Молнар Ференц. Мальчишки с улицы Пала

   – Прошу слова, – обратился он к председателю.
   – Господин секретарь просит слова, – строго объявил Вейс, позвонив в маленький двухкрайцаровый колокольчик.
   Но у Немечека, который занимал в «Обществе замазки» должность секретаря, вдруг язык прилип к гортани: за одним из штабелей он заметил Гереба. Никто, не знал про Гереба того, что знал он; никто, кроме них с Бокой, не видел того, что видели они в тот памятный вечер. Гереб, крадучись пробирался между штабелями, а потом побежал прямо к хибарке, где жил словак со своей собакой. Немечеку стало ясно, что его долг – не спуская глаз, следить за каждым шагом предателя. До прихода Боки Гереб не должен догадываться, что его видели на острове сидевшим у фонаря вместе с краснорубашечниками: пусть думает, что никто об этом не знает. Так сказал Бока.
   Но Гереб сейчас здесь и куда-то крадется. Немечек во что бы то ни стало хотел знать, зачем Гереб пошел к словаку.
   – Спасибо, господин председатель, но я произнесу свою речь потом, – сказал он. – Я вспомнил, что у меня есть дело. Вейс опять позвонил:
   – Выступление господина секретаря откладывается.
   Но господин секретарь уже не слышал, он бросился бежать – не за Геребом, а в противоположную сторону, чтобы опередить его. Пересек пустырь, выбежал на улицу Пала, повернул на улицу Марии и во всю прыть помчался к воротам, лесопилки. Там на него чуть не наехал огромный воз дров как раз выезжавший из ворот. Железная труба попыхивала, выплевывая клубки белого пара. Пила надрывно визжала в своем домике, словно говоря: «Гляди-и-и в оба! Гляди-и-и в оба!»
   – И так гляжу! – на бегу ответил Немечек, миновал домик, повернул к штабелям и оказался как раз за хижиной словака. Крыша сторожки была покатая и почти соприкасалась со штабелем, который стоял позади нее. Немечек взобрался на этот штабель, лег наверху ничком и стал ждать, что будет. Зачем понадобился Геребу словак? Может быть, краснорубашечники замышляют какую-нибудь военную хитрость? Будь что будет, а он подслушает разговор. Ведь только подумать, какую славу принесет ему удача! С какой гордостью будет он сознавать, что раскрыл новое предательства! В ожидании поглядывая по сторонам, Немечек вдруг заметил Гереба. Медленно, осторожно он приближался к хижине, поминутно оглядываясь, не идет ли кто сзади. Только убедившись, что никто за ним не следует, Гереб смело направился к сторожке. Словак с благодушным видом сидел на лавочке у входа, посасывая трубку, набитую крошеными сигарными окурками, которые приносили ему мальчики: решительно все они собирали окурки для Яно.
   Пес, лежавший у его ног, вскочил и тявкнул было раза два на Гереба, но, увидев, что это свой, опять улегся на место, Гереб подошел к Яно совсем вплотную, так что крыша заслонила их от Немечека. Но белокурый малыш почувствовал вдруг прилив отчаянной смелости. Тихо-тихо, стараясь не шуметь, перелез он со штабеля на крышу сторожки и пополз вверх по скату, чтобы, высунувшись над дверью, следить оттуда за собеседниками. Дощатая кровля раза два скрипнула под ним, и в эти мгновения кровь застывала у Немечека в жилах… Но он полз все дальше и наконец осторожно глянул вниз. Если бы сторожу или Геребу вздумалось в этот момент посмотреть вверх, они, наверно, испугались бы, увидев прямо над собой смышленое личико с устремленными на них широко раскрытыми глазами.
   – Добрый день, Яно! – дружески поздоровался Гереб, подойдя к словаку.
   – День добрый! – ответил тот, не вынимая трубки изо рта.
   – Я тебе сигар принес, Яно! – сказал Гереб, придвинувшись к нему ближе.
   Словак вынул изо рта трубку и просиял. Не так уж часто выпадало бедняге счастье держать в руках целую сигару. Обычно он получал их на добрую половину искуренными. Достав из кармана три сигары, Гереб сунул их в руку сторожу.
   «Эге, – сказал про себя Немечек, – правильно я сделал, что забрался сюда. Ему наверняка что-то нужно от словака, недаром с сигар начинает!»
   – Зайдем-ка в сторожку, Яно, – донеслись до него тихие слова Гереба. – Неохота мне говорить здесь… нас могут увидеть… У меня к тебе важное дело. Можешь еще сигару заработать, а то и больше!
   И Гереб вынул из кармана целую пригоршню сигар.
   Немечек на крыше только головой покачал. «Видно, крупную пакость затеял, коли такую уйму сигар притащил!» – подумал он.
   Конечно, словак охотно согласился войти в сторожку. Гереб последовал за ним, а за Геребом шмыгнул и Гектор. Немечек был страшно раздосадован. «Ведь этак я ровно ничего не услышу из их разговора, – стал раздумывать он. – Как быть? Весь мой замечательный план пошел насмарку…»
   Он от всей души завидовал собаке, успевшей проскользнуть за ними. Потому что даже дверь, и ту затворили. Немечеку вспомнились сказки про бабу-ягу Железный нос, которая обратила королевича в черного пса. Он с радостью отдал бы десятка два прозрачных стеклянных шариков за то, чтобы баба-яга с железным носом обратила его на несколько минут в черного пса, а Гектора сделала вместо него белокурым мальчиком. В конце концов они ведь с Гектором коллеги: оба – рядовые… Но вместо бабы-яги Железный нос на помощь пришел… жук Железный зуб. Тот самый работяга-точильщик, который когда-то, давным-давно, прогрыз одну из досок кровли, угощаясь со всем своим семейством вкусным мягким деревом и ничуть не подозревая, какую великую службу сослужит он в один прекрасный день мальчишкам с улицы Пала. Там, где древоточец просверлил свой ход, доска стала тоньше. Прильнув к ней ухом, Немечек прислушался. Из сторожки глухо доносились голоса, и Немечек вскоре с радостью убедился, что прекрасно различает каждое слово. Гереб говорил тихо, словно и в этом укромном месте опасался, как бы его не услышали. А говорил он вот что:
   – Не будь дураком, Яно. Я дам тебе сигар сколько хочешь. Но за это придется кое-что сделать.
   – Что сделать? – проворчал Яно.
   – Да просто прогнать мальчишек с пустыря. Не позволять им играть здесь в мяч да растаскивать штабеля.
   Наступило непродолжительное молчание, из чего Немечек заключил, что сторож раздумывает. Потом опять послышался его голос:
   – Прогнать?
   – Да.
   – А почему?
   – Потому что здесь хотят играть другие. И всё богатые ребята… Сигар будет – хоть завались… и деньги будут… Это подействовало.
   – Деньги будут? – переспросил Яно.
   – Будут. Форинт будет.
   Форинт окончательно умаслил словака.
   – Ладно, – сказал он. – Прогоним их.
   Щеколда звякнула, дверь скрипнула. Гереб вышел из сторожки. Но и Немечека уже не было на крыше. Ловко, как кошка, спрыгнул он на землю, вскочил на ноги и помчался между штабелями назад, на пустырь. Мальчуган был очень взволнован: он чувствовал, что судьба товарищей, все будущее пустыря сейчас в его руках.
   – Бока! – еще издали крикнул он. Ответа не было.
   – Бока! Господин президент! – крикнул он снова.
   – Он еще не пришел! – откликнулся кто-то.
   Немечек летел как вихрь. Нужно сейчас же известить Боку о случившемся. Нужно не медля действовать, пока их еще не прогнали отсюда. Поравнявшись с последним штабелем, он увидел членов «Общества замазки», которые все еще заседали. Вейс все с тем же важным видом председательствовал и, когда Немечек промчался мимо, крикнул:
   – Гаго, го! Господин секретарь!
   Немечек отмахнулся, показывая, что не может останавливаться.
   – Господин секретарь! – завопил Вейс ему вдогонку и в подкрепление своего авторитета изо всех сил затряс колокольчиком.
   – Мне некогда! – крикнул в ответ Немечек и побежал дальше в надежде застать Боку дома.
   Тогда Вейс прибегнул к последнему средству. Срывающимся голосом он возопил:
   – Рядовой! Смирно!
   Тут уж поневоле пришлось остановиться: ведь Вейс лейтенант… Немечек просто кипел от негодования, но против начальства не пойдешь.
   – Слушаю, господин лейтенант! – отозвался он, щелкнув каблуками.
   – Имейте в виду, – сказал председатель «Общества замазки». – Только что вынесено решение: начиная с сегодняшнего дня мы будем продолжать свою деятельность как тайное общество. Избран новый председатель.
   – Да здравствует Колнаи! – с воодушевлением воскликнули присутствующие. Только Барабаш сказал, ухмыляясь:
   – Долой Колнаи!
   – Если господин секретарь желает сохранить свой пост, – продолжал председатель, – он должен сейчас же вместе с нами принести клятву в соблюдении тайны. Потому что, если господин Рац узнает…
   В это мгновение Немечек увидел Гереба, кравшегося между штабелями. Улизни сейчас Гереб – и конец всему… Конец этим фортам, конец пустырю… Но если Бока успеет поговорить с ним по душам _;кто знает, может, у него проснется совесть. Чуть не плача от бессильной ярости, белокурый мальчуган перебил Вейса:
   – Господин председатель… Я же опоздаю… мне нужно бежать…
   – Вы что, струсили, господин секретарь? – строго спросил Вейс. – Боитесь, что если общество раскроют, то и вам влетит?
   Но Немечек уже не слышал. Все его внимание сосредоточилось на Геребе, который, притаившись за штабелями, ждал, пока мальчики уйдут, чтобы беспрепятственно выскользнуть на улицу… Видя это, Немечек без дальних слов покинул собрание. Запахнул свой пиджачок – и был таков: вихрем промчавшись по пустырю, исчез за калиткой.
   Все остолбенели. Наконец в гробовой тишине раздался замогильный голос председателя:
   – Уважаемые члены общества, вы все видели, как ведет себя Эрне Немечек. Заявляю, что Эрне Немечек – трус!
   – Правильно! – зашумело собрание. А Колнаи, тот даже крикнул:
   – Предатель!
   Рихтер, волнуясь, попросил слова:
   – Я предлагаю лишить этого трусливого изменника, который бросил нас в беде, звания секретаря, исключить из общества и в тайную книгу протоколов занести, что он – предатель!
   – Ура! – единодушно вырвалось у всех.
   И в глубокой тишине председатель огласил приговор:
   – Общее собрание объявляет Эрне Немечека трусом и предателем, смещает его с должности секретаря и исключает из общества. Господин нотариус!
   – Я! – отозвался Лесик.
   – Занесите в книгу протоколов, что общее собрание признало Эрне Немечека трусом и предателем, и впишите туда его имя с маленькой буквы.
   Сдержанный гул прошел по рядам. По уставу это была самая строгая кара. Все обступили Лесика, который тотчас же сел на землю, развернул на коленях пятикрайцаровую тетрадку, служившую книгой протоколов, и крупными каракулями вывел в ней:
 

   «эрне немечек – предатель!!!»

 
   Так «Общество замазки» опорочило честное имя Эрне Немечека.
   А в это время Эрне Немечек, или, если угодно, эрне немечек, во всю прыть бежал на улицу Кинижи, где в скромном одноэтажном домике жил Бока. Влетев в ворота, он лицом к лицу столкнулся с ним.
   – Вот тебе раз! – в изумлении воскликнул Бока. – Ты чего здесь?
   Еле переводя дух, Немечек рассказал обо всем, дергая Боку за пиджак, чтобы тот поторопился. Они вместе побежали на пустырь.
   – И ты сам все видел и слышал? – спросил Бока на бегу.
   – Своими глазами и своими ушами.
   – И Гереб еще там?
   – Если поднажать, еще застанем.
   Возле клиники пришлось, однако, остановиться. Бедняга Немечек сильно закашлялся.
   – Ты… беги скорей… А я… вот откашляюсь… – опершись о стену, сказал он.
   И, содрогаясь от кашля, объяснил Боке, который не двинулся с места:
   – Простудился я… В Ботаническом саду… Что я в озеро шлепнулся, это еще не беда, но вот в оранжерее… Очень холодная вода была в бассейне. Совсем я тогда продрог.
   Они повернули на улицу Пала. И как раз в тот момент, когда они были на углу, отворилась калитка и оттуда поспешно вышел Гереб. Немечек схватил Боку за руку:
   – Вон он идет!
   Бока приставил ладонь рупором ко рту.
   – Гереб! – прорезал сонную тишину улички его звонкий голос.
   Гереб обернулся. Увидев Боку, он громко засмеялся и побежал в сторону бульварного кольца. Улицу Пала оглашал его вызывающий смех. Гереб смеялся над ними.
   Мальчики остановились как вкопанные. Гереб скрылся! Все пропало! Не сказав ни слова, они молча побрели к калитке. С пустыря доносился веселый шум играющих в мяч да время от времени звонкое «ура» в честь нового председателя «Общества замазки»… Там еще никто не подозревал, что этот крохотный кусочек земли, быть может, уже и не принадлежит им. Кусочек бесплодной, изрытой пештской земли, клочок равнины, стиснутый между двумя домами, но означавший для их детских душ безграничность и свободу, который утром был американской прерией, вечером – венгерским Альфельдом, в дождь – морем, зимой – Северным полюсом; словом, верным другом, готовым стать чем угодно, лишь бы их позабавить…
   – Видишь, – сказал Немечек, – они еще ничего не знают…
   – Не знают… – тихо повторил Бока, повесив голову.
   Немечек верил в ум Боки. Он не терял надежды, пока рядом с ним был его рассудительный, хладнокровный друг. По-настоящему перепугался он, лишь увидев, что глаза у Боки наполнились слезами, и услышав, как президент – сам президент! – с глубокой печалью, дрожащим голосом произнес:
   – Как же нам теперь быть?

5

   Два дня спустя, в четверг, когда на Ботанический сад опустились вечерние сумерки, двое часовых на маленьком мосту заметили приближающуюся темную фигуру и сжали в руках оружие.
   – На караул! – воскликнул один из них.
   И оба высоко подняли свои копья с серебристыми наконечниками, тускло блеснувшими в бледном свете месяца. Приветствие относилось к предводителю краснорубашечников Фери Ачу, который быстрым шагом взошел на мост.
   – Все в сборе? – спросил он у часовых.
   – Так точно, господин капитан!
   – И Гереб здесь?
   – Он первый пришел, господин капитан.
   Главнокомандующий молча отдал честь, и часовые в ответ снова подняли вверх свои копья. Таково было военное приветствие у краснорубашечников.
   К этому времени все уже собрались на острове, на маленькой лужайке. При появлении Ача старший Пастор крикнул:
   – На караул!
   И целый лес длинных копий с остриями, обернутыми серебряной бумагой, вырос над головами.
   – Нужно спешить, ребята, – сказал Ач, ответив на приветствие, – я малость запоздал. Ну, за дело. Зажгите фонарь.
   До прибытия главнокомандующего фонарь зажигать не разрешалось. Когда фонарь горел, это означало, что Фери Ач – на острове. Младший Пастор зажег фонарь, и краснорубашечники на корточках уселись вокруг огонька. Все молчали, ожидая, что скажет командир.
   – Кто имеет о чем-нибудь доложить?
   Встал Себенич.
   – Ну?
   – Честь имею доложить, что из арсенала исчезло красно-зеленое трофейное знамя, которое господин капитан захватил у мальчишек с улицы Пала. Командир нахмурил брови:
   – Оружие все цело?
   – Все. Я как начальник арсенала по приходе сюда сейчас же пересчитал все копья и томагавки. Все до одного на месте, только знамени не хватает. Кто-то его украл.
   – Ты видел следы?
   – Так точно. Я каждый вечер, как положено по уставу, посыпаю пол в развалинах мелким песком. И вчера посыпал. А сегодня смотрю – на песке следы ног, очень маленьких, и ведут прямо в угол, где лежало знамя, а оттуда – обратно к расщелине. Там они, на твердой земле и в траве, потерялись.
   – Маленькие, говоришь, следы?
   – Так точно. Маленькие-маленькие, гораздо меньше, чем у Вендауэра, а из наших у него самая маленькая нога…
   Наступило молчание.
   – В арсенале побывал кто-то чужой, – сказал капитан. – Наверняка – один из тех, с улицы Пала. Волнение пробежало по рядам.
   – Я потому думаю – один из них, – продолжал Фери Ач, – что ведь другой и оружие унес бы – ну, хоть один томагавк. А этот не взял ничего, кроме знамени. Они, наверно, поручили кому-то из своих выкрасть у нас знамя. Гереб! Ты ничего об этом не знаешь?
   Значит, Гереб сделался у них уже постоянным осведомителем. Он встал:
   – Ничего.
   – Ладно, садись. Мы это расследуем. Но сначала уладим свои дела. Все вы знаете, как мы недавно опозорились. Хотя все до одного были в сборе, здесь, на острове, враг ухитрился прикрепить красную бумажку к этому вот дереву. Да как ловко все устроили: нам даже никого поймать не удалось. Бежали до самого поселка Чиновников за двумя чужими мальчишками, и только там оказалось, что они неизвестно почему от нас удирают, а мы неизвестно зачем за ними гонимся. Эта красная записка – страшный позор для нас, и за него нужно отомстить. Мы отложили захват пустыря до тех пор, пока Гереб не обследует территорию. Сейчас он доложит о результатах, и мы решим, когда начинать войну. Фери Ач взглянул на Гереба:
   – Гереб, встать! Тот снова встал.
   – Мы слушаем. Доложи, что ты сделал.
   – Я… – начал Гереб с некоторым смущением, – мне пришло в голову, что мы, пожалуй, можем и без боя занять эту территорию. Я подумал, что ведь я сам прежде был с ними… и почему именно из-за меня… В общем, я подкупил словака, который караулит пустырь, и он теперь оттуда… оттуда…
   Слово застряло у него в глотке. Он не мог продолжать под суровым взором Ача. И Фери Ач заговорил – глубоким, энергичным голосом, звуки которого заставляли вздрагивать мальчиков, когда этот сильный парень из-за чего-нибудь на них сердился.
   – Нет, – загремел он, – ты, я вижу, еще не знаешь, краснорубашечников. Мы не ходим подкупать да торговаться. Добром не дают – берем силой. На кой шут мне твой словак или чтоб кого-то там выгоняли?… Тьфу! К чертям все эти подлости!
   Все притихли. Гереб опустил глаза. Фери Ач встал.
   – Если ты трус, убирайся домой! – крикнул он, сверкая глазами.
   Гереб струхнул не на шутку. Он понимал, что, если краснорубашечники сейчас прогонят его, он останется один как перст.
   И он запротестовал, подняв голову и, стараясь говорить решительно:
   – Я не трус! Я ваш, я с вами, клянусь быть вам верным!
   – Вот это другой разговор! – сказал Ач, но по лицу его было видно, что он не очень-то симпатизирует перебежчику. – Хочешь остаться с нами – дай клятву соблюдать наши законы.
   – Даю, – сказал Гереб, облегченно вздыхая.
   – Руку!
   Они пожали друг другу руки.
   – С этого момента ты возведен в чин лейтенанта. Себенич выдаст тебе копье, томагавк и занесет твое имя в тайный список. Теперь слушай. С этим делом тянуть больше нельзя. Назначаю нападение на завтра. Завтра после обеда всем быть здесь. Половина отряда будет наступать с улицы Марии и овладеет фортами. Другой половине ты откроешь калитку, выходящую на улицу Пала, и вы прогоните врага с пустыря. Если же они побегут в штабеля, остальные ударят на них с фортов. Нам нужно место для игры в мяч, и мы завладеем им во что бы то ни стало!
   Все вскочили.
   – Ура! – раздался дружный крик, и копья взлетели над головами.
   Командир знаком потребовал тишины:
   – Я еще не все у тебя спросил. Как, по-твоему, не догадались твои бывшие друзья, что ты перешел к нам?
   – Думаю, что нет, – ответил новоиспечённый лейтенант. – Даже если кто из них и пробрался сюда, когда прикреплял свою записку, то вряд ли меня заметил в темноте.
   – Значит, ты спокойно можешь пойти к ним завтра после обеда?
   – Могу.
   – И это не покажется подозрительным?
   – Нет. А если у кого мелькнет подозрение, никто ничего не скажет: они ведь меня боятся. Они там все трусы!
   – Как бы не так! – раздался вдруг чей-то звонкий голос. Все в недоумении огляделись по сторонам.
   – Кто это сказал? – спросил Фери Ач.
   Ответа не было. Но прежний голос звонко повторил:
   – Как бы не так!
   Теперь все сообразили, что голос шел с верхушки большого дерева. В ту же минуту в густой листве что-то зашевелилось, сучья затрещали, и с дерева спустился маленький белокурый мальчуган. Спрыгнув с нижнего сука на землю, он преспокойно отряхнул свой костюмчик и, выпрямившись, смело встретил устремленные на него взоры оцепеневших от изумления краснорубашечников. Никто не проронил ни слова, так поразило всех его неожиданное появление.
 

 
   Гереб побледнел.
   – Немечек! – испуганно вымолвил он.
   – Да, Немечек, – ответил белокурый мальчуган. – Он самый. И можете не ломать себе голову, кто утащил знамя из арсенала: это я его унес. Вот оно. Это мои следы такие маленькие, меньше, чем у Вендауэра. Я не стал бы вам кричать, сидел бы на дереве, пока вы не уйдете: все равно я там с половины четвертого прячусь. Но когда Гереб сказал, что у нас все трусы, – ну, думаю, постой, я тебе докажу, что и среди мальчишек с улицы Пала есть смельчаки; не офицеры – так рядовой Немечек! Вот я перед вами; подслушал, о чем вы совещались, отобрал у вас наше знамя. Теперь можете делать со мной что угодно: бейте меня, вырывайте знамя, потому что так я его не отдам! Ну, что же вы? Налетайте! Я ведь один, а вас десятеро!
   Немечек выпалил все это, раскрасневшись, вытянув вперед руки и сжимая в одной из них маленькое знамя. Краснорубашечники никак опомниться не могли: такая их взяла оторопь. Они только глаза таращили на этого кроху, который словно с неба свалился и так громко, смело, с высоко поднятой головой бросал им в лицо эти слова, как будто ему не страшны ни силачи Пасторы, ни сам Фери Ач.
   Первыми пришли в себя Пасторы. Подскочив к малышу с обеих сторон, они крепко схватили его за руки. Младший Пастор, стоявший справа, принялся было выкручивать ему руку, чтобы он выпустил знамя, но тут тишину нарушил голос Фери Ача:
   – Стойте! Не трогайте его.
   Оба Пастора в недоумении уставились на командира.
   – Не трогайте, – повторил тот. – Этот парнишка мне нравится. Ты смелый малый, Немечек, или как там тебя! Вот тебе моя рука. Иди к нам в краснорубашечники!
   Немечек покачал головой.
   – Только не я! – сказал он упрямо. Голосок его дрожал, но не от страха, а от волнения. Бледный, серьезный, стоял он и повторял:
   – Только не я! Фери Ач усмехнулся:
   – Ну, как знаешь! Я до сих пор никого еще не звал в отряд. Все, кто тут есть, сами просились. Тебя первого позвал. Не хочешь – не надо…
   И повернулся к нему спиной.
   – Что с ним делать? – спросили Пасторы.
   – Отнимите у него знамя, – бросил через плечо капитан.
   Старший Пастор одним рывком вывернул из слабой ручонки Немечека ало-зеленое знамя. Этот рывок причинил малышу боль: у Пасторов была чертовски сильная хватка. Но он стиснул зубы и не издал ни звука.
   – Вот знамя! – доложил Пастор.
   Все ждали, что теперь будет, какую страшную кару придумает для него могущественный Фери Ач. Немечек по-прежнему упрямо стоял на месте, плотно сжав губы.
   Фери Ач обернулся и кивнул Пасторам:
   – Жидковат больно. Бить не стоит. Вот что… Искупайте-ка его.
   Краснорубашечники прыснули. Засмеялся и Фери Ач. Пасторы тоже схватились за животы. Себенич подбросил в воздух свою кепку, а Вендауэр принялся скакать, как бесноватый. Даже Гереб осклабился, стоя под деревом. Посреди всеобщего веселья лишь одно лицо осталось серьезным – маленькое личико Немечека. Он был простужен и уже несколько дней кашлял. Сегодня мать даже запретила ему выходить на улицу. Но он не мог усидеть в комнате: в три часа улизнул из дому и с половины четвертого до самого вечера дрожал на верхушке дерева. Но он ни за что на свете не скажет об этом. Сказать, что простудился? Да его еще сильней высмеют и Гереб осклабится еще противней: растянет рот до ушей, так что все зубы вылезут наружу. Нет, уж лучше молчать. Под общий хохот он терпеливо позволил отвести себя на берег, где его и окунули в мелкую воду озера. Страшно сильные парни были эти Пасторы! Крепко держа Немечека, один – за руки, другой – за шиворот, они по уши погрузили беднягу в воду, и на острове в этот миг разразилась целая буря ликования. Краснорубашечники весело приплясывали, подбрасывали кепки, улюлюкали и гикали:
   – Гейя, гоп! Гейя, гоп!
   Это был их клич.
   Веселый гомон всколыхнул вечернюю тишину. Непрерывные возгласы «Гейя, гоп!» сливались с громким смехом. А на берегу, у самой воды, из которой, словно печальный маленький лягушонок, выглядывал Немечек, стоял Гереб. Широко расставив ноги, он хохотал во все горло, кивая в сторону жертвы.
   Наконец Пасторы отпустили Немечека, и он выбрался на берег. Тут-то, при виде этой насквозь промокшей, грязной фигурки, и пошло настоящее веселье. Вода струилась с бедняги ручьями, а когда он опустил руки, хлынула из рукавов, как из ведер. Все отскочили от него, когда он стал отряхиваться, словно мокрая собачонка. Посыпались обидные возгласы:
   – Лягушка!
   – Наглотался?
   – Что ж ты еще не поплавал?
   Немечек не отвечал. С горькой усмешкой разглаживал он свою мокрую курточку. Тут к нему подступил Гереб. Заносчиво вскинув голову и осклабясь, он спросил:
   – Ну что? Хорошо было?
   Немечек поднял на него свои большие голубые глаза.
   – Да, хорошо, – тихо промолвил он и повторил:– Хорошо; гораздо лучше, чем расхаживать по берегу и насмехаться надо мной. Да лучше целый год просидеть в воде, чем стакнуться с врагами своих друзей! Это неважно, что вы меня в воду окунули. Я сам недавно в воду шлепнулся; а вот ты и тогда уже здесь был, среди чужих. Но меня вы сколько угодно можете звать к себе, хвалить, подарками задабривать – я вас знать не хочу. Окунайте меня в воду хоть сто, хоть тысячу раз – я все равно и завтра и послезавтра приду сюда и спрячусь где-нибудь, так что вы меня и не заметите. Не боюсь я вас! А если вы придете к нам, на улицу Пала, землю нашу отнимать, мы все будем там! Вдесятером мы поговорим с вами иначе, вот увидите. Со мной-то легко справиться. Кто сильней, тот и победил. Пасторы сильнее, вот они и отняли у меня шарики в саду музея. Это не трудно, когда десять против одного! Что ж, пожалуйста. Можете избить меня, если вам так нравится. Ведь стоило мне захотеть – и не пришлось бы купаться в озере. Но я не пошел к вам. Хотите – топите меня, хотите – убивайте, только я никогда не буду предателем, как этот, который там стоит… вон там…