Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. Масть пиковая

   Скрывая от народа статистику уголовных преступлений, реальную картину положения дел, в эпоху Брежнева в 1979 го­ду установили абсолютный рекорд мира – 21500 убийств, на четыре тысячи смертей опередив, считай голыми руками, Америку, где двести лет свободно продается оружие, включая автоматическое, страну, которую у нас иначе чем Меккой пре­ступников и преступлений не представляли. Оболваненный целеустремленной лживой пропагандой, строящейся на на­грабленных и наворованных деньгах, через продажных и бес­принципных адвокатов, юристов, газетчиков, ученых, социо­логов, писателей, не зная, что с тех пор, как ведется такая мощная и изощренная атака на советское правосудие, пре­ступность выросла в десятки, а в иных видах и проявлениях в сотни раз, обыватель и готов пустить слезу по бедным пре­ступникам и убийцам, против которых, оказывается, суров го­сударственный закон. После таких газетных выступлений са­мое время спустить на тормозах любое дело, где намечалась исключительная мера, и миллион в кармане, и прослывешь гуманистом, человеком либеральных взглядов; миллионы и имели в виду, оставляя Хашимова на работе в Верховном суде, тем более располагая на подпольных Рокфеллеров подробней­шими досье.
   Миршаб предложил отметить три важных события в жиз­ни каждого из них в доме своей любовницы Наргиз.
   – У Наргиз? – переспросил Шубарин, он всегда должен был четко знать, куда идет, и страховал себя не хуже, чем иной заокеанский президент.
   – Там, где находился Коста, – пояснил прокурор.
   – Ах, у Наргиз, – сразу вспомнил тот, – которая так чудесно фарширует перепелок паштетом из печени, Коста с ума свел моего помощника в Лас-Вегасе, Икрама Махмудовича, рассказывая о кулинарных чудесах хозяйки дома. Он заинтри­говал и меня, у Наргиз я согласен…
   – Вы все равно нигде, кроме ЦК, не бываете без сопро­вождения, без телохранителя, смените сегодня Ашота на Кос­та. Когда Ашот рядом, забываешь, что ты свободный человек, хозяин своей судьбы, сильная личность… – И оба невольно рассмеялись.
   – Впрочем, дорогой Сухроб, не идеализируйте Коста, за его приятными манерами, внешним обаянием, кавказской ве­леречивостью и галантностью скрывается человек куда более жестокий, чем мрачный Ашот, – неожиданно проронил пат­рон, то ли запугивая, то ли предупреждая на всякий случай.
   Шубарин высказался, как всегда, неопределенно, таинст­венно, зловеще, с чем Сенатор уже вынужден был свыкнуться. Гадать и читать мысли Японца оказывалось бесполезным де­лом, все могло проясниться в самый неподходящий момент.
   За богато накрытым столом у Наргиз Артур Александро­вич, поздравив Акрамходжаева с высоким назначением, все же чуть позже, выбрав момент немножко попенял, то ли за самостоятельность, то ли за чрезмерную жесткость, он так и не по­нял за что. Скорее всего за то, что он чуть не наступил на инте­ресы одного из давних друзей и покровителей самого Шубарина.
   – Ну, ты, Сухроб, даешь, брать за горло самого Тулкуна Назаровича – это же беспредел, как выражается Ашот. Надо, милый, чтить авторитеты, ты же на Востоке живешь…
   Сенатор, словно не понимая, ответил:
   – Дорогой Артур Александрович, откуда же я мог знать, что уважаемый Тулкун Назарович ваш давний друг, вы не осо­бенно широко вводите меня в их круг. Да и ждать я не мог, вы далеко, наслаждаетесь в Париже, гуляете по Елисейским по­лям, а вакансия могла и тю-тю, меня они в расчет не прини­мали. Вот я и решил напомнить о себе, взял кое-кого, и не од­ного Тулкуна Назаровича, – откровенно блефовал Сенатор, – от кого зависело сие назначение, под микроскоп, результаты превзошли все ожидания. Я думаю, что и вы всегда так посту­паете, когда становятся поперек дороги…
   – Не осуждаю, я просто поражен вашей хватке, целеуст­ремленности, припереть с первого захода к стенке такого скользкого и тертого пройдоху, как Тулкун Назарович, – зада­ча не для дилетантов.
   – Спасибо, Артур Александрович, – перебил прокурор.
   – В чем-то, наверное, вы и правы, я думаю, вы заставили их считаться с собой. И если откровенно, они не могли до­ждаться меня, чтобы выяснить, какие истинные намерения у вас, чего вы хотите, чего добиваетесь?
   – Какие уж цели, Артур Александрович, – поспешил ус­покоить Сенатор, – друзья моих друзей для меня святы, ниче­го дурного я не затевал против Тулкуна Назаровича, да и дру­гих тоже, я хотел одного, чтобы со мной считались, поняли, что и мое время пришло.
   – Да, твое время пришло, и давай выпьем за твое здо­ровье. – Говорил на этот раз Шубарин ясно, подтекста ника­кого не вкладывал, Сенатор чувствовал.
   Через два месяца после прихода Сухроба Ахмедовича в Отдел административных органов ЦК умер генсек Черненко, и вновь залихорадило партийный аппарат и руководство в ре­спублике, какой курс дальше возьмет Кремль? С первых шагов нового генсека стало ясно, что он продолжит начатое Юрием Владимировичем Андроповым – обновление и оздоровление общества, временно прерванное его болезненным предшест­венником. Курс на перестройку объявлялся программным в действиях партии. И сразу же к Акрамходжаеву стали посту­пать предложения из газет и журналов выступить у них на страницах. Одним он вежливо отказывал, ссылаясь на заня­тость, для других, центральных, партийных, подготовил не­сколько публикаций, благо работы Азларханова позволяли ос­вещать немало проблем, накопившихся в Узбекистане.
   Изменилось к нему и отношение аппаратчиков. Повсюду, куда бы он ни приходил, с ним вежливо здоровались, раскла­нивались, улыбались, в иных глазах он опять читал откровен­ное: «Ну что, дождался своего времени, писака? Опять застро­чил в газетах о проблемах и перегибах, будто мы их не знали. Посмотри, посмотри, как далеко пойдет ваша гласность и де­мократия, куда выведет плюрализм мнений, обещать да раз­венчивать авторитеты мы все горазды…»
   Честно говоря, интерес, усилившийся к его личности, не­сколько испугал Акрамходжаева, аппаратное кредо: твори и властвуй анонимно – ему было ближе по душе. Но как гово­рится, палка о двух концах, иного пути, как временно прогре­меть и подняться, не представлялось, да и слухи, популяр­ность наверняка пригодятся, когда он надумает стать академи­ком, тогда уж на пятый этаж замахнуться не грех, не боги гор­шки обжигают… Чем он хуже ставленника Акмаля Арипова, сменившего Шарафа Рашидовича, да ничем, видятся, встреча­ются же каждый день.
   С приходом нового генсека работы у Отдела администра­тивных органов прибавилось, видимо, со злоупотреблениями, хищениями, коррупцией, приписками в республике решили разобраться окончательно и безвозвратно. С каждым месяцем увеличивалось число областей, где начинали работать следова­тели Прокуратуры СССР, число их росло в геометрической прогрессии, они полностью занимали старую гостиницу ЦК на Шелковичной. Такой наплыв опытных криминалистов сам по себе становился опасным, потому что выпадал из-под конт­роля даже Отдела административных органов.
   Московские следователи и их коллеги, привлеченные Прокуратурой СССР из других регионов, не имели привычки знакомить с ходом дел, утечка информации могла свести на нет всю работу. Да и полномочия они получили от Генераль­ного прокурора СССР, за то и держались.
   Сенатор всячески старался помочь следователям, заботил­ся об их быте, питании, вступал при возможности в личный контакт с каждым, ибо только таким путем он мог догадывать­ся о направлениях и масштабах проводимой работы, о ее перс­пективах.
   У тех, кто координировал в Прокуратуре СССР работу привлеченных следователей по особо важным делам, наверное, быстро сложилась общая картина, и, по расчетам Сухроба Ах­медовича, они скоро должны были выйти на таких людей да на таких постах, уважаемых из уважаемых, что рядового гражда­нина от неожиданности мог хватить удар.
   Но наверху царила беспечность, никто всерьез не воспри­нимал огромный отряд приезжих следователей, скорее всего по аппаратному опыту рассчитывали на очередную кампаней­щину, косметический ремонт фасада здания, новой власти – ну, пересажают две-три сотни председателей колхозов, сотню директоров хлопкозаводов, еще тысячу людей рангом пониже, к чьим рукам тоже прилипла золотая пыльца с хлопковых миллионов, на том, мол, и покончат, и все пойдет по-прежне­му.
   Но Акрамходжаев не был так прост, умел держать нос по ветру, да и из разрозненных бесед со следователями кое-что уяснил, очень помогли выступления в печати, ему доверяли больше чем кому-либо, видели в нем человека, пришедшего расчистить авгиевы конюшни застойных лет. Заведующий Отделом административных органов поделился со своими вы­водами кое с кем повыше, те абсолютно точно подтвердили его собственную точку зрения, сказав, а что нам бояться, суетить­ся, ну пересажают мелочь пузатую, а людей из обкомов, райкомов (о людях повыше и помыслить не могли, как о богах), от­куда шли прямые указания на приписки, вряд ли тронут, там, мол, все как один партийная номенклатура, депутаты, разве станут принижать партию подозрением?
   «При чем здесь партия», – хотел спросить он, но воздер­жался, тот в самодовольстве все равно ничего бы не понял, ду­мая, что партбилет с депутатским поплавком его охранная грамота от правосудия: воруй – не хочу!
   Обеспокоенный размахом следствия в республике, Сухроб Ахмедович направил стопы к Тулкуну Назаровичу. Сенатор понимал, что когда-нибудь его могут обвинить в сговоре с московской прокуратурой, в предательстве интересов своего на­рода, гибели его лучших сынов, цвета нации, он знал, что на высокие слова и громкие эпитеты в таком случае не поскупят­ся. Демагогия еще до конца не оцененное оружие, на Востоке им блестяще владеют. Нет, он не хотел ни за кого отвечать, он, как прежде, хотел быть сыщиком и вором в одном лице, ду­шить свободу и быть ее глашатаем.
   Тулкун Назарович сразу оценил тревогу Акрамходжаева, в сердцах выпалил:
   – Да, проглядели мы тебя, раньше следовало двигать, на­верное, при твоей хватке они бы не очень разгулялись в Узбе­кистане.
   В тот день они долго совещались за закрытыми дверями. Тулкун Назарович даже отменил назначенные заранее встре­чи, никого не принимал, не отвечал на телефонные звонки, де­ло действительно не терпело отлагательств. К ночи они выра­ботали стратегию по сдерживанию, а при возможности и диск­редитации тех, кто прибыл в край по линии Прокуратуры СССР по борьбе с хищениями и коррупцией.
   Через несколько дней запустили пробный шар, в одной из газет вышла статья под заметным названием: «Кому, если не нам, наводить порядок на отчей земле?» Под публикацией сто­яла подпись Хашимова, теперь уже крупного работника Вер­ховного суда республики, на орбиту активных действий запу­скался и бывший помощник, всегда державшийся в тени. Га­зетный очерк имел дальний прицел – выявить истинную рас­становку сил в крае, он затрагивал не только тех, кто приехал в длительную изнурительную командировку с мандатом от Прокуратуры СССР, но и тех, кого партия направила на посто­янную работу в правоохранительные органы, да и на другие ключевые посты, где все поросло взяточничеством, землячест­вом, кумовством, коррупцией.
   Владыка Ночи ничего не отрицал из того, что почти ежедневно появлялось то в центральной, то в республиканской пе­чати. Факты, события, суммы, фамилии, должности поражали своей дикостью, наглостью, масштабностью, полным разло­жением большинства власть предержащих в крае – этого он не оспаривал, даже давал им жесткую оценку, не расходящуюся с официальной точкой зрения. Отмечая заслугу людей Проку­ратуры СССР, проделавших в масштабах республики гигант­скую работу, он тут же, исподволь излагал стратегию, вырабо­танную коварным Сенатором и прожженным политиканом Тулкуном Назаровичем. Она вкратце выглядела так: «Сами на­ломали дров, сами и разберемся». Конечно, рецепт так прими­тивно не подавался, Миршаб постарался, пошла в ход изо­щренная демагогия, наподобие «народ очистится от скверны сам», «негоже, чтобы в нашем доме друзья наводили порядок, а мы стояли в стороне». Смысл читался между строк: «мы и са­ми с усами», «разберемся и без помощи пришлых свидетелей». Как и рассчитывали стратеги, статья нашла и своих горя­чих сторонников и противников тоже. Даже появилось не­сколько подборок-отзывов, где весьма осторожно, чтобы не чувствовалась рука дирижера, цитировались строки в поддерж­ку «народ очистится» от скверны сам, без помощи извне, «со­зрел». Однако редкие строки «Отчего народ допустил скверну и медленно очищается даже с помощью извне?» ломали логику предыдущих отзывов.
   Но как бы там ни было, все выглядело пристойно, демок­ратично, выходит, Салим Хасанович выказал душевный по­рыв и веру в своих местных коллег и в глубинке тоже, которым по плечу очищение родной земли от взяточничества, корруп­ции, казнокрадства и еще целого букета прочих негативных явлений, простое перечисление которых вряд ли уместится в газетной статье. На время слава Миршаба затмила даже нара­стающую популярность Сенатора, он говорил то, что хотели услышать многие. Его и услышали, статью перепечатали поч­ти все газеты в республике, включая и районные, на многих крупных совещаниях стала мелькать мысль, не пора ли свер­нуть работу пришлых следователей, когда у нас огромная ар­мия своих высококлассных юристов.
   В статье уделялось много внимания уличной преступно­сти, квартирным кражам, угонам автомобилей, террору кар­манников и рэкетиров, но за всей этой заботой таилась изо­щренная цель – отвести следователей от должностных пре­ступлений, взяток, коррупции, кумовства, местничества, коро­че, отвести руку Правосудия от верхнего эшелона казнокрадов. На основании пожеланий трудящихся и нарождающегося почина среди местных юристов, с щедрым вкраплением одно­сторонних отзывов в газетах Тулкун Назарович даже отписал в Москву петицию, по старым шаблонам, в которых изрядно поднаторел, мол, народ Узбекистана хочет своими собствен­ными руками навести порядок в доме.
   Ответ оказался обескураживающим, не вкладывался в сло­жившуюся годами логику. Порыв трудящихся и юристов при­ветствовался и поощрялся, но чтобы быстрее очиститься и приняться за созидательный труд, предлагались дополнитель­ные силы со всех краев страны. Но Тулкун Назарович с Сена­тором, судя по делам и программам нового генсека, на иной ответ не особенно рассчитывали, хотя надежды брезжили: а вдруг? Чем не демократический жест: сами воровали – сами разбирайтесь!
   Но и не считали, что зря поработали, вселили заметную нервозность в среду людей, занятых расследованием преступ­лений в крае, кое у кого отбили охоту копаться глубоко, кое в ком поселился страх, а люди, приехавшие на постоянную ра­боту, почувствовали зыбкость и ненадежность своего положе­ния, поняли, тут им не простят ни малейшей ошибки, а что за работа, если она с постоянной оглядкой, когда боишься про­явить самостоятельность.
   Но обозначилась четко и другая тенденция, которую опять же, кроме него, вряд ли кто заметил и принял всерьез, следова­тели и прокуроры стали работать более изощренно, отсекая постоянные ответвления в деле, в которых они могли запу­таться и на чем теряли главное – время, используемое против них. Некоторые понимали, что статья человека из Верховного суда появилась не случайно, за ней определенная тактика, же­лание запугать и отвести следствие от людей, занимающих и после Рашидова ключевые позиции в партии и правительстве.
   В обществе быстро сложились две равные по мощи, но разные по задачам силы, хотя и те и другие имели в карманах партийный билет единого образца. Одна часть, состоящая ус­ловно из творческой и технической интеллигенции и квали­фицированных рабочих, окрыленная разрешенными свобода­ми и поверившая в изменение общества безоглядно, не обла­дала опытом борьбы за реальную власть, без чего перемен не бывает, не имела она и заметных постов, прежде эту катего­рию трудящихся держали подальше от таких мест, она могла незамедлительно претворить в жизнь искренние порывы со­циальной справедливости. Реально располагала пока одним – возможностью выговориться, иногда печатно и даже изредка с экранов телевизоров.
   Другая часть, внешне одобрявшая курс партии (приучен­ная все одобрять), нутром же противилась перестройке изо всех сил, ее, наверное, как беременную, постоянно тошнило даже от слов гласность, перестройка, демократия, закон, ми­тинг. От нее-то и зависело, внедрять или нет эту самую пере­стройку в жизнь. Она располагала всем: и опытом, и средства­ми, и должностями. Все места, где что-нибудь «дают» или «разрешают», оставались у них, и они не спешили поделиться с другой половиной сограждан, хотя время от времени, на вся­кий случай, начинали кидать на противоположную сторону кое-какие подачки.
   И опять Сухроб Ахмедович в силу своей натуры хотел представлять обе половины общества одновременно, и ту, иск­ренне жаждавшую перемен, за которые он ратовал в своих статьях и докторской, но душа-то тяготела к другой, более по­нятной, близкой среде, хотя он и там намеревался навести оп­ределенный порядок, и сводил счеты кое с кем, пользуясь вре­менем или сложившимися обстоятельствами. И вдруг он с удивлением обнаружил, что людей, которым до обеда нрави­лась перестройка, а после обеда застой или даже еще более ранний период культа личности, слишком много.
   Такую двойственность аппарата, а прежде всего масштабы этой двуликости, не предугадал даже такой беспринципный человек, как прокурор Акрамходжаев, он понял, что в обществе нет достаточной опоры ни для перестройки, ни для возврата к застою или культу, власть ныне зависела от случайностей. Се­натор чувствовал, что общество, устав от шараханий, неопре­деленности, хаоса и неразберихи, от пустых прилавков и оче­редей, от грабежа и насилий, вновь востребует сильного чело­века, сильную личность. Оттого он хотел сегодня стать замет­ным и в той, и в другой части расколовшегося общества, везде быть нужным, полезным, консультировать тех и других, вну­шить: вот он – сильный и образованный человек, чтобы в не­кий час «икс» на нем скрестились лучи прожекторов с обеих сторон баррикад.
   Еще толком не обживись в белоснежном здании на берегу Анхора, Сенатор начал разжигать и такие амбиции. Наверное, его тщеславие подогревалось еще и тем, что он безошибочно предугадывал события, в интуиции ему не отказать. Новое его окружение на службе, растерявшееся от быстро сменяющихся событий, неуверенное в завтрашнем дне, инстинктивно тяну­лось к нему, державшемуся уверенно, с достоинством. Уроки Шубарина он закреплял день ото дня, и тягу эту к себе он тоже использовал: одних успокаивал, другим обещал содействие, у третьих ловко выпытывал то, что ему требовалось. Оттого для него не оказался неожиданным вызов на пятый этаж, где в уз­ком кругу коллеги, следователи по особо важным делам, ста­вили вопрос об аресте заркентского секретаря обкома Анвара Абидовича Тилляходжаева, да-да, того самого, который еще совсем недавно метил в кабинет, где сейчас решалась его судь­ба. Для всех без исключения, включая и самого преемника Рашидова, решение Прокуратуры СССР оказалось неожидан­ным. Сухроб Ахмедович читал недоумение на онемевших от страха лицах, лишь он один оказался готов к случившемуся, правда, и он не ожидал, что начнется с покровителя Шубарина.
   Несмотря на строжайшую конфиденциальность разговора в кабинете первого секретаря ЦК, Сухроб Ахмедович, выйдя оттуда, сразу связался с Шубариным в Лас-Вегасе и попросил вечером непременно быть в Ташкенте.
   Странное Сенатор испытывал чувство, узнав о решении арестовать секретаря обкома Тилляходжаева, он… радовался, да-да, радовался, хотя и знал, Анвар Абидович во многом определил его нынешнюю судьбу, но сейчас Акрамходжаев не принимал этого во внимание, он давно где-то вычитал, что сердечность, сострадание, жалость – чувства, излишние для политика, перейдя в Белый дом, внутренне считал себя уже политиком. А с точки зрения политика и дальних его целей повод для радости, для шампанского представлялся значи­тельный. Прежде всего устранялся будущий конкурент, пото­му что Тилляходжаев, насколько он знал, не оставлял своих претензий на власть в республике. Секретарь Заркентского об­кома обладал опытом партийной работы, говорят, имел круп­ные связи в Москве, когда-то закончил Академию обществен­ных наук при ЦК КПСС, владел огромным состоянием, про­курор догадывался, что золота тот накопил больше, чем кто-либо в Узбекистане, и уступал разве что аксайскому хану.
   Но кроме положения, богатства, связей Анвар Абидович имел в друзьях Артура Александровича Шубарина, Японца, тайная власть которого в крае не была до конца понятна даже самому Сенатору. И такой конкурент устранялся сам собой, ни забот, ни хлопот, ни денег, ни выстрелов, разве не повод для шампанского из подвалов Абрау-Дюрсо, тут, наверное, не грех откупорить и французское «Гордон Верт» из запасов «Интури­ста». Но это только один повод для радости и шампанского, а второй казался ему даже более значительным.
   Шубарин терял главного покровителя, которому долго служил верой и правдой и считал его хозяином, Сенатор сам не раз слышал это из его уст, и представлялся шанс, правда очень трудный, тонко дать понять Артуру Александровичу, что он так высоко взлетел и собирается отныне покровительство­вать ему, как прежде покровительствовал Анвар Абидович с вытекающими отсюда последствиями и субординацией в от­ношениях. Затея представлялась Сенатору не на один день, он понимал, кого хотел подмять под себя, но игра стоила свеч – прибрать к рукам Шубарина означало заодно и тех людей, ко­торые много лет стояли у него на содержании. Разве такой рас­клад и перспектива не повод для радости, улыбок, шампанско­го, тут и сплясать не грех, думал он, мысленно готовясь к раз­говору с Шубариным.
   Вечером Артур Александрович объявился в доме Акрамходжаева, он уже знал, что прокурор по пустякам не отвлекает, значит, что-то стряслось и требовало его участия. Хозяин до­ма встретил гостя приветливо и внешне мало походил на оза­боченного проблемами человека, и это понравилось Японцу, он уважал людей сдержанных. Шубарина ждали и встретили накрытым в зале столом, бывал он здесь не часто, но регуляр­но, и хозяйка дома запомнила вкусы и привычки необычного среди друзей мужа человека, он единственный не приходил в дом без цветов и без подарков, причем всегда изысканных и редких, и ей было приятно хлопотать, когда муж предупреждал ее, сегодня у нас будет человек из Лас-Вегаса. Когда они пере­шли на время в домашний кабинет прокурора и удобно распо­ложились друг против друга в добротных, мягких, кожаных креслах с высокими спинками, хозяин дома некоторое время театрально молчал, словно взвешивая, стоит или не стоит го­ворить, или, точнее, хотел показать, как важно то, что он сей­час скажет.
   – Я должен раскрыть вам, – наконец-то заговорил он, – секрет государственной важности – сегодня принято решение об аресте Анвара Абидовича Тилляходжаева…
   Шубарин принял новость по-мужски, только чуть заскри­пела хорошо выделанная бычья кожа прекрасно сохранивше­гося старинного австрийского кресла.
   – Когда это должно произойти? – как всегда, рассуди­тельно спросил собеседник, наверняка стремительно считая варианты, связанные с неожиданной новостью.
   – Наверное, недели через две, должны согласовать с Мос­квой, все-таки впервые арестовывается первый секретарь обко­ма, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Со­вета СССР и обвинение ему предъявляется серьезнейшее. Уве­рен, его арест и в Москве вызовет не меньший шок, чем у нас. Вы бы видели лица тех, кого ставили в известность, зрелище не из приятных. Многие сегодня не уснут спокойно…
   – Я догадывался об этом и предупреждал, – сказал вдруг Шубарин, – как только арестовали его свояка, начальника ОБХСС области, полковника Нурматова, чья жена давняя любовница Анвара Абидовича.
   – Вы думаете, оттуда пойдет главный материал обвине­ния?
   – И оттуда тоже, за год до ареста, случайно узнав, что и полковник копит золото, Анвар Абидович отобрал у него две­надцать килограмм собранного, большей частью в царских монетах. Нурматов долго этого не мог пережить, хотя и знал, что Тилляходжаев без ума от монет.
   – Силен обэхаэсник, решил конкуренцию самому хозяи­ну области составить, они, наверное, все такие, я тут тряхнул одного, молодого да раннего, правда, он еще капитан, – прокомментировал прокурор, вспомнив Кудратова.
   – Когда полковника арестовали, я предложил отравить его, был у нас один шанс, Анвару Абидовичу позволили встре­титься с ним, как-никак родственник. Он должен был угостить свояка сигаретой, а через сутки тот бы неожиданно скончался, и ни одна экспертиза, тем более наша, советская, с ее допотоп­ным оборудованием и средствами, не установила бы причины. Но он пожалел Нурматова, больше того, сказал, что спасет его. Он и встретился с ним, чтобы заручиться согласием, что осво­бождение полковник оплатит из своего кармана, сумма тут шла на сотни тысяч, хозяин расценки знал.
   – Не один он не понимает, что времена изменились и еще как круто поменяются, – сказал неопределенно хозяин дома, разливая поданный к разговору чай.
   – Я так и сказал, что нынче времена другие, нет ни вашего друга Леонида Ильича, дочке которого вы дарили каракулевое манто, нет и всесильного Шарафа Рашидовича, любившего и опекавшего вас, и зять бывшего генсека, хотя и генерал-лейте­нант и второй человек в МВД, и за миллион не вытащит Нур­матова из петли, потому что занялись полковником не только следователи по особо важным делам Прокуратуры СССР, но следователи КГБ, а им предлагать взятки все равно что нырять в кипящее масло.