Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. Судить буду я

   Как ни жаль, назад хода к Шубарину не было. Но и вступить открыто в конфронтацию не хватало сил, слишком разные воз­можности, и финансовые в том числе… И туг он почувствовал, в какую западню попал, такой безысходности он не чувствовал даже в тюрьме, тогда у него шансов на свободу казалось гораздо больше. Но неожиданно припомнившаяся жизнь в тюрьме выуди­ла из памяти то, как Миршаб догадался через газету передавать все новости с воли, самые тайные, включая советы адвокатов и прогнозы на будущее страны и республики. И он невольно улыбнулся – вспомнил, как тогда, в «Матросской тишине», уве­рился, кажется, на всю жизнь, что безвыходных ситуаций не быва­ет, всегда есть выход, путь к решению любой проблемы, только его надо найти, как гениально отыскал его Миршаб.
   – Будем искать, – уверенно сказал Сенатор и направился к «жигуленку» за фляжкой с коньяком, несмотря на громадные штрафы ГАИ, он позволял себе водить машину под хмельком. Впрочем, его редко останавливали, а точнее – никогда. В Ташкен­те гаишники имеют особый нюх на власть имущих людей, хотя тут, на Востоке, надо честно сказать, не прячутся за правительст­венными номерами, как в Москве, скажем, или в Тбилиси, не охотятся за особыми правами в пластиковых обложках и не козы­ряют служебными удостоверениями, таких видят издалека, чуют за версту, понимают без объяснений, с одного взгляда. Восток – штука тонкая. Обед в одиночку удался на славу не только из-за шашлыков из мелкорубленых бараньих ребрышек и нежнейшей печенки – джигара, но и потому, что он вновь собрал свою волю в кулак, определился, с кем ему по пути. Он ощутил, что внутри него включился счетчик десяти дням, в которые он должен был найти способ нейтрализовать или уничтожить Шубарина, тут, как и в случае с Камаловым, поставлена на кон его судьба, ничьей быть не может, ибо на прозябание он не согласен. И первое, что он надумал, – до вечернего самолета в Москву увидеться с Миршабом и постараться внушить тому смертельную опасность, грозящую ныне и ему от их прежнего покровителя и компаньона Шубарина.
   Сенатор понимал: чем больший круг людей он убедит в опаснос­ти, исходящей от Шубарина, тем легче ему будет бороться с ним, а Миршаб пока обладал и официальной властью, ее обычно ис­пользуют в борьбе с личными врагами. Вдвоем с Миршабом ему хотелось придумать повод, чтобы сразу рассорить выходящего из тюрьмы хана Акмаля с Шубариным, и потому он мысленно благо­дарил Сабира-бобо за то, что тот заставил его поехать в Москву. Выходило, что он единственный печется об опальном хане, а люди, изведавшие тюремные нары, ох как придают значение даже малей­шему вниманию, и наоборот, любое равнодушие возводят до таких высот!
   Но из чайханы уезжать не хотелось, хотя время и поторапли­вало, и он вдруг понял, отчего не спешит к Миршабу, к своему закадычному дружку со школьной скамьи, компаньону и подруч­ному. Да, ему льстило, что называют их «сиамскими близнецами», верят в их дружбу, в преданность ему Миршаба. Но после раз­говора с Шубариным в банке он вспомнил фразу из какого-то американского боевика: «из беды выбираются в одиночку», или «каждый спасается сам», что-то в этом роде, очень похоже на знаменитую фразу О. Генри: «Боливар двоих не выдержит». Во всех планах, что промелькнули в голове тут, на айване махаллинской чайханы, присутствовал вариант только его спасения, ставка делалась на его благополучие, свободу, карьеру – и он честно признался себе в этом. Хотя знал, что для Камалова они с Мир­шабом идут в одной связке, ведь прокурор наверняка догадывался, кто стоит за смертью Артема Парсегяна, главного свидетеля против него самого, да и для Шубарина они единое целое, оттого тот потребовал, чтобы пришли вдвоем с Миршабом на покаяние через десять дней и вернули бумаги. Собираясь на встречу со своим другом, он знал, что ради спасения жизни, политической карьеры он не остановится ни перед чем, и если надо будет, пожертвует и Миршабом – больше в тюрьму ему не хотелось.
   Откровения в отношении Миршаба, с которым он мысленно распрощался, открыли как бы второе дыхание его фантазии, рас­крепостили сознание, где и без того не было ни моральных, ни нравственных табу, тормозов вообще. Он вспомнил, как среагиро­вал на сообщение Газанфара о Шубарине после своей удачной поездки в Аксай к Сабиру-бобо. Тогда он решил: если каким-то образом обнаружится связь Шубарина с прокурором Камаловым, который помог освободить Гвидо Лежаву, то он постарается непременно стравить человека, выкравшего американца, с Япон­цем. Сегодня после неприятной беседы с глазу на глаз с Шубари­ным отпала необходимость в подтверждении такой связи, время и обстоятельства уже развели их по разные стороны баррикад, а значит, он должен найти убедительный повод для Талиба или людей, стоящих над ним, поквитаться с Шубариным. И он вновь пожалел, что Талиба нет в Ташкенте. Но отрабатывая эту версию подробно, он резонно подумал: а с чем бы я к Талибу пошел? У них ведь с Шубариным могли быть финансовые интересы, которых он никогда не сможет решить со мной, у меня ведь нет за спиной могущественного банка. Тут, желая заполучить союзника, следовало действовать осторожно и наверняка – он мог в лице Талиба обрести и врага. Значит, все упиралось не только в Газанфара, которому он поручил выведать, почему Талиб встречался с Шубариным и почему он выкрал его гостя на презентации в «Лидо», но и в прокрустово ложе десяти дней, определенных Японцем. Вряд ли он сможет действовать быстро и оперативно за гранью отпущенного срока, когда Шубарин натравит на него многих власть имущих людей и уголовников. И он порадовался, что среди бумаг нет компромата на Талиба Султанова, иначе контакт был бы невозможен ни при каких обсто­ятельствах.
   А может, следует настропалить Талиба и против прокурора Камалова? – пришла неожиданно дерзкая мысль. Ведь это он подсказал Шубарину, кто выкрал Гвидо Лежаву, и даже назвал адрес, где тот содержится. Хорошо бы руками Талиба расправить­ся со своими врагами, подумал Сенатор, пытаясь шире развить тему, и вдруг нашел применение Талибу при любом раскладе, даже если и не войдет с ним в сговор.
   Вот уж обрадуется моей идее Миршаб, возликовал Сенатор. Миршаб после трех неудачных попыток покушения на жизнь про­курора Камалова остро переживал провалы и искал новых стре­лочников, на которых можно было бы переложить очередное покушение. Турки-месхетинцы, чьи следы якобы остались на месте преступления, уже не казались убедительными и не принимались всерьез. И вот на такую роль Талиб, которого он еще и в глаза не видел и на чью помощь рассчитывал в борьбе с Шубариным и с Камаловым, вполне подходил – достойная фигура, авторитет­ная. Тут нужную версию и варианты отработать нетрудно при их с Миршабом опыте следственной и прокурорской работы, мог помочь и Газанфар. И если уж выпадет самому сводить счеты с Ферганцем, а не исключался и этот вариант, то ему нетрудно будет запутать свой след, как случилось во время ограбления прокуратуры, когда он организовал похищение кейса Шубарина с секретными документами и направил внимание следствия на Ростов из-за татуированного взломщика по кличке Кощей.
   – Ай да Сухроб! Молодец! – похвалил себя Сенатор и в хоро­шем настроении поехал к Миршабу в Верховный суд. Мысль о том, что он готов предать его, как и Талиба, уже улеглась где-то в глубинах памяти до подходящего случая.
   С Миршабом он пробыл до самого трапа самолета, они многое обсудили и даже наметили несколько вариантов, как рассорить хана Акмаля с их бывшим патроном Шубариным, но каждый из планов годился лишь при удобном случае и при определенном настроении аксайского Креза, они хорошо знали его нрав. В одном решении они оказались едины: не идти на покаяние к Артуру Александровичу и не признаваться в том, что вскрыли кейс и сняли копии с его сверхсекретнейших документов. Это признание рано или поздно могло стать чьим-то достоянием, кроме Шубарина, и на их авторитете можно было бы поставить крест. А пока оставался шанс избавиться и от Камалова, и от Шубарина.
   Одним убийством больше, одним меньше, срок один – как говаривал иногда их подельщик покойный Артем Парсегян. С тем Сенатор и отбыл в Москву – освобождать хана Ахмаля из подвалов Лубянки.

 
   Покинув дом прокурора Камалова почти на рассвете, Шубарин вернулся в свой особняк в старом городе, но укладываться спать не стал, хотя отдохнуть не мешало. Он прямиком направился в кры­тый бассейн, примыкавший к его знаменитому саду, и с наслажде­нием поплавал, то и дело возвращаясь мыслями к полуночной встрече на Дархане. Позади была бессонная ночь, впереди трудный день, но усталости не чувствовал, наоборот, ощущал прилив сил. Теперь он знал причину этого подъема, наконец-то он определился и тут же приобрел так необходимое душевное равновесие. Радо­вало и то, что его непростые решения были поняты и одобрены, а ведь могло быть и иначе, наверху нечасто встречаются самосто­ятельные люди. После плавания он принял контрастный душ и, стараясь не разбудить домашних, поднялся к себе, в рабочий кабинет на втором этаже. Изящная итальянская кофеварка, с кото­рой он не расставался и в командировках, стояла на сервировочном столике рядом с письменным столом, и он стал готовить себе большую чашку кофе с пенкой. Пока готовился кофе, он мысленно обдумывал послание на имя шефа службы безопасности республи­ки генерала Саматова и генерального прокурора. Набирая текст на компьютере, он работал долго, часа два, пока снизу не позвали к завтраку. В это время он загонял готовый материал в память «IBM», а два экземпляра хорошо отпечатанного текста на шести страницах уже были тщательно вычитаны и подписаны.
   После разговора с прокурором Камаловым Шубарин понял, что встречи с генералом Саматовым ему не избежать. Дело, которое они затевали, было не только государственного масштаба, а ско­рее международного. Если в случае с деньгами преступного мира у органов имелся какой-то опыт, впрочем, до сих пор только теоретический, но по которому всегда можно было получить кон­сультацию, хотя бы в «Интерполе», где, оказывается, некогда стажировался Ферганец, то во втором случае, с партийными день­гами, придется работать впервые, вслепую, отрабатывая детали в ходе операции. И тут, конечно, прокурор Камалов прав: следует иметь за спиной мозговой центр, состоящий из специалистов, которыми бывшее КГБ располагает с избытком, они-то и вырабо­тают и стратегию, и тактику. Разговор с прокурором пошел на пользу, он увидел затеянное как бы со стороны, а точнее как в галографии – объемно и насквозь, и понял, что одному ему не справиться. Действовать на два фронта без страховки – чистый авантюризм, впрочем, он это понимал, оттого и настоял на встре­че с Камаловым. Идея насчет специалистов по борьбе с отмыванием преступно нажитых за рубежом денег, которую предложил Ферганец, конечно, разумная, о такой поддержке он и мечтать не смел. И семью спрятать где-нибудь в Европе на время, пока не утихнут страсти, без Саматова тоже будет нелегко. Поэтому пись­мо оказалось столь подробным, с планами, с выкладками, чтобы можно было сразу, не теряя времени, подключить специалистов к операции, ведь день отлета на юбилей в Милан приближался.

 
   Два письма в одном конверте оказались в почтовом ящике у входа в прокуратуру республики к началу рабочего дня, и Татья­на Шилова, предупрежденная Камаловым, внесла их к нему сразу после утреннего совещания, объявленного накануне. Принимая пакет, прокурор спросил:
   – А как у вас отношения с Газанфаром?
   Получив ответ, он сказал:
   – Возможно, на днях появится необходимость передать ему кое-что важное, пожалуйста, будьте готовы… – И после паузы добавил: – От этой информации очень многое зависит, и даже жизнь дорогого, близкого мне по духу человека, я думаю, у вас будет возможность познакомиться с ним…
   После ухода Татьяны Камалов вскрыл конверт, достал адресо­ванное ему письмо и внимательно прочитал; все было написано толково, гораздо шире, чем вчера было сообщено при личной встрече. И сегодня, знакомясь с планами, изложенными на бумаге, Камалов понял и по-настоящему оценил масштабность и опас­ность предстоящей операции, хотя ночью тоже осознавал, чем может обернуться каждая неудача, срыв на любом этапе, и прежде всего для его исполнителя – Шубарина, потому что затеваемое в обоих случаях было его сольным номером, его моноспектаклем, театром одного актера, бенефисом, и за провал он платил бы только одним – жизнью. Прокурор машинально поднял трубку и вместо генерала Саматова набрал номер полковника Джураева, хотя еще минуту назад это не входило в его планы. Начальник уголовного розыска республики находился на месте, и он тепло поприветствовал своего друга. В последние дни они не виделись, и Джураев не знал о неожиданной встрече прокурора с банкиром.
   – А вы оказались правы, – перешел быстро к делу Ферганец, – когда накануне презентации по случаю открытия банка «Шарк» предсказали, что вокруг этого лакомого кусочка еще разгорятся страсти.
   – Что, еще кого-нибудь выкрали у Японца? – спросил полков­ник в упор.
   – Нет, пока все на месте. И чтобы этого не случилось, я попро­шу вас в ближайшие два-три дня подобрать четырех толковых ребят. Двоих – хорошо знающих уголовный элемент по части разбоя, грабежей, рэкета, а двоих других – хорошо ориентиру­ющихся в мире мошенников, аферистов, картежников, кидал. Я пришлю официальное письмо секретного характера, и мы ко­мандируем их на полгода поработать в «Шарк», а с Шубариным я договорюсь, чтобы он взял их в штат, они будут дежурить по двое, посменно. Задача ребят на первое время ясна, а возникнет ситуация – скоординируем цели. Я сейчас ни о чем конкретном не могу сказать, но после встречи с генералом Саматовым, которая наверняка состоится сегодня-завтра, карусель, я думаю, закрутит­ся…
   – Что, обыкновенный банк может заинтересовать и ведомство Бахтияра Саматова? – удивился полковник.
   – Обыкновенный? Не скажите. Вы забываете, кто его хозяин, не вы ли мне говорили о нем как о незаурядном человеке, финансовом гении? Тут глобальные масштабы, если сказать одним сло­вом.
   – Значит, мы поступили верно, когда помогли Японцу в труд­ную минуту? – спросил полковник напоследок, пытаясь уяснить для себя главное.
   – Да, конечно. Оттого и новая просьба: отобрать лучших из лучших, работа в банке предстоит тонкая…
   Положив одну трубку, он поднял другую, правительственного телефона, и соединился напрямую с генералом Саматовым.
   – Добрый день, Бахтияр Саматович, – начал он без привычно­го церемониала, сразу приступая к делу, – через полчаса, если вы будете на месте, я пришлю к вам нарочного с очень важным документом. Бумага настолько ценна и секретна, что я доверяю ее только Уткуру Рашидовичу, вашему питомцу, и он должен пере­дать пакет вам лично. Примите его сами, хотя я понимаю ваши строгости.
   – Надеюсь, я не должен давать ему расписки, – пошутил генерал, видимо, он был в хорошем настроении, и продолжил уже всерьез: – Да, я еще буду на месте час, пусть подъезжает. Вы не в претензии к людям, которых я передал вам по вашей просьбе?
   – Нет. Не жалуюсь. Спасибо. Они профессионалы, хорошо знают свое дело, а главное, порядочны, и я им доверяю, а в нашем деле, в наше время, это половина успеха. Я убежден, что сообще­ние не оставит вас равнодушным, и если захочется уточнить кое-что, я готов встретиться с вами немедленно, дело не терпит отлагательств.
   – А мы другими и не занимаемся, – опять пошутил генерал и добавил: – Значит, так. Подъезжайте к шестнадцати часам, я знаю, по пустякам вы не отвлекаете, а вопросы всегда возникают в нашем деле, вопросами только и живем. – И шеф службы безопасности тепло попрощался со своим бывшим преподавате­лем, которого всегда называл почтительно – домулло^[1].
   Переговорив с генералом, Камалов мельком глянул на часы, до шестнадцати было еще ох как далеко, и он поймал себя на мысли, что заразился азартом, исходящим от Шубарина, и ему хотелось быстрее запустить операцию, ведь лишить преступность финан­совой мощи – все равно что обескровить ее. Да и вернуть капита­лы, награбленные КПСС, обнищавшей стране, задыхающейся в тисках экономического кризиса, он тоже, как и Шубарин, считал долгом чести мужчины, офицера, гражданина; в этом они были солидарны. Видимо, так поймет и оценит ситуацию генерал Саматов. Как и всякий здравомыслящий человек, анализирующий результаты «перестройки», в которую он, как и большинство совет­ских людей, поверил, сейчас Камалов чувствовал себя обманутым и обобранным. А ведь он был не совсем простой человек, знал немало и догадывался куда больше, чем обычные, рядовые граж­дане. Он знал, что такое внешняя разведка и что такое внутренняя, ведал, какая шла скрытая, мощная борьба в области идеологии между двумя системами и какие люди обеспечивали ее базу, опять же отдельно для внутреннего и внешнего пользования. И сейчас, де-факто, он признавал, что нас переиграли по всем статьям, и прежде всего благодаря «пятой колонне», «агентам влияния» внутри страны, которых давно ловко и умело насаживали с шести­десятых годов, годов хрущевской оттепели, особенно в среде либе­ральной интеллигенции, связанной со средствами массовой инфор­мации, идеологией, культурой. И уж, конечно, самая главная удача наших противников – сам генсек правящей партии коммунистов. Вот он-то и есть главный Герострат родного отечества.
   Поддержав Шубарина в рисковой затее вернуть партийные день­ги на родину, Камалов мечтал не о возрождении проворовавшейся никчемной КПСС, оказавшейся не способной защитить саму себя; он надеялся, что с деньгами партии откроется и тайна ренегатства Горбачева, появятся документы о его предательстве, сознательном разрушении государства, и прежде всего России. Вот тогда бы Горбачев не отмахнулся от необходимости явки в суд, как укло­нился от заседания Конституционного суда страны, где рассмат­ривался иск к КПСС и куда его пригласили лишь свидетелем, как первого руководителя коммунистов. Появись такие свидетельства в России, им не дадут хода, многие там и сейчас повязаны одной веревочкой (отсюда роскошный Горбачев-фонд, в который он не внес даже несчастных десяти тысяч уставных рублей). Как говорят в народе: ворон ворону глаз не выклюет.
   Добудь Шубарин доказательства, он, Камалов, тут же предъ­явит Герострату обвинение: материала, касающегося только Уз­бекистана, вполне будет достаточно. За одну войну в Афганистане, которую можно было бы закончить в апреле 1985 года, когда Горбачеву никто уже не мешал, ибо умерли все, затеявшие ее, сегодня расплачивается весь среднеазиатский регион. Кстати, со­всем недавно, в журнале «Огонек», явно сменившем ориентиры после бегства еще одного ренегата – Коротича, бывший депутат союзного парламента от Армении Галина Старовойтова, которую не причислишь к державникам, патриотам, сказала в пространном интервью, как бы подтверждая решение Камалова, о государствен­ной казне, дословно, без купюр: «Но ведь казна-то на самом деле разворована. Разные осведомленные люди указывают адреса: Швейцарию, Лондон, Дюссельдорф… (Шубарин в ночном разгово­ре с прокурором упоминал Дюссельдорф, где ему удалось найти кое-какие концы партийных денег) …но у меня нет ощущения, что это золото, вывезенное, между прочим, при Горбачеве, всерьез кто-то ищет. За разоренную казну, рано или поздно, кому-то придется отвечать». А Старовойтова, бывший «мудрый» советник Ельцина по национальному вопросу, ныне отстраненная коллега­ми-демократами от большой и доходной политики, знает, что говорит. Покрутилась она в перестроечной кухне и возле Гор­бачева, и «демократов», и вот сегодня это интервью – в отместку за то, что оттерли от государственной кормушки.
   Азарт словно подхлестывал прокурора изнутри, и он вновь вернулся к письму, адресованному на его имя, хотелось явиться к генералу Саматову с готовыми предложениями по развернутому плану Шубарина. И вдруг, как бы некстати, он вспомнил о Сенато­ре, который вчера вылетел в Москву вслед за адвокатами хана Акмаля, из чего следовало, что аксайский Крез, некогда арестованный им, Камаловым, лично, скоро окажется на свободе. Значит, Сенатор искал союза с Ариповым, надеялся на его финансовую мощь и связи. Ведь по существу хан Акмаль никого следователям не сдал, а оказавшись на воле, он многим может предъявить и счет, и претензии, или то и другое вместе взятое. И хан Акмаль, и Сенатор, оба знают, рассуждал прокурор, что для него они были, есть и остаются преступниками, и пока он занимает этот пост, им рассчитывать на высокое официальное положение в республике трудно, а если точнее – невозможно. А с этим не смирится ни первый, ни второй, значит, следующего, четвертого, покушения осталось ждать недолго. «Может, от этого неосознанного ощуще­ния я спешу помочь Шубарину?» – подумал вдруг прокурор. Впрочем, ни вчера дома, на квартире, ни сегодня, занимаясь делами Шубарина, прокурору не пришла мысль, что можно напря­мую обратиться за помощью к Артуру Александровичу, ведь тот мог прояснить ему многие тайны. Когда речь зашла о важных государственных делах, мысль о собственной безопасности отошла на задний план, откуда, по-мужски, и возвращать ее было неудоб­но, даже если бы и вспомнил. Впрочем, и сам Шубарин намеренно избегал вопроса о своей безопасности, хотя и понимал, на что идет. В одном Камалов был уверен – что Шубарин не станет участвовать в любых акциях, затеваемых против него и Сенато­ром, и Миршабом, и ханом Акмалем тоже. У него некогда, в больнице, была сверхзадача: выйти на Шубарина, встретиться хоть раз в ним с глазу на глаз, и если удастся – вбить клин между ним и «сиамскими близнецами». На сегодня он добился большего: они участвуют совместно в крупной государственной акции. А как избежать четвертого покушения – это его проблема, и он не привык перекладывать свои заботы на плечи других. В конце концов, не сегодня, так завтра закончат собирать материал на Газанфара, дающий право на его арест, и можно считать, что песня Сенатора спета – недолго музыка играла, хотя он на воле щеголяет в шелковом костюме от Кардена. На этот раз он уж доведет дело до суда. Вряд ли Рустамов окажется крепче Парсегяна, все-таки сдавшего своего покровителя. Спасая свою шкуру, Газанфар не пожалеет «сиамских близнецов», тем более если узна­ет, что те некогда специально охотились за ним и в сговоре организовали ему крупный проигрыш, чтобы заставить его рыться в кабинетах прокуратуры и вынюхивать секреты. А человек, неког­да игравший за столом в тот злополучный для Газанфара вечер, которого Сенатор с Миршабом наняли специально, ныне отбывал срок и готов был подтвердить на очной ставке и про саму игру, и про многомесячные репетиции на дому у Миршаба. Неожиданным свидетелем Камалов был обязан полковнику Джураеву, его личным связям в уголовной среде, а если конкретнее – Талибу.
   Сегодня для Камалова Газанфар оказывался ключевой фигурой, без него он не имел хода ни к Сенатору, ни к Миршабу, а посадить их за тюремную решетку, устроив широкий открытый процесс, он считал делом чести, своим профессиональным долгом. Доведи он дело до суда, наверняка выплыли бы многие и многие фамилии, желающие в переходное время дестабилизировать обстановку в крае. Не исключено, что хан Акмаль, освобождающийся на днях в Москве, может снова загреметь на скамью подсудимых на этом процессе, пауки вряд ли станут жалеть друг друга. Если бы ему, Камалову, удалось довести задуманное до конца, в республике надолго воцарился бы покой, на Востоке уважают решительность и силу, а процесс показал бы мощь новой власти. Оторвав голову мафии в высших эшелонах власти, с обнаглевшей уголовной он справился бы быстрее. Наконец-то наверху поняли, что, не сломав хребет преступности, невозможны никакие перемены: ни полити­ческие, ни экономические, даже сама идея о будущем могуществен­ном Узбекистане, провозглашенная президентом и принятая наро­дом, может оказаться под угрозой. Нужно избавить и народ, и предпринимателей, да и саму власть от страха перед преступнос­тью, опутавшей общество в последние пять лет. Вместе с генера­лом Саматовым прокурор готовил обширную программу на сей счет, ведь он не зря, еще со времен Брежнева, привлекался союз­ным правительством к составлению стратегических планов по борьбе с преступностью и слыл в этой области крупным авторите­том. Программа пока держалась в секрете, и если она получит поддержку президента и парламента, то порядок в Узбекистане наведут в считанные недели, тут исполнительная и законодатель­ная власть, не в пример российской, действует слаженно и эффек­тивно.
   Роль Газанфара в предстоящих событиях виделась Камалову столь важной, что он невольно забеспокоился за его судьбу: при двойном образе жизни, что тот вел, с ним могло случиться все что угодно. На всякий случай он позвонил одному из своих замов, в непосредственном подчинении которого находился Газанфар, и попросил того, чтобы в ближайшие дни не командировали Рустамова ни на какие ЧП в колониях и тюрьмах, там ведь тоже всякое может случиться. На вопрос – почему? – пришлось сблефовать, сказал, что он может понадобиться ему для важной поезд­ки в Москву, где и намечалось совещание работников прокуратур бывших союзных республик. Камалов был уверен, что новость, конечно, станет известна Газанфару, а значит, расслабит его в ос­тавшиеся дни перед арестом.