Страница:
Один букваримик набрался храбрости и подпалил Черного Человека факелом. И ужасно ревя, великан стал бродил по городу и собой поджигал один дом за другим, одну улицу за другой – пока сам не превратился в гору серого пепла. Так возник первый большой книгородский пожар.
Но что за разочарование! Домик, похоже, самый маленький изо всех, какие я только видел в Книгороде, – скорее хижина ведьмы или летний сарайчик, чем серьезный антикварный магазин. К тому же зажат между черными руинами, в которых обитали, наверное, лишь летучие мыши. Единственно примечательным в нем было то, что после стольких веков он еще стоял. А ведь пригнули к земле домик по адресу переулок Черного Человека, 333 столетия: балки словно бы сами тут выросли, а не были обработаны инструментом, – явный признак ранней архитектуры Книгорода. Вкривь и вкось вились в стене сучья, дерево было угольно-черным и будто окаменевшим. Камни между балками фахтверка, на первый взгляд, сложены без строительного раствора: искусство, которым сегодня уже не владеют. Гранит и мрамор, крошечная галька и застывшая лава, железная руда, даже полудрагоценные камни: топазы и опалы, кварц и полевой шпат, – все так умело обработано, так искусно отшлифовано и изысканно подобрано, что каждый камешек сидит на своем месте и подпирает соседей. За минувшие годы строительный раствор давно раскрошился бы и здание рухнуло, но древнее мастерство одержало победу над возрастом. Устыдившись опрометчивости своего суждения, я присмотрелся внимательнее. Этот дом был истинным произведением искусства, трехмерной мозаикой, • продуманной вплоть до микроскопического уровня. Я обнаружил, что между маленькими камешками лежали еще меньшие, а между ними – совсем крошечные, размером с рисовое зернышко – все тщательно подобраны, чтобы продержаться века. В глубоком почтении склонил я мою глупую голову. Так создается вечное искусство, думал я. Так нужно уметь писать.
– Да. Что этот дом истинная драгоценность, с первого взгляда не поймешь, – произнес низкий голос.
Вздрогнув, я оторвался от созерцания.В проеме беззвучно открывшейся двери стоял, прислонясь к косяку, червякул. Я уже видел в Книгороде несколько представителей этого народа, но ни разу столь внушительного. Зрелище было поистине гротескным: туловище червя с четырнадцатью тоненькими ручками переходило в голову, которая росла прямо из плеч и заканчивалась акульей пастью. Общую странность об-лика лишь усугубляло то, что данную голову украшала шляпа пасечника.
– Честно говоря, нет, – несколько ошарашенно отозвался я и поискал визитную карточку. – Ваш адрес мне дал Клавдио Гар-феншток…
– А, старик Клавдио! Вы пришли ради древних книг.
– И опять нет. У меня есть рукопись, которая… -Вам нужна экспертиза?
– Вот именно.
– Великолепно! Желанное развлечение! А я-то уже собирался почистить ульи – исключительно со скуки. Но входите же, входите.
Фистомефель Смайк отодвинулся, и я, вежливо поклонившись, переступил порог.
– Хильдегунст Мифорез.
– Очень рад. Вы из Драконгора, не так ли? Я большой поклонник драконгорской литературы! Прошу, пройдемте в лабораторию.
Червякул заковылял вперед, и я последовал за ним по короткому темному коридору.
– Пусть шляпа вас не обманывает, – словоохотливо продолжал он. – Никакой я не пчеловод. Просто хобби. Когда пчелы уже не годятся для производства меда, их жарят и подмешивают в деликатесы. По-вашему, это бессердечно?
– Нет, – отозвался я и провел языком по небу, где еще осталось легкое воспаление.
– Столько шума из-за единственной склянки меда – в общем-то курам на смех. Шляпу я ношу потому, что считаю ее стильной. – Смайк гортанно хохотнул.
Коридор закончился у занавеса из свинцовых литер, нанизанных на тонкие плетеные шнуры. Раздвинув его массивным телом, Смайк прошел вперед, и я двинулся следом.
В третий раз за сегодняшний день я попал в иной мир. Первым был пыльный и плесневелый букинистический магазин ужаски, вторым – жутковатое историческое сердце Книгорода,а теперь меня впустили в святилище букв, помещение, которое было целиком посвящено процессу письма и его изучению. Оно было шестиугольным, с высоким, сходящимся под острым углом потолком. Огромное окно закрывала тяжелая бархатная портьера. По остальным пяти стенам тянулись стеллажи и полки, на которых громоздились стопы бумаги всевозможных цветов и форматов. Склянки с реактивами, пузырьки, сосуды со всяческими жидкостями и порошками. Сотни гусиных перьев стояли на аккуратных деревянных подставках, стальные перья разложены в перламутровых шкатулках. Пузырьки с чернилами всех мыслимых оттенков: черные, голубые, красные, зеленые, фиолетовые, желтые, коричневые, даже золотые и серебряные. Сургуч, печатки, штемпельные подушечки, лупы различных размеров, микроскопы и химические приборы, каких я никогда прежде не видел. И все залито танцующим, теплым светом свечей, тут и там мигающих на полках.
– Моя буквенная лаборатория, – не без гордости объяснил Смайк. – Я изучаю слова.
Более всего сбивали с толку размеры помещения. Снаружи домик казался совсем крохотным и хлипким, и я никак не мог понять, как в нем поместилась такая обширная лаборатория. Мое почтение к искусству древних строителей Книгорода все возрастало, и я пытался запомнить как можно больше деталей этого удивительного места.
Повсюду шрифты. На окне бархатная портьера с узором из букв замонийского алфавита, по стенам между стеллажами – таблицы окулистов с различными шрифтами, грамоты в рамках, исписанные грифельные доски, крохотные бумажки для заметок, пришпиленные к стене булавками. Посреди помещения высилась исполинская конторка, заваленная рукописями и лупами, заставленная чернильницами. Вокруг на маленьких столиках лежали литеры всех размеров, вырезанные из дерева или отлитые из свинца. Рядами стояли бутылочки с типографской краской, каждая со своим ярлычком и надписью о годе и составе – точь-в-точь дорогое вино. С потолка свисали шнуры узелкового письма и покачивались гипсовые таблички с иероглифами. Тут и там громоздились странные механизмы, чье назначение было для меня полнейшейзагадкой. Пол был выложен серыми мраморными плитами, на них искусно выгравированы различные алфавиты: древнезамонийс-кий, пранаттиффтоффский, готический ужасок, друидические руны и так далее.
В центре виднелся в полу большой, сейчас закрытый люк. Неужели в лабиринт? В углу стоял небольшой ящичек с фолиантами – это были единственные книги, которые я здесь увидел. Не слишком богато для букинистического магазина. Может, библиотека где-то в пристройке?
– Есть еще кухонька и спальня, но большую часть времени я провожу здесь, – сказал Смайк, будто прочел мои мысли.
Никакой библиотеки? Но где же тогда его книги?
Только тут я заметил полку с лейденскими человечками [7]. Шесть маленьких искусственных существ буянили в банках и стучали в стекло.
– На лейденских человечках я изучаю звуковые характеристики текста, – объяснил Смайк. – Читаю им вслух стихи и прозу. Разумеется, они не понимают ни слова, но очень чувствительны к мелодике и интонации: от плохой лирики скрючиваются, как от боли, от хорошей – поют и танцуют. Печальный текст они распознают по тону и начинают плакать.
Мы остановились перед диковинным механизмом, – деревянным шаром, похожим на глобус, но без карты суши, зато с вырезанными на поверхности буквами замонийского алфавита. По всей видимости, механизм приводился в действие педалью.
– Романописная машина, – рассмеялся Смайк. – Очень древний прибор. Когда-то считали, будто он действительно способен механически создавать литературные произведения. Прекрасный образчик идиотизма букваримиков. Шар заполнен свинцовыми слогами, и если потянуть за рычаг, они вылетают из прорези внизу и выстраиваются в ряд. Разумеется, при этом получаются только фразы вроде «Пильдендон фульфригер фон-зо нат тута галубрац» или еще что-нибудь в таком духе. Хуже звуковых стихов замонийского гагаизма! У меня слабость ко всякому бесполезному хламу. Вон там букаримическая батарея вдохновения. А это – холодильник идей. – Смайк указал на два гротескных прибора. – Невинное, наверное, было время, если такое вот сходило за технический прогресс. Напридумыва-ли всякой чепухи про мрачные ритуалы и жертвоприношения. Это были дети, игравшие с буквами и типографской краской. Но когда я смотрю на современный литературный процесс… – Смайк закатил глаза.
Я, соглашаясь, кивнул.
– Если хотите знать мое мнение, – сказал он, – это не они, а мы сейчас живем в темные времена.
– Во всяком случае тогда еще не было паршивых критиков, – отозвался я.
– Вот именно! – воскликнул Смайк. – Кажется, мы понимаем друг друга с полуслова!
– А это?… – я указал на люк.
– Да, это он! Мой личный вход в книгородский лабиринт. Лестница в Потусторонний мир. Уууу… – Изображая ужаску, чер-вякул замахал всеми четырнадцатью ручками.
– Это вход, через который Дождесвет…
– Верно, – снова прервал мои нерешительные расспросы Смайк. – Отсюда Канифолий Дождесвет ушел на поиски Тень-Короля. – Его лицо посерьезнело. – Даже пять лет спустя я живу надеждой, что однажды он вернется. – Червякул вздохнул.
– Я прочел его книгу и с тех пор все гадаю, где там факты, а где вымысел.
Тут со Смайком произошла поразительная перемена. Казавшееся до сих пор таким мягким и уязвимым туловище вдруг подобралось и выросло в высоту, взгляд стал буравящим и строгим, а многочисленные ручки сжались в кулаки. -Правдивость Канифолия Дождесвета не подлежит сомнению! – загремел он свысока, да так, что на полках кругом зазвенели склянки с реактивами. – Он был героем! Истинным героем и искателем приключений. Ему не было нужды что-то выдумывать. Он действительно пережил то, о чем писал. И тяжко за это поплатился.
От раскатов голоса Смайка лейденские человечки задрожали, а некоторые и расплакались. Даже я попятился от этого ставшего вдруг грозным существа. Заметив это, он немедленно изменил позу. Снова обмяк и заговорил приглушенным голосом:
– Извините, пожалуйста, для меня это болезненная тема. Ка-нифолий Дождесвет был моим близким другом.
Я поискал подходящие слова, чтобы осторожно сменить тему. -Вы верите в существование Тень-Короля? – спросил я. Смайк на секунду задумался.
– Не совсем верный вопрос, – сказал он, наконец. – Те, кто достаточно долго прожил в Книгороде, не сомневаются в его существовании. В тихие ночи я не раз слышал его вой. Гораздо интереснее кажется мне иной вопрос: он добрый или злой? Дождесвет, например, считал, что душа у него добрая. Другие же, напротив, утверждают, что Тень-Король собственноручно расправился с самим Дождесветом.
– И какой версии придерживаетесь вы?
– Там, внизу, охотника за книгами поджидают тысячи опасностей, и в исчезновении Дождесвета можно винить любую. В катакомбах обитают сфинххххи, вырастающие до размеров лошади. Гарпиры. Страшные книжнецы. Мстительные охотники за книгами. И кто знает, какие еще безжалостные твари. Почему именно Тень-Король должен быть виноват в исчезновении Дождесвета? Гадать можно до бесконечности.
– А вы не знаете, откуда у страшных книжнецов взялось такое имя? – спросил я. – Они что, действительно такие ужасные?
– Их так окрестили охотники. По той причине, что книжнецы не чураются пожирать даже самые ценные раритеты. Предположительно, когда поблизости нет ничего съедобного, они питаются книгами. – Смайк рассмеялся. – Для охотников ужаснее, когда пожирают ценную книгу, чем когда съедают живое существо.- У них, кажется, собственные правила.
– Охотники за книгами опасны. Держитесь от них подальше. И профессиональных соображений мне довольно часто приходится вести с ними дела, но я стараюсь по возможности ограничить контакты. Всякий раз после встречи с охотником чувствуешь себя заново родившимся. Потому что остался в живых.
– Не перейти ли нам к делу? – спросил я.
Смайк усмехнулся.
– У вас есть для меня работа? Может, сперва чаю? Или бутерброд с пчелами?
– Спасибо, нет! – поспешно отклонил я. – Мне бы не хотелось злоупотреблять вашим гостеприимством. Я ищу автора одной рукописи. Минутку, минутку…
Я порылся по карманам в поисках манускрипта и не сразу нашел его. После эффектной выходки в лавке ужаски я просто сунул его в другой карман.
– Ага, давайте-ка посмотрим, – пробормотал Смайк и схватил страницы, которые я, наконец, вытащил. Вставив в правый глаз монокль с толстой линзой, он развернул листки. – Гм… – пробормотал он. – Сорт «Гральзундская изысканная», изготовлена на предприятии «Верходеревная Бумажная Фабрика», двести граммов. – Он понюхал рукопись. – Шероховатый край. Вероятно, устарелый станок – пятьсот пятьдесят шестой или пятьсот пятьдесят седьмой модели. Содержание кислот повышенное…
– Это мне известно, – нетерпеливо прервал я. – Но речь о содержании.
Мне не терпелось увидеть, какое впечатление произведет на него текст. Если он хоть сколько-то разбирается в литературе, он будет поражен.
Фистомефель Смайк поднес письмо ближе к моноклю. Уже на первом предложении его обрюзгшее туловище словно бы пронзила невидимая молния. Он вскинулся, как конь, и затрепетал, по жировым складкам пробежала легкая дрожь возбуждения. У него вырвался звук, на который, по-видимому, способны только чер-вякулы: высокий свист, сопровождаемый более низким гортанным рокотом. Потом он глубоко вздохнул и некоторое время читал молча. Внезапно он взревел – от хохота. Это был длительныйприступ, от которого его туловище заколыхалось точно бурдюк с водой. Наконец он успокоился, но то и дело подхохатывал и задыхался и снова и снова бормотал под нос что-то одобрительное, а затем опять погружался в напряженное молчание.
Я невольно улыбнулся. Да, такие же ощущения письмо вызвало и у меня. Разбирался толстяк в литературе, и чувства юмора ему тоже было не занимать.
Дочитав, почерковед погрузился в глубокое раздумье, я как будто перестал для него существовать. Его взгляд остекленел, несколько минут он вообще не шевелился. Но вот, он опустил письмо и словно бы очнулся от глубокого транса.
– Силы небесные, – выдохнул он, глаза его были влажные от слез. – Это же просто сенсация! Шедевр гения!
– Ну и? – нетерпеливо спросил я. – Вы знаете автора? Может хотя бы дадите какую-нибудь подсказку?
– Так не получится, – улыбнулся Смайк, еще раз оценивающе рассматривая страницу, на сей раз через огромную лупу. – Я должен сперва провести силлабический анализ. Потом графологический параллелограмм. Не помешал бы замер стиля, и мне нужно будет пересчитать плотность метафор на число букв. Провести каллиграфическое калибрирование под алфавитным микроскопом. Акустическую пробу на лейденских человечках. Анализ частичек кожи на бумаге… м-да, все по полной программе. На это ушло бы… уйдет, по меньшей мере, целая ночь. Скажем так: если вы оставите рукопись прямо сейчас, завтра к полудню я уже смогу сообщить вам побольше. Имя автора скорее всего назвать не смогу, но несколько его характерных черт – обязательно. Левша он или правша. Сколько лет ему было на момент написания. В какой части Замонии он родился. Вес тела. Черты характера, темперамент. Какие авторы оказали на него влияние. Какими чернилами он пишет. Где их производят. И так далее. Если, написав это произведение он стал известным, можно будет вычислить имя. Но на это потребуется больше времени. Мне тогда придется порыться в библиотеке почерков. Вы еще сколько-то у нас пробудете?
– Зависит от того, сколько стоит ваша экспертиза.
Смайк усмехнулся.- Об этом не беспокойтесь! Денег я не возьму.
– На такое я не могу согласиться.
– Ах, знаете, в принципе я работаю бесплатно. Зарабатываю я на антикварных книгах.
Про них я совсем забыл. Но какие книги он имеет в виду? Ящик в углу?
– Но уже прямо сейчас могу сказать одно, – продолжал Смайк, – мы имеем дело с ценной рукописью. Насколько ценной, еще предстоит выяснить. Но вам лучше остерегаться кому-либо про нее рассказывать. В Книгороде масса темных личностей. Здесь могут зарезать темной ночью даже из-за неподписанного второго издания.
– Вы хотите оставить рукопись у себя?
– Если, вы торопитесь, то да. Если вы хотите поручить экспертизу кому-то другому… – Он протянул мне страницы. – Могу дать адреса нескольких выдающихся коллег.
– Нет, нет. Оставьте ее на ночь у себя. Для меня дело спешное.
– Я выпишу вам квитанцию, – сказал он.
– Нет, не нужно, – пристыженно отозвался я. – Я вам доверяю.
– Что вы, я настаиваю! Ведь я состою в Книгородской Гильдии Почерковедов. У нас все по правилам. – Выписав квитанцию, он протянул ее мне.
– Ну вот. Это была работа, а теперь – удовольствие. Хотите посмотреть мой ассортимент?
– Не откажусь, – ответил я.
Но какой ассортимент он имеет в виду? Свой набор лейденских человечков?
Смайк указал на ящик с книгами.
Вероятно, так он исподволь давал понять, что в возмещение его бесплатных трудов я должен купить книгу. Возможно, мне удастся отыскать что-нибудь такое, к чему я мог бы изобразить интерес. Подойдя к ящику, я опустился на колени и поднял первую книженцию. И едва не уронил ее снова: это была «Кровавая книга»!Червякул сделал вид, будто вообще не обращает на меня внимания. Напевая себе под нос, он разглаживал страницы моей рукописи тяжелым пресс-папье.
Я воззрился на «Кровавую книгу». Невероятно! Это действительно было переплетенное в кожу летучей мыши издание, якобы написанное кровью демонов! Одна из тех книг «Золотого списка», которые пользуются наибольшим спросом. Уникальный экземпляр. Музейная редкость. Стоимость этой книги измерялась не домами, а целыми кварталами города.
– Загляните же внутрь! – посоветовал, посмеиваясь, Смайк. Дрожащими руками я открыл тяжелый том. Мой взгляд упал на
следующую строчку: «Ведьмы всегда стоят среди берез». Не могу объяснить почему, но от этих слов меня обуял такой страх, какого я еще никогда не испытывал. На лбу выступил холодный пот.
Захлопнув книгу, я отложил ее в сторону.
– Любопытно, – еле-еле выдавил я.
– Демонистика не всякого привлекает, – отозвался Смайк. – Мне тоже она кажется слишком мрачной. Сам я эту книгу не читаю, только ей владею. Поищите еще! Возможно, найдете что-нибудь подходящее.Я поднял из ящика следующую книгу – и снова вздрогнул, прочитав название: «Молчание сирен» графа Ктанту фон Кайно-маца, и при том подписанное первоиздание. Да, признаю, тривиальная литература. Но какая! Единственная провальная книга Кайномаца, первый тираж которой весь до одного этого экземпляра был пущен под нож. Вскоре к Кайномацу пришел успех, и стоимость «Сирен» взлетела до небес. Разумеется, потом роман переиздали, но этот экземпляр первого издания с иллюстрациями Верма Тослера стоил целое состояние. Я рискнул открыть заднюю обложку, чтобы посмотреть на цену. Она действительно там значилась: крохотные цифры карандашом в уголке, и от астрономической суммы у меня голова пошла кругом. Я осторожно отложил книгу в сторону.
– Не жалуете тривиальные романы? – спросил Смайк. – М-да, впрочем, они скорее для зеленых юнцов. Взгляните на следующую!
Я достал из ящика еще один тяжелый том.
– Это же «Солнечные хроники»! – тяжело выдохнул я. – Одна из самых дорогих книг на свете!
– Ну да, – усмехнулся Смайк, – и то только потому, что в типографскую краску подмешали толченые алмазы Затмения Луны. С точки зрения литературы, полный мусор. Но при свечах буквы так красиво сверкают.
– Боюсь, мне это не по карману, – сказал я, поднимаясь. Таких сокровищ я еще нигде не видел.
– Вы правы, – согласился Смайк. – Простите мне небольшую шутку. Просто мне хотелось немного похвастаться. Они – маленькие радости моей одинокой профессии. Если бы вы посмотрели дальше, то нашли бы еще семь названий, все из «Золотого списка». К тому же из его верхних строчек.
– Мне советовали познакомиться с вашим ассортиментом. И я не разочаровался.
– М-да, – протянул Смайк, – кое-кто набивает огромные залы тысячами книг и держит орды продавцов. Я предпочитаю работать один. Я – за специализацию. Правду сказать, это самый специализированный букинистический магазин во всем городе. Теперь вы, разумеется, понимаете, почему я могу отка-заться от гонорара. – С этими словами он вывел меня из лаборатории.
– Могу я дать вам один совет на дорогу? – спросил Фистоме-фель Смайк, когда я уже снова стоял на улице. – Подсказку коренного жителя?
– Разумеется.
– Если у вас нет никаких планов, посетите сегодня вечером вот это. – Он протянул мне рукописную карточку.
– Не совсем. Это нечто большее, чем просто исполнение музыкальных пьес. Поверьте, вы не пожалеете. Это поистине изюминка нашей культурной жизни. Не для туристов.
– Честно говоря, я собирался пойти сегодня на литературный вечер. «Каминный час», сами понимаете…
– А… «Каминный час»! – отмахнулся Смайк. – «Каминный час» в Книгороде бывает каждый вечер! Но трубамбоновый оркестр нибелунгов дает концерты не часто. Это поистине событие. Но я вовсе не собираюсь вас уговаривать. Возможно, у вас аллергия на трубамбоновую музыку.
– Не рискну утверждать. Никогда ее раньше не слышал.
– Тогда обязательно пойдите. Это своего рода акустическое приключение. Жаль, что я сам не смогу, – вздохнул Смайк. – Работа… – Он со стоном постучал пальцем по рукописи.- До свидания, – попрощался я. – Значит, завтра в полдень я снова зайду?
– Да, до завтра! – Махнув еще раз, Смайк тихо запер дверь.
Лишь вернувшись в оживленные кварталы (на сей раз я сделал крюк, чтобы обойти Ядовитый переулок и Кладбище забытых писателей), я заметил кое-что любопытное: переулок Черного Человека завивался спиралью много раз вокруг места, где стоял дом Фистомефеля Смайка. Вероятно, это было самое древнее наземное строение города.
«Каминный час»
«Каминный час». Так называли в Книгороде блаженное вечернее время, приятное завершение торгового и литературного дня. Когда в камин клали толстые поленья и зажигали трубки, когда тяжелое ароматное вино играло в пузатых бокалах, когда начинали свои выступления выдающиеся чтецы, – тогда и наступал «Каминный час». Тогда потрескивали поленья, летели искры, и читальню наполнял золотистый отблеск. Тогда открывали старинные фолианты и еще пахнущие типографской краской новинки, и слушатели придвигались ближе, чтобы послушать что-нибудь, испытанное временем или современное, эссе или новеллу, отрывок из романа или переписки, поэзию или прозу. «Каминный час» – это то время, когда отдыхает тело и воистину просыпается дух, когда оживают литературные персонажи, чтобы затанцевать среди слушателей и чтецов.