Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. Масть пиковая

   – И что он ответил на такую откровенность?
   – Сказал, что я еще не знаю силы и мощи партийного ап­парата, где он не последний человек, впрочем, его трудно было в чем-то переубедить, особенно в последние годы, когда тесно контачил с семьей Леонида Ильича.
   – И что, он совсем не внял, говорили вы все-таки убеди­тельно, особенно насчет следователей КГБ, по его делу тоже присутствовал человек оттуда, вы в воду глядели, – пытаясь прояснить для себя кое-что, хитро обронил хозяин дома.
   – Освобождение полковника Нурматова он считал себе по силам, и я его особенно не отговаривал от этой затеи. Мне лично Нурматов был глубоко несимпатичен, и судьба его меня не волновала. К себе я его и на дух не подпускал, хотя он всяче­ски стремился сблизиться. Однажды он попытался взять меня за горло, не вышло. Хотел, пользуясь мундиром, испытать на испуг, и я не стал жаловаться хозяину на самоуправство своя­ка, хотя Тилляходжаев догадывался, что между нами пробежа­ла черная кошка. Но я показал ему, что его ждет, приехал сре­ди бела дня на работу и вывез его прямо из кабинета, натер­пелся он страха на всю жизнь. Меня всерьез беспокоила судьба самого Анвара Абидовича, может, я старомоден, сентимента­лен, но я обязан ему многим и не хотел уходить в сторону при первой беде хозяина. Убедить в грозящей опасности мне его все-таки не удалось, но кое-что я все-таки предпринял, на бу­дущее, так сказать. У него большая семья, шесть детей, уже по­шли внуки.
   – Да, двое его сыновей заканчивают юридический фа­культет нашего университета, – вставил свое слово прокурор, давая понять, что и он хорошо осведомлен о семье человека, недавно претендовавшего на место Шарафа Рашидовича.
   – Толковые ребята, раз в месяц непременно обедаю с ни­ми в чайхане на Бадамзаре. Мы с Анваром Абидовичем реши­ли, что они останутся в Ташкенте. Каждому я помог приобре­сти кооперативную квартиру в респектабельном районе, есть у них и загородные дома, купленные отцом на подставных лиц еще пять лет назад, будущее молодых людей мы успели все-таки продумать. Но я не об этом хотел сказать. После ареста полковника Нурматова. я попросил его ссудить миллион од­ним моим знакомым, затеявшим крупное дело и имеющим надежное прикрытие, заверил, что этот миллион и будет стра­ховать его семью, что бы с ним ни случилось. Отдавая «ли­мон», он автоматически становился первым пайщиком и на одни проценты с оборота мог обеспечить даже своих малолет­них внуков. Тут он не стал упираться, наверное, подумал, какая разница, где они лежат. Он был неплохой экономист и в по­следние годы не жаловал бумажные деньги, может, оттого рас­стался с ними без сожаления, зная, что они обесцениваются с каждым днем. Как бы там ни было, пока я жив, его семье не придется бедствовать, даже если он, несмотря на его колоссальные связи, и не сможет вырваться из беды, в которую по­пал…
   И вдруг, когда хозяину дома показалось, что Шубарин на­строился на сентиментальную волну, смирился, что секретаря обкома больше нет у власти, прозвучал жесткий вопрос, вер­нувший его на землю.
   – Чем вы конкретно можете помочь моему патрону? И кого из свидетелей в первую очередь нужно убрать или серьез­но побеседовать с ними, чтобы облегчить участь нашему другу и покровителю?
   – Помочь? – искренне удивился прокурор, понимая, что не Шубарин, а он сам попадает под еще большее влияние Японца и что тот диктует свою волю, а вопрос его скорее по­хож на приказ. – Увы, во-первых, дела я не видел, оно в руках у следователя КГБ. Во-вторых, все начнется, когда предъявят обвинение и пойдут допросы, тогда и станет ясно, кто больше всего мешает ему и кому следует дать «закурить»… Конечно, я уверен, все будут открещиваться от этого дела, как черт от ла­дана, и мне придется заниматься им вплотную, не исключено, что я смогу видеть его и присутствовать на каком-нибудь до­просе, это в моей компетенции… Трудные времена настали, Артур Александрович… – заключил он на философской ноте.
   – Нет, почему же трудные? Легкими они никогда не бы­ли, а теперь стали непонятными, это верно. Как только пой­мем, чего хочет новая власть, так многое и образуется. – И, считая разговор оконченным, сказал: – Через час пятнадцать минут вылетает самолет на Заркент, я должен срочно встре­титься с ним, может, и удастся что-нибудь предпринять. А вам за информацию спасибо. – И, пожав руку, стремительно вы­шел из кабинета.
   «Вот так прибрал к рукам Шубарина», – подумал расте­рянно прокурор Акрамходжаев и кисло улыбнулся.
   Арест секретаря обкома из Заркента словно разбудил крупных должностных лиц от спячки, снял со многих глаз пе­лену беспечности, и Сенатор стал замечать тайное объедине­ние или примирение кланов, состоявших в давней вражде, не поделивших сферы влияния в республике. Наконец-то поня­ли – время не для конфронтации и амбиций, что выжить можно только действуя единым фронтом против перемен, против тех, кто пытается навести порядок Изменилось и отношение партийного аппарата к прибывшим группам Проку­ратуры СССР, работавших во всех областях республики. Рань­ше, на первых порах, когда еще не прояснились цели, они по­лучали полное содействие и понимание, но после ряда непредсказуемых арестов им стали чинить препятствия, повсюду да­вали понять, что дальнейшее их пребывание в крае нежела­тельно. И опять пошли версии, и в печати, и с высоких трибун, что присутствие такого количества юристов извне оскорби­тельно для суверенной республики, что это плохо отражается на настроении народа, хотя всем было ясно, что занимаются в основном теми, кто наворовал многомиллионные и многотысячные состояния на беспросветной нищете своих же много­детных дехкан.
   Во все времена, везде, при любой системе добро и зло де­лалось от имени народа. А люди, разрабатывавшие подобную версию, хорошо знали историю и поднаторели в демагогии. Задушив свой народ хлопковой монокультурой, ради золотых звезд, нынче стали рядиться в тогу его защитников, тайно ра­дуясь и благословляя великолепное время правления без пер­сональной ответственности. Сегодня при очевидном экономи­ческом крахе края и грозящей экологической катастрофе из-за загубленной гербицидами земли и усыхающего Арала все можно свалить на дядю, на мифическую Москву, Кремль.
   Сухроб Ахмедович внимательно читал выступления круп­ных деятелей региона и удивлялся, что ни один даже не попы­тался разделить эту ответственность хотя бы пополам с цент­ром.
   В этой ситуации Сенатор понял, оценил, какой ключевой пост он занимает в столь ответственный для республики пери­од. К нему практически стекалась информация из всех административных органов, включая КГБ, он имел возможность присутствовать на любом мало-мальски важном оперативном совещании, будь то в МВД, прокуратуре, Министерстве юсти­ции, Верховном суде, находящимися под надежным оком Са­лима. Правильно они рассчитали когда-то, застолбив место в Верховном суде, там решалась судьба многих денежных лю­дей, не принадлежащих к партийной и советской элите, ими занималась вплотную Москва, и судить их, вероятнее всего, предстояло Военной коллегии Верховного суда СССР. Сенатор видел официальные рапорты следователей по особо важным делам, где они отмечали, что начальник областной торговой вотчины Тилляходжаева, некий Шудратов, арестованный од­новременно с полковником ОБХСС Нурматовым, свояком секретаря обкома, предлагал миллион только за то, чтобы его дело со всеми обвинениями передали в Верховный суд респуб­лики, видимо, хорошо знал нравы местной Фемиды.
   Еще одним нескончаемым источником информации Се­натору служили… анонимные письма, их поток, и без того никогда не прерывавшийся с тех печальных тридцатых годов, в период правления Андропова – Черненко вырос в десятки раз.
   Снова, пользуясь историческим опытом, одни пытались руками государства потопить других, и опытный глаз Сухроба Ахмедовича безошибочно видел в большинстве из них только корысть и зависть, иных, добивающихся правды и справедли­вости, встречалось мало, они тонули в море оговоров, да они и не интересовали прокурора.
   Можно сказать, у Акрамходжаева даже хобби появилось, он тщательно и любовно собирал подметные письма, система­тизировал их по тематике: хищения, взятки, должностные преступления, аморальное поведение, политическая неблаго­надежность. Часто из разных источников сигнализировали об одном и том же, и опять же он интуитивно чувствовал, стоит ли за ними дирижер, закоперщик или действительно прорвало плотину терпения. Такую информацию он ставил особо высо­ко, выделял ее, тут, при надобности, прихлопнуть человека ни­чего не стоило. Иногда он часами читал анонимки, для него это было увлекательнее самого изощренного кроссворда, так он тренировал свой коварный ум: высчитывал, сопоставлял, анализировал, приходил к неожиданным выводам.
   Технологию составления грязных писем он знал хорошо, потому-то и легко ориентировался в них, немало людей они с Миршабом скомпрометировали, довели до инфаркта. Если к иному человеку не имели подхода, писали сами на собствен­ное имя в прокуратуру анонимное послание, с чем и приступа­ли к делу. В какую бы он ни приходил организацию, всегда ин­тересовался – а как у вас идет работа с сигналами трудящих­ся? И при случае всегда снимал для себя ксерокопии с наибо­лее интересных доносов, затрагивающих определенный круг людей, для пополнения личного архива. У него с дружком дав­но появились планы обзавестись персональным компьюте­ром. В него они собирались подробнейшим образом внести все данные по анонимным посланиям. Они даже оплатили японский комплект «Агари», но человек по гостевой визе из США, которому они помогли по линии ОВИРа с выездом, за­держивался. Иным письмам он давал ход и даже контролиро­вал их выполнение, тут уж учитывались ближайшие планы и сводились счеты со старыми недругами. Поистине на волшеб­ном месте он оказался, оставаясь в тени, успел нанести кое-ко­му сокрушительный удар. Но не только перемирие или объе­динение враждующих кланов наблюдал он, иные, пользуясь временными успехами, дорвавшись до власти, старались све­сти счеты с теми, кто еще вчера им оказывался не по зубам. В ход тут шло все, и собственные возможности, когда оттирали от кормушек, выгоняли со всех престижных и хлебных должностей конкурентов, расправлялись и откровенными доносами, и анонимками, используя государственные рычаги и карательный аппарат.
   За подобными затяжными боями Сенатор следил особо внимательно, учитывая свои сегодняшние интересы и расклад наверху, и перспектив не игнорировал. Иногда он со злорадством плескал в костер вражды бензин, переснимал на ксероксе доносы, анонимки, жалобы, адресованные в самые верха, и тут же отсылал противоборствующей стороне для принятия мер. Делал он это, конечно, анонимно, но почту такого рода тайно регистрировал. Чем черт не шутит, пути господни неисповедимы, может, клан выживет, придет к власти, тогда можно обратиться к нему и сказать, это я вас не бросил в трудную минуту, я считал справедливым поставить в известность о кознях ваших врагов. Аналогичные материалы он, естественно, пересылал другой стороне. Одно из отличий восточной среднеазиатской мафии, рожденной социализмом, от западноевропейской – это метод борьбы с конкурентом, там сводят лично счеты с обидчиками, тут больше в ходу делать это руками го­сударства, легально, так сказать, на законной основе, что выглядит пристойно и не привлекает внимания общественности. Не оттого ли в Средней Азии гипертрофированное почитание чина, должности, и не потому ли так рвутся к постам? Да и не черта ли это нашего общества в целом?
   Параллельно такие вот философские мысли одолевали доктора юридических наук Акрамходжаева. Будь у меня время, размышлял он однажды, сокрушаясь, я бы написал трактат «Должность и преступность». Наверное, человечество потеряло из-за его занятости удивительный по наблюдениям и выводам труд, предметом он владел в совершенстве, преступность знал не понаслышке и должностями аллах не обидел.
   Арест первого секретаря Заркентского обкома партии, вы­звавший в регионе шок, оказался роковым не для него одного. Непонятно, что успел предпринять он за две недели до задер­жания, предупрежденный верным вассалом, но действия его оказались непредсказуемыми для многих. За одно изъятие у него десяти пудов золота и почти шести миллионов наличны­ми деньгами он, как говорится, без суда и следствия тянул на высшую меру, наверное, исходя из этих обстоятельств они с Шубариным и выстроили тактику зашиты.
   Он добровольно и без сожаления расстался с наворован­ным богатством, сердечно признался, что запутался в жизни, нанес партии непоправимый вред и хотел бы, по его словам, раскаянием и помощью следствию искупить вину перед обще­ством. Следствие, воспользовавшись раскаянием секретаря обкома, пустилось на тактический ход, объявив, что Тилляходжаев в закрытом судебном заседании приговорен к рас­стрелу и что приговор обжалованию не подлежит. Как оживи­лись, приподняли головы многие арестованные чиновники из партийного и государственного аппарата в московской тюрьме под романтическим названием «Матросская тишина». Все, что только можно было свалить, они дружно перекладывали на Анвара Абидовича, какой с мертвеца спрос.
   Следователи терпеливо фиксировали заведомую ложь и по вечерам показывали протоколы допросов Тилляходжаеву, вы­зывая у того справедливый гнев, бывшие коллеги в подлости и коварстве превзошли все его ожидания. Учитывая эмоцио­нальность секретаря обкома, вспышки возмущения надо было видеть, а еще лучше снимать на видеокассеты, такие бурные сцены не удавались и гениальным актерам. Не менее интерес­ными оказывались очные ставки с оговорившими его сорат­никами по партии, с соседями по многочисленным президиу­мам. Что и говорить, трудной ценой он выторговал себе жизнь. У него осталось одно желание – умереть в собственной посте­ли, оттого и старался угодить следствию, чтобы за рвение ско­стили ему и те пятнадцать лет, что получил он взамен расстре­ла.
   Чистосердечное признание и раскаяние бывшего хозяина Заркента многим в республике не понравилось, дважды пыта­лись подпалить его дом, чтобы укоротить язык, но дважды поджигателя в последний момент настигала пуля в затылок. Двое убитых с канистрой бензина у глухого дувала дома Тилляходжаевых наводили на серьезные размышления, от семьи отступились, третьего смельчака не нашлось. Артур Александ­рович оставался верен своему слову и страховал семью своего покровителя надежно, ровно год в семье под видом родствен­ника жил незаметный парень по имени Ариф, стрелял он всег­да на звук, пользуясь глушителем, промашка исключалась.
   Спас Анвару Абидову однажды жизнь и Сухроб Ахмедо­вич, он случайно узнал, что, когда Тилляходжаева привезут в Ташкент на очную ставку с одним высокопоставленным чело­веком, находящимся еще у власти, его отравят. Деталей и ис­полнителей заговора против секретаря обкома он не знал, но посчитал своим долгом поставить Шубарина в известность. Японец встал за своего бывшего покровителя стеной, что, в об­щем-то, понравилось Сенатору. Японец и потребовал, чтобы он немедленно поставил в известность КГБ, что прокурор и сделал.
   Вслед за Анваром Абидовичем последовал арест еще цело­го ряда крупных деятелей, что вновь явилось полной неожи­данностью для населения, да и партийного аппарата тоже, взя­ли под стражу всю коллегию Министерства хлопководства ре­спублики во главе с министром. Никто из них, как и заркентский секретарь обкома, ни в чем не отпирался. Судебный про­цесс, проходивший в Москве, поразил разложением даже тако­го циничного человека, как Сухроб Ахмедович. Члены колле­гии ведущего министерства хлопкосеющей республики выгля­дели просто жалкой шайкой жуликов, погрязших в беспрос­ветной пьянке и воровстве. Дня не проходило без коллективно­го застолья, пили в рабочее время, в служебных помещениях, в кабинете самого министра и многочисленных залах. «Трактир какой-то, а не министерство», – охарактеризовал один из обвиняемых собственное ведомство. Как же в такой атмосфере не воровать, не приписывать? Марочные коньяки каждый день не по карману даже членам правительства.
   То, что ни один член огромной коллегии хлопковой про­мышленности Узбекистана не избежал соблазна приворовывать из государственной казны и за деньги шел на что угодно, на любые приписки, подлог, фальсификацию, натолкнуло его на важную мысль. Он раньше других вычислил, что весь но­менклатурный аппарат, сложившийся при Рашидове и в прин­ципе подобранный им лично или его доверенными людьми, как и осужденные члены коллегии, рано или поздно будут сме­тены подчистую. Нет, ни на одну карту из прежней номенкла­турной колоды человеку с долгосрочной и твердой програм­мой ставку делать нельзя, все они повязаны старыми грехами, и за любым из них при нарождающейся в стране гласности появится грязный хвост.
   Ставку нужно делать на других, и прежде всего на таких, как он сам, кого раньше по тем или иным причинам не подпу­скали к дележу пирога. Наверное, они мало чем будут отли­чаться от своих предшественников, зато у них нет дурно пах­нущего хвоста, негде было вымазаться.
   Открытие сие столь возвысило Сухроба Ахмедовича в соб­ственных глазах, что он даже внешне переменился, стал хо­дить еще более важно и отвечать на вопросы с долгими и глубокомысленными паузами, словно уже бегали за ним по пя­там и стенографировали для истории каждое его слово. Пере­менилось, и заметно, его отношение ко многим коллегам по Белому дому, как называл белоснежное здание ЦК на берегу Анхора Салим Хасанович, особенно к вышестоящим. В одно утро Сенатор понял, что все они временщики, прозрение под­тверждалось и материалами на многих из них, которыми он конфиденциально располагал. Метать перед ними бисер, как продолжали делать все вокруг, следуя укоренившимся в этих стенах традициям, оказывалось глупым, да и не модно, не в духе времени, при демократических взглядах и манерах ново­го генсека.
   Поведение заведующего Отделом административных ор­ганов, ставшего в Белом доме сразу заметным человеком, к которому благоволил сам Тулкун Назарович, не могло не бро­ситься в глаза коллегам. Одни думали, что Акрамходжаев, за­нимая такой пост, неожиданно ставший в ЦК ключевым, рас­полагает данными на некоторых высокопоставленных товари­щей, оттого и отношения строит подобным образом, что вооб­ще-то характерно для этой среды. Другие, уже привыкшие к крутым и частым переменам власти, думали, а может, кто-то наверху и даже из самого Кремля делает ставку на него, а поче­му бы и нет? Ведь он поднялся только со смертью Рашидова, и в служебной записке при назначении писал, что он со своими взглядами и принципами много лет не мог защитить доктор­скую диссертацию о правовом государстве в условиях сложив­шегося социализма и что дальше районный прокурор хода не имел. Чем не кандидатура?
   Но как привести к власти себе подобных, не затусованных в прежней затрепанной колоде? Как бы он ни раскладывал но­вую колоду карт без замусоленных валетов, королей, тузов и дам, пожалуй, и без шестерок тоже, новый пасьянс никак не складывался. Разве только следовало держаться подальше от самых одиозных, скомпрометировавших себя пиковых вале­тов, рассуждал он, открывая всю тяжесть политической возни, в которую окунулся и вне которой себя уже не мыслил. Да, ни­когда не думал он, что так неподъемна ноша политика, рвуще­гося к власти. Перспективы, перспективы, а сегодня без помо­щи Тулкуна Назаровича и ему подобных не обойтись, Сенатор это понимал, хотя явно переходить на их сторону, афиширо­вать связи не стоило. Жить в волчьей стае и не выть – этому в новой среде еще предстояло научиться, хотя его сущность (сы­щика и вора в одном лице) предполагала быструю адаптацию в политической среде. Но времени для адаптации как раз и не оказалось, перемены в стране происходили стремительно: ру­шились вечные стереотипы, отметались незыблемые железо­бетонные догмы, сметались вчерашние авторитеты, намеча­лись невероятные перемены в общественной жизни, провозглашались и обсуждались невозможные доселе идеи, в газетах и журналах публиковалось неслыханное, по телевизору говори­ли такое… Растерялись в шоке все: партия, народ, правовые органы, суды, только вольготнее в своей тарелке чувствовал себя преступный мир.
   «Наконец-то дали нам дышать, неразбериха для нас самое подходящее время, – говорил Беспалый во хмелю, доставив­ший все-таки на дом Сухробу Ахмедовичу комплект ручного инструмента из золингеновской стали. Если такова демокра­тия или там ее… плю… рализм мнений, – мы за нее двумя ру­ками, не дадим бюрократам и всяким сталинистам задавить свободу и гласность. Можете на нас вполне рассчитывать», – бахвалился пьяный Артем Парсегян своему давнему другу и подельщику прокурору Акрамходжаеву.
   Но крепко замусоленная рашидовская колода номенкла­турных карт таяла на глазах, слишком уж часто стали выпа­дать из нее тузы и короли, о возврате в колоду не могло быть и речи, битой оказывалась пиковая масть.
   Если когда-то арест Анвара Абидовича Тилляходжаева, секретаря Заркентского обкома партии, вызвал в республике шок, то теперь взятие под стражу людей подобного ранга воспринималось спокойно и даже с любопытством, спрашивали, кто же следующий? Покончил с собой при задержании туз бубновый, каратепинский хан, тот самый секретарь обкома, который без ложной скромности любил, когда его называли «наш Ленин», не меньше. Располагал информацией Сухроб Ахмедович, что нити хищений в ocoбo крупных размерах по­тянулись к некоторым секретарям ЦК, и опять рушилась кон­цепция, где расчет строился на людей из прежней колоды, валетов пиковых и прочей пиковой масти. Но не только круше­ние, крах партийной элиты республики расстраивал его, с этим он смирился и считал неизбежным, уж слишком они дискредитировали себя перед народом и даже без тех сенсацион­ных тайн, что вскрывались чуть ли не каждый день в респуб­ликанской и центральной печати и выплескивались на судеб­ных процессах, как, например, того же Анвара Абидовича или у его свояка, начальника ОБХСС области, полковника Нурматова.
   Кто останется равнодушным к пудам золота, к миллио­нам, припрятанным в тайниках и у родственников, к коврам ручной работы, гниющим в сараях и на чердаках, и это в крае, где многодетный дехканин за тяжкий труд на хлопковых по­лях от зари до зари получал в лучшем случае сто рублей в ме­сяц. Край, где он жил, для посвященного человека открывался еще одной неожиданной стороной. При всей неограниченной власти партийного аппарата, как и везде в стране, тут на рав­ных правили и тайные силы, что-то наподобие теневого каби­нета.
   Если сказать кому-то, что назначение иного министра ре­шается не в Ташкенте, а в скромном горном кишлаке Аксай, под Наманганом, наверное, многие приняли бы за байку и по­смеялись. Но смеяться не следовало, Сенатор знал расклад сил в Узбекистане как никто другой, и если бы за него ходатайст­вовали из Аксая, то он уже давно сидел где-нибудь повыше да­же, чем сегодня. Скромный директор агропромышленного объединения, дважды Герой Социалистического Труда, депу­тат Верховного Совета, ценитель чистопородных скакунов, бывший учетчик тракторной бригады, недоучка Акмаль Арипов, любивший, возможно, в пику каратепинскому хану, что­бы его называли «наш Сталин», но и благожелательно откли­кавшийся на «наш Гречко», чуть ли не подменял Верховный Совет республики. Сюда, в Аксай, прежде всего тянулись за поддержкой соискатели министерских портфелей. Он настоль­ко считал себя сильным, что позволял себе, не таясь, называть самого Шарафа Рашидовича – Шуриком. Шурик и звонил ему чуть ли не ежедневно, отладили дорогостоящую прави­тельственную связь с резиденцией аксайского хана. Не смог Сенатор в свое время найти дорогу ни к Шарафу Рашидовичу, ни к аксайскому хану, они вполне обходились и без районного прокурора Акрамходжаева, но сегодня без него, как он считал, не может обойтись и всесильный Акмаль Арипов.
   Если к судьбам многих высокопоставленных деятелей он относился равнодушно, а в иной раз и радовался их беде, как в случае с Анваром Абидовичем и каратепинским ханом, по­шедшим на самоубийство, что, честно говоря, с облегчением было принято во многих заинтересованных кругах, у всех в па­мяти оказывались еще свежи искренние признания заркентского секретаря обкома, оба они могли при случае стать ему конкурентами в борьбе за высшую власть, то его отнюдь не ра­довало, что следователи по особо важным делам все теснее сжимали кольцо вокруг аксайского хана.
   Акмаля Арипова отдавать в руки правосудия Сенатору не хотелось. Удивительно быстро стала меняться жизнь, еще год-два назад кто бы мог предвидеть судьбу Анвара Абидовича и каратепинского хана, они казались вечными, незыблемыми и с высоты своего положения кичливо посматривали на Акмаля Арипова, хотя знали его связи и возможности. Как они втайне радовались, что сама Москва решила заняться делами аксайского хана, ибо народ в округе завалил престольную жалобами и слезными мольбами о средневековой дикости нравов, царя­щих в Аксае, где правил друг Рашидова, народный депутат Акмаль Арипов, щедро награждаемый ежегодно государством зо­лотыми звездами, орденами и медалями.