– Если здесь две полосы, ka-lyrra, почему же тебе так трудно ехать на своей половине дороги?
   Она оскалила зубы, и ему пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы удержаться от смеха. Или от того, чтобы привлечь ее к себе и поцеловать, а уж тогда аварии они бы точно не миновали.
   – Ну ладно, пусть полторы полосы, – раздраженно признала она. – А я пытаюсь не свернуть со своих трех четвертей полосы.
   И с надменным видом Габби снова стала глазеть по сторонам, пытаясь в то же время объехать овец по другой полосе и проводя на обочине дороги больше времени, чем следует.
   А Адам снова пытался сдержать смех.
   Он получал удовольствие, наблюдая за ее впечатлениями от земли, которую он любил гораздо более, чем Ирландию и, возможно, даже больше, чем любое место в любом мире. Он не мог сказать, что тому причиной, но Шотландия и шотландцы что-то значили для него. И так было всегда. И то, что Габриель не могла удержать взгляд (и машину) на дороге, означало, что Шотландия, по-видимому, производит неизгладимое впечатление и на нее.
   Да и могло ли быть иначе? Позднее лето в горах Шотландии было восхитительным, склоны холмов пестрели цветами уходящего лета: насыщенные фиолетово-красные и бледно-розовые цветки вереска, сердцевидные серебристые бутоны колокольчиков. Пройдет еще пара недель, прежде чем вереск выступит во всей красе и по-настоящему укроет холмы фиалково-розовым ковром, и Адам надеялся, что в это время они еще будут там и смогут полюбоваться такой красотой.
   Он хотел бы увидеть, как Габриель будет бежать по вересковому полю; он хотел раздеть ее, уложить на траву и играть с ней в свои грешные игры.
   И это будет, пообещал он себе. Скоро. Как только она окажется в безопасности. Не так уж долго им осталось добираться до замка Келтаров. Огни Инвернесса уже угасали в зеркале заднего вида.
   Инвернесс. Морганна.
   Как раз неподалеку, в замке Броуди, жила она так много лет тому назад. И вдруг из зеркала заднего вида исчезли дороги, отели, магазины, исчезли закусочные и пивнушки, исчезло все – остались лишь бескрайние просторы, раскинувшиеся под безбрежным голубым небом...
   «Я люблю тебя», – сказал он Морганне и сам удивился, когда эти слова сорвались с его губ. Только что рожденный Цирцен был укутан в одеяла и покоился у нее на руках – его сын. Ее кожа блестела от пота, волосы были мокрые, она обессилела и светилась истинно человеческим сиянием. И тут к нему пришло озарение. Он произнес эти слова, и отрекаться было слишком поздно. Но, черт возьми, как быстро он захотел от них отречься.
   Она неохотно оторвала взгляд от ребенка и взглянула на лицо Адама.
   И рассмеялась.
   Если бы у Адама была душа, этот смех резанул бы прямо по ней.
   Этот смех прозвучал мягко и грустно, и от этого показался ему еще более колким. Потому что в нем слышалось сожаление.
   «Ты не можешь любить, Существо. У тебя нет души».
   Ну конечно, для Адама Блэка то были слишком громкие слова. Интересно, хоть одна женщина верила в его чувства? Или просто подчинялась его неотразимой чувственной привлекательности, и пасть его жертвой могло только тело, но не душа? Когда-то ему было все равно. Но время и общение с людьми сыграли с Адамом странную шутку, изменили его, и теперь он хотел знать то, что никогда не интересовало его раньше (иногда ему казалось, что Габриель должна чувствовать то же самое, ведь она одной ногой стояла в этом мире, а другой – в ином, и в обоих чувствовала себя гостьей).
   «Откуда ты знаешь, что я не могу любить? – прошипел он. Она так небрежно ответила на слова, которые он произнес впервые в жизни. И которые он никогда больше не произносил. – Что, по-твоему, означает любовь, Морганна?»
   Она долго молчала, глядя на крошечного младенца, тихо сопящего у нее на руках. «Любовь означает, что ты готов тысячу раз отдать жизнь за того, кого любишь, – наконец промолвила она, глядя на новорожденного. – Это означает, что ты отдашь до последней капли все, что у тебя есть, чтобы остаться с ним еще хоть на миг, чтобы он был живым, здоровым и счастливым».
   «Это нечестно, – возразил Адам. – Ты знаешь, что у меня нет души. Если я умру, я уже не смогу существовать вечно. А ты сможешь. В каком-нибудь другом времени, другом месте, другом мире. Я превращусь в прах. И все. Нас нельзя сравнивать».
   «Ты хочешь, чтобы к тебе относились так же, как к нам, но не предъявляли таких же требований? Если ты действительно любишь кого-то, князек из Чара, ты отдашь все, что нужно, до последней капли. И не будешь искать между нами различий».
   «А может, ты сама не можешь любить, Морганна? Может, любить – означает не умереть, а отдать за любимого свою бессмертную душу? Может, это ты ошибаешься, а не я?»
   Так начинался этот спор. Бесконечный, неизменный, вечный спор между ними. С тех пор как мужчина-полубог и смертная женщина оказались связаны узами Туата-Де, момент зачатия ребенка принес еще больше боли и наслаждения. Пока они оба не возвели между собою стену.
   О Дэнью, сколько же раз начинали они этот спор? Сотни! Тысячу?
   До самого дня ее смерти. И Адам стоял у ее смертного ложа, пытаясь уговорить ее принять проклятый эликсир бессмертия. Он пытался сделать это, еще когда Морганне едва исполнилось семнадцать лет; но все эти годы в редкие моменты презренной глупой честности он как дурак рассказывал Морганне о неприятном побочном эффекте эликсира: о том, что бессмертие и бессмертная душа не могут сосуществовать друг с другом.
   И о том, что, если Морганна примет этот эликсир, через несколько лет то, что она считала человечностью, бесследно исчезнет. Что мягкое золотистое свечение, окружавшее ее, будет день за днем тускнеть, пока не угаснет совсем. Пока она не лишится этого божественного внутреннего сияния, как и любое Существо из Чара.
   Она изменится, всегда так было. Но лучше бездушная Морганна, чем мертвая.
   «Ни за что, Адам. Дай мне умереть».
   Он мог бы стереть из ее памяти то, что она приняла эликсир. Мог бы заставить ее выпить его. Или заставить ее поверить в то, во что он хотел. А хотел он, чтобы Морганна поверила: Адам Блэк стоит этой жертвы.
   «Неужели, черт возьми, так плохо быть таким, как я? – проревел он. – Неужели я так отвратителен – ведь у меня же нет души, Морганна? Разве я не был добрым с тобой? Что из того, о чем ты мечтала, я не дал тебе? Что я сделал не так?»
   – Адам, я не могу понять одну вещь. Почему Дэррок не убил нас? – внезапно спросила Габби, прерывая его мрачные раздумья. – У него было преимущество благодаря эффекту неожиданности. Ведь он мог бы выстрелить тебе в спину, ударить по голове или еще что-нибудь сделать.
   Адам моргнул, потерев глаза руками. Господи, эти воспоминания всплыли в его голове ни с того ни с сего и обрушились так внезапно, что на какое-то время он забыл, где находится. Только что он находился там, с Морганной, ненавидя ее за то, что она умерла. Ненавидя за то, что все это время она смотрела на него свысока, поскольку у него не было того, что ей полагалось от рождения.
   Ненавидя всех людей с их лицемерными душами, всех смертных как одинаково подлых созданий. И наконец вспомнив, что он все-таки был полубогом – так катись они к черту! – долгое время бродил по горам как сама Смерть.
   Адам стиснул зубы и проклял призрачные голоса давно ушедших времен из темных закоулков своей памяти, куда он добровольно никогда не заглядывал. Это было его тайное пристанище, место забвения. Слой за слоем складывались в эту темницу его воспоминания и оставались там, простираясь в прошлое на тысячи лет. Погрузиться в нее – это все равно, что обречь себя на безумие. И еще одной ложью Цирцену было то, что, если Туата-Де узнает слишком многое за слишком короткое время, он сойдет с ума; но это утверждение оказалось невероятно близко к правде: к безумию вели не знания, а неумение вовремя забыть.
   – Ты не знаешь Дэррока, ka-lyrra, – ответил Адам. – Он любит поиграть со своей жертвой, прежде чем убить ее. Он не стал бы рисковать, пока я держал тебя, потому что, если бы я сразу же не потерял сознание или не умер, я мог бы переместить нас в безопасное место. На этот раз он решил не скрывать своих Охотников и себя от моего взора с помощью feth flada, потому что хотел, чтобы я его видел и слышал. Он пытался спровоцировать меня, чтобы я к нему повернулся, и тогда бы он разъединил нас. Готов поспорить, что после того, что он видел, до тебя он хочет добраться не меньше, чем до меня.
   – Зачем?
   Адам посмотрел на Габби. Она подняла волосы наверх с помощью одной из заколок, которые так любила, а из-под нее вверх выпустила маленький забавный хвостик, весело болтавшийся из стороны в сторону по мере того, как они подскакивали и раскачивались на неровной дороге. На Габби был мягкий замшевый пиджак, отделанный овчиной, поднятый воротник которого окаймлял ее стройную шею. Предвечернее солнце пламенным шаром опускалось за горизонт, освещая ее изящный профиль, в то время как она покусывала нижнюю губу.
   И ее внешность казалась Адаму самым живописным видом во всей Шотландии, гораздо более прекрасным, чем поросшие цветами горные равнины и сверкающие реки. Она была забавна, упряма, сексуальна, умна и полна человеческой страсти, иона дала ему что-то, чего он не мог объяснить. Целуя Габриель тогда в номере, сжимая в своих объятиях ее чувственное, цветущее тело, Адам понял, что приблизился к тому, чтобы ощутить небесную благодать настолько близко, насколько могло приблизиться к небу бездушное существо. Габби ответила ему горячей страстью, которую он почувствовал в ней в тот самый миг, когда впервые ее увидел, и которая постепенно усиливалась, переходя в оргазм. Адам мог бы легко довести до него Габби и после того, как их прервали, мог бы сжалиться над ней и принести ее телу долгожданное освобождение, когда они перемещались или даже позже, в поезде или в самолете.
   Но он не собирался отпускать ее так легко. Он наслаждался тем, что ее терзает болезненная мысль о его осведомленности. Какое мучение ей это доставляет! Так же, как ему доставляло мучение постоянное, болезненное ощущение ее присутствия. Они будут страдать вместе. Когда он наконец подарит ей первый оргазм, за ним последует еще десяток. Когда его член будет погружен в нее, глубоко, до самого основания, он обожжет ее своим собственным оргазмом.
   В его человеческое тело будто вселилось нечто, как то было с МакКелтаром; Адам смотрел на Габби, и внутри него все рычало: «Мое!» И уже не существовало пути назад ни для кого из них. Если она этого еще не поняла, то скоро поймет.
   – Чтобы насолить мне. Дэррок извращенный ублюдок. Он любит отбирать у меня все. Особенно смертных женщин. Мне пришлось очень сильно постараться, чтобы он не узнал о Морганне. Но теперь ему известно о тебе и он не намерен останавливаться на достигнутом.
   Габби раскрыла рот, потом закрыла. И снова раскрыла:
   – А он насолит тебе, если доберется до меня?
   Адам посмотрел в ее сторону, но она не обернулась. В ее голосе послышались напряженные нотки. В первый раз за время пути ее взгляд был прикован к дороге. Этот вопрос важен для нее. И для него тоже.
   – Да, Габриель, – спокойно сказал Адам. – Насолит.
   – О!
   Она долго молчала и наконец сказала:
   – А ты уверен, что там, куда мы едем, мы будем в безопасности?
   Он слабо улыбнулся. Значит, она, так же как и он, не умеет менять тему разговора, перескакивая с одного вопроса надругой. Неважно. Время еще есть. Он позаботится о том, что бы у них было достаточно времени.
   –Мы уже в безопасности; мы пересекли границу. В тот самый миг, когда ее пересечет Туата-Де и войдет на территории Келтара протяженностью в тысячу лиг, королеву тут же известят об этом, а пересекший рубеж будет считаться вторгшимся в чужие владения. Это единственное место, куда Дэррок не сможет добраться, не выдав себя Эобил. И как только он себя выдаст игра будет окончена, а этого он не допустит. Кроме того, он плохо ориентируется в мире людей и, насколько я знаю Дэррока, сосредоточится на том, что, по-видимому, привело его в Цинциннати. Он займется поисками Цирцена.
   – А о том, что ты пересек границу, королева тоже узнает?
   – Граница была создана для Туата-Де, каковым я больше не являюсь, так что, думаю, нет.
   – Ты думал, что Дэррок не сможет найти нас так быстро.
   Это не было вопросом, но Адам все равно ответил:
   – Я недооценил Дэррока; я не предполагал, что он решится привлечь больше Охотников. Он бы не смог найти нас так быстро с четырьмя Охотниками, которых ты видела в Цинциннати. Но он вызвал подмогу.
   – Сколько других? – спросила она, глядя на него тревожно распахнутыми глазами.
   – Тебе необязательно об этом знать.
   Когда Адам повернул ее лицом к себе, он смотрел через ее плечо. Целая толпа Охотников материализовалась прямо за ее спиной, ожидая того момента, когда он повернется к Дэрроку и отпустит ее. Адам никогда не видел столько Охотников одновременно в одном месте за пределами их тюрьмы – Ансилии. Даже его такой легион привел в замешательство.
   И даже более того. При одной лишь мысли о том, что они могут вцепиться когтями в Габриель, что-то произошло с его человеческим сердцем, и он почувствовал, как оно вот-вот выпрыгнет или сожмется в тяжелый гигантский кулак.
   – Они были у меня за спиной? – с опаской спросила Габби. Она догадалась об этом. Адам кивнул.
   – Э-э-э... больше... дюжины?
   – Да.
   – Ты прав, – поспешно сказала она. – Я не хочу об этом знать. – Последовала еще одна долгая пауза. – Знаешь... э-э... то, что Дэррок сказал, будто вы менялись смертными... у него свело челюсти.
   – Что, Габриель?
   – Это... правда?
   – Нет, – ответил Адам. – Дэррок лжет. Он пытался вбить эту чушь тебе в голову. Посеять между нами раздор, провернуть старый добрый трюк под названием «Разделяй и властвуй».
   – Правда? – Габби смотрела на него с надеждой, широко распахнув глаза.
   – Да, – сказал Адам. – Правда. – Он глядел на нее не отрываясь, изо всех сил желая, чтобы она ему поверила, и ненавидя себя за ложь, хоть Габби, похоже, и готова была ему поверить. Но то, каким он был раньше, не имело ничего общего с тем, каким он стал сейчас, и Адам не хотел, чтобы Габби осуждала его за старые грехи.
   Она медленно кивнула и переменила тему:
   – Ты уверен, что эти МакКелтары, к которым мы едем, поверят мне? Даже если они не смогут тебя увидеть?
   – Ах, ka-lyrra, я не знаю ничего, во что могли бы не поверить МакКелтары. Они слишком много повидали на своем веку.
 
   – Дэррок, мы их потеряли, – сказал Бастион.
   Дэррок смотрел на Охотника, сохраняя ледяное молчание. Наблюдая за Адамом и его маленькой смертной, он вспомнил те давние времена, когда они вместе ездили на Дикую Охоту и охотились плечом к плечу, как братья-полубоги, свободные и непобедимые, не подчиняющиеся ничему и никому. Они были неразлучны и умели читать мысли друг друга. Смертные казались им лишь жалкими животными, с которыми можно поразвлечься, поиграть, можно натравить их друг на друга и смотреть, как они переживают свои глупые трагедии.
   Но Адам изменился. Общение с людьми его испортило. И он настроил свою расу против своего друга. Против него Дэррока, который когда-то помог Адаму, как не помогал никому другому.
   Адам встал на защиту людей и большую часть времени начал проводить среди этих созданий со скоротечными жизнями. Дэрроку казалось непостижимым, что какое-либо Существо обладающее здравым смыслом, могло предпочесть общество людей общению с Туата-Де.
   Он ждал, когда Адам одумается, раскается и преодолеет свое странное восхищение людьми. Но проходили тысячелетия, а все оставалось по-прежнему, и Дэррок стал испытывать к Адаму отвращение.
   Разгневанный тем, что принц Д'Жай страстно увлечен общением со смертными, Дэррок сделал себя и Охотников видимыми для него. Он хотел, чтобы его лицо со шрамом было последним, что Адам увидит перед смертью, чтобы он смотрел на то, как Дэррок будет издеваться над его девушкой.
   Но Адам отреагировал на его насмешки не так, как обычно. Нет, он повел себя так, словно Дэррок ничего не значил для него, словно эти насмешки не могли его задеть и значение имела только безопасность его жалкой маленькой смертной. Второй раз за свою жизнь Адам укрыл своим телом человека и переместился, прежде чем Дэррок успел его остановить.
   И теперь син сириш ду (который больше не достоин так называться) был где-то далеко и знал, что Дэррок выпустил Охотников на свободу. И Дэррок не сомневался, что Адам понял смысл этого: старейшина собирается бросить вызов королеве.
   А это, в свою очередь, означало, что ему нужно снова найти Адама, и как можно скорее. Ведь умный принц Д'Жай наверняка изыщет способ привлечь к себе внимание Эобил, даже находясь в столь незавидном положении. Дэррок больше не мог позволить себе оттягивать момент его смерти. Когда он увидит Адама Блэка в следующий раз, его смерть будет быстрой. Дэррок не допустит, чтобы жажда мести помешала его главной цели.
   И все же... С девчонкой он был не прочь немножко позабавиться. Ей нравятся Существа? Дэррок показал бы ей, что они могут сделать с женщиной. Показал бы, каким был Адам где-то глубоко внутри, хоть и не хотел этого признавать. Он был Туа-та_де – бог. И перед смертью она будет его боготворить.
   – Не смотри на меня так, Дэррок, – проревел Охотник, прерывая его мысли. – Мы были наготове. Мы могли убить его в одно мгновение. Это ты настоял на том, что их нужно разделить и взять живыми. Так мы все это делаем ради своей свободы или ради твоей мести?
   – Ради того и другого, – коротко ответил Дэррок. – И это не твое дело. Скажи, где вы засекли их последние следы?
   – В аэропорту.
   – Направление?
   Охотник взмахнул крыльями.
   – Там было слишком много людей. К тому времени как мы прибыли, их запах уже перебило множество других запахов. Мы не смогли определить направление.
   Дэррок грязно выругался.
   – Разреши мне привлечь еще Охотников. Мы снова выйдем на них, – сказал Бастион.
   – Король Ансилии заметит их отсутствие, – возразил Дэррок. – Он не дурак.
   – Но сейчас он где-то развлекается. С некоторых пор его никто не видел, – ответил Бастион.
   Дэррок взвесил все «за» и «против».
   Если бы на короля Ансилии можно было положиться, если бы с ним можно было договориться или заключить союз – но нет, король Тьмы не такой, как Существа его расы; он был такой Древний, что Эобил, живущей уже почти шестьдесят тысяч лет, еще и в помине не было, когда он появился на свет. Ходили слухи, что король Ансилии исчислял свое существование сотнями тысяч лет; некоторые поговаривали, что ему и того больше. И что он частенько бывал не в своем уме. Мало кому доводилось увидеть его хоть мельком, а имени или настоящего облика его никто и подавно не знал. Он создал свой мир во мраке темницы Ансилии – крепости, которая, по слухам вмещала в себе целые галактики – темные, бескрайние владения, усеянные ловушками для неосмотрительных посетителей, так что ни один непрошеный гость оттуда не возвращался.
   И, раз уж на то пошло, ни один «прошеный» тоже, за исключением королевы Эобил, которая была у него дважды. Но даже она старалась избегать короля Тьмы.
   И все же... если он занят своими делами, Дэррок мог бы вызвать еще Охотников.
   – Сколько времени прошло с тех пор, как короля видели в последний раз?
   – Пятьдесят дней, – ответил Бастион.
   Прошло не так уж много времени; пожалуй, игра стоит свеч.
   – Возьми еще двадцать Охотников, не больше, – уступил Дэррок. – Найдите сына Адама. Думаю, он попытается его использовать, чтобы связаться с королевой. Мы не должны этого допустить. Исследуйте Цинциннати и горы Шотландии. Когда найдете этого ублюдка-полукровку, вызовете меня. А если вдруг найдете Адама, не приближайтесь к нему. Я хочу видеть, как он умрет.
   Бастион кивнул, обнажая острые клыки.

ГЛАВА 17

   Драстен МакКелтар сделал глоток скотча и с довольной улыбкой оглядел стол. За последний год МакКелтары насмотрелись на это сполна.
   «И дай-то Бог, чтобы мы видели все это не в последний раз», – подумал он.
   После стольких неблагоприятных событий жизнь наконец стала мирной и спокойной, и у него было все, о чем он только мечтал, и даже больше. Ему не требовалось ничего, кроме как погрузиться в простые радости жизни до конца своих дней. Например, разделить ужин с теми, кого он любит, у камина с потрескивавшим в нем торфом, который был покрыт сверху вереском, источавшим упоительный аромат.
   Драстен оглядел своих сотрапезников: там была Гвен, его любимая жена, талантливый физик и прекрасная мать их драгоценных двухмесячных близнецов, весело щебечущая с Хло о школе, в которую однажды пойдут их малыши.
   Была там и Хло, любимая жена его брата, эксперт по антиквариату и ученый. На прошлой неделе стало известно, что вскоре она принесет пополнение клану МакКелтаров, так что теперь она буквально сияла, как и ее муж, Дэгьюс.
   И был там Дэгьюс, его брат-близнец, младше его на три минуты, и лучший друг.
   Прошло уже несколько месяцев после той ночи в здании Еелту, когда Дэгьюс сражался и победил членов современной секты драгаров, решивших возродить свои древние имена. С тех пор глаза Дэгьюса излучали тепло и радость и он часто смеялся. Драстен не мог припомнить, когда видел его более счастливым.
   Сначала Дэгьюс поговаривал о том, чтобы построить свой собственный замок в северной части имения МакКелтаров, но Драстен быстро положил конец таким глупым разговорам. Замок Драстена и Гвен, сооружением которого занимался Дэгьюс – потрясающий дом, который был подарком для них оговоренным заранее в мельчайших деталях, – насчитывал более ста двадцати комнат. Он мог вместить в себя целый клан, и Драстен хотел так и сделать – поселиться там всем кланом.
   Не для того он уже дважды терял своего брата, чтобы теперь в чем-то ему отказывать. Кланы не похожи на современные семьи. Клан горцев всегда вместе: они вместе работают, вместе отдыхают и вместе воспитывают детей. Отвоевывают себе скромное место под солнцем и до краев наполняют его своим уникальным наследием, которым они так гордятся.
   Таким образом, Дэгьюс и Хло поселились в замке, с радостью заняв комнату в западном крыле, напротив комнаты Драстена и Гвен.
   И каждый вечер они собирались за ужином (жены настаивали, чтобы братья изысканно одевались к нему, и Драстен был готов нацепить любую безделушку, какую попросит его ненаглядная Гвен, чтобы увидеть ее в платье и будоражащих воображение туфлях, которые носят женщины двадцать первого века), и каменный замок наполнялся смехом, дружеской беседой и любовными флюидами.
   Подняв голову, Драстен посмотрел на портрет отца, Сильвена. Рядом с ним над камином висел портрет их матери, Нелл. Драстену показалось, что карие глаза Сильвена весело подмигнули ему, а улыбка Нелл стала еще милее. Да, жизнь прекрасна. После всех тяжелых испытаний, которые им пришлось пережить, она потекла размеренно и в ней больше не было сложных вопросов, нарушений клятвы, путешествий во времени, проклятий, злых друидов и цыган, безумных Видящих и Туата-Де. Драстен с радостью предвкушал долгие годы такого мирного, спокойного существования. Остаток его жизни должен быть счастливым.
   Он отодвинул тарелку и как раз хотел предложить всем пройти в библиотеку, когда в гостиную ворвался их дворецкий, Фарли; его седые волосы встали дыбом, а сгорбленная спина напряженно выпрямилась. Его явно что-то вывело из себя.
   – Милорд, – торопливо откашлявшись, обратился Фарли.
   – Мистер МакКелтар, – поправил его Драстен уже в бог знает какой раз с улыбкой, говорившей: «Мне ужасно надоело напоминать, но я проявляю терпение». Сколько бы раз он ни повторял, что он не помещик, а просто мистер МакКелтар (вот Кристофер, его современный отпрыск, живший выше по дороге в самом древнем замке во всей Шотландии, – тот настоящий помещик), Фарли отказывался это слышать. Дворецкий, которому было уже за восемьдесят, но который постоянно утверждал, что ему шестьдесят два, никогда не был дворецким до того дня, как впервые появился у них на пороге, и, очевидно, он решил, что будет служить дворецким только у лорда. И все тут. И он ни за что не позволит Драстену помешать ему реализовать свое намерение.
   Если бы не Гвен, Драстен был бы более строг в этом вопросе, но Гвен души не чаяла в Аяне Лвелине МакФарли с того самого дня, как тот приехал к ним в сопровождении большого количества МакФарли, которых тоже надо было устроить в имении. С тех пор Драстен не мог с уверенностью сказать, чей это замок – Келтаров или Фарли.
   «Если быть объективным, – криво улыбнулся Драстен, – то это замок Фарли хотя бы потому, что они сильно превосходят Келтаров по численности». По последним подсчетам, он нанял четырнадцать детей дворецкого и их супругов, семнадцать внуков, и к ним «прилагалось» еще двенадцать детей, от младенцев до подростков. Род МакФарли процветал и воспроизводился, как воспроизводились кланы в старые добрые времена. Драстен поднял взгляд, пытаясь понять, в чем дело. Скользнув мимолетным взглядом по своей ненаглядной чувственной женушке, он подумал, что приятно смотреть вот так перед собой.
   – Да, милорд МакКелтар.
   Драстен закатил глаза. Гвен хмыкнула в салфетку.
   – Я хочу доложить, милорд, что к вам пришла посетительница, и хотя, возможно, это не мое дело, но с этой девушкой, – Фарли фыркнул, – с ней что-то не так. Она не такая как мисс Хло, – за этими словами последовала широкая полная любви улыбка, – или наша прекрасная леди Гвен. Поистине, наша гостья напоминает мне его, – дворецкий кивнул в сторону Дэгьюса, – когда он только приехал. С ней определенно что-то не в порядке, явно не в порядке.