- У, смотри-ка, ножик он с собою нес! - Матерый смешливо качнул головой. - Дорого готовился в случае чего...
- Кухонный... Фрайер, - констатировал таксист.
- Все, чистый он. - Матерый еще раз проверил внутренние карманы. - Теперь давай без суеты, но по скорому... Под плечи его бери, не измажься смотри...
- Впервые на мокрое иду. - Голос у таксиста неожиданно дрогнул. - Противно... Как бы не повязали еще...
- Десятку плачу! - прорычал Матерый сквозь стиснутые зубы. - За эту шваль...
- Вот десяточку и дадут, - заметил таксист, с кряхтеньем приподнимая труп.
- Покаркай! Лопата где?
- Рядом, под ногой у тебя, гляди лучше...
- К осыпи его давай! Точно траншею завтра заровняют?
- Ну, сам же слышал! Видишь, и бульдозер оставили. Малый один клялся бригадиру: прямо с утра, говорил, наглухо канаву заглажу, только сегодня отпусти, переэкзаменовка какая-то там.
- А у нас - экзамен! Посвети, кровища есть! Вот тут присыпем. А завтра проверишь - насчет бульдозера и вообще...
- Ну! Дело общее, серьезное...
- Вот то-то! Если что - звони. Ботинки выбрось, одежду проверь - не замарался ли?
- Матерый, слышь, а точно он тебя сдать хотел!
- Х-хэ... Меня! Думаешь, только свое дело откупаю? И тебя за дурика держу?
- Да нет, я верю...
- Ну, спасибо! Кто "Волги" ваши угнанные через него сплавлял? Я! А молчать бы ему не позволили - хищение в особо крупных... Дальше - дело техники. Через моих знакомых - на тебя, рецидивиста. А у "Волг" этих ты крутился, докажут. Вот тебе и тормоз на долгие лета! С гидравлическим усилением!
- Профилактика, выходит?
- Выходит.
- А если боком выйдет? Вышак?
- А разница какая? В зоне не жизнь, сам знаешь.
- Ну нет, Матерый, лучше уж в зоне...
- Да ты вон на покойничка посмотри... Тихий, смирный, никаких головных болей - все за чертой... Ботинок присыпь, ты чего, слепнуть начал?
- Знаю! Помолчи, будь другом, понял? Вырвет сейчас...
- Я те вырву! Вещественные доказательства не оставлять!
- Да заглохни же ты! - раздалось сквозь стон.
ХОЗЯИН
Старинные часы в узорчатом саркофаге футляра долго и настойчиво гудели томными ударами: полдень. Обычное утро, пустая квартира. Жена давно на работе, дочь скоро придет из школы. Прозрачный алый шелк штор, свет, застывшими полосами пробивающийся в спальню, и мягкий ковер, где, царапая ворс, потягивался, покачивая хвостом, ангорский кот.
Ярославцев встал, кривясь от надсадной боли в затылке и растопыренной пятерней массируя макушку.
"Спиваюсь, - подумалось обреченно и равнодушно. - Надо кончать... Каждый день... Каждый день ведь, скотина!"
Умылся, прошел на кухню. Есть не хотелось. Выпил, давясь, бутылку холодной пепси; закурил. На балконе стыли два ящика немецкого пива, перехваченные вчера в одном "курируемом" ресторанчике, в холодильнике была хорошая рыбешка, трехлитровая банка икры, и так хотелось плюнуть на все и пропьянствовать этот непогожий весенний денек, но идти на поводу у легкомысленных желаний он себе не позволял никогда. Его ждала работа, а работу он ставил превыше недомоганий или же приятных минут. Работа была сутью и смыслом. Всегда.
Мог ли он предположить, что когда-нибудь станет вкладывать в понятие "работа" то, что никак не вяжется с понятиями, ей сопутствующими "зарплата", "трудовой коллектив", "общественные обязанности"... Впрочем, официальный статус у него имеется: консультант министерства, а точнее, министерств. И зарплата есть, причем одна - с учтенным подоходным налогом, другие же, получаемые в конвертиках в высоких кабинетах, - за труд незаменимого консультанта. И существует, наконец, заработок, перед которым меркнут все эти зарплаты, но цена заработку - адский труд, нервы, здоровье и, вероятно, голова, как он понимает сейчас.
Потянулся за второй сигаретой, но в пачке осталась лишь упаковочная фольга... Все. Кончился "Парламент", классное курево. Надо заглянуть в интуристовский бар, не зря пристроил там человечков.
Вставил телефонный штепсель в розетку. День сегодня выдавался сравнительно легкий, половина вопросов решалась по проводам.
- Милочка? Это Ярославцев. Звонили, никто не отвечал? Естественно, с шести утра как на ногах... Во именно... потому, Милочка, и вечно бодр. Наш грозный шеф, надеюсь, на месте?
Грозный шеф снял трубку незамедлительно.
- Ты не присутствовал на утреннем совещании, - в голосе его звучало трудно скрываемое раздражение, - а зря! Я же тебя просил, обсуждались планы...
- Не зря, - оборвал он. - И не кипятись. Если я буду участвовать в твоих совещаниях, дело встанет. А если встанет дело... В общем, присылай машину. Документы подписаны, стройматериалы будут сегодня же у заказчика.
- Володечка... - резко переменился тон. - Володечка... Когда успел?
- Успел. Вчера, в двадцать пятом часу. Но это - не за просто так...
- Да? - настороженно спросил голос.
- В твоем подчинении имеется один интересный учебный полигон. Грошев там директор, так? Ну, вот. У Грошева этого на пятом складе пять лет законсервированный дизель.
- Откуда я знаю, чего есть у какого-то там...
- Очень плохо, что не знаешь. Прояви, кстати осведомленность, повысь тем самым авторитет среди подчиненных. Это тебе еще и презент, от меня... в смысле моральной поддержки штанов. Далее. Заявится сегодня к вашей милости человечек от наших благодетелей со стройматериалами. Потоми его в прихожей, сколько положено согласно рангу, потом подпиши ему бумажку. Там, в бумажке, - просьба о передаче дизеля, гарантия об оплате через банк, полный набор формальностей. Заодно избавишь своего Грошева от барахла, а народному хозяйству - польза.
- Но вдруг...
- "Вдруг" с дизелем не наступало пять лет. Но пусть "вдруг". Новый дизель тогда за мной. Без задержек и безо всяких вспомогательных потуг с твоей стороны.
- Идет. А как с бензином на этот квартал?
- Завтра после обеда к тебе пожалует человек.
Его в прихожей не томи.
- Понял.
- У меня все.
- Когда будешь?
- Когда будет нужда. У тебя или у меня. Сослуживцам, кстати, привет!
- Бездельники эти сослуживцы, Володя.
- Все равно привет.
Он положил трубку. Еще два-три таких звонка, и кажется, свою непосредственную работу на обществе он на сегодня завершил... Вернее, обязательную работу. Внезапно задался вопросом: а когда ты работал только на себя, на собственные нужды, ради наживы, наконец?
Он отогнал от себя праздные и одновременно тягостные мысли. Оделся и вышел на улицу.
"Жигуленок" был покрыт рябью смерзшейся грязи. Салон в пыли, черный лед в резиновом корытце под ногами... Помыть бы машину, да все недосуг заехать на мойку.
Вспомнил, как покупал когда-то первую... Сколько радости, благоговения... А перед чем? Перед куском железа... А с трудом выбитый гараж? Зачем? Тащиться каждое утро за два километра к кооперативу? Удобство, ничего не скажешь. А запчастей дурацкая коллекция? Существует, по минимуму, пять станций обслуживания, где очереди для тебя нет. При всем том - ты не банщик, не стоматолог, не популярный певец, не работник исполкома, а просто человек, от которого работа станции непосредственно зависит. Об этом, пусть в разной степени, но осведомлены и начальство сервиса, и чумазый механик, и дама в складском окошечке, и мастер цеха. Ну, а когда машина начнет капризничать не в меру часто, надо продать ее, а самому приобрести железяку новую - благо есть множество организаций, готовых оказать ему услугу в очереди на машину, как доблестному ударнику...
- Ваши документы! Вы проехали на красный свет...
Не торопясь, он подал капитану через слегка приспущенное стекло документы.
Зуб компостера впился в талон.
Ничего, капитан, коли, этих талонов некто Прогонов отпечатает еще не один десяток, два запасных лежат в кармашке дверцы, но тебе, капитан, сие неведомо, так что ублажи самолюбие.
- Можете продолжать движение... Машину, кстати, пора помыть!
- Благодарю за совет, постовой!
ИЗ ЖИЗНИ ВЛАДИМИРА ЯРОСЛАВЦЕВА
Внезапно потеплело, асфальт стал влажен и черен, мелкой грязью пылили грузовики, серая магистраль, заполненная машинами, жила какой-то угрюмой, механической жизнью, и Ярославцев, продираясь в этом тумане промозглого дня, вспоминал будни иные, прошедшие. Вспоминал, как просыпался по звонку будильника, как дорог и сладок был растревоженный этим заливистым трезвоном сон. Однако расставался со сном не усилием воли, не властным приказом самому себе: "надо!" - надо тянуть лямку, надо не опоздать, надо не получить выволочки. Нет, его поднимало другое - желание труда, желание видеть людей, разделяющих с ним этот труд - порой нудный, изматывающий, но всегда необходимый. Необходимый ему куда больше, чем сон и отдых. Может, от родителей все шло, от воспитания. Рос он в рабочей семье, где безделья не принимали органически. Все свободное время мать посвящала уборке, починке одежды, а отец вечно что-то мастерил по дому или отправлялся подработать на стороне: то замок в дверь вставить какому-нибудь неумехе, то разбитое стекло, то прокладки сменить в худом кране... И он, мальчишка, тоже всегда был при деле: помогал отцу, матери, видел, как трудно достается хлеб...
Он всегда был серьезен, деловит, прилежен и сдержанно-дружелюбен со всеми - со сверстниками, родственниками, учителями. Всегда и всем помогал по делу, помощью своей не спекулируя, не кичась. Бескорыстно. И, может, поэтому, хоть и сторонился шумных компаний, единогласно был избран одноклассниками в комсорги.
В райкоме комсомола его заметили сразу, после окончания школы пригласили на работу: затем экономический факультет университета, куда поступил на вечернее отделение: перевод в горком - там он познакомился с Вероникой. Первое приглашение ее в театр, ее рука в его руке, темный зал, актеры на светлой сцене, но он видел только ее, профиль Вероники, и ощущал со сладкой тревогой в сердце нежное, покорное тепло ее ладони...
Наконец, разговор с будущим тестем.
- Значит, вы и есть тот самый Володя, - иронически констатировал тесть, поднимаясь из-за массивного письменного стола со столешницей, окантованной витиеватым бронзовым узором.
- Да. Владимир, - подтвердил Ярославцев, робея в просторе огромного домашнего кабинета, где полки до самого потолка были заполнены энциклопедиями, мемуарами политиков и трудами экономистов - художественной литературой хозяин не увлекался.
- Тогда, Володя, будем знакомы. - Он пожал руку и указал ему на изящный стул с гнутыми ножками, хрупко ютившийся в углу кабинета. Указал, как просителю, пожаловавшему в приемные часы. - Хотел бы, - продолжил глубокомысленно, поговорить с вами без Вероники, по-мужски. Итак, без преамбул - расцениваю ваш брак, как несколько ранний, однако вам, молодым, виднее... И я близок к тому, чтобы намерения ваши благословить. Но сначала желал бы задать несколько вопросов. Можно на "ты"?
- Конечно, - смущенно замялся Ярославцев, и вдруг испытал стыд перед собою, будто пришел клянчить нечто у сильного, от которого только все и зависело.
- Ну, так кем же ты представляешь себя? В перспективе? - вздернулся в мягкой усмешке волевой подбородок.
- Организатором, - рассудительно произнес он нелепое слово, в интонации передавая всю подспудную и, по его мнению, весомую значимость его. - Партийным. - Выдержал паузу. - Советским. Хозяйственным... Каким - решится, естественно, не мною.
- Организатором! - удивленно, но и одобрительно прозвучал отзыв. - Научились выбирать обтекаемые формулировки, молодой человек? Руководителем - нескромно, да?
- Наивно, я бы сказал.
- У вас, у тебя, вернее, все задатки дипломата. Не привлекает такая стезя?
- Нет. Я бездарен в иностранных языках, неуклюж... Кроме того, мне проще и... интереснее работать с создателями... материальных ценностей. Я, конечно, молод, резок в суждениях, но это - моя убежденность.
- Убежденность-то у тебя хорошая, Володя. Но то, что ты категоричен в суждениях, - достоинство обоюдоострое. Начинай становиться мудрее. Будь тоньше и давай меньше конкретных ответов. Не все собеседники заранее искренни, учти. Что же касается дипстези, будем считать, что в начале твоего пути я сделал тебе любопытное предложение. Ты от него отказался. Хотя... есть еще время подумать. Однако если ты твердо не жаждешь спланированной не тобою карьеры, то позволь предупредить: на данном, самостоятельном этапе один опрометчивый шаг будет стоить тебе... ну, скажем, много времени, ибо выведет тебя с широкой дороги на тропинку окольную, а по ней придется долго блуждать... чтобы выйти в лучшем случае - на то место, где оступился. Ты хочешь делать судьбу сам? Благородно, достойно сильного человека. Но все же советую чаще обращаться ко мне, когда принимаешь решение... Большое решение. Или малое, влекущее за собой большие последствия. Особенно - когда решение подобного рода диктуют тебе эмоции, принципиальность, нетерпимость и прочая...
- Вот я и обращаюсь, - перебил он. - Представьте я принял решение жениться на вашей дочери. Решение принципиальное и прочая...
- Ну, это мы уже обсудили... Вы же понятливый человек. Володя.
Не было тестя на том злополучном собрании, где в президиуме восседало начальство из центрального аппарата, не было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным шпаргалкам, слово было предоставлено ему. Ярославцеву, дабы и его голосишко грянул в общем благолепном хоре. И он, дрогнув от дерзости, сказал незаученное: о бумаготворчестве, о высиживании гладенькими молодыми чиновниками с комсомольскими значками "взрослых" мест, о лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть...
И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и властно потребовал:
- Примеры, пожалуйста!
Он выложил "примеры". И - "прокололся". Все его "вопиющие" факты оказались неубедительными, а сам запев обличительной речи - нелепым до сумасбродства...
Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные, квакающе-испуганные и невероятно глупые...
А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь занимать активную позицию по отношению к недостаткам: его, как "принципиального, политически грамотного, непримиримого к негативным явлениям", отправили в огромное, разваливающееся от бесхозяйственности и пьянства автохозяйство.
- Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший серьезную школу комсомола, - с теплой улыбкой напутствовали его в горкоме, - и на месте сумеешь проявить боевитость своего характера. Со своей стороны готовы поддержать тебя по любым вопросам. Уж не забывай нас!
- Ну, Володя, - сказал тесть, - не обессудь: устроен тебе лучший вариант из всех грозящих... Теперь так: ты в школе учился, знаешь термин "большая перемена". Вот она и грянула. Идешь ты ныне в другой класс, золотой медали не видать... Впрочем, есть шанс сменить школу... Давай-ка, дружок, покуда не поздно, покуда я жив, в дипакадемию, послушай старого человека.
Не послушал. Ринулся в атаку на автохозяйство.
И стало хозяйство передовым. Выбил сотрудникам квартиры, новую технику, пьянь - если не перевоспитал, то подтянул. И порядок стал идеальный, и план выполнялся, и решались все проблемы, но - какой ценой? Какими приемами? Вот он первый его шажок в то никуда, в котором он сейчас: в день сегодняшний, когда едет он в сумраке индустриального города на собственной машине... А в глазах - не черный, сырой асфальт, не морось унылого неба, а прошлое - зимний тихий вечер, свет в заснеженной конторке, столик с бумагами, и Матерый- то бишь, Лешка Монин: в кожанке, только что сбросивший доху на стул. молодой, сил - как у быка, шоферюга-ас, стоит, усмехается...
И вновь - конторский стол. Запомнил он его. И ворох бумаг на нем запомнил - все его же. Ярославцева, запросы, и все резолюции на них, в лучшем случае уклончивые. Ни одной, чтобы: "поддерживаю", "отпустить", "не против". Обычно: "изыскать по возможности".
- Товарищ Монин, - поднимает он отчужденные глаза. Поступил сигнал, будто вы регулярно сливаете из государственной, закрепленной за вами машины бензин... В канистры. Для собственной, вероятно?
- Брехня. Выжить хотят, вот и... Думают, раз сидел...
- Сидели вы не раз. Это - раз. Теперь - два - в прошлое воскресенье вы проводили в третьем боксе ремонт своей "Победы". Сторож признался, вот его объяснительная...
- Ну и проводил ремонт Зима же, куда зимой без ямы, гражданин начальник? Ямы жалко? Пустого места? Въехал человек, сделал дело, выехал...
- Непорядок. Могли бы подойти ко мне, согласовать. Я бы не отказал.
- И по всякому такому пустяку кланяться?
- Монин, вы всего год, как из заключения. Откуда машина, можно полюбопытствовать?
- Кровно нажитое на лесоповале, - прозвучало глумливо. Там ведь расходов нет, все в копилку идет...
- Монин... да вот стул, что вы тут, как... при высочайшей особе... У вас множество нарушений трудовой дисциплины. Множество! И...
- Так. План перевозок я выполняю?
- План да. Но кроме плана.
- Резину так и не выбили?
- То есть?
- Не выбил, начальник - Монин присаживается на стул. Подминает зажатую под мышкой ушанку. - Вот что. Хорошо меня слушай, внимательно. Я, конечно, тьфу... уголовник, вообще... Но скажу! Нет, лучше так договоримся - если после разговора этого в обиду полезешь, то сразу заявление пишу и - пока! Только честно чтоб... Идет! Так вот. Прошлый хозяин наш - пустой человечишка. Выпивоха, краснобай. Ну, коли сам пьешь, чего со слесаря спросишь! Да тебя ж открыто пошлют. Но держался он. До упора. Покуда совсем дело не развалил. А почему держался? Бумажки умно сочинял для плана, ремонты для нужных людей организовывал, да и затягивал с ним умело, на нервах играл, чтобы в пиковый момент - извольте шик, блеск... Все секреты. А ты с начальством как! По правилам. И они с тобой строго. Ну, а резины-то у кого нет! У нас, грузовщиков, не у тебя! А кому ты нужен, чтобы выделять ее! И мы кому! И побежали бы мы отсюда, как тараканы от мора, если бы не привычка, не бензин дармовой, не яма для халтуры и спидометры без пломб! А отними это - привет, друг! Я на другую базу, другой - на третью, а тебя в итоге домуправом. Хорошо, если в крепкий дом! Ты же не болеешь нуждами нашими...
- Не прав ты, Монин. Фактор материальной заинтересованности я учитываю.
- Чего ты по-газетному-то мне? И какой фактор? Червонец к зарплате? Да я тебе этот червонец самому каждый день отдавать буду, только не лезь со своими нарушениями трудовой дисциплины! Ты мне, конечно, красиво возразить желаешь. А ты умерь пыл. Мы одного поколения, ровесники, давай хоть сегодня на равных... Тебе же выбираться отсюда надо, иначе - каюк. Не надоело, как киту в луже пузыри пускать среди шелупени, килек всяких? В винном соусе. Кого пугнешь, кого сожрешь, а толку? Выбираться надо! Ищи сподвижников себе, верных ищи, деловых. И начальников ублажай по мелочам, а проси у них по крупному. И к народцу не цепляйся, масштабно с него спрашивай, не размениваясь, он тогда даже в ерунде тебя не подведет - не то, чтобы побоится, посовестится. А жандармом быть - последнее дело.
И ведь понравился ему тогда Лешка Монин. Открытостью, напором, силой. И - сдружились они. Не теми приемчиками, какими Монин советовал, хозяйство он поднял, хотя и те порою в ход шли. Не снабженцев ублажал он, как исстари велось, им, мелким людишкам, кость кинешь и - довольны. И не местные контролирующие организации - те тоже малым удовлетворятся и утрутся. На министерские нужды начало работать автохозяйство, на серьезных людей, у которых тоже много хлопот имелось - и сугубо личных, и государственных. И рождали оказанные им услуги отношения доверительные, причем где служба, а где дружба часто не различалось... А отсюда пошли и квартиры работникам, и оборудование, и фонды, и в итоге - новое расширение автохозяйства.
Кучи мусора на дворе превратились в клумбы, исчезли залежи старых покрышек; бараки с мастерскими сменились чистенькими кирпичными постройками, и машины выезжали из сияющих свежей краской ворот чистыми, сыто урчащими... И на лицах людей появилось осознание своего дела, своей работы и... негласного устава своего монастыря...
Вскоре окольная тропа, предреченная тестем, кончилась. И вывела она его вновь на магистральный путь... Присмотрелись сверху к мелкому хозяйственнику, успевшему, на удивление всем, защитить диссертацию по экономике, хотя не наукой он занимался, а шоферюгами да моторами, и выдвинули его внезапно в крупные руководители районного масштаба, а затем и городского.
Леша Монин автоматом-переводом перекочевывал из одной персональной машины Ярославцева в другую, и уже редко когда позволял себе напутствовать шефа - разве в порыве несдержанности, да и то - уважительно, извиняясь за дерзость.
И тесть на пенсии уже был, не у дел, пусть и с прочными старыми связями - поучениями не злоупотреблял, говорил, как с равным, умным, лишь изредка сомнение выказывал не случайность ли возвысила? Не остался ли юношеский максимализм? Не собьют ли на взлете?
Сбили.
Сбили? Нет, сам он себя тогда сбил. Сам! Вспомни раннее утро, персональная "Волга", из которой ты вылезаешь непроспавшийся, раздраженный, наодеколоненный, в модном пальто, купленном в недавней поездке по Европе. И попадается ненароком на глаза дворник, и начинаешь ты отчитывать его - съеженного, покорно кивающего мол, мил-человек, почему образовались сосульки на карнизе представительного учреждения? Позор! Немедленно. Знать не знаю, какая еще там оттепель ночью была! Совещание сегодня, высокие люди приезжают, чтобы - через пятнадцать минут...
Дворник боязливо мнется, пытается что-то сказать, да к чему слушать, о чем лепечет этот серый человек в черной телогрейке? Отвернулся, повторив гневный наказ, и пошел, плечи расправив и подбородок вздернув, по скользкой от гололеда лестнице к высоким дверям с бронзовыми ручками.
А дворник полез на крышу. Март, подтаявший наст едва держался на скатах и под тяжестью человека рухнул... И не стало человека.
Конечно, нашлись бы оправдания. Мог он спастись. Мог! Если бы не отправился на похороны. Увидел лицо человека в гробу незнакомое, он ведь и не разглядел тогда это лицо, близких увидел, семью, горе их... И - сломался. Не пошел выклянчивать милости, валяться в ногах. Муторно вдруг стало, вечностью потянуло, и вспомнились понятия самые что ни на есть отвлеченные совесть, грех, суета, выбор.
А после состоялся разговор с тестем - одряхлевшим, поблекшим, слабеньким, уходящим. И в глазах старика он увидел не разочарование, не презрение, не осуждение, а лишь легонькое, схожее с нежностью сожаление. Старик уже понял тщетность суеты, ее внешний блеск и тягостную пустоту, скрытую за блеском... И все-таки старик заставил себя что-то привычно-ловко сообразить, кого-то нужного припомнить и, механически сняв трубку телефона, твердить в нее заученные фразы, справляясь поначалу о здоровье и семье этого нужного, болтая о разных разностях и уж после, в конце разговора, прося об одолжении для зятя.
Следующим же днем приехал Ярославцев в высотный дом, принял пропуск из амбразуры окошечка и поднялся, шалея от бликов света на мраморе, от простора коридоров, помпезности ковров, в кабинетик-клетушку, где желтый, сухой человечек в роговых очках принял от него анкету, сказав "Я позвоню... Сам"
Позвонил. И месяц спустя очутился он как по волшебству в чужедальней тропической стране, на большой стройке - в качестве начальника с ограниченными полномочиями. Бытие зарубежное шиком не отличалось тесный гостиничный номер в провинциальном отеле, труд от зари до зари, хлопоты с женой, ожидавшей ребенка, ее отъезд. Из развлечений - фильм по воскресеньям в местном кинотеатре на открытом воздухе.
Но работал он самозабвенно. Понимал здесь он нужен. И не в роли наблюдателя, а вершителя великих преобразований.
Затем - долгожданный отпуск, родина, ребенок, семья; уже привычные коридоры здания, знакомые лица чиновников.
- Послушайте, - сказал он одному из них, казавшемуся более-менее инициативным. - Зачем нам покупать за валюту материалы, которые мы вкладываем в эту стройку? Материалы отнюдь не худшие выпускаются и у нас.
- Крепкая идейка, - ответил чиновник. - Но возникает масса проблем со всякими согласованиями, заказами, транспортом... Живите проще, Вова!
- Я второй день в отпуске. Время у меня есть. С поставщиками договорюсь. Обещайте лишь пяток поездок их людям. Как экспертам. Понимаю. Сложно. Но - прикиньте разницу по валютным суммам. Командировочных жалко?
Прикинули. И отправились на тропическую стройку материалы из холодной Сибири. Сетующих на их качество не нашлось.
Внезапно - отзыв.
- Товарищ Ярославцев! С фирмой-поставщиком мы устанавливали контакты, исходя не из купеческих амбиций. Вы, что же, взяли на себя не только оценку целесообразности в международной торговле, но и проблем международных отношений?
- Но меня же поддержали...
- Да, по недальновидности. Некомпетентные лица, введшие в заблуждение руководство. Однако даже их не следует впутывать в планы, продиктованные вашей личной, весьма сомнительной инициативой. Еще предстоит разобраться, что за нею стоит...
Деньги у него имелись. Во всяком случае, существовала возможность спокойно обдумать свое положение, не тяготясь отсутствием зарплаты и не лихорадя себя в поисках относительно пристойной службы. Хотя служить не хотелось. Устал. Но искать работу было необходимо, жизнь не кончалась с последней его неудачей, хотя основная игра была проиграна без надежд на реванш.
Пытался искать поддержки у тестя, но тот дал понять, что взрослый человек обязан устраивать судьбу сам, а ошибки простительны лишь тем, кто их совершает несознательно. Отец, ушедший на пенсию и служивший вахтером на родном заводе, вполне серьезно пообещал устроить его мастером в механический цех... Это увлекательное предложение вызвало поначалу у Ярославцева неудержимый смех, но, отсмеявшись, почувствовал тревогу... Радужные прожекты проваливались один за другим, круг сужался; жена уже искоса поглядывала на праздношатающегося мужа, деньги таяли, как снег на солнышке, и предложение отца начало восприниматься не столько с иронией, сколько с досадой полнейшей беспомощности...
- Кухонный... Фрайер, - констатировал таксист.
- Все, чистый он. - Матерый еще раз проверил внутренние карманы. - Теперь давай без суеты, но по скорому... Под плечи его бери, не измажься смотри...
- Впервые на мокрое иду. - Голос у таксиста неожиданно дрогнул. - Противно... Как бы не повязали еще...
- Десятку плачу! - прорычал Матерый сквозь стиснутые зубы. - За эту шваль...
- Вот десяточку и дадут, - заметил таксист, с кряхтеньем приподнимая труп.
- Покаркай! Лопата где?
- Рядом, под ногой у тебя, гляди лучше...
- К осыпи его давай! Точно траншею завтра заровняют?
- Ну, сам же слышал! Видишь, и бульдозер оставили. Малый один клялся бригадиру: прямо с утра, говорил, наглухо канаву заглажу, только сегодня отпусти, переэкзаменовка какая-то там.
- А у нас - экзамен! Посвети, кровища есть! Вот тут присыпем. А завтра проверишь - насчет бульдозера и вообще...
- Ну! Дело общее, серьезное...
- Вот то-то! Если что - звони. Ботинки выбрось, одежду проверь - не замарался ли?
- Матерый, слышь, а точно он тебя сдать хотел!
- Х-хэ... Меня! Думаешь, только свое дело откупаю? И тебя за дурика держу?
- Да нет, я верю...
- Ну, спасибо! Кто "Волги" ваши угнанные через него сплавлял? Я! А молчать бы ему не позволили - хищение в особо крупных... Дальше - дело техники. Через моих знакомых - на тебя, рецидивиста. А у "Волг" этих ты крутился, докажут. Вот тебе и тормоз на долгие лета! С гидравлическим усилением!
- Профилактика, выходит?
- Выходит.
- А если боком выйдет? Вышак?
- А разница какая? В зоне не жизнь, сам знаешь.
- Ну нет, Матерый, лучше уж в зоне...
- Да ты вон на покойничка посмотри... Тихий, смирный, никаких головных болей - все за чертой... Ботинок присыпь, ты чего, слепнуть начал?
- Знаю! Помолчи, будь другом, понял? Вырвет сейчас...
- Я те вырву! Вещественные доказательства не оставлять!
- Да заглохни же ты! - раздалось сквозь стон.
ХОЗЯИН
Старинные часы в узорчатом саркофаге футляра долго и настойчиво гудели томными ударами: полдень. Обычное утро, пустая квартира. Жена давно на работе, дочь скоро придет из школы. Прозрачный алый шелк штор, свет, застывшими полосами пробивающийся в спальню, и мягкий ковер, где, царапая ворс, потягивался, покачивая хвостом, ангорский кот.
Ярославцев встал, кривясь от надсадной боли в затылке и растопыренной пятерней массируя макушку.
"Спиваюсь, - подумалось обреченно и равнодушно. - Надо кончать... Каждый день... Каждый день ведь, скотина!"
Умылся, прошел на кухню. Есть не хотелось. Выпил, давясь, бутылку холодной пепси; закурил. На балконе стыли два ящика немецкого пива, перехваченные вчера в одном "курируемом" ресторанчике, в холодильнике была хорошая рыбешка, трехлитровая банка икры, и так хотелось плюнуть на все и пропьянствовать этот непогожий весенний денек, но идти на поводу у легкомысленных желаний он себе не позволял никогда. Его ждала работа, а работу он ставил превыше недомоганий или же приятных минут. Работа была сутью и смыслом. Всегда.
Мог ли он предположить, что когда-нибудь станет вкладывать в понятие "работа" то, что никак не вяжется с понятиями, ей сопутствующими "зарплата", "трудовой коллектив", "общественные обязанности"... Впрочем, официальный статус у него имеется: консультант министерства, а точнее, министерств. И зарплата есть, причем одна - с учтенным подоходным налогом, другие же, получаемые в конвертиках в высоких кабинетах, - за труд незаменимого консультанта. И существует, наконец, заработок, перед которым меркнут все эти зарплаты, но цена заработку - адский труд, нервы, здоровье и, вероятно, голова, как он понимает сейчас.
Потянулся за второй сигаретой, но в пачке осталась лишь упаковочная фольга... Все. Кончился "Парламент", классное курево. Надо заглянуть в интуристовский бар, не зря пристроил там человечков.
Вставил телефонный штепсель в розетку. День сегодня выдавался сравнительно легкий, половина вопросов решалась по проводам.
- Милочка? Это Ярославцев. Звонили, никто не отвечал? Естественно, с шести утра как на ногах... Во именно... потому, Милочка, и вечно бодр. Наш грозный шеф, надеюсь, на месте?
Грозный шеф снял трубку незамедлительно.
- Ты не присутствовал на утреннем совещании, - в голосе его звучало трудно скрываемое раздражение, - а зря! Я же тебя просил, обсуждались планы...
- Не зря, - оборвал он. - И не кипятись. Если я буду участвовать в твоих совещаниях, дело встанет. А если встанет дело... В общем, присылай машину. Документы подписаны, стройматериалы будут сегодня же у заказчика.
- Володечка... - резко переменился тон. - Володечка... Когда успел?
- Успел. Вчера, в двадцать пятом часу. Но это - не за просто так...
- Да? - настороженно спросил голос.
- В твоем подчинении имеется один интересный учебный полигон. Грошев там директор, так? Ну, вот. У Грошева этого на пятом складе пять лет законсервированный дизель.
- Откуда я знаю, чего есть у какого-то там...
- Очень плохо, что не знаешь. Прояви, кстати осведомленность, повысь тем самым авторитет среди подчиненных. Это тебе еще и презент, от меня... в смысле моральной поддержки штанов. Далее. Заявится сегодня к вашей милости человечек от наших благодетелей со стройматериалами. Потоми его в прихожей, сколько положено согласно рангу, потом подпиши ему бумажку. Там, в бумажке, - просьба о передаче дизеля, гарантия об оплате через банк, полный набор формальностей. Заодно избавишь своего Грошева от барахла, а народному хозяйству - польза.
- Но вдруг...
- "Вдруг" с дизелем не наступало пять лет. Но пусть "вдруг". Новый дизель тогда за мной. Без задержек и безо всяких вспомогательных потуг с твоей стороны.
- Идет. А как с бензином на этот квартал?
- Завтра после обеда к тебе пожалует человек.
Его в прихожей не томи.
- Понял.
- У меня все.
- Когда будешь?
- Когда будет нужда. У тебя или у меня. Сослуживцам, кстати, привет!
- Бездельники эти сослуживцы, Володя.
- Все равно привет.
Он положил трубку. Еще два-три таких звонка, и кажется, свою непосредственную работу на обществе он на сегодня завершил... Вернее, обязательную работу. Внезапно задался вопросом: а когда ты работал только на себя, на собственные нужды, ради наживы, наконец?
Он отогнал от себя праздные и одновременно тягостные мысли. Оделся и вышел на улицу.
"Жигуленок" был покрыт рябью смерзшейся грязи. Салон в пыли, черный лед в резиновом корытце под ногами... Помыть бы машину, да все недосуг заехать на мойку.
Вспомнил, как покупал когда-то первую... Сколько радости, благоговения... А перед чем? Перед куском железа... А с трудом выбитый гараж? Зачем? Тащиться каждое утро за два километра к кооперативу? Удобство, ничего не скажешь. А запчастей дурацкая коллекция? Существует, по минимуму, пять станций обслуживания, где очереди для тебя нет. При всем том - ты не банщик, не стоматолог, не популярный певец, не работник исполкома, а просто человек, от которого работа станции непосредственно зависит. Об этом, пусть в разной степени, но осведомлены и начальство сервиса, и чумазый механик, и дама в складском окошечке, и мастер цеха. Ну, а когда машина начнет капризничать не в меру часто, надо продать ее, а самому приобрести железяку новую - благо есть множество организаций, готовых оказать ему услугу в очереди на машину, как доблестному ударнику...
- Ваши документы! Вы проехали на красный свет...
Не торопясь, он подал капитану через слегка приспущенное стекло документы.
Зуб компостера впился в талон.
Ничего, капитан, коли, этих талонов некто Прогонов отпечатает еще не один десяток, два запасных лежат в кармашке дверцы, но тебе, капитан, сие неведомо, так что ублажи самолюбие.
- Можете продолжать движение... Машину, кстати, пора помыть!
- Благодарю за совет, постовой!
ИЗ ЖИЗНИ ВЛАДИМИРА ЯРОСЛАВЦЕВА
Внезапно потеплело, асфальт стал влажен и черен, мелкой грязью пылили грузовики, серая магистраль, заполненная машинами, жила какой-то угрюмой, механической жизнью, и Ярославцев, продираясь в этом тумане промозглого дня, вспоминал будни иные, прошедшие. Вспоминал, как просыпался по звонку будильника, как дорог и сладок был растревоженный этим заливистым трезвоном сон. Однако расставался со сном не усилием воли, не властным приказом самому себе: "надо!" - надо тянуть лямку, надо не опоздать, надо не получить выволочки. Нет, его поднимало другое - желание труда, желание видеть людей, разделяющих с ним этот труд - порой нудный, изматывающий, но всегда необходимый. Необходимый ему куда больше, чем сон и отдых. Может, от родителей все шло, от воспитания. Рос он в рабочей семье, где безделья не принимали органически. Все свободное время мать посвящала уборке, починке одежды, а отец вечно что-то мастерил по дому или отправлялся подработать на стороне: то замок в дверь вставить какому-нибудь неумехе, то разбитое стекло, то прокладки сменить в худом кране... И он, мальчишка, тоже всегда был при деле: помогал отцу, матери, видел, как трудно достается хлеб...
Он всегда был серьезен, деловит, прилежен и сдержанно-дружелюбен со всеми - со сверстниками, родственниками, учителями. Всегда и всем помогал по делу, помощью своей не спекулируя, не кичась. Бескорыстно. И, может, поэтому, хоть и сторонился шумных компаний, единогласно был избран одноклассниками в комсорги.
В райкоме комсомола его заметили сразу, после окончания школы пригласили на работу: затем экономический факультет университета, куда поступил на вечернее отделение: перевод в горком - там он познакомился с Вероникой. Первое приглашение ее в театр, ее рука в его руке, темный зал, актеры на светлой сцене, но он видел только ее, профиль Вероники, и ощущал со сладкой тревогой в сердце нежное, покорное тепло ее ладони...
Наконец, разговор с будущим тестем.
- Значит, вы и есть тот самый Володя, - иронически констатировал тесть, поднимаясь из-за массивного письменного стола со столешницей, окантованной витиеватым бронзовым узором.
- Да. Владимир, - подтвердил Ярославцев, робея в просторе огромного домашнего кабинета, где полки до самого потолка были заполнены энциклопедиями, мемуарами политиков и трудами экономистов - художественной литературой хозяин не увлекался.
- Тогда, Володя, будем знакомы. - Он пожал руку и указал ему на изящный стул с гнутыми ножками, хрупко ютившийся в углу кабинета. Указал, как просителю, пожаловавшему в приемные часы. - Хотел бы, - продолжил глубокомысленно, поговорить с вами без Вероники, по-мужски. Итак, без преамбул - расцениваю ваш брак, как несколько ранний, однако вам, молодым, виднее... И я близок к тому, чтобы намерения ваши благословить. Но сначала желал бы задать несколько вопросов. Можно на "ты"?
- Конечно, - смущенно замялся Ярославцев, и вдруг испытал стыд перед собою, будто пришел клянчить нечто у сильного, от которого только все и зависело.
- Ну, так кем же ты представляешь себя? В перспективе? - вздернулся в мягкой усмешке волевой подбородок.
- Организатором, - рассудительно произнес он нелепое слово, в интонации передавая всю подспудную и, по его мнению, весомую значимость его. - Партийным. - Выдержал паузу. - Советским. Хозяйственным... Каким - решится, естественно, не мною.
- Организатором! - удивленно, но и одобрительно прозвучал отзыв. - Научились выбирать обтекаемые формулировки, молодой человек? Руководителем - нескромно, да?
- Наивно, я бы сказал.
- У вас, у тебя, вернее, все задатки дипломата. Не привлекает такая стезя?
- Нет. Я бездарен в иностранных языках, неуклюж... Кроме того, мне проще и... интереснее работать с создателями... материальных ценностей. Я, конечно, молод, резок в суждениях, но это - моя убежденность.
- Убежденность-то у тебя хорошая, Володя. Но то, что ты категоричен в суждениях, - достоинство обоюдоострое. Начинай становиться мудрее. Будь тоньше и давай меньше конкретных ответов. Не все собеседники заранее искренни, учти. Что же касается дипстези, будем считать, что в начале твоего пути я сделал тебе любопытное предложение. Ты от него отказался. Хотя... есть еще время подумать. Однако если ты твердо не жаждешь спланированной не тобою карьеры, то позволь предупредить: на данном, самостоятельном этапе один опрометчивый шаг будет стоить тебе... ну, скажем, много времени, ибо выведет тебя с широкой дороги на тропинку окольную, а по ней придется долго блуждать... чтобы выйти в лучшем случае - на то место, где оступился. Ты хочешь делать судьбу сам? Благородно, достойно сильного человека. Но все же советую чаще обращаться ко мне, когда принимаешь решение... Большое решение. Или малое, влекущее за собой большие последствия. Особенно - когда решение подобного рода диктуют тебе эмоции, принципиальность, нетерпимость и прочая...
- Вот я и обращаюсь, - перебил он. - Представьте я принял решение жениться на вашей дочери. Решение принципиальное и прочая...
- Ну, это мы уже обсудили... Вы же понятливый человек. Володя.
Не было тестя на том злополучном собрании, где в президиуме восседало начальство из центрального аппарата, не было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным шпаргалкам, слово было предоставлено ему. Ярославцеву, дабы и его голосишко грянул в общем благолепном хоре. И он, дрогнув от дерзости, сказал незаученное: о бумаготворчестве, о высиживании гладенькими молодыми чиновниками с комсомольскими значками "взрослых" мест, о лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть...
И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и властно потребовал:
- Примеры, пожалуйста!
Он выложил "примеры". И - "прокололся". Все его "вопиющие" факты оказались неубедительными, а сам запев обличительной речи - нелепым до сумасбродства...
Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные, квакающе-испуганные и невероятно глупые...
А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь занимать активную позицию по отношению к недостаткам: его, как "принципиального, политически грамотного, непримиримого к негативным явлениям", отправили в огромное, разваливающееся от бесхозяйственности и пьянства автохозяйство.
- Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший серьезную школу комсомола, - с теплой улыбкой напутствовали его в горкоме, - и на месте сумеешь проявить боевитость своего характера. Со своей стороны готовы поддержать тебя по любым вопросам. Уж не забывай нас!
- Ну, Володя, - сказал тесть, - не обессудь: устроен тебе лучший вариант из всех грозящих... Теперь так: ты в школе учился, знаешь термин "большая перемена". Вот она и грянула. Идешь ты ныне в другой класс, золотой медали не видать... Впрочем, есть шанс сменить школу... Давай-ка, дружок, покуда не поздно, покуда я жив, в дипакадемию, послушай старого человека.
Не послушал. Ринулся в атаку на автохозяйство.
И стало хозяйство передовым. Выбил сотрудникам квартиры, новую технику, пьянь - если не перевоспитал, то подтянул. И порядок стал идеальный, и план выполнялся, и решались все проблемы, но - какой ценой? Какими приемами? Вот он первый его шажок в то никуда, в котором он сейчас: в день сегодняшний, когда едет он в сумраке индустриального города на собственной машине... А в глазах - не черный, сырой асфальт, не морось унылого неба, а прошлое - зимний тихий вечер, свет в заснеженной конторке, столик с бумагами, и Матерый- то бишь, Лешка Монин: в кожанке, только что сбросивший доху на стул. молодой, сил - как у быка, шоферюга-ас, стоит, усмехается...
И вновь - конторский стол. Запомнил он его. И ворох бумаг на нем запомнил - все его же. Ярославцева, запросы, и все резолюции на них, в лучшем случае уклончивые. Ни одной, чтобы: "поддерживаю", "отпустить", "не против". Обычно: "изыскать по возможности".
- Товарищ Монин, - поднимает он отчужденные глаза. Поступил сигнал, будто вы регулярно сливаете из государственной, закрепленной за вами машины бензин... В канистры. Для собственной, вероятно?
- Брехня. Выжить хотят, вот и... Думают, раз сидел...
- Сидели вы не раз. Это - раз. Теперь - два - в прошлое воскресенье вы проводили в третьем боксе ремонт своей "Победы". Сторож признался, вот его объяснительная...
- Ну и проводил ремонт Зима же, куда зимой без ямы, гражданин начальник? Ямы жалко? Пустого места? Въехал человек, сделал дело, выехал...
- Непорядок. Могли бы подойти ко мне, согласовать. Я бы не отказал.
- И по всякому такому пустяку кланяться?
- Монин, вы всего год, как из заключения. Откуда машина, можно полюбопытствовать?
- Кровно нажитое на лесоповале, - прозвучало глумливо. Там ведь расходов нет, все в копилку идет...
- Монин... да вот стул, что вы тут, как... при высочайшей особе... У вас множество нарушений трудовой дисциплины. Множество! И...
- Так. План перевозок я выполняю?
- План да. Но кроме плана.
- Резину так и не выбили?
- То есть?
- Не выбил, начальник - Монин присаживается на стул. Подминает зажатую под мышкой ушанку. - Вот что. Хорошо меня слушай, внимательно. Я, конечно, тьфу... уголовник, вообще... Но скажу! Нет, лучше так договоримся - если после разговора этого в обиду полезешь, то сразу заявление пишу и - пока! Только честно чтоб... Идет! Так вот. Прошлый хозяин наш - пустой человечишка. Выпивоха, краснобай. Ну, коли сам пьешь, чего со слесаря спросишь! Да тебя ж открыто пошлют. Но держался он. До упора. Покуда совсем дело не развалил. А почему держался? Бумажки умно сочинял для плана, ремонты для нужных людей организовывал, да и затягивал с ним умело, на нервах играл, чтобы в пиковый момент - извольте шик, блеск... Все секреты. А ты с начальством как! По правилам. И они с тобой строго. Ну, а резины-то у кого нет! У нас, грузовщиков, не у тебя! А кому ты нужен, чтобы выделять ее! И мы кому! И побежали бы мы отсюда, как тараканы от мора, если бы не привычка, не бензин дармовой, не яма для халтуры и спидометры без пломб! А отними это - привет, друг! Я на другую базу, другой - на третью, а тебя в итоге домуправом. Хорошо, если в крепкий дом! Ты же не болеешь нуждами нашими...
- Не прав ты, Монин. Фактор материальной заинтересованности я учитываю.
- Чего ты по-газетному-то мне? И какой фактор? Червонец к зарплате? Да я тебе этот червонец самому каждый день отдавать буду, только не лезь со своими нарушениями трудовой дисциплины! Ты мне, конечно, красиво возразить желаешь. А ты умерь пыл. Мы одного поколения, ровесники, давай хоть сегодня на равных... Тебе же выбираться отсюда надо, иначе - каюк. Не надоело, как киту в луже пузыри пускать среди шелупени, килек всяких? В винном соусе. Кого пугнешь, кого сожрешь, а толку? Выбираться надо! Ищи сподвижников себе, верных ищи, деловых. И начальников ублажай по мелочам, а проси у них по крупному. И к народцу не цепляйся, масштабно с него спрашивай, не размениваясь, он тогда даже в ерунде тебя не подведет - не то, чтобы побоится, посовестится. А жандармом быть - последнее дело.
И ведь понравился ему тогда Лешка Монин. Открытостью, напором, силой. И - сдружились они. Не теми приемчиками, какими Монин советовал, хозяйство он поднял, хотя и те порою в ход шли. Не снабженцев ублажал он, как исстари велось, им, мелким людишкам, кость кинешь и - довольны. И не местные контролирующие организации - те тоже малым удовлетворятся и утрутся. На министерские нужды начало работать автохозяйство, на серьезных людей, у которых тоже много хлопот имелось - и сугубо личных, и государственных. И рождали оказанные им услуги отношения доверительные, причем где служба, а где дружба часто не различалось... А отсюда пошли и квартиры работникам, и оборудование, и фонды, и в итоге - новое расширение автохозяйства.
Кучи мусора на дворе превратились в клумбы, исчезли залежи старых покрышек; бараки с мастерскими сменились чистенькими кирпичными постройками, и машины выезжали из сияющих свежей краской ворот чистыми, сыто урчащими... И на лицах людей появилось осознание своего дела, своей работы и... негласного устава своего монастыря...
Вскоре окольная тропа, предреченная тестем, кончилась. И вывела она его вновь на магистральный путь... Присмотрелись сверху к мелкому хозяйственнику, успевшему, на удивление всем, защитить диссертацию по экономике, хотя не наукой он занимался, а шоферюгами да моторами, и выдвинули его внезапно в крупные руководители районного масштаба, а затем и городского.
Леша Монин автоматом-переводом перекочевывал из одной персональной машины Ярославцева в другую, и уже редко когда позволял себе напутствовать шефа - разве в порыве несдержанности, да и то - уважительно, извиняясь за дерзость.
И тесть на пенсии уже был, не у дел, пусть и с прочными старыми связями - поучениями не злоупотреблял, говорил, как с равным, умным, лишь изредка сомнение выказывал не случайность ли возвысила? Не остался ли юношеский максимализм? Не собьют ли на взлете?
Сбили.
Сбили? Нет, сам он себя тогда сбил. Сам! Вспомни раннее утро, персональная "Волга", из которой ты вылезаешь непроспавшийся, раздраженный, наодеколоненный, в модном пальто, купленном в недавней поездке по Европе. И попадается ненароком на глаза дворник, и начинаешь ты отчитывать его - съеженного, покорно кивающего мол, мил-человек, почему образовались сосульки на карнизе представительного учреждения? Позор! Немедленно. Знать не знаю, какая еще там оттепель ночью была! Совещание сегодня, высокие люди приезжают, чтобы - через пятнадцать минут...
Дворник боязливо мнется, пытается что-то сказать, да к чему слушать, о чем лепечет этот серый человек в черной телогрейке? Отвернулся, повторив гневный наказ, и пошел, плечи расправив и подбородок вздернув, по скользкой от гололеда лестнице к высоким дверям с бронзовыми ручками.
А дворник полез на крышу. Март, подтаявший наст едва держался на скатах и под тяжестью человека рухнул... И не стало человека.
Конечно, нашлись бы оправдания. Мог он спастись. Мог! Если бы не отправился на похороны. Увидел лицо человека в гробу незнакомое, он ведь и не разглядел тогда это лицо, близких увидел, семью, горе их... И - сломался. Не пошел выклянчивать милости, валяться в ногах. Муторно вдруг стало, вечностью потянуло, и вспомнились понятия самые что ни на есть отвлеченные совесть, грех, суета, выбор.
А после состоялся разговор с тестем - одряхлевшим, поблекшим, слабеньким, уходящим. И в глазах старика он увидел не разочарование, не презрение, не осуждение, а лишь легонькое, схожее с нежностью сожаление. Старик уже понял тщетность суеты, ее внешний блеск и тягостную пустоту, скрытую за блеском... И все-таки старик заставил себя что-то привычно-ловко сообразить, кого-то нужного припомнить и, механически сняв трубку телефона, твердить в нее заученные фразы, справляясь поначалу о здоровье и семье этого нужного, болтая о разных разностях и уж после, в конце разговора, прося об одолжении для зятя.
Следующим же днем приехал Ярославцев в высотный дом, принял пропуск из амбразуры окошечка и поднялся, шалея от бликов света на мраморе, от простора коридоров, помпезности ковров, в кабинетик-клетушку, где желтый, сухой человечек в роговых очках принял от него анкету, сказав "Я позвоню... Сам"
Позвонил. И месяц спустя очутился он как по волшебству в чужедальней тропической стране, на большой стройке - в качестве начальника с ограниченными полномочиями. Бытие зарубежное шиком не отличалось тесный гостиничный номер в провинциальном отеле, труд от зари до зари, хлопоты с женой, ожидавшей ребенка, ее отъезд. Из развлечений - фильм по воскресеньям в местном кинотеатре на открытом воздухе.
Но работал он самозабвенно. Понимал здесь он нужен. И не в роли наблюдателя, а вершителя великих преобразований.
Затем - долгожданный отпуск, родина, ребенок, семья; уже привычные коридоры здания, знакомые лица чиновников.
- Послушайте, - сказал он одному из них, казавшемуся более-менее инициативным. - Зачем нам покупать за валюту материалы, которые мы вкладываем в эту стройку? Материалы отнюдь не худшие выпускаются и у нас.
- Крепкая идейка, - ответил чиновник. - Но возникает масса проблем со всякими согласованиями, заказами, транспортом... Живите проще, Вова!
- Я второй день в отпуске. Время у меня есть. С поставщиками договорюсь. Обещайте лишь пяток поездок их людям. Как экспертам. Понимаю. Сложно. Но - прикиньте разницу по валютным суммам. Командировочных жалко?
Прикинули. И отправились на тропическую стройку материалы из холодной Сибири. Сетующих на их качество не нашлось.
Внезапно - отзыв.
- Товарищ Ярославцев! С фирмой-поставщиком мы устанавливали контакты, исходя не из купеческих амбиций. Вы, что же, взяли на себя не только оценку целесообразности в международной торговле, но и проблем международных отношений?
- Но меня же поддержали...
- Да, по недальновидности. Некомпетентные лица, введшие в заблуждение руководство. Однако даже их не следует впутывать в планы, продиктованные вашей личной, весьма сомнительной инициативой. Еще предстоит разобраться, что за нею стоит...
Деньги у него имелись. Во всяком случае, существовала возможность спокойно обдумать свое положение, не тяготясь отсутствием зарплаты и не лихорадя себя в поисках относительно пристойной службы. Хотя служить не хотелось. Устал. Но искать работу было необходимо, жизнь не кончалась с последней его неудачей, хотя основная игра была проиграна без надежд на реванш.
Пытался искать поддержки у тестя, но тот дал понять, что взрослый человек обязан устраивать судьбу сам, а ошибки простительны лишь тем, кто их совершает несознательно. Отец, ушедший на пенсию и служивший вахтером на родном заводе, вполне серьезно пообещал устроить его мастером в механический цех... Это увлекательное предложение вызвало поначалу у Ярославцева неудержимый смех, но, отсмеявшись, почувствовал тревогу... Радужные прожекты проваливались один за другим, круг сужался; жена уже искоса поглядывала на праздношатающегося мужа, деньги таяли, как снег на солнышке, и предложение отца начало восприниматься не столько с иронией, сколько с досадой полнейшей беспомощности...