Страница:
Это тоже своего рода тайна - как слова становятся законом, причем таким, который всегда исполняется. И от этой тайны начинает веять холодом, как при удалении от нагретой солнцем поверхности вглубь.
x x x
Первый шаг вглубь: ни повторять, ни уговаривать никого не собираются, однажды все сказано - и на этом словесная (лирическая) часть закончена. Дальше - можно догадаться, что будет дальше, по всему, по нам самим. "Если бы я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем" (Иоан.15: 22).
Впрочем, в этой ловушке нас не оставляют на произвол судьбы. Нас вообще никогда не оставляют, просто мы сами то замечаем, то не замечаем этого. Нам все время пытаются объяснить, втолковать все одно и то же: изредка по-хорошему - на словах, чаще же по-плохому - во всей остальной жизни.
Но мы не очень спешим идти навстречу этим попыткам, и, как много лет назад, когда христианство впервые принималось христианским (теперь) миром, так и сейчас, при многолетнем опыте приобщения к христианству, уровень этого приобщения всегда был довольно поверхностным и таким он постоянно воспроизводится из поколения в поколение до сих пор.
Правда, если говорить не о личностях, а о народах, то этот уровень неизбежно будет похож на "среднюю температуру по больнице" - у кого-то он максимально глубок, у кого-то он максимально поверхностен. Но как бы он ни был глубок у некоторых, отдельно взятых, это не делает погоды. Ведь каждый человек, без исключения, является объектом неравнодушия и внимания свыше, каждый потенциально способен, при желании, идти к Богу, а не в обратную сторону.
Так вот огромное численное преимущество тех, кто остановился на самом поверхностном уровне, не говоря уже о тех, кто вовсе идет в обратном направлении, по сравнению с теми, кто имеет представление о христианской идее полное, создает некую самостоятельную величину, самостоятельно ценную.
И эта величина, какая она была и есть, производит безнадежное впечатление. Как будто кому-то дали задание пройти километр, а он за много лет прошел пять метров и каким-то чудесным образом не понимает, что положение его безнадежно, что если идти с такой скоростью, то или он сам не доживет до конца пути, или дорога зарастет непроходимыми зарослями, или еще что-то случится.
x x x
Христианская идея действительно такова, что можно узнать только самый поверхностный ее слой и при этом быть уверенным, что знаешь и понимаешь все до конца и не беспокоиться о незнании остального ее содержания.
Это странное и таинственное свойство книги, кажущейся просто одной из всех существующих книг - Нового Завета, а вернее, в основном, Евангелия. Ее предельная простота, элементарность, которая притягивает многих, всяких и разных, и все кому не лень могут, только услышав или прочитав несколько фраз из Евангелия, уже считать себя христианами и быть уверенными, что это так и есть на самом деле. И ее бесконечная сложность и трудность постижения ее, что делает ее неизвестной и непрочитанной для многих из тех, кто ее читал.
Интересно, что эти многие по-своему правы и они действительно являются христианами в том смысле, что несут всю ответственность за свою и чужую жизнь, за жизнь христианского мира вообще - ответственность, которая предусмотрена для людей христианством, как неким законом. И именно всю, полную ответственность, как если бы познание и понимание христианства, то есть самого закона, было бы тоже - полным, а не в той пропорции, в которой оно известно и понято. И эта ответственность, как легко можно видеть по всему, довольно тяжелая для человека, для христианского мира, и она гораздо больше, чем узнанная и понятая им часть христианства.
Из этого напрашивается такой простой вывод, что именно сам человек должен быть максимально заинтересован в большей, чем сейчас, степени познания и понимания христианства - того закона, по которому он живет и по которому с него взыскивается, независимо от того, знает он его, не знает или знает частично. Ведь это незнание или частичное знание очень дорого ему обходится. Но этой заинтересованности не чувствуется, хотя вопросы, удивление и недоумение по поводу большой разницы между количеством знаний и количеством ответственности возникают.
Вот эти вопросы, обычно вызываемые экстраординарными обстоятельствами, и напоминают время от времени как самому человеку, у которого возникают вопросы, так и окружающим, о существовании этой разницы и о том, что он, видимо, призван, по мере возможностей, преодолевать эту разницу или хотя бы стараться делать это. И тут оказывается, что заниматься этим преодолеванием очень трудно. Труднее, чем нести ответственность за бездействие в этом направлении. Тем более, что часто существует некое распределение ролей, когда одни отличаются наибольшей степенью неведения, а другие за это бывают битыми.
Для того, чтобы между этой причиной и этим следствием установилась как бы обратная связь, да и даже хотя бы прямая связь - уже для этого нужен другой уровень познаний, чем преимущественно существующий. Получается такой замкнутый круг. Особую замкнутость и сомкнутость ему добавляет то, что большая степень познания не способствует обыкновенной живучести ее носителей, и они, даже при всем их желании, иногда просто физически не могут разбавить своим присутствием неведающее или маловедающее большинство и тем самым улучшить общий уровень.
x x x
Впрочем, наверное, этот уровень является оптимальным для реального человека, общества, какое оно есть, и его реальной земной жизни, какая она есть. Не зря же он сохраняется в почти неизменном виде много лет, столетий. И если до сих пор ничто не могло сдвинуть с его места и подвинуть в лучшую сторону, то можно предположить, что он застрял на этом месте безнадежно. И как ни воздействуй на человека, вернее, на человеческое общество, хоть по-хорошему - словом, хоть по-плохому - всем остальным, оно будет стоять на своем, на стихийно установившемся и остановившемся уровне и лучше будет всегда битым, чем сойдет с этого места.
Такой вот союз, альянс между тем миром и этим, между реальной земной жизнью и христианской идеей - союз, который в принципе невозможен. Это иллюзия дружбы между ними, которой не может быть и которая христианской идеей и не предусмотрена.
Кажущаяся дружба эта заключается в попытке примирить непримиримое и соединить несоединимое - чтобы и жизнь земная продолжалась, не прекратилась, и христианская идея чтобы тоже существовала, и все это в одном и том же месте - в человеке, что невозможно в чистом виде. В чистом виде может быть что-то одно - или то, или другое, но не вместе.
Иллюзия мира и дружбы между ними может быть только за счет качества того и другого, за счет ущерба в том и другом. Уменьшить уровень восприятия, или причастности, к христианству до незначительного, безопасного, как лечебная доза яда, для жизни, для земной жизни, уменьшить и уровень самой этой земной жизни до соответствующего уровню восприятия христианства - такие вот взаимные потери с обеих сторон создают иллюзию дружбы.
Иллюзия дружбы, снижение дозы от ядовитой до лекарственной совершенно необходимы. Яд ни для кого быть привлекательным не может, вернее, для большинства. Привлечь многих может если только лекарство, дающее надежду и утешение.
x x x
Вот именно в качестве утешения и приглянулась, видимо, христианская идея многим. Хотя утешения она как раз и не содержит и вообще не подходит для такого прикладного применения. Она вовсе не служит некой приправой или дополнением к земной жизни. Ее настоящая роль скорее похожа на посланника иного мира, причем, враждебного мира. И каждый, кто попадает на ее территорию, оказывается на территории враждебной стороны, и последствия этого могут быть соответствующие.
Что-нибудь утешительное в этой ситуации трудно увидеть. Тем более, что защищать своих жителей эта враждебная территория вовсе не стремится, а предпочитает, чтобы они, тайные враги здешнего мира, будучи с виду этакими кроткими и безобидными голубями, каким-то образом продолжали существовать в теперь уже, в сущности, враждебной им земной жизни, когда-то родившей их. При этом они должны и враждовать, и не враждовать со здешним миром одновременно, и воевать и не воевать с ним.
Можно, конечно, постараться сделать вид, что не существует такой уж принципиальной вражды и попробовать как-нибудь тихо и незаметно отсидеться в уголке, "убить время" своей земной жизни. Но и это тоже не приветствуется. Как известно, Христос принес с собой "не мир, но меч" (Матф.10:34). Это очень известно (потому что нет ничего не очень известного в канонических текстах Евангелия) и одновременно очень неизвестно - так как иначе невозможно представить христианскую идею в качестве утешения. А в другом качестве она многим не нужна. Немногим, некоторым может понадобиться, а многим - нет. А ей нужны многие - в этом смысл.
Слишком важна каждая душа, как бы много их ни было, важна своей потенциальной возможностью быть спасенной, как бы она сама к этому легкомысленно ни относилась. И, возможно, некоторые из этих многих обнаружат в христианстве большее, чем утешение, и отделятся "зерна от плевел". Но это потом, а для начала нужно, чтобы просто о существовании христианской идеи было известно всем, чтобы она была той идеей, которая витает в воздухе, и невозможно было бы не знать о ней.
Вот для этого и используется свойство христианской идеи быть (или казаться) утешением, то есть чем-то притягивающим и приятным. Это странное, таинственное ее свойство быть (или казаться) частью себя, оставаясь при этом всем целым. Необходимое, видимо, свойство, которое вносит некую дополнительную сложность и дополнительный драматический момент в и без того уже сложные отношения христианства и общества, его принимающего или принявшего.
x x x
Знало ли общество (или общества), много лет назад впервые принявшие христианство, чт* они принимают? Так же как и многочисленные последующие поколения, продолжающие принимать христианство и примерно в такой же степени не знать, чт* принимают. Возрастающий уровень просвещенности ничего или почти ничего не меняет. Представление о христианстве и много лет назад и сейчас напоминает видение небольшой части айсберга над водой. Остальная и основная часть невидима, скрытая под водой, и поэтому для многих ее как бы и нет. Разве такую экзотическую задачу, как враждовать со всем или почти со всем земным миром, который в основном чужд христианству, или любить своих врагов, или еще что-нибудь такое невероятное в этом духе, берет на себя человек, принимающий христианство сейчас или тысячу лет назад?
Задача, чаще всего - просто избавиться в какой-то степени от страха смерти и приобрести, почти автоматически, дальнейшую жизнь. Как, каким путем и чего это стоит - в эти подробности как-то особенно вникать не стараются. А все христианство в этих подробностях.
Но все же в самом христианстве, в сущности, нет осуждения неверия, неспособности или очень небольшой способности понимать его. Но есть постоянное намерение объяснить то, что не понятно, напомнить о том, что забыто, вообще позаботиться о том, чтобы христианская идея, витающая в воздухе, не выветривалась и чтобы не вздумали вдруг ее забыть. По-хорошему или по-плохому - это в зависимости от нашей способности понимать, то есть в основном по-плохому.
И в результате возникают такие драматические ситуации, которые совершенно не соответствуют утешительному и благообразному облику христианства, который широко известен и распространен в качестве самого христианства. Это несоответствие каждый раз вызывает естественное недоумение и непонимание и даже протест, что заставляет на минуту или больше очнуться, проснуться от утешительности и благообразности, как от сна, и ощутить всю пропасть между христианством и своим представлением о нем, Богом - и своим представлением о Нем. Ощутить, скорее всего, не разумом, а таким естественным страхом, ужасом перед вдруг открывшейся пропастью.
Обычно страхом все и заканчивается, он не вызывает желания найти какой-нибудь путь через пропасть, чтобы ее не так бояться. Это, наверное, самые тяжелые и драматические ситуации во всей земной жизни, когда происходят такие напоминания.
x x x
Вообще то поверхностное представление о христианстве, которое преобладает во всем христианском мире, настолько устойчиво и неколебимо уже очень много лет, что, возможно, это не случайное и временное несовершенство, а раз и навсегда сложившееся оптимальное соотношение, как в кулинарном рецепте: столько-то христианства (очень немного) и столько-то земной жизни с ее противоположной христианству шкалой ценностей.
Возможно, именно это соотношение нужно для того, чтобы земная жизнь, пока не наступил еще ее предел, продолжалась, несмотря на присутствие в ней несовместимой с ней христианской идеи. Наверное, в этом есть свой смысл, с точки зрения земной жизни, ее интересов.
И все было бы ничего, и все (многие) были бы довольны, имея себе для жизни такой облегченный, ручной как бы, прирученный вариант христианства. Но остальная часть айсберга существует независимо от того, видят ее или нет. И успокоившись знанием о надводной части и заботясь только о том, чтобы провести свой корабль мимо нее, можно запросто столкнуться с ее подводной частью, до сих пор не видимой, и только тогда понять, что она, оказывается, существует, несмотря на незнание о ней.
Так обычно и происходит со считающими себя христианами и имеющими только частичное представление о христианстве. И мы, принимая христианство и желая быть христианами, должны были бы соответствовать ему всему, во всяком случае, спрашивается с нас за несоответствие, так сказать, по полной программе, как если бы мы имели представление обо всем христианстве, а не только о его небольшой части.
Если бы имели такое представление, то увидели бы, какая это, в сущности, жесткая, тяжелая, суровая для человека вещь - христианство, как много оно от него требует, как на самом деле невыполнимы, невыносимы для человека эти требования. А читаемый в качестве книги Новый Завет - не книга, а закон, обязательный к исполнению, и одновременно - приговор.
Интересно, что самый обязательный к исполнению закон - одновременно самый неизвестный в качестве закона. И поэтому, наверное, исполнение его происходит чаще всего не в виде послушания ему, а в виде наказания за непослушание, которое (наказание) также отличается от наказания по всем другим законам своей стопроцентной неизбежностью.
6. Свобода выбора
Возможно, столь скучные слова, как закон, исполнение, наказание, в отношении христианства и вообще отношений Бога и человека могли бы отчасти объяснить тот мрачноватый, причем, устойчиво, неизменно мрачноватый оттенок всей земной жизни, который стереть с лица земли не удается никакими усилиями. Чисто по-человечески и чисто по-земному это трактуется и воспринимается как несовершенство этого мира.
Идея усовершенствования его различными чисто внешними приемами - одна из самых старинных и постоянных идей, носящихся в воздухе. При этом как бы подразумевается, что с помощью этих внешних приемов (что-то поменять местами, что-то передвинуть, что-то совсем убрать и на его место установить нечто новое, вновь изобретенное) можно ликвидировать этот постоянный мрачноватый оттенок, который, однако, происходит из глубины, откуда-то из сущности и не иссякает. В этом легко можно убедиться, заметив, с каким постоянством он снова и снова восстанавливается, да и, вернее, просто никогда, ни на минуту не исчезает. Как бы его усилия к выживанию неотступно следуют параллельно усилиям его уничтожить, исходящим от человека, сопровождая их с вежливым, но твердым постоянством.
Вместе с этой идеей, такой древней, что она уже не только в воздухе, но, наверное, и в крови, и в сознании, и в подсознании человека, существует гораздо более новая, во всяком случае, для христианского мира, вернее, для мира, ставшего христианским, идея земного мира как некоего праздничного подарка человеку свыше, предназначенного осчастливить его. (Что связано, видимо, с исчезновением постоянного страха перед высшими силами или хотя бы в такой степени, как в дохристианское время.) Существующие же несовершенства, сильно омрачающие общий вид подарка - случайные, временные и при желании и старании (то есть тех же самых поверхностных усилиях) подлежат устранению, исправлению или сведению к минимуму.
Такой несколько детский подход, подразумевающий подарки себе, причем исключительно приятные, как нечто само собой разумеющееся, как-то незаметно и простодушно заменяет в нашем представлении Отца Нашего Небесного на няньку нашу земную. И после этой замены уже очень трудно и даже невозможно представить, чтобы земля и земная жизнь была дана нам вовсе не с целью нас облагодетельствовать.
Небесным Отцом нам обещано что-то лучшее - соответственно на небесах. На земле нам ничего лучшего не обещано, вернее, для этого лучшего поставлены совершенно невыполнимые условия. Слова "радуйтесь" и "не бойтесь" имеют отношение лишь к нашим перспективам и возможностям за пределами этой земной жизни. В пределах ее никаких особенных поводов для радости не обещано и никаких радостных перспектив, потому что эти перспективы зависят от нашего же состояния (или уровня зрелости) души: соотношения количества добра и зла в ней, желания идти по пути к Богу или в противоположную сторону. А это состояние оставляет желать лучшего.
Все внешние усилия, задуманные как средство усовершенствовать что-то на земле, отрубают лишь голову гидры, на месте которой вырастает другая. Уязвимая сердцевина этой гидры находится в нашей же собственной сердцевине в душе, куда направлять свои усилия гораздо труднее, а может быть, и вообще самое трудное на этом свете, хотя, казалось бы, нет ничего проще. Это напоминает известную мысль о том, что двери рая открыты для всех, но идти туда никто особенно не хочет.
x x x
Такая двойственная и сложная ситуация максимальной доступности и простоты любого усовершенствования и в то же время его реальной невозможности способствует тому, что постоянно сохраняются неустойчивое равновесие между добром и злом в земном мире, необходимость выбора между ними и возможность этого свободного выбора, что и требуется для человека здесь, на земле, больше всего. Вернее, требуется это прежде всего - от него свыше, но и ему самому - тоже, потому что этим выбором он определяет свою судьбу.
Для того, чтобы продолжали существовать такие условия, должно сохраняться и то неблагополучие земной жизни человека, которое все время и сохраняется и в связи с этим, видимо, является безвыходным. А предложенные нам условия для усовершенствования земной жизни одновременно являются условиями для невозможности этого усовершенствования.
В обществе, принявшем христианство, считающем себя христианским, существование этих условий обеспечить очень легко. Христианство, при всей его внешней смиренности и безобидности, принятое обществом, становится все-таки для него законом, и, каким бы оно ни было по содержанию, но в качестве закона все что угодно окажется довольно жестким, тем более, что смиренным и безобидным христианство, в сущности, и не является.
Жесткость отчасти состоит в том, что кто-то в этом обществе принял всерьез данный закон и старается в какой-то мере ему соответствовать, кто-то - нет, а действует он для всех. Причастность к нему не зависит от чьего-то желания или нежелания, чьей-то веры или отсутствия у кого-то веры. Если даже ее у кого-то и нет, то во всяком случае есть информированность, без которой не остается никто в обществе, принявшем христианство. И этого уже достаточно, чтобы никто не был свободен от христианской идеи, независимо от того, нравится это или не нравится.
И пока кто-то решает, верить ему или не верить, соответствовать или нет, он является дополнительным грузом к общей ноше неверия и несоответствия, которую приходится нести всем, но особенно тем, кто верит или соответствует.
Те же, кто решил не верить и не соответствовать - груз еще больший, добавляемый к общей ноше. Причем принцип распределения ее (кому какую часть нести) настолько сложен в каждом конкретном случае и непостижим, что разгадать его, наверное, в принципе невозможно, как неисповедимы пути Господни.
Но все-таки есть некоторые закономерности. Обычно чем больше ноша человеку достается, тем меньше он в ней виноват, то есть он несет ее и за себя, и за других.
Это постоянная и основная причина неисправимого и безнадежного несовершенства, преследующего земную жизнь. Те, кто стараются исполнить христианский закон, не избавляют себя этим от тяжелой ноши наказания за грехи - не за свои, так за чужие. Те же, кто эти грехи в основном совершают, изо всех сил стараются избежать наказания за них, и это им часто удается, что влечет их продолжать в том же духе.
x x x
В таком бесконечном и безвыходном взаимодействии приходится сосуществовать под одним законом, как под одной крышей, людям бесконечно далеким, как с разных планет: тем, кто идет в сторону добра, по пути к Богу, и тем, кто идет в противоположную сторону.
Разность и противоречие между ними - наиболее глубокое, непреодолимое, по сравнению со всеми другими различиями и противоречиями. Не между богатыми и бедными, старыми и молодыми, белыми и черными, а между более зрелыми (близкими к Богу) душами и менее зрелыми. Эти менее зрелые, основные носители зла, являются постоянной, неизменной, никогда не исчезающей и не уменьшающейся как бы "ложкой дегтя в бочке меда", из-за чего мед в бочке обречен на горький вкус, тем более, что ложка эта довольно велика и по своей величине сопоставима с самой бочкой, во всяком случае, с половиной ее.
Постоянность присутствия этой ложки дегтя обеспечивавет необходимую возможность выбора пути (к Богу или в противоположную сторону, в сторону добра или зла) и отделения зерен от плевел.
Постоянно присутствующая возможность выбора - единственное, чем человек обеспечен всегда, что гарантировано ему на этом свете. Ему навязывается необходимость выбора, то есть совершения своего рода непрерывной работы, но не сам выбор.
Каким-то образом совмещается призыв идти по пути добра, по пути к Богу, который (призыв) и составляет христианскую идею, большая, бесконечная заинтересованность свыше именно в этом выборе человека и совершенно нейтральное, безучастное отношение к самому процессу выбора - не тянут, не толкают в нужную сторону, не стоят над душой, оставляя в этот момент (только в этот момент) человека наедине со своей свободой и совершаемой работой.
И вроде бы вполне спокойно и безучастно относятся к тому факту, что направление добра не пользуется особенным вниманием и никак не может привлечь на свою сторону большинство. То есть количество спасенных в конце концов не важно, пусть даже их будет очень мало, все равно "в рай за уши" никого не потянут. Важна только постоянная возможность и обязательность выбора.
x x x
Количественное соотношение выбравших то или другое - не важно. А значит, не важно качество земной жизни человека и вероятность его (качества) улучшения. Даже если оно довольно посредственное и вероятности нет никакой мы этим сочувствия к себе не вызовем. От человека в земной жизни требуется совершение работы, работы души, и способность совершать эту работу, а не способность вызывать к себе жалость своим несчастьем, так же как и не способность устроиться получше на этом свете.
К нам и не существует ни жалости, ни сострадания, ни сочувствия свыше, как бы тяжела ни была земная жизнь и сколькими жертвами она бы ни сопровождалась. Существует только большая, беспредельная заинтересованность в спасении каждой души, что не зависит от комфортности условий существования тела - в любом случае, выбор направления есть всегда.
Какой смысл тогда обращать внимание на эти самые условия - какие они. И они сами собой складываются из зла (носителей зла) и его жертв, наказания за это зло, которое (наказание) заключается тоже в жертвах, и, если остается после этого свободное место, то и из добра, которое уцелело то того, чтобы сделаться жертвой.
Конкретные подробности земной жизни сами по себе, как самоцель и самостоятельная ценность, то есть в таком качестве, в каком они существуют для нас, только нас же самих и интересуют.
В нашей земной жизни, вернее, во всем, что в нас есть только земного, Он нам не Отец. И те, кто кроме земного, никакого другого содержания в своей жизни не имеют - не имеют и Отца Небесного. Здесь, в земном мире хозяин известно кто. "Князь мира сего", распространенный, растворенный в большей или меньшей степени во всех нас, имеет пока только одного "оппонента", потенциально способного не соглашаться с ним, противостоять ему, даже сражаться с ним по мере возможностей - нас же самих.
Реально, конечно, далеко не все используют эту возможность и не все желают быть таким "оппонентом", противостоять и не соглашаться или используют и желают в очень небольшой степени. Мы пока оставлены с ним наедине, и нам не помогают сражаться с ним, не вмешиваются в этот постоянный, не прекращающийся поединок. Мы, естественно (в буквальном смысле - в силу своего естества), сами одни далеки от того, чтобы быть способными его победить или даже более или менее противостоять ему.
x x x
Первый шаг вглубь: ни повторять, ни уговаривать никого не собираются, однажды все сказано - и на этом словесная (лирическая) часть закончена. Дальше - можно догадаться, что будет дальше, по всему, по нам самим. "Если бы я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем" (Иоан.15: 22).
Впрочем, в этой ловушке нас не оставляют на произвол судьбы. Нас вообще никогда не оставляют, просто мы сами то замечаем, то не замечаем этого. Нам все время пытаются объяснить, втолковать все одно и то же: изредка по-хорошему - на словах, чаще же по-плохому - во всей остальной жизни.
Но мы не очень спешим идти навстречу этим попыткам, и, как много лет назад, когда христианство впервые принималось христианским (теперь) миром, так и сейчас, при многолетнем опыте приобщения к христианству, уровень этого приобщения всегда был довольно поверхностным и таким он постоянно воспроизводится из поколения в поколение до сих пор.
Правда, если говорить не о личностях, а о народах, то этот уровень неизбежно будет похож на "среднюю температуру по больнице" - у кого-то он максимально глубок, у кого-то он максимально поверхностен. Но как бы он ни был глубок у некоторых, отдельно взятых, это не делает погоды. Ведь каждый человек, без исключения, является объектом неравнодушия и внимания свыше, каждый потенциально способен, при желании, идти к Богу, а не в обратную сторону.
Так вот огромное численное преимущество тех, кто остановился на самом поверхностном уровне, не говоря уже о тех, кто вовсе идет в обратном направлении, по сравнению с теми, кто имеет представление о христианской идее полное, создает некую самостоятельную величину, самостоятельно ценную.
И эта величина, какая она была и есть, производит безнадежное впечатление. Как будто кому-то дали задание пройти километр, а он за много лет прошел пять метров и каким-то чудесным образом не понимает, что положение его безнадежно, что если идти с такой скоростью, то или он сам не доживет до конца пути, или дорога зарастет непроходимыми зарослями, или еще что-то случится.
x x x
Христианская идея действительно такова, что можно узнать только самый поверхностный ее слой и при этом быть уверенным, что знаешь и понимаешь все до конца и не беспокоиться о незнании остального ее содержания.
Это странное и таинственное свойство книги, кажущейся просто одной из всех существующих книг - Нового Завета, а вернее, в основном, Евангелия. Ее предельная простота, элементарность, которая притягивает многих, всяких и разных, и все кому не лень могут, только услышав или прочитав несколько фраз из Евангелия, уже считать себя христианами и быть уверенными, что это так и есть на самом деле. И ее бесконечная сложность и трудность постижения ее, что делает ее неизвестной и непрочитанной для многих из тех, кто ее читал.
Интересно, что эти многие по-своему правы и они действительно являются христианами в том смысле, что несут всю ответственность за свою и чужую жизнь, за жизнь христианского мира вообще - ответственность, которая предусмотрена для людей христианством, как неким законом. И именно всю, полную ответственность, как если бы познание и понимание христианства, то есть самого закона, было бы тоже - полным, а не в той пропорции, в которой оно известно и понято. И эта ответственность, как легко можно видеть по всему, довольно тяжелая для человека, для христианского мира, и она гораздо больше, чем узнанная и понятая им часть христианства.
Из этого напрашивается такой простой вывод, что именно сам человек должен быть максимально заинтересован в большей, чем сейчас, степени познания и понимания христианства - того закона, по которому он живет и по которому с него взыскивается, независимо от того, знает он его, не знает или знает частично. Ведь это незнание или частичное знание очень дорого ему обходится. Но этой заинтересованности не чувствуется, хотя вопросы, удивление и недоумение по поводу большой разницы между количеством знаний и количеством ответственности возникают.
Вот эти вопросы, обычно вызываемые экстраординарными обстоятельствами, и напоминают время от времени как самому человеку, у которого возникают вопросы, так и окружающим, о существовании этой разницы и о том, что он, видимо, призван, по мере возможностей, преодолевать эту разницу или хотя бы стараться делать это. И тут оказывается, что заниматься этим преодолеванием очень трудно. Труднее, чем нести ответственность за бездействие в этом направлении. Тем более, что часто существует некое распределение ролей, когда одни отличаются наибольшей степенью неведения, а другие за это бывают битыми.
Для того, чтобы между этой причиной и этим следствием установилась как бы обратная связь, да и даже хотя бы прямая связь - уже для этого нужен другой уровень познаний, чем преимущественно существующий. Получается такой замкнутый круг. Особую замкнутость и сомкнутость ему добавляет то, что большая степень познания не способствует обыкновенной живучести ее носителей, и они, даже при всем их желании, иногда просто физически не могут разбавить своим присутствием неведающее или маловедающее большинство и тем самым улучшить общий уровень.
x x x
Впрочем, наверное, этот уровень является оптимальным для реального человека, общества, какое оно есть, и его реальной земной жизни, какая она есть. Не зря же он сохраняется в почти неизменном виде много лет, столетий. И если до сих пор ничто не могло сдвинуть с его места и подвинуть в лучшую сторону, то можно предположить, что он застрял на этом месте безнадежно. И как ни воздействуй на человека, вернее, на человеческое общество, хоть по-хорошему - словом, хоть по-плохому - всем остальным, оно будет стоять на своем, на стихийно установившемся и остановившемся уровне и лучше будет всегда битым, чем сойдет с этого места.
Такой вот союз, альянс между тем миром и этим, между реальной земной жизнью и христианской идеей - союз, который в принципе невозможен. Это иллюзия дружбы между ними, которой не может быть и которая христианской идеей и не предусмотрена.
Кажущаяся дружба эта заключается в попытке примирить непримиримое и соединить несоединимое - чтобы и жизнь земная продолжалась, не прекратилась, и христианская идея чтобы тоже существовала, и все это в одном и том же месте - в человеке, что невозможно в чистом виде. В чистом виде может быть что-то одно - или то, или другое, но не вместе.
Иллюзия мира и дружбы между ними может быть только за счет качества того и другого, за счет ущерба в том и другом. Уменьшить уровень восприятия, или причастности, к христианству до незначительного, безопасного, как лечебная доза яда, для жизни, для земной жизни, уменьшить и уровень самой этой земной жизни до соответствующего уровню восприятия христианства - такие вот взаимные потери с обеих сторон создают иллюзию дружбы.
Иллюзия дружбы, снижение дозы от ядовитой до лекарственной совершенно необходимы. Яд ни для кого быть привлекательным не может, вернее, для большинства. Привлечь многих может если только лекарство, дающее надежду и утешение.
x x x
Вот именно в качестве утешения и приглянулась, видимо, христианская идея многим. Хотя утешения она как раз и не содержит и вообще не подходит для такого прикладного применения. Она вовсе не служит некой приправой или дополнением к земной жизни. Ее настоящая роль скорее похожа на посланника иного мира, причем, враждебного мира. И каждый, кто попадает на ее территорию, оказывается на территории враждебной стороны, и последствия этого могут быть соответствующие.
Что-нибудь утешительное в этой ситуации трудно увидеть. Тем более, что защищать своих жителей эта враждебная территория вовсе не стремится, а предпочитает, чтобы они, тайные враги здешнего мира, будучи с виду этакими кроткими и безобидными голубями, каким-то образом продолжали существовать в теперь уже, в сущности, враждебной им земной жизни, когда-то родившей их. При этом они должны и враждовать, и не враждовать со здешним миром одновременно, и воевать и не воевать с ним.
Можно, конечно, постараться сделать вид, что не существует такой уж принципиальной вражды и попробовать как-нибудь тихо и незаметно отсидеться в уголке, "убить время" своей земной жизни. Но и это тоже не приветствуется. Как известно, Христос принес с собой "не мир, но меч" (Матф.10:34). Это очень известно (потому что нет ничего не очень известного в канонических текстах Евангелия) и одновременно очень неизвестно - так как иначе невозможно представить христианскую идею в качестве утешения. А в другом качестве она многим не нужна. Немногим, некоторым может понадобиться, а многим - нет. А ей нужны многие - в этом смысл.
Слишком важна каждая душа, как бы много их ни было, важна своей потенциальной возможностью быть спасенной, как бы она сама к этому легкомысленно ни относилась. И, возможно, некоторые из этих многих обнаружат в христианстве большее, чем утешение, и отделятся "зерна от плевел". Но это потом, а для начала нужно, чтобы просто о существовании христианской идеи было известно всем, чтобы она была той идеей, которая витает в воздухе, и невозможно было бы не знать о ней.
Вот для этого и используется свойство христианской идеи быть (или казаться) утешением, то есть чем-то притягивающим и приятным. Это странное, таинственное ее свойство быть (или казаться) частью себя, оставаясь при этом всем целым. Необходимое, видимо, свойство, которое вносит некую дополнительную сложность и дополнительный драматический момент в и без того уже сложные отношения христианства и общества, его принимающего или принявшего.
x x x
Знало ли общество (или общества), много лет назад впервые принявшие христианство, чт* они принимают? Так же как и многочисленные последующие поколения, продолжающие принимать христианство и примерно в такой же степени не знать, чт* принимают. Возрастающий уровень просвещенности ничего или почти ничего не меняет. Представление о христианстве и много лет назад и сейчас напоминает видение небольшой части айсберга над водой. Остальная и основная часть невидима, скрытая под водой, и поэтому для многих ее как бы и нет. Разве такую экзотическую задачу, как враждовать со всем или почти со всем земным миром, который в основном чужд христианству, или любить своих врагов, или еще что-нибудь такое невероятное в этом духе, берет на себя человек, принимающий христианство сейчас или тысячу лет назад?
Задача, чаще всего - просто избавиться в какой-то степени от страха смерти и приобрести, почти автоматически, дальнейшую жизнь. Как, каким путем и чего это стоит - в эти подробности как-то особенно вникать не стараются. А все христианство в этих подробностях.
Но все же в самом христианстве, в сущности, нет осуждения неверия, неспособности или очень небольшой способности понимать его. Но есть постоянное намерение объяснить то, что не понятно, напомнить о том, что забыто, вообще позаботиться о том, чтобы христианская идея, витающая в воздухе, не выветривалась и чтобы не вздумали вдруг ее забыть. По-хорошему или по-плохому - это в зависимости от нашей способности понимать, то есть в основном по-плохому.
И в результате возникают такие драматические ситуации, которые совершенно не соответствуют утешительному и благообразному облику христианства, который широко известен и распространен в качестве самого христианства. Это несоответствие каждый раз вызывает естественное недоумение и непонимание и даже протест, что заставляет на минуту или больше очнуться, проснуться от утешительности и благообразности, как от сна, и ощутить всю пропасть между христианством и своим представлением о нем, Богом - и своим представлением о Нем. Ощутить, скорее всего, не разумом, а таким естественным страхом, ужасом перед вдруг открывшейся пропастью.
Обычно страхом все и заканчивается, он не вызывает желания найти какой-нибудь путь через пропасть, чтобы ее не так бояться. Это, наверное, самые тяжелые и драматические ситуации во всей земной жизни, когда происходят такие напоминания.
x x x
Вообще то поверхностное представление о христианстве, которое преобладает во всем христианском мире, настолько устойчиво и неколебимо уже очень много лет, что, возможно, это не случайное и временное несовершенство, а раз и навсегда сложившееся оптимальное соотношение, как в кулинарном рецепте: столько-то христианства (очень немного) и столько-то земной жизни с ее противоположной христианству шкалой ценностей.
Возможно, именно это соотношение нужно для того, чтобы земная жизнь, пока не наступил еще ее предел, продолжалась, несмотря на присутствие в ней несовместимой с ней христианской идеи. Наверное, в этом есть свой смысл, с точки зрения земной жизни, ее интересов.
И все было бы ничего, и все (многие) были бы довольны, имея себе для жизни такой облегченный, ручной как бы, прирученный вариант христианства. Но остальная часть айсберга существует независимо от того, видят ее или нет. И успокоившись знанием о надводной части и заботясь только о том, чтобы провести свой корабль мимо нее, можно запросто столкнуться с ее подводной частью, до сих пор не видимой, и только тогда понять, что она, оказывается, существует, несмотря на незнание о ней.
Так обычно и происходит со считающими себя христианами и имеющими только частичное представление о христианстве. И мы, принимая христианство и желая быть христианами, должны были бы соответствовать ему всему, во всяком случае, спрашивается с нас за несоответствие, так сказать, по полной программе, как если бы мы имели представление обо всем христианстве, а не только о его небольшой части.
Если бы имели такое представление, то увидели бы, какая это, в сущности, жесткая, тяжелая, суровая для человека вещь - христианство, как много оно от него требует, как на самом деле невыполнимы, невыносимы для человека эти требования. А читаемый в качестве книги Новый Завет - не книга, а закон, обязательный к исполнению, и одновременно - приговор.
Интересно, что самый обязательный к исполнению закон - одновременно самый неизвестный в качестве закона. И поэтому, наверное, исполнение его происходит чаще всего не в виде послушания ему, а в виде наказания за непослушание, которое (наказание) также отличается от наказания по всем другим законам своей стопроцентной неизбежностью.
6. Свобода выбора
Возможно, столь скучные слова, как закон, исполнение, наказание, в отношении христианства и вообще отношений Бога и человека могли бы отчасти объяснить тот мрачноватый, причем, устойчиво, неизменно мрачноватый оттенок всей земной жизни, который стереть с лица земли не удается никакими усилиями. Чисто по-человечески и чисто по-земному это трактуется и воспринимается как несовершенство этого мира.
Идея усовершенствования его различными чисто внешними приемами - одна из самых старинных и постоянных идей, носящихся в воздухе. При этом как бы подразумевается, что с помощью этих внешних приемов (что-то поменять местами, что-то передвинуть, что-то совсем убрать и на его место установить нечто новое, вновь изобретенное) можно ликвидировать этот постоянный мрачноватый оттенок, который, однако, происходит из глубины, откуда-то из сущности и не иссякает. В этом легко можно убедиться, заметив, с каким постоянством он снова и снова восстанавливается, да и, вернее, просто никогда, ни на минуту не исчезает. Как бы его усилия к выживанию неотступно следуют параллельно усилиям его уничтожить, исходящим от человека, сопровождая их с вежливым, но твердым постоянством.
Вместе с этой идеей, такой древней, что она уже не только в воздухе, но, наверное, и в крови, и в сознании, и в подсознании человека, существует гораздо более новая, во всяком случае, для христианского мира, вернее, для мира, ставшего христианским, идея земного мира как некоего праздничного подарка человеку свыше, предназначенного осчастливить его. (Что связано, видимо, с исчезновением постоянного страха перед высшими силами или хотя бы в такой степени, как в дохристианское время.) Существующие же несовершенства, сильно омрачающие общий вид подарка - случайные, временные и при желании и старании (то есть тех же самых поверхностных усилиях) подлежат устранению, исправлению или сведению к минимуму.
Такой несколько детский подход, подразумевающий подарки себе, причем исключительно приятные, как нечто само собой разумеющееся, как-то незаметно и простодушно заменяет в нашем представлении Отца Нашего Небесного на няньку нашу земную. И после этой замены уже очень трудно и даже невозможно представить, чтобы земля и земная жизнь была дана нам вовсе не с целью нас облагодетельствовать.
Небесным Отцом нам обещано что-то лучшее - соответственно на небесах. На земле нам ничего лучшего не обещано, вернее, для этого лучшего поставлены совершенно невыполнимые условия. Слова "радуйтесь" и "не бойтесь" имеют отношение лишь к нашим перспективам и возможностям за пределами этой земной жизни. В пределах ее никаких особенных поводов для радости не обещано и никаких радостных перспектив, потому что эти перспективы зависят от нашего же состояния (или уровня зрелости) души: соотношения количества добра и зла в ней, желания идти по пути к Богу или в противоположную сторону. А это состояние оставляет желать лучшего.
Все внешние усилия, задуманные как средство усовершенствовать что-то на земле, отрубают лишь голову гидры, на месте которой вырастает другая. Уязвимая сердцевина этой гидры находится в нашей же собственной сердцевине в душе, куда направлять свои усилия гораздо труднее, а может быть, и вообще самое трудное на этом свете, хотя, казалось бы, нет ничего проще. Это напоминает известную мысль о том, что двери рая открыты для всех, но идти туда никто особенно не хочет.
x x x
Такая двойственная и сложная ситуация максимальной доступности и простоты любого усовершенствования и в то же время его реальной невозможности способствует тому, что постоянно сохраняются неустойчивое равновесие между добром и злом в земном мире, необходимость выбора между ними и возможность этого свободного выбора, что и требуется для человека здесь, на земле, больше всего. Вернее, требуется это прежде всего - от него свыше, но и ему самому - тоже, потому что этим выбором он определяет свою судьбу.
Для того, чтобы продолжали существовать такие условия, должно сохраняться и то неблагополучие земной жизни человека, которое все время и сохраняется и в связи с этим, видимо, является безвыходным. А предложенные нам условия для усовершенствования земной жизни одновременно являются условиями для невозможности этого усовершенствования.
В обществе, принявшем христианство, считающем себя христианским, существование этих условий обеспечить очень легко. Христианство, при всей его внешней смиренности и безобидности, принятое обществом, становится все-таки для него законом, и, каким бы оно ни было по содержанию, но в качестве закона все что угодно окажется довольно жестким, тем более, что смиренным и безобидным христианство, в сущности, и не является.
Жесткость отчасти состоит в том, что кто-то в этом обществе принял всерьез данный закон и старается в какой-то мере ему соответствовать, кто-то - нет, а действует он для всех. Причастность к нему не зависит от чьего-то желания или нежелания, чьей-то веры или отсутствия у кого-то веры. Если даже ее у кого-то и нет, то во всяком случае есть информированность, без которой не остается никто в обществе, принявшем христианство. И этого уже достаточно, чтобы никто не был свободен от христианской идеи, независимо от того, нравится это или не нравится.
И пока кто-то решает, верить ему или не верить, соответствовать или нет, он является дополнительным грузом к общей ноше неверия и несоответствия, которую приходится нести всем, но особенно тем, кто верит или соответствует.
Те же, кто решил не верить и не соответствовать - груз еще больший, добавляемый к общей ноше. Причем принцип распределения ее (кому какую часть нести) настолько сложен в каждом конкретном случае и непостижим, что разгадать его, наверное, в принципе невозможно, как неисповедимы пути Господни.
Но все-таки есть некоторые закономерности. Обычно чем больше ноша человеку достается, тем меньше он в ней виноват, то есть он несет ее и за себя, и за других.
Это постоянная и основная причина неисправимого и безнадежного несовершенства, преследующего земную жизнь. Те, кто стараются исполнить христианский закон, не избавляют себя этим от тяжелой ноши наказания за грехи - не за свои, так за чужие. Те же, кто эти грехи в основном совершают, изо всех сил стараются избежать наказания за них, и это им часто удается, что влечет их продолжать в том же духе.
x x x
В таком бесконечном и безвыходном взаимодействии приходится сосуществовать под одним законом, как под одной крышей, людям бесконечно далеким, как с разных планет: тем, кто идет в сторону добра, по пути к Богу, и тем, кто идет в противоположную сторону.
Разность и противоречие между ними - наиболее глубокое, непреодолимое, по сравнению со всеми другими различиями и противоречиями. Не между богатыми и бедными, старыми и молодыми, белыми и черными, а между более зрелыми (близкими к Богу) душами и менее зрелыми. Эти менее зрелые, основные носители зла, являются постоянной, неизменной, никогда не исчезающей и не уменьшающейся как бы "ложкой дегтя в бочке меда", из-за чего мед в бочке обречен на горький вкус, тем более, что ложка эта довольно велика и по своей величине сопоставима с самой бочкой, во всяком случае, с половиной ее.
Постоянность присутствия этой ложки дегтя обеспечивавет необходимую возможность выбора пути (к Богу или в противоположную сторону, в сторону добра или зла) и отделения зерен от плевел.
Постоянно присутствующая возможность выбора - единственное, чем человек обеспечен всегда, что гарантировано ему на этом свете. Ему навязывается необходимость выбора, то есть совершения своего рода непрерывной работы, но не сам выбор.
Каким-то образом совмещается призыв идти по пути добра, по пути к Богу, который (призыв) и составляет христианскую идею, большая, бесконечная заинтересованность свыше именно в этом выборе человека и совершенно нейтральное, безучастное отношение к самому процессу выбора - не тянут, не толкают в нужную сторону, не стоят над душой, оставляя в этот момент (только в этот момент) человека наедине со своей свободой и совершаемой работой.
И вроде бы вполне спокойно и безучастно относятся к тому факту, что направление добра не пользуется особенным вниманием и никак не может привлечь на свою сторону большинство. То есть количество спасенных в конце концов не важно, пусть даже их будет очень мало, все равно "в рай за уши" никого не потянут. Важна только постоянная возможность и обязательность выбора.
x x x
Количественное соотношение выбравших то или другое - не важно. А значит, не важно качество земной жизни человека и вероятность его (качества) улучшения. Даже если оно довольно посредственное и вероятности нет никакой мы этим сочувствия к себе не вызовем. От человека в земной жизни требуется совершение работы, работы души, и способность совершать эту работу, а не способность вызывать к себе жалость своим несчастьем, так же как и не способность устроиться получше на этом свете.
К нам и не существует ни жалости, ни сострадания, ни сочувствия свыше, как бы тяжела ни была земная жизнь и сколькими жертвами она бы ни сопровождалась. Существует только большая, беспредельная заинтересованность в спасении каждой души, что не зависит от комфортности условий существования тела - в любом случае, выбор направления есть всегда.
Какой смысл тогда обращать внимание на эти самые условия - какие они. И они сами собой складываются из зла (носителей зла) и его жертв, наказания за это зло, которое (наказание) заключается тоже в жертвах, и, если остается после этого свободное место, то и из добра, которое уцелело то того, чтобы сделаться жертвой.
Конкретные подробности земной жизни сами по себе, как самоцель и самостоятельная ценность, то есть в таком качестве, в каком они существуют для нас, только нас же самих и интересуют.
В нашей земной жизни, вернее, во всем, что в нас есть только земного, Он нам не Отец. И те, кто кроме земного, никакого другого содержания в своей жизни не имеют - не имеют и Отца Небесного. Здесь, в земном мире хозяин известно кто. "Князь мира сего", распространенный, растворенный в большей или меньшей степени во всех нас, имеет пока только одного "оппонента", потенциально способного не соглашаться с ним, противостоять ему, даже сражаться с ним по мере возможностей - нас же самих.
Реально, конечно, далеко не все используют эту возможность и не все желают быть таким "оппонентом", противостоять и не соглашаться или используют и желают в очень небольшой степени. Мы пока оставлены с ним наедине, и нам не помогают сражаться с ним, не вмешиваются в этот постоянный, не прекращающийся поединок. Мы, естественно (в буквальном смысле - в силу своего естества), сами одни далеки от того, чтобы быть способными его победить или даже более или менее противостоять ему.