Страница:
— Вот так рожденные ползать и летают, — прокомментировал Чапа, — по частям!
Музыканты вжались в глинистую землю. Казалось, сейчас железное чудище, уничтожив танк, войдет во вкус и примется давить гусеницами и расстреливать из пулеметов людей, но ничего подобного не произошло, только победно взревел мотор, взлетел выброшенный гусеницами пышный шлейф пыли, и стальной бастард пустился на поиски нового достойного противника. Люди были ему не интересны, он ими просто пренебрег.
На этом огненная потеха и закончилась. Ветераны-танкисты дружно стащили шлемы и с удовольствием закурили. Перекурив, они принялись спорить и переругиваться, но, впрочем, довольно беззлобно, как будто спор этот начался не сегодня и уже успел порядком надоесть.
Из отдельных понятных Лабуху фраз типа «Ты командир, ты должен был обозначить мне цель!» «А хрен ли я тебе дам, когда я сам ее почти не разглядел! Что мог, то и указал», «А может, кума прямо из Ржавых земель прилетела?», «Да не кума это была, а ПТУРС, системы „спустил и забыл“», Лабух сообразил, что ветераны всерьез воюют, хотя сами не знают, что воюют с такими же ветеранами, только клятыми. Противника толком никто из них так и не видел, каждый день у врага появляется какая-то новая невиданная бронетехника, поэтому ветераны никак не могут выработать ни стратегию, ни тактику боя. И неведомый противник, пользуясь фактором неопределенности, регулярно бьет их танки, стоит только выкатиться на линию огня.
«Но дело тут не только в стратегии с тактикой. Просто у этих ветеранов имеется живая душа, а у клятых она отсутствует. У них вместо души — цель. Точнее даже не цель, а приказ. Только это для них и существует. Душа очень часто мешает выполнить приказ, поэтому у клятых ветеранов всегда преимущество перед ветеранами живыми. А в такой битве побеждает бездушный», — думал Лабух, зажав в кулаке сигарету и слушая возбужденных танкистов.
— Ну ладно, следующий танк на Старом Заводе обещали подготовить уже завтра. С новой системой наведения и бал-вычислителем, — подвел итог командир. — Я таки этого гада достану!
— Который раз достаем, — проворчал другой ветеран, коротко стриженый блондин с грязными разводами на лице. — Сколько танков уже угробили, а гада этого даже не разглядели толком ни разу! Так, мелькнет в прицеле какое-то ржавое унёбище, даже отследить не успеваю, где там достать. Скорости наведения по горизонту не хватает. И по вертикали углы маловаты. Приводы не вытягивают. А вот у него — вытягивают, и он нас достает. Каждый раз. Скоро совсем достанет! И плевал он соляркой на нашу активную броню, постановщики помех и все системы управления огнем вместе взятые.
— Ага. А нам остается иконку на лоб налепить да святым крестом от нечистого отмахиваться. Кто там, на небесах, танкистам покровительствует? Сергий-бронетворец, кажется? — Третий ветеран, маленький, жестковолосый крепыш посмотрел на неопрятную груду железа, бывшего полчаса назад новеньким танком, и сплюнул на дно воронки.
Лабух подумал, что кое-кто, может быть, и пытался закрыться иконкой от подкалиберного снаряда, да не очень-то помогло. Один крестик только и остался. Но вслух ничего не сказал.
— Пока конструктора скорость отработки не увеличат, ничего мы с ним не сделаем. У нас колпак за гусеницами не поспевает. Не колпак, а квашня какая-то. — Снова начал было блондин.
— Разговорчики! — беззлобно оборвал его командир. Он наконец обратил внимание на Лабуха со товарищи и поздоровался, не забыв при этом представиться:
— Подполковник Буслаев.
У подполковника Буслаева было молодое, четко очерченное лицо, и на нем странно и неуместно смотрелись многочисленные мелкие морщинки, светлые на фоне копоти. Казалось, подполковник каждый день гримируется и выходит на сцену. Такие лица бывают у актеров. Красиво и точно очерченные, в мелких морщинках от грима.
«Так ведь он и в самом деле каждый день выходит на сцену, — сообразил Лабух. — Вот она, его сцена». И опять почему-то вспомнился давешний крестик в Ржавых Землях.
Все-таки подполковник был настоящим подполковником, а не актером, играющим роль. Наверное, дело было в выгоревших от бесконечной войны, каких-то навсегда седых глазах. Не бывает у актеров таких глаз. Седые виски — сколько угодно, а вот глаза...
— Саша, башнер, — подполковник кивнул в сторону белобрысого, — а это Анзор — механик-водитель, оба старлеи. Мой экипаж.
Саша и Анзор одинаковым движением кивнули.
Лабух, Мышонок и Чапа по очереди пожали жесткие руки с въевшейся в них смазкой и гарью и тоже представились.
Танкисты оказались свойскими ребятами и ни в коем случае не походили на клятых.
— Выждем немного, на всякий случай, а потом двинемся в городок, — сказал подполковник. — Вы-то как сюда попали, артисты? Заблудились?
— Мы сегодня играем на Старом Танковом, — пояснил Чапа. — Вот и добираемся потихоньку на своих двоих.
— А дорожку сами выбирали, или кто подсказал? — Башнер Саша выплюнул травинку и посмотрел в сторону Ржавых земель. Там что-то взрывалось и ухало. Казалось, что Ржавые Земли дышали железной гарью, а может быть, так пахло от танкистов. Они же все-таки только что выбрались из горящего танка.
— Сами. — Мышонок деловито копался в сумке. Лабух машинально отметил, что припасы он не бросил, несмотря на взрыв танка и поспешное отступление к воронке. — Только вот выбор у нас был небогат.
— Ну, артисты, — протянул механик-водитель, — считайте, что сегодня вам крупно повезло. А не то размазали бы вас гусеницами, как ливерную колбасу по хлебу, либо они, либо мы, прости господи. Там, где воюют танки, людям делать нечего.
Мышонок распаковал припасы и ловко разложил бутерброды на краю воронки. Подумав немного, он извлек из баула большую оплетенную соломкой бутыль и поставил на расстеленную тряпицу.
— Прошу к столу, — провозгласил он. — Любую передышку следует использовать с пользой для тела и души. Только вот стаканов нет. Придется из горла. Вы как из горла, ребята?
Подполковник, как старший по команде, осторожно понюхал напиток и удивленно задрал обгорелые брови.
— Арак! — удивленно воскликнул он. — Гадость вообще-то порядочная. Мы в этой пальмовой водке в свое время чуть ли не портянки стирали. Любые пятна растворяет почище ацетона. Но пить можно. Ну, за крепкую броню и быстрые танки!
Где подполковник Буслаев имел счастье стирать портянки в пальмовой водке, так и осталось неизвестным, потому что офицер коротко выдохнул в сторону и припал к бутыли.
За командиром к бутыли приложились остальные члены экипажа.
— Шпроты, — нежно сказал башнер Саша, с умилением рассматривая аккуратную золотистую рыбку на бутерброде. — Их еще называют анчоусами. Помнится, пошли мы в одну тратторию и заказали эти самые анчоусы. А нам приносят шпроты, мы тогда еще удивились...
«Непростые они, однако, ребята, эти ветераны, — подумал Лабух. — Где их только ни носило, пока не занесло в наши края. А я вот нигде, кроме города, и не был».
Выпив, ветераны разговорились. Подполковник Буслаев достал из потертого бумажника фотографии жены и дочки и, показывая их Лабуху, говорил, уверяя себя, что так оно все и случится:
— Вот кончится командировка, вернусь домой, а дочка-то, наверное, уже замужем. Только бы мужика нашла хорошего, лучше всего — офицера. А то гражданские, ты уж, артист, извини, все какие-то несерьезные. Нет в них армейской основательности и любви к порядку. А если еще не вышла, так вон пусть за Анзора выходит. Он у нас пока холостой.
Холостой Анзор, похожий на колючего жука, деликатно взял шпротину черной клешней и мечтательно улыбнулся.
Лабух поинтересовался, где проживают семьи ветеранов, но ответа на свой вопрос так и не получил. Когда речь заходила о доме, офицеры начинали путаться и перебивать друг друга. Единственное, в чем они сходились, так это то, что их близкие находятся где-то далеко на материке, или, как они говорили, «на Большой Земле». А сами они здесь, на Полигоне, пребывают в затянувшейся служебной командировке. Впрочем, здесь совсем неплохо, и кормят хорошо, и народ дружелюбный. Некоторые ветераны, в основном, те, кто помоложе, обзавелись даже семьями, благо в невестах недостатка не было. На Старом Танковом работало полным-полно молодых девчонок.
Между тем подозрительная возня в Ржавых Землях прекратилась. Видимо, клятые ветераны, будучи людьми военными, тоже соблюдали некоторый раз и навсегда заведенный порядок. Подполковник посмотрел на часы.
— Ну, артисты, — сказал он, вставая и отряхивая землю с комбинезона, — на сегодня все, отбой. Заморили червячка, покалякали о том да об этом, а теперь пора. Подъем. Пошли обедать по-настоящему. Теперь наша очередь угощать.
Они выбрались на глубокую, прорванную в рыхлом земном теле танковыми гусеницами колею и неторопливо зашагали по обочине. Вскоре показались кирпичные боксы с надстроенной невысокой наблюдательной вышкой. Над вышкой трепетал линялый вымпел, обозначавший, что стрельбы закончились. Из калитки, прорезанной в железных воротах одного из боксов, вышел покурить немолодой мужик в синем, испачканном смазкой комбинезоне.
— Что, опять никак, товарищ подполковник? — спросил он, уже зная, что «опять никак».
— Завтра, Петрович. Я, кажется, его засек. Завтра мы его сделаем, и полетит он у нас каком кверху!
— Ну, дай-то бог, — неопределенно вздохнул Петрович, бросил недокуренную сигарету в бочку с песком и скрылся в глубине бокса, откуда сразу же донесся пронзительный визг «болгарки».
По сторонам колеи потянулись огороды и маленькие, аккуратные, почти игрушечные домики, сколоченные из чего попало, но явно с любовью и тщанием. На скамейке возле одного из домиков сидел сухонький старик и курил. На помятом, порыжевшем от времени пиджаке старика красовался одинокий орден.
— Ну что, — бодро заорал он, углядев танкистов,. — орлы! Туда, стало быть, на танке, «Разя огнем, сверкая блеском стали», стало быть, а оттудова — пердячим паром! Да кто же так воюет! Да ежели бы мы так воевали, вся страна под супостата бы легла!
— Вот и сел бы разок к прицелу, тряхнул бы стариной, — миролюбиво отозвался башнёр Саша, — а то ты только кричать да подначивать горазд. Взял сам бы и попробовал. Я наводчик, а куда мне наводить, если я врага не вижу? Да и скорости наведения не хватает.
— Вот я и говорю, — не унимался старик. — Говно эта вся ваша электроника, на хрена вы ее столько в танк напихали, если от нее никакого толку? Подошли бы на прямой выстрел, и, с короткой остановки, с ручника... — он мечтательно зажмурился, затянулся папиросой и пыхнул, — под башню! Первой болванкой погон заклинили, а потом уж долби его во все дырки! Завтра снова пойдете? — уже деловито продолжил боевой дедуля. — Так попробуйте по-моему! И будет тогда этому гаду полный шибздец! А я свое отпри-целивался. Я сейчас и в бабу не попаду. Боеприпас закончился. Ну ладно, шагайте себе отдыхать.
Дед опустился на свою лавочку, оперся сморщенными крупными ладонями на деревянную палку и словно погас.
— Классный наводчик был, — сказал командир, обращаясь к Лабуху. — Он как-то раз инициалы главнокомандующего на щите болванками выбил. С двух километров, да еще в ходу. На спор. Тот ему часы подарил. Снял с руки и подарил. У нас этот дед заместо системы управления огнем был. Генералы думают, что в танке новый стабилизатор пушки да какой-нибудь процессор навороченный, а там наш дед сидит. Тогда к нам каждый день кто-нибудь из командования приезжал, на стрельбы. Показы новой техники были. А сейчас вот воюем, воюем, и что-то никого из начальства и в помине нет. Что там, за периметром, совсем дела плохи, что ли? Мы хоть сейчас бы в бой, да только приказа нет.
— Да нет снаружи никакой войны, — ответил Лабух. — Никто не воюет, все мирно и спокойно. Люди живут себе и знать не знают, что вы тут каждый день идете в бой. Ходят на работу, по магазинам, женятся — живут, словом! Нет никакой войны. Давно уже.
— Ты мне, артист, баки не забивай, — подполковник грустно улыбнулся. — Как это, нет войны? А у самого в гитару «Каштан» встроен, да и команда твоя вооружена не хуже банды моджахедов. Нет войны, сказанул тоже! Если уж артисты с оружием ходят, то это она самая война и есть!
— Это так... — Лабух замялся, не зная, что возразить этому усталому подполковнику, который, похоже, все-таки бы в чем-то прав. — Это для внутренних разборок. Это не война!
— Все войны — это сначала внутренние разборки, а потом уже — внешние. Но внутренние все равно остаются. Где я только не был, — продолжал подполковник, — всюду была война. А вот настоящего врага так ни разу и не видел. И чужие танки жег, и людей убивал, прости господи. А только все они были не враги. До меня это потом дошло. Враги все время оказывались где-то в стороне, в слепом пятне, и я понял, что из танковой пушки их не возьмешь. У нас в академии курс был «Менталитет вероятного противника». Прыткий такой малый читал, дескать, у противника психика другая, поэтому он и не человек вовсе. А я потом с этими «вероятными противниками» в одном бараке сидел, так вот по жизни вышло. И никакого особого менталитета у них нет. За это я ручаюсь. Люди как люди, жить хотят, баб любят и выпить не дураки. Теперь вот продолжаю выполнять боевые задачи. Я просто больше ничего не умею. Ни я, ни, вот, они... — он кивнул в сторону своего экипажа. — И эти, «вероятные», тоже, наверное. Если, конечно, живы еще.
— Так выбрались бы в Город, сами бы убедились. Вас же здесь никто не держит! — Лабух никак не мог понять этого симпатичного, в общем-то, человека, который уже сколько лет не получает писем от родных, искренне считает, что всюду идет война, и почему-то ни во что не вмешивается.
— Боюсь, в безоружных стрелять придется. Не хочу, настрелялся, — пробурчал в ответ командир. — Мы уж лучше у себя повоюем. Здесь, на Полигоне, у противника по крайней мере оружие есть. И менталитет подходящий.
— А разве на войне в безоружных стреляют? — спросил Чапа. — Не положено вроде.
— А для чего же тогда война? — удивился подполковник.
Огороды закончились, и они, пройдя через КПП, оказались на территории крохотного военного городка. Со стороны городка вход на Полигон украшали поднятые на постаменты древние танки. По сравнению с железным чудищем, догоравшим на Полигоне, эти маленькие коробочки с почти игрушечными пушчонками казались смешными и несерьезными. Непонятно было даже, как в них помещался экипаж. Даже не верилось, что когда-то они наводили ужас на врага, а ведь наводили, и еще как! А рядом с проходной красовались побитые непогодой фанерные щиты с очень натуралистично изображенными на них танками, идущими в бой, и многозначительной надписью-лозунгом: «Наша цель — мир во всем мире!».
— Вон там столовая, — командир махнул рукой в сторону грязноватого двухэтажного строения из силикатного кирпича. — Вы давайте покурите немного, а мы сейчас сполоснемся и придем.
Ждать пришлось недолго, и звукари с посвежевшими, трогательно пахнущими детским мылом танкистами направились в столовую.
— Свинина у нас своя, — похвастался Анзор-механик, — и картошка с капустой тоже. У нас тут все свое, кроме хлеба и водки. Хлеб и водку нам из города привозят. Тут к нам ребятки из города дорожку протоптали, тоже артисты своего рода. Они деловыми себя называют. Они нам пивко, водочку, красненькое и шмотки для офицерских жен, а мы им — стреляные снарядные гильзы да старые траки. Нам жалко, что ли? У нас этого добра навалом!
Похоже, низший командный состав ориентировался в обстановке гораздо лучше своего командира и, в целях выживания, наладил натуральный и взаимовыгодный обмен с ушлыми ребятами из города.
«Ох, не только стреляные гильзы вывозят деловые из военного городка. Откуда, спрашивается на диких рынках берутся детали от крупнокалиберных „утесов“, „кордов“ и „браунингов“? — подумал Лабух. — Хотя металлисты снабжаются с каких-то других складов и никому не рассказывают, где эти склады находятся. А если бы и рассказали — мало бы что изменилось. На склады металлисты ходят рейдом, человек по пятьдесят, и хорошо, если возвращается половина...»
— Ну, вы поиграйте немного, — попросил командир, когда с обедом было покончено и законные «фронтовые» сто грамм контрабандной водки выпиты. — Только негромко. Не любим мы громкой музыки.
Лабух и Мышонок включили гитары в акустический режим, Чапа извлек щеточки. И они поиграли. Они пели про то, как «...На опушке леса старый дуб стоит, а под этим дубом партизан лежит, он лежит, не дышит, так, как будто спит, золотые кудри ветер шевелит...», и «По улицам Берлина полк пройдет, там лежит конец войны...». И про незадачливых самураев, кубарем летевших наземь, под напором стали и огня. И, конечно же, «По танку вдарила болванка...». Эту песню они пели уже вместе с танкистами. Потом пели танкисты. Хорошо пели, душевно и слаженно, так что Лабух понял, что они действительно — экипаж. По тому, как люди вместе поют, всегда можно понять, как они друг к другу относятся.
Потом командир извлек откуда-то видавшую виды гитару. Простую, не боевую, с треснувшей декой. На деку была налеплена смуглая переводная девица, застигнутая фотографом в тот момент, когда она еще только собиралась что-нибудь на себя нацепить. Вид у девицы был ошарашенный. Трещина на деке проходила как раз на уровне талии дивы, так что красотка, казалось, только что вырвалась из лап нерадивого фокусника, который распилил ее пополам, но не до конца.
Подполковник виновато посмотрел на Лабуха, дескать, извини, понимаю, что не умею, но очень хочется, взял аккорд и сначала осторожно, примериваясь, а потом уверенно запел.
«Он мог бы стать бардом, — подумал Лабух. — Но не стал, потому что стал командиром. Почему-то нельзя быть одновременно командиром и бардом, хотя среди военных барды все-таки встречаются. Ну что ж, зато подполковник и, судя по всему, хороший командир...»
— Время, — сказал Мышонок и посмотрел на Лабуха. — Нам надо идти. Спасибо вам, мужики.
— И вам спасибо, ребята, — командир встал. — Что же, нам пора, и вам пора. На Старом Танковом скоро смена кончается, как раз успеете добраться. Вы к нам еще приезжайте. Когда мы этого гада прикончим. Вот тогда мы с вами споем и спляшем!
— А когда вы его прикончите? — встрял Мышонок.
— Может быть, завтра, — задумался подполковник, — а может быть, через месяц. Но что прикончим — не сомневайся!
— Видели мы вашего гада, и экипаж его разглядеть успели, — решился, наконец, Лабух. — Это тоже ветераны, только клятые, вам с ними не справиться. Во всяком случае, стрелять в него бесполезно.
— Где видели? — подполковник сразу посерьезнел и подобрался.
— В Ржавых Землях, мы же шли через Ржавые Земли. — Там...
И Лабух, как мог, с помощью Мышонка и Чапы рассказал, что они видели в Ржавых Землях. Как ни странно, подполковник им поверил. Несколько раз уточнял, какое вооружение у монстра, сколько клятых в экипаже и прочие военные подробности. Потом задумался и сказал:
— Что ж, я тоже кое-что слышал, знаю, что на полосе отчуждения творится что-то неладное. Надо будет с летунами потолковать, у них тут недалеко аэродром, пусть смешают там все с землей, а мы подчистим. Клятые, не клятые — бомбе да снаряду все равно.
— Там и так все смешано с землей, — Лабух вздохнул: ну не понимал его бравый подполковник, — не поможет ваша бомбежка. Только хуже будет.
— Почему это хуже, — возразил подполковник, — поддержка с воздуха всегда помогала, а я где только не был. Боевые вертушки вызовем. Не сомневайся, все равно победа будет за нами!
— Да чихали клятые на ваши вертушки большим чихом! — Лабух очень хотел объяснить подполковнику, что клятых никакими бомбами не возьмешь, но не знал как. — В земле солдат больше, чем на земле, и оружия тоже больше, как вы не понимаете!
— У нас оружие современнее, а значит — лучше, — не соглашался подполковник, — у нас электроника, оптика ночная, баллистические вычислители, а там, на полосе отчуждения, одно старье! Туда отслужившую технику раньше свозили и расстреливали на потеху высоким чинам. Любили начальники полюбоваться на горящий танк или самоходку. Еще туда беспилотные мишени падали, когда зенитные комплексы работали. Там одни обломки, не могут обломки победить целое.
— Да цель-то у любого оружия одна: убить, не понимает оружие другой цели. Это человек может просто так пострелять, а оружие всегда готово убить. Они, эти клятые ветераны, сильнее хотят убить, чем вы, подполковник, потому что они больше ничего не хотят.
— Все равно мы его прикончим, и хватит на эту тему. Вы мне кончайте армию в моем лице разлагать всякими дискуссиями, — офицер отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
— Так ведь этого прикончите — новый появится, — Чапа уже свернул барабаны и, как человек практический, жаждал определенности.
— Новый появится — и его прикончим, — уверенно заявил командир. — Не мы, так другие. В танке место пусто не бывает.
— Ну, удачи! — Лабух закинул кофр с «Музимой» за спину. — Мы пошли.
— Как же так, без войны, — пробормотал подполковник вслед. — Жить-то как?
Но музыканты его уже не слышали. Они вышли с жилой территории и направились к проходным Старого Танкового завода, где вот-вот должна была кончиться смена.
Глава 10. Старый Танковый
Музыканты вжались в глинистую землю. Казалось, сейчас железное чудище, уничтожив танк, войдет во вкус и примется давить гусеницами и расстреливать из пулеметов людей, но ничего подобного не произошло, только победно взревел мотор, взлетел выброшенный гусеницами пышный шлейф пыли, и стальной бастард пустился на поиски нового достойного противника. Люди были ему не интересны, он ими просто пренебрег.
На этом огненная потеха и закончилась. Ветераны-танкисты дружно стащили шлемы и с удовольствием закурили. Перекурив, они принялись спорить и переругиваться, но, впрочем, довольно беззлобно, как будто спор этот начался не сегодня и уже успел порядком надоесть.
Из отдельных понятных Лабуху фраз типа «Ты командир, ты должен был обозначить мне цель!» «А хрен ли я тебе дам, когда я сам ее почти не разглядел! Что мог, то и указал», «А может, кума прямо из Ржавых земель прилетела?», «Да не кума это была, а ПТУРС, системы „спустил и забыл“», Лабух сообразил, что ветераны всерьез воюют, хотя сами не знают, что воюют с такими же ветеранами, только клятыми. Противника толком никто из них так и не видел, каждый день у врага появляется какая-то новая невиданная бронетехника, поэтому ветераны никак не могут выработать ни стратегию, ни тактику боя. И неведомый противник, пользуясь фактором неопределенности, регулярно бьет их танки, стоит только выкатиться на линию огня.
«Но дело тут не только в стратегии с тактикой. Просто у этих ветеранов имеется живая душа, а у клятых она отсутствует. У них вместо души — цель. Точнее даже не цель, а приказ. Только это для них и существует. Душа очень часто мешает выполнить приказ, поэтому у клятых ветеранов всегда преимущество перед ветеранами живыми. А в такой битве побеждает бездушный», — думал Лабух, зажав в кулаке сигарету и слушая возбужденных танкистов.
— Ну ладно, следующий танк на Старом Заводе обещали подготовить уже завтра. С новой системой наведения и бал-вычислителем, — подвел итог командир. — Я таки этого гада достану!
— Который раз достаем, — проворчал другой ветеран, коротко стриженый блондин с грязными разводами на лице. — Сколько танков уже угробили, а гада этого даже не разглядели толком ни разу! Так, мелькнет в прицеле какое-то ржавое унёбище, даже отследить не успеваю, где там достать. Скорости наведения по горизонту не хватает. И по вертикали углы маловаты. Приводы не вытягивают. А вот у него — вытягивают, и он нас достает. Каждый раз. Скоро совсем достанет! И плевал он соляркой на нашу активную броню, постановщики помех и все системы управления огнем вместе взятые.
— Ага. А нам остается иконку на лоб налепить да святым крестом от нечистого отмахиваться. Кто там, на небесах, танкистам покровительствует? Сергий-бронетворец, кажется? — Третий ветеран, маленький, жестковолосый крепыш посмотрел на неопрятную груду железа, бывшего полчаса назад новеньким танком, и сплюнул на дно воронки.
Лабух подумал, что кое-кто, может быть, и пытался закрыться иконкой от подкалиберного снаряда, да не очень-то помогло. Один крестик только и остался. Но вслух ничего не сказал.
— Пока конструктора скорость отработки не увеличат, ничего мы с ним не сделаем. У нас колпак за гусеницами не поспевает. Не колпак, а квашня какая-то. — Снова начал было блондин.
— Разговорчики! — беззлобно оборвал его командир. Он наконец обратил внимание на Лабуха со товарищи и поздоровался, не забыв при этом представиться:
— Подполковник Буслаев.
У подполковника Буслаева было молодое, четко очерченное лицо, и на нем странно и неуместно смотрелись многочисленные мелкие морщинки, светлые на фоне копоти. Казалось, подполковник каждый день гримируется и выходит на сцену. Такие лица бывают у актеров. Красиво и точно очерченные, в мелких морщинках от грима.
«Так ведь он и в самом деле каждый день выходит на сцену, — сообразил Лабух. — Вот она, его сцена». И опять почему-то вспомнился давешний крестик в Ржавых Землях.
Все-таки подполковник был настоящим подполковником, а не актером, играющим роль. Наверное, дело было в выгоревших от бесконечной войны, каких-то навсегда седых глазах. Не бывает у актеров таких глаз. Седые виски — сколько угодно, а вот глаза...
— Саша, башнер, — подполковник кивнул в сторону белобрысого, — а это Анзор — механик-водитель, оба старлеи. Мой экипаж.
Саша и Анзор одинаковым движением кивнули.
Лабух, Мышонок и Чапа по очереди пожали жесткие руки с въевшейся в них смазкой и гарью и тоже представились.
Танкисты оказались свойскими ребятами и ни в коем случае не походили на клятых.
— Выждем немного, на всякий случай, а потом двинемся в городок, — сказал подполковник. — Вы-то как сюда попали, артисты? Заблудились?
— Мы сегодня играем на Старом Танковом, — пояснил Чапа. — Вот и добираемся потихоньку на своих двоих.
— А дорожку сами выбирали, или кто подсказал? — Башнер Саша выплюнул травинку и посмотрел в сторону Ржавых земель. Там что-то взрывалось и ухало. Казалось, что Ржавые Земли дышали железной гарью, а может быть, так пахло от танкистов. Они же все-таки только что выбрались из горящего танка.
— Сами. — Мышонок деловито копался в сумке. Лабух машинально отметил, что припасы он не бросил, несмотря на взрыв танка и поспешное отступление к воронке. — Только вот выбор у нас был небогат.
— Ну, артисты, — протянул механик-водитель, — считайте, что сегодня вам крупно повезло. А не то размазали бы вас гусеницами, как ливерную колбасу по хлебу, либо они, либо мы, прости господи. Там, где воюют танки, людям делать нечего.
Мышонок распаковал припасы и ловко разложил бутерброды на краю воронки. Подумав немного, он извлек из баула большую оплетенную соломкой бутыль и поставил на расстеленную тряпицу.
— Прошу к столу, — провозгласил он. — Любую передышку следует использовать с пользой для тела и души. Только вот стаканов нет. Придется из горла. Вы как из горла, ребята?
Подполковник, как старший по команде, осторожно понюхал напиток и удивленно задрал обгорелые брови.
— Арак! — удивленно воскликнул он. — Гадость вообще-то порядочная. Мы в этой пальмовой водке в свое время чуть ли не портянки стирали. Любые пятна растворяет почище ацетона. Но пить можно. Ну, за крепкую броню и быстрые танки!
Где подполковник Буслаев имел счастье стирать портянки в пальмовой водке, так и осталось неизвестным, потому что офицер коротко выдохнул в сторону и припал к бутыли.
За командиром к бутыли приложились остальные члены экипажа.
— Шпроты, — нежно сказал башнер Саша, с умилением рассматривая аккуратную золотистую рыбку на бутерброде. — Их еще называют анчоусами. Помнится, пошли мы в одну тратторию и заказали эти самые анчоусы. А нам приносят шпроты, мы тогда еще удивились...
«Непростые они, однако, ребята, эти ветераны, — подумал Лабух. — Где их только ни носило, пока не занесло в наши края. А я вот нигде, кроме города, и не был».
Выпив, ветераны разговорились. Подполковник Буслаев достал из потертого бумажника фотографии жены и дочки и, показывая их Лабуху, говорил, уверяя себя, что так оно все и случится:
— Вот кончится командировка, вернусь домой, а дочка-то, наверное, уже замужем. Только бы мужика нашла хорошего, лучше всего — офицера. А то гражданские, ты уж, артист, извини, все какие-то несерьезные. Нет в них армейской основательности и любви к порядку. А если еще не вышла, так вон пусть за Анзора выходит. Он у нас пока холостой.
Холостой Анзор, похожий на колючего жука, деликатно взял шпротину черной клешней и мечтательно улыбнулся.
Лабух поинтересовался, где проживают семьи ветеранов, но ответа на свой вопрос так и не получил. Когда речь заходила о доме, офицеры начинали путаться и перебивать друг друга. Единственное, в чем они сходились, так это то, что их близкие находятся где-то далеко на материке, или, как они говорили, «на Большой Земле». А сами они здесь, на Полигоне, пребывают в затянувшейся служебной командировке. Впрочем, здесь совсем неплохо, и кормят хорошо, и народ дружелюбный. Некоторые ветераны, в основном, те, кто помоложе, обзавелись даже семьями, благо в невестах недостатка не было. На Старом Танковом работало полным-полно молодых девчонок.
Между тем подозрительная возня в Ржавых Землях прекратилась. Видимо, клятые ветераны, будучи людьми военными, тоже соблюдали некоторый раз и навсегда заведенный порядок. Подполковник посмотрел на часы.
— Ну, артисты, — сказал он, вставая и отряхивая землю с комбинезона, — на сегодня все, отбой. Заморили червячка, покалякали о том да об этом, а теперь пора. Подъем. Пошли обедать по-настоящему. Теперь наша очередь угощать.
Они выбрались на глубокую, прорванную в рыхлом земном теле танковыми гусеницами колею и неторопливо зашагали по обочине. Вскоре показались кирпичные боксы с надстроенной невысокой наблюдательной вышкой. Над вышкой трепетал линялый вымпел, обозначавший, что стрельбы закончились. Из калитки, прорезанной в железных воротах одного из боксов, вышел покурить немолодой мужик в синем, испачканном смазкой комбинезоне.
— Что, опять никак, товарищ подполковник? — спросил он, уже зная, что «опять никак».
— Завтра, Петрович. Я, кажется, его засек. Завтра мы его сделаем, и полетит он у нас каком кверху!
— Ну, дай-то бог, — неопределенно вздохнул Петрович, бросил недокуренную сигарету в бочку с песком и скрылся в глубине бокса, откуда сразу же донесся пронзительный визг «болгарки».
По сторонам колеи потянулись огороды и маленькие, аккуратные, почти игрушечные домики, сколоченные из чего попало, но явно с любовью и тщанием. На скамейке возле одного из домиков сидел сухонький старик и курил. На помятом, порыжевшем от времени пиджаке старика красовался одинокий орден.
— Ну что, — бодро заорал он, углядев танкистов,. — орлы! Туда, стало быть, на танке, «Разя огнем, сверкая блеском стали», стало быть, а оттудова — пердячим паром! Да кто же так воюет! Да ежели бы мы так воевали, вся страна под супостата бы легла!
— Вот и сел бы разок к прицелу, тряхнул бы стариной, — миролюбиво отозвался башнёр Саша, — а то ты только кричать да подначивать горазд. Взял сам бы и попробовал. Я наводчик, а куда мне наводить, если я врага не вижу? Да и скорости наведения не хватает.
— Вот я и говорю, — не унимался старик. — Говно эта вся ваша электроника, на хрена вы ее столько в танк напихали, если от нее никакого толку? Подошли бы на прямой выстрел, и, с короткой остановки, с ручника... — он мечтательно зажмурился, затянулся папиросой и пыхнул, — под башню! Первой болванкой погон заклинили, а потом уж долби его во все дырки! Завтра снова пойдете? — уже деловито продолжил боевой дедуля. — Так попробуйте по-моему! И будет тогда этому гаду полный шибздец! А я свое отпри-целивался. Я сейчас и в бабу не попаду. Боеприпас закончился. Ну ладно, шагайте себе отдыхать.
Дед опустился на свою лавочку, оперся сморщенными крупными ладонями на деревянную палку и словно погас.
— Классный наводчик был, — сказал командир, обращаясь к Лабуху. — Он как-то раз инициалы главнокомандующего на щите болванками выбил. С двух километров, да еще в ходу. На спор. Тот ему часы подарил. Снял с руки и подарил. У нас этот дед заместо системы управления огнем был. Генералы думают, что в танке новый стабилизатор пушки да какой-нибудь процессор навороченный, а там наш дед сидит. Тогда к нам каждый день кто-нибудь из командования приезжал, на стрельбы. Показы новой техники были. А сейчас вот воюем, воюем, и что-то никого из начальства и в помине нет. Что там, за периметром, совсем дела плохи, что ли? Мы хоть сейчас бы в бой, да только приказа нет.
— Да нет снаружи никакой войны, — ответил Лабух. — Никто не воюет, все мирно и спокойно. Люди живут себе и знать не знают, что вы тут каждый день идете в бой. Ходят на работу, по магазинам, женятся — живут, словом! Нет никакой войны. Давно уже.
— Ты мне, артист, баки не забивай, — подполковник грустно улыбнулся. — Как это, нет войны? А у самого в гитару «Каштан» встроен, да и команда твоя вооружена не хуже банды моджахедов. Нет войны, сказанул тоже! Если уж артисты с оружием ходят, то это она самая война и есть!
— Это так... — Лабух замялся, не зная, что возразить этому усталому подполковнику, который, похоже, все-таки бы в чем-то прав. — Это для внутренних разборок. Это не война!
— Все войны — это сначала внутренние разборки, а потом уже — внешние. Но внутренние все равно остаются. Где я только не был, — продолжал подполковник, — всюду была война. А вот настоящего врага так ни разу и не видел. И чужие танки жег, и людей убивал, прости господи. А только все они были не враги. До меня это потом дошло. Враги все время оказывались где-то в стороне, в слепом пятне, и я понял, что из танковой пушки их не возьмешь. У нас в академии курс был «Менталитет вероятного противника». Прыткий такой малый читал, дескать, у противника психика другая, поэтому он и не человек вовсе. А я потом с этими «вероятными противниками» в одном бараке сидел, так вот по жизни вышло. И никакого особого менталитета у них нет. За это я ручаюсь. Люди как люди, жить хотят, баб любят и выпить не дураки. Теперь вот продолжаю выполнять боевые задачи. Я просто больше ничего не умею. Ни я, ни, вот, они... — он кивнул в сторону своего экипажа. — И эти, «вероятные», тоже, наверное. Если, конечно, живы еще.
— Так выбрались бы в Город, сами бы убедились. Вас же здесь никто не держит! — Лабух никак не мог понять этого симпатичного, в общем-то, человека, который уже сколько лет не получает писем от родных, искренне считает, что всюду идет война, и почему-то ни во что не вмешивается.
— Боюсь, в безоружных стрелять придется. Не хочу, настрелялся, — пробурчал в ответ командир. — Мы уж лучше у себя повоюем. Здесь, на Полигоне, у противника по крайней мере оружие есть. И менталитет подходящий.
— А разве на войне в безоружных стреляют? — спросил Чапа. — Не положено вроде.
— А для чего же тогда война? — удивился подполковник.
Огороды закончились, и они, пройдя через КПП, оказались на территории крохотного военного городка. Со стороны городка вход на Полигон украшали поднятые на постаменты древние танки. По сравнению с железным чудищем, догоравшим на Полигоне, эти маленькие коробочки с почти игрушечными пушчонками казались смешными и несерьезными. Непонятно было даже, как в них помещался экипаж. Даже не верилось, что когда-то они наводили ужас на врага, а ведь наводили, и еще как! А рядом с проходной красовались побитые непогодой фанерные щиты с очень натуралистично изображенными на них танками, идущими в бой, и многозначительной надписью-лозунгом: «Наша цель — мир во всем мире!».
— Вон там столовая, — командир махнул рукой в сторону грязноватого двухэтажного строения из силикатного кирпича. — Вы давайте покурите немного, а мы сейчас сполоснемся и придем.
Ждать пришлось недолго, и звукари с посвежевшими, трогательно пахнущими детским мылом танкистами направились в столовую.
— Свинина у нас своя, — похвастался Анзор-механик, — и картошка с капустой тоже. У нас тут все свое, кроме хлеба и водки. Хлеб и водку нам из города привозят. Тут к нам ребятки из города дорожку протоптали, тоже артисты своего рода. Они деловыми себя называют. Они нам пивко, водочку, красненькое и шмотки для офицерских жен, а мы им — стреляные снарядные гильзы да старые траки. Нам жалко, что ли? У нас этого добра навалом!
Похоже, низший командный состав ориентировался в обстановке гораздо лучше своего командира и, в целях выживания, наладил натуральный и взаимовыгодный обмен с ушлыми ребятами из города.
«Ох, не только стреляные гильзы вывозят деловые из военного городка. Откуда, спрашивается на диких рынках берутся детали от крупнокалиберных „утесов“, „кордов“ и „браунингов“? — подумал Лабух. — Хотя металлисты снабжаются с каких-то других складов и никому не рассказывают, где эти склады находятся. А если бы и рассказали — мало бы что изменилось. На склады металлисты ходят рейдом, человек по пятьдесят, и хорошо, если возвращается половина...»
— Ну, вы поиграйте немного, — попросил командир, когда с обедом было покончено и законные «фронтовые» сто грамм контрабандной водки выпиты. — Только негромко. Не любим мы громкой музыки.
Лабух и Мышонок включили гитары в акустический режим, Чапа извлек щеточки. И они поиграли. Они пели про то, как «...На опушке леса старый дуб стоит, а под этим дубом партизан лежит, он лежит, не дышит, так, как будто спит, золотые кудри ветер шевелит...», и «По улицам Берлина полк пройдет, там лежит конец войны...». И про незадачливых самураев, кубарем летевших наземь, под напором стали и огня. И, конечно же, «По танку вдарила болванка...». Эту песню они пели уже вместе с танкистами. Потом пели танкисты. Хорошо пели, душевно и слаженно, так что Лабух понял, что они действительно — экипаж. По тому, как люди вместе поют, всегда можно понять, как они друг к другу относятся.
Потом командир извлек откуда-то видавшую виды гитару. Простую, не боевую, с треснувшей декой. На деку была налеплена смуглая переводная девица, застигнутая фотографом в тот момент, когда она еще только собиралась что-нибудь на себя нацепить. Вид у девицы был ошарашенный. Трещина на деке проходила как раз на уровне талии дивы, так что красотка, казалось, только что вырвалась из лап нерадивого фокусника, который распилил ее пополам, но не до конца.
Подполковник виновато посмотрел на Лабуха, дескать, извини, понимаю, что не умею, но очень хочется, взял аккорд и сначала осторожно, примериваясь, а потом уверенно запел.
Песня была явно местная, экипаж ее хорошо знал, но не подпевал, потому что, когда поет командир, остальные должны молчать и слушать.
Закрыт проезд и дальний лес оцеплен,
И горизонт в разрывах и огне,
И если кто-то говорит о цели,
То в том же смысле, что и на войне.
Вот с направляющих, настильно, с тяжким шипом
Сорвалась смерть, неистова и зла.
И крикнуть хочется — да нет ли здесь ошибки,
Постойте, парни, ведь своя ж земля!
Отчизна же, а мы ее кромсаем!
Ведь мы стреляем по своей земле
И губим сад, который не посажен,
И тупо месим нерожденный хлеб...
Но в мирной тишине, такой огромной,
Мы понимаем — все-таки нужны
На полигонах оспины воронок,
Как будто бы прививки от войны!
«Он мог бы стать бардом, — подумал Лабух. — Но не стал, потому что стал командиром. Почему-то нельзя быть одновременно командиром и бардом, хотя среди военных барды все-таки встречаются. Ну что ж, зато подполковник и, судя по всему, хороший командир...»
— Время, — сказал Мышонок и посмотрел на Лабуха. — Нам надо идти. Спасибо вам, мужики.
— И вам спасибо, ребята, — командир встал. — Что же, нам пора, и вам пора. На Старом Танковом скоро смена кончается, как раз успеете добраться. Вы к нам еще приезжайте. Когда мы этого гада прикончим. Вот тогда мы с вами споем и спляшем!
— А когда вы его прикончите? — встрял Мышонок.
— Может быть, завтра, — задумался подполковник, — а может быть, через месяц. Но что прикончим — не сомневайся!
— Видели мы вашего гада, и экипаж его разглядеть успели, — решился, наконец, Лабух. — Это тоже ветераны, только клятые, вам с ними не справиться. Во всяком случае, стрелять в него бесполезно.
— Где видели? — подполковник сразу посерьезнел и подобрался.
— В Ржавых Землях, мы же шли через Ржавые Земли. — Там...
И Лабух, как мог, с помощью Мышонка и Чапы рассказал, что они видели в Ржавых Землях. Как ни странно, подполковник им поверил. Несколько раз уточнял, какое вооружение у монстра, сколько клятых в экипаже и прочие военные подробности. Потом задумался и сказал:
— Что ж, я тоже кое-что слышал, знаю, что на полосе отчуждения творится что-то неладное. Надо будет с летунами потолковать, у них тут недалеко аэродром, пусть смешают там все с землей, а мы подчистим. Клятые, не клятые — бомбе да снаряду все равно.
— Там и так все смешано с землей, — Лабух вздохнул: ну не понимал его бравый подполковник, — не поможет ваша бомбежка. Только хуже будет.
— Почему это хуже, — возразил подполковник, — поддержка с воздуха всегда помогала, а я где только не был. Боевые вертушки вызовем. Не сомневайся, все равно победа будет за нами!
— Да чихали клятые на ваши вертушки большим чихом! — Лабух очень хотел объяснить подполковнику, что клятых никакими бомбами не возьмешь, но не знал как. — В земле солдат больше, чем на земле, и оружия тоже больше, как вы не понимаете!
— У нас оружие современнее, а значит — лучше, — не соглашался подполковник, — у нас электроника, оптика ночная, баллистические вычислители, а там, на полосе отчуждения, одно старье! Туда отслужившую технику раньше свозили и расстреливали на потеху высоким чинам. Любили начальники полюбоваться на горящий танк или самоходку. Еще туда беспилотные мишени падали, когда зенитные комплексы работали. Там одни обломки, не могут обломки победить целое.
— Да цель-то у любого оружия одна: убить, не понимает оружие другой цели. Это человек может просто так пострелять, а оружие всегда готово убить. Они, эти клятые ветераны, сильнее хотят убить, чем вы, подполковник, потому что они больше ничего не хотят.
— Все равно мы его прикончим, и хватит на эту тему. Вы мне кончайте армию в моем лице разлагать всякими дискуссиями, — офицер отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
— Так ведь этого прикончите — новый появится, — Чапа уже свернул барабаны и, как человек практический, жаждал определенности.
— Новый появится — и его прикончим, — уверенно заявил командир. — Не мы, так другие. В танке место пусто не бывает.
— Ну, удачи! — Лабух закинул кофр с «Музимой» за спину. — Мы пошли.
— Как же так, без войны, — пробормотал подполковник вслед. — Жить-то как?
Но музыканты его уже не слышали. Они вышли с жилой территории и направились к проходным Старого Танкового завода, где вот-вот должна была кончиться смена.
Глава 10. Старый Танковый
Проходные старого танкового завода напоминали вход на заминированную станцию метро. Все турникеты были перекрыты, только у одного, самого дальнего, одиноко маялся пожилой вахтер, вооруженный музейным револьвером. Вахтер долго и пытливо всматривался в их лица, сверялся с какими-то бумажками, потом звонил по внутреннему телефону и, наконец, сурово кивнув, пропустил на территорию. За проходными было удивительно безжизненно. Справа и слева громоздились разноэтажные корпуса цехов и каких-то заводских служб, угрюмые и явно необитаемые. Только маленький киоск, прилепившийся к стене закопченного, с высокими трубами, торчащими из подлеска, выросшего на крыше, здания, указывал на то, что здесь есть жизнь. В киоске торговали сосисками в тесте и беляшами.
— Сударыня, как нам пройти в сборочный цех? — обратился Мышонок к скучающей продавщице, закутанной в грязный белый халат.
Сударыня сначала опешила от такой галантности, а потом расцвела.
— Вон, сразу за литейкой, повернете направо, там будут рельсы. Идите по ним, и придете в сборочный. Беляшику не желаете? Свининка у нас своя...
— Спасибо, мы только что отобедали, — церемонно ответил Мышонок и откланялся. Продавщица проводила компанию поскучневшим взглядом и уткнулась в потрепанный дамский роман.
«Прямо-таки край натуральных хозяйств, — подумал Лабух. — Все-то тут у них свое, а они еще и танки делают! Зачем, спрашивается? Наверное, привыкли, не могут без этого, а может, для того, чтобы окончательно не превратиться в клятых. И подполковник воюет по той же причине».
Мысль показалась Лабуху интересной, но надо было спешить, и он оставил, спрятал ее в память, чтобы, когда будет время, разобраться поподробнее.
Лабух, Мышонок и Чапа прошли мимо приплюснутого здания из почерневшего, некогда красного кирпича, холодного даже на вид, — видимо литейки — и, следуя указаниям продавщицы, повернули направо, туда, где тянулись едва заметные в зарослях полыни и репейника ржавые рельсы.
Идти по шпалам неудобно. Если шагать со шпалы на шпалу, то шаг получался слишком коротким, а через одну на третью — приходится прыгать. Так что вскоре они свернули на обочину и двинулись по узенькой плотно утрамбованной тропинке, цепляя репьи и обжигая ладони о стосковавшиеся по человеку крапивные листья. Потом им пришлось пробираться вброд через густые заросли, потому что на рельсах стояли две открытые платформы, нагруженные рыжими, похожими на засохшие коровьи лепешки, отливками танковых башен.
— Ну, и где он, этот джаггов сборочный, — ругался Мышонок, — конца-края этим рельсам не видно, и растительность здесь какая-то недружелюбная. В общем, не райский сад, да еще собаки все время гавкают! Чапа, ты любишь сторожевых собак? Я вот не люблю! Идет тебе навстречу этакая здоровенная псина, и кто знает, что там у нее на уме? Может, она просто поздороваться хочет, а может, давно никого не кусала и соскучилась по любимому занятию. А тут ты ей подвернулся — в ней ретивое и взыграло! Нет, не люблю я собак. Кошки лучше, им на людей наплевать, они сами по себе. Вроде нас.
Чапа героически сопел, волоча на себе боевые барабаны.
— Сударыня, как нам пройти в сборочный цех? — обратился Мышонок к скучающей продавщице, закутанной в грязный белый халат.
Сударыня сначала опешила от такой галантности, а потом расцвела.
— Вон, сразу за литейкой, повернете направо, там будут рельсы. Идите по ним, и придете в сборочный. Беляшику не желаете? Свининка у нас своя...
— Спасибо, мы только что отобедали, — церемонно ответил Мышонок и откланялся. Продавщица проводила компанию поскучневшим взглядом и уткнулась в потрепанный дамский роман.
«Прямо-таки край натуральных хозяйств, — подумал Лабух. — Все-то тут у них свое, а они еще и танки делают! Зачем, спрашивается? Наверное, привыкли, не могут без этого, а может, для того, чтобы окончательно не превратиться в клятых. И подполковник воюет по той же причине».
Мысль показалась Лабуху интересной, но надо было спешить, и он оставил, спрятал ее в память, чтобы, когда будет время, разобраться поподробнее.
Лабух, Мышонок и Чапа прошли мимо приплюснутого здания из почерневшего, некогда красного кирпича, холодного даже на вид, — видимо литейки — и, следуя указаниям продавщицы, повернули направо, туда, где тянулись едва заметные в зарослях полыни и репейника ржавые рельсы.
Идти по шпалам неудобно. Если шагать со шпалы на шпалу, то шаг получался слишком коротким, а через одну на третью — приходится прыгать. Так что вскоре они свернули на обочину и двинулись по узенькой плотно утрамбованной тропинке, цепляя репьи и обжигая ладони о стосковавшиеся по человеку крапивные листья. Потом им пришлось пробираться вброд через густые заросли, потому что на рельсах стояли две открытые платформы, нагруженные рыжими, похожими на засохшие коровьи лепешки, отливками танковых башен.
— Ну, и где он, этот джаггов сборочный, — ругался Мышонок, — конца-края этим рельсам не видно, и растительность здесь какая-то недружелюбная. В общем, не райский сад, да еще собаки все время гавкают! Чапа, ты любишь сторожевых собак? Я вот не люблю! Идет тебе навстречу этакая здоровенная псина, и кто знает, что там у нее на уме? Может, она просто поздороваться хочет, а может, давно никого не кусала и соскучилась по любимому занятию. А тут ты ей подвернулся — в ней ретивое и взыграло! Нет, не люблю я собак. Кошки лучше, им на людей наплевать, они сами по себе. Вроде нас.
Чапа героически сопел, волоча на себе боевые барабаны.