Все ерунда. Главная катастрофа – веры нет.
   Никто ни во что. Фактам не верим, цифрам не верим. Опросам нашего мнения не верим – потому что они ж наше мнение у нас спрашивают…
   Супругу не верим, ибо есть опыт. Любовнику – ибо нет иллюзий.
   Некоторые бросились верить в пришельцев. Но тоже сомнения. Если они есть – почему гоняют свои тарелки по каким-то закоулкам? Почему официально не прибудут в центр и не объявят: все, базар окончен, хозяева прилетели… А то опять писали – где-то под Брянском к какому-то чумному пенсионеру прилетел НЛО, проник на кухню, сожрал все из холодильника и исчез в тумане. Конечно, контакт установлен, но веры нет – ни этому хрычу, ни этим тарел­кам. Я вообще лично думаю, никакие это не пришельцы – это наши, которые пытаются улететь.
   Нет веры. Но это полбеды. У людей как: пропала вера – осталось недоверие. У нас – ни того ни другого. Вместо этого – уникальный гибрид: население живет в постоянном предчувствии обмана, помноженного на пугливую надежду «Вдруг не обманут?», деленную на опыт, что обманут обязательно.
   Отсюда уникальность нашей жизни. Потому что веры-то – никакой, а надежда – как ни странно… Хотя, если вдуматься, вера без надежды – почти любовь. А надежда без веры – почти шизофрения. С острыми осложнениями типа перестройки. Никто ж не верил – но все надеялись. Поэтому главный симптом всей перестройки – бурный понос эмоций при полном запоре логики.
   – Ваше отношение к частной собственности?
   – За!
   – А к частникам?
   – Убивать их надо!
   В мозгах сумерки, в глазах – туман. Верить дико хочется, но во что?
   От отчаяния решил в Бога поверить – но там уже у входа толпа секретарей обкома, все со свечками, не проскользнешь.
   А вообще дольше всего верили в справедливость. И результат видели, а все равно – хором пели, хором верили… Пока не приметили – кто бы нас ни вел в царство справедливости, по дороге почему-то непременно хапнет. Ну, те, думаешь, ладно, они идеалисты, им надо. Но уж этот-то, ему-то уж куда? Нет, все равно ха­пает. Чтоб рука не забывала.
   Вопрос: Тут просочилось, что вы построили дачу в миллион долларов при окладе в тыщу рублей. Это правда?
   Ответ: Неправда.
   Народ понимает: неправда. – Значит, оклад еще меньше.
   Никто ни во что, никто – никому. Как жить? На что опереться? Должно же быть что-то незыблемое!
   – Вы демократам доверяете?
   – Я что, больной?
   – Может, тогда коммунистам?
   – Я что, два больных?
   – Значит, вы за диктатуру?
   – Я что, госпиталь?
   – А какой же выход?
   – А у меня бутылка с собой.
   – Не верю.
   – На, гляди.
   – Этикетке не верю.
   – Ну, глотни!
   Глотнул – не поверил. Повторил – легкая вера пошла. Еще повторил… Проснулся – голова горит, руки трясутся. Вокруг все свои – синие фуражки, белые халаты.
   Тогда поверил – действует, без обмана. Значит, есть еще вера. Есть правда на земле, есть еще пока.
   1991

Грани

   Была у одного мечта – стереть грани. Между городом и селом, между мозгом и мускулом, между кукурузой и желудком.
   Мечтатель не дожил, но греза сбылась – в части искусства.
   Тут уже стерты не только грани, но память, что они были. Что была черта, отделявшая количество художников от качества художества.
   Сегодня ни качество никого не интересует, ни количество. Граней нет – есть рейтинг. У этого рейтинг опять упал. А у того никогда и не поднимался. Этот небритый рейтинг прополз в искусство из шахмат и сексопатологии. Там он определял достижения – здесь он их за­меняет. «В последнем хит-параде Даниель по рейтингу сравнялся с „Ариэлем“». Да, один из них певец, а второй – стиральный порошок №1 в Европе. Ну и что – поют одинаково.
   Рейтинг торжествует, грани стираются. Хотя с разной скоростью.
   Грань между скульптурой и тем, что этот парень налепил у нас на каждом углу, еще видят все, кроме давших деньги. Грань между балетом и отсутствием координации уже и за деньги никто не видит. Да какая грань – тот Моисеев и этот Моисеев. Упразднилась разница между провалом и триумфом, хотя в случае провала банкет длится дольше.
   Путь от великого до смешного был один шаг – и мы этот путь прошли. На окружающих нельзя смотреть без смеха – настолько все уверены, что они великие. Хотя ты-то знаешь, что великих – всего двое. Первый – ты, второй – ты в зеркале. Так что скромность творцов уже просто за гранью.
   – Ты фильм видел?
   – Нет.
   – Идиот! Потрясающе! Грандиозно! Зал рыдал!
   – А чей фильм?
   – Мой!!!
   Все это – на фоне неуклонного стирания в искусстве грани между мужским и женским. Процесс обоюдный. Навстречу отрядам перебежчиков-мужиков несутся эскадроны баб-дезертирок. Некоторые так часто меняют ориентацию, что уже вконец запутались и даже не знают, с какой стороны садиться в телепередаче «Про это». (Скорбный диспут тех, кто этого не может, с теми, кто этого не хочет, при участии экспертов, плохо помнящих что это такое)
   Где исчезают грани, возникают смежные профессии. Импрессарио в законе. Продюсер-авторитет. Гастрольная деятельность жива только усилиями региональной братвы. Пацаны-меценаты встречают, поселяют, организуют аншлаг и не скрывают уважения в сауне.
   – Какие люди, блин. Народные артисты. Моя Людка от тебя – кипятком!..
   Такой душевности художник не видал со времен Третьякова. Новые братки отличаются от старых администраторов тем, что, во-первых, больше платят, во-вторых, меньше пьют, в-третьих, выпив, могут от любви и замочить, о чем потом пожалеют, но лучше сесть на поезд, не дожидаясь.
   Но и бояться, во-первых, глупо, во-вторых, поздно. Ибо грань между братвой и богемой стирается на глазах. Уже сейчас по виду не понять – кто из зоны, кто из ВГИКа. И те и другие в татуировках, и те и другие целуются при встрече. Конечно, братва пока не так сильно матерится, а богема пока не называет друг друга «брат». Ничего, сойдет на нет и эта мелкая грань.
   И воплотится в житуху мечта – чисто конкретно.
   Все люди станут – братья.
   1998

Сезон большой малины

   «Не с-с-ыпь мыне соль на р-р-рану-у-у!
   Не гав-варр-ри навызыр-рыд!..»
   Как можно говорить навзрыд, неясно. Ну и плевать. Главное, шикарно. Главное, душа го­рит. Или болит, что ли.
   Гимн времени – блатная песня.
   Раньше она была частью музыки, как зона – частью территории. Сегодня территория съежилась, потому что расширилась зона.
   Музыка, язык, житуха – все приблатни-лось. Повсюду свои паханы, свои шестерки. От детсада до крематория. Кожаная куртка – золотая цепь. Куда ни плюнь, хоть в ту же музыку.
   Сцену делят как территорию рынка.
   Первая звезда. (Второй звезде) Концерт заканчиваю я, ты понял?
   Вторая звезда. Скорей сам кончисся.
   Первая. Я – звезда!
   Вторая. Ты звезда? Это я звезда! А ты к звезде рифма!
   Первая. Кьяяаааа!!! «И ногой в кадык».
   Вторая. Бах! Бах! Бах! «И пулю – в кишечник».
   И всплакнут кореша художников:
   – Не сс-с-с-ыпь мне с-с-ссоль на рррррра-нуууу-у!..
   Бельканто, бля.
   Писатели, на кодлы разделясь, друг другу предъявляют козью морду.
   – А ну, канай с моего кабинета!
   – Сам растворись – это наша хаза.
   – Что? Ай, братки, держи меня! Ай, замочу гада, чучело пожгу!
   – Къяяаа!!!
   – Бах! Бах!!!
   Инженера душ.
   Экономика подзаборная, политика подворотная, культура ботает по фене. В тексты указов хочется вставлять пропущенные междометия. «Постановление, падло, об усилении борьбы, бля, с преступностью».
   Детям в школе дали слова: «мальчик», «с горки», «съехал», «крутой». «Составьте фразу». Как один составили: «Крутой мальчик съехал с горки».
   Споров и дискуссий нет – везде разборки. В ларьке – разборка, на телеке – разборка, в думе разборка в первом чтении.
   – Братаны! Этот премьер, он на кого тянет? Он на законников тянет! А ну, голосни ему по темени!..
   – Только голосни, я авторитета кликну! Референдум сбоку – ваших нет!
   Сиплое время разборок, и во всех ты лишний. И говорить об этом можно только языком подземных переходов. Да другого уже и нет. Жуем все баланду из матерных корней и латинских суффиков. Там, бля, префектура, тут, бля, дефолт.
   Эти орут, народ в кризисе, те орут, народ на подъеме! А народ латынь до конца не понимает, но предчувствует точно: опять кто-то крупно сворует.
   Почему за бугром жить легко? Потому что все четко – одни честные, вторые – воры, третьи – в полиции, которой первые платят, чтоб она ловила вторых. Каждый при своем. А тут уже не понять – кто кого ловит, кто кому платит, кто у кого ворует… Все смешалось в диком доме… Профессия перекупщик краденого у нас изжила себя – некраденого в стране больше нет.
   Время канает вперед, друганы вы мои огневые.
   Прямиком туда, где под напором зоны территория наша сожмется в последнюю точку. Где в крутейшем кабинете под сенью башен и звезд сойдутся всенародные авторитеты. Кожаная куртка, золотая цепь. И понесется над страной заветное:
   – Не сссыпь мне ссс-соль на ррр-рану-у-у! А фраера, вроде нас, подхватят:
   – Не гавар-ри навызырррыд!..
   Подпевать будем стоя руки по швам, как поют гимн.
   Гимн демократии, победившей в последней разборке.
   1993

Элитарный эксклюзив

   – Как жизнь?
   – Супер…

 
   В бывшей жизни было всего два супера – суперобложка и суперфосфат. Все было четко: есть суперобложка – сыт писатель, нет суперфосфата – голоден читатель. Ну, была еще, конечно, супердержава, как называл нас потенциальный противник за способность распить ракетное топливо прямо на боеголовке. Но вот грянуло, дунуло – держава испарилась. Остались от нее только боеголовки и этот «супер», прилипший к родному языку, как «Дирол» к своему проклятому ксилиту.
   Не рынок, а супермаркет. Не поезд, а суперэкспресс – хотя с тем же запахом туалета. Надежных банков нет – остались только супернадежные, поэтому постоянно не хватает следователей. Выйдешь на улицу – людей нет. На мостовой сплошь супермены, на панели – супервумены.
   Телевидение уже настолько «супер», что плюнули даже психиатры. Вместо нормального кино супербоевик – для напряжения мозга. Потом суперсериал – для разжижения мозга. В промежутке – музыкальная пауза. Даже суперпауза. Потому что простых звезд у нас уже нет, поголовно все – суперзвезды. Муравейник суперзвезд, копошащихся у подножия одинокого Кобзона. Суперзвезд этих отличают друг от дружки только по грудям. Волосатая грудь с татуировкой в дыму – суперстар. Диетическая грудка на курьих ножках – супермодель.
   Там – супервикторина, тут – суперигра. «Ваши аплодисменты! Суперприз – в студию! Поздравляю с супервыжималкой!» Что там она выжимает, господи?
   Куда ни плюнь – «супер», куда не доплюнул – «элита».
   Элитные подразделения, элитарные клубы, сливочный бомонд.
   Эсклюзивное интервью с элитным ротвейлером. На презентации помойки – элитарный состав бомжей…
   Ночью – клубы с ночной суперпрограммой. Направо – стриптиз. Налево – шестовой стриптиз. В центре, для аспирантов – «Стриптиз-марафон». Как тот гонец в Древней Греции: пока добирался до нужного места, скончался от впечатлений…
   Суперкачество, суперкомфорт!
   По нормальному телефону теперь звонит только ФСБ. У остальных сотовая суперсвязь: идеальная слышимость в зоне прямой видимости.
   Все суперпрестижно, все на суперскоростях!
   Сверхбыстрый курс языка! В три дня – свободно говоришь по-английски! Потом три месяца объясняешь окружающим, что это английский.
   «Поступаю желающих в элитарные вузы. С массажем на дому».
   «Суперсеансы здоровья! Избавляю от курения путем голодания, алкоголизма и женщин. Массаж на дому».
   «Суперметодика – восстановление чакры, склейка ауры. Массаж астрального тела на дому».
   «Супергарантия! Выберу во властные органы, нужный орган подчеркнуть».
   «Суперсредство по возвращению мужского достоинства. Апробация на мышах и овцах».
   Супердивиденты и суперприбыли.
   Супербытие и суперсознание.
   Как жить? Как под толстым слоем этого дикого супершоколада отыскать хотя бы пару нормальных орешков?
   Один элитарный способ: читать суперписателя Мишина.
   Или супер-Мишина – но это уже совсем эксклюзивно.
   1998