Страница:
– За ними! Лови их! – подал команду Пастор. И краснорубашечники кинулись за ними, в обход лесопилки.
– Труби! – закричал Бока.
Маленькая труба звонко протрубила сигнал к началу бомбардировки. Тонкие детские голоса с трех первых фортов ответили ей торжествующими кликами. В ту же минуту послышались глухие удары: в неприятеля полетели песочные бомбы. Раскрасневшийся Бока весь дрожал от возбуждения.
– Адъютант! – крикнул он.
– Я!
– Лети к шанцу и скажи, чтоб подождали. Пускай подождут! Начинать только после сигнала атаки. И форты улицы Пала тоже пусть ждут!
Бока еще не договорил, как адъютант уже бросился исполнять приказание. У сторожки он лег на живот и под прикрытием земляного вала, ползком, чтобы не увидел неподвижно стоявший у ворот неприятель, пробрался к шанцу. Шепотом передав приказ крайнему во рву, он так же ползком возвратился к генералу.
– Все в порядке, – доложил он.
Крики за лесопилкой слились в сплошной рев. Краснорубашечники решили уже, что победили. Но три форта палили вовсю, и это мешало нападающим взять штабеля приступом. На крайнем – славном третьем – форте, скинув куртку, в одной рубашке, как лев, сражался Барабаш. Он только и делал, что прицеливался и швырял бомбы в Пастора-старшего. Мягкие песочные бомбы одна за другой шмякались в черноволосую голову Пастора, и каждую Барабаш сопровождал восклицанием:
– На-ка, дружок!
Пастор яростно отплевывался от залеплявшего ему рот и глаза рыхлого песка.
– Погоди, я до тебя доберусь! – злобно завопил он.
– Попробуй доберись! – отвечал Барабаш, снова прицелившись и метнув бомбу.
Раз! И у краснорубашечника снова оказался полон рот песка. Форты разразились неистовым «ура».
– Покушай песочку! – крикнул разгоряченный Барабаш и обеими руками метнул в Пастора сразу две бомбы.
Не заставили себя ждать и две другие. Угловой форт работал на славу. А пехота сидела притаившись в каретном сарае и сторожке, ожидая приказа. Краснорубашечники были уже у фортов и лезли напролом.
– На штабеля! – снова отдал приказание Пастор.
– Бац! – воскликнул Барабаш, угодив предводителю прямо в нос.
– Бац! – подхватили этот клич остальные форты, обрушивая на головы уцепившихся за поленья краснорубашечников целый ливень песка.
Бока схватил Колнаи за руку.
– Песок на исходе, – сказал он. – Я отсюда вижу. И Барабаш кидает уже одной рукой, а ведь в угловом форте бомб втрое больше, чем в других…
Огонь и правда стал как будто слабей.
– Как же быть? – спросил Колнаи.
Но к Боке уже вернулось самообладание.
– Победа будет за нами, – сказал он.
В этот момент форт номер два прекратил бомбардировку. Видимо, песок иссяк.
– Теперь пора! – воскликнул Бока. – Живо в сарай! Наступление!
А сам одним прыжком очутился у сторожки и, распахнув дверь, крикнул внутрь:
– В атаку!
Оба батальона мигом выскочили наружу: один из сарая, другой из сторожки, – и вовремя. Пастор уже занес ногу на парапет форта номер два. Но кто-то, вцепившись сзади, стащил его вниз. Краснорубашечники растерялись. Они думали, что обратившееся в бегство войско скрылось в штабелях и назначение фортов – не допускать туда противника. И вдруг те, кого они только что преследовали, ударили им в тыл!..
Авторитетные военные корреспонденты, участвовавшие в настоящих войнах, утверждают, что в сражении самое страшное – паника. Полководцы и сотен пушек не так опасаются, как малейшего замешательства, которое обычно за несколько секунд разрастается в полнейший хаос. Но если паника страшна настоящему войску, с ружьями и пушками, как же было не поддаться ей горстке маленьких пехотинцев в красных спортивных рубашках?
Они не поняли, в чем дело. В первую минуту никто даже не сообразил, что это – те самые беглецы, которые только что от них скрылись. Краснорубашечники решили, что перед ними совершенно новое войско. Только узнав некоторых в лицо, они увидели, что столкнулись со старыми знакомыми.
– Откуда вы? Из-под земли, что ли, выскочили? – вскричал Пастор, когда две сильные руки ухватили его за ногу и стащили на землю.
Теперь и Бока сражался. Высмотрев себе подходящего противника, он схватился с ним и, борясь, понемногу стал оттеснять его к сторожке. Краснорубашечник, видя, что с Бокой ему не сладить, изловчился и подставил ножку. С фортов, откуда внимательно следили за поединком, раздались протестующие крики:
– Позор!
– Ножку подставил!
Бока упал, но тотчас вскочил на ноги.
– Ты ножку мне подставил! Это не по правилам! – крикнул он и поманил к себе Колнаи.
Вдвоем они моментально водворили барахтающегося краснорубашечника в сторожку и заперли его там.
– Вот дурак! – тяжело дыша, сказал Бока. – Если б он по правилам боролся, я бы с ним не сладил. А так – мы имели полное право пойти на него вдвоем.
И он снова поспешил в бой – туда, где противники, разделившись попарно, один на один боролись друг с другом. Бомбометчики осыпали краснорубашечников остатками песка, сохранившимися в первых двух фортах. А форты, которые смотрели на улицу Пала, молчали. Они выжидали.
Колнаи хотел было сам схватиться с кем-нибудь врукопашную, но Бока прикрикнул на него:
– Не лезь в драку! Ступай передай приказ: гарнизонам первых двух фортов перейти в четвертый и пятый!
Колнаи пересек поле битвы и передал приказание. С первых двух фортов тотчас исчезли знамена – бомбардиры взяли их с собой на новые позиции.
Один победный клич гремел за другим. Но самый громкий прозвучал, когда Чонакош схватил Пастора – самого грозного, непобедимого Пастора! – поперек туловища и, подняв в воздух, донес до сторожки. Мгновение – и Пастор в бессильной ярости заколотил ногами в дверь, но уже изнутри…
Тут поднялся невообразимый шум. Краснорубашечники чуяли уже свою гибель, а теперь, лишившись предводителя, совсем потеряли голову. Оставалось только уповать, что отряд Ача исправит положение. Но пока их одного за другим вталкивали в сторожку при новых и новых взрывах ликования. Эти торжествующие вопли доносились и до корпуса, неподвижно стоявшего у входа с улицы Пала.
– Слышите? – с гордой улыбкой кивал Фери Ач в сторону пустыря, прохаживаясь вдоль строя своих бойцов. – Скоро нам подадут сигнал.
Дело в том, что у краснорубашечников был уговор: как только корпус Пастора покончит с выставленным против него заслоном, Пастор и Фери Ач по звуку трубы атакуют одновременно с двух сторон. Но к этому времени горнист Пастора – малыш Вендауэр – уже сидел в сторожке и вместе с остальными пленными кулаками и ногами барабанил в стенки, а труба его, полная песка, преспокойно лежала в форте номер три среди прочей военной добычи…
Пока у лесопилки и сторожки развертывались эти события, Фери Ач подбадривал своих:
– Главное – терпение. А как услышим трубу – вперед!
Но долгожданного сигнала все не было. Крики и вопли стали затихать и слышались теперь так глухо, словно исходили из закрытого помещения… Когда же батальоны в ало-зеленых головных уборах втолкнули в сторожку последнего краснорубашечника, испустив при этом такой торжествующий рев, какого пустырь еще не слыхивал, отряд Фери Ача охватила тревога. Младший Пастор вышел из рядов.
– По-моему, там что-то неладно, – сказал он.
– Почему?
– Потому что это не их голоса, а чужие. Фери Ач прислушался. И в самом деле, горланили чужие. Однако он притворился спокойным.
– Ничего особенного, – заявил он. – Просто наши сражаются молча. Это мальчишкам с улицы Пала туго приходится, вот они и орут.
В это мгновение, точно в опровержение слов Фери, со стороны улицы Марии ясно послышалось «ура».
– Ого! – сказал Фери Ач. – «Ура» кричат.
– Кому туго приходится, тот «ура» кричать не станет! – возбужденно отозвался младший Пастор. – Зря мы, пожалуй, решили, что отряд моего брата наверняка победит…
И Фери Ач, – а он был малый неглупый, – понял, что расчеты его не оправдались. Понял, что и битва теперь уже проиграна: ведь ему одному придется принять бой со всем войском мальчишек с улицы Пала. А долгожданный сигнал трубы – последняя слабая надежда – все не раздавался…
И вдруг вместо него зазвучал совсем другой сигнал – чужой, обращенный к войску Боки. Он означал, что весь отряд Пастора, до последнего человека, взят в плен и заперт в сторожке и что теперь начинается общее наступление с пустыря. И действительно, по звуку трубы армия улицы Марии разделилась на два отряда. Один показался у сторожки, а другой вынырнул из-за форта номер шесть. Шли они в порванной одежде, но с сияющими лицами, торжествующие, закаленные в огне победоносного сражения.
Теперь Фери Ач знал уже с полной уверенностью: войско Пастора разбито. Несколько мгновений он пристально глядел на появившиеся батальоны, потом быстро обернулся к младшему Пастору.
– Но если их разбили, где же они? – возбужденно спросил он. – Если их вытеснили на улицу, почему они не бегут сюда?
Они с Пастором оглядели улицу, а Себенич даже сбегал на улицу Марии. Никого. Громыхала только груженная кирпичом телега, да несколько прохожих мирно шли по своим делам.
– Нигде никого нет! – с отчаянием в голосе доложил Себенич.
– Что же с ними случилось?
И тут только Фери вспомнил про сторожку.
– Их заперли! – вскричал он вне себя от гнева. – Разбили и заперли в будке!
На этот раз догадка его, в отличие от недавнего опровержения, сразу подтвердилась. Со стороны сторожки послышались глухие удары: это заключенные колотили кулаками в дощатые стенки. Но тщетно: маленькая сторожка была заодно с войском улицы Пала. Ни стены ее, ни дверь не поддавались, стойко выдерживая удары. Тогда пленники устроили кошачий концерт, надеясь привлечь этим внимание корпуса Ача. Бедный Вендауэр, у которого отняли трубу, рупором приставил ладони ко рту и, надрываясь, «трубил» в них.
– Ребята! – воскликнул Фери Ач, обращаясь к своему отряду. – Пастор потерпел поражение! От нас зависит спасти честь краснорубашечников! Вперед!
Они как стояли длинной колонной, так и вступили на пустырь и беглым шагом устремились в атаку. Но Бока, успевший уже снова взобраться вместе с Колнаи на крышу сторожки, крикнул что было мочи, заглушая стучавших, визжавших и бесновавшихся у него под ногами пленников:
– Труби! В атаку! Форты, огонь!
И подбегавшие ко рву краснорубашечники вдруг отпрянули. Четыре форта одновременно обрушили на них свои бомбы. Туча песка заволокла все, и наступающие на мгновение перестали видеть.
– Резерв, вперед! – скомандовал Бока.
Вынырнув из-за штабелей, резерв ринулся прямо в пыльный вихрь, навстречу атакующим. Но пехота в шанце по-прежнему сидела на корточках, дожидаясь своей очереди. А из фортов одна за другой летели бомбы, и нет-нет да и угодит какая ненароком в спину кому-нибудь из мальчишек с улицы Пала.
– Не беда! – восклицали они. – Вперед!
Пыль стояла столбом. Как только иссякал запас бомб в каком-нибудь форте, защитники принимались швырять сухой песок прямо горстями. А посреди пустыря, всего шагах в двадцати от шанца, кружились, топчась на месте, оба перемешавшихся друг с другом войска, и в туче пыли мелькала то красная рубаха, то фуражка с ало-зеленым верхом.
Но мальчишки с улицы Пала уже устали, а солдаты Ача вступили в бой свежие. И временами казалось, что они все же продвигаются к шанцу. Иначе говоря, войско Боки было не в силах сдержать неприятеля. Но чем ближе краснорубашечники подвигались к фортам, тем чаще становились попадания. Барабаш и на этот раз избрал себе мишенью предводителя: он стал бомбардировать Фери Ача.
– Ничего! – раздавались его крики. – Кушай на здоровье! Это всего-навсего песочек!
Проворным бесенком вертелся он на уступе форта, скалясь, гикая и с молниеносной быстротой наклоняясь за новой бомбой. А от мешочков с песком, которые притащил с собой резерв Ача, не было никакого прока: каждый боец был необходим в строю, их побросали на землю.
С крыши сторожки и с поля боя все неслось волнующее, вдохновляющее пение труб – Колнаи и меньшого Пастора. Краснорубашечники были в десяти шагах от шанца.
– Ну, Колнаи, – воскликнул Бока, – покажи свою удаль! Беги в шанец, не глядя на бомбы, и труби там, внизу, тревогу! Пусть открывают огонь, а кончится песок – выбегают!
– Гаго! Го! – издал боевой клич Колнаи и спрыгнул с крыши.
Теперь уже не ползком, а во весь рост помчался он к окопу. Бока что-то кричал ему вслед, но ничего нельзя было разобрать из-за адского шума в сторожке, неумолчного пения трубы и криков наступающих. И Бока только следил, успеет ли адъютант добраться до окопа, прежде чем краснорубашечники обнаружат спрятанных там солдат.
Какой-то здоровяк отделился от сражающихся, подскочил к Колнаи и, поймав его за руку, схватился с ним. Ну, теперь конец: Колнаи не передаст приказа.
– Пойду сам! – в отчаянии воскликнул Бока, спрыгнул вниз и помчался к окопу.
– Стой! – взревел, увидав его, Фери Ач.
Полагалось бы принять вызов полководца противной стороны, но это значило все поставить на карту. И Бока понесся дальше, к шанцу.
Фери Ач – за ним.
– Удираешь, трус? – кричал он. – Врешь, догоню! И он действительно догнал его – как раз когда Бока спрыгнул в ров. Бока успел только крикнуть:
– Огонь!
И в следующее мгновение десяток свежих бомб обрушился на красную рубаху, красное кепи и красное лицо подбежавшего Фери Ача.
– Ах вы, черти! – завопил он. – Из-под земли стреляете?
Но тут бомбардировка разгорелась по всей линии. Форты били сверху, шанец – снизу. Песок бушевал, и в общий крик влились свежие голоса: завопил окоп, до той поры вынужденный молчать. Бока счел момент подходящим для последней, решительной, атаки и прошел в конец окопа, оказавшись не меньше чем в двух шагах от краснорубашечника, который боролся с Колнаи. Тут он взобрался на бруствер, достал ало-зеленое знамя и, подняв его над головой, отдал последний приказ:
– Все в атаку! Вперед!
И вдруг точно из-под земли выросло целое новое войско. Устремившись в атаку сомкнутым строем, но тщательно избегая поединков, оно стало оттеснять краснорубашечников от шанца.
– Песок весь вышел! – раздался с форта крик Барабаша.
– Спускайтесь вниз! В атаку! – на бегу отозвался Бока.
Тотчас на стенах фортов показались ноги, руки, и бомбардиры спустились на землю. Они составили второй боевой порядок, который двинулся вслед за первым.
Бой принял ожесточенный характер. Краснорубашечники, чуя скорый конец, уже не очень-то считались с правилами. Им правила были нужны, пока они думали, что и по правилам победят. А теперь они отбросили всякие условности.
Это становилось опасным. Ведь краснорубашечники и без того хорошо держались, хотя их было вдвое меньше.
– К сторожке! – завопил Фери Ач. – Освободим наших!
И оба войска, описав полукруг, стали перемещаться к сторожке. Этого мальчишки с улицы Пала не ожидали. Враг теперь стал ускользать от них. Как гвоздь, внезапно согнувшись, уходит из-под молотка, так уклонилась влево и неприятельская колонна. Впереди мчался Фери Ач, и в голосе его уже звучали торжествующие ноты:
– За мной!
Но в следующее мгновение он остановился как вкопанный. Из-за сторожки навстречу ему вынырнула маленькая фигурка. Предводитель краснорубашечников застыл от неожиданности на месте, а за спиной его сгрудилось все войско.
Перед Ачем стоял маленький мальчик, на целую голову ниже его. Подняв вверх обе руки, словно запрещая идти дальше, этот худенький белокурый мальчуган тонким детским голоском крикнул:
– Стой!
Войско пустыря, поначалу оцепеневшее от такого оборота дела, испустило звонкий крик:
– Немечек!
И в ту же самую минуту тщедушный, больной мальчуган схватил огромного Фери поперек туловища и одним отчаянным усилием, на которое это щупленькое тельце сделали способным только пылавший в нем жар, только горячечное, полуобморочное состояние, повалил растерявшегося полководца на землю.
Но тут же сам упал на него, потеряв сознание.
Краснорубашечников охватило смятение. Их армию словно обезглавили: падение полководца решило ее судьбу. Воспользовавшись минутным замешательством, войско Боки, взявшись за руки и образовав цепь, оттеснило от сторожки застигнутого врасплох неприятеля.
Фери Ач с трудом поднялся, отряхивая с себя пыль. Лицо его пылало яростью, глаза сверкали. Оглядевшись вокруг, он увидел, что остался один. Войско его беспомощно топталось уже где-то у самого выхода, окруженное торжествующими мальчишками с улицы Пала, а он стоял здесь – одинокий, посрамленный.
Возле него на земле лежал Немечек.
Но вот последнего краснорубашечника вытолкали на улицу, заперли калитку на засов, и все лица озарились хмельной радостью победы. Грянуло «ура», раздались торжествующие клики. А Бока тем временем сбегал на лесопилку, привел оттуда словака и принес воды.
Все обступили лежащего на земле Немечека, и гремевшее за минуту до того «ура» сменилось могильной тишиной. Фери Ач стоял поодаль, хмуро поглядывая на победителей. В сторожке по-прежнему буянили пленники. Но теперь было не до них.
Яно бережно поднял Немечека и уложил его на земляной бруствер. Лицо и лоб ему смочили водой. Несколько минут спустя мальчик открыл глаза и с утомленной улыбкой осмотрелся. Все молчали.
– Что такое? – тихо спросил он.
Но все так растерялись, что даже не ответили и только, не сводя глаз, смотрели на него.
– Что такое? – повторил он и, приподнявшись, сел на насыпи.
– Ну как? Лучше тебе? – спросил, подойдя к нему, Бока.
– Лучше.
– Ничего не болит?
– Ничего.
Немечек улыбнулся. Потом спросил:
– Мы победили?
Тут ко всем вдруг вернулся дар речи. Все в один голос воскликнули:
– Победили!
Никто не обращал внимания на Фери Ача, который стоял возле штабелей, угрюмо, с тоскливой злобой созерцая эту идиллию.
– Мы победили, – сказал Бока, – но под конец чуть не случилась беда: только благодаря тебе удалось ее избежать. Не появись ты и не застань Фери врасплох, они бы освободили пленных, а тогда уж и не знаю, что было бы.
– Неправда! – как будто даже с сердцем возразил белокурый мальчуган. – Это вы только нарочно говорите, чтобы меня обрадовать. Потому что я болен.
И он провел рукой по лбу. Теперь, когда кровь возобновила свой бег, лицо его опять стало красным от жара. Он весь пылал.
– А сейчас, – сказал Бока, – мы отнесем тебя домой. Довольно глупо было приходить. Не понимаю, как родители тебя пустили.
– А они не пускали. Я сам пришел.
– Как это – сам?
– Папа ушел, костюм понес на примерку. А мама вышла к соседке, суп тминный для меня подогреть, и дверь не заперла – сказала, чтоб я крикнул, если мне что нужно. Я остался один, сел в постели и стал слушать. Ничего не было слышно, но мне показалось, что я слышу. В ушах у меня шумело – кони мчались, трубы пели, раздавались крики. Мне почудился голос Челе; будто он кричит: «Сюда, Немечек, на помощь!» Потом показалось – ты кричишь: «Не ходи, Немечек, ты нам не нужен: ты ведь болен; хорошо было приходить когда мы забавлялись, в шарики играли, а теперь ты, конечно, не придешь, когда мы тут сражаемся и вот-вот проиграем битву!» Так ты сказал, Бока. Мне послышалось, что так. Ну, тут я сразу выскочил из постели, но упал, потому что давно лежу, совсем ослаб. Кое-как поднялся, достал одежду из шкафа… башмаки… и скорей одеваться. Только я оделся, мама входит. Я, как услыхал, что она идет, сразу – прыг в постель и одеяло до самого подбородка натянул, чтобы не видно было, что одетый. Она говорит: «Я только спросить пришла, не нужно ли тебе чего». А я: «Нет, нет, ничего не надо». Она опять ушла, а я из дому удрал. Но только я вовсе не герой, потому что я ведь не знал, что это так важно, а просто пришел сражаться вместе. Но как увидел Фери Ача – сообразил: ведь это из-за него мне нельзя вместе с вами сражаться – он меня в холодной воде выкупал. И так горько мне стало! Я подумал: «Ну, Эрне, теперь – или никогда». Зажмурился и… и… прыг прямо на него…
Белокурый малыш рассказывал это с таким пылом, что даже устал и закашлялся.
– Довольно, помолчи теперь, – сказал Бока. – Потом расскажешь. Сейчас мы тебя домой отнесем.
Пленников с помощью Яно по одному выпустили из сторожки, а оружие, у кого оно еще сохранилось, отобрали. Уныло побрели они друг за другом на улицу Марии. А тонкая железная труба попыхивала, поплевывала паром, словно насмехаясь над ними. И пила завывала им вслед, как будто тоже была за победителей.
Последним остался Фери Ач. Он все еще стоял у штабелей, уставясь в землю. Колнаи и Челе подошли к нему, чтобы отобрать оружие.
– Не трогайте главнокомандующего, – сказал Бока. – Господин генерал, – обратился он к пленнику, – вы сражались геройски!
Краснорубашечник только поглядел на него уныло, словно хотел сказать: «На что мне теперь твои похвалы!»
Но Бока обернулся и скомандовал:
– На караул!
Войско тотчас перестало переговариваться и шептаться. Все взяли под козырек, а перед фронтом навытяжку застыл Бока, тоже с поднятой рукой. И в бедняге Немечеке в этот момент проснулся рядовой. С усилием приподнялся он с бруствера, пошатываясь, встал «смирно» и отдал честь, приветствуя того, по чьей вине так тяжело заболел.
Фери Ач ответил на приветствие и удалился, унося с собой оружие. Он был единственный краснорубашечник, которому было дано такое право. Остальное оружие – знаменитые копья с серебряными наконечниками, многочисленные индейские томагавки – кучей лежало перед сторожкой. А над фортом номер три реяло отбитое у врага знамя: Гереб отнял его у Себенича в самый разгар боя.
– И Гереб здесь? – широко раскрыв глаза от удивления, спросил Немечек.
– Здесь, – выступил вперед Гереб.
Белокурый мальчуган вопросительно взглянул на Боку.
– Да, здесь. Он загладил свою вину, – ответил Бока. – И я возвращаю ему звание старшего лейтенанта. Гереб покраснел.
– Спасибо, – сказал он.
И тихо добавил:
– Но…
– Что еще за «но»?
– Я, конечно, не имею права, – смущенно продолжал Гереб. – Это дело генеральское, но… я думаю… ведь Немечек, кажется, все еще рядовой.
Все затихли. Гереб был прав: в треволнениях дня как-то позабылось, что тот, кому они трижды всем обязаны, до сих пор остается рядовым.
– Ты прав, Гереб, – промолвил Бока. – Но мы это сейчас поправим. Произвожу… Но Немечек перебил его:
– Не надо, не хочу… Я не для того спешил… Не за тем сюда пришел…
Бока сделал строгий вид.
– Не важно, зачем ты пришел, – прикрикнул он на него, – а важно, что ты сделал. Произвожу Эрне Немечека в капитаны.
– Ура! – дружно закричали все, отдавая честь новоиспеченному капитану.
Под козырек взяли и лейтенанты, и старшие лейтенанты, а раньше всех – сам генерал, откозырявший так четко, словно рядовым был он, а генералом – белокурый малыш.
Никто и не заметил, как худенькая, бедно одетая женщина поспешно пересекла пустырь и внезапно очутилась перед ними.
– Господи Иисусе! – воскликнула она. – Ты здесь? Так я и знала!..
Это была мать Немечека. Бедняжка даже расплакалась: уж где только не искала она своего больного сынишку! Сюда она заглянула расспросить мальчиков о нем. Все обступили ее, стали успокаивать. А она закутала сыну шею, завернула его в свой платок и понесла домой.
– Проводим их! – воскликнул молчавший до тех пор Вейс. Эта мысль всем понравилась.
– Проводим! Проводим! – зашумели ребята и мигом собрались в дорогу.
Побросав военную добычу, все гурьбой высыпали в калитку вслед за бедной женщиной, которая спешила домой, прижимая к себе сына, чтобы хоть немного согреть его своим теплом.
На улице Пала провожатые построились в колонну по два и так двинулись за нею. Уже смеркалось. Зажглись фонари, и витрины лавок бросали яркий свет на тротуары.
Спешившие по своим делам прохожие порой на минуту останавливались, поравнявшись с этой странной процессией. Впереди с заплаканными глазами торопливо шла худенькая белокурая женщина, прижимая к себе ребенка, закутанного до самых глаз в большой платок, а за ней по два в ряд четким военным шагом маршировал отряд мальчиков в одинаковых красно-зеленых фуражках.
Некоторые зрители улыбались. Другие подымали ребят на смех. Но они ни на что не обращали внимания. Даже Чонакош, который в другое время сейчас же самым решительным образом заставил бы замолчать насмешников, спокойно шел вместе с остальными, отвечая полным равнодушием на выходки развеселившихся подмастерьев. Дело, которое делали мальчики, казалось им таким серьезным, таким священным, что и самый бесшабашный сорванец на свете не вывел бы их из равновесия.
А у матери Немечека своих забот было довольно, чтобы еще думать о сопровождавшем ее войске. Но у домика на Ракошской ей волей-неволей пришлось остановиться: сын заупрямился и ни за что не хотел расставаться с товарищами не попрощавшись. Высвободившись из материнских объятий, он встал на ноги и сказал им:
– До свидания.
Они по очереди пожали ему руку. Ручонка была горячая. Вслед за тем малыш исчез вместе с матерью в темных воротах. Где-то во дворе хлопнула дверь, засветилось окошко. И все стихло.
– Труби! – закричал Бока.
Маленькая труба звонко протрубила сигнал к началу бомбардировки. Тонкие детские голоса с трех первых фортов ответили ей торжествующими кликами. В ту же минуту послышались глухие удары: в неприятеля полетели песочные бомбы. Раскрасневшийся Бока весь дрожал от возбуждения.
– Адъютант! – крикнул он.
– Я!
– Лети к шанцу и скажи, чтоб подождали. Пускай подождут! Начинать только после сигнала атаки. И форты улицы Пала тоже пусть ждут!
Бока еще не договорил, как адъютант уже бросился исполнять приказание. У сторожки он лег на живот и под прикрытием земляного вала, ползком, чтобы не увидел неподвижно стоявший у ворот неприятель, пробрался к шанцу. Шепотом передав приказ крайнему во рву, он так же ползком возвратился к генералу.
– Все в порядке, – доложил он.
Крики за лесопилкой слились в сплошной рев. Краснорубашечники решили уже, что победили. Но три форта палили вовсю, и это мешало нападающим взять штабеля приступом. На крайнем – славном третьем – форте, скинув куртку, в одной рубашке, как лев, сражался Барабаш. Он только и делал, что прицеливался и швырял бомбы в Пастора-старшего. Мягкие песочные бомбы одна за другой шмякались в черноволосую голову Пастора, и каждую Барабаш сопровождал восклицанием:
– На-ка, дружок!
Пастор яростно отплевывался от залеплявшего ему рот и глаза рыхлого песка.
– Погоди, я до тебя доберусь! – злобно завопил он.
– Попробуй доберись! – отвечал Барабаш, снова прицелившись и метнув бомбу.
Раз! И у краснорубашечника снова оказался полон рот песка. Форты разразились неистовым «ура».
– Покушай песочку! – крикнул разгоряченный Барабаш и обеими руками метнул в Пастора сразу две бомбы.
Не заставили себя ждать и две другие. Угловой форт работал на славу. А пехота сидела притаившись в каретном сарае и сторожке, ожидая приказа. Краснорубашечники были уже у фортов и лезли напролом.
– На штабеля! – снова отдал приказание Пастор.
– Бац! – воскликнул Барабаш, угодив предводителю прямо в нос.
– Бац! – подхватили этот клич остальные форты, обрушивая на головы уцепившихся за поленья краснорубашечников целый ливень песка.
Бока схватил Колнаи за руку.
– Песок на исходе, – сказал он. – Я отсюда вижу. И Барабаш кидает уже одной рукой, а ведь в угловом форте бомб втрое больше, чем в других…
Огонь и правда стал как будто слабей.
– Как же быть? – спросил Колнаи.
Но к Боке уже вернулось самообладание.
– Победа будет за нами, – сказал он.
В этот момент форт номер два прекратил бомбардировку. Видимо, песок иссяк.
– Теперь пора! – воскликнул Бока. – Живо в сарай! Наступление!
А сам одним прыжком очутился у сторожки и, распахнув дверь, крикнул внутрь:
– В атаку!
Оба батальона мигом выскочили наружу: один из сарая, другой из сторожки, – и вовремя. Пастор уже занес ногу на парапет форта номер два. Но кто-то, вцепившись сзади, стащил его вниз. Краснорубашечники растерялись. Они думали, что обратившееся в бегство войско скрылось в штабелях и назначение фортов – не допускать туда противника. И вдруг те, кого они только что преследовали, ударили им в тыл!..
Авторитетные военные корреспонденты, участвовавшие в настоящих войнах, утверждают, что в сражении самое страшное – паника. Полководцы и сотен пушек не так опасаются, как малейшего замешательства, которое обычно за несколько секунд разрастается в полнейший хаос. Но если паника страшна настоящему войску, с ружьями и пушками, как же было не поддаться ей горстке маленьких пехотинцев в красных спортивных рубашках?
Они не поняли, в чем дело. В первую минуту никто даже не сообразил, что это – те самые беглецы, которые только что от них скрылись. Краснорубашечники решили, что перед ними совершенно новое войско. Только узнав некоторых в лицо, они увидели, что столкнулись со старыми знакомыми.
– Откуда вы? Из-под земли, что ли, выскочили? – вскричал Пастор, когда две сильные руки ухватили его за ногу и стащили на землю.
Теперь и Бока сражался. Высмотрев себе подходящего противника, он схватился с ним и, борясь, понемногу стал оттеснять его к сторожке. Краснорубашечник, видя, что с Бокой ему не сладить, изловчился и подставил ножку. С фортов, откуда внимательно следили за поединком, раздались протестующие крики:
– Позор!
– Ножку подставил!
Бока упал, но тотчас вскочил на ноги.
– Ты ножку мне подставил! Это не по правилам! – крикнул он и поманил к себе Колнаи.
Вдвоем они моментально водворили барахтающегося краснорубашечника в сторожку и заперли его там.
– Вот дурак! – тяжело дыша, сказал Бока. – Если б он по правилам боролся, я бы с ним не сладил. А так – мы имели полное право пойти на него вдвоем.
И он снова поспешил в бой – туда, где противники, разделившись попарно, один на один боролись друг с другом. Бомбометчики осыпали краснорубашечников остатками песка, сохранившимися в первых двух фортах. А форты, которые смотрели на улицу Пала, молчали. Они выжидали.
Колнаи хотел было сам схватиться с кем-нибудь врукопашную, но Бока прикрикнул на него:
– Не лезь в драку! Ступай передай приказ: гарнизонам первых двух фортов перейти в четвертый и пятый!
Колнаи пересек поле битвы и передал приказание. С первых двух фортов тотчас исчезли знамена – бомбардиры взяли их с собой на новые позиции.
Один победный клич гремел за другим. Но самый громкий прозвучал, когда Чонакош схватил Пастора – самого грозного, непобедимого Пастора! – поперек туловища и, подняв в воздух, донес до сторожки. Мгновение – и Пастор в бессильной ярости заколотил ногами в дверь, но уже изнутри…
Тут поднялся невообразимый шум. Краснорубашечники чуяли уже свою гибель, а теперь, лишившись предводителя, совсем потеряли голову. Оставалось только уповать, что отряд Ача исправит положение. Но пока их одного за другим вталкивали в сторожку при новых и новых взрывах ликования. Эти торжествующие вопли доносились и до корпуса, неподвижно стоявшего у входа с улицы Пала.
– Слышите? – с гордой улыбкой кивал Фери Ач в сторону пустыря, прохаживаясь вдоль строя своих бойцов. – Скоро нам подадут сигнал.
Дело в том, что у краснорубашечников был уговор: как только корпус Пастора покончит с выставленным против него заслоном, Пастор и Фери Ач по звуку трубы атакуют одновременно с двух сторон. Но к этому времени горнист Пастора – малыш Вендауэр – уже сидел в сторожке и вместе с остальными пленными кулаками и ногами барабанил в стенки, а труба его, полная песка, преспокойно лежала в форте номер три среди прочей военной добычи…
Пока у лесопилки и сторожки развертывались эти события, Фери Ач подбадривал своих:
– Главное – терпение. А как услышим трубу – вперед!
Но долгожданного сигнала все не было. Крики и вопли стали затихать и слышались теперь так глухо, словно исходили из закрытого помещения… Когда же батальоны в ало-зеленых головных уборах втолкнули в сторожку последнего краснорубашечника, испустив при этом такой торжествующий рев, какого пустырь еще не слыхивал, отряд Фери Ача охватила тревога. Младший Пастор вышел из рядов.
– По-моему, там что-то неладно, – сказал он.
– Почему?
– Потому что это не их голоса, а чужие. Фери Ач прислушался. И в самом деле, горланили чужие. Однако он притворился спокойным.
– Ничего особенного, – заявил он. – Просто наши сражаются молча. Это мальчишкам с улицы Пала туго приходится, вот они и орут.
В это мгновение, точно в опровержение слов Фери, со стороны улицы Марии ясно послышалось «ура».
– Ого! – сказал Фери Ач. – «Ура» кричат.
– Кому туго приходится, тот «ура» кричать не станет! – возбужденно отозвался младший Пастор. – Зря мы, пожалуй, решили, что отряд моего брата наверняка победит…
И Фери Ач, – а он был малый неглупый, – понял, что расчеты его не оправдались. Понял, что и битва теперь уже проиграна: ведь ему одному придется принять бой со всем войском мальчишек с улицы Пала. А долгожданный сигнал трубы – последняя слабая надежда – все не раздавался…
И вдруг вместо него зазвучал совсем другой сигнал – чужой, обращенный к войску Боки. Он означал, что весь отряд Пастора, до последнего человека, взят в плен и заперт в сторожке и что теперь начинается общее наступление с пустыря. И действительно, по звуку трубы армия улицы Марии разделилась на два отряда. Один показался у сторожки, а другой вынырнул из-за форта номер шесть. Шли они в порванной одежде, но с сияющими лицами, торжествующие, закаленные в огне победоносного сражения.
Теперь Фери Ач знал уже с полной уверенностью: войско Пастора разбито. Несколько мгновений он пристально глядел на появившиеся батальоны, потом быстро обернулся к младшему Пастору.
– Но если их разбили, где же они? – возбужденно спросил он. – Если их вытеснили на улицу, почему они не бегут сюда?
Они с Пастором оглядели улицу, а Себенич даже сбегал на улицу Марии. Никого. Громыхала только груженная кирпичом телега, да несколько прохожих мирно шли по своим делам.
– Нигде никого нет! – с отчаянием в голосе доложил Себенич.
– Что же с ними случилось?
И тут только Фери вспомнил про сторожку.
– Их заперли! – вскричал он вне себя от гнева. – Разбили и заперли в будке!
На этот раз догадка его, в отличие от недавнего опровержения, сразу подтвердилась. Со стороны сторожки послышались глухие удары: это заключенные колотили кулаками в дощатые стенки. Но тщетно: маленькая сторожка была заодно с войском улицы Пала. Ни стены ее, ни дверь не поддавались, стойко выдерживая удары. Тогда пленники устроили кошачий концерт, надеясь привлечь этим внимание корпуса Ача. Бедный Вендауэр, у которого отняли трубу, рупором приставил ладони ко рту и, надрываясь, «трубил» в них.
– Ребята! – воскликнул Фери Ач, обращаясь к своему отряду. – Пастор потерпел поражение! От нас зависит спасти честь краснорубашечников! Вперед!
Они как стояли длинной колонной, так и вступили на пустырь и беглым шагом устремились в атаку. Но Бока, успевший уже снова взобраться вместе с Колнаи на крышу сторожки, крикнул что было мочи, заглушая стучавших, визжавших и бесновавшихся у него под ногами пленников:
– Труби! В атаку! Форты, огонь!
И подбегавшие ко рву краснорубашечники вдруг отпрянули. Четыре форта одновременно обрушили на них свои бомбы. Туча песка заволокла все, и наступающие на мгновение перестали видеть.
– Резерв, вперед! – скомандовал Бока.
Вынырнув из-за штабелей, резерв ринулся прямо в пыльный вихрь, навстречу атакующим. Но пехота в шанце по-прежнему сидела на корточках, дожидаясь своей очереди. А из фортов одна за другой летели бомбы, и нет-нет да и угодит какая ненароком в спину кому-нибудь из мальчишек с улицы Пала.
– Не беда! – восклицали они. – Вперед!
Пыль стояла столбом. Как только иссякал запас бомб в каком-нибудь форте, защитники принимались швырять сухой песок прямо горстями. А посреди пустыря, всего шагах в двадцати от шанца, кружились, топчась на месте, оба перемешавшихся друг с другом войска, и в туче пыли мелькала то красная рубаха, то фуражка с ало-зеленым верхом.
Но мальчишки с улицы Пала уже устали, а солдаты Ача вступили в бой свежие. И временами казалось, что они все же продвигаются к шанцу. Иначе говоря, войско Боки было не в силах сдержать неприятеля. Но чем ближе краснорубашечники подвигались к фортам, тем чаще становились попадания. Барабаш и на этот раз избрал себе мишенью предводителя: он стал бомбардировать Фери Ача.
– Ничего! – раздавались его крики. – Кушай на здоровье! Это всего-навсего песочек!
Проворным бесенком вертелся он на уступе форта, скалясь, гикая и с молниеносной быстротой наклоняясь за новой бомбой. А от мешочков с песком, которые притащил с собой резерв Ача, не было никакого прока: каждый боец был необходим в строю, их побросали на землю.
С крыши сторожки и с поля боя все неслось волнующее, вдохновляющее пение труб – Колнаи и меньшого Пастора. Краснорубашечники были в десяти шагах от шанца.
– Ну, Колнаи, – воскликнул Бока, – покажи свою удаль! Беги в шанец, не глядя на бомбы, и труби там, внизу, тревогу! Пусть открывают огонь, а кончится песок – выбегают!
– Гаго! Го! – издал боевой клич Колнаи и спрыгнул с крыши.
Теперь уже не ползком, а во весь рост помчался он к окопу. Бока что-то кричал ему вслед, но ничего нельзя было разобрать из-за адского шума в сторожке, неумолчного пения трубы и криков наступающих. И Бока только следил, успеет ли адъютант добраться до окопа, прежде чем краснорубашечники обнаружат спрятанных там солдат.
Какой-то здоровяк отделился от сражающихся, подскочил к Колнаи и, поймав его за руку, схватился с ним. Ну, теперь конец: Колнаи не передаст приказа.
– Пойду сам! – в отчаянии воскликнул Бока, спрыгнул вниз и помчался к окопу.
– Стой! – взревел, увидав его, Фери Ач.
Полагалось бы принять вызов полководца противной стороны, но это значило все поставить на карту. И Бока понесся дальше, к шанцу.
Фери Ач – за ним.
– Удираешь, трус? – кричал он. – Врешь, догоню! И он действительно догнал его – как раз когда Бока спрыгнул в ров. Бока успел только крикнуть:
– Огонь!
И в следующее мгновение десяток свежих бомб обрушился на красную рубаху, красное кепи и красное лицо подбежавшего Фери Ача.
– Ах вы, черти! – завопил он. – Из-под земли стреляете?
Но тут бомбардировка разгорелась по всей линии. Форты били сверху, шанец – снизу. Песок бушевал, и в общий крик влились свежие голоса: завопил окоп, до той поры вынужденный молчать. Бока счел момент подходящим для последней, решительной, атаки и прошел в конец окопа, оказавшись не меньше чем в двух шагах от краснорубашечника, который боролся с Колнаи. Тут он взобрался на бруствер, достал ало-зеленое знамя и, подняв его над головой, отдал последний приказ:
– Все в атаку! Вперед!
И вдруг точно из-под земли выросло целое новое войско. Устремившись в атаку сомкнутым строем, но тщательно избегая поединков, оно стало оттеснять краснорубашечников от шанца.
– Песок весь вышел! – раздался с форта крик Барабаша.
– Спускайтесь вниз! В атаку! – на бегу отозвался Бока.
Тотчас на стенах фортов показались ноги, руки, и бомбардиры спустились на землю. Они составили второй боевой порядок, который двинулся вслед за первым.
Бой принял ожесточенный характер. Краснорубашечники, чуя скорый конец, уже не очень-то считались с правилами. Им правила были нужны, пока они думали, что и по правилам победят. А теперь они отбросили всякие условности.
Это становилось опасным. Ведь краснорубашечники и без того хорошо держались, хотя их было вдвое меньше.
– К сторожке! – завопил Фери Ач. – Освободим наших!
И оба войска, описав полукруг, стали перемещаться к сторожке. Этого мальчишки с улицы Пала не ожидали. Враг теперь стал ускользать от них. Как гвоздь, внезапно согнувшись, уходит из-под молотка, так уклонилась влево и неприятельская колонна. Впереди мчался Фери Ач, и в голосе его уже звучали торжествующие ноты:
– За мной!
Но в следующее мгновение он остановился как вкопанный. Из-за сторожки навстречу ему вынырнула маленькая фигурка. Предводитель краснорубашечников застыл от неожиданности на месте, а за спиной его сгрудилось все войско.
Перед Ачем стоял маленький мальчик, на целую голову ниже его. Подняв вверх обе руки, словно запрещая идти дальше, этот худенький белокурый мальчуган тонким детским голоском крикнул:
– Стой!
Войско пустыря, поначалу оцепеневшее от такого оборота дела, испустило звонкий крик:
– Немечек!
И в ту же самую минуту тщедушный, больной мальчуган схватил огромного Фери поперек туловища и одним отчаянным усилием, на которое это щупленькое тельце сделали способным только пылавший в нем жар, только горячечное, полуобморочное состояние, повалил растерявшегося полководца на землю.
Но тут же сам упал на него, потеряв сознание.
Краснорубашечников охватило смятение. Их армию словно обезглавили: падение полководца решило ее судьбу. Воспользовавшись минутным замешательством, войско Боки, взявшись за руки и образовав цепь, оттеснило от сторожки застигнутого врасплох неприятеля.
Фери Ач с трудом поднялся, отряхивая с себя пыль. Лицо его пылало яростью, глаза сверкали. Оглядевшись вокруг, он увидел, что остался один. Войско его беспомощно топталось уже где-то у самого выхода, окруженное торжествующими мальчишками с улицы Пала, а он стоял здесь – одинокий, посрамленный.
Возле него на земле лежал Немечек.
Но вот последнего краснорубашечника вытолкали на улицу, заперли калитку на засов, и все лица озарились хмельной радостью победы. Грянуло «ура», раздались торжествующие клики. А Бока тем временем сбегал на лесопилку, привел оттуда словака и принес воды.
Все обступили лежащего на земле Немечека, и гремевшее за минуту до того «ура» сменилось могильной тишиной. Фери Ач стоял поодаль, хмуро поглядывая на победителей. В сторожке по-прежнему буянили пленники. Но теперь было не до них.
Яно бережно поднял Немечека и уложил его на земляной бруствер. Лицо и лоб ему смочили водой. Несколько минут спустя мальчик открыл глаза и с утомленной улыбкой осмотрелся. Все молчали.
– Что такое? – тихо спросил он.
Но все так растерялись, что даже не ответили и только, не сводя глаз, смотрели на него.
– Что такое? – повторил он и, приподнявшись, сел на насыпи.
– Ну как? Лучше тебе? – спросил, подойдя к нему, Бока.
– Лучше.
– Ничего не болит?
– Ничего.
Немечек улыбнулся. Потом спросил:
– Мы победили?
Тут ко всем вдруг вернулся дар речи. Все в один голос воскликнули:
– Победили!
Никто не обращал внимания на Фери Ача, который стоял возле штабелей, угрюмо, с тоскливой злобой созерцая эту идиллию.
– Мы победили, – сказал Бока, – но под конец чуть не случилась беда: только благодаря тебе удалось ее избежать. Не появись ты и не застань Фери врасплох, они бы освободили пленных, а тогда уж и не знаю, что было бы.
– Неправда! – как будто даже с сердцем возразил белокурый мальчуган. – Это вы только нарочно говорите, чтобы меня обрадовать. Потому что я болен.
И он провел рукой по лбу. Теперь, когда кровь возобновила свой бег, лицо его опять стало красным от жара. Он весь пылал.
– А сейчас, – сказал Бока, – мы отнесем тебя домой. Довольно глупо было приходить. Не понимаю, как родители тебя пустили.
– А они не пускали. Я сам пришел.
– Как это – сам?
– Папа ушел, костюм понес на примерку. А мама вышла к соседке, суп тминный для меня подогреть, и дверь не заперла – сказала, чтоб я крикнул, если мне что нужно. Я остался один, сел в постели и стал слушать. Ничего не было слышно, но мне показалось, что я слышу. В ушах у меня шумело – кони мчались, трубы пели, раздавались крики. Мне почудился голос Челе; будто он кричит: «Сюда, Немечек, на помощь!» Потом показалось – ты кричишь: «Не ходи, Немечек, ты нам не нужен: ты ведь болен; хорошо было приходить когда мы забавлялись, в шарики играли, а теперь ты, конечно, не придешь, когда мы тут сражаемся и вот-вот проиграем битву!» Так ты сказал, Бока. Мне послышалось, что так. Ну, тут я сразу выскочил из постели, но упал, потому что давно лежу, совсем ослаб. Кое-как поднялся, достал одежду из шкафа… башмаки… и скорей одеваться. Только я оделся, мама входит. Я, как услыхал, что она идет, сразу – прыг в постель и одеяло до самого подбородка натянул, чтобы не видно было, что одетый. Она говорит: «Я только спросить пришла, не нужно ли тебе чего». А я: «Нет, нет, ничего не надо». Она опять ушла, а я из дому удрал. Но только я вовсе не герой, потому что я ведь не знал, что это так важно, а просто пришел сражаться вместе. Но как увидел Фери Ача – сообразил: ведь это из-за него мне нельзя вместе с вами сражаться – он меня в холодной воде выкупал. И так горько мне стало! Я подумал: «Ну, Эрне, теперь – или никогда». Зажмурился и… и… прыг прямо на него…
Белокурый малыш рассказывал это с таким пылом, что даже устал и закашлялся.
– Довольно, помолчи теперь, – сказал Бока. – Потом расскажешь. Сейчас мы тебя домой отнесем.
Пленников с помощью Яно по одному выпустили из сторожки, а оружие, у кого оно еще сохранилось, отобрали. Уныло побрели они друг за другом на улицу Марии. А тонкая железная труба попыхивала, поплевывала паром, словно насмехаясь над ними. И пила завывала им вслед, как будто тоже была за победителей.
Последним остался Фери Ач. Он все еще стоял у штабелей, уставясь в землю. Колнаи и Челе подошли к нему, чтобы отобрать оружие.
– Не трогайте главнокомандующего, – сказал Бока. – Господин генерал, – обратился он к пленнику, – вы сражались геройски!
Краснорубашечник только поглядел на него уныло, словно хотел сказать: «На что мне теперь твои похвалы!»
Но Бока обернулся и скомандовал:
– На караул!
Войско тотчас перестало переговариваться и шептаться. Все взяли под козырек, а перед фронтом навытяжку застыл Бока, тоже с поднятой рукой. И в бедняге Немечеке в этот момент проснулся рядовой. С усилием приподнялся он с бруствера, пошатываясь, встал «смирно» и отдал честь, приветствуя того, по чьей вине так тяжело заболел.
Фери Ач ответил на приветствие и удалился, унося с собой оружие. Он был единственный краснорубашечник, которому было дано такое право. Остальное оружие – знаменитые копья с серебряными наконечниками, многочисленные индейские томагавки – кучей лежало перед сторожкой. А над фортом номер три реяло отбитое у врага знамя: Гереб отнял его у Себенича в самый разгар боя.
– И Гереб здесь? – широко раскрыв глаза от удивления, спросил Немечек.
– Здесь, – выступил вперед Гереб.
Белокурый мальчуган вопросительно взглянул на Боку.
– Да, здесь. Он загладил свою вину, – ответил Бока. – И я возвращаю ему звание старшего лейтенанта. Гереб покраснел.
– Спасибо, – сказал он.
И тихо добавил:
– Но…
– Что еще за «но»?
– Я, конечно, не имею права, – смущенно продолжал Гереб. – Это дело генеральское, но… я думаю… ведь Немечек, кажется, все еще рядовой.
Все затихли. Гереб был прав: в треволнениях дня как-то позабылось, что тот, кому они трижды всем обязаны, до сих пор остается рядовым.
– Ты прав, Гереб, – промолвил Бока. – Но мы это сейчас поправим. Произвожу… Но Немечек перебил его:
– Не надо, не хочу… Я не для того спешил… Не за тем сюда пришел…
Бока сделал строгий вид.
– Не важно, зачем ты пришел, – прикрикнул он на него, – а важно, что ты сделал. Произвожу Эрне Немечека в капитаны.
– Ура! – дружно закричали все, отдавая честь новоиспеченному капитану.
Под козырек взяли и лейтенанты, и старшие лейтенанты, а раньше всех – сам генерал, откозырявший так четко, словно рядовым был он, а генералом – белокурый малыш.
Никто и не заметил, как худенькая, бедно одетая женщина поспешно пересекла пустырь и внезапно очутилась перед ними.
– Господи Иисусе! – воскликнула она. – Ты здесь? Так я и знала!..
Это была мать Немечека. Бедняжка даже расплакалась: уж где только не искала она своего больного сынишку! Сюда она заглянула расспросить мальчиков о нем. Все обступили ее, стали успокаивать. А она закутала сыну шею, завернула его в свой платок и понесла домой.
– Проводим их! – воскликнул молчавший до тех пор Вейс. Эта мысль всем понравилась.
– Проводим! Проводим! – зашумели ребята и мигом собрались в дорогу.
Побросав военную добычу, все гурьбой высыпали в калитку вслед за бедной женщиной, которая спешила домой, прижимая к себе сына, чтобы хоть немного согреть его своим теплом.
На улице Пала провожатые построились в колонну по два и так двинулись за нею. Уже смеркалось. Зажглись фонари, и витрины лавок бросали яркий свет на тротуары.
Спешившие по своим делам прохожие порой на минуту останавливались, поравнявшись с этой странной процессией. Впереди с заплаканными глазами торопливо шла худенькая белокурая женщина, прижимая к себе ребенка, закутанного до самых глаз в большой платок, а за ней по два в ряд четким военным шагом маршировал отряд мальчиков в одинаковых красно-зеленых фуражках.
Некоторые зрители улыбались. Другие подымали ребят на смех. Но они ни на что не обращали внимания. Даже Чонакош, который в другое время сейчас же самым решительным образом заставил бы замолчать насмешников, спокойно шел вместе с остальными, отвечая полным равнодушием на выходки развеселившихся подмастерьев. Дело, которое делали мальчики, казалось им таким серьезным, таким священным, что и самый бесшабашный сорванец на свете не вывел бы их из равновесия.
А у матери Немечека своих забот было довольно, чтобы еще думать о сопровождавшем ее войске. Но у домика на Ракошской ей волей-неволей пришлось остановиться: сын заупрямился и ни за что не хотел расставаться с товарищами не попрощавшись. Высвободившись из материнских объятий, он встал на ноги и сказал им:
– До свидания.
Они по очереди пожали ему руку. Ручонка была горячая. Вслед за тем малыш исчез вместе с матерью в темных воротах. Где-то во дворе хлопнула дверь, засветилось окошко. И все стихло.