Страница:
Черные эластичные брюки, которые при случае выглядели как спортивные, а в ансамбле с водолазкой не были бы помехой, в случае если б она захотела и в ресторан пойти, дополнили её ансамбль.
Черные плотные носки и черно-синие спортивные туфли на толстой подошве закончили её экипировку. Черную же спортивную шапочку она надела на голову как берет. Но одно движение руки и берет сползает на лицо маской с отверстиями для глаз.
Теперь можно было подумать об оружии.
– Эх, покурить бы сейчас, – с тоской подумала она.
Курение – вообще очень приятная штука особенно после соревнований, – когда от усталости дрожит не только правая рука от кисти до плеча, но кажется, все тело дребезжит как студень, каждая клеточка требует отдыха, нервного сброса. И тогда садишься – да куда угодно, хоть на кучу дерьма, и закуриваешь. И первая затяжка вызывает сладкую боль наслаждения где-то в середине груди. И потом, несколько быстрых, жадных затяжек, и грудь наполняется сладостью и покоем.
Но, став киллером, курить она бросила. Окурки, запах – все это недопустимая роскошь. В том месте, где она появляется, чтобы убрать клиента и, как правило, прихватить некую его вещь (она – киллер особый – не мститель, а захватчик), она не должна оставлять никаких следов. И не оставляет. А так, чтоб серединка на половинку, дома курить, на деле нет, – не получается. Профессия требует жертв…
И профессиональных знаний.
…Она подошла, мягко ступая сине-черными спортивными туфлями по ворсистому ковру, приятно ощущая пружинистость своей походки, к стене.
В роскошной багетовой раме на стене висела самодеятельная копия картины Шишкина. Роща какая-то, залитая солнцем, толстое поваленное дерево, цветочки. Ей нравилось. И главное – она помнила (или ей казалось, что помнила) эту картину по школьному учебнику «Родная речь'». Там, в учебнике, ещё стишки какие-то были под репродукцией. Стишков она уже не помнила. А вот картину, увидев в Измайловском парке в воскресенье, сразу узнала и обрадовалась ей, как родной.
Она постоянно имела дело с картинами, с антиквариатом. Но не потому, что любила эту красивую мутатень, а потому что большинство её задании было связано с изъятием вещиц, понравившихся её новой хозяйке со смешной кликухой – Игуана. Ну, да так её звали за глаза, и то не все. Как её звали в глаза? А никак. Ее Сигма живой один раз всего и видела, тогда, в Якутске, когда решалась её судьба. С тех пор имела дело с Алексей Палычем, передававшим ей задания. А разбираться во всех этих антикварных штучках ей нужды не было потому, что у неё всегда был цветной фотоснимочек, слайд или подробнейшее описание, а то и небольшой рисунок сделанный кем-либо из наводчиков по памяти. И – делов то куча – ей надо было прийти на объект, вырубить хозяев или служащих музея, изъять по описанию предмет и аккуратно зачистив место, скрыться.
Попадаться она не имела права. Ей дано было понять, что лучше не попадаться. И дня в неволе не проживет. Не потому, что такая неженка. Уберут. Человек слаб. Из него так легко выбить нужные признания. А Игуана рисковать не хотела. И все ниточки, что к ней вели, резались быстро и безболезненно. Для Игуаны. Так-то.
Аккуратно сняв картину. Сигма нажала пальцем на бутон резеды на обоях, чем вызвала к движению сложную электронную систему. Ровный фрагмент стены, не нарушив, казалось, целостность травяного рисунка на обоях, ушел вглубь, высвободив слева дверцу стального сейфа. Еще несколько манипуляций с замком, шифром, ключиком, и узкая, как пенал, ниша открыла её глазам свое содержимое.
Она сунула руку в щель и достала своего любимца. Смит и Вессон, 9 мм, модель 469 с постоянными прицельными приспособлениями.
Делали такие пистолеты только в одном месте – в Спрингфилде, штат Массачусетс, США. Казалось бы, пусть хороший, но обычный автоматический пистолет с отдачей ствола. К нему хорошо подходил 9 мм патрон «парабеллум». Сравнительно небольшой 175 мм, легко можно спрятать в рукав, в дамскую сумочку, в берет. Сравните легкий – масса без патронов 735 г. С коротким нарезным стволом. Магазин вмещал 20 патронов. При том, что ей, как правило, хватало одного выстрела. Но береженого, как говорится, Бог бережет.
Почему же Сигма так любила этот пистолет, что даже, на свои страх и риск, выполняя задания, связанные с устранением объекта, не пользовалась пистолетами «ТТ» хорватской сборки, которые можно было сбросить на месте, а упрямо снова и снова шла на дело с одним и тем же стволом, наверняка уже вошедшим в компьютерные базы данных МВД?
Да все потому же. Страшно, если захватят на месте с меченым другими смертями стволом, да ей-то какая разница все равно смерть.
А пистолет этот был хорош. Однажды пристрелянный, он уже не давал осечки никогда. То есть – ну никогда.
И второе. Трудно было поверить, что в его – коротком стволе умещалось миниустройство для глушения звука выстрела практически не влиявшее на точность и кучность стрельбы.
Он стрелял точно и практически бесшумно.
Она закрепила его в специальном гнезде на пояснице, проверила, надежно ли, легко ли может его достать, и удовлетворенно улыбнулась сухими бескровными губами (помадой в такие дни она не пользовалась) – все путем, все идет отлично, как всегда.
Значит, все будет отлично с этим сраным реликварием. Слово-то какое, сразу и не выговоришь. Ей его и знать было не обязательно. Просто цепкая, не обремененная учением память ухватила слово под изображением. Алексей Палыч как всегда передал ей изображение предмета, который ей предстояло изъять в частной коллекции некоего придурка, старичка, проживающего в старом шестиэтажном доме где-то на улице Живописной. Ну, впрочем, где-то, – это так, слова. Она знала точно, где. И знала, что старичок – один. Бойцы из «наружки» Алексея Палыча свою работу тоже туго знали.
…Сигма глянула на себя в зеркало. Узкое лезвие старого трюмо в прихожей отразило то, что её особенно никогда не радовало: невысокую мосластую фигуру без ярко выраженных половых признаков. Черная вьетнамская куртка, купленная кажется в 1991 году за 1000 рублей – в те времена и не разобрать было, дорого или дешево – прикрывала плоскую грудь и талию, создавая обезличенный контур. Куртки эти… Их навезли и черных, и серых, и голубых. Когда увидала, обрадовалась. Оказалась – дрэк, как говорил их тренер Адольф Карлович. И в дождь промокает, и вид материальчик быстро потерял. Так и использовала эту курташку, вместе с купленными в 1992 году эластичными черными кубинскими брюками, в которых ноги в жару потели, а в холод мерзли, только на задания. Потом бросишь в стиральную машину, – и снова чистые. А чтоб убить человека и в дерьмо не вляпаться, это редко бывало.
Работа такая.
Еще раз оглядела себя в зеркальном варианте. Натянула черный берет на глаза. Маска прикрыла лицо надежно, без зазоров. Никаких там примет. Глаза? Черные, обыкновенные глаза. Может, слишком холодные, равнодушные? Так у кого нынче глаза ласковые? Всем плохо, все бедствуют. А кто не бедствует, тому в глаза лучше и не глядеть.
И потом, пока выходила из квартиры, тщательно запирала дверь на несколько замков, спускалась по лестнице, шла по улице два квартала, оглядывала стоявший возле гаража свой старый «жигуль», меняла номера, заводила машину, трогала с места, виртуозно лавируя между поставленными впритык к её «тачке» машинами местных придурков, вписывалась в движение на шумной магистрали, сворачивала с Ленинградского в сторону площади Курчатова, потом, не прямо в сторону Военторга, а вкругаля, переулками выезжала, зная проезд дворами, на Живописную, припарковывала машину в ранее замеченную щель между «Хозмагом» и «Баней», так, что снаружи был виден грязный помятый бок «Жигуля» старой модели, шла, чуть подпрыгивая на ходу пружинистой мужской походкой, время от времени переходя на семенящий бег, модный в 70-80-е годы – бег трусцой, создавая у случайных прохожих полное ощущение бегущей от инфаркта бабенки средних лет…
Все это время в голове машинально крутились как кадры старой кинохроники эпизоды одного неудачного для неё дела.
И что интересно – то дело тоже было связано с серебром.
Она только начала работать на Игуану. А у той к серебру всегда была слабость. Говорили, что Игуана родом с Востока, а там, в серебре толк знали. Словом, надо было Сигме (а было это, дай Бог памяти, – точно, потому и вспомнила, что опять дождь идет, только нынче-то дождь июньский, холодный, а тогда все по закону – холодный дождь в октябре и должен идти, точно октябрь 1994 г.) проникнуть в старый дом на Кутузовском и взять в квартире вдовы одного бывшего советского шишки коллекцию серебряных вещиц.
И одета она, Сигма, была тогда в те же брюки эластичные кубинские и вьетнамскую курташку, которая, конечно же, от дождя не защищала и ветер: сквозь дрэковую ткань, артикул «дружба народов», тоже проникал со страшной силой…
Ее что тогда насторожило… Подъезд круто секли. Во дворе сидели четверо качков, и возле подъезда – двое стояли, вроде как курили. И в подъезде двое сидели на лестничной клетке второго этажа. Газетки читали, Ну, «код». «Код» она знала. Наружку засекла – но страха не было. Она точно знала, не «ее» квартиру стерегут. А кого пасут, – не её дело. И знала, что это не менты. Ну, а с секьюрити банкиров и бандитов ей делить не чего.
Опять же, знала Сигма, что должны быть во дворе и люди Игуаны. Чистильщики. Ну, да, как говорится, дай Бог, чтоб им работы не было. Их дело, в случае чего, саму Сигму убрать. А прикрывать исполнителя от неожиданностей – не их дело. Сам исполнитель все предусмотреть должен. На то он и получает больше всех.
Словом, вот в такой же как сегодня серый дождливый день пошла она на дело. А днем, не ночью потому, что с восьми вечера подъезд на дополнительную охрану ставят. Тут «кодом» не обойдешься. Тут ещё и специальный ключ надо иметь. Сейчас-то во многих подъездах двери так оборудованы. А тогда в новинку было. До вечера – только набор цифр надо знать. А после – звони с автомата хозяйке, чтоб впустила, или специальный ключ прикладывай к пазу возле щитка с цифрами. Мутатень…
Ну, что. Набрала под внимательными взглядами мотавшихся по двору чьих-то секьюрити (точно – не менты и не фээсбешники) нужные цифры, поднялась на лифте на третий этаж. Вычислила – охраняли второй. Крутой какой-то авторитет должно быть купил две квартиры на площадке второго этажа и соединил в одну. Судя по тому, что одна из дверей, выходивших на площадку, была наглухо заделана. И секьюрити сторожили второй выход. Ну, да ей второй этаж без надобности, даже если там все золото мира собрано. Здоровье дороже. А изъятие коллекции серебра ХVIII века из квартиры вдовы бывшего советского начальника, казалось, не должно было стать неразрешимой технический проблемой.
И точно. Вышла из лифта. Тишина. Подошла к двери нужной квартиры. Тихо и там. Отмычкой пошуровала, бесшумно дверь открыла, вошла.
Тихо.
Вошла в тесную прихожую, удивилась – обычно в этих квартирах прихожие – что твой танцевальный зал. Огляделась. Поняла. Хозяева отгородили маленькую прихожую – тамбур, где вдоль стен были встроенные шкафы для верхней одежды, шляп, обуви. А уже из этой тесной прихожей попадаешь во вторую, сплошь, от пола до потолка заставленную книжными стеллажами.
– Культурные.., – то ли с уважением, то ли в осуждение подумала тогда Сигма, скользнув глазами по корешкам книг, с удовлетворением узнав знакомые со школьных уроков литературы имена Фадеева, Горького, Серафимовича, Бабаевского, Симонова…
Мягко ступая (точно помнила, в тот раз была в красных китайских кедах) по потертому ковру, прошла в гостиную. Там было пусто и тихо. Со стен на неё смотрели картины, также знакомые по картинкам в учебниках «Родная речь» – она даже фамилии художников помнила – Айвазовский, Серов, Шишкин, Левитан, Васнецов.
В гостиной стоял большой белый рояль, покрытый кружевной скатертью, обеденный стол со стульями, все хорошего дерева и тонкой работы, и множество маленьких столиков, на которых стояли крупные фарфоровые фигуры пастухов, пастушек, зверей и птиц. Видно, собирали хозяева…
Две двери вели из гостиной. Она по очереди подошла к каждой. Из прихожей «библиотеки» были ещё двери в ванную комнату, в туалет, в кухню и маленькую, должно быть, детскую. Но там ничего неожиданного, по мнению наводчицы, убиравшей эту квартиру, быть для Сигмы не должно, так она и время тратить на эти помещения не стала.
А вот к дверям, что вели направо и налево из гостиной-столовой, подошла, мягко ступая китайскими кедами, даже приложила жесткое, покрытое короткими черными волосками ухо, прислушалась.
Тихо…
Правда, за одной, по описанию – спальни, слышалось легкое старушечье похрапывание. Это для кого другого храп не имеет своей характеристики. Она сразу определила – храпела старушенция. Так и должно быть. По данным, полученным от наводчицы, вдова советского босса жила одна. Время от времени её навещали дочь, внуки, подруги. Но редко. У всех своя жизнь. А бабка пока ещё сама ползала. Могла себя обслужить. Так что, – одна. Спит… Пусть пока спит.
Сигма пересекла комнату и уверенно потянула на себя дверь в кабинет.
Сначала смела в черную спортивную сумку то, что стояло на большом, крытом зеленым сукном письменном столе. Серебряный письменный прибор немецкой работы из 12 предметов и дополнительно настольную серебряную зажигалку, нож для разрезания бумаги – явно из другого ансамбля, в наборе тоже был нож, но попроще, а у этого ручка в виде богини Дианы, охотящейся на кабанов.
Со стены сняла висевшие в специальных гнездах два дуэльных пистолета с ручками, покрытыми изящной резьбой, и большой охотничий нож в ножнах, покрытых золотыми пластинами с батальными сценами.
Самое сложное было впереди.
Сейф.
Уж каких только сейфов она ни навидалась за свою жизнь.
Этот был самый простой. Может, скуповат был покойный партийный бонза и завез сюда прямо с инвентарным номером служебный, массивный сейф с работы, а может временно поставил, резко выйдя на пенсию, в надежде завести новый, скрытый, более надежный, но не успел, помер раньше намеченного срока. Кто его знает теперь, спросить не у кого.
Но факт остается фактом. В роскошном кабинете, набитом дорогой антикварной мебелью, с изящными серебряными вещицами, составной частью его знаменитой по Москве коллекции серебра, стоял сейф-мастодонт, покрытый холодной служебной зеленой краской. «Ну, точно, – подумала Сигма, привычно-профессионально поглаживая его неприступный холодный бок, – старик не успел, а бабке и вовсе не до смены сейфов. Ну, да так-то и лучше.»
Наводчица во время уборки элементарно сняла слепок, так что в руках Сигмы блеснули два ключа – от верхнего отделения сейфа и от нижнего.
И все же боязно было Сигме. А ну как секрет какой есть у сейфа? Не может же быть, чтобы коллекция старинного серебра стоимостью в сотни тысяч долларов, и вот так просто. Смела со стола, со стены, сейчас сейф откроет, – бери, не хочу. И в койку. В смысле, домой.
Она чуть волнуясь повернула ключ в замочной скважине верхнего отделения сейфа.
Ничто не зазвенело, не запищало, не завыло. Не было в сейфе секретки.
…На верхней полке сейфа были изделия из серебра, но рангом, повыше, чем то, что стояло на столе и висело на стене.
Первой она осторожно взяла хрустальную коробочку с серебряной крышкой. Гравировка не оставляла места для сомнений: 1818 год. Одна из первых созданных ювелирами коробочек для дамских шпилек. Хотя шпильки практически хранились в подушечках, такие коробочки для шпилек стали в начале XIX века одной из самых модных вещиц в будуарах европейских прелестниц.
Но Сигма ничего этого не знала и знать не хотела. Она всегда немного презирала дамочек, уделявших своей внешности слишком большое внимание.
Ее внимание на минуту привлекла странная вещица из серебра с черной блестящей ручкой. Ручка была эбеновой, но слово это Сигме ничего бы не сказало, даже если бы она услышала его из уст человека которому доверяла. Изящная интарсия из серебра по эбену не могла бы не вызвать восхищения даже у человека с черствым сердцем. Надо ли говорить, что и эта вещица оставила Сигму равнодушной.
Вскоре в сумку последовали серебряные щипчики для сахара причудливой формы, буквально увитые виноградными листьями, серебряная щетка для волос выполненная в стиле «Арт Нуво» и крохотный серебряный кофейник фирмы «Сэмюэль Кирк и сын» из Балтимора, о чем свидетельствовала фабричная гравировка на донышке с указанием года изготовления – 1815-ый. Что же касается стиля «Арт Нуво», то Сигма, естественно, никогда про него не слыхала. Как и обладатель коллекции, бывший партийный коллекционер. 0н собирал вещицы, которые ему нравились, которые ему приносились в дар в виде скрытой взятки, или которые доставала приятная дама Анна Пудовая, или которые покупала в комиссионках его жена Вера Тимофеевна. Вот почему никто из перечисленных граждан, как живых, так и мертвых, не знал, что для стиля «Арт Нуво» характерно использование мотивов цветов и растений, непременное повторение мотивов основного тела вещи в её ручке и глубокое тиснение по серебру. Так что знаток долго бы охал и ахал, разглядывая щипчики для сахара или щетку для волос, сделанные в этом стиле.
Сигма же привычно взвесила вещицы, прикинув их вес, хотя и знала, что когда речь идет о старом серебре, вес играет последнюю роль.
Может, и прогадала Сигма, запросив за эту конкретную работу по тарифу – 7 тысяч баксов за «кровь» и 5 – за то, что аккуратно возьмет все вещи по списку. Да не переиграешь. А Игуана страсть как споров не терпела…
…На нижней полке вещицы были исключительно старинные.
Она, внимательно рассматривала все гравировки на вещицах. Просто любопытно было. А времени на каждую уходило – секунды.
Чуть дольше задержала в руках смешную пивную кружку в виде туловища молодого парня с глумливой улыбкой. Пиво заливалось в дыру в его голове, покрытой треуголкой. А ручка была приделана к спине и затылку. Серебряный пивной кувшинчик-тоби был вещью крайне редкой и весьма ценимой у коллекционеров… Само слово знакомо немногим. Тоби Филлпот – вымышленный персонаж, придуманный Фрэнсисом Хоксом. Потом появился рисунок тоби-пьяницы, потом – изделия из глины. Первого «тоби-пропойцу» сделал гончар Ральф Вуд из Страффордшира в 1761 году. А вот серебряный «тоби» – вещь уж и вовсе редкая. На днище кувшинчика Сигма разобрала составленные из английских букв слова: Эндрю Э. Уорнер-младший, Балтимор, 1886г. Не удержавшись, щелкнула тоби-пропойцу по носу, и сунула вещицу в сумку…
Два серебряных подсвечника работы Обадайа Рича середины XIX века с изумительно выполненными лисьими мордочками вскоре составили компанию тоби-пропойце.
– Ну, кажется, все, – с облегчением вытерла взмокший лоб рукавом вьетнамской курточки Сигма.
И уже направилась к двери, как вздрогнула.
– Черт, чуть не забыла.
Она резко обернулась. В темном углу кабинета, между двумя стеллажами, стояло небольшое кресло, покрытое то ли тканью под леопарда, то ли настоящей шкурой. Кресло было сделано из металла или дерева, но поверху покрыто серебряными пластинами. Отдирать пластины приказа не было, тащить все кресло, – уж и вовсе глупо. Так что Игуана наказала отвинтить серебряные фигуры пантер, литые, тяжелые, в чем Сигма вскоре убедилась и изрядно почертыхалась, представляя, как потаранит эту тяжеленную сумку до своего «Жигуля».
Все бы так хорошо, однако, и кончилось. Кровь ей была заранее оплачена на случай непредвиденных обстоятельств. Но специально бабку она убивать не собиралась. Спала бы старушка, так и спала бы. До скорой уж теперь смерти. Но то ли – пузырь переполнился оставленным приходящей по утрам прислугой чаем, то ли что-то услышала, или приснилось что, – теперь уж не у кого спросить. Факт остается фактом. Когда Сигма, сгибаясь под тяжелой сумкой с серебром вышла из кабинета в дверях, ведущих в гостиную из старухиной спальни, стояла она, – тучная, простоволосая, седая, с лицом покрытым глубокими морщинами, в прозрачной, ещё из Германии, трофейной ночной рубашкой. Сквозь первоначально тонкую, ставшую с годами и вовсе прозрачной, ткань просвечивало старое тело.
Сигма сразу поняла, что придется убивать, быстро вытащила из-за ремня за спиной маленький «байярд» (тогда она на дело ходила, как правило, с «байярдом»), вскинула его, мгновенно сняла с предохранителя и изготовилась к стрельбе.
Старуха поняла, что грабительница сейчас убьет её, и крикнуть она не успеет, и помолиться, и жизнь прожитую вспомнить.
А поняв, кричать не стала.
Пуля у «байярда» – 6, 35 мм. Магазин на пять патронов.
Старухе хватило и одного. Пуля вошла в лоб, чуть выше бровей, точно между глаз, пробила мягкую старушечью кость и застряла в мозгу.
Сигма боязливо перешагнула через тело старухи, заглянула в спальню. Точно, на тумбочке старухи стояла недостающая для полноты коллекции вещь – серебряный стаканчик, в котором в белесой воде мокла старухина челюсть. Брезгливо взяв двумя пальцами серебряный стаканчик с густой резьбой в виде крупных листьев и цветов, она выплеснула зубы вместе с водой на серый, украшенный голубыми павлинами и цветами ковер, протерла висевшим тут же не фирменным, а скорее больничным вафельным полотенцем, и сунула стаканчик в сумку.
Вот и все, делов-то куча, как говорил её тренер по стрельбе старший прапорщик Никифор Расторгуев, единственный мужик, с которым она ощутила оргазм.
На площадке было тихо…
Взвалив сумку на плечи, она постаралась идти так, чтобы со стороны не было видно, какая сумка тяжелая.
Секьюрити нового соседа партийной старухи вроде бы на неё внимания не обратили.
И те, кто на улице охраняли подъезд своего босса, нового русского иерарха, тоже. Но когда она уже пересекла двор и до машины, припаркованной за углом, оставалось метров десять, один из охранников её все же догнал.
– А ну, стой. Ты в какой квартире была?
Она наугад назвала квартиру, этажом выше старухиной.
– У кого? – явно блефуя, спросил охранник.
– У Марьи Антоновны, двоюродной тетки, часы настенные вот несу в ремонт, – равнодушно ответила Сигма.
– Ты вот что. Ты сюда больше не ходи: тут серьезные люди живут.
– А с теткой как быть?
– А и она скоро отсюда переедет. Режимным будет дом. Наш банк его весь купил. Поняла?
– А пошел бы ты! – не удержалась Сигма.
И получила удар ребром ладони по почкам. Такой силы, что минуты три не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. А парень осклабился и повторил:
– Так поняла? Не ходи сюда больше. А часы тетке на новую квартиру сразу неси. Куда? А на Ваганьковское, – трубно рассмеялся он.
С тех пор она месяца два мочилась кровью, потом кровь перестала сочиться, а боли остались. Так что она каждое утро проверяла, – нет ли крови. Иногда она бывала.
Но сегодня не было. И это показалось ей хорошей приметой.
На сегодня у неё работенка была легкая.
В том смысле, что вещь – одна, хотя и потянет, по предварительной вскидке, килограмм 5-6. Но с той тяжелой сумкой с серебром, когда ей почку отбили, не сравнишь. Тогда разве что не приползла к машине. Взобралась, завела, поехала. Как добралась до блат-хаты, уже и не помнила. Но ничего, оклемалась. Снова стала дело делать. А как иначе – она ж на сдельщине. Сколько потопаешь, столько и полопаешь.
А реликварий этот, если на бабки перевести, стоить должен сумасшедшие деньги. И, хотя Игуана никогда не платила своим исполнителям процент со стоимости похищаемых ими вещей, все же учитывала навар.
Если реликварий потянет, как был «цинк», на 5 миллионов баксов, то к обычным 7 штукам «за кровь» и пяти за изъятие вещицы вполне может добавиться премия.
Она припарковалась, проверила оружие, обошла дом, в котором жил объект, прикинула возможные пути отхода по ситуации «атас», ещё раз обвела неказистый двор черными холодными глазами.
– Ну и живут наши миллионеры-коллекционеры: чем богаче, тем дерьмовей, – удивилась она, и, сплюнув на цветущий палисадник, вошла в темный, пахнущий мочой подъезд.
– Ни тебе кодов, ни стальных дверей, – удивилась она.
Впрочем, стальная дверь была. И как раз в квартире объекта. Об этом наводчик её не предупредил, но набор ключей и отмычек должен был снять и эту проблему. Главное, что среди соседей нет «новых русских».
Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»
Черные плотные носки и черно-синие спортивные туфли на толстой подошве закончили её экипировку. Черную же спортивную шапочку она надела на голову как берет. Но одно движение руки и берет сползает на лицо маской с отверстиями для глаз.
Теперь можно было подумать об оружии.
– Эх, покурить бы сейчас, – с тоской подумала она.
Курение – вообще очень приятная штука особенно после соревнований, – когда от усталости дрожит не только правая рука от кисти до плеча, но кажется, все тело дребезжит как студень, каждая клеточка требует отдыха, нервного сброса. И тогда садишься – да куда угодно, хоть на кучу дерьма, и закуриваешь. И первая затяжка вызывает сладкую боль наслаждения где-то в середине груди. И потом, несколько быстрых, жадных затяжек, и грудь наполняется сладостью и покоем.
Но, став киллером, курить она бросила. Окурки, запах – все это недопустимая роскошь. В том месте, где она появляется, чтобы убрать клиента и, как правило, прихватить некую его вещь (она – киллер особый – не мститель, а захватчик), она не должна оставлять никаких следов. И не оставляет. А так, чтоб серединка на половинку, дома курить, на деле нет, – не получается. Профессия требует жертв…
И профессиональных знаний.
***
…Она подошла, мягко ступая сине-черными спортивными туфлями по ворсистому ковру, приятно ощущая пружинистость своей походки, к стене.
В роскошной багетовой раме на стене висела самодеятельная копия картины Шишкина. Роща какая-то, залитая солнцем, толстое поваленное дерево, цветочки. Ей нравилось. И главное – она помнила (или ей казалось, что помнила) эту картину по школьному учебнику «Родная речь'». Там, в учебнике, ещё стишки какие-то были под репродукцией. Стишков она уже не помнила. А вот картину, увидев в Измайловском парке в воскресенье, сразу узнала и обрадовалась ей, как родной.
Она постоянно имела дело с картинами, с антиквариатом. Но не потому, что любила эту красивую мутатень, а потому что большинство её задании было связано с изъятием вещиц, понравившихся её новой хозяйке со смешной кликухой – Игуана. Ну, да так её звали за глаза, и то не все. Как её звали в глаза? А никак. Ее Сигма живой один раз всего и видела, тогда, в Якутске, когда решалась её судьба. С тех пор имела дело с Алексей Палычем, передававшим ей задания. А разбираться во всех этих антикварных штучках ей нужды не было потому, что у неё всегда был цветной фотоснимочек, слайд или подробнейшее описание, а то и небольшой рисунок сделанный кем-либо из наводчиков по памяти. И – делов то куча – ей надо было прийти на объект, вырубить хозяев или служащих музея, изъять по описанию предмет и аккуратно зачистив место, скрыться.
Попадаться она не имела права. Ей дано было понять, что лучше не попадаться. И дня в неволе не проживет. Не потому, что такая неженка. Уберут. Человек слаб. Из него так легко выбить нужные признания. А Игуана рисковать не хотела. И все ниточки, что к ней вели, резались быстро и безболезненно. Для Игуаны. Так-то.
Аккуратно сняв картину. Сигма нажала пальцем на бутон резеды на обоях, чем вызвала к движению сложную электронную систему. Ровный фрагмент стены, не нарушив, казалось, целостность травяного рисунка на обоях, ушел вглубь, высвободив слева дверцу стального сейфа. Еще несколько манипуляций с замком, шифром, ключиком, и узкая, как пенал, ниша открыла её глазам свое содержимое.
Она сунула руку в щель и достала своего любимца. Смит и Вессон, 9 мм, модель 469 с постоянными прицельными приспособлениями.
Делали такие пистолеты только в одном месте – в Спрингфилде, штат Массачусетс, США. Казалось бы, пусть хороший, но обычный автоматический пистолет с отдачей ствола. К нему хорошо подходил 9 мм патрон «парабеллум». Сравнительно небольшой 175 мм, легко можно спрятать в рукав, в дамскую сумочку, в берет. Сравните легкий – масса без патронов 735 г. С коротким нарезным стволом. Магазин вмещал 20 патронов. При том, что ей, как правило, хватало одного выстрела. Но береженого, как говорится, Бог бережет.
Почему же Сигма так любила этот пистолет, что даже, на свои страх и риск, выполняя задания, связанные с устранением объекта, не пользовалась пистолетами «ТТ» хорватской сборки, которые можно было сбросить на месте, а упрямо снова и снова шла на дело с одним и тем же стволом, наверняка уже вошедшим в компьютерные базы данных МВД?
Да все потому же. Страшно, если захватят на месте с меченым другими смертями стволом, да ей-то какая разница все равно смерть.
А пистолет этот был хорош. Однажды пристрелянный, он уже не давал осечки никогда. То есть – ну никогда.
И второе. Трудно было поверить, что в его – коротком стволе умещалось миниустройство для глушения звука выстрела практически не влиявшее на точность и кучность стрельбы.
Он стрелял точно и практически бесшумно.
Она закрепила его в специальном гнезде на пояснице, проверила, надежно ли, легко ли может его достать, и удовлетворенно улыбнулась сухими бескровными губами (помадой в такие дни она не пользовалась) – все путем, все идет отлично, как всегда.
Значит, все будет отлично с этим сраным реликварием. Слово-то какое, сразу и не выговоришь. Ей его и знать было не обязательно. Просто цепкая, не обремененная учением память ухватила слово под изображением. Алексей Палыч как всегда передал ей изображение предмета, который ей предстояло изъять в частной коллекции некоего придурка, старичка, проживающего в старом шестиэтажном доме где-то на улице Живописной. Ну, впрочем, где-то, – это так, слова. Она знала точно, где. И знала, что старичок – один. Бойцы из «наружки» Алексея Палыча свою работу тоже туго знали.
…Сигма глянула на себя в зеркало. Узкое лезвие старого трюмо в прихожей отразило то, что её особенно никогда не радовало: невысокую мосластую фигуру без ярко выраженных половых признаков. Черная вьетнамская куртка, купленная кажется в 1991 году за 1000 рублей – в те времена и не разобрать было, дорого или дешево – прикрывала плоскую грудь и талию, создавая обезличенный контур. Куртки эти… Их навезли и черных, и серых, и голубых. Когда увидала, обрадовалась. Оказалась – дрэк, как говорил их тренер Адольф Карлович. И в дождь промокает, и вид материальчик быстро потерял. Так и использовала эту курташку, вместе с купленными в 1992 году эластичными черными кубинскими брюками, в которых ноги в жару потели, а в холод мерзли, только на задания. Потом бросишь в стиральную машину, – и снова чистые. А чтоб убить человека и в дерьмо не вляпаться, это редко бывало.
Работа такая.
Еще раз оглядела себя в зеркальном варианте. Натянула черный берет на глаза. Маска прикрыла лицо надежно, без зазоров. Никаких там примет. Глаза? Черные, обыкновенные глаза. Может, слишком холодные, равнодушные? Так у кого нынче глаза ласковые? Всем плохо, все бедствуют. А кто не бедствует, тому в глаза лучше и не глядеть.
И потом, пока выходила из квартиры, тщательно запирала дверь на несколько замков, спускалась по лестнице, шла по улице два квартала, оглядывала стоявший возле гаража свой старый «жигуль», меняла номера, заводила машину, трогала с места, виртуозно лавируя между поставленными впритык к её «тачке» машинами местных придурков, вписывалась в движение на шумной магистрали, сворачивала с Ленинградского в сторону площади Курчатова, потом, не прямо в сторону Военторга, а вкругаля, переулками выезжала, зная проезд дворами, на Живописную, припарковывала машину в ранее замеченную щель между «Хозмагом» и «Баней», так, что снаружи был виден грязный помятый бок «Жигуля» старой модели, шла, чуть подпрыгивая на ходу пружинистой мужской походкой, время от времени переходя на семенящий бег, модный в 70-80-е годы – бег трусцой, создавая у случайных прохожих полное ощущение бегущей от инфаркта бабенки средних лет…
Все это время в голове машинально крутились как кадры старой кинохроники эпизоды одного неудачного для неё дела.
И что интересно – то дело тоже было связано с серебром.
Она только начала работать на Игуану. А у той к серебру всегда была слабость. Говорили, что Игуана родом с Востока, а там, в серебре толк знали. Словом, надо было Сигме (а было это, дай Бог памяти, – точно, потому и вспомнила, что опять дождь идет, только нынче-то дождь июньский, холодный, а тогда все по закону – холодный дождь в октябре и должен идти, точно октябрь 1994 г.) проникнуть в старый дом на Кутузовском и взять в квартире вдовы одного бывшего советского шишки коллекцию серебряных вещиц.
И одета она, Сигма, была тогда в те же брюки эластичные кубинские и вьетнамскую курташку, которая, конечно же, от дождя не защищала и ветер: сквозь дрэковую ткань, артикул «дружба народов», тоже проникал со страшной силой…
Ее что тогда насторожило… Подъезд круто секли. Во дворе сидели четверо качков, и возле подъезда – двое стояли, вроде как курили. И в подъезде двое сидели на лестничной клетке второго этажа. Газетки читали, Ну, «код». «Код» она знала. Наружку засекла – но страха не было. Она точно знала, не «ее» квартиру стерегут. А кого пасут, – не её дело. И знала, что это не менты. Ну, а с секьюрити банкиров и бандитов ей делить не чего.
Опять же, знала Сигма, что должны быть во дворе и люди Игуаны. Чистильщики. Ну, да, как говорится, дай Бог, чтоб им работы не было. Их дело, в случае чего, саму Сигму убрать. А прикрывать исполнителя от неожиданностей – не их дело. Сам исполнитель все предусмотреть должен. На то он и получает больше всех.
Словом, вот в такой же как сегодня серый дождливый день пошла она на дело. А днем, не ночью потому, что с восьми вечера подъезд на дополнительную охрану ставят. Тут «кодом» не обойдешься. Тут ещё и специальный ключ надо иметь. Сейчас-то во многих подъездах двери так оборудованы. А тогда в новинку было. До вечера – только набор цифр надо знать. А после – звони с автомата хозяйке, чтоб впустила, или специальный ключ прикладывай к пазу возле щитка с цифрами. Мутатень…
Ну, что. Набрала под внимательными взглядами мотавшихся по двору чьих-то секьюрити (точно – не менты и не фээсбешники) нужные цифры, поднялась на лифте на третий этаж. Вычислила – охраняли второй. Крутой какой-то авторитет должно быть купил две квартиры на площадке второго этажа и соединил в одну. Судя по тому, что одна из дверей, выходивших на площадку, была наглухо заделана. И секьюрити сторожили второй выход. Ну, да ей второй этаж без надобности, даже если там все золото мира собрано. Здоровье дороже. А изъятие коллекции серебра ХVIII века из квартиры вдовы бывшего советского начальника, казалось, не должно было стать неразрешимой технический проблемой.
И точно. Вышла из лифта. Тишина. Подошла к двери нужной квартиры. Тихо и там. Отмычкой пошуровала, бесшумно дверь открыла, вошла.
Тихо.
Вошла в тесную прихожую, удивилась – обычно в этих квартирах прихожие – что твой танцевальный зал. Огляделась. Поняла. Хозяева отгородили маленькую прихожую – тамбур, где вдоль стен были встроенные шкафы для верхней одежды, шляп, обуви. А уже из этой тесной прихожей попадаешь во вторую, сплошь, от пола до потолка заставленную книжными стеллажами.
– Культурные.., – то ли с уважением, то ли в осуждение подумала тогда Сигма, скользнув глазами по корешкам книг, с удовлетворением узнав знакомые со школьных уроков литературы имена Фадеева, Горького, Серафимовича, Бабаевского, Симонова…
Мягко ступая (точно помнила, в тот раз была в красных китайских кедах) по потертому ковру, прошла в гостиную. Там было пусто и тихо. Со стен на неё смотрели картины, также знакомые по картинкам в учебниках «Родная речь» – она даже фамилии художников помнила – Айвазовский, Серов, Шишкин, Левитан, Васнецов.
В гостиной стоял большой белый рояль, покрытый кружевной скатертью, обеденный стол со стульями, все хорошего дерева и тонкой работы, и множество маленьких столиков, на которых стояли крупные фарфоровые фигуры пастухов, пастушек, зверей и птиц. Видно, собирали хозяева…
Две двери вели из гостиной. Она по очереди подошла к каждой. Из прихожей «библиотеки» были ещё двери в ванную комнату, в туалет, в кухню и маленькую, должно быть, детскую. Но там ничего неожиданного, по мнению наводчицы, убиравшей эту квартиру, быть для Сигмы не должно, так она и время тратить на эти помещения не стала.
А вот к дверям, что вели направо и налево из гостиной-столовой, подошла, мягко ступая китайскими кедами, даже приложила жесткое, покрытое короткими черными волосками ухо, прислушалась.
Тихо…
Правда, за одной, по описанию – спальни, слышалось легкое старушечье похрапывание. Это для кого другого храп не имеет своей характеристики. Она сразу определила – храпела старушенция. Так и должно быть. По данным, полученным от наводчицы, вдова советского босса жила одна. Время от времени её навещали дочь, внуки, подруги. Но редко. У всех своя жизнь. А бабка пока ещё сама ползала. Могла себя обслужить. Так что, – одна. Спит… Пусть пока спит.
Сигма пересекла комнату и уверенно потянула на себя дверь в кабинет.
Сначала смела в черную спортивную сумку то, что стояло на большом, крытом зеленым сукном письменном столе. Серебряный письменный прибор немецкой работы из 12 предметов и дополнительно настольную серебряную зажигалку, нож для разрезания бумаги – явно из другого ансамбля, в наборе тоже был нож, но попроще, а у этого ручка в виде богини Дианы, охотящейся на кабанов.
Со стены сняла висевшие в специальных гнездах два дуэльных пистолета с ручками, покрытыми изящной резьбой, и большой охотничий нож в ножнах, покрытых золотыми пластинами с батальными сценами.
Самое сложное было впереди.
Сейф.
Уж каких только сейфов она ни навидалась за свою жизнь.
Этот был самый простой. Может, скуповат был покойный партийный бонза и завез сюда прямо с инвентарным номером служебный, массивный сейф с работы, а может временно поставил, резко выйдя на пенсию, в надежде завести новый, скрытый, более надежный, но не успел, помер раньше намеченного срока. Кто его знает теперь, спросить не у кого.
Но факт остается фактом. В роскошном кабинете, набитом дорогой антикварной мебелью, с изящными серебряными вещицами, составной частью его знаменитой по Москве коллекции серебра, стоял сейф-мастодонт, покрытый холодной служебной зеленой краской. «Ну, точно, – подумала Сигма, привычно-профессионально поглаживая его неприступный холодный бок, – старик не успел, а бабке и вовсе не до смены сейфов. Ну, да так-то и лучше.»
Наводчица во время уборки элементарно сняла слепок, так что в руках Сигмы блеснули два ключа – от верхнего отделения сейфа и от нижнего.
И все же боязно было Сигме. А ну как секрет какой есть у сейфа? Не может же быть, чтобы коллекция старинного серебра стоимостью в сотни тысяч долларов, и вот так просто. Смела со стола, со стены, сейчас сейф откроет, – бери, не хочу. И в койку. В смысле, домой.
Она чуть волнуясь повернула ключ в замочной скважине верхнего отделения сейфа.
Ничто не зазвенело, не запищало, не завыло. Не было в сейфе секретки.
…На верхней полке сейфа были изделия из серебра, но рангом, повыше, чем то, что стояло на столе и висело на стене.
Первой она осторожно взяла хрустальную коробочку с серебряной крышкой. Гравировка не оставляла места для сомнений: 1818 год. Одна из первых созданных ювелирами коробочек для дамских шпилек. Хотя шпильки практически хранились в подушечках, такие коробочки для шпилек стали в начале XIX века одной из самых модных вещиц в будуарах европейских прелестниц.
Но Сигма ничего этого не знала и знать не хотела. Она всегда немного презирала дамочек, уделявших своей внешности слишком большое внимание.
Ее внимание на минуту привлекла странная вещица из серебра с черной блестящей ручкой. Ручка была эбеновой, но слово это Сигме ничего бы не сказало, даже если бы она услышала его из уст человека которому доверяла. Изящная интарсия из серебра по эбену не могла бы не вызвать восхищения даже у человека с черствым сердцем. Надо ли говорить, что и эта вещица оставила Сигму равнодушной.
Вскоре в сумку последовали серебряные щипчики для сахара причудливой формы, буквально увитые виноградными листьями, серебряная щетка для волос выполненная в стиле «Арт Нуво» и крохотный серебряный кофейник фирмы «Сэмюэль Кирк и сын» из Балтимора, о чем свидетельствовала фабричная гравировка на донышке с указанием года изготовления – 1815-ый. Что же касается стиля «Арт Нуво», то Сигма, естественно, никогда про него не слыхала. Как и обладатель коллекции, бывший партийный коллекционер. 0н собирал вещицы, которые ему нравились, которые ему приносились в дар в виде скрытой взятки, или которые доставала приятная дама Анна Пудовая, или которые покупала в комиссионках его жена Вера Тимофеевна. Вот почему никто из перечисленных граждан, как живых, так и мертвых, не знал, что для стиля «Арт Нуво» характерно использование мотивов цветов и растений, непременное повторение мотивов основного тела вещи в её ручке и глубокое тиснение по серебру. Так что знаток долго бы охал и ахал, разглядывая щипчики для сахара или щетку для волос, сделанные в этом стиле.
Сигма же привычно взвесила вещицы, прикинув их вес, хотя и знала, что когда речь идет о старом серебре, вес играет последнюю роль.
Может, и прогадала Сигма, запросив за эту конкретную работу по тарифу – 7 тысяч баксов за «кровь» и 5 – за то, что аккуратно возьмет все вещи по списку. Да не переиграешь. А Игуана страсть как споров не терпела…
…На нижней полке вещицы были исключительно старинные.
Она, внимательно рассматривала все гравировки на вещицах. Просто любопытно было. А времени на каждую уходило – секунды.
Чуть дольше задержала в руках смешную пивную кружку в виде туловища молодого парня с глумливой улыбкой. Пиво заливалось в дыру в его голове, покрытой треуголкой. А ручка была приделана к спине и затылку. Серебряный пивной кувшинчик-тоби был вещью крайне редкой и весьма ценимой у коллекционеров… Само слово знакомо немногим. Тоби Филлпот – вымышленный персонаж, придуманный Фрэнсисом Хоксом. Потом появился рисунок тоби-пьяницы, потом – изделия из глины. Первого «тоби-пропойцу» сделал гончар Ральф Вуд из Страффордшира в 1761 году. А вот серебряный «тоби» – вещь уж и вовсе редкая. На днище кувшинчика Сигма разобрала составленные из английских букв слова: Эндрю Э. Уорнер-младший, Балтимор, 1886г. Не удержавшись, щелкнула тоби-пропойцу по носу, и сунула вещицу в сумку…
Два серебряных подсвечника работы Обадайа Рича середины XIX века с изумительно выполненными лисьими мордочками вскоре составили компанию тоби-пропойце.
– Ну, кажется, все, – с облегчением вытерла взмокший лоб рукавом вьетнамской курточки Сигма.
И уже направилась к двери, как вздрогнула.
– Черт, чуть не забыла.
Она резко обернулась. В темном углу кабинета, между двумя стеллажами, стояло небольшое кресло, покрытое то ли тканью под леопарда, то ли настоящей шкурой. Кресло было сделано из металла или дерева, но поверху покрыто серебряными пластинами. Отдирать пластины приказа не было, тащить все кресло, – уж и вовсе глупо. Так что Игуана наказала отвинтить серебряные фигуры пантер, литые, тяжелые, в чем Сигма вскоре убедилась и изрядно почертыхалась, представляя, как потаранит эту тяжеленную сумку до своего «Жигуля».
Все бы так хорошо, однако, и кончилось. Кровь ей была заранее оплачена на случай непредвиденных обстоятельств. Но специально бабку она убивать не собиралась. Спала бы старушка, так и спала бы. До скорой уж теперь смерти. Но то ли – пузырь переполнился оставленным приходящей по утрам прислугой чаем, то ли что-то услышала, или приснилось что, – теперь уж не у кого спросить. Факт остается фактом. Когда Сигма, сгибаясь под тяжелой сумкой с серебром вышла из кабинета в дверях, ведущих в гостиную из старухиной спальни, стояла она, – тучная, простоволосая, седая, с лицом покрытым глубокими морщинами, в прозрачной, ещё из Германии, трофейной ночной рубашкой. Сквозь первоначально тонкую, ставшую с годами и вовсе прозрачной, ткань просвечивало старое тело.
Сигма сразу поняла, что придется убивать, быстро вытащила из-за ремня за спиной маленький «байярд» (тогда она на дело ходила, как правило, с «байярдом»), вскинула его, мгновенно сняла с предохранителя и изготовилась к стрельбе.
Старуха поняла, что грабительница сейчас убьет её, и крикнуть она не успеет, и помолиться, и жизнь прожитую вспомнить.
А поняв, кричать не стала.
Пуля у «байярда» – 6, 35 мм. Магазин на пять патронов.
Старухе хватило и одного. Пуля вошла в лоб, чуть выше бровей, точно между глаз, пробила мягкую старушечью кость и застряла в мозгу.
Сигма боязливо перешагнула через тело старухи, заглянула в спальню. Точно, на тумбочке старухи стояла недостающая для полноты коллекции вещь – серебряный стаканчик, в котором в белесой воде мокла старухина челюсть. Брезгливо взяв двумя пальцами серебряный стаканчик с густой резьбой в виде крупных листьев и цветов, она выплеснула зубы вместе с водой на серый, украшенный голубыми павлинами и цветами ковер, протерла висевшим тут же не фирменным, а скорее больничным вафельным полотенцем, и сунула стаканчик в сумку.
Вот и все, делов-то куча, как говорил её тренер по стрельбе старший прапорщик Никифор Расторгуев, единственный мужик, с которым она ощутила оргазм.
На площадке было тихо…
Взвалив сумку на плечи, она постаралась идти так, чтобы со стороны не было видно, какая сумка тяжелая.
Секьюрити нового соседа партийной старухи вроде бы на неё внимания не обратили.
И те, кто на улице охраняли подъезд своего босса, нового русского иерарха, тоже. Но когда она уже пересекла двор и до машины, припаркованной за углом, оставалось метров десять, один из охранников её все же догнал.
– А ну, стой. Ты в какой квартире была?
Она наугад назвала квартиру, этажом выше старухиной.
– У кого? – явно блефуя, спросил охранник.
– У Марьи Антоновны, двоюродной тетки, часы настенные вот несу в ремонт, – равнодушно ответила Сигма.
– Ты вот что. Ты сюда больше не ходи: тут серьезные люди живут.
– А с теткой как быть?
– А и она скоро отсюда переедет. Режимным будет дом. Наш банк его весь купил. Поняла?
– А пошел бы ты! – не удержалась Сигма.
И получила удар ребром ладони по почкам. Такой силы, что минуты три не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть. А парень осклабился и повторил:
– Так поняла? Не ходи сюда больше. А часы тетке на новую квартиру сразу неси. Куда? А на Ваганьковское, – трубно рассмеялся он.
С тех пор она месяца два мочилась кровью, потом кровь перестала сочиться, а боли остались. Так что она каждое утро проверяла, – нет ли крови. Иногда она бывала.
Но сегодня не было. И это показалось ей хорошей приметой.
На сегодня у неё работенка была легкая.
В том смысле, что вещь – одна, хотя и потянет, по предварительной вскидке, килограмм 5-6. Но с той тяжелой сумкой с серебром, когда ей почку отбили, не сравнишь. Тогда разве что не приползла к машине. Взобралась, завела, поехала. Как добралась до блат-хаты, уже и не помнила. Но ничего, оклемалась. Снова стала дело делать. А как иначе – она ж на сдельщине. Сколько потопаешь, столько и полопаешь.
А реликварий этот, если на бабки перевести, стоить должен сумасшедшие деньги. И, хотя Игуана никогда не платила своим исполнителям процент со стоимости похищаемых ими вещей, все же учитывала навар.
Если реликварий потянет, как был «цинк», на 5 миллионов баксов, то к обычным 7 штукам «за кровь» и пяти за изъятие вещицы вполне может добавиться премия.
Она припарковалась, проверила оружие, обошла дом, в котором жил объект, прикинула возможные пути отхода по ситуации «атас», ещё раз обвела неказистый двор черными холодными глазами.
– Ну и живут наши миллионеры-коллекционеры: чем богаче, тем дерьмовей, – удивилась она, и, сплюнув на цветущий палисадник, вошла в темный, пахнущий мочой подъезд.
– Ни тебе кодов, ни стальных дверей, – удивилась она.
Впрочем, стальная дверь была. И как раз в квартире объекта. Об этом наводчик её не предупредил, но набор ключей и отмычек должен был снять и эту проблему. Главное, что среди соседей нет «новых русских».
Эскориал в Техасе. «Любопытные умирают первыми»
Хуан Роберт Локк был карликом…
Часто перебирая толстыми кривоватыми ножками по густому ворсу персидского ковра, он подковылял к отцу и, снизу вверх, шаловливо улыбаясь, взглянул на него.
– Вот единственный человек в мире, который любил меня, любит и будет любить до смерти, – умиленно подумал Роберт, нежно гладя подагрическими пальцами густые и жесткие локоны сына.
У Хуана Роберта Локка ручки были такие же коротенькие, как и ножки, короткий мощный торс с прекрасно развитыми (плавание, работа на тренажерах) мышцами. Голова была крупной, с более широкими, чем у отца скулами и, как у всех карликов, выпуклым лбом. Из-под густых каштановых бровей смотрели на отца совершенно голубые глаза.
– Глаза у него – от матери, – подумал старый Локк. – И слава Богу, это единственное, что он унаследовал от матери.
Часто перебирая толстыми кривоватыми ножками по густому ворсу персидского ковра, он подковылял к отцу и, снизу вверх, шаловливо улыбаясь, взглянул на него.
– Вот единственный человек в мире, который любил меня, любит и будет любить до смерти, – умиленно подумал Роберт, нежно гладя подагрическими пальцами густые и жесткие локоны сына.
У Хуана Роберта Локка ручки были такие же коротенькие, как и ножки, короткий мощный торс с прекрасно развитыми (плавание, работа на тренажерах) мышцами. Голова была крупной, с более широкими, чем у отца скулами и, как у всех карликов, выпуклым лбом. Из-под густых каштановых бровей смотрели на отца совершенно голубые глаза.
– Глаза у него – от матери, – подумал старый Локк. – И слава Богу, это единственное, что он унаследовал от матери.