Страница:
Председатель Гостелерадио Николай Месяцев кому-то сказал про Кириленко, что у того всегда пустой стол и он сам с собой от скуки в крестики-нолики играет. Андрею Павловичу немедленно донесли, это стало последней каплей. В апреле семидесятого Месяцев вернулся из командировки в Хабаровск, а ему в аэропорту говорят: вас только что освободили от должности. Месяцева отправили послом в Австралию.
Его пригласил к себе Брежнев. Поглядывая в окошко, он курил сигарету и хвалил за работу в Гостелерадио, объяснил, что нужно укреплять дипломатический фронт, поэтому посылаем послом в Австралию. Но это, дескать, назначение временное.
Месяцева сменил все тот же Сергей Георгиевич Лапин. Он руководил радио и телевидением пятнадцать лет, пока Горбачев не отправил его на пенсию.
Генеральным директором ТАСС стал еще один доверенный человек Брежнева Леонид Митрофанович Замятин.
— ТАСС, — сказал Леонид Ильич своему тезке, — это то, что дает нам информацию. Я хочу, чтобы ты отбирал информацию, чтобы я первым узнавал, что происходит…
Иначе говоря, генеральный секретарь ЦК КПСС хотел, чтобы главный источник информации о положении в стране и мире был в руках лично ему преданного человека.
Вслед за Семичастным Брежнев убрал первого секретаря московского горкома Николая Григорьевича Егорычева, одного из самых молодых руководителей партии.
Поначалу Брежнев его поддерживал, но быстро убедился, что Егорычев, прямой, целеустремленный, некорыстный, думающий только о деле, — не из его команды.
Егорычев не желал подчиняться новым веяниям, и это стало злить Брежнева.
Горком готовил торжественный вечер по случаю двадцатипятилетия разгрома немцев под Москвой. Пригласили представителей от всех городов-героев. Егорычеву позвонил озабоченный секретарь ЦК по кадрам Иван Капитонов:
— Почему не позвали никого из Новороссийска?
— Это не город-герой.
— Но там же воевал Леонид Ильич, — со значением заметил Капитонов, — надо все-таки пригласить.
— Ну, хорошо, — согласился Егорычев.
— И надо предоставить им слово.
— Нет, это нельзя.
— Но там же воевал Леонид Ильич, — повторил Капитонов.
— Если мы это сделаем, мы только повредим Леониду Ильичу, — твердо сказав Егорычев.
И он позвонил Суслову:
— Михаил Андреевич, вот Капитонов настаивает на том, чтобы товарищам из Новороссийска было предоставлено слово. По-моему, этого делать не следует.
— Вы правы.
После торжественного собрания «Правда» подготовила целую полосу с выступлением Егорычева. А вышел небольшой материал. И тут же позвонил Суслов:
— Товарищ Егорычев, вы не упомянули некоторых маршалов, они обижаются.
— Михаил Андреевич, я упомянул тех, кто воевал под Москвой.
— А маршала Гречко? Он ведь министр обороны.
— Но он не воевал под Москвой!
— Но он же министр обороны!
— Михаил Андреевич, я перечислил тех, кто указан в статье маршала Василевского, которая только что опубликована в «Коммунисте», это же орган ЦК КПСС.
На самом деле Брежнев был недоволен докладом Егорычева. Потому что его имя прозвучало только в конце доклада, когда зашла речь о современных делах.
Едва представился повод, как Брежнев избавился от Егорычева.
На пленуме ЦК, который собрался после арабо-израильской войны в июне шестьдесят седьмого, Егорычев сказал, что из событий на Ближнем Востоке надо извлечь уроки.
Первый секретарь московского горкома по должности входил в военный совет округа противовоздушной обороны Москвы. И он заговорил о том, что система ПВО столицы устарела.
Выступление Егорычева вовсе не было направлено против Брежнева. Напротив, он рассчитывал на поддержку генерального секретаря. Но он посмел вторгнуться в военную сферу, которая была монополией Брежнева. Выступление Егорычева секретарь ЦК по военной промышленности Дмитрий Федорович Устинов счел критикой положения дел в оборонном комплексе.
А самому Брежневу не понравилось выдвинутое Егорычевым другое предложение:
— Может быть, настало время, продолжая линию октябрьского, шестьдесят четвертого года, пленума ЦК, на одном из предстоящих пленумов в закрытом порядке выслушать доклад о состоянии обороны страны и о задачах партийных организаций, гражданских и военных.
Это было истолковано как недоверие Брежневу, как стремление потребовать от него отчета. Внешняя политика — прерогатива генерального секретаря.
Доверенные секретари из «группы быстрого реагирования» получили указание дать отпор Егорычеву. На следующее утро слово взял первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. Он сразу с укором сказал московскому секретарю:
— Николай Григорьевич, противовоздушная оборона столицы начинается не в Москве, она начинается в Ташкенте.
Егорычева раскритиковали и остальные выступавшие. Брежнев в заключительном слове говорил, как много ЦК занимается военными делами и противовоздушной обороной в том числе.
Председательствовал на этом заседании Шелепин. Едва ли он в тот момент предчувствовал, что судьба Егорычева окажется связанной с его собственной.
После пленума Брежнев обзвонил членов политбюро:
— Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить. Я предложил Гришина. Все согласились…
Заместитель председателя КГБ Георгий Карпович Цинев после снятия Егорычева разогнал руководство московского управления госбезопасности. Цинев кричал на заместителя начальника управления полковника Георгия Леонидовича Котова, который прежде был помощником Егорычева:
— Ваш Егорычев что, не понимал, что делает? Его выступление — это же был пробный шар. Это был выпад против Леонида Ильича! Что вы там задумали? Заговор против Леонида Ильича затеяли?
Первым секретарем московского горкома сделали Виктора Васильевича Гришина, который был председателем ВЦСПС. Опытный и осторожный чиновник, он никогда не шел против воли генерального секретаря.
«Он не сидел, — описывал Гришина один известный литературовед, — а торжественно и величественно восседал, как некий парт-Саваоф, божество, не знаю даже, с кем его сравнить. Это была истина в последней инстанции, та, которая обжалованию не подлежит. К нему бесшумно подходили какие-то люди с какими-то бумагами. Он говорил, кивал, подписывал, и каждое движение, жест, подпись означали бесповоротное решение чьих-то судеб…
Гришин говорил очень тихо — знал, что его услышат, внимание гарантировано, никто не перебьет, не возразит».
Когда Виктора Гришина перевели в горком, перед Брежневым открылась удобная возможность решить судьбу Шелепина, оставшегося без поддержки.
Александр Николаевич совершил тактическую ошибку, настроив против себя других членов президиума ЦК, которые стали его врагами.
Владимир Семичастный:
— Шелепин, когда стал членом президиума, не взял охрану. Брежнев меня спросил: почему Шелепин без охраны ездит? Я говорю: он же отказывается от охраны. Пусть скажет, я ему завтра хоть взвод поставлю. Тут Шелепин встает и говорит: «Леонид Ильич, а зачем нас охранять? Я считаю, что нужно охранять три первых лица — первого секретаря, председателя президиума Верховного Совета и главу правительства. А нас-то чего охранять? От кого?»
Шелепин даже когда был председателем КГБ, ходил без охраны. Его товарищи стыдили:
— У тебя же полный портфель государственных секретов.
Заодно Шелепин выступил против «иконостасов». Он сказал, что ему стыдно, когда во время демонстрации он стоит на мавзолее, а рабочие несут его портрет. Зачем повсюду выставлять портреты вождей?
Члены президиума ЦК замолкли. Но тут вмешался секретарь ЦК Суслов, ведавший идеологией:
— Это традиция такая. В этом проявляется авторитет партии. Нас не поймут, если отменим.
На этом обсуждение вопроса закончилось.
Председатель КГБ Семичастный встал:
— Ну так как, ставить Шелепину охрану?
Шелепин махнул рукой:
— Ставь…
Шелепин раздражал товарищей по партийному руководству разговорами о том, что члены политбюро оторвались от масс. Кому такое понравится? Крайне щепетильный, он не делал себе никаких поблажек. За все платил.
Валерий Харазов:
— Он переезжал с квартиры на квартиру. Однажды ему сделали ремонт. Он спросил, сколько стоит ремонт. Ему принесли документы. Он их просмотрел и попросил помощника заплатить. Об этом узнали его коллеги. Не бывало еще такого! Члены политбюро обиделись: в какое положение их поставил Шелепин! Что же, и им теперь за все платить? Не привыкли.
Он подготовил большую записку о том, что высшим руководителям необходимо вести себя скромно. Товарищи по партийному аппарату стали относиться к нему с опаской, а потом с ненавистью.
Александр Николаевич высказался также против того, чтобы члены политбюро сами себя награждали орденами. Ну, тут уж он и вовсе задел товарищей за живое…
Вячеслав Кочемасов:
— На политбюро он выступил за пересмотр всей системы привилегий для начальства. Речь шла и о зарплате, и о дачах, и о специальном питании, машинах, охране. Он говорил твердо, убежденно. Он все это высказал. Воцарилось молчание. Никто не берет слово. Наконец Подгорный говорит: «Ну, вот Саша у нас народник, придумал все…» Члены политбюро с облегчением заулыбались и все его предложения благополучно похоронили…
Известный философ Мераб Мамардашвили говорил:
— Советская власть, которая придерживается всего среднего (это доказал Брежнев), ничего слишком активного или революционного, даже в свою пользу, не терпит. Почему не удалась карьера Шелепина? Потому, что он слишком определенный. Они даже этого не любили.
ГЛАВА ПРОФСОЮЗОВ
СМЕРТЬ МАШЕРОВА
Его пригласил к себе Брежнев. Поглядывая в окошко, он курил сигарету и хвалил за работу в Гостелерадио, объяснил, что нужно укреплять дипломатический фронт, поэтому посылаем послом в Австралию. Но это, дескать, назначение временное.
Месяцева сменил все тот же Сергей Георгиевич Лапин. Он руководил радио и телевидением пятнадцать лет, пока Горбачев не отправил его на пенсию.
Генеральным директором ТАСС стал еще один доверенный человек Брежнева Леонид Митрофанович Замятин.
— ТАСС, — сказал Леонид Ильич своему тезке, — это то, что дает нам информацию. Я хочу, чтобы ты отбирал информацию, чтобы я первым узнавал, что происходит…
Иначе говоря, генеральный секретарь ЦК КПСС хотел, чтобы главный источник информации о положении в стране и мире был в руках лично ему преданного человека.
Вслед за Семичастным Брежнев убрал первого секретаря московского горкома Николая Григорьевича Егорычева, одного из самых молодых руководителей партии.
Поначалу Брежнев его поддерживал, но быстро убедился, что Егорычев, прямой, целеустремленный, некорыстный, думающий только о деле, — не из его команды.
Егорычев не желал подчиняться новым веяниям, и это стало злить Брежнева.
Горком готовил торжественный вечер по случаю двадцатипятилетия разгрома немцев под Москвой. Пригласили представителей от всех городов-героев. Егорычеву позвонил озабоченный секретарь ЦК по кадрам Иван Капитонов:
— Почему не позвали никого из Новороссийска?
— Это не город-герой.
— Но там же воевал Леонид Ильич, — со значением заметил Капитонов, — надо все-таки пригласить.
— Ну, хорошо, — согласился Егорычев.
— И надо предоставить им слово.
— Нет, это нельзя.
— Но там же воевал Леонид Ильич, — повторил Капитонов.
— Если мы это сделаем, мы только повредим Леониду Ильичу, — твердо сказав Егорычев.
И он позвонил Суслову:
— Михаил Андреевич, вот Капитонов настаивает на том, чтобы товарищам из Новороссийска было предоставлено слово. По-моему, этого делать не следует.
— Вы правы.
После торжественного собрания «Правда» подготовила целую полосу с выступлением Егорычева. А вышел небольшой материал. И тут же позвонил Суслов:
— Товарищ Егорычев, вы не упомянули некоторых маршалов, они обижаются.
— Михаил Андреевич, я упомянул тех, кто воевал под Москвой.
— А маршала Гречко? Он ведь министр обороны.
— Но он не воевал под Москвой!
— Но он же министр обороны!
— Михаил Андреевич, я перечислил тех, кто указан в статье маршала Василевского, которая только что опубликована в «Коммунисте», это же орган ЦК КПСС.
На самом деле Брежнев был недоволен докладом Егорычева. Потому что его имя прозвучало только в конце доклада, когда зашла речь о современных делах.
Едва представился повод, как Брежнев избавился от Егорычева.
На пленуме ЦК, который собрался после арабо-израильской войны в июне шестьдесят седьмого, Егорычев сказал, что из событий на Ближнем Востоке надо извлечь уроки.
Первый секретарь московского горкома по должности входил в военный совет округа противовоздушной обороны Москвы. И он заговорил о том, что система ПВО столицы устарела.
Выступление Егорычева вовсе не было направлено против Брежнева. Напротив, он рассчитывал на поддержку генерального секретаря. Но он посмел вторгнуться в военную сферу, которая была монополией Брежнева. Выступление Егорычева секретарь ЦК по военной промышленности Дмитрий Федорович Устинов счел критикой положения дел в оборонном комплексе.
А самому Брежневу не понравилось выдвинутое Егорычевым другое предложение:
— Может быть, настало время, продолжая линию октябрьского, шестьдесят четвертого года, пленума ЦК, на одном из предстоящих пленумов в закрытом порядке выслушать доклад о состоянии обороны страны и о задачах партийных организаций, гражданских и военных.
Это было истолковано как недоверие Брежневу, как стремление потребовать от него отчета. Внешняя политика — прерогатива генерального секретаря.
Доверенные секретари из «группы быстрого реагирования» получили указание дать отпор Егорычеву. На следующее утро слово взял первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. Он сразу с укором сказал московскому секретарю:
— Николай Григорьевич, противовоздушная оборона столицы начинается не в Москве, она начинается в Ташкенте.
Егорычева раскритиковали и остальные выступавшие. Брежнев в заключительном слове говорил, как много ЦК занимается военными делами и противовоздушной обороной в том числе.
Председательствовал на этом заседании Шелепин. Едва ли он в тот момент предчувствовал, что судьба Егорычева окажется связанной с его собственной.
После пленума Брежнев обзвонил членов политбюро:
— Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить. Я предложил Гришина. Все согласились…
Заместитель председателя КГБ Георгий Карпович Цинев после снятия Егорычева разогнал руководство московского управления госбезопасности. Цинев кричал на заместителя начальника управления полковника Георгия Леонидовича Котова, который прежде был помощником Егорычева:
— Ваш Егорычев что, не понимал, что делает? Его выступление — это же был пробный шар. Это был выпад против Леонида Ильича! Что вы там задумали? Заговор против Леонида Ильича затеяли?
Первым секретарем московского горкома сделали Виктора Васильевича Гришина, который был председателем ВЦСПС. Опытный и осторожный чиновник, он никогда не шел против воли генерального секретаря.
«Он не сидел, — описывал Гришина один известный литературовед, — а торжественно и величественно восседал, как некий парт-Саваоф, божество, не знаю даже, с кем его сравнить. Это была истина в последней инстанции, та, которая обжалованию не подлежит. К нему бесшумно подходили какие-то люди с какими-то бумагами. Он говорил, кивал, подписывал, и каждое движение, жест, подпись означали бесповоротное решение чьих-то судеб…
Гришин говорил очень тихо — знал, что его услышат, внимание гарантировано, никто не перебьет, не возразит».
Когда Виктора Гришина перевели в горком, перед Брежневым открылась удобная возможность решить судьбу Шелепина, оставшегося без поддержки.
Александр Николаевич совершил тактическую ошибку, настроив против себя других членов президиума ЦК, которые стали его врагами.
Владимир Семичастный:
— Шелепин, когда стал членом президиума, не взял охрану. Брежнев меня спросил: почему Шелепин без охраны ездит? Я говорю: он же отказывается от охраны. Пусть скажет, я ему завтра хоть взвод поставлю. Тут Шелепин встает и говорит: «Леонид Ильич, а зачем нас охранять? Я считаю, что нужно охранять три первых лица — первого секретаря, председателя президиума Верховного Совета и главу правительства. А нас-то чего охранять? От кого?»
Шелепин даже когда был председателем КГБ, ходил без охраны. Его товарищи стыдили:
— У тебя же полный портфель государственных секретов.
Заодно Шелепин выступил против «иконостасов». Он сказал, что ему стыдно, когда во время демонстрации он стоит на мавзолее, а рабочие несут его портрет. Зачем повсюду выставлять портреты вождей?
Члены президиума ЦК замолкли. Но тут вмешался секретарь ЦК Суслов, ведавший идеологией:
— Это традиция такая. В этом проявляется авторитет партии. Нас не поймут, если отменим.
На этом обсуждение вопроса закончилось.
Председатель КГБ Семичастный встал:
— Ну так как, ставить Шелепину охрану?
Шелепин махнул рукой:
— Ставь…
Шелепин раздражал товарищей по партийному руководству разговорами о том, что члены политбюро оторвались от масс. Кому такое понравится? Крайне щепетильный, он не делал себе никаких поблажек. За все платил.
Валерий Харазов:
— Он переезжал с квартиры на квартиру. Однажды ему сделали ремонт. Он спросил, сколько стоит ремонт. Ему принесли документы. Он их просмотрел и попросил помощника заплатить. Об этом узнали его коллеги. Не бывало еще такого! Члены политбюро обиделись: в какое положение их поставил Шелепин! Что же, и им теперь за все платить? Не привыкли.
Он подготовил большую записку о том, что высшим руководителям необходимо вести себя скромно. Товарищи по партийному аппарату стали относиться к нему с опаской, а потом с ненавистью.
Александр Николаевич высказался также против того, чтобы члены политбюро сами себя награждали орденами. Ну, тут уж он и вовсе задел товарищей за живое…
Вячеслав Кочемасов:
— На политбюро он выступил за пересмотр всей системы привилегий для начальства. Речь шла и о зарплате, и о дачах, и о специальном питании, машинах, охране. Он говорил твердо, убежденно. Он все это высказал. Воцарилось молчание. Никто не берет слово. Наконец Подгорный говорит: «Ну, вот Саша у нас народник, придумал все…» Члены политбюро с облегчением заулыбались и все его предложения благополучно похоронили…
Известный философ Мераб Мамардашвили говорил:
— Советская власть, которая придерживается всего среднего (это доказал Брежнев), ничего слишком активного или революционного, даже в свою пользу, не терпит. Почему не удалась карьера Шелепина? Потому, что он слишком определенный. Они даже этого не любили.
ГЛАВА ПРОФСОЮЗОВ
Проба сил в истории с Щелоковым и Тикуновым, освобождение Семичастного от должности, которое прошло, как по маслу, показали Брежневу, что он набрал силу и может не считаться с Шелепиныи. Более того, нет смысла держать его внутри партийного аппарата. Зачем ему видеть брежневскую политическую кухню изнутри?
На расширенном заседании политбюро с участием местных партийных руководителей обсуждался вопрос о крупных животноводческих комплексах в Российской Федерации.
Шелепин выступил резко, говорил о тяжелом положении на селе и потребовал отправить в отставку министра сельского хозяйства Владимира Владимировича Мацкевича.
А Брежнев был знаком с Мацкевичем еще с послевоенных лет. В свое время первый секретарь Днепропетровского обкома наладил хорошие личные отношения с министром сельского хозяйства Украины Мацкевичем. Потом они сотрудничали, когда Брежнев работал в Казахстане. Став главой партии, Брежнев сам предложил сделать Мацкевича союзным министром сельского хозяйства.
Поэтому Леонида Ильича разозлили слова Шелепина. На следующий день Брежнев позвал Александра Николаевича к себе:
— Как понимать твое вчерашнее выступление? Твоя речь была направлена против меня!
— Почему?
— А ты что, не знаешь, что сельское хозяйство курирую я? Значит, все, что ты говорил вчера, это против меня. Затем, какое ты имел право вносить предложение о снятии с работы Мацкевича? Ведь это моя личная номенклатура!
Однажды Александр Николаевич приехал в Кремль на очередное заседание политбюро. Его зазвал к себе Брежнев. В кабинете уже сидел Суслов. Леонид Ильич предпочел вести такой сложный разговор с Шелепиным не в одиночку, а опираясь на авторитет «главного идеолога» партии.
— Знаешь, надо нам укрепить профсоюзы, — сказал Брежнев. — Есть предложение освободить тебя от обязанностей секретаря ЦК и направить на работу в ВЦСПС председателем. Как ты смотришь?
Шелепин ответил, что никогда себе работы не выбирал и ни от какой не отказывался. Хотя он прекрасно понимал, что укрепление профсоюзов Брежнева совершенно не интересует. Ему нужно было убрать Шелепина из партийного аппарата.
Брежнев и Суслов, который весь разговор просидел молча, поднялись. Все вместе перешли в соседнюю комнату, где уже собрались члены политбюро. Брежнев сказал, что они с Сусловым рекомендуют перевести Шелепина в ВЦСПС. Членом политбюро он останется, чтобы поднять авторитет профсоюзов.
Двадцать шестого сентября шестьдесят седьмого года пленум ЦК освободил от обязанностей секретаря ЦК Александра Николаевича Шелепина. Членом политбюро он остался.
Представить Шелепина на пленум ВЦСПС приехал Михаил Андреевич Суслов.
Пррофсоюзы — огромное хозяйство. Шелепин считал необходимым сосредоточиться на охране труда и здоровья рабочих, требовал, чтобы его подчиненные по всей стране добивались от администрации, директоров предприятий улучшения условий работы и жизни рабочих. В ведении профсоюзов находилось огромное хозяйство — санатории, дома отдыхов, профилактории, туристические базы, пионерские лагеря, стадионы, клубы и дома культуры. В состав ВЦСПС входил Центральный совет по управлению курортами профсоюзов, Центральный совет по туризму, Центральный совет Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов.
Впрочем, в роли главы профсоюзов энергичный и популярный Шелепин тоже был неудобен Брежневу.
Леонид Замятин:
— Шелепин, как человек большой энергии, стал бывать на заводах, общаться с рабочими. Выдвинул программу социальной поддержки рабочего класса, занялся строительством санаториев для рабочих. Популярность его росла.
Говорят, что Шелепин вдохнул новую жизнь в безвластные профсоюзы. При нем профсоюзные комитеты почувствовали себя уверенно и на равных говорили с администрацией, не позволяя директорам нарушать права рабочих.
Николай Егорычев:
— Пришел Шелепин в профсоюзы, люди вздохнули свободно. Другой климат — можно прийти к человеку, он примет, выслушает, поможет… Но работать Шелепину уже было трудно. Когда его перевели в ВЦСПС, он на каждом шагу чувствовал, что его оттирают.
Владимир Семичастный:
— У него уже вообще не ладились отношения с Брежневым. Все предложения, которые он вносил, работая в ВЦСПС, либо мариновались, либо отклонялись. Шелепин оказывался в глупом положении перед своим активом. Он действовал энергично, но его идеи благополучно проваливались. Брежнев сбивал его авторитет и опускал до уровня обычного чиновника.
Брежнев по-прежнему воспринимал Шелепина как соперника. Тесные контакты с Шелепиным стали опасным делом.
У нового генерального директора ТАСС Леонида Замятина возникла идея построить дом отдыха для тассовцев с помощью профсоюзов. Встреча с Шелепиным едва не окончилась для Замятина печально. Его срочно вызвали в Барвиху к Брежневу.
Охранник сказал:
— Леонид Ильич гуляет возле озера.
Замятин пошел его искать. Леонид Ильич прогуливался с какими-то людьми. Увидев Замятина, отошел с ним в сторону, где их никто не слышал:
— Если бы я тебя не назначил на эту должность два месяца назад, то сегодня бы снял.
— Чем же я провинился? — спросил Замятин.
— Ты у Шелепина в ВЦСПС был?
— Да, — пояснил Замятин, — я хотел ускорить строительсво дома отдыха.
— Но ты с ним еще и обедал?
— Он меня пригласил, — признал Замятин.
— О политике говорили? Честно.
— Ни слова, — поклялся Замятин. — Только о социальных делах.
Генеральный секретарь сказал Леониду Митрофановичу прямым текстом:
— Всех идеологов, которые окружали Шелепина, мы отослали за рубеж или в другие места. Сейчас он ищет новых людей на идеологическом фронте, формирует новую команду. И тебя не случайно пригласил пообедать. Он, видишь, не бросил своих идей. Мне это не нравится. И мы с этим покончим. Может, я виноват, что не предупредил тебя, но я не мог предположить, что ты сразу поедешь к Шелепину… Тебе надо знать, каких друзей выбирать…
Александр Николаевич продолжал вести себя самостоятельно. Искусствовед Даль Орлов вспоминал, как главный режиссер театра «Современник» Олег Николаевич Ефремов к пятидесятилетию октябрьской революции поставил пьесу Михаила Филипповича Шатрова «Большевики». Цензура ее запретила. Министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева взяла на себя смелость разрешить спектакль. Полгода он шел без разрешения.
Когда, наконец, получили разрешение, главный редактор «Труда» Александр Михайлович Субботин позволил опубликовать положительную рецензию. Но чтобы подстраховаться, послал газетную полосу Шелепину в ВЦСПС. Шелепин прочитал и разрешил. Подпись члена политбюро была законом для цензуры.
Шелепин вспоминал, как накануне одного из пленумов ЦК он зашел к главе правительства Косыгину. Сказал, что как руководитель профсоюзов настаивает на принятии поправок к пятилетнему плану, предусматривающих повышение жизненного уровня людей. Изложил конкретные предложения ВЦСПС. Предупредил: если Косыгин этого не сделает, то Шелепин выступит сам.
Алексей Николаевич немедленно пересказал разговор Брежневу. Тот буквально через час пригласил к себе Шелепина.
Сразу спросил:
— Какие у тебя отношения с Косыгиным?
— Вы же знаете, что на заседаниях политбюро мы с ним по принципиальным вопросам остро спорим, — ответил Шелепин.
Это Брежнева вполне устраивало.
— Ты говорил Косыгину, что собираешься выступать на пленуме?
Шелепин подтвердил и объяснил, что именно он намерен сказать. Брежнев попросил его не выступать и твердо обещал учесть его предложения. Но ничего не сделал. Главное для него было — не пустить Шелепина на трибуну партийного пленума.
Александр Николаевич не делился своими неприятностями даже с близкими друзьями.
— Я приехал из Литвы, — рассказывал Харазов. — Зашел к нему на работу. Никаких разговоров в его кабинете не вели, понимали, что это бесследно не пройдет. Когда он отдыхал в Литве в Паланге, вот тогда погуляли и поговорили всласть. Но он никогда не рассказывал, что у них делалось в политбюро, хотя и я был на партийной работе.
Известный дипломат Борис Иосифович Поклад был старшим помощником первого заместителя министра иностранных дел Василия Васильевича Кузнецова. Однажды утром Покладу позвонил помощник Брежнева по международным делам Александр Михайлович Александров-Агентов. Он поинтересовался, отправлена ли уже в ЦК записка относительно зарубежной поездки Шелепина. Поклад ответил, что проект записки подготовлен и находится на столе у Кузнецова, исполнявшего в тот момент обязанности министра.
— Василий Васильевич, — доложил Поклад, — к сожалению, в данный момент уехал из министерства.
Александров попросил сообщить Кузнецову, что запиской интересуется Брежнев.
Сотрудники секретариата бросились искать Кузнецова. Звонили по всем телефонам, но он словно пропал. Минут через сорок вновь позвонил Александров. Узнав, что Кузнецова нет и связаться с ним не удалось, попросил прислать записку без подписи и.о. министра.
Дисциплинированный Поклад ответил, что без разрешения Кузнецова он не может послать записку, но приложит все силы, чтобы найти шефа. Александров недоуменно заметил:
— Но эту записку ждет Леонид Ильич!
Поклад оказался в безвыходном положении. Если он отправит записку, Кузнецов будет недоволен: как вы могли без моего ведома! Если не отправит, шеф будет еще больше недоволен: как вы могли не выполнить поручение Леонида Ильича!
Около часа дня раздался новый звонок Александрова, не скрывавшего своего раздражения. Он грозно заметил, что Леонид Ильич просто удивлен, как это до сих пор нет записки, которую он давно ждет?
Поклад не выдержал и отправил документ. Он понял, что записка позарез нужна к заседанию политбюро.
После заседания политбюро приехал, наконец, Кузнецов и предъявил претензии своему помощнику:
— Почему вы без моего разрешения отправили проект записки в ЦК, хотя знали, что я ее не подписал?
Борис Поклад объяснил, что держался до последнего и отослал записку, когда в ЦК уже лопнуло терпение.
«На следующий день утром, — вспоминал Поклад, — мне позвонил Александров и принялся благодарить. Он говорил, что я проявил понимание всей сложности ситуации и так далее.
Возникает вопрос: а в чем, собственно, эта самая сложность? Как потом стало известно, надо было отправить Шелепина за границу, чтобы за время его нахождения там освободить от занимаемых постов».
В семьдесят пятом году Шелепин во главе профсоюзной делегации поехал в Англию. Его плохо встретили — демонстрациями, протестами. Устроили ему настоящую обструкцию. Для англичан он оставался бывшим председателем КГБ, который отдавал приказы убивать противников советской власти за рубежом. Вспомнили историю убийства Степана Бандеры и приговор западногерманского суда, который назвал организатором убийства Шелепина.
Причем заранее было известно, что Шелепину в Лондон лучше бы не ездить. Руководство британских профсоюзов говорило советскому послу, что лучше было бы командировать кого-то другого. Но в Москве на эти предупреждения внимания не обратили.
Возле здания британских профсоюзов собралась протестующая толпа. Бывший сотрудник лондонского бюро АНП Владимир Добкин вспоминает, что пришлось Шелепина вывозить через черный ход, а посольского водителя, который вышел к лимузину, приняв, видимо, за Шелепина, закидали яйцами и пакетами с молоком.
На пресс-конференции председатель ВЦСПС Шелепин счел необходимым произнести ритуальные слова, предназначавшиеся не для английских, а для советских журналистов:
— Товарищи, я искренне счастлив, что работаю под руководством верного ленинца, одного из выдающихся деятелей коммунистического движения, неутомимого борца за мир во всем мире Леонида Ильича Брежнева…
Но все это уже не имело значения. Его судьба была решена. Неудачная поездка в Англию стала для Брежнева желанным поводом вывести Шелепина из политбюро. У них произошел очень резкий разговор.
Внешне очень сдержанный, Александр Николаевич был горячим человеком. И он просто взорвался:
— В таком случае я уйду.
И Брежнев с радостью воспользовался его эмоциональной реакцией. Он моментально согласился:
— Уходи.
Шелепин тут же написал заявление. Брежнев сразу обзвонил всех членов политбюро, и через несколько часов решение было принято.
Объявили об этом на пленуме ЦК шестнадцатого апреля семьдесят пятого года.
— Я ничего об этом не знал, — рассказывал мне Валерий Харазов. — На пленуме вдруг Брежнев зачитывает заявление Шелепина. Я был потрясен. Мне как кандидату в члены ЦК присылали протоколы заседаний политбюро. Там была и фотокопия его заявления. Оно было написано от руки. Я узнал его почерк.
Уход Шелепина из политбюро было сигналом для окончательной кадровой чистки.
На расширенном заседании политбюро с участием местных партийных руководителей обсуждался вопрос о крупных животноводческих комплексах в Российской Федерации.
Шелепин выступил резко, говорил о тяжелом положении на селе и потребовал отправить в отставку министра сельского хозяйства Владимира Владимировича Мацкевича.
А Брежнев был знаком с Мацкевичем еще с послевоенных лет. В свое время первый секретарь Днепропетровского обкома наладил хорошие личные отношения с министром сельского хозяйства Украины Мацкевичем. Потом они сотрудничали, когда Брежнев работал в Казахстане. Став главой партии, Брежнев сам предложил сделать Мацкевича союзным министром сельского хозяйства.
Поэтому Леонида Ильича разозлили слова Шелепина. На следующий день Брежнев позвал Александра Николаевича к себе:
— Как понимать твое вчерашнее выступление? Твоя речь была направлена против меня!
— Почему?
— А ты что, не знаешь, что сельское хозяйство курирую я? Значит, все, что ты говорил вчера, это против меня. Затем, какое ты имел право вносить предложение о снятии с работы Мацкевича? Ведь это моя личная номенклатура!
Однажды Александр Николаевич приехал в Кремль на очередное заседание политбюро. Его зазвал к себе Брежнев. В кабинете уже сидел Суслов. Леонид Ильич предпочел вести такой сложный разговор с Шелепиным не в одиночку, а опираясь на авторитет «главного идеолога» партии.
— Знаешь, надо нам укрепить профсоюзы, — сказал Брежнев. — Есть предложение освободить тебя от обязанностей секретаря ЦК и направить на работу в ВЦСПС председателем. Как ты смотришь?
Шелепин ответил, что никогда себе работы не выбирал и ни от какой не отказывался. Хотя он прекрасно понимал, что укрепление профсоюзов Брежнева совершенно не интересует. Ему нужно было убрать Шелепина из партийного аппарата.
Брежнев и Суслов, который весь разговор просидел молча, поднялись. Все вместе перешли в соседнюю комнату, где уже собрались члены политбюро. Брежнев сказал, что они с Сусловым рекомендуют перевести Шелепина в ВЦСПС. Членом политбюро он останется, чтобы поднять авторитет профсоюзов.
Двадцать шестого сентября шестьдесят седьмого года пленум ЦК освободил от обязанностей секретаря ЦК Александра Николаевича Шелепина. Членом политбюро он остался.
Представить Шелепина на пленум ВЦСПС приехал Михаил Андреевич Суслов.
Пррофсоюзы — огромное хозяйство. Шелепин считал необходимым сосредоточиться на охране труда и здоровья рабочих, требовал, чтобы его подчиненные по всей стране добивались от администрации, директоров предприятий улучшения условий работы и жизни рабочих. В ведении профсоюзов находилось огромное хозяйство — санатории, дома отдыхов, профилактории, туристические базы, пионерские лагеря, стадионы, клубы и дома культуры. В состав ВЦСПС входил Центральный совет по управлению курортами профсоюзов, Центральный совет по туризму, Центральный совет Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов.
Впрочем, в роли главы профсоюзов энергичный и популярный Шелепин тоже был неудобен Брежневу.
Леонид Замятин:
— Шелепин, как человек большой энергии, стал бывать на заводах, общаться с рабочими. Выдвинул программу социальной поддержки рабочего класса, занялся строительством санаториев для рабочих. Популярность его росла.
Говорят, что Шелепин вдохнул новую жизнь в безвластные профсоюзы. При нем профсоюзные комитеты почувствовали себя уверенно и на равных говорили с администрацией, не позволяя директорам нарушать права рабочих.
Николай Егорычев:
— Пришел Шелепин в профсоюзы, люди вздохнули свободно. Другой климат — можно прийти к человеку, он примет, выслушает, поможет… Но работать Шелепину уже было трудно. Когда его перевели в ВЦСПС, он на каждом шагу чувствовал, что его оттирают.
Владимир Семичастный:
— У него уже вообще не ладились отношения с Брежневым. Все предложения, которые он вносил, работая в ВЦСПС, либо мариновались, либо отклонялись. Шелепин оказывался в глупом положении перед своим активом. Он действовал энергично, но его идеи благополучно проваливались. Брежнев сбивал его авторитет и опускал до уровня обычного чиновника.
Брежнев по-прежнему воспринимал Шелепина как соперника. Тесные контакты с Шелепиным стали опасным делом.
У нового генерального директора ТАСС Леонида Замятина возникла идея построить дом отдыха для тассовцев с помощью профсоюзов. Встреча с Шелепиным едва не окончилась для Замятина печально. Его срочно вызвали в Барвиху к Брежневу.
Охранник сказал:
— Леонид Ильич гуляет возле озера.
Замятин пошел его искать. Леонид Ильич прогуливался с какими-то людьми. Увидев Замятина, отошел с ним в сторону, где их никто не слышал:
— Если бы я тебя не назначил на эту должность два месяца назад, то сегодня бы снял.
— Чем же я провинился? — спросил Замятин.
— Ты у Шелепина в ВЦСПС был?
— Да, — пояснил Замятин, — я хотел ускорить строительсво дома отдыха.
— Но ты с ним еще и обедал?
— Он меня пригласил, — признал Замятин.
— О политике говорили? Честно.
— Ни слова, — поклялся Замятин. — Только о социальных делах.
Генеральный секретарь сказал Леониду Митрофановичу прямым текстом:
— Всех идеологов, которые окружали Шелепина, мы отослали за рубеж или в другие места. Сейчас он ищет новых людей на идеологическом фронте, формирует новую команду. И тебя не случайно пригласил пообедать. Он, видишь, не бросил своих идей. Мне это не нравится. И мы с этим покончим. Может, я виноват, что не предупредил тебя, но я не мог предположить, что ты сразу поедешь к Шелепину… Тебе надо знать, каких друзей выбирать…
Александр Николаевич продолжал вести себя самостоятельно. Искусствовед Даль Орлов вспоминал, как главный режиссер театра «Современник» Олег Николаевич Ефремов к пятидесятилетию октябрьской революции поставил пьесу Михаила Филипповича Шатрова «Большевики». Цензура ее запретила. Министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева взяла на себя смелость разрешить спектакль. Полгода он шел без разрешения.
Когда, наконец, получили разрешение, главный редактор «Труда» Александр Михайлович Субботин позволил опубликовать положительную рецензию. Но чтобы подстраховаться, послал газетную полосу Шелепину в ВЦСПС. Шелепин прочитал и разрешил. Подпись члена политбюро была законом для цензуры.
Шелепин вспоминал, как накануне одного из пленумов ЦК он зашел к главе правительства Косыгину. Сказал, что как руководитель профсоюзов настаивает на принятии поправок к пятилетнему плану, предусматривающих повышение жизненного уровня людей. Изложил конкретные предложения ВЦСПС. Предупредил: если Косыгин этого не сделает, то Шелепин выступит сам.
Алексей Николаевич немедленно пересказал разговор Брежневу. Тот буквально через час пригласил к себе Шелепина.
Сразу спросил:
— Какие у тебя отношения с Косыгиным?
— Вы же знаете, что на заседаниях политбюро мы с ним по принципиальным вопросам остро спорим, — ответил Шелепин.
Это Брежнева вполне устраивало.
— Ты говорил Косыгину, что собираешься выступать на пленуме?
Шелепин подтвердил и объяснил, что именно он намерен сказать. Брежнев попросил его не выступать и твердо обещал учесть его предложения. Но ничего не сделал. Главное для него было — не пустить Шелепина на трибуну партийного пленума.
Александр Николаевич не делился своими неприятностями даже с близкими друзьями.
— Я приехал из Литвы, — рассказывал Харазов. — Зашел к нему на работу. Никаких разговоров в его кабинете не вели, понимали, что это бесследно не пройдет. Когда он отдыхал в Литве в Паланге, вот тогда погуляли и поговорили всласть. Но он никогда не рассказывал, что у них делалось в политбюро, хотя и я был на партийной работе.
Известный дипломат Борис Иосифович Поклад был старшим помощником первого заместителя министра иностранных дел Василия Васильевича Кузнецова. Однажды утром Покладу позвонил помощник Брежнева по международным делам Александр Михайлович Александров-Агентов. Он поинтересовался, отправлена ли уже в ЦК записка относительно зарубежной поездки Шелепина. Поклад ответил, что проект записки подготовлен и находится на столе у Кузнецова, исполнявшего в тот момент обязанности министра.
— Василий Васильевич, — доложил Поклад, — к сожалению, в данный момент уехал из министерства.
Александров попросил сообщить Кузнецову, что запиской интересуется Брежнев.
Сотрудники секретариата бросились искать Кузнецова. Звонили по всем телефонам, но он словно пропал. Минут через сорок вновь позвонил Александров. Узнав, что Кузнецова нет и связаться с ним не удалось, попросил прислать записку без подписи и.о. министра.
Дисциплинированный Поклад ответил, что без разрешения Кузнецова он не может послать записку, но приложит все силы, чтобы найти шефа. Александров недоуменно заметил:
— Но эту записку ждет Леонид Ильич!
Поклад оказался в безвыходном положении. Если он отправит записку, Кузнецов будет недоволен: как вы могли без моего ведома! Если не отправит, шеф будет еще больше недоволен: как вы могли не выполнить поручение Леонида Ильича!
Около часа дня раздался новый звонок Александрова, не скрывавшего своего раздражения. Он грозно заметил, что Леонид Ильич просто удивлен, как это до сих пор нет записки, которую он давно ждет?
Поклад не выдержал и отправил документ. Он понял, что записка позарез нужна к заседанию политбюро.
После заседания политбюро приехал, наконец, Кузнецов и предъявил претензии своему помощнику:
— Почему вы без моего разрешения отправили проект записки в ЦК, хотя знали, что я ее не подписал?
Борис Поклад объяснил, что держался до последнего и отослал записку, когда в ЦК уже лопнуло терпение.
«На следующий день утром, — вспоминал Поклад, — мне позвонил Александров и принялся благодарить. Он говорил, что я проявил понимание всей сложности ситуации и так далее.
Возникает вопрос: а в чем, собственно, эта самая сложность? Как потом стало известно, надо было отправить Шелепина за границу, чтобы за время его нахождения там освободить от занимаемых постов».
В семьдесят пятом году Шелепин во главе профсоюзной делегации поехал в Англию. Его плохо встретили — демонстрациями, протестами. Устроили ему настоящую обструкцию. Для англичан он оставался бывшим председателем КГБ, который отдавал приказы убивать противников советской власти за рубежом. Вспомнили историю убийства Степана Бандеры и приговор западногерманского суда, который назвал организатором убийства Шелепина.
Причем заранее было известно, что Шелепину в Лондон лучше бы не ездить. Руководство британских профсоюзов говорило советскому послу, что лучше было бы командировать кого-то другого. Но в Москве на эти предупреждения внимания не обратили.
Возле здания британских профсоюзов собралась протестующая толпа. Бывший сотрудник лондонского бюро АНП Владимир Добкин вспоминает, что пришлось Шелепина вывозить через черный ход, а посольского водителя, который вышел к лимузину, приняв, видимо, за Шелепина, закидали яйцами и пакетами с молоком.
На пресс-конференции председатель ВЦСПС Шелепин счел необходимым произнести ритуальные слова, предназначавшиеся не для английских, а для советских журналистов:
— Товарищи, я искренне счастлив, что работаю под руководством верного ленинца, одного из выдающихся деятелей коммунистического движения, неутомимого борца за мир во всем мире Леонида Ильича Брежнева…
Но все это уже не имело значения. Его судьба была решена. Неудачная поездка в Англию стала для Брежнева желанным поводом вывести Шелепина из политбюро. У них произошел очень резкий разговор.
Внешне очень сдержанный, Александр Николаевич был горячим человеком. И он просто взорвался:
— В таком случае я уйду.
И Брежнев с радостью воспользовался его эмоциональной реакцией. Он моментально согласился:
— Уходи.
Шелепин тут же написал заявление. Брежнев сразу обзвонил всех членов политбюро, и через несколько часов решение было принято.
Объявили об этом на пленуме ЦК шестнадцатого апреля семьдесят пятого года.
— Я ничего об этом не знал, — рассказывал мне Валерий Харазов. — На пленуме вдруг Брежнев зачитывает заявление Шелепина. Я был потрясен. Мне как кандидату в члены ЦК присылали протоколы заседаний политбюро. Там была и фотокопия его заявления. Оно было написано от руки. Я узнал его почерк.
Уход Шелепина из политбюро было сигналом для окончательной кадровой чистки.
«Мне стало ясно, что придется уходить на пенсию, вспоминал бывший секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Романов, много лет руководивший спортивным ведомством. — Попал в опалу не только я, многие бывшие комсомольские работники оказались в таком же положении. В семьдесят пятом году был вынужден подать заявление».
СМЕРТЬ МАШЕРОВА
Это произошло четвертого октября восьмидесятого года. На шоссе Москва-Брест черная правительственная «Чайка» врезалась в грузовик с картошкой. От удара машина загорелась.
Милиционеры вытащили из «Чайки» три тела. Двое были мертвы. У третьего вроде бы билось сердце. На другой машине повезли его в больницу. Но врачам оставалось только констатировать смерть.
В результате автомобильной катастрофы погибли кандидат в члены политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК компартии Белоруссии Петр Миронович Машеров, его водитель и охранник.
Смерть Машерова вызвала сначала глухие разговоры и перешептывания, а затем откровенные речи о том, что это была не авария. Машерова убили.
Для подозрений оснований было предостаточно.
Вроде бы даже сотрудники ГАИ поговаривали, что дело нечисто, кто-то это подстроил.
За две недели до автокатастрофы сменили председателя республиканского КГБ, затем начальника личной охраны Машерова, затем бронированный «ЗИЛ», положенный ему как кандидату в члены политбюро, отправили в ремонт.
Посты ГАИ не предупредили о поездке Машерова и поэтому не были приняты надлежащие меры безопасности.
И водитель грузовой машины, которая врезалась в «Чайку», накануне почему-то уже проехал тем же маршрутом. Тренировался?
Почему кто-то решил устранить Машерова?
Версий было множество.
Говорили о том, что он пал жертвой кремлевских интриг, подковерной борьбы, когда решалось, кому быть наследником Брежнева.
В наследники Брежнева прочили Федора Давыдовича Кулакова, члена политбюро и секретаря ЦК по сельскому хозяйству. Сравнительно молод, динамичен и целеустремлен. Но летом семьдесят восьмого года шестидесятилетний Кулаков внезапно умер. Объяснений в газетах не было. Были слухи.
Говорили, что Федор Кулаков чуть ли не покончил с собой после того, как Брежневу стал известен его откровенный разговор с Машеровым в Пицунде. Кулаков будто бы сказал о кризисе в экономике страны и о том, что генсек стар и не способен вести дела. Будто бы и Машеров после той встречи в Пицунде говорил, что ему трудно работать в политбюро и ждал неприятностей.
После смерти Кулакова секретарем ЦК назначили Горбачева — это был его первый шаг к власти. А наиболее вероятным сменщиком стали вроде бы считать Машерова. Брежнев будто бы даже решил поставить Машерова во главе правительства — вместо Косыгина. Тогда в восемьдесят втором году, после смерти Брежнева, именно Машеров стал бы генеральным секретарем.
Милиционеры вытащили из «Чайки» три тела. Двое были мертвы. У третьего вроде бы билось сердце. На другой машине повезли его в больницу. Но врачам оставалось только констатировать смерть.
В результате автомобильной катастрофы погибли кандидат в члены политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК компартии Белоруссии Петр Миронович Машеров, его водитель и охранник.
Смерть Машерова вызвала сначала глухие разговоры и перешептывания, а затем откровенные речи о том, что это была не авария. Машерова убили.
Для подозрений оснований было предостаточно.
Вроде бы даже сотрудники ГАИ поговаривали, что дело нечисто, кто-то это подстроил.
За две недели до автокатастрофы сменили председателя республиканского КГБ, затем начальника личной охраны Машерова, затем бронированный «ЗИЛ», положенный ему как кандидату в члены политбюро, отправили в ремонт.
Посты ГАИ не предупредили о поездке Машерова и поэтому не были приняты надлежащие меры безопасности.
И водитель грузовой машины, которая врезалась в «Чайку», накануне почему-то уже проехал тем же маршрутом. Тренировался?
Почему кто-то решил устранить Машерова?
Версий было множество.
Говорили о том, что он пал жертвой кремлевских интриг, подковерной борьбы, когда решалось, кому быть наследником Брежнева.
В наследники Брежнева прочили Федора Давыдовича Кулакова, члена политбюро и секретаря ЦК по сельскому хозяйству. Сравнительно молод, динамичен и целеустремлен. Но летом семьдесят восьмого года шестидесятилетний Кулаков внезапно умер. Объяснений в газетах не было. Были слухи.
Говорили, что Федор Кулаков чуть ли не покончил с собой после того, как Брежневу стал известен его откровенный разговор с Машеровым в Пицунде. Кулаков будто бы сказал о кризисе в экономике страны и о том, что генсек стар и не способен вести дела. Будто бы и Машеров после той встречи в Пицунде говорил, что ему трудно работать в политбюро и ждал неприятностей.
После смерти Кулакова секретарем ЦК назначили Горбачева — это был его первый шаг к власти. А наиболее вероятным сменщиком стали вроде бы считать Машерова. Брежнев будто бы даже решил поставить Машерова во главе правительства — вместо Косыгина. Тогда в восемьдесят втором году, после смерти Брежнева, именно Машеров стал бы генеральным секретарем.