Млечин Леонид Михайлович. Зачем Сталин создал Израиль?

   Все это произносилось в присутствии Молотова. Он не посмел и слова сказать в ее защиту, но при голосовании позволил себе воздержаться. Этот естественный, но в те времена мужественный поступок (некоторые другие партийные лидеры, обезумевшие от страха, просили дать им возможность своими руками уничтожить своих родственников, объявленных врагами народа) ему потом тоже поставят в вину.
   Сталин сказал Молотову:
   — Тебе нужно разойтись с женой.
   Молотов всю жизнь преданно любил Полину Семеновну. Когда он куда-то ездил, то всегда брал с собой фотографию жены и дочери. Вячеслав Михайлович вернулся домой и пересказал жене разговор со Сталиным. Полина Семеновна твердо сказала:
   — Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся.
   Характера ей тоже было не занимать.
   Она собрала вещи и переехала к родственнице — это был как бы развод с Молотовым.
   Двадцатого января сорок девятого года Вячеслав Михайлович, пытаясь спастись, написал Сталину покаянное письмо:

   «При голосовании в ЦК предложения об исключении из партии П. С. Жемчужиной я воздержался, что признаю политически ошибочным.
   Заявляю, что, продумав этот вопрос, я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности.
   Кроме того, признаю тяжелую вину, что вовремя не удержал Жемчужину, близкого мне человека, от ложных шагов и связей с антисоветскими еврейскими националистами, вроде Михоэлса».

   Письмо Молотова — это предел человеческого унижения, до которого доводила человека система. Самые простые человеческие чувства, как любовь к жене и желание ее защитить, рассматривались как тяжкое политическое преступление.
   Через неделю, двадцать шестого января, Жемчужину арестовали. Членам ЦК разослали материалы из ее дела. Там было много гнусных подробностей, придуманных следователями с явным желанием представить Молотова в незавидном свете, выставить его на посмешище. В материалах министерства госбезопасности утверждалось, что Жемчужина была неверна мужу, и даже назывались имена ее мнимых любовников.
   Когда в пятьдесят третьем году судили Берию и его подельников, следователи нашли людей, из которых выбивали показания на Полину Жемчужину. Одного арестованного, бывшего директора научно-исследовательского института, просто пытали. Руководил этим тогдашний первый заместитель Берии комиссар госбезопасности 3-го ранга Всеволод Меркулов. Этот арестованный выжил и в пятьдесят третьем году рассказал, что с ним вытворяли Меркулов и следователи:

   «С первого же дня ареста меня нещадно избивали по три-четыре раза в день и даже в выходные дни. Избивали резиновыми палками, били по половым органам. Я терял сознание. Прижигали меня горящими папиросами, обливали водой, приводило в чувство и снова били. Потом перевязывали в амбулатории, бросали в карцер и на следующий день снова избивали…
   От меня требовали, чтобы я сознался в том, что я сожительствовал с гражданкой Жемчужиной и что я шпион. Я не мог оклеветать женщину, ибо это ложь и, кроме того, я импотент с рождения. Шпионской деятельностью я никогда не занимался. Мне говорили, чтобы я только написал маленькое заявление на имя наркома, что я себя в этом признаю виновным, а факты мне они сами подскажут…»

   Генеральный секретарь ЦК компартии Израиля Самуил Микунис в пятьдесят пятом году встретил Молотова в Центральной клинической больнице и возмущенно спросил:
   — Как же вы, член политбюро, позволили арестовать вашу жену?
   На лице Молотова не дрогнул ни один мускул:
   — Потому что я член политбюро и должен был подчиняться партийной дисциплине. Я подчинился.
   Дисциплина здесь ни при чем. Арест жены был для него колоссальной трагедией, но Молотов не посмел возразить Сталину, иначе он сразу бы отправился вслед за ней.
   По плану министерства госбезопасности, жену Молотова — еврейку Жемчужину — предполагалось сделать одной из обвиняемых по делу Еврейского антифашистского комитета.
   Вячеславу Михайловичу ставили в вину, что он через жену был связан с Еврейским антифашистским комитетом и чуть ли не поддерживал идею переселить с Украины и из Белоруссии оставшихся из-за войны без жилья евреев в Крым, откуда изгнали крымских татар. У кого возникла злополучная «крымская идея» — до сих пор неизвестно. Михоэлс и другие видные деятели Еврейского антифашистского комитета не считали возможным селиться в домах изгнанных оттуда крымских татар.
   Но несколько штатных функционеров комитета, назначенных аппаратом ЦК (и, как стало ясно позднее, это были секретные сотрудники министерства госбезопасности), активно проталкивали эту идею и добились своего — втянули Молотова в ее обсуждение.
   В представлении Сталина евреи хотели захватить Крым, чтобы сделать то, что в двадцатом не удалось белому генералу Врангелю: призвать американцев и оторвать полуостров от Советского Союза.
   Молотов правильно понимал, что не он из-за жены потерял доверие Сталина, а она из-за него сидела: «Ко мне искали подход, и ее допытывали, что, вот, дескать, она тоже какая-то участница заговора, ее принизить нужно было, чтобы меня, так сказать, подмочить. Ее вызывали и вызывали, допытывались, что я, дескать, не настоящий сторонник общепартийной линии».
   Полину Семеновну допрашивали на Лубянке. Каждый день Молотов проезжал мимо здания министерства госбезопасности в черном лимузине с охраной. Но он ничего не мог сделать для своей жены. Не решался даже спросить о ее судьбе. Она, правда, была избавлена от побоев — ведь его судьба еще не была окончательно решена.
   Двадцать девятого декабря сорок девятого года Особое совещание при министерстве госбезопасности приговорило ее к пяти годам ссылки. Ее отправили в Кустанайскую область Казахстана.
   Берия иногда на ухо шептал Молотову: «Полина жива».
   Молотову словно в насмешку сначала поручили возглавить бюро Совета министров по металлургии и геологии, а потом бюро по транспорту и связи.
   Каждый день он приезжал в Кремль и целый день сидел в своем огромном кабинете, читал газеты и тассовские информационные сводки, уезжал домой обедать, возвращался в свой кабинет. Дел у него не было. Сталин ему не звонил и к себе не приглашал.
   Один из помощников Молотова говорил мне: «В те времена на него просто жалко было смотреть…»
   Историки пытаются понять, зачем все это понадобилось Сталину? Что это было — крайнее выражение давней ненависти к евреям? Паранойя? Результат мозговых нарушений?
   Все это сыграло свою роковую роль. Но главное было в другом. Он готовился к новой войне.
   Понятие «холодная война» с течением времени утратило свой пугающий смысл. Но ведь это было время, когда обе стороны психологически уже вступили в войну «горячую». И Сталину нужно было настроить людей на подготовку к войне, обозначить внешнего врага и связать его с врагом внутренним.
   Подлинная причина преследования советских евреев, столь неожиданного для страны, разгромившей нацистскую Германию, убийства художественного руководителя Государственного еврейского театра Соломона Михоэлса, процесса над членами Еврейского антифашистского комитета, ареста «врачей-убийц» состоит в том, что Сталин решил объявить евреев американскими шпионами.
   В марте сорок девятого года секретариат ЦК одобрил «План мероприятий по усилению антиамериканской пропаганды на ближайшее время». В основном речь шла об издании антиамериканских книг, создании пьес и кинофильмов антиамериканского содержания, чтения соответствущих лекций.
   На совещаниях армейских политработников прямо объяснялось, что следующая война будет с Соединенными Штатами. А в Америке тон задают евреи, значит, советские евреи — это пятая колонна, будущие предатели. Они уже и сейчас шпионят на американцев или занимаются подрывной работой. Подготовку в большой войне следует начать с уничтожения внутреннего врага. Это сплотит народ.
   Илья Эренбург, подводя итоги своей жизни, писал:

   «Я впоследствии ломал себе голову, пытаясь понять, почему Сталин обрушился на евреев. Яков Захарович Суриц мне как-то рассказывал, что еще в 1935 году, когда он был нашим послом в Германии, он докладывал Сталину о политике нацистов и среди прочего рассказывал о разгуле антисемитизма.
   Сталин вдруг его спросил: «Скажите, а немецкие евреи действительно настроены антинационально?..»
   Мне кажется, что Сталин верил в круговую поруку людей одного происхождения; он ведь, расправляясь с «врагами народа», не щадил их родных. Да что говорить о семьях; когда по его приказу выселяли из родных мест целые народы, то брали решительно всех, включая партийных руководителей, членов правительства, Героев Советского Союза. Антисемитизм имеет свои традиции, но я никогда не слышал об антиингушизме или о калмыкофобстве.
   Говорят, что Сталин всегда руководствовался преданностью идее; что же, в таком случае следует предположить, что он обрушился на евреев, считая их опасными — все евреи связаны одним происхождением, а несколько миллионов из них живут в Америке. Это, разумеется, догадки, и ничего я не могу придумать — не знаю и не понимаю».
   При этом на публике Сталин тщательно выбирал слова и не позволял себе антиеврейских замечаний — он не хотел выглядеть антисемитом. Старался это подчеркнуть.
   Сталин всегда обращал внимание на то, кто какой национальности. Хрущев рассказывал, как до войны в Москве была организована встреча с колхозниками из Грузии. Берия еще был секретарем ЦК Грузии.
   «Там в составе этих людей была одна какая-то знаменитая по сбору чая колхозница, — вспоминал Хрущев. — Берия сказал: „Вот замечательная женщина — лучшая сборщица чая, грузинка“.
   Сталин посмотрел и говорит:
   — Она армянка.
   Берия возразил:
   — Нет, она грузинка.
   Тогда Сталин сказал:
   — Спросите у нее.
   Женщина оказалась армянкой. Ее вскоре убрали, она сошла со сцены».

   По словам Хрущева, Сталин был подвержен антисемитизму: «Однако публично Сталин ревниво оберегал чистоту своих риз и внимательно следил, чтобы не дать повод к обвинению его в антисемиизме. Любой человек, сказавший такое о Сталине, если бы он находился на досягаемом расстоянии, был бы немедленно уничтожен.
   На деле Сталин был заядлым антисемитом. Он мне давал и прямые директивы о расправе с евреями в московской организации после войны, когда я вернулся с Украины. Этот разговор был не один на один, а, как всегда, у Сталина за столом.
   Началось с того, что на одном московском авиационном заводе молодежь проявила недовольство, а зачинщиков приписали к евреям. Тут Сталин мне и говорит:
   — Надо организовать отпор. Русских молодых людей вооружить палками и пусть они у проходной, когда кончится работа, покажут этим евреям.
   Берия с Маленковым тогда злословили:
   — Ну что, получил указание?»
   Константин Симонов вспоминает, как весной пятьдесят второго года во время обсуждения литературных произведений, выдвинутых на сталинскую премию, Сталин произнес целый монолог, как бы возмущенный тем, что вслед за литературным псевдонимом стали указывать настоящую фамилию автора: «Зачем это делается? Если человек избрал себе литературный псевдоним — это его право. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?»
   Сталин говорил это, зная, что его слова в тот же день разнесутся по всей Москве.
   И только в очень узком кругу, среди своих, он высказывался откровенно.
   Вячеслав Александрович Малышев, заместитель председателя Совета министров, тщательно записывал все слова вождя в свой рабочий дневник. Судя по его дневнику, на заседании президиума ЦК первого декабря пятьдесят второго года Сталин говорил: «Любой еврей — националист, это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США. Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов.
   По указанию Сталина госбезопасность готовила новую кампанию репрессий. Все делалось, как в тридцать седьмом, по испытанному шаблону. Только на сей раз в главные жертвы намечались евреи.

ВЫШИНСКИЙ В РОЛИ МИНИСТРА

   Новым министром иностранных дел был назначен Андрей Януарьевич Вышинский.
   Вышинский стал не только министром, но и разведчиком номер один — возглавил Комитет информации, который объединил всю советскую разведку — то есть главное разведывательное управление генерального штаба и первое главное управление министерства госбезопасности.
   Иностранные дипломаты Вышинскому не доверяли, знали, что договориться с ним ни о чем невозможно, компромисс исключен. Он и не пытался убедить партнеров в необходимости принять советские предложения.
   Холодная война была в разгаре. Возможно, вождь исходил из того, что период серьезных переговоров закончился. За столом переговоров добиться ничего нельзя. Остается только демонстрировать силу и превосходство. Вышинский для этой роли подходил идеально.
   Он, пожалуй, первым из профессиональных юристов показал, что можно вообще обойтись без доказательств, достаточно просто ругаться: «мразь, вонючая падаль, навоз, зловонная куча отбросов, поганые псы, проклятая гадина».
   Государственный секретарь Соединенных Штатов Дин Ачесон, тоже юрист, хотя и придерживавшийся иных представлений о праве и юриспруденции, так отзывался о своем коллеге и партнере Вышинском: «Прирожденный негодяй, хотя и занятный».
   Впрочем, при желании Андрей Януарьевич мог быть утонченно-любезен и очень приятен в общении.
   При Вышинском усугубилась органическая слабость советской дипломатии — отсутствие привычки высказывать свое мнение. Молотов еще имел смелость иногда это делать. Вышинский же никак не мог себе этого позволить. А более низких этажей желающих стать камикадзе и вовсе не находилось. Никто не решался выйти за рамки уже принятого, одобренного, принятого начальством. Это касалось не только внешнеполитических шагов, но даже формулировок. Нового слова боялись, как огня. Наверх, начальству шла та же жвачка.
   Советские дипломаты во главе с Вышинским плохо понимали, какие процессы происходили в мире. В Москве все еще рассчитывали на усиление противоречий между империалистическими державами. Слабым звеном считались Франция и Италия, потому что после войны там были сильные компартии. Вышинский постоянно докладывал Сталину об успехах советской дипломатии, которая пыталась разжечь разногласия между Западной Европой и Соединенными Штатами.
   Восьмого марта сорок девятого года Бен-Гурион представил новое правительство Израиля.
   Пятнадцатого марта заведующий отделом стран Ближнего и Среднего Востока министерства иностранных дел Бакулин подписал справку о новом составе израильского правительства.
   Он отметил, что Шаретт родился в Херсоне, что министр транспорта Давид Ремез в двадцать пятом приезжал в Москву на сельскохозяйственную выставку в составе второй делегации еврейских рабочих Палестины, а в мае сорок третьего года от имени евреев Палестины передал в подарок Советской армии автомашины с медикаментами.
   Голда Меир стала министром труда и социального страхования. Это означало, что она вот-вот покинет Москву.
   Бакулин пометил в справке то, что раньше не фигурировало в материалах, связанных с Израилем:

   «После назначения Голды Мейрсон посланником Израиля в СССР т. Зарубин информировал нас о том, что прогрессивные круги лондонских евреев характеризуют Мейерсон как агента американской разведки».

   Генерал Василий Михайлович Зарубин перед войной принимал участие в уничтожении польских военнопленных, во время войны был резидентом внешней разведки в Вашингтоне. После возвращения в Москву вместе с женой, Елизаветой Юльевной Горской, бывшей подругой Якова Блюмкина, работал в центральном аппарате. Когда аппарат госбезопасности начали очищать от евреев, жену Зарубина тоже уволили, несмотря на все ее прежние заслуги.
   Восемнадцатого марта сорок девятого года телеграммой из Москвы временный поверенный в делах Израиля в СССР Мордехай Намир сообщил директору восточного департамента МИД Израиля Ш. Фридману о развернувшейся в Москве кампании против космополитизма:

   «Представители стран Запада предрекают начало курса на официальный антисемитизм, а в будущем и ухудшение отношений России с Израилем, видя признаки этого в нападках на сионизм. Я не склонен придерживаться этой точки зрения…»

   Четырнадцатого апреля Голда Меир нанесла министру иностранных дел Вышинскому прощальный визит.
   Она подтвердила, что на территории Израиля не будут создаваться иностранные военные базы и еврейское государство не присоединится ни к каким союзам, направленным против третьих стран, «особенно против СССР, так как дружба с Советским Союзом является одной из основ политики Государства Израиль».
   Она вновь поставила вопрос о покупке советского оружия и принятии на учебу группы израильских офицеров. Напомнила, что по этому поводу военный атташе полковник Ратнер беседовал с генералом Антоновым.
   В записи беседы Вышинский пометил, что ответил так: это вопрос «острый и сложный, могущий создать ряд затруднений».
   В более подробной израильской записи это звучит так.
   — В свое время, — напомнила Голда Меир, — мы через нашего военного атташе обратились к генералу армии Антонову с просьбой о поставках некоторых видов вооружений и о предоставлении возможности повышения профессиональной квалификации для наших офицеров. Материалы по проблеме поставки вооружений были переданы в свое время господину Бакулину. Мне бы хотелось привлечь ваше внимание к этому вопросу.
   — Что касается военных поставок, — ответил советский министр, — я просто не в курсе событий, потому что много времени находился в поездках по Европе. По-видимому, этим занимались наши оборонные учреждения. Постараюсь выяснить. Но вам должно быть ясно, что это проблема, сопряженная с немалыми сложностями и опасностями.
   Министр пребывал в хорошем настроении и шутил:
   — Стоит нам передать вам один пистолет, а скажут, что продали вам атомную бомбу. Да еще начнутся комментарии относительно «особого аспекта» этой сделки: дескать, намечается создание альянса Советский Союз — Израиль, поскольку эти страны объединяет Карл Маркс, социалист и еврей, и вот-де возникает агрессивный союз для целей разрушения… Возвращаясь к военным проблемам, постараюсь выяснить детали…
   Одиннадцатого мая Израиль благодаря усилиям Советского Союза был принят в Организацию Объединенных Наций. Представитель Польши, приветствуя нового члена мирового сообщества, многозначительно сказал: «Период сентиментального интереса к судьбе Израиля завершился. Начался период сотрудничества, основанного на общих интересах. Еврейский народ, идущий по пути мира и прогресса, может положиться на Польшу, Советский Союз и европейские страны народной демократии. Израиль, несомненно, будет помнить, что эти страны были его верными друзьями в кризисный период его становления…»
   Израиль выиграл первую войну.

   «Касаясь вопроса о бесчисленных, неизвестно откуда берущихся ссылках на некое „секретное оружие Израиля“, — писал в государственный департамент советник американского посольства в Тель-Авиве Чарлз Нокс-младший, — я хотел бы выразить свое глубокое убеждение в том, что это оружие состоит из трех компонентов, а именно: 1) решимости, 2) мужества, 3) необходимости. Победа израильской армии, состоявшей в основном из гражданских лиц, над лучше вооруженными и имевшими численное превосходство силами арабов представляет собой победу, которую не всегда можно объяснить с точки зрения техники или логики».

   Но первая победа отнюдь не означала наступления мира.
   «Следует ожидать, — писал в июле сорок восьмого директор ЦРУ адмирал Хилленкойтер президенту Трумэну, — что арабы начнут оказывать неограниченную поддержку действиям партизан. Налеты арабских партизан, политическое непризнание и экономические санкции полностью изолируют Израиль от остальных стран Ближнего Востока.
   В этих условиях будет существовать постоянная угроза его безопасности, его экономика будет задушена, и, следовательно, его будущее в значительной степени будет зависеть от доброй воли некоторых государств за пределами региона».
   Тринадцатого января сорок девятого года с помощью назначенного Организацией Объединенных Наций посредника ООН Ральфа Банча на острове Родос начались египетско-израильские переговоры о перемирии.
   Сама процедура переговоров показывала, что арабские страны не смирились с появлением еврейского государства. Египетские и израильские представители собрались в одной комнате, но египтяне не замечали своих партнеров и демонстративно обращались только к сотрудникам ООН.
   На Родосе же шли переговоры с Трансиорданией. С Ливаном израильтяне договаривались в приграничном селении, с Сирией переговоры начались только четвертого апреля на нейтральной полосе между двумя государствами.
   Двадцать четвертого февраля Израиль подписал соглашение о перемирии с Египтом; «через месяц, двадцать третьего марта, с Ливаном.
   За два месяца до начала официальных переговоров, двадцать четвертого января, советский посланник в Ливане и Сирии Даниил Солод принял бывшего министра ливанского правительства Жозефа Салема, христианина по вероисповеданию. Тот доверительно говорил советскому дипломату: «Для Ливана значительно выгоднее, чтобы в Палестине существовало еврейское государство, ибо такое государство автоматически становится естественным союзником христианского Ливана против окружающих мусульманских государств, которые в случае их расправы над евреями неизбежно начнут притеснения ливанских христиан.
   Касаясь нынешнего положения во взаимоотношениях Ливана с Израилем, Салем доверительно сообщил, что его брат, начальник ливанского генерального штаба полковник Тауфик Салем, уже два раза встречался с еврейским командованием на палестинской границе и получил условия, на которых Израиль согласен заключить постоянное перемирие с Ливаном».
   Третьего апреля Израиль начал переговоры о перемирии с Трансиорданией, тридцатого июня — с Сирией.
   В соглашениях определялась демаркационная линия и оговаривалось, что эта линия не рассматривается в качестве «политических или территориальных границ». Но Соединенные Штаты, Англия и Франция взяли на себя роль гарантов соглашений о перемирии и в частности территориальной целостности государств, подписавших соглашения, в границах, соответствующих линиям перемирия.
   Между Израилем и Трансиорданией шли переговоры о заключении мира. Арабские дипломаты осенью пятидесятого года жаловались на то, какое гнетущее впечатление производит на них дружественная атмосфера, которую король Абдаллах пытается создать в Иерусалиме между евреями и иорданцами. Арабским дипломатам стало легче, когда короля убили, а Совет Лиги арабских стран запретил переговоры с Израилем.
   Совет Безопасности ООН отметил, что заключение соглашений о перемирии отменяет положение об эмбарго на поставки оружия всем странам, участвовавшим в конфликте.
   Израиль хотел сохранения эмбарго, боялся, что закупки оружия подтолкнут арабские страны к новой войне. Западные страны его не поддержали. Советский Союз лояльно воздержался при голосовании.
   Израильтяне напрасно возражали. Двадцать пятого мая пятидесятого года Англия, Франция и Соединенные Штаты впервые заявили, что готовы рассмотреть заявки арабских стран и Израиля на поставки оружия. Это заявление имело огромное значение. Арабские страны и раньше покупали оружие. Теперь западные страны соглашались продавать оружие и Израилю.
   Министр иностранных дел Израиля Шаретт, выступая в кнессете, заявил, что решение ООН о разделе Палестины утратило силу в результате нападения арабских стран на Израиль. Шаретт имели в виду, что если арабские страны не признали установленные международным сообществом границы, то и еврейское государство не намерено это делать.
   В Москве спокойно отнеслись к этому заявлению израильского министра. Сталин считал, что победитель в войне имеет право на территориальные приобретения и сам в сорок пятом расширил границы Советского Союза.
   Двадцать девятого июня сорок девятого года Вышинский принял нового израильского посланника Мордехая Намира, вручившего ему копии верительных грамот.
   — Вы неоправданно скромничаете в оценке своих достижений, — сказал Вышинский новому посланнику, — ваше положение достаточно прочно, и нет причин для беспокойства.
   Намир заметил, что имеет поручение от своего правительства официально пригласить представителя Советского Союза нанести государству Израиль визит дружбы.
   — Не примите за вмешательство в ваши внутренние дела, — шутливо добавил Намир, — но наш народ и правительство были бы особенно рады принять в качестве гостя Андрея Андреевича Громыко, имя которого знает каждый школьник в Израиле.
   Намир, конечно же, не знал, что Вышинский и Громыко терпеть друг друга не могут и находятся в контрах.
   Молотов, пока был министром, открыто покровительствовал Громыко, а Вышинский столь же откровенно не любил быстро растущего молодого соперника. Когда Молотова убрали, а министром сделали Вышинского, для Громыко наступили тяжелые времена.