Следователь: «Что там было, не знаете?»
Карватко как-то заторможено продолжает: «Я выпил чаю. Роберт попросил меня приехать на следующий день – поездить по магазинам. На следующий день я приехал туда, изменений там никаких не произошло, просто был расчищен снег, чтобы можно было подъехать. Я понял, что они парились там, выпивали. Мы поехали по магазинам, со мной Яшин и Саша Белов».
Следователь: «Купили все необходимое?»
Карватко тяжело вздыхает: «Да, купили все необходимое. Были уже вечерние сумерки. Вернулись, затеяли поужинать, не знаю: важно это или не важно – варили пельмени».
Следователь: «О чем разговаривали?»
Карватко: «Обычный бытовой треп ни о чем. Я собрался уезжать. Приехал Квачков-старший».
Тут Карватко на экране оживляется и пытливо смотрит на следователя.
«Я уже объяснял ребятам, – кивает он головой на сзади сидящего человека, – что когда я первый раз был, я не мог сказать…».
Но фраза почему-то осталась незаконченной, свидетель снова понурился и вгляделся в листы, лежащие на столе: «С Квачковым-старшим я общался принужденно, у него со мной отношений не получалось, я раньше сказал, что в армии не служил, и он потерял ко мне интерес. А у меня о Квачкове было впечатление: дедушка, божий одуванчик, хоть и говорили, что он там легендарный, в фильме «Черная акула» снимался. Но вот у меня сложилось впечатление такое. Потом меня попросили Сашу Квачкова до КПП довезти. Я его довез, мы просидели у КПП порядочно… Оказалось, машина, которую он встречал, уже приехала, стоит и ждет его. Описать – где?»
Карватко снова оглядывается на позади сидящего. Уловив какой-то знак, продолжает: «Я вернулся, чтобы поговорить с Робертом. Эта машина, которую мы встречали, меня обогнала. Там темно было, я не смог определить: это была либо «восьмерка», либо «девятка».
Следователь: «Номеров не видел?»
Карватко: «Нет, и машина глухо тонированная, так что людей в ней я тоже не видел. Я переговорил с Робертом, он сказал, что в четверг-пятницу приедет. И я поехал в Москву».
Свидетель поднял от бумаг голову, взглянул на следователя и, снова запинаясь, проговорил: «Дальше меня просили подробно описать мое возвращение в Москву». Он снова оглядывается, начинает шушукаться с тем, кто сзади. Его отвлекает следователь, торопит: «Поехал по Москве поработать частным извозом?»
Карватко вымученно продолжает: «Да, выехал на Таганку, зашел в «Игровой мешок». Там можно попить кофе, провел там минут сорок-пятьдесят. Потом у меня машина сломалась, пришлось ее наскоро наладить. И я решил ехать домой. В районе четырех-пяти утра я был в мастерской, меня там точно видели».
Следователь: «В «Игровой мешок» заехали, чтобы создать себе алиби?»
Карватко подавленно: «Абсолютно нет. В последние месяцы я занимаюсь частным извозом. А там ребята сидят, те, что таксуют. Охранник там меня даже вряд ли вспомнит. И вот мы с товарищем в мастерской разговариваем, и я по радио слышу сообщение, что совершено покушение на Чубайса. Ну, мои действия – я услышал про Жаворонки и что была использована машина СААБ темно-зеленая, и что уже напали на след. У меня непонятное волнение возникло…»
Свидетель опять оглядывается и заученно выдавливает: «17 марта вечером, когда я приехал домой, я услышал, что есть подозреваемый – Квачков. И мне стало все понятно: я был 16-го числа на даче Квачкова, и раз Роберт 16-го тоже был, то и его будут подозревать…». Карватко почти взмолился: «Я не мог поверить, что он имел отношение к этому делу. Ну, там ребята на даче были в бане… Я понимал, что по мобильному телефону можно вычислить, кто с кем общался».
Следователь хищно выкарауливает: «Сделали вывод, что они все причастны?»
Карватко обреченно: «Я понимал, что подозрения падут на всех, кто с Квачковым общался. Вдруг раздался звонок, мне позвонил Роберт, он звонил со своего мобильного телефона. И он нормальным тоном спрашивает: как дела? Я говорю: мне сегодня тридцать три года, он поздравил, и говорит…».
Свидетель замолкает, склоняет голову ближе к листам, читает: «Дед заболел, но я узнавал, это не инфекционно». Я понял, что Роберт говорит о Квачкове. Потом он мне говорит: «Ты найди Диму и Вадика, скажи, что нет ничего страшного». И я остался в раздумье. Дима и Вадик – это из «Герада» ребята, афганцы. Они, наверное, тоже общались с Квачковым. Все, я никуда не поехал, ни с кем не стал встречаться, ничего не стал говорить никому».
Следователь: «Почему Вы сами не обратились в милицию?»
Карватко: «У меня вообще шок был. По телевизору говорили, что Квачков, якобы, причастен, но при обыске у него ничего не нашли. Что я мог в милиции сказать? Что мужики в баню собирались? По большому счету, в Москве разве хоть один человек пошел бы в таком случае в милицию?»
В этот момент некто, сидевший за спиной Карватко, выходит из комнаты.
Следователь настойчиво: «Те, кого Вы видели, они могли это совершить?»
Карватко легко, на выдохе: «Я не могу этого сказать. Я не знаю».
Следователь: «Кому-нибудь из родственников Вы говорили о покушении?»
Карватко: «Я разговаривал с женой. 20-го марта поехал в Москву, начал «бомбить», все прокручивал в голове, и у меня сложилось мнение, что причастности Квачкова нет. И раздался телефонный звонок. Это звонил Роберт. Он спросил: ну, чего, ты виделся с кем-то из ребят? И он попросил меня уверенным тоном: встреться, объясни, что все это ерунда. Я понял, что не мог бы человек звонить на мой телефон, если бы что-то было. И у меня создалось впечатление, что Квачков однозначно не причастен к этому преступлению. Я вышел на кухню, там жена, она спросила меня: что случилось?»
На экране видно, как возвращается некто, помещается за спиной свидетеля. Тот снова начинает запинаться: «Я рассказал жене, у нее был шок, я ее попробовал успокоить. Объяснил, что Яшин звонил два раза, он взрослый человек, не может не понимать, что происходит. Может быть, это ошибка, но мне придется давать объяснения. Похоже, что, ну, не причастен Квачков. Я был у него на даче, ну, мужики собрались, ну, я ни сном, ни духом… А 20-го числа вечером я еду домой, звонок от Роберта. Он говорит: «Привет». Спокойный голос. Я ему говорю: «Петрович, это мой телефон, и ты мне звонишь». А он говорит: «Я понимаю, все нормально по этой ситуации, через день-два приеду». И у меня уверенность, что Роберт знает, что Квачков не может быть причастен к этому делу. А 21-го по телевизору стали говорить, что вроде есть у него алиби. И у меня стало появляться впечатление, что Квачков может быть действительно не причастен. Все, больше мне ничего не известно». Свидетель перевел дух.
Экраны погасли. Начался допрос Карватко по его видеопоказаниям на следствии.
Прокурор: «Давая показания в суде, Вы указали, что допрос велся путем прочтения каких-то листов. Но перед Вами лежал всего один лист. Почему Вы сказали, что листов было больше?»
Карватко: «Мне кажется, их было несколько».
Прокурор: «Кто положил лист?»
Карватко: «Не знаю. Мне положили и велели читать».
Прокурор: «А как протокол допроса на 11 листах уместился на один листок?»
Карватко: «Там были записаны даты и факты».
Прокурор: «А почему Вы не смотрели постоянно на этот листок?»
Карватко: «Я постоянно на них смотрел».
Судья прерывает допрос: «Я поясню присяжным заседателям, что вопросы следственных действий по закону не обсуждаются. Но в связи с тем, что сторона защиты эти вопросы затрагивала, то я разрешаю стороне обвинения затрагивать эти вопросы во имя принципа равенства сторон».
Вдохновленная разрешением судьи Пантелеевой впротиву всех законов обсуждать следственные действия, в допрос включается сторона защиты.
Першин, адвокат Квачкова: «Кто такой Олег Васильевич Корягин, который стоял за Вашей спиной?»
Не тут-то было! Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Вопрос снят.
Першин: «Сколько раз и почему прерывалась съемка допроса?»
Вопрос снят.
Першин: «Вы с адвокатом, присутствовавшим на допросе, заключали соглашение?»
Вопрос снят.
Михалкина, адвокат Миронова: «Адвокат интересовалась состоянием Вашего здоровья?»
Вопрос снят.
Михалкина: «Укажите количество лиц, присутствовавших на допросе?»
Вопрос снят.
Миронов, подсудимый: «Почему Ваша речь на видеозаписи была вялой, невнятной, рваной?»
Карватко: «Меня допрашивали несколько дней, прежде чем допросил следователь».
Миронов: «Что за ожоги у Вас на руках?»
Судья: «Вопрос снимается как не относящийся к делу и не просматривающийся на видео».
Найденов, подсудимый: «Что за записи лежат перед Вами?»
Карватко: «Это записи, где мне определено, что нужно сказать следователю».
Найденов: «Вас допрашивали в СИЗО в качестве кого?»
Вопрос снят.
Найденов: «Вас в качестве свидетеля допрашивали?»
Уставшая снимать вопросы судья перешла к угрозам: «Найденов, я предупреждаю Вас о недопустимости неподчинения председательствующему судье».
Найденов невозмутимо кивает: «Обыск у Вас дома был до допроса?»
Вопрос снят.
Найденов: «Когда Вас поместили в СИЗО, Вы помните?»
Судья: «Найденов! Вы предупреждаетесь за ненадлежащие вопросы. Это может повлечь взыскания вплоть до удаления из зала суда».
Найденов: «На записи мы видим Вас небритым. Это сколько суточная небритость?»
Про небритость вопрос тоже не угоден, хотя бритье к следственным действиям не относится.
Найденов: «Что у Вас за повреждение левой кисти?»
Вопрос снят.
Найденов: «Вас Корягин консультировал перед допросом?»
Вопрос снят.
Котеночкина, адвокат Найденова: «Показания, которые Вы давали под запись, были следователем записаны дословно?»
Судья вмешивается: «Вопрос я снимаю, так как закон не требует дословной записи показаний».
Закалюжный: «Возражаю. В законе сказано: «Протокол допроса – по возможности дословно». Ваша честь, предоставьте Яшину возможность задать вопросы свидетелю».
Пантелеева в ответ: «Адвокат Закалюжный, суд предупреждает Вас о недопустимости нарушения порядка судебного заседания».
Закалюжный взрывается: «Я расцениваю Ваш ответ как препятствие адвокатской деятельности!»
Пантелеева успевает возвратить себе невозмутимый образ египетского сфинкса: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу вас оставить без внимания заявление адвоката Закалюжного».
Прокурор приступает к оглашению еще одного документа следствия – заявления свидетеля Карватко, направленного им Генеральному прокурору Российской Федерации 30 марта 2005 года, то есть, спустя всего лишь три дня после допроса, показанного на видеозаписи. Заявление небольшое, но до неузнаваемости меняющее смысл и тон только что состоявшегося допроса: «Я пришел к выводу, что на даче Квачкова могло готовиться покушение на Чубайса. Прошу допросить меня по этому вопросу».
Во как! Только что на протяжении всего допроса Карватко твердил одно: «не могут они быть причастны… не верю… нет, не причастны…». Так что же вдруг изменилось за эти три дня? Снова вопросы к Карватко.
Прокурор: «Вы данное заявление писали собственноручно?»
Карватко: «Я его переписал».
Адвокат Першин: «Добровольно ли было написано это заявление?»
Вопрос снят.
Адвокат Михалкина: «Слова в тексте заявления формулировали Вы сами?»
Карватко: «Нет».
Судья снимает вопрос и просит присяжных не обращать внимания на ответ.
Адвокат Закалюжный: «В этом заявлении Вы указываете лиц, по которым хотите дать более подробные показания. В связи с чем?»
Карватко: «Не я это заявление составил. Было указано, что так надо писать – я написал».
Судья прерывает Карватко и распаляется гневом: «Вопросы – кто составил заявление? когда составил заявление? – рассматриваются без присяжных заседателей! А в отношении Вас, адвокат Закалюжный, могут быть приняты дисциплинарные меры, вплоть до замены Вас на процессе».
У прокурора в руках протокол допроса Карватко 2 апреля 2005 года, в день его освобождения из СИЗО Твери. Ни с того ни с сего в протоколе допроса вдруг всплывают новые факты, должные, по мнению обвинения, изобличить подготовку подсудимых к покушению на Чубайса: остановка Карватко по просьбе Яшина на месте будущего взрыва, поездка в Жаворонки вдоль большого владения за железным забором и большими зелеными воротами, появление мужчины по имени Иван… Прокурор зачитывает: «Я стал свидетелем разговора между Квачковым и мужчиной по имени Иван. Из разговора я понял, что Квачков ругает его, что он приехал не на своей машине, и что у Ивана сломалась автомашина Хонда» и обращается к Карватко: «В суде Вы сказали, что не знаете, как появился Иван. А здесь в протоколе написано, что он подъехал на автомашине Хонда?»
Карватко: «Кто это писал?! Это я писал?! Следователь это писал, как ему нужно было! Мои показания изменены».
Першин: «Соответствует ли действительности, что Яшин останавливался на шоссе?»
Карватко: «Нет!»
Михалкина: «Поясните, откуда Вам стало известно про автомашину Хонда?»
Карватко: «Про Хонду мне рассказывал господин Корягин. Он сказал, что там было две Хонды. И одна из них уехала в сторону Питера»
Три документа от 27, 30 марта, 2 апреля показывают, как нарастают в показаниях Карватко факты, обличающие «злоумышленников», как от уверенности «не причастны» свидетель дрейфует к предположению о подготовке покушения, а потом и вовсе к твердым «фактам» таковой подготовки. Перед судебным многолюдством обнажил Карватко правду, как шантажом и пытками, страхом за семью добывали следователи нужные им показания, подробно, в деталях и с конкретными фамилиями рассказал суду Карватко как фальсифицировали дело покушения на Чубайса. Вот только будет ли эта правда принята судом, ведь как утверждает следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский в России существует право использования показаний при дальнейшем отказе от этих показаний. И это право, в отличие от наших гражданских, конституционных прав, действует неукоснительно.
Судья намерена зачистить зал от подсудимых
Допрос Чубайса
Карватко как-то заторможено продолжает: «Я выпил чаю. Роберт попросил меня приехать на следующий день – поездить по магазинам. На следующий день я приехал туда, изменений там никаких не произошло, просто был расчищен снег, чтобы можно было подъехать. Я понял, что они парились там, выпивали. Мы поехали по магазинам, со мной Яшин и Саша Белов».
Следователь: «Купили все необходимое?»
Карватко тяжело вздыхает: «Да, купили все необходимое. Были уже вечерние сумерки. Вернулись, затеяли поужинать, не знаю: важно это или не важно – варили пельмени».
Следователь: «О чем разговаривали?»
Карватко: «Обычный бытовой треп ни о чем. Я собрался уезжать. Приехал Квачков-старший».
Тут Карватко на экране оживляется и пытливо смотрит на следователя.
«Я уже объяснял ребятам, – кивает он головой на сзади сидящего человека, – что когда я первый раз был, я не мог сказать…».
Но фраза почему-то осталась незаконченной, свидетель снова понурился и вгляделся в листы, лежащие на столе: «С Квачковым-старшим я общался принужденно, у него со мной отношений не получалось, я раньше сказал, что в армии не служил, и он потерял ко мне интерес. А у меня о Квачкове было впечатление: дедушка, божий одуванчик, хоть и говорили, что он там легендарный, в фильме «Черная акула» снимался. Но вот у меня сложилось впечатление такое. Потом меня попросили Сашу Квачкова до КПП довезти. Я его довез, мы просидели у КПП порядочно… Оказалось, машина, которую он встречал, уже приехала, стоит и ждет его. Описать – где?»
Карватко снова оглядывается на позади сидящего. Уловив какой-то знак, продолжает: «Я вернулся, чтобы поговорить с Робертом. Эта машина, которую мы встречали, меня обогнала. Там темно было, я не смог определить: это была либо «восьмерка», либо «девятка».
Следователь: «Номеров не видел?»
Карватко: «Нет, и машина глухо тонированная, так что людей в ней я тоже не видел. Я переговорил с Робертом, он сказал, что в четверг-пятницу приедет. И я поехал в Москву».
Свидетель поднял от бумаг голову, взглянул на следователя и, снова запинаясь, проговорил: «Дальше меня просили подробно описать мое возвращение в Москву». Он снова оглядывается, начинает шушукаться с тем, кто сзади. Его отвлекает следователь, торопит: «Поехал по Москве поработать частным извозом?»
Карватко вымученно продолжает: «Да, выехал на Таганку, зашел в «Игровой мешок». Там можно попить кофе, провел там минут сорок-пятьдесят. Потом у меня машина сломалась, пришлось ее наскоро наладить. И я решил ехать домой. В районе четырех-пяти утра я был в мастерской, меня там точно видели».
Следователь: «В «Игровой мешок» заехали, чтобы создать себе алиби?»
Карватко подавленно: «Абсолютно нет. В последние месяцы я занимаюсь частным извозом. А там ребята сидят, те, что таксуют. Охранник там меня даже вряд ли вспомнит. И вот мы с товарищем в мастерской разговариваем, и я по радио слышу сообщение, что совершено покушение на Чубайса. Ну, мои действия – я услышал про Жаворонки и что была использована машина СААБ темно-зеленая, и что уже напали на след. У меня непонятное волнение возникло…»
Свидетель опять оглядывается и заученно выдавливает: «17 марта вечером, когда я приехал домой, я услышал, что есть подозреваемый – Квачков. И мне стало все понятно: я был 16-го числа на даче Квачкова, и раз Роберт 16-го тоже был, то и его будут подозревать…». Карватко почти взмолился: «Я не мог поверить, что он имел отношение к этому делу. Ну, там ребята на даче были в бане… Я понимал, что по мобильному телефону можно вычислить, кто с кем общался».
Следователь хищно выкарауливает: «Сделали вывод, что они все причастны?»
Карватко обреченно: «Я понимал, что подозрения падут на всех, кто с Квачковым общался. Вдруг раздался звонок, мне позвонил Роберт, он звонил со своего мобильного телефона. И он нормальным тоном спрашивает: как дела? Я говорю: мне сегодня тридцать три года, он поздравил, и говорит…».
Свидетель замолкает, склоняет голову ближе к листам, читает: «Дед заболел, но я узнавал, это не инфекционно». Я понял, что Роберт говорит о Квачкове. Потом он мне говорит: «Ты найди Диму и Вадика, скажи, что нет ничего страшного». И я остался в раздумье. Дима и Вадик – это из «Герада» ребята, афганцы. Они, наверное, тоже общались с Квачковым. Все, я никуда не поехал, ни с кем не стал встречаться, ничего не стал говорить никому».
Следователь: «Почему Вы сами не обратились в милицию?»
Карватко: «У меня вообще шок был. По телевизору говорили, что Квачков, якобы, причастен, но при обыске у него ничего не нашли. Что я мог в милиции сказать? Что мужики в баню собирались? По большому счету, в Москве разве хоть один человек пошел бы в таком случае в милицию?»
В этот момент некто, сидевший за спиной Карватко, выходит из комнаты.
Следователь настойчиво: «Те, кого Вы видели, они могли это совершить?»
Карватко легко, на выдохе: «Я не могу этого сказать. Я не знаю».
Следователь: «Кому-нибудь из родственников Вы говорили о покушении?»
Карватко: «Я разговаривал с женой. 20-го марта поехал в Москву, начал «бомбить», все прокручивал в голове, и у меня сложилось мнение, что причастности Квачкова нет. И раздался телефонный звонок. Это звонил Роберт. Он спросил: ну, чего, ты виделся с кем-то из ребят? И он попросил меня уверенным тоном: встреться, объясни, что все это ерунда. Я понял, что не мог бы человек звонить на мой телефон, если бы что-то было. И у меня создалось впечатление, что Квачков однозначно не причастен к этому преступлению. Я вышел на кухню, там жена, она спросила меня: что случилось?»
На экране видно, как возвращается некто, помещается за спиной свидетеля. Тот снова начинает запинаться: «Я рассказал жене, у нее был шок, я ее попробовал успокоить. Объяснил, что Яшин звонил два раза, он взрослый человек, не может не понимать, что происходит. Может быть, это ошибка, но мне придется давать объяснения. Похоже, что, ну, не причастен Квачков. Я был у него на даче, ну, мужики собрались, ну, я ни сном, ни духом… А 20-го числа вечером я еду домой, звонок от Роберта. Он говорит: «Привет». Спокойный голос. Я ему говорю: «Петрович, это мой телефон, и ты мне звонишь». А он говорит: «Я понимаю, все нормально по этой ситуации, через день-два приеду». И у меня уверенность, что Роберт знает, что Квачков не может быть причастен к этому делу. А 21-го по телевизору стали говорить, что вроде есть у него алиби. И у меня стало появляться впечатление, что Квачков может быть действительно не причастен. Все, больше мне ничего не известно». Свидетель перевел дух.
Экраны погасли. Начался допрос Карватко по его видеопоказаниям на следствии.
Прокурор: «Давая показания в суде, Вы указали, что допрос велся путем прочтения каких-то листов. Но перед Вами лежал всего один лист. Почему Вы сказали, что листов было больше?»
Карватко: «Мне кажется, их было несколько».
Прокурор: «Кто положил лист?»
Карватко: «Не знаю. Мне положили и велели читать».
Прокурор: «А как протокол допроса на 11 листах уместился на один листок?»
Карватко: «Там были записаны даты и факты».
Прокурор: «А почему Вы не смотрели постоянно на этот листок?»
Карватко: «Я постоянно на них смотрел».
Судья прерывает допрос: «Я поясню присяжным заседателям, что вопросы следственных действий по закону не обсуждаются. Но в связи с тем, что сторона защиты эти вопросы затрагивала, то я разрешаю стороне обвинения затрагивать эти вопросы во имя принципа равенства сторон».
Вдохновленная разрешением судьи Пантелеевой впротиву всех законов обсуждать следственные действия, в допрос включается сторона защиты.
Першин, адвокат Квачкова: «Кто такой Олег Васильевич Корягин, который стоял за Вашей спиной?»
Не тут-то было! Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Вопрос снят.
Першин: «Сколько раз и почему прерывалась съемка допроса?»
Вопрос снят.
Першин: «Вы с адвокатом, присутствовавшим на допросе, заключали соглашение?»
Вопрос снят.
Михалкина, адвокат Миронова: «Адвокат интересовалась состоянием Вашего здоровья?»
Вопрос снят.
Михалкина: «Укажите количество лиц, присутствовавших на допросе?»
Вопрос снят.
Миронов, подсудимый: «Почему Ваша речь на видеозаписи была вялой, невнятной, рваной?»
Карватко: «Меня допрашивали несколько дней, прежде чем допросил следователь».
Миронов: «Что за ожоги у Вас на руках?»
Судья: «Вопрос снимается как не относящийся к делу и не просматривающийся на видео».
Найденов, подсудимый: «Что за записи лежат перед Вами?»
Карватко: «Это записи, где мне определено, что нужно сказать следователю».
Найденов: «Вас допрашивали в СИЗО в качестве кого?»
Вопрос снят.
Найденов: «Вас в качестве свидетеля допрашивали?»
Уставшая снимать вопросы судья перешла к угрозам: «Найденов, я предупреждаю Вас о недопустимости неподчинения председательствующему судье».
Найденов невозмутимо кивает: «Обыск у Вас дома был до допроса?»
Вопрос снят.
Найденов: «Когда Вас поместили в СИЗО, Вы помните?»
Судья: «Найденов! Вы предупреждаетесь за ненадлежащие вопросы. Это может повлечь взыскания вплоть до удаления из зала суда».
Найденов: «На записи мы видим Вас небритым. Это сколько суточная небритость?»
Про небритость вопрос тоже не угоден, хотя бритье к следственным действиям не относится.
Найденов: «Что у Вас за повреждение левой кисти?»
Вопрос снят.
Найденов: «Вас Корягин консультировал перед допросом?»
Вопрос снят.
Котеночкина, адвокат Найденова: «Показания, которые Вы давали под запись, были следователем записаны дословно?»
Судья вмешивается: «Вопрос я снимаю, так как закон не требует дословной записи показаний».
Закалюжный: «Возражаю. В законе сказано: «Протокол допроса – по возможности дословно». Ваша честь, предоставьте Яшину возможность задать вопросы свидетелю».
Пантелеева в ответ: «Адвокат Закалюжный, суд предупреждает Вас о недопустимости нарушения порядка судебного заседания».
Закалюжный взрывается: «Я расцениваю Ваш ответ как препятствие адвокатской деятельности!»
Пантелеева успевает возвратить себе невозмутимый образ египетского сфинкса: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу вас оставить без внимания заявление адвоката Закалюжного».
Прокурор приступает к оглашению еще одного документа следствия – заявления свидетеля Карватко, направленного им Генеральному прокурору Российской Федерации 30 марта 2005 года, то есть, спустя всего лишь три дня после допроса, показанного на видеозаписи. Заявление небольшое, но до неузнаваемости меняющее смысл и тон только что состоявшегося допроса: «Я пришел к выводу, что на даче Квачкова могло готовиться покушение на Чубайса. Прошу допросить меня по этому вопросу».
Во как! Только что на протяжении всего допроса Карватко твердил одно: «не могут они быть причастны… не верю… нет, не причастны…». Так что же вдруг изменилось за эти три дня? Снова вопросы к Карватко.
Прокурор: «Вы данное заявление писали собственноручно?»
Карватко: «Я его переписал».
Адвокат Першин: «Добровольно ли было написано это заявление?»
Вопрос снят.
Адвокат Михалкина: «Слова в тексте заявления формулировали Вы сами?»
Карватко: «Нет».
Судья снимает вопрос и просит присяжных не обращать внимания на ответ.
Адвокат Закалюжный: «В этом заявлении Вы указываете лиц, по которым хотите дать более подробные показания. В связи с чем?»
Карватко: «Не я это заявление составил. Было указано, что так надо писать – я написал».
Судья прерывает Карватко и распаляется гневом: «Вопросы – кто составил заявление? когда составил заявление? – рассматриваются без присяжных заседателей! А в отношении Вас, адвокат Закалюжный, могут быть приняты дисциплинарные меры, вплоть до замены Вас на процессе».
У прокурора в руках протокол допроса Карватко 2 апреля 2005 года, в день его освобождения из СИЗО Твери. Ни с того ни с сего в протоколе допроса вдруг всплывают новые факты, должные, по мнению обвинения, изобличить подготовку подсудимых к покушению на Чубайса: остановка Карватко по просьбе Яшина на месте будущего взрыва, поездка в Жаворонки вдоль большого владения за железным забором и большими зелеными воротами, появление мужчины по имени Иван… Прокурор зачитывает: «Я стал свидетелем разговора между Квачковым и мужчиной по имени Иван. Из разговора я понял, что Квачков ругает его, что он приехал не на своей машине, и что у Ивана сломалась автомашина Хонда» и обращается к Карватко: «В суде Вы сказали, что не знаете, как появился Иван. А здесь в протоколе написано, что он подъехал на автомашине Хонда?»
Карватко: «Кто это писал?! Это я писал?! Следователь это писал, как ему нужно было! Мои показания изменены».
Першин: «Соответствует ли действительности, что Яшин останавливался на шоссе?»
Карватко: «Нет!»
Михалкина: «Поясните, откуда Вам стало известно про автомашину Хонда?»
Карватко: «Про Хонду мне рассказывал господин Корягин. Он сказал, что там было две Хонды. И одна из них уехала в сторону Питера»
Три документа от 27, 30 марта, 2 апреля показывают, как нарастают в показаниях Карватко факты, обличающие «злоумышленников», как от уверенности «не причастны» свидетель дрейфует к предположению о подготовке покушения, а потом и вовсе к твердым «фактам» таковой подготовки. Перед судебным многолюдством обнажил Карватко правду, как шантажом и пытками, страхом за семью добывали следователи нужные им показания, подробно, в деталях и с конкретными фамилиями рассказал суду Карватко как фальсифицировали дело покушения на Чубайса. Вот только будет ли эта правда принята судом, ведь как утверждает следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский в России существует право использования показаний при дальнейшем отказе от этих показаний. И это право, в отличие от наших гражданских, конституционных прав, действует неукоснительно.
Судья намерена зачистить зал от подсудимых
(Заседание двадцать четвертое)
Суду предстояло разобраться с аккумулятором, найденным недалеко от места взрыва. Брошен он был там, как пытается убедить присяжных прокурор, подрывниками, однако экспертиза дала однозначное заключение, что аккумулятор подрывникам не нужен был вовсе, в схему подрывного устройства он не входил. Но аккумулятор – единственная ниточка, связывающая подрывников с Квачковым, ведь именно этот аккумулятор, как доказывает следствие, Карватко накануне 17 марта видел на даче Квачкова. И «вспомнил» об этом Карватко как раз накануне своего освобождения из тверского СИЗО, вернее, Карватко отпустили из тюремного изолятора после того, как его долго спрашивали про аккумулятор и он, наконец, про него «вспомнил».
Из озвученного на суде протокола стало ясно, что следователь предъявил Карватко «аккумуляторную батарею в группе из трех аккумуляторных батарей». Протокол имел явно недружественные отношения с логикой: «Карватко заявил, что в предмете № 2 он опознает аккумулятор, виденный им на даче Квачкова: «Однозначно опознать этот аккумулятор я не могу, так как у него не ярко-зеленый индикатор и на нем нет наклеек. Но он похож на тот, который я видел на даче Квачкова, так как он серого цвета и у него синяя ручка». Любой здравомыслящий человек, владеющий русским языком, понимает, что «опознал» и «однозначно опознать не могу» – разные вещи, что «похож» вовсе не означает «тот самый». Защита попыталась в этом разобраться.
Найденов: «Вы предъявленную аккумуляторную батарею опознали как ту, которую наблюдали на даче Квачкова?»
Карватко: «Нет, не опознал».
Найденов: «По каким отличительным признакам Вы ее не опознали?»
Карватко: «Я просто помнил, что 16 марта на даче Квачкова у аккумулятора была синяя ручка и он был новый. А среди этих трех неновых аккумуляторов лишь у одного была ручка».
Найденов: «Вы какой-либо аккумулятор видели на даче Квачкова после 16 марта?»
Карватко: «Да, в гараже».
Найденов: «Расскажите, при каких обстоятельствах».
Прокурор Каверин как ужаленный: «Прошу снять этот вопрос!»
Вопрос, разумеется, снимается, но как же испугался прокурор, что через частокол запретов судьи вдруг да проскочит до присяжных заседателей толика правды о том спектакле, который устроило следствие с опознанием Карватко аккумулятора. И как цветную фотографию аккумулятора перед опознанием Карватко показали, и как он сам вместе со следователем аккумулятор этот с экспертизы забирал, и как потом на его же глазах подбирали в соседство этому аккумулятору еще два других и близко на него не похожих аккумулятора, ни на одном из них не было даже ручки, и как убрали из протокола все сомнения Карватко, и как после опознания повезли Карватко на дачу Квачкова, и нашли аккумулятор в гараже Квачкова, да только обязали Карватко о том забыть… Все это Карватко уже рассказывал суду, да только без присяжных заседателей, которым знать этого не положено.
Судья Пантелеева напускается на Найденова: «Я предупреждаю Вас о незаконности Ваших вопросов в присутствии присяжных заседателей. Вы не подчиняетесь председательствующему судье, что может привести к удалению Вас из зала судебных заседаний».
Что-то слишком частыми стали подобные угрозы. Может, всерьез вознамерилась тучная дама в черной мантии, единолично владычествующая в суде, до конца очистить зал от подсудимых, так ей будет быстрее и легче вести процесс к поставленной перед ней цели?
Из озвученного на суде протокола стало ясно, что следователь предъявил Карватко «аккумуляторную батарею в группе из трех аккумуляторных батарей». Протокол имел явно недружественные отношения с логикой: «Карватко заявил, что в предмете № 2 он опознает аккумулятор, виденный им на даче Квачкова: «Однозначно опознать этот аккумулятор я не могу, так как у него не ярко-зеленый индикатор и на нем нет наклеек. Но он похож на тот, который я видел на даче Квачкова, так как он серого цвета и у него синяя ручка». Любой здравомыслящий человек, владеющий русским языком, понимает, что «опознал» и «однозначно опознать не могу» – разные вещи, что «похож» вовсе не означает «тот самый». Защита попыталась в этом разобраться.
Найденов: «Вы предъявленную аккумуляторную батарею опознали как ту, которую наблюдали на даче Квачкова?»
Карватко: «Нет, не опознал».
Найденов: «По каким отличительным признакам Вы ее не опознали?»
Карватко: «Я просто помнил, что 16 марта на даче Квачкова у аккумулятора была синяя ручка и он был новый. А среди этих трех неновых аккумуляторов лишь у одного была ручка».
Найденов: «Вы какой-либо аккумулятор видели на даче Квачкова после 16 марта?»
Карватко: «Да, в гараже».
Найденов: «Расскажите, при каких обстоятельствах».
Прокурор Каверин как ужаленный: «Прошу снять этот вопрос!»
Вопрос, разумеется, снимается, но как же испугался прокурор, что через частокол запретов судьи вдруг да проскочит до присяжных заседателей толика правды о том спектакле, который устроило следствие с опознанием Карватко аккумулятора. И как цветную фотографию аккумулятора перед опознанием Карватко показали, и как он сам вместе со следователем аккумулятор этот с экспертизы забирал, и как потом на его же глазах подбирали в соседство этому аккумулятору еще два других и близко на него не похожих аккумулятора, ни на одном из них не было даже ручки, и как убрали из протокола все сомнения Карватко, и как после опознания повезли Карватко на дачу Квачкова, и нашли аккумулятор в гараже Квачкова, да только обязали Карватко о том забыть… Все это Карватко уже рассказывал суду, да только без присяжных заседателей, которым знать этого не положено.
Судья Пантелеева напускается на Найденова: «Я предупреждаю Вас о незаконности Ваших вопросов в присутствии присяжных заседателей. Вы не подчиняетесь председательствующему судье, что может привести к удалению Вас из зала судебных заседаний».
Что-то слишком частыми стали подобные угрозы. Может, всерьез вознамерилась тучная дама в черной мантии, единолично владычествующая в суде, до конца очистить зал от подсудимых, так ей будет быстрее и легче вести процесс к поставленной перед ней цели?
Допрос Чубайса
(Заседание двадцать пятое)
Не завидуйте власть и деньги имущим: они платят за это свободой. Вынужденные сидеть за четырехметровыми заборами, боясь носа высунуть из подворотни, обреченные ездить под мигалками со спецконвоем, с замиранием сердца ожидая встречного тарана, они не могут просто заглянуть на огонек в ресторан, тихо поужинать в компании друзей, прежде чем этот ресторан не обшарят на предмет взрывных устройств и не зачистят от посетителей. Театры, библиотеки, музеи, выставки – непозволительная роскошь для несчастных, постоянно ожидающих выстрела из-за кулис, кирпича с книжной полки, гибельных испарений ядов от экспонатов вернисажа… Их, осужденных на пожизненную изоляцию, выгуливают охранники в обществе таких же богатеев, организуя VIP-концерты, VIP-ярмарки, VIP-пикники. Общение с нормальными людьми у власть и деньги имущих невозможно, они не ходят по улицам, не ездят на городском транспорте. Дело не в терактах, просто общение с народом – это легко просчитываемый риск получить оплеуху или плевок, быть закиданным тухлыми яйцами или гнилыми помидорами, услышать горькое проклятие себе и своему потомству. Поэтому, наверное, потерпевший Чубайс так долго не решался прийти в суд на слушания о покушении на самого себя.
Вопреки заведенному правилу ходить за свидетелем приставу, приглашать Чубайса в зал суда суетливо, почти что в полуприсяд, с угодливой улыбкой кинулся сам прокурор Каверин с сединой уже и при погонах в два просвета. Каверин торопливо понесся по залу, не ступая привычно твердо, а, как балерон или как мужчинка не совсем традиционной ориентации, этак на цыпочках, бочком, пружинисто подпрыгивая, то ли от благоговения, то ли от страха перед высочайшей особой. За прокурором по пятам спешил представитель Чубайса Гозман, он двигался крадучись, пригнувшись, демонстрируя раболепие и восторг. Охранник Чубайса, человек с песьей головой, хватательные способности которой не мог замаскировать даже безупречный костюм, уже давно сидел в зале, изучая степень агрессивности публики, грозно и тревожно зыркая в сторону зрителей. И появился он – Чубайс. Чубайс шел неестественно прямо, свекольно-красный, напряженный весь, и шея, и макушка, и спина – все застыло в нем в ожидании чего-то. Чего он так тревожно ждал: пинка? плевка? окрика? кирпича?.. Ох, тяжело им даются встречи с народом. К трибуне Чубайс подошел, как к эшафоту, при полном безмолвии зала.
Пантелеева, подтянув пальчиками горловину мантии к подбородку, медовым голосом попросила потерпевшего Чубайса перечислить свои анкетные данные, как того требуют судебные порядки: домашний адрес, свободное владение русским языком и прочие личные мелочи. Но вот национальностью потерпевшего судья не поинтересовалась, хотя прежде этот процедурный вопрос фигурировал в протокольных расспросах всех потерпевших и свидетелей.
Прокурор Каверин, чуть запыхавшись и не отдышавшись еще от встречи, вдохновенно приступил к допросу: «Скажите, пожалуйста, Анатолий Борисович, кем Вы работали в марте 2005 года?»
Чубайс ответствовал величественно: «Председателем правления компании РАО «ЕЭС России».
Каверин, елейно, пригнувшись: «Скажите, пожалуйста, работали ли Вы в Правительстве Российской Федерации и в каких должностях?»
Чубайс велеречиво: «С 1991 по 1998 год я работал на должностях министров, заместителя Председателя Правительства, главы Администрации Президента».
Прокурор, не меняя подобострастного тона и позы: «Расскажите, что произошло 17 марта 2005 года».
Чубайс приступил к воспоминаниям, всем своим обликом показывая, насколько горьки они: «17 марта я, как обычно, выехал на работу с помощником и водителем. Поехали по обычному маршруту, выехали на Митькинское шоссе. Раздался удар, взрыв, хлопок. Я в тот момент уткнулся в мобильный телефон и не смотрел на дорогу. Удар был настолько сильный, что машину приподняло, сильно отбросило, сверху посыпалась обшивка и части салона. Уши заложило. Переднее стекло покрылось трещинами. Но водитель, он очень опытный, удержал машину. Я не понял, что произошло, но понял, что это был удар – взрыв. Мой помощник Крыченко, он человек опытный, служил в ФСБ, понял, что произошло. Он сказал водителю: уходим, гоним. А я подумал, что при таком ударе у нас может быть что-то повреждено, и поэтому сказал: уходим, но не гоним. К счастью, машина могла двигаться. Благодаря Дорожкину мы продолжили движение. И в какой-то из этих моментов Сергей Крыченко сказал, что слышит звук пуль. Я не знал, что такое звук пуль, поэтому я и не очень понял, что это такое. Честно говоря, мне было трудно поверить, что посреди бела дня обстреливают из автомата… У меня в голове это не очень уложилось. Доехав до Минского шоссе, мы свернули налево. Машина двигалась дальше. Стало понятно, что это серьезное дело, это не авария. Это реальный обстрел, реальный взрыв, и мы вспомнили, что у нас же есть еще одна машина, которая за трассой следит. И я сказал: Сергей, звони сразу туда. Он стал звонить. Мы дозвонились как-то не сразу, спросили: «Что там?» – «Автоматные очереди, стрельба». – «Раненые есть?» – «Нет». – «Убитые есть?» – «Нет». Ну, слава богу. Значит, все живы. Ну, я стал звонить к себе в РАО «ЕЭС», заместителю по безопасности. Дал команду немедленно подключиться к расследованию по горячим следам, помочь милиции. Тут обрушился такой страшный шквал звонков. Я успел жене позвонить, понимал, что когда узнает – будет паника, истерика. Она слышала взрыв: «Что случилось?» – «Ничего страшного. Все в порядке. Все живы, едем домой». Дочери успел позвонить, а сыну уже не успел позвонить. Друзья потом мне звонили, буквально десятки, сотни звонков были. Мы продолжали движение, не на полной скорости, но километров 60–70 машина шла. Когда мы доехали до МКАДа, там видно стало, что из-под колеса справа густой черный дым идет. Да, где-то по дороге Крыченко резервную машину вызвал на смену. И мы доехали до съезда на Ленинский проспект, остановились у поста ГАИ, и я пересел в другую машину. И на этой машине я доехал до работы».
Судебный зал был тих и внимателен. О том, что машину приподняло и отбросило, это четырехтонную-то бронированную глыбу, слышали здесь впервые. То, что помощник Чубайса Крыченко звонил в машину сопровождения, чтобы узнать про раненых и убитых, тоже было новостью. Ведь еще совсем недавно сам Крыченко и охранники из машины сопровождения в этом зале уверяли суд, что друг с другом не знакомы, откуда ж им телефоны знать. У зрителей нарастал азарт, как у жены, когда она слушает оправдания изменника-мужа, и ждет не дождется, где и на чем подлец проколется.
Прокурор Каверин ласковым не мужским голоском: «Анатолий Борисович, опишите эту Вашу дачу или дом в Жаворонках, как он выглядит?»
Чубайс неожиданно замялся: «Двухэтажное строение, там у нас такой заборчик вокруг дачи есть, высотой, не знаю, два метра, может, чуть больше. Сделан из чего? Ну, там металлические опоры, и плиты между ними вбиты, по-моему, бетонные, если я правильно помню».
Описание впечатлило слушателей, многие ведь помнили показанный не раз по телевизору четырехметровый чубайсовский «заборчик».
Прокурор: «Известны ли Вам функции охранников из Мицубиси?»
Чубайс: «Это машина ЧОПа, у которого с РАО договор на охрану. Их функции – начиная с контроля за дорогой и кончая боевыми ситуациями, в которых мы оказались».
Боевые ситуации?! Да это же как раз то, от чего, как черти от ладана, открещивались охранники Чубайса, убеждая суд, что они охраняли лишь бумаги и имущество РАО «ЕЭС» и присматривали мусор на дорогах, но функций охраны САМОГО не выполняли и были практически безоружными. Зал молча мотал на ус полезшие, как шилья из мешка, противоречия в показаниях главного потерпевшего.
Прокурор: «Ранее Вам приходилось в таких ситуациях находиться?»
Чубайс задумался: «Под обстрелом – нет».
Прокурор: «В РАО «ЕЭС» Вы на какой машине приехали, на той, в которую пересели?»
Вопреки заведенному правилу ходить за свидетелем приставу, приглашать Чубайса в зал суда суетливо, почти что в полуприсяд, с угодливой улыбкой кинулся сам прокурор Каверин с сединой уже и при погонах в два просвета. Каверин торопливо понесся по залу, не ступая привычно твердо, а, как балерон или как мужчинка не совсем традиционной ориентации, этак на цыпочках, бочком, пружинисто подпрыгивая, то ли от благоговения, то ли от страха перед высочайшей особой. За прокурором по пятам спешил представитель Чубайса Гозман, он двигался крадучись, пригнувшись, демонстрируя раболепие и восторг. Охранник Чубайса, человек с песьей головой, хватательные способности которой не мог замаскировать даже безупречный костюм, уже давно сидел в зале, изучая степень агрессивности публики, грозно и тревожно зыркая в сторону зрителей. И появился он – Чубайс. Чубайс шел неестественно прямо, свекольно-красный, напряженный весь, и шея, и макушка, и спина – все застыло в нем в ожидании чего-то. Чего он так тревожно ждал: пинка? плевка? окрика? кирпича?.. Ох, тяжело им даются встречи с народом. К трибуне Чубайс подошел, как к эшафоту, при полном безмолвии зала.
Пантелеева, подтянув пальчиками горловину мантии к подбородку, медовым голосом попросила потерпевшего Чубайса перечислить свои анкетные данные, как того требуют судебные порядки: домашний адрес, свободное владение русским языком и прочие личные мелочи. Но вот национальностью потерпевшего судья не поинтересовалась, хотя прежде этот процедурный вопрос фигурировал в протокольных расспросах всех потерпевших и свидетелей.
Прокурор Каверин, чуть запыхавшись и не отдышавшись еще от встречи, вдохновенно приступил к допросу: «Скажите, пожалуйста, Анатолий Борисович, кем Вы работали в марте 2005 года?»
Чубайс ответствовал величественно: «Председателем правления компании РАО «ЕЭС России».
Каверин, елейно, пригнувшись: «Скажите, пожалуйста, работали ли Вы в Правительстве Российской Федерации и в каких должностях?»
Чубайс велеречиво: «С 1991 по 1998 год я работал на должностях министров, заместителя Председателя Правительства, главы Администрации Президента».
Прокурор, не меняя подобострастного тона и позы: «Расскажите, что произошло 17 марта 2005 года».
Чубайс приступил к воспоминаниям, всем своим обликом показывая, насколько горьки они: «17 марта я, как обычно, выехал на работу с помощником и водителем. Поехали по обычному маршруту, выехали на Митькинское шоссе. Раздался удар, взрыв, хлопок. Я в тот момент уткнулся в мобильный телефон и не смотрел на дорогу. Удар был настолько сильный, что машину приподняло, сильно отбросило, сверху посыпалась обшивка и части салона. Уши заложило. Переднее стекло покрылось трещинами. Но водитель, он очень опытный, удержал машину. Я не понял, что произошло, но понял, что это был удар – взрыв. Мой помощник Крыченко, он человек опытный, служил в ФСБ, понял, что произошло. Он сказал водителю: уходим, гоним. А я подумал, что при таком ударе у нас может быть что-то повреждено, и поэтому сказал: уходим, но не гоним. К счастью, машина могла двигаться. Благодаря Дорожкину мы продолжили движение. И в какой-то из этих моментов Сергей Крыченко сказал, что слышит звук пуль. Я не знал, что такое звук пуль, поэтому я и не очень понял, что это такое. Честно говоря, мне было трудно поверить, что посреди бела дня обстреливают из автомата… У меня в голове это не очень уложилось. Доехав до Минского шоссе, мы свернули налево. Машина двигалась дальше. Стало понятно, что это серьезное дело, это не авария. Это реальный обстрел, реальный взрыв, и мы вспомнили, что у нас же есть еще одна машина, которая за трассой следит. И я сказал: Сергей, звони сразу туда. Он стал звонить. Мы дозвонились как-то не сразу, спросили: «Что там?» – «Автоматные очереди, стрельба». – «Раненые есть?» – «Нет». – «Убитые есть?» – «Нет». Ну, слава богу. Значит, все живы. Ну, я стал звонить к себе в РАО «ЕЭС», заместителю по безопасности. Дал команду немедленно подключиться к расследованию по горячим следам, помочь милиции. Тут обрушился такой страшный шквал звонков. Я успел жене позвонить, понимал, что когда узнает – будет паника, истерика. Она слышала взрыв: «Что случилось?» – «Ничего страшного. Все в порядке. Все живы, едем домой». Дочери успел позвонить, а сыну уже не успел позвонить. Друзья потом мне звонили, буквально десятки, сотни звонков были. Мы продолжали движение, не на полной скорости, но километров 60–70 машина шла. Когда мы доехали до МКАДа, там видно стало, что из-под колеса справа густой черный дым идет. Да, где-то по дороге Крыченко резервную машину вызвал на смену. И мы доехали до съезда на Ленинский проспект, остановились у поста ГАИ, и я пересел в другую машину. И на этой машине я доехал до работы».
Судебный зал был тих и внимателен. О том, что машину приподняло и отбросило, это четырехтонную-то бронированную глыбу, слышали здесь впервые. То, что помощник Чубайса Крыченко звонил в машину сопровождения, чтобы узнать про раненых и убитых, тоже было новостью. Ведь еще совсем недавно сам Крыченко и охранники из машины сопровождения в этом зале уверяли суд, что друг с другом не знакомы, откуда ж им телефоны знать. У зрителей нарастал азарт, как у жены, когда она слушает оправдания изменника-мужа, и ждет не дождется, где и на чем подлец проколется.
Прокурор Каверин ласковым не мужским голоском: «Анатолий Борисович, опишите эту Вашу дачу или дом в Жаворонках, как он выглядит?»
Чубайс неожиданно замялся: «Двухэтажное строение, там у нас такой заборчик вокруг дачи есть, высотой, не знаю, два метра, может, чуть больше. Сделан из чего? Ну, там металлические опоры, и плиты между ними вбиты, по-моему, бетонные, если я правильно помню».
Описание впечатлило слушателей, многие ведь помнили показанный не раз по телевизору четырехметровый чубайсовский «заборчик».
Прокурор: «Известны ли Вам функции охранников из Мицубиси?»
Чубайс: «Это машина ЧОПа, у которого с РАО договор на охрану. Их функции – начиная с контроля за дорогой и кончая боевыми ситуациями, в которых мы оказались».
Боевые ситуации?! Да это же как раз то, от чего, как черти от ладана, открещивались охранники Чубайса, убеждая суд, что они охраняли лишь бумаги и имущество РАО «ЕЭС» и присматривали мусор на дорогах, но функций охраны САМОГО не выполняли и были практически безоружными. Зал молча мотал на ус полезшие, как шилья из мешка, противоречия в показаниях главного потерпевшего.
Прокурор: «Ранее Вам приходилось в таких ситуациях находиться?»
Чубайс задумался: «Под обстрелом – нет».
Прокурор: «В РАО «ЕЭС» Вы на какой машине приехали, на той, в которую пересели?»