Мишин Михаил. 224 избранные страницы

   Для хозяев же, вроде тех художников, – швейцар. Причем он входящим никаких вопросов не задает – он гражданство по запаху чует. И если он почует кого из Чикаго, у него не лицо делается, а крем-брюле с сиропом: «Оттуда – пли-и-и-из! И мадамочка оттуда – и ей пли-и-из! А ты убери паспорт, и так ясно, что не из Чикаго, а из Чебоксар. Значит, отсюда. Ну, значит, и давай к себе отсюда – пли-из!»
   Не хочу, чтоб меня поняли правильно, но что такое паритет? Это как они к нам, так и мы к ним. По всяким там ракетам паритета добились. Теперь задача трудней – добиться паритета по спецобслуживанию. Чтоб у них – как у нас: заходят, допустим, в ихнем Чикаго в ихний «ХОТЕЛ» ихние чикагцы со своими чикажками, а ихний швейцар им: «Пардом, сэры, но придется вам сыграть отвал – у нас тут спецобслуживаются исключительно которые из Чебоксар!..» Правда, есть опасения, что достичь такого паритета им будет непросто, потому что там свободная продажа оружия.
   У нас легче, у нас некоторые уже к паритету приближаются. Спортсмены городской команды уже иногда спецобслуживаются плюс еще более специально кушают сами труженики «ХОТЕЛа», плюс двое из их управления, плюс семеро городских жуликов. Эти уже почти достали по почету среднего инвалютного гостя. Остальные хозяева – вроде тех художников: могут сбегать в столовку на углу и скушать биточки, которые какой-то остряк так и назвал – уголовными.
   Не хочу, чтоб меня поняли правильно, но «Мерседес» – хорошая машина. И черт с ней. «Жигуль» – тоже нормальная. Но, конечно, не каждый. А только который в экспортном варианте. Экспортный вариант! О, это наше дивное изобретение! Это есть продолжение нашего уникального гостеприимства за наши рубежи. Нет, в других местах, конечно, тоже делают на продажу не для себя. Скажем, если делают для нас, то они должны учесть именно нашу специфику: и наши морозы, и наши дороги, и что чертежи потеряют, а включать будут ногой. Они обязаны все это учесть, утеплить, укрепить и покрасить в наш родной васильковый цвет. Но, скажите, какой же дурак додумается делать для себя не иначе, а просто-напросто хуже, чем для других?! Дурак не додумается – мы додумались. Знаете, почему они тут не бегают по магазинам так, как мы там? Потому, что до сих пор не разгадали – что вообще можно делать с тем, что мы тут у себя для себя делаем…
   Не хочу, чтоб меня поняли правильно, но кто мог сочинить эту легенду, что наш балет – лучший в мире? Тот мог сочинить, кто мог видеть!.. То есть все те же гости оттуда плюс приравнявшиеся к ним люди из «ХОТЕЛа» отсюда, плюс трое из их управления, плюс двенадцать городских жуликов. Хорошо, еще спортсмены не пошли – у них режим перед четвертьфиналом. Что касается хозяев города, вроде тех художников, то они из чувства гостеприимства могут поглядеть на театр снаружи, что тоже красиво…
   Не хочу, чтоб поняли правильно, но вообще символ нашего гостеприимства – это «Березка». Не танцующая – та водит свои хороводы за морями, а мы на берегу за нее гордимся. Я про «Березку», которая произросла на нашей улице. Говорят, за теми же морями есть такое: «Вход только для белых». Возмутительно. «Только для черных» – оскорбительно. «Только для тех, только для этих…» Унизительно. Но когда тут у нас на нашей улице – «Вход для всех, кроме всех наших»?! Я б эту «березовую рощу» – под коре­шок. Если гость из Чикаго на недельку – перебьется: разрешим ему взять без очереди матрешку в нашем промтоварном. Если он надолго и ему, конечно, трудновато с качеством, среди которого мы-то с детства, – пусть, пока в нас не проснется самоуважение, привозит с собой. Во-первых, на пеньках этой «Березки» мы сможем открыть что-нибудь для этих художников, чтоб не толкались. Во-вторых, утихнет вокруг «Березки» этот хоровод разных мальчиков и особенно девочек. Не хочу, чтоб поняли правильно, но я где-то читал, что даже эти девочки в экспортном варианте – и те какие-то не такие, как на внутреннего потребителя… Они как-то начитаннее, что ли…
   А теперь хочу, чтоб поняли правильно: гостеприимство – высокая вещь. Гость – посланец судьбы, ему лучшее место, первый кусок. В Древней Греции почетному гостю хозяин лично сам омывал ноги. Менее почетному мыла жена. Совсем завалящему и то рабыня ополаскивала. Но никакое гостеприимство нигде и никогда не означало, что сами хозяева должны ходить с немытыми ногами.
   Мне нравится лозунг «Добро пожаловать, дорогие гости!». Но при условии, что рядом те художники напишут второй: «Добро пожаловать, дорогие хозяева!»
   Только вместе их можно понять правильно.
   1986

Смешанные чувства

   Доисторические времена: всего – понемногу. Причем все – по отдельности. Никаких смесей, соединений и сплавов. Из руды – чистая медь, из родника – чистая вода, из религии – чистый опиум для народа. Действия были конкретные – «Пришел, увидел, победил». Чувства и мысли ясные: «Платон мне друг, но истина – дороже».
   Смешанные были только краски у смелых художников и смешанные браки – у еще более смелых.
   Ну, еще изредка чудили алхимики: ночью, при луне, бормотали чепуху, кипятили в котле печенку летучей мыши с писюльками черной козы – искали философский камень. За что назавтра их побивали обыкновенными – чтоб не лезли поперед времени.
   Но вот – пришло время, грянул двадцатый! Взревел миксер прогресса! Всего стало много, все сливается, перемешивается и взаимопроникает!
   На стыке двух наук возникает третья, которая тут же вливается в четвертую, образуя седьмую.
   Искусство смешалось со спортом, спорт – с работой, работа – с зарплатой, зарплата – с ис­кусством…
   Бушует эпидемия синтеза – гибриды, сплавы, комплексы и смеси. Все, что в чистом виде, имеет вид неуместного антиквариата.
   Академик объявил, что круглый год всем надо кушать грейпфруты, эту помесь лимона с апельсином. Видно, смешал в голове свою академию с нашими прилавками…
   Но все же главное достижение – это смешанные чувства!
   Чистую, беспримесную эмоцию последний раз видели в романе Тургенева. Ныне – сплошные оттенки и полутона. Смутные ощущения стали нормой, двойственные чувства – единственно возможными. В мыслях – вообще сплошной импрессионизм. Вместо «я думаю» у всех – «мне думается». Всем кажется, видится и представляется.
   – Вы читали?
   – Кажется!
   – Понравилось?
   – Впечатление сложное: с одной стороны – тошнит, с другой – помнится, кто автор…
   Из разнообразных чувств стали состоять лирические эмоции. При этом составляющих может быть сколько угодно. Например, явное ощущение, что она у тебя за спиной улыбается этому подонку, плюс уверенность, что подонок этого давно хочет, плюс светлое подозрение, что хочет, но не может, плюс ночью приснилось, что выпали все зубы, – рождают осеннее чувство, что этот подонок – ее муж…
   При перемешивании отдельных ощущений могут возникать материальные объекты. Например, чувство острого желания чего-то новенького плюс чувство, что могло быть и хуже, дают концерт из студии в Останкине. Смесь из ощущений сухой парилки и сырой простыни – вагон поезда Москва – Казань.
   От смешанности чувств пошла задумчивость действий. Пришел – увидел, плюнул – и ушел…
   Любовь к истине плюс желание дружбы Платона дает сложную суспензию, которую в прошлом называли беспринципностью, а теперь – широтой взгляда.
   Чувство гражданского долга, смешанное с чувством, что не один ты должен, дает эффект присутствия на профсоюзном собрании.
   Вообще недостаток чистых чувств заменяется в современных смесях соответствующим количеством чувства юмора, которое придает коктейлю товарный вид и пузырьки на поверхности. Такой веселый шторм в стакане.
   И все это – только первые намеки на букеты тех сложных чувств, которые расцветут в буду­щем. Смешиваться их будет все больше, а сами они – делаться все меньше, пока в итоге не образуется одно огромное, необъятное чувство, состоящее из бесконечного количества мельчайших чувствочек, практически равных нулю. Останется лишь придумать этому грандиозному гибриду достойное название.
   Можно попробовать по аналогии.
   Смешанные краски – радуга без границ.
   Смешанные браки – дети без предрассудков.
   Смешанные чувства – люди без чувств.
   1985
 

Закон загона

   Свобода, мужики!
   Воля практически!
   Уже они там исторически решили: можно выпускать из загона!
   В любую сторону твоей души!
   Конечно, были схватки. Одни кричали: рано, наш человек еще не готов. Другие: наш человек давно готов, но не дозрела страна. А самые остроумные их уговаривали: закон нужен, потому что его требует жизнь.
   Они там до сих пор всерьез думают, что жизни нужны их законы.
   – Следующий! Имя, фамилия, отчество?
   – Шпак Леонид Львович, очень приятно.
   – Объясните, Шпак Леонидович, почему решили уехать из страны?
   – А можно вопрос?
   – Ну?
   – Вы это спрашиваете, потому что у вас инструкция или вы лично идиот?
   – Следующий! По какой причине решили…
   – По причине – козлы! Я ему говорю: я не превышал! Он говорит: превышал! Я говорю: где превышал? Он говорит: давай права! Я говорю: козел! Он забрал права – я беру визу в правовое государство! Козлы! Козлы! Коз…
   Жизнь за жизнью – течет очередь, исходит, истекает, утекает – чтоб нам всем провалиться… Вздохи, всхлипы… «Квота!», «Статус», «Гарант»…
   – Следующий! Почему решили…
   – Потому что я там живу!
   – Так вы не наш? А почему так хорошо говорите по-нашему?
   – Потому что я раньше был ваш, потом уехал туда.
   – А зачем вернулись сюда?
   – Испытывал ностальгию, хотел повидать родину.
   – А чего же уезжаете?
   – Повидал родину, хочу испытывать ностальгию…
   … Оставались проверенные, отрывались доверенные. Писатели – поодиночке, балерины – пачками, парторг сухогруза – вплавь ушел, три эсминца не догнали…
   – Следующий! Почему едем, товарищи?
   – Нэмци будем. Казахстана будем. Едем родной култура сохранять. Гамбург приедем – хаш делать будем. Гансик, дорогой, попрощайся. Скажи, ауфидерзеен, дядя Султан. Скажи, гуманитарный помощь тебе пришлем – с родной земли на родину…
   Утечка мозгов. Утечка рук, утечка сердец… Вслед хлипы: «Пусть катятся!», вслед стоны:
   Не может быть
   «У, счастливые!..», вслед бормотанье: «Багаж… билеты… таможня…»
   – Следующий! Куда собралась, мамаша?
   – Куда? Никуда!
   – А чего ж стоишь?
   – А я знала? Все стоят, я встала, все отмечались, я отмечалась.
   – Следующий! Почему…
   – Потому! Потому что все прогнило! Хватит терпеть! Хочу бороться против этого кошмара!
   – Так тем более, куда вы? Идите боритесь!
   – Нет уж, дудки! Я – другим путем. Я, как Ленин, я из Женевы начну…
   … И вслед плевали, и первый отдел ногами топал, и собрание было единогласно…
   И вот – вперед, время! Вот уже можно официально – из загона. Спасибо за закон! Вовремя. Молодцы!
   «Посадка на рейс Аэрофлота…»
   «Следующий!..»
   Кровотечение из страны.
   1991

He может быть

   Фантастика
 
   К Семену Стекольникову пришел в гости крестный. Кока пришел. Вернее, Семен сам позвал его в гости, потому что не мог больше молчать, а сказать никому, кроме крестного, он тоже не мог.
   Ну, посидели, значит. И так размягчились душевно, и такое расположение ощутили друг к другу!..
   – Слышь, кока, – сказал Семен. – Я тебе что сказать хочу.
   – Говори! – сказал с большим чувством крестный. – Я, Сема, твой крестный, понял? Ты мне, если что, только скажи.
   – Тут такое дело! – сказал Семен. – Нет, давай сперва еще по одной!
   – Ну! – закричал кока. – А я про что? Выпили, вздохнули, зажевали.
   – Вот, кока, – сказал Семен. – Жучка щенка принесла!
   – Жучка! – обрадовался кока. – Ах ты ж золотая собачка! Давай за Жучку, Семушка!
   – Стой, кока, – сказал сурово Семен. – Погоди. У этого гада… У него крылья режутся.
   – Ну и хорошо! – сказал крестный, берясь за стакан. – Будем здо… А? Что ты сказал? Сема? Ты что мне сейчас сказал?
   – Пошли! – решительно сказал Семен. – Пошли, кока! В сарае он. Пошли!
   – Мать, мать, – только и сказал кока, когда они вышли из сарая.
   – Ну? – спросил Семен, запирая дверь. – Видал?
   – Мать, мать, – повторил глуповато крестный. – Как же это, а?
   – Я, кока, этого гусака давно подозревал, – сказал Семен. – Идем еще по одной.
   – Идем, идем, – послушно сказал кока. – А который гусак, Семушка?
   – Да тот, зараза, белый, который шипучий. Тут, помню, мне не с кем было. Ну я ему и плеснул. Вдвоем-то веселей, правильно?
   – А как же! – значительно сказал кока. – Вдвоем – не в одиночку.
   – Ну! – сказал Семен. – А он, гад, пристрастился. Он ведь и Жучку-то напоил сперва. Он, кока, давно к ней присматривался. Знал, что трезвая она б его загрызла!
   – Сварить его надо было, – решительно сказал кока.
   – Сварил, да поздно, – с досадой сказал Семен. – Прихожу тогда домой, говорю: «Жучка! Чего ты лаешь, стерва?» Молчит! Ну, думаю, сейчас я тебе дам – не лаять! Подхожу к будке, а он оттуда выскакивает! Ну, я за ним!
   Поймал, а он на меня как дыхнет! И она тоже…
   – А где ж он взял? – спросил кока с со­мнением.
   – У станции, где ж еще! – сказал Се­мен. – Клавка небось продала.
   – А деньги? – спросил кока.
   – Спер! – уверенно сказал Семен. – У меня как раз тогда пятерка пропала.
   – Тогда, значит, Клавка, – решил кока. – За деньги ей все одно кому продавать.
   – И чего ж с ним теперь делать? – сказал кока. – Утопить его.
   – Вот кока, – сказал Семен, понизив го­лос. – Сперва и я хотел утопить. А теперь я другое придумал. Я теперь, кока, в город поехать думаю. Так, мол, и так. Вывел новую породу собаки. Понял?
   – Да что ты?! – ахнул кока.
   – В газету пойду, – сказал Семен. – Или там в журнал. Скажу, порода, мол, для погра­ничников, понял? Большие деньги могут быть. Премия.
   – Ах ты ж золотой мой! – восхитился кока. – Премия! А его ты, это… с собой возьмешь?
   – Нет, – сказал Семен, снисходительно поглядев на коку. – Я сперва сам… Мало ли что. Ты только давай корми здесь его, слышь, кока?
   – Это уж, Семушка, ты не бойся, – уверил кока. – Уж мы покормим. А что он ест-то? А?
   – Все жрет, – небрежно сказал Семен. – Неприхотливый…
   В редакции научно-популярного журнала к Семену отнеслись дружелюбно.
   – Вы, товарищ Стекольников, сколько классов закончили? – поинтересовался очень вежливо молодой сотрудник с черной бородкой.
   – Это, допустим, неважно, – сказал Се­мен с достоинством. – Ломоносов, между прочим, тоже был самоучка, – добавил он, сбивая спесь с бородатого.
   – Слыхали, – вздохнул сотрудник. – Впрочем, это неважно… Только вот что, уважаемый товарищ, журнал у нас научно-популярный, понимаете?
   – Допустим, – с легким презрением сказал Семен.
   – И я подчеркиваю слово «научно». Понимаете?
   – Понимаю, – озлобляясь, сказал Се­мен. – По-моему, не дурак!
   – Отлично, – сказал бородатый. – Тогда вам следует знать: то, что вы тут мне рассказываете, – это даже не мистификация. Это, как бы помягче… Если б вы нормально учились в школе, вы бы знали, что подобную ахинею стыдно не только произносить, но и выслушивать… Вы, между прочим, вечный двигатель строить не пробовали?
   Семен почувствовал, что это уже оскорбление.
   – Вот, значит, как вы с трудящимися говорите, – произнес он угрожающе. – Ясно! Сидите тут по кабинетикам!..
   – Если хотите на меня жаловаться, – спокойно сказала борода, – ради Бога. Редактор или его заместитель – по коридору налево. Но учтите, люди они пожилые, могут не выдержать и умереть.
   – От чего это? – яростно спросил Семен.
   – От смеха, – улыбнулась борода.
   Семен вышел в коридор, поглядел на большую дверь с табличкой «Главный редактор» и «Зам. главного редактора», выругался про себя и пошел прочь.
   Вахтерша сельскохозяйственного института не хотела пускать Семена. Прием документов окончен, ишь, опомнился! А когда Семен сказал, что он не поступать приехал, вахтерша и вовсе рассердилась.
   – Ни стыда ни совести, – привычно начала она. – Вчера вон двое вечером в аудитории закрылись. Еще, главное, врут – лабораторная у них! Знаем мы ихние лабораторные… Ни стыда у девок ни совести… Нет, парень, давай иди отсюдова… Куда?! – закричала она вдруг мужчине с портфелем, который быстро прошел мимо, и кинулась за ним. Семен воспользовался моментом и проскочил внутрь.
   Его долго гоняли от одного к другому, пока наконец какой-то человек с изможденным лицом не выслушал его в коридоре.
   – Слушай, парень, – сказал он. – Пойми. У меня на носу две конференции. Одна – по неполегающим пшеницам, другая – профсоюзная. А тут – ты.
   – Вы поймите, – сказал Семен. – Тут, может быть, всемирное открытие. Для погра­ничников…
   – Вот именно, – задумчиво сказал чело­век. – С одной стороны – всемирное открытие. С другой – у половины института взносы не уплачены. Пора переизбираться к чертовой матери… Да и потом, что ты там говоришь? Собака с крыльями…
   – Во-во! – сказал Семен. – Я это с помощью особого корма… На спирту…
   – Собака на спирту, – повторил чело­век. – Не смешно, ей-богу. В общем, так. Я тебе дам телефон одного человека. Очень крупный ученый. Можно сказать, крупнейший. Ты позвони, он тебе скажет, как и что.
   И, представив себе реакцию Бори Генкина, когда этот псих ему позвонит, человек с изможденным лицом впервые улыбнулся.
   «Ну подожди, чокнутый! Я тебе это запомню! – бормотал пунцовый от ярости Семен, спускаясь по лестнице дома, где жил Боря Генкин. – Скажи ему, как он размножается! Видали? Все они!..»
   Семен остановился, нацарапал на стене гадкое слово и вышел на улицу.
   «Летний сезон в зоопарке», – прочитал он надпись на афишной тумбе.
   Директор зоопарка глядел мрачно.
   – Ну что? – неприветливо спросил он. – Опять крокодил?
   – Какой крокодил? – опешил Семен.
   – А такой! – еще мрачнее сказал директор и неожиданно закричал: – Вот я б их вешал!
   – Это точно, – деликатно сказал Семен. – А кого вешать-то?
   – А вот моряков этих! Которые себе домой крокодилов привозят! Он для смеха привезет маленького, а тот раз – и вырос! И чуть жену не сожрал! Он – ко мне: возьмите, избавьте. А куда я его возьму! Куда? У меня что, фонды из своего кармана?
   – У меня не крокодил, – твердо сказал Се­мен. – У меня новое животное. Гибрид гуся и собаки. Я их это – скрестил… Под этим де­лом…
   Директор зоопарка, багровея, стал подниматься из-за стола.
   – Что-о?! – зловеще прошептал он. – Помесь гуся?!
   – Папаша! – Семен вскочил со стула. – Вы это сядьте…
   – Я тебе сейчас покажу «папаша»! – задышал директор. – Кто пустил?! – заорал он в дверь. – Кто его впустил?!
   – Папаша! – повторил Семен. – Я прошу, папаша…
   Неожиданно в кабинет влетела какая-то тетка в белом халате.
   – Алексей Иванович! – закричала она с порога. – Началось!
   Директор схватился за сердце и, забыв про Семена, ринулся из кабинета.
   Семен тоже вышел.
   – Куда это он как угорелый? – спросил он девчонку-секретаршу.
   – На роды, – равнодушно ответила девчонка. – Матильда рожает, бегемотиха.
   – Бегемотиха, значит, – желчно сказал Семен. – Интересно – девочка будет или мальчик? Если мальчик – пусть Лёшей назовут.
   – Почему это? – спросила девчонка.
   – А в честь директора вашего! – рявкнул Семен и вышел вон, грохнув дверью.
   В котлетной было уютно и тепло.
   – Я ему говорю: всемирное открытие, понял? – кричал Семен. – От-кры-тие!
   – Понял, – кивали оба небритых мужика, чокаясь стаканами.
   – Он мне: тебе, говорит, учиться надо, понял? – распалялся Семен.
   – Понял, – сочувствовали мужики, заглатывая утешающий напиток.
   – Учиться! – яростно объяснял Семен. – А сам сидит, борода – во!
   – Но, – кивали понимающе мужики. – Этих, с бородой, мы знаем. Слава Богу, с бородой!
   Семен чувствовал понимание, которого ему до сих пор не хватало.
   – Я им говорю: гусак под этим делом был! И она тоже! А он мне: не может быть!
   – Может! – утешали мужики. – Под этим делом – все может!
   – А этот говорит: не может! С бородой! – сказал Семен.
   – Этих, с бородой, мы знаем, – сказал один небритый. – Вон, видал, еще один! Эй, борода!
   – Нет! – сказал Семен. – Этот рыжий. А тот черный был.
   – Это неважно, – строго сказал небритый. – Вот счас мы его спросим. – И, качнувшись, он подошел к мужчине со светлой бородой: – Слышь, друг, ты зачем моему другу не поверил?
   – В чем дело? – спросил мужчина.
   – А чо ты грубишь-то? – спросил второй небритый, подходя. – Ты чо моему другу грубишь?
   – В чем дело? – повторил бородатый. – Вас, кажется, не трогают.
   – Друг! – обратился один из небритых к Семену. – Он тебя трогал? Мы его не трогали!
   – Всемирное открытие! – внезапно закричал Семен. – Для пограничников! Гады!..
   И он с размаху стукнул пустым стаканом по столу.
   Домой он вернулся через две недели.
   – Семушка! – закричал крестный. – Ну как ты там?
   Увидев взгляд Семена, крестный смолк.
   – Ничего, Семушка, – пробормотал он. – Ничего, я после, потом зайду…
   И крестный ушел, часто оглядываясь.
   Семен подошел к Жучкиной будке, двинул по ней ногой. Оттуда выскочил рыжий петух и неверным шагом засеменил к забору. Семен поглядел на него, потом вытянул за цепь Жучку. Та даже хвостом не вильнула и не открыла глаз.
   Семен бросил цепь и пошел к сараю. Отпер дверь, вошел внутрь.
   – Беги! – раздался его злой крик. – Беги, пока я тебя не прибил!
   Из сарая выскочило какое-то странное существо и остановилось. Следом выбежал Семен.
   – Беги! – закричал он снова, поднимая с земли камень. – Ну!
   Существо побежало – сперва медленно, потом все быстрее, выбежало за калитку и скрылось вдали.
   Семен поискал глазами, швырнул камень в петуха, но промахнулся.
   Жители разных широт видели в тот год удивительную птицу, летевшую в небе с криками, напоминавшими собачий лай.
   На глазах у крестьян одной турецкой деревни птица напала на орла и обратила его в бегство.
   Английский лорд, пересекший океан на резиновом матрасе, рассказывал, что видел эту птицу над экваториальной Атлантикой.
   Впрочем, ему не очень поверили, так как лорд долго питался одним планктоном и мог наговорить ерунды.
   Но спустя некоторое время пришло сообщение из Бразилии, что некоему мистеру Джеймсу Уокеру удалось подстрелить необычайную птицу с четырьмя лапами. Птица жалобно заскулила и, теряя высоту, скрылась за лесом. Найти ее не удалось. Мистер Уокер утверждал, что скорее всего она упала в реку и стала добычей крокодилов, которые водятся там в изобилии.
   В тот день и час, когда было получено это сообщение, Семен Стекольников находился дома. Он стоял на дворе и, почесывая затылок, глядел на хрюкающего поросенка, у которого прорезались уже приличные рога…
   1980

Скрепки

   Спустя неделю после того, как я принял организацию под свое руководство, у меня уже был готов «План первоочередных мероприятий». «План» предусматривал резкий бросок вперед и казался настолько очевидным, что было непонятно, почему его не осуществили мои предшественники.
   На восьмой день я записал пункты «Плана» на нескольких листках бумаги и сложил листки, чтобы сколоть скрепкой. В коробочке скрепок не оказалось. Я нажал было кнопку звонка, но тут же вспомнил, что секретарша взяла отгул. Где у нее хранились скрепки, я не знал.
   Я снял телефонную трубку и набрал номер заместителя.
   – Ящеров, – холодно сказала трубка.
   – Здравствуйте, Иван Семенович, – сказал я.
   – Добрый день, Игорь Андреевич! – голос в трубке обрел деловитость и бодрость. – Слушаю вас!
   – Тут, понимаете, какая штука, – сказал я. – Я сегодня секретаршу отпустил…
   – Безусловно! – с горячностью сказал Ящеров. – Я полностью согласен.
   – Да нет, – сказал я. – Не в том дело. Просто мне скрепка нужна, а я найти не могу. Попросите, пожалуйста, кого-нибудь занести мне коробочку.
   – Очень нужная мера, – сказал Ящеров. – Ваше указание понял.
   – Какое тут указание, – засмеялся я. – Просьба.
   Я положил трубку и стал ждать.
   От кабинета Ящерова до моего кабинета было полминуты хода. Через полминуты скрепок мне не принесли. Через полчаса тоже. Я снова набрал номер Ящерова. Трубку не снимали. Не откликались также ни канцелярия, ни плановый отдел.
   Я вышел из кабинета и направился вдоль коридора, заглядывая во все двери подряд. Всюду было пусто. Мне стало не по себе. Хорошенькая история: среди бела дня исчезает штат целой организации!
   Тут до меня донесся смутный шум.
   Звук шел из конца коридора. Я приблизился к двери с табличкой «Конференц-зал» и чуть приоткрыл…
   Зал был заполнен людьми. На возвышении стоял стол президиума. Среди сидевших там я узнал начальника планового отдела и женщину, которая убирала в моем кабинете. Слева, впереди стола, находилась трибуна. За трибуной стоял Ящеров. Он глядел в зал и неторопливо бил в ладоши. Спустя некоторое время Ящеров перестал хлопать и покашлял в микрофон.
   – Товарищи! – сказал Ящеров. – В заключение я хочу выразить уверенность, что отныне мы будем руководствоваться основополагающими указаниями товарища Игоря Андреевича Степанова о необходимости улучшать снабжение скрепками. Скрепку – во главу угла! Таков наш девиз!