Моэрс Вальтер. Город Мечтающих Книг.

   – Но я не могу. Я же учился писать правой.
   – Научишься заново.
   – А это обязательно?
   – Если ты творишь не той рукой, у тебя никогда ничего не получится. Все равно что работать ногами.
   Я застонал. Хорошенькое начало. Значит, придется научиться писать, чтобы научиться писать.
   Отпустив мои руки, Гомунколосс принялся расхаживать вокруг стола.
   – Писать может каждый, – сказал он. – Одни пишут чуть лучше других – таких называют писателями. Кое-кто сочиняет лучше писателей. Их называют творцами. Но есть еще творцы, которые писать умеют лучше других творцов. Для них пока не нашли имени. Это те, кому доступен Орм.
   О нет! Только не это! Снова Орм! Уж слишком упорно он меня преследовал. Подстерег в самых отдаленных уголках, даже за много километров под землей в библиотеке живых книг.
    – Творческая плотность Орма неизмерима. Это неиссякаемый источник вдохновения – если знать, как к нему припасть.
   Тень-Король говорил про Орм так, будто это место, которое сам он, разумеется, навещает регулярно.
   – Но даже если однажды тебе посчастливится припасть к нему, ты будешь там чужим, если не овладеешь Звездным алфавитом.
   – Звездным алфавитом? Это разновидность письма?
   – И да, и нет. Это алфавит, но это еще и ритм. Музыка. Ощущение.
   – А еще неопределеннее нельзя? – застонал я. – Может, это еще и пирог, и кузнечные мехи?
   Мое замечание Гомунколосс пропустил мимо ушей.- Некоторые писатели достигают Орма. Это уже большая привилегия. Но лишь немногие среди них владеют Звездным алфавитом. Они – избранные. Если ты владеешь им, то, когда доберешься к Орму, сможешь зачерпнуть из всех творческих сил вселенной. Узнать такое, что тебе не привиделось бы и во сне.
   – И конечно, ты этим Звездным алфавитом владеешь?
   – Конечно.
   Хозяин замка поглядел на меня как на полоумного. И как я мог хотя бы на мгновение в этом усомниться!
   – Ты меня научишь? – смело спросил я.
   – Нет.
   – Почему?
   – Потому что такое нельзя передать. Я не могу научить тебя даже тому, как добраться до Орма. Или тебе это удастся, или нет. Одним это удается лишь однажды. Другим раз за разом, но они не владеют алфавитом. А третьи без труда достигают Орма и благодаря алфавиту говорят друг с другом. Таких совсем немного.
   – А имена ты мог бы назвать?
   – Гм… Аиганн Гольго фон Фентвег достигал Орма. И при том довольно часто, но не владел Звездным алфавитом. Иначе ни за что не стал бы под старость государственным служащим. – Го-мунколосс рассмеялся.
   Я тоже невольно улыбнулся. Этот факт в биографии Фентвега действительно вызывал недоумение.
   – И Берс Норберт тоже там побывал, такую питейную песню можно написать, лишь усвоив Звездный алфавит.
   Гомунколосс потер бумажный лоб.
   – Пэрла да Ган, разумеется! Он ежедневно купался в Орме, а алфавит был у него в крови, с рождения. Он так им пропитался, что от него умер!
   – А как ты выучил алфавит? – спросил я. Гомунколосс уставился в потолок библиотеки.
   – Я тогда был совсем мал, не знал даже замонийского языка, – негромко объяснил он. – Я не. умел еще ни читать, ни писать, ни говорить. Однажды ночью я лежал в колыбели и с восхищением глядел в чистое небо. И внезапно я увидел меж звезд тонкие нити света, которые складывались в прекрасные письме-на. Знаки появлялись один за другим, пока не заполнили все небо. Я смеялся и гугукал, потому что был лишь ребенком, и потому что знаки так красиво мерцали и от них лилась такая славная музыка. Тогда я в первый и последний раз видел Звездный алфавит, но такое не забывается.
   Видимо, Гомунколосс говорил серьезно, настолько серьезно, что чуть поколебал мой скептицизм. Возможно, парой каверзных вопросов я сумею его подловить.
   – Значит, ты веришь, что на других планетах существуют… Как ты их назвал… Творческие силы? Ты говоришь про инопланетных писателей?
   – Я не верю. Я знаю.
   – Ну да, конечно, ты же все знаешь.
   – Писатели есть на мириадах планет. У тебя воображения не хватит представить себе, как они выглядят. Я знаю одного с другой планеты – кстати, она не так уж далеко от нашей Солнечной системы – и он – микроскопически маленькая рыбка-рыбешка. Он живет в темном море у кратера подводного вулкана, из которого постоянно вырывается в воду лава. Эта рыбка пишет захватывающе прекрасные лавастихи.
   – На чем же она их пишет? Гомункулосс поглядел на меня с сожалением.
   – Не можешь представить себе, что во вселенной есть еще пара способов сохранять мысли, помимо карябанья гусиным пером по бумаге?
   – Да уж!
   – Я знаком с одним живым песчаным смерчем на Марсе, который свои мысли шлифует в камне, когда проносится по поверхности этой планеты. Весь Марс покрыт литературой песчаных смерчей.
   Я улыбнулся, и Гомунколосс улыбнулся мне в ответ.
   – Знаю, ты не веришь ни одному моему слову. Могу только надеяться, что однажды Орм наставит тебя на путь истинный, ведь иначе ты останешься жалким узником собственной ограниченной фантазии и свои дни скорее всего закончишь автором поздравительных стишков в какой-нибудь книгородской типографии. Живые книгизашелестели страницами, что прозвучало как аплодисменты. Мне только показалось, или в их писке действительно слышалась издевка? Будем надеяться, что такое невозможно.
   – Но хватит теории, – продолжал Гомунколосс. -Перейдем к практике. Ночевать ты будешь в этом помещении.
   – Здесь? С живыми книгами!Почему?
   – В наказание. Ты хотел сожрать одну из них.
   – Но я едва не умер от голода и жажды! Потому что ты бросил меня одного.
   – Это не повод поедать моих подданных. Даже мысленно! Ты научишься мирно с ними сосуществовать. Ты останешься здесь, я принесу тебе бумагу и карандаши, а потом ты начнешь учиться писать левой рукой.
   Я застонал.
   – И что мне писать?
   – Совершенно безразлично, – отозвался Гомунколосс. – Все равно это будет нечитабельно.
 

Теоряй и практика

   Что касается письма левой рукой, я продвигался семимильными шагами. Держать в ней перо оказалось для меня совершенно естественным, а я десятилетиями это подавлял. Теперь слова лились на бумагу прямо из головы, не запинаясь и спотыкаясь, как часто случалось раньше. Я понял, что писчая рука для писателя все равно что фехтовальная у фехтовальщика или ударная у боксера. Правильной рукой я и правда писал лучше, ритм мыслей совпал с движениями тела, необходимыми, чтобы перенести их на бумагу. Когда пишешь, бывают мгновения, когда тебя подхватывает поток, у которого ничто не должно стоять на пути,' а получается так, лишь когда пользуешься верной рукой.Уроки Тень-Короля не имели отношения к обычным вещам, какие усваиваешь при классическом литературном образовании (а их я уже получил от Данцелота), нет, их основой был крайне нетрадиционный, можно даже сказать, несерьезный материал, которым владел и который преподать, вероятно, мог только он.
   – Сегодня я расскажу тебе кое-что про газовую лирику, – говорил, например, Гомунколосс, а потом часами разглагольствовал о поэтах с некой отдаленной планеты, которые состоят из светящегося газа, и про их сложную технику крайне мимолетных газовых стихов. По его собственным словам, он постоянно переговаривался со всеми творцами, в том числе и с ныне уже покойными, во всех точках вселенной и посредством Орма дискутировал о темах и построении сюжета.
   Разумеется, это была полная чушь, но он нес ее так талантливо и правдоподобно, что я мог лишь восхищаться его неистощимой фантазией. Такова была странная смесь скромности и мании величия, неортодоксальная манера преподавания, которой он старался передать мне свои огромные знания и мастерство: просто утверждая, что подглядел их у кого-то другого. А ведь на самом деле он сам владел всем этим и не уставал день за днем, урок за уроком выдумывать новые нелепицы, лишь бы воспламенить мое воображение.
   Этот учебный материал без стройной системы и серьезной основы исключительно способствовал тому, чтобы подтолкнуть мою мысль и развить письмо. И тем он напоминал мне тривиальную литературу моей юности – она бередит мысль, которая не обрывается, когда закрываешь дочитанную книгу. У Плачущих теней было емкое слово для подобной беспечной и взбалмошной теории литературы – теоряй.
   Но невзирая на разработанную левую руку, на расширившийся словарный запас и необычные методы с помощью, которых Гомунколосс натаскивал мое воображение… – невзирая на все это я не создал ничего сколько-нибудь значительного. Писал-то я постоянно, безупречно с точки зрения грамматики и стиля, но настолько бессодержательно, что, перечитав, сразу бросал в камин. Разве это не напрасный труд? Может, я все же отношусь к тем, кому никогда не подняться над посредственностью? Однаж-ды я настолько отчаялся, что поделился своими мрачными мыслями с Гомунколоссом.
   Он задумался, и по его лицу я понял, что решение, которое он явно взвешивал, далось ему нелегко.
   – Пришло время перейти к практической части твоего образования, – твердо сказал он наконец. – Принудить Орм невозможно, но тот, кто хочет что-то писать, должен что-то пережить. По части последнего, в Тенерохе шансов на это больше, чем в любом другом здании Замонии.
   – Это я уже заметил.
   – Да что ты знаешь! Ничего!
   – А я думал, что обошел весь замок.
   – Ха! – хмыкнул Гомунколосс. – А ты никогда не задумывался, что на самом деле представляет собой замок Тенерох?
   – Конечно. Постоянно ломаю голову.
   – И к какому выводу ты пришел? Я пожал плечами.
   – Это здание? – спросил Гомунколосс. – Ловушка? Машина? Живое существо? Как насчет того, чтобы вместе узнать?
   – Согласен.
   – Это небезопасно. Но, полагаю, могу гарантировать, что тогда у тебя будет первая большая история, которую ты сможешь перенести на бумагу новой пишущей рукой и новым словарным запасом.
   – Тогда в путь!
   – Повторяю, приключение может стать опасным. Очень опасным.
   – Да что может случиться? У меня же в телохранителях сам Тень-Король!
   – В катакомбах живут существа поопаснее Тень-Короля.
   – И в Тенерохе тоже?
   – Пожалуй, да. В той части замка, куда мы идем.
   – Гм… ну надо же. И куда же мы пойдем?
   – В подвал.
   – В замке есть подвал?
   – Конечно, – отозвался Гомунколосс. – В любом страшном замке есть подвал.
 

В подвале

   Не знаю, как долго мы спускались по лестнице в подвал замка Тенерох, но уж точно не один час. Про «лестницу» я сказал для простоты: в забытом словарном запасе Плачущих теней для проделанного нами пути имелось другое название «Шахтощеле-спуск», иными словами «все, что ведет глубоко под землю».
   Сперва мы сбежали по вырубленным в скале ступеням, потом настал черед кованых железных скоб, покрытых светящейся ржавчиной (вероятно, еще одно произведение ржавых гномов). Иногда приходилось даже спускаться по канату или сползать по трубам. Наконец мы очутились в сталактитовой пещере. Трудно было поверить, что и она тоже часть замка Тенерох, о чем я и сказал моему провожатому.
   – Раз пещеры находятся под замком, значит, это подвалы, – сварливо возразил Гомунколосс.
   При себе у него был факел с медузосветом, который лишь скудно озарял просторный грот. Здесь было холодно и влажно, пахло плесенью и дохлой рыбой, и довольно скоро я затосковал по хорошо отапливаемым залам наверху.
   Подняв повыше факел, Гомунколосс двинулся вперед. Повсюду как грибы из земли вырастали янтарные кристаллы. И нигде никаких признаков цивилизации, ничего, над чем потрудились бы умелые руки, никаких окаменелых книг, ни единого нацарапанного или вырубленного символа. Я снова оказался в той части катакомб, куда лишь изредка и случайно забредало мыслящее существо.
   – Ты, конечно, слышал про исполинские книги? – продолжал, быстро шагая впереди, Гомунколосс. – Книги высотой с ворота сарая, такие тяжелые, что унести их не смог бы десяток охотников.
   – Да. В книге Дождесвета что-то об этом говорилось. Бабушкины сказки, и сочиняют их сами охотники. Наверное, нарочнораспускают слухи, лишь бы нагнать на людей страху, чтобы они в катакомбы не совались. Ведь там, где есть исполинские книги, должны быть и исполины.
   – Легенды о великанах в катакомбах существовали, когда охотников еще не было и в помине. Их называли многовысокими, гунолюдьми или шоготами. Считается, что они были первыми обитателями этого подземного мира. Давно вымершая раса. Слишком крупная для нашего тесного мирка.
   – Гигантский череп, в котором жил Хоггно, вполне мог принадлежать какому-нибудь великану.
   – Это был череп зверя. Очень большого зверя, но не великана.
   Гомунколосс спустился в шахту, и я полез следом. Шахта привела в большую темную пещеру, где факел отбрасывал лишь маленькое пятно света на пол. Пол был гладким и ровным, возможно, даже отполированным. На меня повеяло запахом антикварных книг, таким сильным, что я словно почувствовал их вкус.
   – Где мы? – спросил я. – Тут где-то есть книги?
   – Осторожно! – сказал Гомунколосс. – Тому, что я делаю теперь, я научился у книжнецов, когда тайком за ними подглядывал.
   – Ты подглядывал за книжнецами? Значит, ты со всеми так поступаешь? А как же неприкосновенность частной жизни?
   Гомунколосс усмехнулся.
   – Как-то я подбросил на порог Кожаного грота письмо Дан-целота ко мне. Так они привели меня в свою Палату чудес. Я знаю пути, которые больше никому не известны.
   – Это ты принес письмо Данцелота книжнецам?
   – Кто же еще? Сдается, ты его читал? Я кивнул.
   – Похоже, ты так поступаешь со всеми чужими письмами, какие попадают тебе в руки. А как же неприкосновенность частной жизни?
   Я было пристыженно понурился, но тут же снова вскинул голову, так как Гомунколосс вдруг подбросил факел в черноту.
   В синем свете кувыркающегося факела я увидел, что потолок пещеры невероятно высокий, метров тридцать по меньшей мере. И что по стенам до самого потолка тянутся книжные полки. Содной стороны, в этом не было ничего неожиданного: в катакомбах я видел шкафы и повыше. Однако поражало то, что книги на полках были высотой с ворота сарая.
   Ловко поймав факел, Гомунколосс тут же опять его подбросил.
   Гигантские книги, стоявшие длинными рядами корешок к корешку, пробудили во мне странное чувство превыше всякого уважения. Для такого состояния у Плачущих теней было выражение «Благореспа», означавшее уважение, граничащее со страхом. В таком состоянии трудно подавить в себе порыв пасть ниц и молить о пощаде.
   Гомунколосс снова поймал факел.
   – Тут есть книги размером с дом, – сказал он.
   – Но конечно, хозяева этих мест давным-давно вымерли, да? – простонал я.
   – Да, давным-давно, – согласился Гомунколосс.
   Я вздохнул с облегчением: передо мной лишь артефакты вымершей расы гигантов.
   – За исключением одного.
   – На такой глубине есть что-то живое? – испугался я.
   – Да. К сожалению.
   – И что же?
   – Трудно сказать. Нечто очень большое. Чудище.
   – В твоем подвале живет чудище?
   – В любом подвале живет чудище.
   – Значит, великан и чудище разом? – У меня подкосились ноги.
   – Да. Я не знаю, как еще его описать. Оно не только ужасных размеров. Дело обстоит много хуже: я подозреваю, что это каннибал.
   Чудище, великан и каннибал. Час от часу не легче. Надеюсь, Гомунколосс просто хочет распалить мое воображение.
   – А теперь скажу тебе еще кое-что, но ты, скорее всего, не поверишь, – продолжал Гомунколосс, точно прочел мои мысли. – Этот великан – ученый. Или что-то вроде алхимика. Он читает. Читает все эти исполинские книги, которые ты тут видишь. Он проводит эксперименты в гигантской лаборатории неподалеку отсюда. Трупы своих предков он складировал в гиганте-кой ледяной пещере. Думаю, он потому прожил так долго, что поедал их одного за другим. Их мертвая плоть поддерживает его жизнь.
   М-да, как раз такие истории рассказывают в детстве друзьям, когда спускаются с ними в подвал. Наверное, Тень-Король хочет сделать из меня автора в жанре ужасов.
   – И хочешь скажу, что я еще думаю? – спросил Гомунколосс.
   – Жду не дождусь.
   Заговорщицки ко мне наклонившись, Гомунколосс понизил голос до хриплого шепота:
   – Я думаю, что этот великан не в себе! Больной на голову! – Он покрутил пальцем у виска. – Хотя головы-то у него нет.
   – Нет головы?
   – Никакой. Во всяком случае того, что мы бы так назвали. И рта у него, по сути, нет, но однажды я видел, как он пожирает труп. И поверь мне, это самое неаппетитное, что я когда-либо…
   – Да перестань же! – воскликнул я. – Тебе меня не напугать. Скажи наконец что мы тут ищем?
   – Я же тебе объяснил. Мы хотим разгадать тайну замка Тене-рох. Последнюю загадку катакомб.
   – Никакого чудища тут нет. Ты просто хочешь меня испытать.
   – Ну, если ты такой бесстрашный, иди впереди.
   – Вот и пойду.
   – Вот и пойди.
   Пройдя мимо Тень-Короля, я сделал несколько нерешительных шагов в темноту.
   – Ты, наверное, тоже не в себе, раз без нужды лезешь во владения опасного чудища, – сказал я.
   – Я-то ничего такого не делаю, – отозвался Гомунколосс. – Это ты туда лезешь.
   – Ты о чем? – переспросил я и обернулся. Но он уже исчез. Только факел с медузосветом лежал на полу.
 

Динозаврий пот

   Мне это напомнило глупые детские игры. В Драконгоре мы заводили малышей в жуткие темные пещеры, а после убегали. Нам казалось ужасно смешным оставлять их, беспомощно плачущих, искать дорогу назад, пока мы сами надрывали животики от смеха в укромном месте. Мне тогда было' лет тридцать-сорок – совсем мальчишка. Вот и у Тень- Короля такие же детские шуточки.
   – Гомунколосс! – позвал я. – Хватит дурачиться! Никакого ответа.
   Я подобрал факел.
   – Гомунколосс! – окликнул я снова.
   – Колосс… лосе… лосе… осе… осе… – ответило эхо.
   Разумеется, шутник притаился где-то в темноте. А вот не доставлю ему удовольствия, ничем не покажу ни страха, ни слабости! Повыше подняв факел, я просто двинулся дальше по гигантской библиотеке. Пусть себе крадется следом, если уж ему это так нравится.
   Голубой свет факела придавал исполинским книгам что-то театральное – ни дать ни взять кулиса к пьесе-сказке про злого великана. Судя по запаху, им тысячи лет. Странно, что они еще не рассыпались в пыль. Вероятно, создавший их народ знал особый способ консервировать бумагу. Если вообще страницы этих книг из бумаги, а не из металла или шкуры какого-нибудь древнего зверя. Вокруг я видел лишь основательные, зачастую шелушащиеся корешки, украшенные маленькими бугорками – может, это тоже разновидность письма? Но если так, о чем рассказывают эти истории? Или это научные труды, сумасбродная алхимия великанов? Понадобилась бы дюжина крепких молодцов, чтобы снять с полки хотя бы одну книгу и проверить.
   На нижней полке одного шкафа лежал металлический прибор, который я принял за циркуль, правда, был он с тремя остриями и размером вдове больше меня. Изготовлен он был из серебра, кото-рое почти совершенно почернело, а болт и острия – из латуни. На металле я увидел гравировку неведомыми символами. Может, это единицы длины? И какими же мерами считает великан? Такой археологической находкой я произвел бы сенсацию в Книгороде, но понадобилась бы подвода, чтобы вообще сдвинуть циркуль с места.
   Выходит, некогда здесь действительно были владения великанов, библиотека гигантского народа. Понемногу до меня стало доходить, что задумал Гомунколосс. Он оставил меня здесь одного, чтобы разжечь мою фантазию удивительными впечатлениями. Наверное, когда вернемся в Тенерох, он предложит мне написать историю про великанов. Тот, кто хочет писать большие вещи, должен собрать большие впечатления. И что это будет за материал! Не легенда, не сказка, не вымысел, а истинная история о погибшей цивилизации титанов, которую я разовью на основе этих артефактов. Может, мне все-таки удастся сдвинуть с полки хотя бы одну гигантскую книгу и ее полистать.
   Теперь я уже утратил всякий страх, напротив, меня одолело жгучее любопытство. Держась как можно ближе к полке, я высматривал все новые мелочи. Вот лежит золотая игла, длиной с копье. Стопка пересохших шкур, судя по размеру, слоновьих, каждая, похоже, исписана нечитаемыми значками размером с дверь. Кристалл размером с ледниковый валун – наверное, пресс-папье.
   Как видится мир с высоты великанского роста? Если бы я встретил одного из великанов древности, он растоптал бы меня как букашку, даже не заметив.
   Великолепная идея привести меня сюда! Я мысленно поблагодарил Гомунколосса. Пусть себе хихикает в темноте как школьник, если это разгоняет скуку его унылой жизни.
   Наконец меня обуяли задор и желание доказать Гомунколоссу свое бесстрашие. Мне захотелось забраться в шкаф и попытаться столкнуть какую-нибудь книгу. С небольшой брошюрой это получится.
   Я забрался на первую полку и пошел вдоль книг, как генерал вдоль строя офицеров, выбирая брошюру потоньше. Я нашел одну, которая была не толще меня, и выше всего лишь на голову. По сравнению с соседями – тощая кроха. С этой я справ-люсь. Положив факел, я пролез к задней стенке полки и начал толкать.
   У меня тут же закружилась голова, слишком там было темно и пахло плесенью. Самое место притаиться лорнетному ухощипу! От таких неприятных мыслей я тут же удвоил усилия и почти без труда вытолкнул книгу вперед, а после спихнул с края полки. С громким грохотом она рухнула на пол, и эхо удара еще долго перекатывалось по библиотеке.
   Удалось! Отряхнув с плаща пыль, я огляделся. Но Гомунко-лосс, упрямый как осел, не показывался. Наверное, сидит себе где-то в темноте и удивляется моей удали. Я сполз с полки, чтобы рассмотреть книгу поближе.
   С любопытством я поднял обложку, которая открылась со скрипом, как крышка старого гроба. Страницы были толщиной с мой большой палец и из серого, кожистого материала, который лишь условно можно назвать бумагой. Они были покрыты ровными рядами, маленьких бугорков-пирамидок, какие украшали большинство корешков в этой библиотеке. Вероятно, это письменность великанов. Но она решительно ничего не говорила мне о содержании книги.
   Тем не менее я собой гордился. Несомненно, я – один из очень немногих, кто когда-либо листал великанскую книгу. Я – пионер титанических исследований!
   Тут я навострил уши, так как мне показалось, будто я услышал какой-то шум. Это я дрожу от любопытства или пол вибрирует? Й на самом деле пол вибрировал, а заодно и книга. Все сильнее, сильнее…
   Теперь мне стало не по себе, и я боязливо поискал глазами Гомунколосса. Что если это землетрясение? Или извержение подземного вулкана? Что если сейчас прямо на меня несется огромная лавина?
   Грохот становился все более пугающим, вот уже поднялась толстыми снежинками и затанцевала пыль на полках. Я ощущал дуновение ветра, слышал ноты флейт и свистелок, точно из темноты туннеля приближался огромный духовой оркестр. Раздавались то низкое, протяжное гудение, то высокие взволнованные трели.А потом в круг голубого света от моего факела вышел… великан.
   На первый взгляд, он действительно походил на громадный морской вал, серый, сужающийся кверху, раз в двадцать больше меня. Но потом я понял, что на меня надвигается стена живой плоти, от которой к тому же адски воняет. Странно, но что-то в его силуэте напомнило мне родину, Драконгор.
   Все его тело было покрыто похожими на хоботки наростами, одни из которых вяло свисали вниз, другие нервно хлестали воздух. Между хоботками располагались огромные, как окна мембраны, фильтры. Этих пористых фильтров из студенистой серой плоти, было, наверное, сотни, которые то расправлялись, то снова стягивались – точно органы дыхания. Глаз я никаких не нашел, руки и ноги также отсутствовали. И передвигался этот гигантский сгусток жизни как будто ползком.
   Он остановился. Хоботки расправились, во все стороны потянули воздух, мембраны равномерно задвигались. Я спросил себя, почему он не направился прямехонько ко мне или к факелу, единственному источнику света в помещении. Не мог же он меня не увидеть!
   А потом вдруг понял: ну, конечно же! Великан слеп. Как у многих обитателей катакомб, у него не было глаз, и ориентировался он по осязанию, обонянию и слуху. Для того хоботки и мембраны! У него есть сотня носов, но нет ни одного глаза. Его встревожил шум упавшей книги, но пока я для него вообще не существую, поскольку не издаю ни звука.
   Но зачем тогда ему целая библиотека? На что слепому книги? Может, он все-таки способен видеть, скажем, странными мембранами или единственным глазом, спрятанным где-то под хоботками? Не убежать ли мне, бросившись в противоположную сторону? Но если он действительно слеп, то это не такая уж хорошая идея, ведь великан меня тогда услышит: мои шаги, шелест развевающегося плаща, хриплое дыхание – простая неизбежность.
   Выходит, лучше замереть на месте? Не издавать ни звука, задержать дыхание, переждать, пока он не уйдет? Мне это показалось самым разумным. Наверное, он остановился лишь для того, чтобы тут же развернуться и уйти. Да, стоять на месте и не шеве-литься – это самое лучшее. Разве не так полагается поступать, столкнувшись с любой крупной и опасной тварью?