Молокин Алексей. Лабух

   — Для филириков, что ли, лабать будете? — Ржавый задумчиво почесал в затылке. — А что же эти малохольные нас не позвали? Мы же тут, рядышком. Мы бы им так сыграли, что у них бы все приборы зашкалили! Ясная Плавь!
   — Не доросли они пока до вашей музыки, — дипломатично сказал Лабух. — Да и за приборы боятся.
   — Это верно! — согласился Ржавый, прислоняя мотоцикл к железной тумбе, врытой в землю перед баром. — Эй, Марди Слоеное Пузо, тащи сюда пива. Не видишь, что ли, порядочные люди на природу собрались!
 
   Шестеро боевых музыкантов расположились на крутом берегу Гнилой Свалки. На кожаной куртке, брошенной на жухлую траву, были в художественном беспорядке разложены ломти копченого мяса, здоровенные куски жареной индюшатины и пучки какой-то пахучей зелени. Рядом с отдыхающими стояли ящики с пивом. Один пустой, другой почти нетронутый.
   — Здесь раньше, говорят, обыкновенная старица была, рыбка водилась, деревца росли, цветочки всякие. — Спутник Ржавого, по прозвищу Бей-Болт, был басистом, как и Мышонок. Вот только бас его был раза в полтора больше Мышонкиного и вместо подствольника укомплектован внушительной трубой противотанкового гранатомета с торчащей наружу надкалиберной боеголовкой. — Потом поставили вышки, обнесли все заречье колючей проволокой, понагнали полосатых и давай строить. Строили, строили, наконец построили. Полосатых, тех, которые не сбежали и не померли, куда-то увезли — наверное, допомирать на другие стройки, — а вышки и охрана остались. Вон, видите, торчат на том берегу? Там иногда и часовой появляется. Только редко. Мы уж по нему палили-палили — далеко, сволочь, не достать! А жаль...
   — Почему жаль? — спросил Лабух. — Пусть бы себе ходил.
   — Так откуда, ты думаешь, металлисты пошли? — Бей-Болт испытующе посмотрел на Лабуха. — От тех полосатых, которым удалось-таки сбежать, вот откуда. Ну слушай, что дальше было. Потом приехали военные. Приехали, обжились, комендатуру открыли, плац оборудовали, травку-муравку покрасили — все чин-чинарем. Утром развод, вечером похмелка. И только после военных стали привозить сотрудников. Сначала, Ясная Плавь, привезли физиков. Построили их на плацу, к ним какой-то генерал вышел, долго распинался, наверное, задачу объяснял. Ну, и закипела работа. Точнее, не закипела, а так, забулькала потихоньку. Видно, не заладилось у них что-то, потому что, как мне дед рассказывал, этих физиков каждый день на плацу дрючили, по сто раз отжиматься заставляли, подтягиваться на перекладине и все такое. А где ему отжаться, этому физику, у него же голова перетягивает...
   — Ну и что, физики тоже в бега ударились? — поинтересовался Чапа.
   — Никуда они не ударились. Ученые — они такие, они от работы не бегают. Им проблему подавай, и пока они ее не решат, никуда не побегут. Да и здоровья у них не хватило бы, чтобы от охраны сбежать. Порода не та.
   Потом стали лириков привозить. Ну, потеха была, я вам доложу! Ясная Плавь! Лирики, они же никакой дисциплины не признавали, да и женщин среди них много было. А ведь физики, охрана, ну и военные, конечно, они ведь все-таки мужики. Их же никто не кастрировал, приказа, видать, не было. В общем, начался форменный бардак. Но в тогдашнем руководстве нашлись-таки умные головы, сообразили, что так дело не пойдет, и живенько прислали сюда женский вспомогательный батальон и еще дополнительно комплект вертухаек. Вот тогда дело и пошло на лад. Физики с лириками, военные с вспомогашками, вертухаи с вертухайками, в общем — порядок. Случалась, конечно, путаница, но как без нее? Заработал «ящик».
   Что они в этом «ящике» делали, никто толком не знал. А потом и вовсе про них забыли. Пару раз музпехи приезжали, да охрана их шуганула, а остальных хряпы оприходовали.
   — А причем здесь Гнилая Свалка? — спросил простодушный Чапа.
   — Так когда этот самый «ящик» раскочегарился как следует, из него всякие ядовитые сопли дуром полезли. И все в речку. Рыба, конечно, передохла, а та, что осталась, уже на рыбу стала непохожа. Потом зверушки всякие из «ящика» выползать начали, и тоже в речку. Зверушки ведь не филирики, их работой в неволе не удержишь. Так вот хряпы и появились. Да что там хряпы, в Гнилой Свалке водятся твари и пострашнее, только тот, кто с ними встречался, уже никому ничего не расскажет. Такие дела, Ясная Плавь.
   — Ну что, мы, пожалуй, пойдем. — Лабух поднялся. — Спасибо за компанию. А скажи-ка, вот вы верите в Ясную Плавь и Вечную Ржавь, а действительность у вас как называется? Та, что между Плавью и Ржавью?
   — Бытовая Коррозия, как же еще, — засмеялся металлист. — Так сказать, ржавеем понемногу. От плави и до плави.
   — Ну ладно, с Богом! — уже серьезно сказал Ржавый. — Ступайте по вешкам, а в случае чего, мы вас огоньком с берега поддержим. Ну а не повезет... — он замялся, — мы ваши имена на Ржавом Члене выбьем, чтобы, значит, помнили и в Ясной Плави вас как надо встретили.
   Трое боевых музыкантов спустились с глинистого обрыва, нашли место, где начинался длинный ряд воткнутых в бурую жижу стальных труб с изъеденными до дыр основаниями, служивших вешками, и ступили на зыбкую, остро пахнущую медициной, поверхность Гнилой Свалки. По вешкам идти было если не легко, то, по крайней мере, терпимо. Справа и слева то и дело попадались какие-то страховидные металлические конструкции, которые иногда начинали шевелиться и поворачиваться, выставляя наружу то один, то другой изглоданный коррозией бок. Некоторые вешки оказались снабжены металлическими скобами. По ним можно было забраться наверх в случае опасности. Наверху таких вешек-вышек имелись небольшие площадки. На одной из таких вешек-вышек Лабух различил вцепившиеся в металлический поручень кожаные перчатки.
   — Что-то хряпов не видно, — озабоченно сказал Чапа. — Так ведь запросто можно и без шкуры остаться.
   — Смотри, накаркаешь, — недовольно отозвался Мышонок. — Шкуру на барабане всегда сменить можно, а вот собственная — одна-единственная. Мне, например, дорога моя шкура, к тому же она почти новая. Правда, Лабух?
   Лабух промолчал. Откуда-то сбоку донеслось частое хлюпанье, словно кто-то аплодировал, опустив кончики пальцев в кастрюлю с киселем. Потом из-за полузатонувшей в бурой жиже цилиндрической конструкции, похожей на металлическую силосную башню, выскочило странное существо. Чапа таки накаркал!
   Больше всего хряп походил на музпеха в костюме высшей защиты, только с хвостом. И еще, никакой музпех не умел бегать по ядовитой трясине так быстро, что ступни просто не успевали провалиться в жижу. Хряп радостно мчался, выпятив вперед блестящее бронированное пузо и смешно вихляя задом — ни дать ни взять чудаковатый дядюшка, встречающий на вокзале любимых и долгожданных родственников.
   «В ноздри, — подумал Лабух, выпуская очередь за очередью в голову существа, — Джагг знает, где у него ноздри, может быть, на макушке?»
   Вокруг хряпа взлетали фонтаны грязи. Металлисты, понял Лабух, еще не услышав выстрелы. Потом металлисты перенесли огонь и вспороли разрывами гнойное тело свалки прямо перед хряпом. Хряп на секунду затормозил. Этого оказалась достаточно, чтобы трясина схватила его за ступни и потянула к себе. Тварь мгновенно встала на четвереньки, увеличивая площадь опоры, но в это время в плоскую морду, украшенную бронированными пузырями глаз, бухнул «Хоффнер» Мышонка, заряженный бронебойными пулями.
   Хряпа отбросило назад, но он ловко извернулся, непонятно каким образом оказавшись вновь стоящим на задних лапах, и прыгнул. «Где же у него ноздри? — думал Лабух, штрихуя голову твари судорожными очередями. — Может быть, на затылке?» И тут длинная дымная полоса прочертила воздух над головой и ударила в хряпа. Грохнуло, в воздух взлетели ошметки грязи. Когда дым от взрыва рассеялся, у подножья вешки лежала плоская уродливая голова с разбитым полушарием глаза и верхняя часть туловища, из которой свисали какие-то лохмотья.
   Теперь Лабух понял, зачем Бей-Болту противотанковый гранатомет в бас-гитаре. Мысленно поблагодарив металлистов и дав слово как-нибудь непременно потренироваться вместе с ними, а также пожертвовать что-нибудь полезное Ясной Плави, если, конечно, отсюда удастся выбраться, Лабух оглядел свою команду. Все были живы.
   Мышонок невозмутимо перезаряжал «Хоффнер». Чапа присел на корточки и внимательно рассматривал то, что осталось от хряпа. Насмотревшись, он встал, поправил перевязь так и не пущенной в дело установки и горестно вздохнул:
   — Ну, и с чего здесь шкуру снимать? Ничего же не осталось! Это надо же, как бабахнуло! Так клочья и полетели.
   — Радуйся, что жив остался. — Мышонок привычно подергал серьгу. — А кожу на барабаны тебе так и так придется покупать у металлистов. Интересно, как они охотятся на этих тварей? Бей-Болт рассказывал, что будто бы на живца ловят. Что-то не верится.
   — В следующий, Чапа, раз просись в команду. На роль живца, — сказал Лабух. — В процессе все поймешь и узнаешь. Только нам рассказать не сможешь. Ну что, хватит топтаться на месте, пошли дальше!
   И они пошли дальше.
   Тропа через Гнилую Свалку была проложена не абы как, а с умом. Справа и слева оставалось широкое пространство, так что бегущего хря'па можно было заметить издалека. Заметить и приготовиться. От основных вешек отходили боковые ответвления, обозначенные вешками помельче. Ряды вешек уходили за нагромождения мусора, кто ходил этими тропками и зачем — можно было только гадать.
   Когда противоположный берег приблизился настолько, что можно было разглядеть отдельные листья на перекрученных, измененных Гнилой Свалкой деревьях, на них напал второй хряп.
   Музыканты увидели его издалека. Он бежал по поверхности Гнилой Свалки, легко перепрыгивая через мелкие кучи мусора, поверхность чмокала, жижа в следах словно бы взрывалась, выбрасывая невысокие желтоватые столбы тяжелых брызг, так что казалось, кто-то издалека бьет по хряпу из пулемета, но забывает про упреждение, и все пули ложатся позади.
   С далекого берега забухали выстрелы, зашипел управляемый снаряд, серпом выгибая траекторию и догоняя хряпа. Но то ли далековато было, то ли хряп попался уж очень проворный, но кумулятивная головка ударила в кучу металлического хлама, взметнув столб грязного пара. Тварь шарахнулась было в сторону, но выправилась и прибавила ходу.
   Музыканты взяли оружие наизготовку.
   И тут хряп провалился. Только что он уверенно бежал по поверхности ядовитого коллоида, и вдруг внезапно ухнул в расступившуюся жижу.
   Музыканты оторопело смотрели на тонущего хряпа. А в том, что хряп именно тонул, не было никакого сомнения. Он бестолково загребал жижу лапами, пытаясь сдвинуться с места, тонкий на конце хвост то взлетал вверх, то отчаянно хлестал по поверхности — все было напрасно. Потом внутри Гнилой Свалки что-то гнусно хлюпнуло, и хряпа утянуло в глубь.
   — Полный провал, — констатировал Мышонок. — Аплодисментов не будет.
   Музыканты постояли немного, потом Мышонок попробовал тропу боевым басом — ничего, тропа пружинила, но держала. Наконец они решились и осторожно, от вешки к вешке, пошли к уже недалекому берегу.
   Этот берег был пологим, покрытым какой-то неприятной на вид стеклистой массой, крошащейся под ногами. Скоро музыканты нашли узкую, относительно твердую тропинку и зашагали дальше.
   Они прошли несколько метров, по-прежнему держа инструменты наизготовку, и тут из кустов на тропинку выступил долговязый субъект, одетый в заношенную до белесости брезентовую штормовку с тощим брезентовым же рюкзачком за плечами. Физиономия субъекта была музыкантам хорошо знакома.
   — Вирус! — сообщил Мышонок.
   — Вот и я! — радостно провозгласил мистер Фриман. — Я подумал, что идти через Гнилую Свалку небезопасно и пошел вам навстречу. Если бы я всю тропу успел обработать, у вас вообще со сливами проблем бы не было. А так я только у берега успел распылить реактив. Видали, как действует?
   — Что видали? — спросил Лабух, ставя «Музиму» на предохранитель. — Вы бы лучше не выскакивали из кустов как... как хряп какой-нибудь, а то вдруг кто-нибудь случайно выстрелит.
   — Чепуха! — Мистер Фриман пренебрежительно махнул рукой. — Видали, как слив утонул? Ну, хряп по-вашему.
   — Видали, — сказал оправившийся от путешествия по Гнилой Свалке Мышонок. — Лапой за что-то зацепился, упал и утонул. А потом его кто-то уволок в глубину и слопал.
   — Ни за что он не зацепился, — радостно возразил мистер Фриман. — Он в зону действия реактива попал. Вещество такое, растворитель для воды и прочих жидкостей. Как бы вам объяснить... в общем, эта штука делает обыкновенную воду с тысячу раз жиже. Да что там в тысячу, в миллион! Вот слив и утонул. В такой водичке любая рыбка утонет. Здорово, правда? И понадобилось-то всего ничего.
   — Может быть, не стоило в речку гадить да хряпов разводить, — сказал Чапа, — тогда, глядишь, и растворитель изобретать не пришлось бы.
   — Ну, сливы, то есть хряпы, — это так, мелочь. Охрана перепилась, взломала сейф — спирт, наверное, искали, — а там мутагены. Вот охранники и превратились в сливов. Не пей из копытца, как говориться, козленочком станешь! — Мистер Фриман хохотнул. — А почему «сливы», так мы все отходы сливом называем.
   — А почему же вы этих самых сливов не усыпили? Или хотя бы не изолировали? — спросил Мышонок. — Опасные ведь твари!
   — Усыпить — это негуманно, — объяснил мистер Фриман, — а изолировать... знаете, сколько они мяса жрут?
   — Вот именно, мяса! — сказал Мышонок.

Глава 13. Кто, кто в теремочке живет?

   Гнилая Свалка осталась позади. О ней некоторое время напоминал только стойкий медицинский запах, который тоже пропал, после того как мистер Фриман извлек из своего баула очередной баллончик и обрызгал из него музыкантов. Местность постепенно повышалась, тропинка в конце концов вывела их на потрескавшуюся от времени полосу бетона. Дорога одним концом упиралась в невысокий земляной бруствер, украшенный облезлым, многократно простреленным жестяным «кирпичом», а другим — в железные ворота, рядом с которыми имелось помещение для охраны. На воротах имелись круглые вмятины, словно кто-то бился в створки головой. Очень тяжелой и прочной головой. Лабух из любопытства заглянул за бруствер. За насыпью продолжалась та же бетонная полоса, пропадающая в негустом, высаженном когда-то ровными рядами, ельнике. В объезд бруствера была проложена хорошо наезженная колея, так что и сам бруствер, и «кирпич», похоже, играли чисто символическую роль.
   Лабух хотел было спросить, куда ведет эта дорога, но не успел, потому что из караульного помещения на площадку перед воротами вышел охранник. Музыканты попятились. Руки автоматически расстегнули кофры с боевыми инструментами, хотя ясно было — не успеть. Не успеть вскинуть гитару, резануть очередью по плоской бронированной морде, выигрывая время, не успеть передернуть затвор и влепить бронебойный туда, где должно быть слабое место, в пульсирующую заушную впадину, не успеть грохнуть шрапнелью из малой ударной, прижимая тварь к земле...
   Потому что вышедшее из караулки существо было хряпом.
   — Стойте, погодите же! — Мистер Фриман с неожиданным проворством бросился между принявшими боевые стойки музыкантами и недовольно заворчавшей тварью. — Это же наш Мусса, а вы его за хряпа приняли!»
   — Кто же он еще, как не хряп? — спросил Мышонок, побелевшими пальцами сжимая «Хоффнер». — Может быть, человек?
   — Мусса не хряп и не человек, — суетливо принялся объяснять мистер Фриман, — он всего-навсего ченчер, измененный.
   Хряп, или, как его, ченчер, топтался у ворот, и нападать, похоже, не собирался. По крайней мере до тех пор, пока не будет приказа.
   — А чем этот самый ченчер отличается от обыкновенного хряпа? — спросил Мышонок, нехотя опуская бесполезный бас. — Та же рожа, та же кожа. И мясо, наверное, жрет с таким же аппетитом.
   — Ну что вы, слив — он же неуправляем. С ним нельзя договориться, он — ошибка. Никто ведь не застрахован от ошибок. А ченчер — это совсем другое дело. Ченчеры умны, дисциплинированны, выносливы. Кроме того, ченчер-самец — прекрасный семьянин, а ченчер-самка — нежная и заботливая мать. Некоторым людям стоило бы у них поучиться.
   — А этот, Мусса, он кто? — спросил любопытный Мышонок.
   — Как кто? — не понял мистер Фриман. — Самец, конечно, разве не видно? Ах да, конечно, у них же все закрыто бронехитиновыми щитками. Но Мусса самец, можете мне поверить.
   — Мы верим, — закивал Мышонок, — как вам не верить!
   — Может быть, у них и детишки есть? — Чапа покосился на «прекрасного семьянина».
   — Есть детишки, — почему-то без прежнего воодушевления подтвердил филирик, — к сожалению, есть.
   — А почему это «к сожалению», — поинтересовался Чапа, — милые, наверное, детишки, маленькие такие хряпчики. Что-то ты, профессор, крутишь, недоговариваешь. Сначала хряп у тебя не хряп, а теперь уже и слив не слив, а какой-то ченчер. Давай-ка рассказывай все как есть, а то мы развернемся и уйдем.
   — Сливы у них детишки, вот кто, — печально сказал мистер Фриман, — по-вашему — хряпы.
   — Значит, врал ты нам про охрану, которая вместо спирта мутагенов нажралась, так, что ли? А, профессор, чего молчишь? — Чапа с отвращением смотрел на сникшего было филирика. Последний, однако, быстро сориентировался и ответил:
   — Я не врал, я просто дозировал информацию!
   — Однако! — Лабух посмотрел на мистера Фримана. — У вас что, так принято врать направо и налево?
   — Не торопитесь осуждать нас. — Сергей Анриевич грустно посмотрел на музыкантов. — Нас приучили скрывать информацию. Ведь мы работаем в «ящике». Это только кажется, что мы свободные люди, а на самом деле из «ящика» не так-то просто выбраться. Ну, предположим, мы знаем, что сейчас до нас нет никому дела, но ведь, может статься, о нас вспомнят. Много вы понимаете! Вот, эти ченчеры, ведь они нас спасли от музпехов. Там, — филирик махнул рукой, указывая куда-то за бруствер, — там еще пост ченчеров. И вокруг, куда ни сунься, — всюду посты. Мы думали, что они нас будут охранять, они и охраняют. Только вот нормальным путем к нам никто попасть не может. Сотрудники и члены их семей могут входить и выходить, если, конечно, оформлено предписание и пропуск, а посторонние нет. Поэтому-то вам и пришлось идти через Гнилую Свалку. Это единственный проходимый путь. Ченчеры считают, что их детишки на свалке сумеют разобраться с любыми гостями. К нам даже барды не ходят, а жаль, ведь мы так любим их песни!
   — Вообще-то, насколько мне известно, барды ходят везде, — пожал плечами Лабух. — А к вам, оказывается, даже они пройти почему-то не могут.
   — Вообще-то они могут, но не хотят, — печально сказал мистер Фриман, — они нас как бы зачеркнули. Потому что это мы когда-то создали технологию превращения нормальных людей в глухарей.
   — Ни фига себе! — присвистнул Мышонок. — Да пусть у меня руки поотсыхают, если я вам хоть «Чижика-Пыжика» сыграю!
   — Я, кажется, знаю, из кого вы этих самых ченчеров понаделали, — нехорошо улыбаясь, сказал Чапа, — из солдат караульной службы, так ведь?
   — Мы работали исключительно с добровольцами, — горячо заговорил мистер Фриман, — подчеркиваю, исключительно с добровольцами! Поначалу, правда, люди не понимали, в каком великом эксперименте им предстоит участвовать, но потом их командир поговорил с ними по-хорошему, и добровольцы сразу же нашлись.
   — По-хорошему, значит, — Лабух прищурился, — а много среди добровольцев было генералов, или хотя бы полковников?
   — Что вы! — воскликнул филирик. — Генералы и полковники люди в возрасте, да и здоровье у них уже не то. А нам нужны были молодые особи, способные к воспроизводству, сами понимаете.
   — Сами вы «особи»! — Мышонок сплюнул.
   Между тем сопровождаемые что-то еще говорившим филириком музыканты шли по территории «ящика». Аккуратно постриженные кусты, мозаичные дорожки, ухоженные ярко-зеленые газоны и клумбы с экзотическими цветами, возможно, тоже мутантами — все говорило о том, что у обитателей «ящика» было не только желание жить с комфортом, но еще время и средства, чтобы это желание осуществить. Небольшие двухэтажные коттеджи, в которых жили, а может быть, и работали филирики, утопали в зелени. В центре научно-лирического городка росли роскошные реликтовые корабельные сосны. И только покрашенное в непристойно розовый цвет двухэтажное здание военной комендатуры, стыдливо выглянувшее из зарослей рододендронов, да сверкающий белоснежными пунктирами свежей разметки плац напоминали, что все это благолепие находится под протекторатом армии.
   — Сейчас зайдем к коменданту, отметимся, — суетился сопровождающий, — а уж потом пойдем в наш Дом творчества. Это, конечно, простая формальность, но ее, увы, пока никто не отменял.
   В комендатуре было казенно, пусто и уныло. Они поднялись на второй этаж, постучались в крашеную белилами дверь и увидели коменданта городка, или, как сообщала табличка на двери, «объекта 18043-бис». Комендант оказался сухоньким, небольшого росточка полковником. Живой и энергичный по натуре, он откровенно скучал, меланхолично разглядывая зеленую поверхность старомодного письменного стола. Завидев вошедших, он встал и бодро двинулся им навстречу.
   — Командированные! — радостно сказал полковник. — Давненько у нас никого не было, вы откуда к нам? Надолго? По какой тематике? Наверное, по «Звездопаду», у нас последней темой был именно «Звездопад», только это было... дай бог памяти, лет пятнадцать назад. Ну, давайте ваши предписания, командировки, справки, сейчас я быстренько прикажу все оформить...
   — Это артисты, — осторожно объяснил мистер Фриман. — Сегодня у нас в Доме творчества концерт, вы приходите вместе с женой. И внуков захватите, им интересно будет живую музыку послушать.
   — Артисты — это тоже неплохо, — немного разочарованно сказал полковник. — Надо же сотрудникам развлекаться, а то все работа да работа! Значит, нет у них предписаний, и справок, разумеется, тоже нет. — Комендант посуровел. — Ну ладно, так и быть, пропущу. Но из Дома офицеров ни на шаг, поняли, мис... Сергей Анриевич? Под вашу личную ответственность.
   — Все понял, Георгий Самуилович, все сделаю, как вы сказали. — Мистер Фриман подмигнул музыкантам. — А вы все-таки приходите вечером, а?
   — Разве что после развода. — Комендант подошел к окну. — Вон какой плац отгрохали! Любо-дорого посмотреть, умеете все-таки работать, товарищи филирики, если, конечно, ваши способности направить в нужное русло.
   — А что, большой у вас гарнизон? — поинтересовался Лабух. — Что-то пока мы сюда шли, нам навстречу ни одного солдата не попалось.
   — Гарнизон-то? Раньше был большой. — Комендант пожевал сухонькими губами. — А сейчас, почитай, кроме меня да интенданта и нет никого. Вообще-то это секретные сведения, да какие уж тут секреты! Сам не пойму, куда все подевались. Вы вон его спросите. — Полковник махнул птичьей лапкой в сторону мистера Фримана. — Говори, куда твои филирики моих подчиненных подевали?
   — Личный состав здравствует и в настоящий момент, как обычно несет службу по охране вверенного Вам объекта! — браво отрапортовал мистер Фриман. — На передовых, так сказать, рубежах.
   Ох и непростой штучкой он был, этот не в меру разговорчивый филирик.
   — Личный состав, — проворчал полковник. Настроение у него, похоже, испортилось, — зверье, а не солдаты! А армия — это вам не цирк! В ней люди служить должны, а не твари какие-нибудь. Ну как, скажите, мне ими командовать? Они и язык-то человеческий забыли. Человеку и приказать можно, и спросить с него, в случае чего. А как со зверей спросишь? Раньше по праздникам я парад гарнизона на плацу принимал. Оркестр играл, народ радовался, действительно праздник был как праздник! А сейчас? Вон он, плац, новехонький, весь так и сверкает. А кого я на парад выведу? Зверье? Да они и маршировать-то небось разучились. Эх... — полковник сокрушенно махнул рукой. — Дожили!
   — Ну, мы, пожалуй, пойдем. — Мистер Фриман, выразительно посмотрел на музыкантов, взглядом подталкивая их к двери. — Артистам покушать и отдохнуть надо перед концертом.
   — Разместите артистов, и пусть интендант поставит их на довольствие, скажите, я приказал, — комендант проводил музыкантов до двери.
   В дверях Лабух спросил:
   — А зачем на довольствие, нам же сегодня вечером обратно?
   — Отсюда нельзя «обратно», — вздохнул комендант, — вы что, еще не поняли?
 
   — Ну ты и хмырь, мистер Фриман, — констатировал Мышонок, когда они вышли из комендатуры и направились мимо плаца к украшенному колоннами зданию не то Дома творчества филириков, не то Дома офицеров, — надо бы тебя прояснить, так сказать.
   Музыкант выразительно похлопал по кофру с боевым басом.
   — Да поймите вы, мы заперты в этом проклятом «ящике». — Мистер Фриман изо всех сил старался казаться искренним. — Должен же кто-нибудь нам помочь! Вы же смогли отпустить клятых, так, может быть, вы и нас как-нибудь освободите? У нас нет никакого выбора, целое поколение уже состарилось и умерло здесь, под охраной, без права выхода даже после смерти. Хотите, я покажу вам кладбище? У нас очень красивое кладбище. Я не знаю, что вы сделаете, споете там или спляшете... Но, может быть, ченчеры перестанут нас стеречь и уйдут, может, произойдет еще что-нибудь, не знаю... Я не настаиваю, я просто прошу вас попробовать. Ведь, если бессильна наука, если поэты забывают о баррикадах и начинают призывать к смирению, остается надеяться на чудо. И пусть это иррационально, пусть чудеса существуют лишь в нашем воображении, пусть. Мы надеемся.