Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. Масть пиковая

   Не было в Москве ни одного серьезного ведомства, ни партийного, ни советского, ни одной значительной газеты, ку­да бы простые дехкане из республики и коммунисты, не про­менявшие совесть на подачки, не писали открытым текстом об обмане государства, о повальных хищениях вокруг. Уже намечались дела, позже названные «хлопковыми», появились в ре­спублике первые следователи из Прокуратуры СССР, но еще ничто не предвещало ни грома, ни молнии, никто не предпо­лагал масштабов миллиардных хищений, ни огромного коли­чества людей, замешанных в этом, ни уровня должностных лиц, причастных к казнокрадству.
   Прогноз Шубарина оказался верным, Рашидова сменил человек Акмаля Арипова, хотя Артуру Александровичу хоте­лось, чтобы им стал его личный друг из Заркента Анвар Абидович Тилляходжаев, но ташкентские не уступили чужаку мес­та, да и аксайский хан на поверку оказался сильнее, чем думал друг Японца. В первую же осень, заменив Рашидова, преемник тут же приписал очередной миллион, на меньшее рука уже не поднималась.
   Человек расчетливый и осторожный, Акрамходжаев удив­лялся беспечности, царившей вокруг, никто не верил в серьез­ные перемены, а они должны были грянуть по одной простой причине: страна неудержимо скатывалась к кризису – эконо­мическому, экологическому, политическому, межнациональ­ному, финансовому, печальный список подобных явлений можно было перечислять до бесконечности. Сухроб Ахмедович пошел ва-банк – напечатал в партийной газете серию статей, передал редакции многолетние размышления убитого проку­рора Азларханова о правовом государстве, которым мы так и не стали, о многих сложностях и противоречиях, накопивших­ся в крае. Статьи вызвали шок в республике, смелость сужде­ний, неординарность взгляда говорили о новом мышлении, принципиальности автора, широте охвата проблем, такой оценки действительности и перспективы не позволял себе еще никто.
   Неделю у него на работе и дома обрывали телефоны, друзья удивлялись, спрашивали – откуда на тебя нашло? Он отвечал кратко – наболело! Не было только серьезной реакции сверху, но и она вдруг последовала, на одном крупном совеща­нии генсек Андропов высказал мысли, очень созвучные стать­ям Акрамходжаева, вот тогда его впервые и пригласили в ЦК.
   Там в долгой беседе с одним из новых секретарей ЦК он признался, что публикации, вызвавшие столь бурный интерес в республике, из его докторской диссертации, которая уже несколько лет из-за обстановки в стране лежит в столе. С доктор­ской, то есть с двумя украденными папками прокурора Азлар­ханова, по просьбе ЦК, пришлось ознакомить ведущих право­ведов республики. С учетом небольших замечаний ему пред­ложили защиту докторской в стенах местной академии. Так через год он стал доктором юридических наук. Правда, надо учесть, что идею встретиться с прокурором Акрамходжаевым новому руководителю ЦК подал секретарь Заркентского обко­ма партии Анвар Абидович Тилляходжаев, а того, естественно, попросил об этом Шубарин.
   Продвинулся он за год со своим помощником и по служ­бе, получил высокое назначение в Верховный суд республики, о нем заговорили как о крупном перспективном юристе, про­чили завидную карьеру, хотя он знал, что это Артур Александ­рович щедро рассчитывается за дипломат и за Коста, навер­ное, у него появились и новые резоны в отношении своего но­вого протеже. Шубарина трудно было разгадать, хотя казалось, почти всегда он говорил в открытую, не скрывая своих наме­рений. Присутствовал он и на банкете по случаю защиты док­торской, поздравляя наедине, сказал, что подобную широту и демократичность взглядов на наше право имел и убитый про­курор Азларханов. Сенатор не понял ни тогда, ни после, одоб­ряет ли он его взгляды или намекает на что-то иное. Отделался Сенатор тогда общей фразой:
   – Идеи принадлежат всем, витают в воздухе, важно их публично обнародовать, застолбить свой приоритет.
   Медленно, но твердо страна шла к переменам, наводя по­рядок и в самых верхних эшелонах власти, и в республике; кто хорошо знал большую политику, инфаркт Рашидова связывал с тем, что до Политбюро дошли материалы о неблаговидных делах с хлопком, и вдруг болезнь и неожиданная смерть генсе­ка, жестко взявшегося вывести в державе казнокрадство, взяточничество, землячество, коррупцию, бесхозяйственность и разгильдяйство, начавшего чистку в партии.
   Однако назначение последующим генсеком бывшего при­ближенного Брежнева говорило об откате политики на преж­ние позиции. Как возрадовались приходу к власти безликого Черненко в Узбекистане, не высказать, не было только бурных митингов и манифестаций в его поддержку, хотя они прошли в душах крупных чиновников и людей, власть предержащих, и прежде всего в партийном аппарате. В те дни по долгу службы Сухроб Ахмедович приходил несколько раз в ЦК, какое лико­вание видел он на лицах, восторг нельзя было спрятать, а ведь там работали люди, хорошо владеющие собой. Как перемени­лось вдруг отношение к нему самому, его в упор никто не ви­дел. В иных глазах он читал откровенно: «Ну что, писака, прошли твои времена? Свободы, демократии, правового государ­ства захотел? Верховенства закона над партией?»
   В те дни он долго не мог найти Артура Александровича, собирался даже поехать к нему в Лас-Вегас, где находилась его основная резиденция, но Шубарин словно чувствовал настрое­ние своего нового друга, нагрянул как-то поздним вечером до­мой, и проговорили они тогда до полуночи.
   – Не паникуй… – говорил Шубарин, как всегда, спокойно и взвешенно, – помнишь ленинскую работу «Шаг вперед и два шага назад»? Сейчас у нас произошло нечто подобное, услов­но, конечно. Государству не миновать перемен, и даже ради­кальных, поверь мне, я владею экономической ситуацией в стране, она плачевна, мы проедаем больше, чем зарабатываем, и абсолютно нечего предложить внешнему рынку, все допо­топно, громоздко, некачественно, нефтедоллары проели, про­пили, а новые не светят. Экономика: пустые прилавки и обес­цененные деньги толкнут страну к политическим реформам, но она невозможна с такими людьми, как нынешний лидер Черненко, у меня такое впечатление, что ни он, ни его друг Брежнев уже не понимали, в какое время живут, они потеряли ориентиры и связь с действительностью, выпали из своего времени, оттого и держались за себе подобных людей. Да и здоровье его, несмотря на ухищрения телеоператоров, ни у ко­го не вызывает сомнений, едва ли он с год протянет. Это будет еще год агонии государства, наверняка вернутся на посты мно­гие аппаратчики, кого успел сменить Андропов, придут, чтобы доворовать, дорастащить, доразвалить все то, что не успели за долгие годы правления вместе с Леонидом Ильичом. Но мыс­ли, что вы успели высказать при Андропове в своих нашумев­ших статьях, давно уже живут в народе, его интеллигенции, просто вам удалось их раньше других обнародовать, оттого они попали в подготовленную почву, вызвали резонанс, легли на душу гражданам.
   Людям из аппарата, к коим принадлежите и вы, до сих пор не было свойственно высовываться без указания, жить и творить анонимно – вот их кредо. А в вас увидели живого человека, личность, если это любят массы, но не приемлет аппа­рат. Оттого он так дружно и молниеносно выразил сегодня свое отношение к вам. Но они просчитались и на этот раз, путь демократизации общества и создание правового государства – единственное, что выведет страну из тупика кризисов. Народ любит опальных князей, и вы еще пожнете плоды своей попу­лярности от нынешней немилости аппарата, поверьте мне.
   И по существу нашего беспокойства со сменой власти в Кремле – насколько я знаю, ваши теоретические изыскания в области права и ваша частная жизнь и устремления несколько разнятся, как утверждают писатели, знатоки человеческих душ, автор и его литературный герой не одно и то же. Оттого, я думаю, душевного разлада вы не испытываете. И как говорит мой друг Анвар Абидович Тилляходжаев, не ставший хозяи­ном пятого этажа белоснежного здания на Анхоре, – Москва далеко, и как вы ощущаете, пока Андропов ли у власти, Чер­ненко ли, почти все решается здесь, в Ташкенте. Ваша карьера и благополучие зависят от конкретных людей, очень многим обязанных вам, не будем же мы каждому аппаратчику объяс­нять ваши особые заслуги.
   Разговор с Шубариным внес спокойствие в душу, он даже выработал после встречи с ним особую тактику поведения, де­монстративно подчеркивая кое-где, что он находится в опале у верхних эшелонов власти, но это не мешало ему занимать до­вольно-таки значительный пост в Верховном суде республики и жить прежней жизнью, хотя с тех пор с Беспалым не грабил по ночам ни банков, ни сберкасс, ни подпольных миллионеров, подробным списком которых располагал, и этот список-досье у него пополнился, когда он внимательно разобрался с бумагами убитого прокурора Азларханова. Документы те, как сложный роман, следовало читать по многу раз, всегда оты­скивались новые подробности, детали. Иная информация по­ворачивалась вдруг совершенно неожиданной стороной, а ка­кие связи, ответвления они таили и предполагали, только мно­гое нужно было достраивать самому, логически вычислять ва­рианты. Видимо, Азларханов готовил материалы в спешке и все-таки рассчитывал прокомментировать куда шире, чем сде­лал он это в магнитофонных записях, не исключено, что он сам предполагал вести столь скандальное дело. Интересней­ший получился бы процесс – почти в каждой очной ставке предстал бы сам бывший прокурор Азларханов, ему пришлось бы на суде быть и свидетелем и обвинителем одновременно, и в этом случае вряд ли кому-либо из преступной шайки, вклю­чая министров, секретарей ЦК и обкомов, удалось бы вы­скользнуть на свободу, крепкой хваткой и профессиональным умением обладал скромный теоретик, на поверку оказавшийся и лучшим практиком.
   Сухроб Ахмедович так вжился в роль опального демокра­та, сторонника перемен при Черненко, что позволял себе вре­мя от времени письменно рассылать редакторам газет и жур­налов Узбекистана предложение написать для них статью, об­зор, комментарии. Уже одно название или тема бросали в дрожь и ужас руководителей прессы, и они, под всякими наду­манными причинами, любезно отказывали или навязывали совершенно безобидные проблемы, якобы волнующие редакцию, в общем, случалось то, на что и рассчитывал коварный Сенатор. Заполучив желанный ответ, он подшивал его в специ­альную папку и при случае показывал коллегам, друзьям, доказывая, что ему не дают дышать, развернуться его научной мысли, закрывают дорогу в академию, в стенах которой он так блестяще, на ура, защитил докторскую, вот уж куда метил дальновидный ночной взломщик с дипломом юриста.
   Внимательный и верный помощник Миршаб, тенью дви­гавшийся по службе вслед своему патрону, в те дни как-то от­метил про себя: «Если он раньше хотел быть сыщиком и во­ром в одном лице, что, впрочем, ему блестяще удавалось, то теперь к этим двум ипостасям он хотел еще – угнетать и за­щищать угнетенных одновременно, душить свободу и быть ее глашатаем». Поистине шеф поражал даже видавшего виды Са­лима Хасановича.
   В том, что Артур Александрович оказался абсолютно прав в своих прогнозах и выводах, подтвердил и факт следующего продвижения Акрамходжаева по службе. Да-да, еще при жизни верного ленинца Черненко, при том самом аппарате, который, казалось, проявлял к нему немилость и не давал дорогу нена­писанным статьям. Со смертью Брежнева кадровая чехарда, как смерч, пронеслась повсюду, особенно при Юрии Владими­ровиче Андропове, и то верно, иные чиновники аппарата из-за старческого маразма к обеду уже трудно соображали, где они: то ли дома, то ли на работе.
   Как рассказывал в свое время Сенатору джизакский колле­га, ездивший на утверждение к Генеральному прокурору СССР, тот в полном смысле напевал песенки в кабинете и, ког­да наш земляк назвался, кто он и откуда, тот вполне серьезно спросил, а где это, разве у нас есть область Джизакская? Новая встреча у них произошла через год с небольшим, и вновь по­сле подробного доклада генеральный вдруг вопрошал: сынок, ты откуда? За полуторачасовую беседу весьма серьезного ха­рактера тот несколько раз заговаривался, запевал и постоянно интересовался: сынок, ты откуда?
   Преуспел в кадровых перемещениях и Черненко, или точ­нее те, кто стоял у его кровати, не миновала эта эпидемия и Узбекистан, тут перестановки происходили куда чаще, чем где-либо. Каждое утро, открывая газету, обыватель злорадно интересовался, ну, посмотрим, кого сегодня скинули. И не проходило дня, чтобы его любопытство не удовлетворялось.
   Продвижение по службе обошлось без помощи и протек­ции Артура Александровича, он в это время по туристической визе находился во Франции, отъезжая, шутил, хочу встретиться с Карденом, хотя Сухроб Ахмедович понимал, дай встре­титься двум деловым людям и не мешай, выиграли бы обе страны, особенно советские покупатели, и вообще Шубарину развяжи руки, неизвестно, чье имя звучало бы ярче.
   Освобождалось место заведующего административным отделом ЦК, он узнал об этом случайно, впрочем, о таких ва­кансиях не трубят в трубы, делается, как и делалось, в тиши, келейно. Знал Сенатор и кто метит на замещение, знал и от ка­ких людей зависит назначение; должность эту он давно приме­рял на себя, в последнее время, прослыв просвещенным и ши­роко мыслящим юристом, и впрямь уверовал в свою исклю­чительность. Шансов теоретически не имел никаких, тем бо­лее без помощи Шубарина. И тут он вспомнил про бумаги Азларханова, в его документах при удачной комбинации нахо­дился путь ко многим людям у власти, умело шантажируя, можно было рассчитывать на их поддержку. Но пользоваться взрывоопасным материалом напролом он не решался, не за­был намек Шубарина, что суть его докторской диссертации очень похожа на мысли Амирхана Даутовича, с которым, го­ворят, Артур Александрович был в большой дружбе и испыты­вал к нему симпатии. Появись еще один предлог насторожить­ся пытливому Японцу, и он сразу вычислит, что прокурор Акрамходжаев ведет нечестную игру и имеет тайное досье на него самого и его ближайших друзей, догадается, что есть копии с тех документов, что выкрали из Прокуратуры республики це­ной жизни двух людей. Играть с огнем не следовало, Ашот, да и тот же Коста, давно восстановивший форму в лучших кли­никах и на курортах страны, выколотят любые признания если не у него, то у Салима, опыта им не занимать.
   Но он не хотел упускать момент, когда еще подвернется такая благоприятная ситуация сделать карьеру, подобные мес­та не каждый день освобождаются, можно вакансию прождать всю жизнь. Сухроб Ахмедович умерил бы свой пыл, довольст­вуясь креслом в Верховном суде, если бы знал, что на постах выше сидят люди широко образованные, с высочайшим ин­теллектом, благородные не только в душе, но и в поступках, наверное, таким-то людям он не стал бы поперек дороги. Но ведь он знал, как знали это многие, карьеру почти каждого вы­сокопоставленного лица, кто за ними стоит, откуда они родом, на ком женаты сами и с кем породнились детьми, какими приблизительно капиталами располагают, кто за них пишет книги и докторские, умные статьи и доклады, кого они покры­вают, тащат наверх и тех, кто покровительствует им.
   Два дня, в субботу и воскресенье, они вместе с Салимом не выходили из дома, словно пасьянс, раскладывали документы из дипломата и так и эдак, час за часом прослушивали записи Азларханова, искали вариант, который никак не должен был насторожить Артура Александровича, но тщетно – все пред­ставляло определенный риск, беспроигрышный расклад не выстраивался. В понедельник утром Миршаб, оставшийся но­чевать в особняке прокурора, приводя в порядок разбросанные по столу документы, обратил внимание на одну ведомость по выдаче зарплаты с особо крупными суммами, они ее изучали уже десятки раз, не фигурировала там ни одна искомая фами­лия, не виделось хода к тем, кто решал судьбу назначения.
   – Сухроб! – позвал он из другой комнаты злого, невыс­павшегося друга. – Посмотри, пожалуйста, вот эту фамилию, не родной ли это брат нашего уважаемого Тулкуна Назарови­ча?
   «Назаров Уткур» – увидел в ведомости Акрамходжаев. Они оба хорошо знали, что в Узбекистане родные, единокров­ные братья часто живут под разными фамилиями.
   – Нет, Тулкун Назарович – ферганский, это всем извест­но, а ведомость из другой области, – ответил огорченно про­курор.
   – А знаешь, где отец Тулкуна Назаровича начинал свою карьеру и десять лет был там секретарем горкома и лишь на старости смог вернуться в Фергану, а точнее в Маргилан, а ведомость как раз получается из тех мест. Не стал, наверное, он, уезжая оттуда, оставлять особняк кому-нибудь, все-таки у него семь сыновей, Уткур Назаров, видимо, и есть старший брат нашего Тулкуна Назаровича.
   – Любопытно, любопытно, – сразу повеселел хозяин до­ма, – если так, я прижму этого партийного бонза. Ты сегодня же должен выехать на место и осторожно набрать материал на Уткура Назарова, если, конечно, он родственник уважаемого Тулкуна-ака.
   Вечером того же дня Салим позвонил домой шефу и радо­стно сообщил, что они верно взяли след, и обещал завтра вер­нуться в Ташкент не с пустыми руками.
   – Ай да Салим! – восхищался Сенатор товарищем, на удивление жене, даже открыл шампанское и поднял за него тост.
   Вот он, вариант без риска, хотя ниточку они дернули все из тех же бумаг, теперь он крепко прижмет к стенке спесивого Тулкуна Назаровича и Шубарину заодно нос утрет. Работая в Верховном суде, он сам мог располагать материалом на его братца, если прежде на него заводили дела, да и почему бы ему не взять под микроскоп родню этого босса, если от него зави­село назначение на столь ключевой пост, логика железная, да и Владыка Ночи наверняка привезет материал достаточный и ссылаться на ведомость из шубаринской кормушки не придет­ся.
   Помощник появился на следующий день к концу работы. Войдя в кабинет, он сказал шутя:
   – Еще не обжили как следует кабинет в Верховном суде, а придется перебираться в Белый дом…
   – И всего-то на третий этаж, – ответил в тон шеф.
   – А ты хотел сразу на пятый? – спросил помощник, и они вместе рассмеялись.
   Салим расстегнул портфель и бросил на стол три казен­ные папки с кратким, как выстрел, обозначением – «Дело», две из них были старые, из плотного картона, с хорошим ясным тиснением, вероятнее всего, записи в них велись еще чернила­ми, до эры шариковых ручек. Третья, самая толстая, заведена год-два назад, и фамилия «Назаров» на обложке писалась до­бротным фломастером. Акрамходжаев не проявил к папкам никакого интереса, даже брезгливо отодвинул их на край сто­ла, ему все стало ясно, но он на всякий случай спросил:
   – Что, умен, талантлив, невероятно изворотлив братец Уткур?
   – С чего ты взял! Примитивен до раздражения. Обычная схема для нашего края: один брат идет работать в правоохра­нительные органы, другой в партийный аппарат, третий в со­ветский, а остальные занимают хлебные должности: на мясо­комбинате, на лесоскладе, винно-водочном заводе, торговле, строительстве, автотранспорте, нефтебазе и тянут, что только могут. Да при такой страховке со всех сторон, абсолютной без­опасности и самый осторожный станет тащить день и ночь. Потом, как ты знаешь, такие люди роднятся с себе подобны­ми, если в клане нет выхода на прокуратуру, они найдут его че­рез молодоженов, в каждом доме и жених и невеста найдутся, которые никогда не пойдут против воли родителей. Говорят, однажды Уткур Назарович похвалялся, что на всей длинной цепи проверок и контроля, в каждом звене у него есть родня, она и предупредит его заранее, и не заметит того, чего не надо, и защитит, если потребуется. Уткур возглавлял там в разное время три особо чтимые на Востоке места: мясокомбинат, ле­соторговлю, а в последние годы, и по сей день, крупный авто­комбинат с парком междугородних автобусов, автобазой реф­рижераторов и большегрузных автомобилей-дальнебойщиков, место даже почище, чем мясокомбинат вместе с винзаводом.
   Два старых дела, это когда он возглавлял мясокомбинат и лесоторговлю, замяли старые сослуживцы и выдвиженцы от­ца, хотя не обошлось и без помощи Тулкуна Назаровича, он тогда в народном контроле республики работал, его заключе­ние дважды и спасло вороватого братца Уткура. А третье дело завели уже при Юрии Владимировиче Андропове, и вряд ли бы он выкрутился, но изменилась обстановка в стране в связи с приходом Черненко, к власти вернулись многие друзья и коллеги отца. Но самое большое влияние на ход дела оказал наш общий ныне друг Артур Александрович Шубарин. Все до одного водителя забрали свои заявления о том, что директор автокомбината облагал их непомерной данью за каждый рейс. Видимо, крепко поработали Ашот и Коста с друзьями, шофера народ вольный, упрямый, и то сдались, дружно сказали, что оговорили директора за принципиальность и твердость.
   Время поджимало, и они решили действовать безотлага­тельно. Акрамходжаев набрал по вертушке четырехзначный номер телефона Тулкуна Назаровича в ЦК и довольно-таки твердо просил принять его утром. На вопрос, по какому поводу и почему такая спешка, прокурор ответил туманно: «Не теле­фонный разговор…»
   Старый и многократно проверенный прием заставить че­ловека волноваться, думать, что же это за тайна, что нельзя ее доверить телефону.
   – Дожал ты все-таки его, и первый ход за тобой, мог при его замашках и амбиции и отмахнуться от встречи, – сказал Салим, как только шеф положил трубку.
   – Да я припру его к стенке не только из-за должности, карьеры, а еще потому, чтобы они всерьез считались со мной. Такие люди понимают только силу, грубую силу, а мы сегодня с тобой при общем хаосе и растерянности вокруг могучи как никогда.
   Направляясь в ЦК, он проанализировал свою первую встречу с Шубариным после налета на республиканскую Про­куратуру, так же тщательно оделся и так же жестко запланиро­вал строить разговор, жать до последнего и дать понять, что он всерьез и надолго решил перебраться в здание на берегу Анхора.
   Проговорили они час пятнадцать минут, возник момент, когда важный хозяин кабинета даже порывался выставить на­хального шантажиста из Верховного суда за дверь, но тот на­чал выдавать такие подробности, что Тулкун Назарович сразу перешел на примирительный тон, а в конце концов, добитый, устало спросил:
   – Чего вы хотите, чего добиваетесь?
   – Я бы не хотел, чтобы меня несправедливо оттесняли от должностей в Узбекистане, – сказал он веско и с достоинством и тут же сам похвалил себя за ответ. Уроки Шубарина и общение с ним пошли на пользу.
   – Разве служба в Верховном суде не устраивает вас? – удивился Тулкун Назарович.
   – Я признателен, что вы высоко оценили мое сегодняш­нее положение, но я знаю, что моя кандидатура не рассматри­валась здесь ни на один серьезный пост, я не числюсь у вас да­же в резерве. Разве это справедливо? По-партийному? Я спра­шиваю вас как коммунист коммуниста. Я – доктор наук, чело­век с большой практикой, наверное, вам и мои взгляды на пра­вовую реформу известны, они широко обсуждались в респуб­лике.
   – В каком отделе вам хотелось бы работать в ЦК? – спро­сил хитрющий Тулкун Назарович, поняв, куда клонит проку­рор Акрамходжаев.
   – Я знаю, у вас сейчас вакантно место заведующего отде­лом административных органов… – небрежно бросил Сенатор.
   – Это сложно, мы сейчас рассматриваем две кандидатуры, есть и за, и против, – начал уклончиво хозяин кабинета.
   – Вот вы и предложите третью, в ситуации, обозначенной вами, будет выглядеть вполне объективно, вашу кандидатуру и рассматривать будут иначе, – польстил он на всякий случай, чувствовал, что Тулкун Назарович ему пока не по зубам и луч­ше с ним разойтись полюбовно.
   Уходя, оставил ему для ознакомления три папки с делами его брата Уткура с новейшими комментариями к ним, над ко­торыми они с Салимом трудились всю ночь, было над чем призадуматься, на выводы и предложения они не скупились. Приложил прокурор к делам и кучу анонимных жалоб на брат­ца Уткура, которых в достатке привез с собой помощник, все они писались с глубоким знанием жизни вечного директора Назарова, но что странно, никто не связывал его родства с Тулкуном Назаровичем.
   Через три недели, когда Артур Александрович вернулся из Франции, он тут же позвонил Акрамходжаеву, решили обмыть новое назначение, возвращение из Парижа, долго уговаривали друг друга, на чьей территории встретиться. Шубарин пригла­шал к себе домой, прокурор настаивал у себя. Спор разрешил Салим Хасанович. Он тоже собирался отметить свое повыше­ние. Впервые за долгие годы работы вместе с прокурором они разъединились. Хашимов остался в Верховном суде, и должность шефа перешла к нему автоматически, на этом настоял Сенатор в разговоре с Тулкуном Назаровичем. Чтобы пойти на такой шаг, они долго размышляли и решили, что держать под контролем дела в Верховном суде важнее всего, все-таки последняя инстанция, суд – венец правосудия. Тут и дела кру­тые и цены – отведи от вышки иного дельца, и миллион в кар­ман за один заход. А как это делается, они знали. Нанимают журналистов и прочую пишущую братию до суда, которые со слезой в голосе пишут о жестокости советских законов, о гу­манности, присущей и отличающей социалистическое обще­ство от всего мира, что прогрессивный наш народ не приемлет столь суровую меру, как расстрел, что не наказание искоренит преступность, а воспитание, сострадание, любовь – полный набор социальной и нравственной демагогии, которой нас пичкают газеты последние двадцать лет.