Мирошниченко Григорий Ильич. Юнармия

   – Хорош начальник, хорош командир, – сказал бу­фетчик и хлопнул командира по золотому погону.
   Командир отвел плечо и поморщился:
   – Ну, ну, смотри, без хамства. Я этого не люблю.
   – Зачем хамство? Я тебе как родному брату говорю. Офицеры за столом засмеялись.
   Командир побагровел.
   – Ты, мошенник, поговори у меня еще! Я тебя под военно-полевой суд подведу. Ты свое вино чем разбавля­ешь? Разве это вино? Я такого вина и пробовать не же­лаю.
   Буфетчик поглядел на пустые бутылки, стоявшие перед командиром, и пожал плечами:
   – Самое лучшее кавказское вино, господин офицер. У меня это вино генерал Май-Маевский пил. Ты бы тоже не­множко попробовал. Хочешь, я тебе еще бочонок пришлю? Ты только прогони подальше большевиков. Ты такой храб­рый командир, отчаянный командир. Лучше самого генера­ла Май-Маевского. Тот всегда драться лез, а ты так лю­безно разговариваешь.
   – Ладно, – сказал командир и даже слегка улыбнул­ся. – Ступай к себе в буфет да пошарь там, не найдется ли чего-нибудь получше этой бурды.
   Буфетчик, кланяясь, попятился к выходу.
   – Гришка, – спросил меня Васька шепотом, – ты бы чего съел?
   – Сыру, вон того, что на углу лежит. Я такого никогда не пробовал.
   – А я бы копченой колбасы, – сказал Васька, – смот­ри, жиру-то в ней сколько – целыми плитками! Ух, сво­лочи! Вот тот рыжий офицер уже за шестым куском тя­нется.
   У меня к горлу подступила слюна. Дома мы уже тре­тий день хлебали за обедом пустой суп.
   Вдруг командир с грохотом отодвинул стул и, покачи­ваясь, встал.
   – Господа! – проговорил он нетвердым голосом. – Как приятно быть в кругу близких друзей… Несмотря на наше сумбурное положение, мы не унываем и ждем лучших дней. Нам помогут англичане, французы, немцы и американцы. Вся Европа с нами! Ни черта мы не боимся, все равно мы разобьем большевиков. Недаром мы чистых дворянских кровей!
   – Ура! – крикнул из своего дальнего угла человек в железнодорожной тужурке.
   – Гляди, это же Сыч, – шепнул мне Васька.
   И верно, это был телеграфист Сомов. Командир поко­сился на него и, подняв дрожащей рукой налитую до кра­ев рюмку, произнес:
   – За единую, неделимую!
   – Ура! – гаркнули все за столом.
   В это время дверь открылась, и в комнату вошли не­сколько человек два молоденьких вольноопределяющихся в длинных шинелях, перетянутых в талии поясами, и еще какие-то люди в пиджаках.
   – Привели, ваше высокоблагородие! – мальчишеским голосом выкрикнул один из вольноопределяющихся.
   – А, мое почтение, мастеровые, труженики, – сказал командир, обернувшись. – Пожалуйста, сюда, поближе.
   Мастеровые подошли к столу, и свет упал на их лица.
   Васька даже вскрикнул. Один из рабочих, подошедших к столу, был его отец Илья Федорович. Другой – Чиканов.
   – Садитесь, пожалуйста, располагайтесь, как дома, – сказал командир и, схватив со стола большую рюмку с ви­ном, поднес ее Васькиному отцу.
   – Я не пью, – ответил Илья Федорович.
   – Ну что вы, одну рюмочку перехватить не грех, – уго­варивал командир.
   – Я не пью, – наотрез отказался Илья Федорович.
   – Давно ль перестал? – спросил его через стол Со­мов.
   Васькин отец вскинул на него глаза и спокойно ответил:
   – В последний раз с тобой пил перед тем, как мы вме­сте в погребе прятались.
   Телеграфист беспокойно заерзал и уткнулся в тарелку.
   – Может, вы пьете? – обратился командир к Чиканову.
   Чиканов немножко помялся, а потом взял рюмку и од­ним махом опрокинул ее в рот.
   – Ну, закусите, – сказал командир и показал ему на стол.
   Чиканов присел на край стула и робко подвинул к себе соленые огурцы. Потом осмелел и потянулся к сыру и коп­ченой колбасе.
   Илья Федорович по-прежнему неподвижно стоял у стола.
   – А вы бы хоть закусили, если не пьете, – сказал ему командир. – Вот икорка, вот селедочка хорошая. Да вы не стесняйтесь. Я человек простой и люблю мастеровой народ. Ведь это мы за вас кровь на полях проливаем – за свобо­ду, за счастье, за наше взаимное благополучие.
   – Они этого не понимают, – сказал Сомов. – Натура у них такая… большевицкая.
   – Что? – резко спросил командир.
   – Не понимают они человеческого обращения, – сказал Сомов.
   – Как? – еще резче спросил командир.
   – Я ничего, – сказал Сомов.
   – Ну, если ничего, так и не суйся не в свое дело, пока тебя не спрашивают. А вас как по имени и отчеству зовут? – снова обратился командир к Васькиному отцу.
   – Илья Федорович.
   – Так вот, Илья Федорович, расскажите нам, как чув­ствуют себя мастеровые, на что жалуются, чего просят?
   – Мастеровые ничего не просят, – сказал Илья Федо­рович.
   – А все-таки? Илья Федорович молчал.
   Начальник станции, который до этой минуты сидел склонившись над рюмкой и клевал носом, вдруг заговорил:
   – А не знаете ли вы, – сказал он, – почему в депо так плохо работа идет? Крюки в кузне не варятся, подшипники плохо подшабриваются.
   – А кто его знает, – сказал Илья Федорович.
   – Кто его знает? – заорал начальник станции. – А при большевиках как работали? Это ты знаешь? Как дорогу перед их отступлением чинили, помнишь?
   – Еще бы ему не помнить, – снова вмешался Сомов. – Он больше всех старался.
   Илья Федорович посмотрел в сторону Сомова и тихо сказал:
   – Ты бы тут поменьше старался, сыч проклятый.
   – Не будем пререкаться, – сказал командир броне­поезда. – Передайте от моего имени рабочим, чтобы они работали по-настоящему Иначе я должен буду прибегнуть к нежелательным репрессивным мерам. Тогда уже на себя пеняйте. Подведу бронепоезд к семафору, долбану по по­селку, так от вас ничего не останется. Поняли?
   Чиканов бросил вилку и застыл с раскрытым ртом.
   Илья Федорович смотрел себе под ноги.
   – Что они теперь с ними сделают? – прошептал Васька.
   Я соскочил с карниза, на котором мы стояли, и выко­вырял из земли два обломка кирпича. Один оставил себе, другой отдал Ваське.
   – Если они что с ними делать станут, смотри на ме­ня, – сказал я Ваське. – Я замахнусь, а ты за мной кидай.
   – Ладно, – сказал Васька, – пусть только попробуют тронуть.
   Мы опять заглянули в окно. Все, кроме командира, вскочили из-за стола и размахивали руками.
   Илья Федорович и Чиканов стояли бледные, озираясь по сторонам.
   – Говори, кто с красными ушел? – хрипел офицер с рыжими бакенбардами.
   – Говори, хамская морда! – визжал начальник стан­ции.
   Командир бронепоезда спокойно сидел в кресле и по­сасывал толстую сигару.
   – Не скажешь? – снова захрипел рыжий офицер. Он откинул руку наотмашь, как будто приготовился ударить Илью Федоровича.
   – Ну, ну, потише, – сказал Илья Федорович.
   Рыжий размахнулся и со всей силой стукнул его кула­ком в висок.
   В эту минуту мы с Васькой почти разом замахнулись и пустили в окно по кирпичу. Раз! Два! Что-то звякнуло, загремело, и свет в комнате потух.
   Мимо нас проскочили какие-то люди. Они кричали и грозили револьверами. Пригнувшись к земле, мы прошмыг­нули по Железнодорожной улице до первого переулка.
   Когда мы подошли к дому, Васька перевел дыхание и сказал упавшим голосом:
   – Что теперь с отцом будет? Застрелят его!
   Совсем поздно, когда мы уже укладывались спать, Васькин отец пришел к нам и рассказал, чем кончился его разговор с офицером.
   – Кто-то, – рассказывал он, – запустил в окно кирпи­чом. И такой тарарам пошел, что представить нельзя. Со­мов кричит «Бомба!» Кто-то из офицеров с перепугу ре­вольвер выхватил и давай палить в потолок. Наконец сообразили – из другой комнаты свечу принесли. Видят – на полу валяются две кирпичины. Поуспокоились немнож­ко. «Вот сволочь какая, – говорит командир. – Это ваша работа, наверно. Ну, что ж, идите. Мы за вами понаблю­даем. Выудим кого надо. А если не выудим, поговорим с вами иначе».
   Когда Илья Федорович ушел, мы легли спать. Долго ворочался в постели мой отец. Я видел, как он в темноте вставал, подходил к печке и курил. Мать тяжело вздыхала. Я знал, она тоже не спит.
   А мне все мерещился командир бронепоезда, его при­пухлое желтое лицо, его трясущаяся рука, в которой он держал бокал с вином. Я вспоминал, как Сомов, уткнувшись носом в тарелку, ехидно говорил Илье Федоровичу: «Давно ли перестал пить?»
   От злобы я натягивал до самых ушей одеяло и накры­вал голову подушкой.
   Отец мой все еще шагал по комнате и курил. Сизый дым кружился над его головой и тянулся длинными струй­ками в печку.

Глава IX


У НАС ЕСТЬ КРАСНОАРМЕЕЦ

   Утром, чуть свет, к нам в окно забарабанил Васька.
   Я наскоро умылся, схватил краюху хлеба и выскочил на крыльцо.
   – Гришка, я теперь ни черта не боюсь, – сказал Васька гордо. – Ловко мы с тобой вчера кирпичом в окно запу­стили. Мы им еще не такое покажем! Я теперь каждый день буду в их квартирах стекла бить. Давай вместе бить. А?
   – Подожди, – остановил я его, – как бы нам вперед по шеям не надавали. А ты дома не сказал, что это мы с то­бой вчера тарараму наделали?
   – Не сказал. А что? – спросил Васька.
   – Ты смотри не говори, а то нам с тобой не поздоро­вится.
   – Ладно, не скажу. А только мы еще не так стукнем в окно начальнику. А Сычу я камнем глаза выбью. Теперь мы и на фронт можем уйти. И в отряд я теперь первый за­пишусь. И оружие сам пойду собирать.
   – Ну как же мы с тобой оружие собирать будем? Мно­го ли мы двое наберем? Сеньки нету. Андрей уже, навер­но, в Курсавке давно. Что же это у нас за отряд? – ты да я, да мы с тобой.
   Васька задумался:
   – Да, это ты верно говоришь. А пойдем, брат, к Ивану Васильевичу, позовем его.
   – Да что к Ивану Васильевичу? Что он понимает? Трус первой марки. Мы давно из погребов вылезли, а он до сих пор носа на улицу не показывает.
   – Вот и пойдем, – сказал Васька, – посмотрим, что он дома делает. У его отца, знаешь, бердана есть, в коридоре висит, ее спереть ничего не стоит.
   – Ну, бердана – другое дело, – весело сказал я. – Пойдем.
   Ванька, или, как мы его в шутку называли, Иван Ва­сильевич, жил не на казенной квартире, как мы, а в по­селке у богача Малашенко.
   В Ванькиной семье было десять душ. Жили они все в двух комнатушках. Потолки низкие, рукой достанешь. А окна крохотные и всегда запотелые. В семье Ванькиной почти все девки были, а ребят двое – Ванька да младший ею брат Петька. Отец Ваньки работал в депо слесарем. И Ванька тоже собирался идти по слесарной части.
   Мы подошли к дому Малашенко и заглянули в окошко.
   Ванька, согнувшись, сидел на красном деревянном сун­дуке и разряжал винтовочный патрон. Он высыпал на бу­магу черный порох и положил рядом с бумагой вынутую из гильзы остроконечную пулю. Тут он глянул в окно и увидел нас.
   – Валяй сюда, ребята! – крикнул Иван Васильевич и махнул нам рукой.
   Мы вошли в низкий коридор.
   Я оглядел сырые стены, на которых были развешаны старые шапки, штаны и цепочки лука. Берданки нигде не было.
   – Где же она? – спросил я Ваську.
   – Чего?
   – Да берданка! Васька смутился:
   – Они, наверно, ее в землю закопали. Трусы они все.
   – Да я же тебе говорил, что трусы, а ты спорил. Ну да лдно, идем к Ваньке. Не ворочаться же теперь, если пришли.
   Мы толкнули дверь в комнату.
   – Здорово, Иван Васильевич! – сказал Васька и снял шапку. – Ты что тут делаешь?
   – Гранату, – сказал Иван Васильевич и усмехнул­ся. – Пороху соберу да большую гранату сделаю.
   – Ну, – протянул Васька и понюхал порох на бумаж­ке. – А вонючий какой! Не выйдет из этого пороха гра­ната.
   – Давай поспорим. Вот я разряжу десять штук патро­нов и всажу весь порох в эту деревяшку…
   Иван Васильевич показал на четырехугольный деревян­ный обрубок, посреди которого была выдолблена глубокая дыра.
   – Видали? – спросил он. – Вот ежели хотите, можете со мной вместе разряжать.
   И он сунул мне с Васькой по два патрона.
   Мы принялись за работу – высыпали порох из новень­ких патронов на бумагу, а с бумаги пересыпали в деревян­ный обрубок. Когда дыра наполнилась, мы плотно забили ее бумагой.
   Потом Иван Васильевич взял буравчик и просверлил сбоку в обрубке маленькую дырочку.
   – Ну, пошли, – сказал Ванька. Он взял свою само­дельную гранату, коробок спичек, и мы выбежали во двор.
   Иван Васильевич заложил гранату в ямку около плет­ня, сунул в дырочку белый шнурок и поджег конец шнурка спичкой.
   – Отходи подальше! – скомандовал он.
   Мы отскочили в сторону. Белый шнурок вспыхнул, за­дымил, завоняло горелой тряпкой.
   – Как долбанет сейчас! – шепотом сказал Иван Ва­сильевич и боязливо посмотрел в ямку, где лежала его граната. Оттуда вырвалось маленькое облачко белого дыма.
   – Ложись! – крикнул Ванька.
   Мы отбежали подальше от плетня и легли. Васька прямо в землю носом уткнулся.
   – Когда же она бахнет? – спросил он, пролежав ми­нуты две.
   – Скоро, – буркнул в землю Иван Васильевич.
   Но бомба не бахала. Мы долго лежали на земле и все ждали взрыва.
   – Вставай, там, наверно, шнур потух, – сказал наконец Иван Васильевич.
   Он поднялся и подошел к плетню, я – за ним.
   А Васька все еще лежал не двигаясь – то ли гранаты боялся, то ли заснул.
   Мы с Ванькой осторожно подкрались к гранате. Она мирно лежала в ямке.
   – Видишь, говорил я тебе – шнур затух, – сказал Ванька, – а то бы она рванула… Весь бы плетень к черту снесло! Ну да ладно! Посиди здесь, покарауль гранату, а я пойду керосину принесу.
   Ванька пошел за керосином, а я тем временем опять поджег шнур.
   Шнур сразу загорелся. Огонь быстро побежал к дере­вяшке.
   Я отбежал в сторону.
   – Пригинайся, разорвется сейчас! – закричал я Вась­ке и сам лег, уткнувшись лицом в землю, рядом с ним.
   Васька еще плотнее прилип к земле.
   Что-то треснуло, будто автомобильная шина. Я припод­нял голову и увидел над плетнем целый столб огня. На нас с Васькой дождем посыпалась земля.
   В это время сзади хлопнула дверь. Из дома выбежал Иван Васильевич. В руках он держал большую бутыль с керосином. Огня уже не было, только дым расстилался над плетнем.
   – Зачем гранату подожгли? – крикнул Ванька, подбе­гая ко мне.
   – Она сама стрельнула, бомба твоя сумасшедшая, – сказал я. – Чуть меня не убила! Нам с Васькой все глаза засыпало. Ну и сила в ней!
   Иван Васильевич обрадовался:
   – Засыпала?
   – Конечно, засыпала. Видишь, ни черта не вижу, – сказал Васька, протирая глаза кулаками.
   – А здоровый огонь был? – спросил Иван Василье­вич.
   – До самого неба, – отвечал Васька. – Как пшикнет, так я думал – плетень сгорит.
   Иван Васильевич даже засмеялся от удовольствия.
   – Видишь, а ты не верил, что у меня настоящая гра­ната выйдет. Я, брат, слесарь!
   – Вот такую бы штуку начальнику в окно запустить, – сказал Васька. – Что было бы! Весь стол бы перевернуло, офицеру рыжему усы обсмолило бы! Или вот что – под бронепоезд, под самый паровоз заложить… Эх!
   – Я могу и такую сделать, что бронепоезд разорвет, – сказал Иван Васильевич. – Только чурку надо побольше найти да патронов штук двести или триста.
   Иван Васильевич так разошелся, что его и остановить нельзя было.
   – Постой, – сказал я. – Твоими гранатами, конечно, рыбу глушить можно. А бронепоезд ею не взорвешь. Все-таки она не настоящая граната, а деревянная.
   – Я могу и железную сделать. Вон я в прошлом году какую хорошую пушку сделал из дымогарных труб. Пом­нишь?
   – Как же, помню, – сказал я, – хорошая была пушка, только не стреляла.
   – Ну, гранату легче сделать. Отрежу кусок трубы, за­паяю с двух концов. Сбоку дырочку просверлю. Пороху насыплю. Вот тебе и граната.
   – Все равно будет не настоящая, – сказал я. – Так же пшикнет, как и деревянная. У настоящей бомбы и ударник есть и капсюль. А в капсюле – пистон, гремучая ртуть, динамит. Из дымогарной трубы такую не сделаешь.
   – Ну что ж, – сказал Иван Васильевич, – я и настоя­щую могу сделать. Мне бы только посмотреть на нее, как она приготовлена. Да где же ее найдешь?
   – Пойдем в тупик, – предложил я. – Там много чего валяется. Может, и гранату найдем.
   В старый вагонный тупик упираются четыре железно­дорожные линии. С северной стороны тупик открыт для входа, с южной, восточной и западной обнесен высокой цементной оградой.
   Во время гражданской войны здесь было целое клад­бище негодных вагонов. Они валялись, опрокинутые набок, и глядели окнами в небо.
   У южной стены тупика находились три деревянные кладовые. Стены кладовых были пробиты пулями. На всех дверях висели замки с лошадиную подкову.
   Вряд ли кто, кроме нас, в эти дни заглядывал в старый тупик. Кладовщик и тот уже давно не заходил сюда. Это было видно по замкам. Они обросли мохнатым, густым слоем грязи.
   Глухо было в тупике. Молчаливо стояли кладовые, только ветер забирался в них сквозь пробитые стены и рас­качивал из стороны в сторону ржавое железо крыш.
   Иван Васильевич шел между вагонами и, качая го­ловой, говорил:
   – Лежит вот все без толку. А ведь тут винтиков сколько, гаечек, шурупчиков!
   – Э-э, ребята, смотри-ка – кожаный пояс! – крикнул Васька и полез было под вагон.
   – Ну его, что у нас своих поясов нет, что ли? Ты ору­жие ищи, а не пояса.
   Долго мы бродили по тупику и ничего не находили.
   Вдруг совсем близко кто-то застучал палкой по коле­сам.
   – Осмотрщик, верно, – сказал Васька, – колеса высту­кивает.
   Мы осторожно заглянули под вагон.
   – Андрей! – закричал Васька.
   У вагона, притаившись, стоял Андрей. Он, видимо, ус­лышал наши голоса и тоже насторожился.
   Мы кинулись к нему.
   – Где же ты пропадал, Андрей? Ты разве не в Курсавке?
   Я даже обозлился на него:
   – Что же ты на фронт не ушел? Только хвастал, да?
   – Ну и чудной ты, Гришка! Куда же я один пойду?
   – А чего же к нам не приходил?
   – Рассердился на тебя, вот и не приходил. Вдвоем мы бы уже давно на фронте были.
   Андрей порылся в кармане и вынул четыре патрона.
   – Вот здесь нашел, – сказал он.
   Ванька осмотрел их и сказал деловито:
   – Ну если патроны нашел, так и граната тут может быть.
   – Ясно, может, – сказал Андрей. – Надо только поис­кать как следует. Без толку болтаться нечего, главное – смотри под вагонами.
   – Я и хотел лезть, – сказал Васька и, недолго думая, нырнул под вагон.
   Мы тоже полезли на животах под вагоны.
   – Ай, ай! – закричал вдруг Васька, словно его кто резал.
   Мы все поползли к нему на помощь. А Васька все орал и показывал пальцем под соседний вагон.
   – Ай, ай! Человек!
   Мы схватили Ваську за руку.
   – Какой человек?
   – Живой.
   Из-под багажного вагона, опираясь на толстую палку, вылез человек в грязной шинели.
   – Тише, – хриплым голосом сказал он. – Тише. Лезьте сюда.
   Мы выбрались из-под колес и робко подошли к чело­веку.
   – Вы только не кричите, ребята милые, – торопливо сказал он, запинаясь. – Вы чьи?
   – Мы поселковые.
   – Кто ваши отцы?
   – А тебе на что? – крикнул Иван Васильевич.
   Мне стало жалко этою обтрепанного, грязного челове­ка. «И чего он залез сюда? Прячется, верно, от кого», – подумал я.
   – Чьи же вы? – еще раз спросил человек.
   – Деповские, – сказал я. – А ты кто такой?
   – Я красноармеец.
   Мы так и уставились на него во все глаза. Лицо у него было совсем серое от грязи. Скулы туго обтянуты кожей.
   – Товарищ красноармеец, закури, – сказал Андрей и протянул ему пачку махорки.
   Я вытащил из-за пазухи хлеб, прихваченный из дому. Иван Васильевич достал из кармана спички.
   Красноармеец прежде всего потянулся к Андрейкиному табаку. Руки у него дрожали.
   Вместе с ним закурили и мы. Желтоватый дым за­кружился над нами легким облачком.
   – А что ты здесь делаешь? – спросил красноармейца Андрей.
   – Отстал я… Ранен… – и красноармеец отвернул пра­вую штанину. Под штаниной мы увидели наскоро сделан­ный из рубахи почерневший бинт, на котором густым ко­ричневым пятном засохла кровь. – Не мог со своей частью уйти. Потому и болтаюсь здесь.
   – А где ночуешь? – спросил Васька.
   – На чердаке. Вон на том, что с пробитой крышей. – И красноармеец показал на среднюю кладовую, у которой снарядом была разворочена крыша.
   – Ребята, смотрите только не проболтайтесь. Если узнают, что я здесь, повесят, гады.
   – Ты, товарищ, не беспокойся. Мы не проболтаемся. Не такие, – сказал Андрей.
   – Ну, идите отсюда, – сказал красноармеец, – а то еще заметят нас.
   И, опираясь на палку, он медленно побрел к своей кла­довой.
   Мы долго смотрели, как он, тяжело волоча прострелен­ную ногу, неуклюже карабкался по шаткой лестнице на чердак.
   Когда он скрылся, мы побежали в поселок.
   – Андрей, что же теперь нам делать? – спрашиваю я на бегу.
   – Что? Молчать. Никому об этом. Помрем – не ска­жем.
   – А есть-то ему надо? – говорю я. – Ведь моего хлеба ему надолго не хватит.
   – Носить будем, – отвечает Андрей. – А потом я его к себе возьму. Братья у меня ничего, ругаться не будут.
   – К себе, – протянул Васька. – Ты все себе… А может, мой отец тоже бы его пустил. У нас и комната больше…
   – Там видно будет, не спорь, – сказал Андрей.
   Васька замолчал.
   За водопроводной будкой Андрей остановил нас и, на­гнув голову, тихо сказал:
   – Ребята, смотрите! Ни матери, ни отцу – ни одного слова. Слышите?
   – Слышим. Ни слова.
   Мы попрощались и разошлись по домам.
   Я бежал по улице и думал: «Какой сегодня удачный день! У нас есть красноармеец».

Глава X


БЕЗ ВЫСТРЕЛА

   На вокзале праздничная суета. «Победа» стоит на глав­ном пути, у перрона.
   Доступ на вокзал свободен. Дроздовцы выставили свой броневик напоказ всей станице.
   «Смотрите, мол, православные, каким утюжком погла­дим мы большевиков. Любуйтесь».
   Любоваться бронепоездом пришли из станицы важные старики в черкесках, в голубых и коричневых бешметах.
   Бородатый старик с серебряным кинжалом на поясе щупал корявыми руками зеленую броню и, причмокивая губами, говорил:
   – Вот бы лемех сделать, ввек не сносился бы!
   На перрон вышел, пошатываясь, командир бронепоезда. Он повел носом вправо и влево и сквозь зубы скомандо­вал:
   – Приготовьсь!
   Офицеры и рядовые засуетились вокруг бронепоезда, забегали по платформе, звякая шпорами и пересмеиваясь на бегу.
   Солдаты у орудий пробовали винтовые подъемники, смахивали пыль со стволов, подымали и опускали в бойни­цах дула пулеметов, проверяя их исправность.
   «Победа» готовилась к наступлению.
   Машинист выглядывал из окна паровоза и невесело посвистывал. Потом он перестал свистеть и сказал своему помощнику:
   – Погляди дышла там.
   Помощник сбежал по ступенькам, отвернув стальные фартуки и постукивая молотком, принялся проверять клинья в дышлах.
   Командир бронепоезда, аккуратно вынося в сторону правую ногу, шагал по платформе. Около паровоза он ос­тановился и, прижимая локтем кобуру нагана, долго осмат­ривал паровоз. Потом подозвал к себе молодого, похожего на жужелицу, офицера, стал торопливо расспрашивать его о каких-то запасных частях и шпалах. Офицер, приставив руку к козырьку английской фуражки, рапортовал:
   – Железнодорожники утверждают, что никаких запа­сов в наличии не имеется.
   – Врут, забастовщики проклятые! Не верьте им.
   – Я сам проверял кладовые, господин подполковник…
   – Ну и что же?
   – Запасные части не обнаружены.
   – В таком случае они вас околпачили, – тихо, но внят­но произнес командир бронепоезда.
   У бронепоезда столпились казаки. Они глазели на мо­гучие морские пушки, заглядывали под колеса паровоза. Никто их не отгонял. Часовые спокойно расхаживали у бронепоезда, как будто не замечали посторонних.
   Командир отвел в сторону молодого офицера и уже совсем тихо сказал ему:
   – Вас околпачили, любезный, как последнего дурака. Возьмите солдат и немедленно разыщите запасные части. Нам невозможно отправляться при отсутствии таковых. Нас могут отрезать.
   – Слушаю-с, – ответил офицер, щелкнул каблуками и ушел.
   Минут через двадцать он вернулся. За ним шли сол­даты. Они несли болты, инструмент, гайки и несколько шпал.
   – Вот видите, – сказал улыбаясь командир «Победы» молодому офицеру. – Я был совершенно прав, когда гово­рил, что вы ошиблись.
   – Так точно, господин подполковник. Произошла ошибка.
   – Ну, теперь мы в полной готовности. Я надеюсь сбить фронт без единого выстрела.
   Последние слова командир произнес так, чтобы их слы­шали все. Потом он поправил ремень от плоского полевого бинокля, гордо оглядел публику и протяжно скомандовал:
   – Са-дись!
   На паровоз залез дежурный офицер. У орудий и пуле­метов по всем правилам расположилась прислуга. Послед­ним взошел командир «Победы».
   Броневик тронулся без свистка.
   Плавно катились колеса тяжелых платформ. Паровоз набирал скорость, почти не пыхтя.
   Минуты через две бронепоезд «Победа» скрылся за по­воротом. Он шел на Курсавку.
   На платформу выскочил Васька.
   – Отправился уже? – запыхавшись, спросил он.
   – Велел тебе кланяться.
   Мимо нас прошел бородатый казак с серебряным кин­жалом. Придерживая рукоятку, он говорил, обращаясь к публике на перроне:
   – Вот этот саданет так саданет! В навоз смешает. Попотчует красноперых!
   – Ясно, саданет!
   – Этот антимонию разводить не будет!
   – Ясно, не будет, – сказал бородатый. – Это раньше вот – вышел на поле, и сади друг друга кулаками. А то вот дробовиками воевали. Пока зарядишь его всякой всячиной, неприятель чаю успеет напиться, да еще вприкуску. Какая же это война была, посуди на милость! Я вот всю жизнь воевал, был и на японской, и на германской, всякие штуки видел, а таких броневиков не приходилось наблюдать…