… очень рад за вас. Честно. Только никак не пойму, что между вами общего?
– Эй, полегче.
– Ладно, мы с Урсулой тоже та еще пара, но ведь Ру… э-э… причудливая ошибка природы, а ты вместо еды скорее купишь себе новые туфли. Вы оба могли найти кого-нибудь более подходящего.
– Ох.
– Он шутит, – заметил Ру.
– Шутишь?
– Конечно, шучу.
– Только попробуй сказать, что ты это всерьез. Причудливая ошибка природы, говоришь? – Ру прикурил сигарету с элегантностью кинозвезды тридцатых годов.
– Разумеется, шучу. Теперь, по крайней мере, Ру не грозит потеря зрения, на комиксы времени не хватит.
– Опять шутит, – сказал Ру.
– Вряд ли, – ухмыльнулась Трейси. – Думаю, ради меня ты выбросишь все свои комиксы с Бэтменшей.
– С Бэтменшей? – Мои брови поползли вверх. – А что, бывают комиксы с Бэтменшей?
– Она потрясающе прорисована, – с видом знатока ответил Ру.
– У него уже мозоли на ладонях.
Трейси погрозила Ру пальцем. Тот закатил глаза, но Трейси, смеясь, накрыла его ладонь своей и крепко сжала. Ру помотал головой – мол, за что мне эта напасть, но я заметил, как он переплел свои пальцы с пальцами Трейси.
Вот те на. Ру и Трейси – новая пара. А я ничего не подозревал. Однако, когда я рассказал Урсуле, она возвела очи к небу и выдохнула: «Наконец-то». Новость была хорошей, просто классной. В последнее время мне крайне недоставало хороших новостей. А вдруг это знак, что дела отныне повернутся к лучшему?
Нет, пожалуй, второго раза я не выдержу
– И что теперь делать? – спросил я Назима.
– Юлить и изворачиваться.
Тут у Назима запел мобильник, от неожиданности Джордж вздрогнул и часто-часто заморгал. Назим глянул на дисплей, рассмеялся, цокнул языком и перевел взгляд на меня:
– Буду хитрить, выпутываться, темнить. Возможно, придется пригласить кое-кого на обед.
– Да… – задумался я. – Наверное, очень важно обеспечить поддержку местного совета.
Назим опять рассмеялся:
– Совета, дружище? С советом проблем не будет.
– Но ведь они колебались, давать разрешение на строительство или нет. Надзор за городскими постройками и все такое, разве не так?
– Они колебались только для вида. Если не начнется ад кромешный, совет против нас не пойдет. Университет и есть город. Мы – самые крупные работодатели. И самые крупные землевладельцы. Расходы нашего персонала и деньги, которые студенты здесь тратят, для совета вопрос жизни и смерти. Совет ни за что не станет к нам подкапываться по собственной инициативе. Они не меньше нашего хотят, чтобы реноме университета не пострадало. Если студенты перестанут приезжать, то… нельзя сказать, что городу совсем хана, но он получит тяжелую кровоточащую рану и будет брошен в подземелье, затопленное канализационными стоками. Я понятно выражаюсь?
– Да-да, конечно. Реноме. Еще бы.
– Ты все верно понял, Пэл. Тебе не надо разжевывать – в этом твоя сила. Уважаю. Нет, правда, я всегда тебя уважал. Образование стало бизнесом. В этом и состоит динамика. Все думают, что образование – это священная идея получения знаний, недосягаемые горние академические выси… Пусть думают. Через пять лет они будут читать лекции о делении клеток в подземном переходе, а в их бывшем университете откроют гигантский супермаркет. Не мы это затеяли. Нынче студентам приходится платить, и они не хотят выбрасывать деньги на ветер. Заметь: все начинается с денег, поэтому неизбежно ими и кончается. История со скелетами всего лишь мелкая неприятность, мы ее переживем. Время на нашей стороне. Ты же слышал, что говорил Энди Уорхол, дружище? Каждому человеку выпадает в жизни хотя бы пятнадцать минут славы.
– Да.
– Наши пятнадцать минут уже наполовину прошли. В наши дни интерес общественности к чему бы то ни было не держится дольше четверти часа. Если получится потянуть время, сенсация падет жертвой всеобщей апатии. Самое главное, не говорить больше ни одного лишнего слова, хорошо?
– Хорошо.
– Ч-черт, голова… – простонал Джордж.
Не успел я вернуться в кабинет и включить компьютер (1224 непрочитанных сообщения), как в дверь постучал помощник библиотекаря и сообщил, что прибыли люди с телевидения и желают взять у меня интервью. Приехав без приглашения, они явно намеревались застать меня врасплох. Я только усмехнулся про себя – последние восемь-девять лет меня всегда и все застает врасплох. Сославшись на занятость, я попросил направить телевизионщиков к Назиму в отдел маркетинга. На несколько секунд покой был восстановлен, но тут я заметил, что меня видно в окно с улицы, и снова занервничал. А что, если я уже попал в камеру? Снимок человека, сидящего за компьютером, можно снабдить любым комментарием. «Пэл Далтон на работе. Уничтожает улики? Нам не дано знать». Чем плохо? Я подошел к окну опустить жалюзи, но недавно проклюнувшаяся мудрость подсказала, что задернутые жалюзи только усилят атмосферу укрывательства и загадочности. Тогда я решил оставить жалюзи открытыми и спрятаться под столом. Я просидел под столом до самого обеда и даже нашел на полу монету в 50 пенсов.
– О чем важнее всего помнить, проживая в нынешней Британии?
– Что еда вкуснее, если готовить из замороженных продуктов, – откликнулся Ру.
– Никак, ты опять в газеты попал, – заметила Трейси.
Ру, смежив веки, процитировал по памяти:
– «Вести о найденных телах облетели город ударными волнами…»
– Фу. «Ударные волны»? Обычно говорят в единственном числе – ударная волна. Коверкают язык, постыдились бы. Могу поспорить, что они ждут не дождутся, когда «возросшая озабоченность» заставит полицию «принять меры».
Трейси придвинулась к Ру:
– Похоже, обвиняемый намерен строить свою защиту на неумении обвинения пользоваться словами.
– Не неумение, а лень. Они… вы что, смеетесь надо мной?
– Продолжаем… – сказал Ру. – «Эти новости становятся оружием в руках тех, кто подозревает, что в университете происходят совершенно недопустимые вещи. Несмотря на усилившийся нажим…»
– Фу.
– «…мистер Далтон, менеджер учебного центра, который осуществляет оперативный контроль над проектом, не сдается».
– Фу.
– «Он сообщил „Новостям“, что университет не собирается рассматривать призывы к проведению экспертизы строительной площадки, которая находится прямо под окнами его кабинета».
– Господи, пощади. Эти зануды уже несколько недель достают меня по телефону. Сегодня все утро прятался от телевизионщиков. Вдобавок вкалываю за троих, терплю неприязнь персонала, извиняюсь перед чертовой Карен Роубон, слежу, чтобы никто не узнал о новом бизнесе Бернарда, утешаю сантехников, запуганных Урсулой, а еще с ДОПОЛом морочусь.
– С ДОПОЛом? Ты о триадах говоришь? – Ру откинулся на спинку стула.
– А ты о них слыхал? Я что, единственный, кто о них не знал?
– Организация ДОПОЛ – главный сюжет комиксов в Гонконге.
– Классно. Лучше некуда. Скольких бед удалось бы избежать, проявляй я больше интереса к отношениям между лупоглазыми девчонками-подростками и роботами-великанами.
– Лупоглазые девчонки – это из японских комиксов, а не из китайских.
– Ой, какого я дал маху. Только в газеты не сообщай, ладно? И так дурак дураком.
– Давайте определим приоритеты, – вмешалась Трейси. – Что с триадами?
– Да ерунда. Некоторое время назад возник вопрос касательно студентов из Азии. Но сейчас я пытаюсь разобраться с насущными проблемами. По сравнению с «Новостями» парни из триады были само очарование.
– М-м-м… – Трейси вопросительно посмотрела на Ру.
– М-м-м, – ответил тот.
– Что? – спросил я.
Мои друзья отчего-то заерзали на стульях. Трейси помешала ложечкой кофе.
– Э-э… – начала она. – Мы собирались тебе кое-что рассказать. Сначала не хотели говорить, вдруг ничего бы не вышло… а потом не знали, как лучше сказать… дело затянулось, и мы боялись, что ты обидишься, подумаешь, что мы нарочно с тобой не поделились… Ру? Может, ты? – Трейси бросила на него жалобный взгляд.
Ру сосредоточенно скатывал сигарету.
– У тебя нормально получается, – буркнул он, наклонив голову еще ниже.
Трейси протяжно вздохнула.
– Дело в том… Мы с Ру теперь – ячейка общества.
Я уставился на Трейси, потом перевел взгляд на Ру – тот наклонился так низко, что нос мешал ему сворачивать сигарету, – потом опять посмотрел на Трейси. Пауза длилась.
Трейси тревожно оглянулась.
– Наверняка сейчас ты пытаешься представить, как мы занимаемся сексом, верно?
– Да, верно.
– Прекращай.
– Рад бы, да не могу.
– Мы теперь живем вместе, в квартире Ру. Я и так там почти все время проводила, поэтому… ну, ты понял.
– Но… я… очень рад за вас. Честно. Только никак не пойму, что между вами общего?
– Эй, полегче.
– Ладно, мы с Урсулой тоже та еще пара, но ведь Ру… э-э… причудливая ошибка природы, а ты вместо еды скорее купишь себе новые туфли. Вы оба могли найти кого-нибудь более подходящего.
– Ох.
– Он шутит, – заметил Ру.
– Шутишь?
– Конечно, шучу.
– Только попробуй сказать, что ты это всерьез. Причудливая ошибка природы, говоришь? – Ру прикурил сигарету с элегантностью кинозвезды тридцатых годов.
– Разумеется, шучу. Теперь, по крайней мере, Ру не грозит потеря зрения, на комиксы времени не хватит.
– Опять шутит, – сказал Ру.
– Вряд ли, – ухмыльнулась Трейси. – Думаю, ради меня ты выбросишь все свои комиксы с Бэтменшей.
– С Бэтменшей? – Мои брови поползли вверх. – А что, бывают комиксы с Бэтменшей?
– Она потрясающе прорисована, – с видом знатока ответил Ру.
– У него уже мозоли на ладонях.
Трейси погрозила Ру пальцем. Тот закатил глаза, но Трейси, смеясь, накрыла его ладонь своей и крепко сжала. Ру помотал головой – мол, за что мне эта напасть, но я заметил, как он переплел свои пальцы с пальцами Трейси.
Вот те на. Ру и Трейси – новая пара. А я ничего не подозревал. Однако, когда я рассказал Урсуле, она возвела очи к небу и выдохнула: «Наконец-то». Новость была хорошей, просто классной. В последнее время мне крайне недоставало хороших новостей. А вдруг это знак, что дела отныне повернутся к лучшему?
Нет, пожалуй, второго раза я не выдержу
– Отмолчаться решил? Не выйдет, – предупредила Урсула, грозно склонив голову. – Молчать – в данной ситуации самый худший для тебя вариант.
Я посмотрел вверх, на скелет крыши. Балки еще кое-где соединялись деревянными решетками с остатками штукатурки, но сквозь прорехи виднелось голубое небо. На темном чердачном фоне дыры в крыше светились нежными красками проплывавших над ними облаков, словно кто-то высоко в поднебесье установил гигантский калейдоскоп. Мне даже понравилось.
Словом, Урсула бросила работу, приехала домой и разругалась вдрызг с кровельщиками. Хорошо еще, что секретный код для запуска американского ядерного арсенала ей неизвестен.
– Ванесса меня окончательно довела.
– Ага. – Я все не мог оторвать завороженного взгляда от прорех.
– Ты не представляешь, каково мне было на работе. Ванесса всегда ко мне цеплялась, но тут ее просто прорвало, и я решила, что с меня хватит. Начиталась в газетах про тебя всякого и думает, что ей позволено любые гадости говорить. Все из-за тебя и твоих университетских дел. Так что в определенной степени это твоя вина.
– А-а-а? Моя, значит? У меня сейчас челюсть отвалится.
Дом был опутан лесами, от греха подальше мы на несколько дней увезли детей к маме. Казалось бы, мелочь, а вон как обернулось: теперь у мальчишек имелась крыша над головой – в буквальном смысле.
– Признаю, – Урсула развела руками, жест был призван подчеркнуть искренность ее слов, – что приехала домой несколько gereizt… [19]
– Обидели тебя, значит. Очень живо представляю себе разыгравшуюся сцену.
– Но они оба сидели на лесах и читали газеты. Ты можешь себе такое представить?
– И ты, конечно, преподала им урок.
– У тебя вообще никаких чувств нет, я посмотрю? Бесчувственный чурбан. Ты же видишь, в каком я стрессе, хоть бы капельку поддержал.
– Я думаю, как теперь крышу укрепить, чтобы на голову не свалилась.
– Вот ты всегда так Крыша – всего лишь вещь, мертвый предмет, а я живая. Неужели непонятно?
– Понятно. Этот предмет не позволяет дождевой воде литься прямо в спальню.
– Это что, типичная черта английских мужчин? Вас в школе учат не проявлять эмоций, но лишь пожимать плечами?
– Фигня! Вот это уж точно фигня! Не надо разводить эту чушь про «английских мужчин», потому что это бред собачий. Еще немного – и во мне уже будет столько женских черт, что впору самого себя трахать. Спорт по телевизору не смотрю; как карбюратор работает, понятия не имею; покупая тампоны в магазине, могу глядеть продавщице прямо в глаза. Да я почти лесбиянка, запрятанная в мужское тело. И думаю, имею право высказаться от имени всех женщин: «Бабоньки, да кому же понравится дырявая крыша!»
– Приехали. С тобой невозможно говорить, когда ты в таком настроении. Когда успокоишься, найдешь меня в столовой.
– Р-р-р-р-р-р!
– Р-р-р-р-р-р!
– Ох, не надо так рычать, мистер Далтон. Вы меня пугаете, – пожаловался доктор Беннет.
Зря я не ушел домой пораньше. Все-таки отсутствие крыши имеет одно преимущество: она не упадет на голову. Но на часах было уже семь вечера, а я все еще торчал в университете. И конца моим трудам не было видно. Прежде чем рухнуть в постель и забыться свинцовым сном, предстояло еще кое-куда съездить. Студентки с гуманитарного факультета уже некоторое время жили в нашем старом доме. Мы договорились, что квартплату они будут передавать в университете, где я бывал ежедневно, а они – спорадически, на лекциях и семинарах по «спасению карьеры», которые вел Колин Роубон. День оплаты миновал, но ни одна из студенток не соизволила появиться. Я позвонил им. Выяснилось, что студентки не смогли вовремя со мной встретиться по целому ряду причин, и чем дольше они объясняли, тем больше эти причины смахивали на мифы и легенды о приключениях юных богинь в какой-нибудь азиатской религии. Урсула не долго сопротивлялась природному инстинкту и заявила, что опять виноват я. Она потребовала, чтобы я поехал и лично забрал деньги. Я согласился. Чуть позже, когда нажим со стороны Урсулы усилился, я согласился сделать это «поскорее». Наконец, в ответ на прямое обвинение в предательстве, я назначил конкретный день, а именно сегодня.
– Не забудь, что ты обещал забрать квартплату сегодня, – первое, что Урсула сказала утром. Она обожает напоминать мне про обещания. Возможность составить список моих обещаний и постоянно его цитировать дает ей ощущение стабильности.
– Господи, а то я сам не знаю. – Всякий раз, когда она напоминает, я с утомленным и раздраженным видом отвечаю, что, мол, помню. Разумеется, обычно я забываю, но нельзя же давать Урсуле такой козырь в руки.
Я намеревался наведаться к студенткам насчет квартплаты часов в пять, по пути с работы, но получилось иначе. День шел нормально до самого вечера. В основном я был занят играми в прятки со съемочной группой «Панорамы Северо-Востока». Они едва не перехватили меня, когда я возвращался с обеда, но я успел перепрыгнуть через ограждение и скрыться в кустах прежде, чем они установили камеру. Остальное время я потратил на телефонные уговоры кровельщиков вернуться. Они все еще были вне себя. По их версии, Урсула обрушила на их головы поток оскорблений и обвинений, когда они всего за несколько секунд до ее появления решили сделать десятиминутный перерыв. Люди естественным образом пугаются непонятного, поэтому на них особое впечатление произвело то, как Урсула, расхаживая туда-сюда, яростно строчила по-немецки. Что именно она говорила, они не поняли, но звуки ее речи показались кровельщикам грубым, агрессивным, сатанинским лаем. Я сказал им, что по-немецки так звучит любая фраза и что с тем же успехом Урсула могла восхищаться сверкающими капельками росы, сбегающими по ажурным лепесткам цветов, но они не поверили. В отчаянии я названивал им снова и снова – всего четыре раза. В четвертый раз я уже беседовал с ними, как человек, закладывающий в ломбард собственные часы, но из кровельщиков удалось вытянуть лишь обещание вернуться к вопросу на следующей неделе, когда время немного залечит их раны. И тут мне позвонил доктор Хеллер с факультета биологии.
– Пэл Далтон?
– Ну-у-у…
– Алло? Это Пэл Далтон? Менеджер учебного центра? С вами говорит Боб Хеллер с факультета биологии.
– Ах вот как. Да, я – Пэл Далтон. Мы, кажется, не знакомы?
– Нет, но нам нужно срочно увидеться.
– Гм… Я мог бы зайти прямо сейчас.
– Не сейчас. Попозже.
– Вы же сказали – срочно.
– Ну и?..
– Тогда, наверное, лучше прямо сейчас?
– Нет, мне нужно дождаться одного человека.
– Понятно. Тогда следовало сказать не «срочно», но «по делу».
– Вы что, издеваетесь?
– Нет, всего лишь…
– Я – декан факультета биологии. Деканами факультетов биологии просто так не становятся, и хамства я ни от кого не потерплю, зарубите себе это на носу.
– Я не хамил… Просто «срочно» означает, что…
– Повторите, кто я.
– Вы – декан факультета биологии, Боб.
– Спасибо. А теперь прекратите идиотские упражнения в семантике и слушайте внимательно. Мне нужно встретиться с вами, но не сейчас – позже. Ко мне приедет еще один человек, нам обоим необходимо с вами поговорить. Он обещал подъехать в мой офис в полседьмого, поэтому зайдите ко мне в семь.
– В семь? Но я…
– Вы с кем разговариваете, Пэл?
– Видите ли…
– С кем?
– Ладно… Хорошо. В семь так в семь.
В семь, хоронясь в складках местности (телевизионщики еще могли торчать где-нибудь поблизости), я прокрался к факультету биологии. Боб открыл дверь сам. Он оказался пухлым коротышкой средних лет с двумя волосатыми гусеницами вместо бровей. Других волос на голове Боба не осталось. Глаза его застыли в подозрительном прищуре, а рот открывался ровно настолько, сколько было необходимо для воспроизведения членораздельной речи.
– Пэл?
– Да.
Ни ответа, ни приглашения войти не последовало, Боб лишь приоткрыл дверь чуть пошире. Кабинет у него был маленький, стены от пола до потолка закрывали туго набитые шкафы. В них могло находиться все что угодно – от книг и бумаг до человеческих голов. На крошечном столе едва помещался телефон. Рядом с телефоном стоял и робко улыбался человек в мятом костюме. Ногтем указательного пальца одной руки он ковырял под ногтем большого пальца другой, издавая, словно потревоженный сверчок, неравномерные щелчки. Определить возраст посетителя я бы не взялся, но его сутулости, порожденной застенчивостью, на вид было, пожалуй, лет сорок.
Боб Хеллер закрыл за мной дверь.
– Ну и кашу вы заварили. Что вам взбрело в голову?
– Вы о чем? – удивился я.
– Только не надо говорить, что никакой каши не заварилось. Дурацкие отговорки мне не нужны, Пэл.
– Я и не отговариваюсь. Просто поинтересовался, какая именно каша имеется в виду.
– Выходит, каша не одна? Я говорю о раскопках на месте фундамента. Почему вы им это пообещали?
– Я не обещал. Наоборот, сказал, что мы не хотим.
– А я о чем говорю? Разве так общаются с прессой? Попробуйте сказать им, что вы не гей, что у нас нет никаких финансовых нарушений, что не планируете увольняться с работы, что не спятили окончательно, – и вас тут же объявят голубым, вором, безработным и умалишенным… Нам нельзя трогать фундамент.
– Не думаю, что дело дойдет до раскопок.
– Да тут и думать нечего. Фундамент неприкосновенен.
– М-м-м… Вы что-то не договариваете, верно? Актон напортачил? Оставил на месте половину тел?
– Тел? Мне тела до лампочки! – Боб указал на человека в потрепанном костюме: – Это доктор Беннет.
Доктор Беннет смущенно улыбнулся.
– Доктор Беннет работает в экспериментальной химической лаборатории при министерстве обороны в Уилтшире. Как по-вашему, доктор, сколько нейротоксинов находится под фундаментом нового корпуса учебного центра?
– Трудно сказать… – Он пожал плечами с видом человека, знающего ответ, но желающего набить себе цену. – Достаточно, чтобы уничтожить все живое в Северо-Восточной Европе.
– Р-р-р-р-р!
– Ох, не надо так рычать, мистер Далтон. Вы меня пугаете, – пожаловался доктор Беннет.
Паника, прежде лизавшая мои колени, теперь колыхалась под подбородком. Тщательно выговаривая слова, я спросил:
– Как нервно-паралитический газ оказался под фундаментом корпуса?
– Неужели не ясно? Его слишком опасно перевозить.
Я не нашел что возразить и лишь с мольбой и беспредельным отчаянием уставился на Хеллера. Декан издал нетерпеливый вздох. Он считал, что дальнейших объяснений не требуется:
– Какая теперь разница? Давайте сосредоточимся на главном.
– Я желаю знать, каким образом яд, которого хватит, чтобы устроить катастрофу вселенских масштабов, попал под окна моего офиса. У меня тяга к анализу, знаете ли.
– Черт побери! Сейчас это действительно неважно. Надо думать о планах на будущее.
– Боюсь, что твои планы на будущее должны включать космический корабль и лотерею, чтобы отобрать счастливчиков для отбытия на другую планету. Поэтому давай рассуждать по порядку. Как газ попал под фундамент, козел?
– Предупреждаю, я – декан факультета биологии. Стоит мне слово сказать, и тебе дадут пинка под зад так быстро, что…
– Р-р-р-р-р!
– Ладно, ладно… Обычная история. Правда. Ты себе бог знает что вообразил, еще подумаешь, будто… Ну, хорошо, по делу. Один из наших студентов решил посвятить свою дипломную работу химическому воздействию на нейромедиаторы. Пока звучит безобидно, да?
– Гм.
– В заявке он подробностей не указал. Ему назначили руководителя, доктора Ноулза. К несчастью, несколько недель спустя доктор Ноулз был убит в драке в пабе.
– Из-за чего подрались?
– Господи, вам всю историю мира подавай? К нашему делу это не имеет никакого отношения. Короче, нового руководителя мы не назначили.
– Почему?
– Забыли. Бывает. Людям свойственна забывчивость? Клянусь богом, если перебьешь меня еще раз, больше ничего рассказывать не стану. (Я закрыл рот рукой.) Спасибо. Студент продолжал работать в одиночку, и мы поняли, что произошло, только когда он спросил, кому сдавать на проверку восемьдесят галлонов нового мощнейшего нервно-паралитического газа. – Хеллер глянул на Беннета. – К сожалению, он растянул написание диплома на два семестра, иначе бы он не успел получить и кварты этой дряни. Такая вот петрушка вышла. – Хеллер поднял глаза на меня: – Преподаватель, с которым консультировался этот дипломник, испугался, что я разозлюсь, и спрятал газ в своем кабинете, где он и находился, пока не пострадал один из уборщиков… – Заметив, как мои глаза полезли из орбит, Хеллер поспешил уточнить: – Нет-нет, просто контейнер с газом упал ему на ногу. Два пальца на ноге сломал. Мне доложили, и тайное стало явным. Как заведено, я вызвал доктора Беннета. Он приехал, посмотрел…
– И был крайне восхищен, – вставил Беннет.
– …и мы решили, что с этой гадостью надо что-то делать. Зная, что будут строить новый корпус, я связался с TCP. Мы и раньше обделывали с ним дела. Достали денег смазать шестеренки, а он озаботился, чтобы строители закопали контейнеры при укладке фундамента. Когда TCP вдруг исчез, я забеспокоился. Но он вроде бы все организовал как надо, и дела шли как по маслу, пока вы не запустили в прессе кампанию по остановке работ, чтобы дать ученым возможность поглазеть на останки мертвых психов. Теперь довольны?
– Э-э… У меня есть пара вопросов.
– Какого черта!
– Что случилось со студентом, который все это затеял? Откуда вы знаете, что у него в общаге не припрятано еще восемьдесят галлонов, о которых он из скромности не упомянул?
– С ним все улажено, – ответил Хеллер. – Он теперь работает у Беннета.
– Очень одаренный молодой человек, – подтвердил Беннет.
– Ушам своим не верю, – вздохнул я.
– Что? – рассмеялся Хеллер. – Не верите, что кто-то из наших студентов мог найти работу? – Он пожал плечами. – Чудеса иногда случаются.
– Мой второй вопрос – о деньгах. Сколько вы заплатили и кому? И ради всех святых, где вы их взяли?
– Ну, TCP сам назвал цену – пятьдесят тысяч, столько мы и заплатили. Деньги передали ему наличными, дальше он сам все устраивал. Крутовато, согласен, но нам было не до экономии.
– И где вы взяли пятьдесят тысяч фунтов?
Хеллер небрежно махнул рукой:
– Что-что, а это не проблема. Нам выделяли субсидии на исследования, так что деньги были.
– А что будет, когда вы не сможете представить результаты исследований?
– Почему не сможем? Сможем. – Хеллер впервые был явно обижен моим замечанием. – Напишем, что «результаты не позволяют сделать конкретного вывода» или еще что-нибудь, но представить сможем. У нашего факультета репутация международного масштаба, Пэл. Что-что, а изображать исследовательскую деятельность мы умеем. Кроме того, как заведено, основную часть суммы предоставило ведомство доктора Беннета.
Хеллер уже во второй раз произнес «как заведено», и я решил поберечь нервы и не задавать новых вопросов.
– Мы с радостью откликнулись, – поддакнул Беннет. – Передача прав на изобретение в обмен на помощь по его устранению – превосходная сделка. Мы могли потратить на создание подобного вещества во много раз больше и так ничего и не добиться. Ныне мы – владельцы патента и…
– Вы запатентовали нервно-паралитический газ?
– Конечно, а как иначе? Мы подали патентную заявку на «ви-экс» – самый смертельный токсин в мире – еще в 1962 году, хотя данные о нем официально опубликовали только в 1974-м. Видите ли… Вас ведь Пэл зовут?
– Да.
– Необычное имя.
– Вы – первый, кто мне это говорит.
– Ой, значит, я чего-то упустил. Видите ли, Пэл, открытие положено зарегистрировать. Во-первых, существует профессиональная гордость. Но важнее то, что многие страны отказываются подписывать, ратифицировать или выполнять международные договоры о химическом оружии. Если какое-нибудь государство-изгой решит производить наш газ, мы не сможем обвинить его в несоблюдении договора, а вот за нарушение авторских прав по судам затаскаем.
– Угу… Похоже, мне пора.
Хеллер встал у меня на пути:
– Теперь тебе ясно, почему нельзя допускать никаких расследований на стройке?
– Да-а… Но если я не смогу их остановить, виноват будешь ты.
– И ты тоже.
– Разве? Я об этой истории только сейчас узнал.
– Это будет трудно доказать, особенно если я скажу, что ты нас буквально вынудил закопать газ. Ну как, у тебя не прибавилось настойчивости в сопротивлении расследованию?
Я посмотрел вверх, на скелет крыши. Балки еще кое-где соединялись деревянными решетками с остатками штукатурки, но сквозь прорехи виднелось голубое небо. На темном чердачном фоне дыры в крыше светились нежными красками проплывавших над ними облаков, словно кто-то высоко в поднебесье установил гигантский калейдоскоп. Мне даже понравилось.
Словом, Урсула бросила работу, приехала домой и разругалась вдрызг с кровельщиками. Хорошо еще, что секретный код для запуска американского ядерного арсенала ей неизвестен.
– Ванесса меня окончательно довела.
– Ага. – Я все не мог оторвать завороженного взгляда от прорех.
– Ты не представляешь, каково мне было на работе. Ванесса всегда ко мне цеплялась, но тут ее просто прорвало, и я решила, что с меня хватит. Начиталась в газетах про тебя всякого и думает, что ей позволено любые гадости говорить. Все из-за тебя и твоих университетских дел. Так что в определенной степени это твоя вина.
– А-а-а? Моя, значит? У меня сейчас челюсть отвалится.
Дом был опутан лесами, от греха подальше мы на несколько дней увезли детей к маме. Казалось бы, мелочь, а вон как обернулось: теперь у мальчишек имелась крыша над головой – в буквальном смысле.
– Признаю, – Урсула развела руками, жест был призван подчеркнуть искренность ее слов, – что приехала домой несколько gereizt… [19]
– Обидели тебя, значит. Очень живо представляю себе разыгравшуюся сцену.
– Но они оба сидели на лесах и читали газеты. Ты можешь себе такое представить?
– И ты, конечно, преподала им урок.
– У тебя вообще никаких чувств нет, я посмотрю? Бесчувственный чурбан. Ты же видишь, в каком я стрессе, хоть бы капельку поддержал.
– Я думаю, как теперь крышу укрепить, чтобы на голову не свалилась.
– Вот ты всегда так Крыша – всего лишь вещь, мертвый предмет, а я живая. Неужели непонятно?
– Понятно. Этот предмет не позволяет дождевой воде литься прямо в спальню.
– Это что, типичная черта английских мужчин? Вас в школе учат не проявлять эмоций, но лишь пожимать плечами?
– Фигня! Вот это уж точно фигня! Не надо разводить эту чушь про «английских мужчин», потому что это бред собачий. Еще немного – и во мне уже будет столько женских черт, что впору самого себя трахать. Спорт по телевизору не смотрю; как карбюратор работает, понятия не имею; покупая тампоны в магазине, могу глядеть продавщице прямо в глаза. Да я почти лесбиянка, запрятанная в мужское тело. И думаю, имею право высказаться от имени всех женщин: «Бабоньки, да кому же понравится дырявая крыша!»
– Приехали. С тобой невозможно говорить, когда ты в таком настроении. Когда успокоишься, найдешь меня в столовой.
– Р-р-р-р-р-р!
– Р-р-р-р-р-р!
– Ох, не надо так рычать, мистер Далтон. Вы меня пугаете, – пожаловался доктор Беннет.
Зря я не ушел домой пораньше. Все-таки отсутствие крыши имеет одно преимущество: она не упадет на голову. Но на часах было уже семь вечера, а я все еще торчал в университете. И конца моим трудам не было видно. Прежде чем рухнуть в постель и забыться свинцовым сном, предстояло еще кое-куда съездить. Студентки с гуманитарного факультета уже некоторое время жили в нашем старом доме. Мы договорились, что квартплату они будут передавать в университете, где я бывал ежедневно, а они – спорадически, на лекциях и семинарах по «спасению карьеры», которые вел Колин Роубон. День оплаты миновал, но ни одна из студенток не соизволила появиться. Я позвонил им. Выяснилось, что студентки не смогли вовремя со мной встретиться по целому ряду причин, и чем дольше они объясняли, тем больше эти причины смахивали на мифы и легенды о приключениях юных богинь в какой-нибудь азиатской религии. Урсула не долго сопротивлялась природному инстинкту и заявила, что опять виноват я. Она потребовала, чтобы я поехал и лично забрал деньги. Я согласился. Чуть позже, когда нажим со стороны Урсулы усилился, я согласился сделать это «поскорее». Наконец, в ответ на прямое обвинение в предательстве, я назначил конкретный день, а именно сегодня.
– Не забудь, что ты обещал забрать квартплату сегодня, – первое, что Урсула сказала утром. Она обожает напоминать мне про обещания. Возможность составить список моих обещаний и постоянно его цитировать дает ей ощущение стабильности.
– Господи, а то я сам не знаю. – Всякий раз, когда она напоминает, я с утомленным и раздраженным видом отвечаю, что, мол, помню. Разумеется, обычно я забываю, но нельзя же давать Урсуле такой козырь в руки.
Я намеревался наведаться к студенткам насчет квартплаты часов в пять, по пути с работы, но получилось иначе. День шел нормально до самого вечера. В основном я был занят играми в прятки со съемочной группой «Панорамы Северо-Востока». Они едва не перехватили меня, когда я возвращался с обеда, но я успел перепрыгнуть через ограждение и скрыться в кустах прежде, чем они установили камеру. Остальное время я потратил на телефонные уговоры кровельщиков вернуться. Они все еще были вне себя. По их версии, Урсула обрушила на их головы поток оскорблений и обвинений, когда они всего за несколько секунд до ее появления решили сделать десятиминутный перерыв. Люди естественным образом пугаются непонятного, поэтому на них особое впечатление произвело то, как Урсула, расхаживая туда-сюда, яростно строчила по-немецки. Что именно она говорила, они не поняли, но звуки ее речи показались кровельщикам грубым, агрессивным, сатанинским лаем. Я сказал им, что по-немецки так звучит любая фраза и что с тем же успехом Урсула могла восхищаться сверкающими капельками росы, сбегающими по ажурным лепесткам цветов, но они не поверили. В отчаянии я названивал им снова и снова – всего четыре раза. В четвертый раз я уже беседовал с ними, как человек, закладывающий в ломбард собственные часы, но из кровельщиков удалось вытянуть лишь обещание вернуться к вопросу на следующей неделе, когда время немного залечит их раны. И тут мне позвонил доктор Хеллер с факультета биологии.
– Пэл Далтон?
– Ну-у-у…
– Алло? Это Пэл Далтон? Менеджер учебного центра? С вами говорит Боб Хеллер с факультета биологии.
– Ах вот как. Да, я – Пэл Далтон. Мы, кажется, не знакомы?
– Нет, но нам нужно срочно увидеться.
– Гм… Я мог бы зайти прямо сейчас.
– Не сейчас. Попозже.
– Вы же сказали – срочно.
– Ну и?..
– Тогда, наверное, лучше прямо сейчас?
– Нет, мне нужно дождаться одного человека.
– Понятно. Тогда следовало сказать не «срочно», но «по делу».
– Вы что, издеваетесь?
– Нет, всего лишь…
– Я – декан факультета биологии. Деканами факультетов биологии просто так не становятся, и хамства я ни от кого не потерплю, зарубите себе это на носу.
– Я не хамил… Просто «срочно» означает, что…
– Повторите, кто я.
– Вы – декан факультета биологии, Боб.
– Спасибо. А теперь прекратите идиотские упражнения в семантике и слушайте внимательно. Мне нужно встретиться с вами, но не сейчас – позже. Ко мне приедет еще один человек, нам обоим необходимо с вами поговорить. Он обещал подъехать в мой офис в полседьмого, поэтому зайдите ко мне в семь.
– В семь? Но я…
– Вы с кем разговариваете, Пэл?
– Видите ли…
– С кем?
– Ладно… Хорошо. В семь так в семь.
В семь, хоронясь в складках местности (телевизионщики еще могли торчать где-нибудь поблизости), я прокрался к факультету биологии. Боб открыл дверь сам. Он оказался пухлым коротышкой средних лет с двумя волосатыми гусеницами вместо бровей. Других волос на голове Боба не осталось. Глаза его застыли в подозрительном прищуре, а рот открывался ровно настолько, сколько было необходимо для воспроизведения членораздельной речи.
– Пэл?
– Да.
Ни ответа, ни приглашения войти не последовало, Боб лишь приоткрыл дверь чуть пошире. Кабинет у него был маленький, стены от пола до потолка закрывали туго набитые шкафы. В них могло находиться все что угодно – от книг и бумаг до человеческих голов. На крошечном столе едва помещался телефон. Рядом с телефоном стоял и робко улыбался человек в мятом костюме. Ногтем указательного пальца одной руки он ковырял под ногтем большого пальца другой, издавая, словно потревоженный сверчок, неравномерные щелчки. Определить возраст посетителя я бы не взялся, но его сутулости, порожденной застенчивостью, на вид было, пожалуй, лет сорок.
Боб Хеллер закрыл за мной дверь.
– Ну и кашу вы заварили. Что вам взбрело в голову?
– Вы о чем? – удивился я.
– Только не надо говорить, что никакой каши не заварилось. Дурацкие отговорки мне не нужны, Пэл.
– Я и не отговариваюсь. Просто поинтересовался, какая именно каша имеется в виду.
– Выходит, каша не одна? Я говорю о раскопках на месте фундамента. Почему вы им это пообещали?
– Я не обещал. Наоборот, сказал, что мы не хотим.
– А я о чем говорю? Разве так общаются с прессой? Попробуйте сказать им, что вы не гей, что у нас нет никаких финансовых нарушений, что не планируете увольняться с работы, что не спятили окончательно, – и вас тут же объявят голубым, вором, безработным и умалишенным… Нам нельзя трогать фундамент.
– Не думаю, что дело дойдет до раскопок.
– Да тут и думать нечего. Фундамент неприкосновенен.
– М-м-м… Вы что-то не договариваете, верно? Актон напортачил? Оставил на месте половину тел?
– Тел? Мне тела до лампочки! – Боб указал на человека в потрепанном костюме: – Это доктор Беннет.
Доктор Беннет смущенно улыбнулся.
– Доктор Беннет работает в экспериментальной химической лаборатории при министерстве обороны в Уилтшире. Как по-вашему, доктор, сколько нейротоксинов находится под фундаментом нового корпуса учебного центра?
– Трудно сказать… – Он пожал плечами с видом человека, знающего ответ, но желающего набить себе цену. – Достаточно, чтобы уничтожить все живое в Северо-Восточной Европе.
– Р-р-р-р-р!
– Ох, не надо так рычать, мистер Далтон. Вы меня пугаете, – пожаловался доктор Беннет.
Паника, прежде лизавшая мои колени, теперь колыхалась под подбородком. Тщательно выговаривая слова, я спросил:
– Как нервно-паралитический газ оказался под фундаментом корпуса?
– Неужели не ясно? Его слишком опасно перевозить.
Я не нашел что возразить и лишь с мольбой и беспредельным отчаянием уставился на Хеллера. Декан издал нетерпеливый вздох. Он считал, что дальнейших объяснений не требуется:
– Какая теперь разница? Давайте сосредоточимся на главном.
– Я желаю знать, каким образом яд, которого хватит, чтобы устроить катастрофу вселенских масштабов, попал под окна моего офиса. У меня тяга к анализу, знаете ли.
– Черт побери! Сейчас это действительно неважно. Надо думать о планах на будущее.
– Боюсь, что твои планы на будущее должны включать космический корабль и лотерею, чтобы отобрать счастливчиков для отбытия на другую планету. Поэтому давай рассуждать по порядку. Как газ попал под фундамент, козел?
– Предупреждаю, я – декан факультета биологии. Стоит мне слово сказать, и тебе дадут пинка под зад так быстро, что…
– Р-р-р-р-р!
– Ладно, ладно… Обычная история. Правда. Ты себе бог знает что вообразил, еще подумаешь, будто… Ну, хорошо, по делу. Один из наших студентов решил посвятить свою дипломную работу химическому воздействию на нейромедиаторы. Пока звучит безобидно, да?
– Гм.
– В заявке он подробностей не указал. Ему назначили руководителя, доктора Ноулза. К несчастью, несколько недель спустя доктор Ноулз был убит в драке в пабе.
– Из-за чего подрались?
– Господи, вам всю историю мира подавай? К нашему делу это не имеет никакого отношения. Короче, нового руководителя мы не назначили.
– Почему?
– Забыли. Бывает. Людям свойственна забывчивость? Клянусь богом, если перебьешь меня еще раз, больше ничего рассказывать не стану. (Я закрыл рот рукой.) Спасибо. Студент продолжал работать в одиночку, и мы поняли, что произошло, только когда он спросил, кому сдавать на проверку восемьдесят галлонов нового мощнейшего нервно-паралитического газа. – Хеллер глянул на Беннета. – К сожалению, он растянул написание диплома на два семестра, иначе бы он не успел получить и кварты этой дряни. Такая вот петрушка вышла. – Хеллер поднял глаза на меня: – Преподаватель, с которым консультировался этот дипломник, испугался, что я разозлюсь, и спрятал газ в своем кабинете, где он и находился, пока не пострадал один из уборщиков… – Заметив, как мои глаза полезли из орбит, Хеллер поспешил уточнить: – Нет-нет, просто контейнер с газом упал ему на ногу. Два пальца на ноге сломал. Мне доложили, и тайное стало явным. Как заведено, я вызвал доктора Беннета. Он приехал, посмотрел…
– И был крайне восхищен, – вставил Беннет.
– …и мы решили, что с этой гадостью надо что-то делать. Зная, что будут строить новый корпус, я связался с TCP. Мы и раньше обделывали с ним дела. Достали денег смазать шестеренки, а он озаботился, чтобы строители закопали контейнеры при укладке фундамента. Когда TCP вдруг исчез, я забеспокоился. Но он вроде бы все организовал как надо, и дела шли как по маслу, пока вы не запустили в прессе кампанию по остановке работ, чтобы дать ученым возможность поглазеть на останки мертвых психов. Теперь довольны?
– Э-э… У меня есть пара вопросов.
– Какого черта!
– Что случилось со студентом, который все это затеял? Откуда вы знаете, что у него в общаге не припрятано еще восемьдесят галлонов, о которых он из скромности не упомянул?
– С ним все улажено, – ответил Хеллер. – Он теперь работает у Беннета.
– Очень одаренный молодой человек, – подтвердил Беннет.
– Ушам своим не верю, – вздохнул я.
– Что? – рассмеялся Хеллер. – Не верите, что кто-то из наших студентов мог найти работу? – Он пожал плечами. – Чудеса иногда случаются.
– Мой второй вопрос – о деньгах. Сколько вы заплатили и кому? И ради всех святых, где вы их взяли?
– Ну, TCP сам назвал цену – пятьдесят тысяч, столько мы и заплатили. Деньги передали ему наличными, дальше он сам все устраивал. Крутовато, согласен, но нам было не до экономии.
– И где вы взяли пятьдесят тысяч фунтов?
Хеллер небрежно махнул рукой:
– Что-что, а это не проблема. Нам выделяли субсидии на исследования, так что деньги были.
– А что будет, когда вы не сможете представить результаты исследований?
– Почему не сможем? Сможем. – Хеллер впервые был явно обижен моим замечанием. – Напишем, что «результаты не позволяют сделать конкретного вывода» или еще что-нибудь, но представить сможем. У нашего факультета репутация международного масштаба, Пэл. Что-что, а изображать исследовательскую деятельность мы умеем. Кроме того, как заведено, основную часть суммы предоставило ведомство доктора Беннета.
Хеллер уже во второй раз произнес «как заведено», и я решил поберечь нервы и не задавать новых вопросов.
– Мы с радостью откликнулись, – поддакнул Беннет. – Передача прав на изобретение в обмен на помощь по его устранению – превосходная сделка. Мы могли потратить на создание подобного вещества во много раз больше и так ничего и не добиться. Ныне мы – владельцы патента и…
– Вы запатентовали нервно-паралитический газ?
– Конечно, а как иначе? Мы подали патентную заявку на «ви-экс» – самый смертельный токсин в мире – еще в 1962 году, хотя данные о нем официально опубликовали только в 1974-м. Видите ли… Вас ведь Пэл зовут?
– Да.
– Необычное имя.
– Вы – первый, кто мне это говорит.
– Ой, значит, я чего-то упустил. Видите ли, Пэл, открытие положено зарегистрировать. Во-первых, существует профессиональная гордость. Но важнее то, что многие страны отказываются подписывать, ратифицировать или выполнять международные договоры о химическом оружии. Если какое-нибудь государство-изгой решит производить наш газ, мы не сможем обвинить его в несоблюдении договора, а вот за нарушение авторских прав по судам затаскаем.
– Угу… Похоже, мне пора.
Хеллер встал у меня на пути:
– Теперь тебе ясно, почему нельзя допускать никаких расследований на стройке?
– Да-а… Но если я не смогу их остановить, виноват будешь ты.
– И ты тоже.
– Разве? Я об этой истории только сейчас узнал.
– Это будет трудно доказать, особенно если я скажу, что ты нас буквально вынудил закопать газ. Ну как, у тебя не прибавилось настойчивости в сопротивлении расследованию?