Монинг Карен Мари. Сердце горца

   – И кстати, Келтары! – громогласно сказала Эобил, глядя на балюстраду. – Впредь не советую вам снимать мои заклятия. И сейчас же проведите ритуал Люгнассада, или почувствуете мой гнев на собственной шкуре.
   – Да, королева Эобил, – хором ответили Дэгьюс и Драстен, выходя из-за колонн.
   Легкая улыбка мелькнула на лице Адама. Ему следовало знать, что ни один горец не станет бежать, разве что для того, чтобы получить преимущество, ожидая в молчаливой готовности, когда начнется сражение.
   Габби безвольно обмякла в его объятиях, громко выдохнув.
   Королева исчезла.

ГЛАВА 22

   На следующий день рано утром Габби и Адам собрали вещи и приготовились покинуть замок Келтаров и вылететь в Штаты. Поскольку Адам был снова невидимым, им пришлось путешествовать тайно, и Габби с удивлением поняла, что с нетерпением ждала этого. Находясь под действием feth fiada, она чувствовала определенную интригующую безнаказанность. Тем более им все время нужно будет соприкасаться друг с другом, а она никак не могла насытиться этими прикосновениями.
   Сразу после того как королева исчезла, Дэгьюс и Драстен провели обряд Люгнассада. Когда стены снова были возведены, они сели и восстановили в памяти события того дня, и Габби участвовала в разговоре как посредник Адама.
   Ее удивило то, с каким волнением Хло и Гвен смотрели – тоже краем глаза – на королеву Туата-Де. Похоже, Хло никак не могла поверить в то, что Дэгьюс уже якобы встречался с королевой, но не смог на нее взглянуть.
   Их реакция – не страх, а интерес и любопытство – только утвердила новый взгляд Габби на все происходящее. Да, Туата-Де Данаанские (как она теперь их называла) пришли из другого мира, они были другие, но не бессердечные, лишенные эмоций создания, как она привыкла считать.
   Как сказала Гвен, они принадлежали к другой расе – расе высокоразвитой. И хотя необъяснимое могло быть пугающим, по мере того как человек узнавал о нем все больше информации, страх рассеивался.
   Чуть позже, в тот же вечер, МакКелтары пригласили Габби с вновь невидимым Адамом в другой замок Келтаров, где жили Кристофер и Мегги. И показали им подземную библиотеку, в которой хранились все древние книги друидов, знания которых уходили своими корнями в те времена, когда был заключен Договор.
   Габби смогла увидеть собственными глазами соглашение между людьми и Туата-Де, выгравированное на листе из чистого золота на языке, которого не знал ни один живой человек. Адам перевел отрывки из него, уделив особое внимание той части, где говорилось о Видящих Сидхов: «те, кто видит Чар, принадлежат Чару», но они не могут быть убиты или порабощены, им следует позволить жить в мире и покое в любом царстве Чара, которое они выберут, и выполнять любое их желание, конечно за исключением освобождения. «Я же говорил, что мы не причиняли им вреда», – сказал Адам.
   На обратном пути в замок близнецов, пока Хло и Гвен снова говорили о королеве, Габби от имени Адама выразила его недовольство тем, что близнецы вышли через переднюю дверь, обошли вокруг замка и через черный ход проскользнули обратно в дом.
   – Я же говорил: мы ожидаем, что ты поддержишь нас, если будет нужно, – напомнил ему Драстен. – И еще я сказал, что мы тоже готовы поддержать тебя.
   И когда Габби передала эти слова, она заметила, какие чувства отразились в темном взгляде Адама, и от этого у нее в горле застрял комок. Как она могла подумать, будто Адам Блэк не испытывает эмоций? Даже королева, и та их выражала. Эту ошибку в «Книгах» О'Каллагенов Габби обязательно исправит. Так же, как и множество других ошибок.
   И все же она могла понять, почему ее предки так заблуждались. Если бы она судила только по внешности королевы Эобил, или Охотников, или Адама, не имея возможности вступить с ними в контакт, понять кое-что о мире, в котором они живут, она бы тоже сделала такие выводы.
   Но теперь она понимала все гораздо лучше.
 
   Габби провела еще одну пылкую, восхитительную, потрясающую ночь в объятиях Адама. Он был прекрасным любовником, лучше которого она не могла представить даже в самых смелых своих фантазиях. А иногда они бывали очень и очень смелыми. Он был неутомимым, чрезвычайно нежным и диким; играл с ней – а в следующий миг уже смотрел в ее глаза с невероятной глубиной во взгляде. Рядом с ним Габби чувствовала себя так, будто, кроме нее, для него ничего не существует; в это мгновение целый мир вдруг расплывался и исчезал и в жизни не было ничего более волнующего, чем следующий вздох, следующая улыбка, следующий поцелуй.
   Адам все еще не сказал ей ни слова ни о чувствах, ни о будущем. И Габби тоже не говорила об этом. И хотя сама королева гарантировала ей безопасность, Габби очень переживала в ожидании встречи с Дэрроком. Она знала, что, пока все не закончится, она не сможет свободно дышать.
   А потом она смело встретит свое будущее.
   Потом она попытается решить – если ей нужно будет принять решение и Адам не бросит ее, когда снова станет всемогущим, – как могут ужиться вместе смертная женщина и бессмертный мужчина.
   – Обещай, что вернешься. Причем как можно скорее, – потребовала Гвен, крепко обнимая Габби. – И обязательно позвони нам и дай знать, как только объявится Дэррок и все будет кончено. Мы будем волноваться. Обещаешь? Габби кивнула.
   – Обещаю.
   – И Адама с собой бери, – сказала Гвен.
   Габби посмотрела на своего высокого темноволосого принца. Новый день был с самого утра окутан плотным белым туманом, и, хотя пробило уже десять утра, туман не рассеялся. Солнце скрылось за белой пеленой. Казалось, весь мир упирался в твердый белый потолок. А за Адамом, стоявшим в десяти футах от нее, возле взятой в аренду машины, на которой они сюда приехали, возвышалась белая стена.
   Адам. Ее полный нежности взгляд остановился на нем. Он был одет в черные кожаные брюки, кремовый вязаный свитер и потрясающие туфли от Гуччи с серебряными цепочками и пряжками. Его длинные шелковистые черные волосы спускались водопадом до пояса, а точеные черты лица были подчеркнуты легкой щетиной. Королевское золото сверкало у него на шее. Он был чарующе красив.
   Габби оглянулась на Гвен и с ужасом почувствовала, что ее глаза вот-вот наполнятся слезами.
   – Если он все еще будет в моей жизни, то возьму, – несмело сказала она.
   Гвен фыркнула, и они с Хло переглянулись.
   – Мы думаем, он все еще будет в твоей жизни, Габби.
   Барьеры, тщательно возводимые ею вокруг этой темы, дрогнули у основания. Она внутренне напряглась, зная, что если не будет вести себя очень, очень осторожно, то превратится в психопатку. Если она позволит себе почувствовать хоть один из тех многочисленных страхов, которые она в себе подавляла, они все вырвутся наружу. Трудно даже предположить, что она сделает или скажет в этом случае – «банановый инцидент» был тому ярким примером. Чувства творили непредсказуемые вещи с ее языком. Ужасные вещи.
   Несмотря на твердое намерение держать страхи под замком, Габби услышала свой жалобный голос:
   – Но как? Господи помилуй, ведь он станет бессме...
   – Перестань, – строгим голосом прервала ее Хло. – Я хочу поделиться с тобой одним секретом, – произнесла она, покосившись на Гвен, – который когда-то открыла мне одна очень мудрая женщина. Иногда нужно перепрыгнуть через преграду судьбы. И не смотреть вниз.
   – Прекрасно, – недовольно проворчала Габби. – Просто прекрасно. Похоже, что прыгать все время должна только я.
   – Так или иначе, – медленно проговорила Гвен, – думаю, до того, как все решится, Габби, не одной тебе придется прыгнуть.
   – Поворачивай налево, – подсказывал Адам.
   – Налево? Как ты вообще можешь видеть лево в таком тумане? – раздраженно спросила Габби. Она едва различала дорогу в десяти футах от капота их небольшой машины. Но ее угнетал не только туман; чем дальше они отъезжали от замка Келтаров, тем более беззащитной она себя чувствовала. Как будто самая великолепная глава в Книге Жизни Габриель О'Каллаген подходила к концу и она боялась, что ей не понравится то, что будет на следующей странице.
   Теперь Габби поняла, почему ее подруга Элизабет, со своим почти гениальным аналитическим умом, откладывая в сторону мистические детективы, психологические триллеры и ужасы, предпочитала исключительно женские романы. Потому что, ей-богу, открывая одну из этих наивных книг, каждая женщина имела твердую гарантию, что в конце ее ожидает хеппи-энд и герои будут «жить долго и счастливо». И несмотря на то что мир за пределами книги мог приносить беды, разочарования и одиночество, под обложкой он был просто чудесен.
   Габби сердито взглянула на Адама. Он пристально смотрел на нее.
   – Что?! – выкрикнула она, не собираясь показывать свое раздражение, но чувствуя его.
   Он мягко ответил:
   – Ты же не влюбишься в меня, ирландка?
   Уставившись прямо перед собой на дорогу, Габби стиснула зубы, не смея заговорить; ее сердце сжалось от переполнявших ее чувств, и она готова была вот-вот взорваться. Она пробормотала несколько слов, от которых Грэм содрогнулась бы, если б услышала их.
   – Почему ты все время об этом спрашиваешь?! – наконец взорвалась Габби. – Я не могу постоянно это слышать. Ведь я у тебя такое не спрашиваю? Я когда-нибудь спрашивала у тебя такое? Это звучит так снисходительно, как будто ты меня предупреждаешь или что-то в этом роде, как будто говоришь: «Не влюбляйся в меня, ирландка, беспомощная ты, слабая, жалкая женщина», и что еще за чертова «ирландка»? Ты не можешь называть меня по имени? Или это такое безличностное обращение? Которое как будто отдаляет тебя от данного момента, делает меня менее похожей на человека, наделенного чувствами? Да будет вам известно, о самовлюбленный, властный, тупоголовый, скрытный принц, имя которому «Никогда не задавай мне вопросов, потому что я ни за кой черт не стану на них отвечать, простая ты смертная», что в колледже я неплохо изучила психологию и знаю кое-что относительно тех мужчин, которых трудно назвать людьми. И если бы я даже собиралась влюбиться в тебя – а я могу тебе сказать, что это не так, потому что это предполагает какое-то продолжительное действие, событие, которое происходит в реальном времени, здесь и сейчас...
   Габби вдруг замолчала, боясь сказать лишнее. Она была слишком оскорблена и неуверенна в себе и в нем, чтобы продолжать.
   Она вдохнула. Сердито сдула челку с лица.
   Минуты медленно тянулись, а Адам молчал.
   Отчеканивая каждое слово, Габби проговорила:
   – Почему Морганна не приняла эликсир бессмертия? Мне нужно, чтобы ты ответил.
   Воцарилась тишина. Габби старалась не смотреть в его сторону.
   – Потому что бессмертие, – наконец медленно произнес Адам, как будто каждое слово причиняло ему гораздо большую боль, чем она могла предположить, – и бессмертная душа несовместимы. Ты не можешь иметь и то, и другое.
   Габби вздрогнула и с ужасом посмотрела на него.
   Он ударил кулаком по бардачку. Пластик проломился, и его рука прошла внутрь. Кусочек крышки какое-то время болтался на одной петле, а потом упал на пол. Губы Адама скривились в горькой ухмылке:
   – Что, не такого ответа ты ожидала?
   – Ты хочешь сказать, что, если бы Морганна его приняла, она бы лишилась своей бессмертной души? – с трудом дыша, спросила Габби.
   – А Дэррок считает, что люди недостаточно сообразительны. – В его голосе слышался мрачный сарказм.
   – Так... э-э-э... но... я не понимаю. Как? То есть человек должен отдать ее, или как?
   – Вокруг каждого человека есть аура, которую мы способны видеть, – скучным голосом проговорил он. – Бессмертная душа излучает сквозь нее свет, от которого она сияет золотом. Когда человек принимает эликсир бессмертия, душа начинает постепенно угасать, пока не исчезнет совсем.
   Габби моргнула.
   – Я излучаю золотое сияние? Что, прямо сейчас, когда сижу вот здесь?
   У него вырвался печальный смешок.
   – Более яркое, чем большинство других людей.
   – О... – Габби замолчала, собираясь с мыслями. – Так они меняются, те, кто его примет?
   – Да. Они меняются.
   – Ясно.
   Голос Адама звучал бесстрастно, и это вызвало у нее какое-то неприятное чувство. Она вдруг поняла, что совсем не хочет знать, как именно они меняются. И подозревала, что ответ ей очень не понравится.
   – Значит, то, что сказано в «Книгах» – будто у Туата-Де нет души, – это правда?
   – В твоих «Книгах» многое правда, – холодно сказал Адам. – И ты это знаешь. Ты знала об этом, когда стала моей любовницей. И все же ты меня не отвергла.
   – У тебя действительно нет души? – Из всего, что он ей рассказал, самым непостижимым ей казалось именно это. Почему? Она не могла не думать об этом, даже теперь, когда знала его. Существа, у которых нет души... злые, не так ли? Но Адам ведь не злой. Он хороший. Лучше многих других – если не всех, кого она знает.
   – Нет. Никакой души, Габриель. Это я, Адам Блэк, бездушное, ужасное Существо с радужными глазами.
   Ой! Когда-то она ему это говорила. Кажется, целая вечность прошла с тех пор. Габби долго смотрела в туман, автоматически управляя машиной. И она бы больше ничего не спрашивала, но ей вдруг стало казаться, что, возможно, Туата-Де не так уж сильно отличаются от людей, и она не сдержалась. Она хотела знать, насколько они отличаются. С кем она имеет дело.
   – А сердце? У Туата-Де есть сердце?
   – Отсутствует даже какой-либо его психологический эквивалент, – ответил Адам монотонным голосом.
   – О! – Выяснив, как сильно ошибались «Книги», Габби практически полностью выбросила все их сведения из головы, избавившись от многих своих предубеждений. Но оказывается, многое в них было правдой. Очень многое. Они продолжали путь в абсолютной тишине.
   «Ты ведь не влюбишься в меня, ирландка?» – спросил он.
   И она содрогнулась, потому что как раз в этом-то и была проблема. Она уже влюбилась. В прошедшем времени. Она была безнадежно в него влюблена. И мечтала об их совместном будущем, продумывая все до мельчайших и интимнейших деталей.
   Гвен и Хло были абсолютно правы, и Габби сама это знала, даже тогда. Просто не хотела это признать. Как боялась признать, что причиной, по которой она так сильно хотела выведать, почему Морганна отказалась принять эликсир, была ее тайная надежда на то, что Адам тоже в нее влюбится, она сможет стать бессмертной и они будут любить друг друга вечно. Смогут «жить долго и счастливо». Но она была не глупа. С тех пор как он рассказал ей, что Морганна не использовала возможность жить вечно, Габби ожидала какого-то подвоха. Только не знала, насколько велик этот подвох.
   «Бессмертие и бессмертная душа несовместимы».
   Хотя Габби никогда не считала себя особенно религиозным человеком, она была глубоко духовна и душу считала чем-то вроде... священной сущности человека, отпечатком его индивидуальности, потенциальным источником его добродетели, любви. Она могла возрождаться снова и снова, давая возможность развития, эволюции. Душа была внутренним Богом, дыханием Господа.
   А от его эликсира бессмертия попахивало фаустовским «Прими это, и ты обретешь вечную жизнь за скромную плату в качестве твоей бессмертной души». Она почти чувствовала едкий запах серы. Почти слышала шуршание, с которым дьявольские договоры подписывались кровью на плотном желтом пергаменте. Почти ощущала дуновение ветра, создаваемое взмахами крыльев Охотников, которые прибыли, чтобы забрать человеческие души. Габби содрогнулась. Суеверной она не была, но все произошло на подсознательном уровне. И у нее застыла кровь в жилах.
   Горький смешок прервал ее мысли:
   – Тебя больше не интересует вечная жизнь, Габриель? Не нравятся условия?
   Она никогда не слышала, чтоб он говорил в таком тоне. Злом, циничном, отвратительном. Такой голос подошел бы самому темному Существу.
   Она посмотрела на него. И, сделав резкий вдох, замерла.
   У Адама был совершенно дьявольский вид, его темные глаза казались бездонными, древними и сверкали холодным блеском. Ноздри раздувались, губы изогнулись, изображая нечто, что только глупец мог бы назвать улыбкой. В тот момент он был настоящим принцем Чара – таинственным, чужим, опасным. Габби догадалась, что перед ней истинное лицо син си-риш ду, лицо, которое видели ее предки на полях битв, когда он, улыбаясь, наблюдал за кровавой резней.
   – Не ожидал. – Вкрадчивый сарказм звучал в его глубоком голосе со странным акцентом.
   Десятки мыслей пронеслись у нее в голове, и она заволновалась, пытаясь решить, как же продолжить этот разговор, который начался так безобидно, а оказался таким тяжелым.
   Адам выглядел таким далеким, таким отстраненным, как будто его это никак не касалось, как будто все, что бы она ни сказала, теперь не имело значения. И в ее душу закралось сомнение: может, таким он и был всегда, когда находился в облике Туата-Де?
   Она не могла в это поверить. Она не смогла бы поверить этому. Она знала его. Знала, что он хороший. «Прыгай, Габби, – прошептал внутренний голос. – Скажи ему о своих чувствах. Расставь все точки над «i»».
   Габби судорожно сглотнула. Она знала, что, если бы рядом были Гвен и Хло, они бы повторили свой совет. Они уже совершили такой прыжок, и жизнь вознаградила их за это. Кто сказал, что это не поможет и Габби?
   Был только один способ выяснить это. Она должна рискнуть.
   Габби сделала глубокий вдох, стараясь набраться мужества. «Я люблю тебя», – мысленно проговорила она. Не так уж и часто она произносила эти слова, лишь однажды сказала это Грэм, да еще очень давно своим родителям, которые бросили ее. Она облизнула губы.
   – Адам, я...
   – Черт возьми, избавь меня от своих сопливых оправданий, – проревел Адам. – По-моему, я не просил тебя принять этот чертов эликсир, ведь так, ирландка?
   Глаза Габби наполнились слезами, она стиснула зубы. Только этого напоминания ей и не хватало! Она и так прекрасно осознавала этот факт. А также то, что он даже не заикнулся ни разу об их совместном будущем. Не сказал ни единого слова, которое можно было бы расценить как намек на обязательства или чувства. О, были, конечно, нежные слова в постели и даже за ее пределами, но они не имели ничего общего с теми словами, которые так нужны женщине, с теми, казалось бы, ненароком брошенными фразами, которые подразумевали существование «завтра» и еще десятков «завтра» после того «завтра». И никаких упоминаний о предстоящем празднике либо о месте или предмете, которые он хотел бы ей показать. Никаких нежных слов, которые звучали бы как обещание, прощупывание почвы, поиск ответной реакции.
   Ничего.
   Признание застряло у нее в горле. И вдруг она почувствовала, что больше не может дышать, больше ни минуты не сможет просидеть с ним в машине.
   Габби надавила на педаль тормоза, поставила машину на стоянку и выскочила на дорогу, ничего не видя перед собой, проклиная туман. Окружающий пейзаж очень точно отражал то, что творилось у нее в душе: не было никакой ясности, она не могла видеть даже на десять шагов вперед, не могла сосредоточить взгляд на том, что находилось прямо перед ней.
   Она слышала, как сзади хлопнула дверца машины.
   – Стой, Габриель! Вернись! – грубо скомандовал Адам.
   – Оставь меня одну на несколько минут, ладно?
   – Габриель, мы уже не на земле Келтаров, – громогласно прорычал он. – Вернись.
   – О! – Она остановилась и внезапно обернулась. Она не заметила этого. Когда они покинули землю Келтаров?
   – Да, – послышался холодный голос Дэррока: Старейшина показался между ними в тумане, – уже не на ней.
   Затем Дэррок обернулся к Адаму – и Габби услышала внезапный, резкий разрыв автоматического снаряда.
   Адам дернулся, рванулся в сторону, и красные капли брызнули на кремовый вязаный свитер. Его смуглую голову отбросило назад, руки раскинулись в стороны. Он повалился на землю. Габби окружили Охотники. Она чувствовала их когти на своей коже, чувствовала, как Крик застрял у нее в горле. А потом она отключилась и больше ничего не ощущала.
 
   Ax, ka-lyrra, я смотрю на тебя, и мне хочется прожить с тобой земную жизнь. Просыпаться и засыпать с тобой. Спорить с тобой и заниматься любовью, найти дурацкую человеческую работу и гулять с тобой по парку. Вести с тобой такую тихую, незаметную жизнь под таким безбрежным небом. Но я никогда не останусь с еще одной смертной женщиной и не стану смотреть, как она умирает. Никогда.
   Из (тщательно пересмотренного) черного приложения к «Книге о син сирши ду» О'Каллагенов

ГЛАВА 23

   Габби подняла жалюзи на иллюминаторе и глянула через окно в темное ночное небо. Когда она осталась совсем одна, но все еще видимая, ей не оставалось другого выбора, кроме как заказать билет на самолет с помощью своей кредитной карты. Ей удалось достать билет только на ночной рейс и пришлось перетерпеть три долгих задержки в пути: в Эдинбурге, Лондоне и Чикаго.
   Придя в сознание, Габби обнаружила, что лежит на дороге. Одна. С неприятным, отвратительным чувством в области желудка. Она видела, как мужчину, которого она любит, безжалостно застрелили. Слышала, как в его тело с глухим звуком входили пули, как брызгала его кровь, и – если бы это и вправду было только проявление ложной любезности перед королевой, молилась она – отражение боли и шока на лице Адама было ошеломляюще, пугающе реальным.
   Габби заставила себя подняться, пошатываясь, дрожа, отчаянно озираясь по сторонам в поиске кого-то, кто мог бы ей объяснить, что же произошло на самом деле. И сказать, что королева не позволила ему умереть. Но рядом не было никого, кто мог бы ее убедить в этом. Только плотный туман и нависшая тишина. Очевидно, Чар оставил ее в покое.
   Вокруг даже не было крови; никаких признаков того, что на дороге находился кто-то кроме нее.
   «Так что, мне даже не надо знать, что произошло? – взорвалась она, угрожая кулаком плотной гряде облаков над головой. – Это же абсурд. Если вы думаете, что я уйду вот так, без объяснений, вы сильно ошибаетесь! Где Адам? Что произошло? Скажите мне, что с ним все в порядке!»
   Но в конце концов ей все равно пришлось уйти, а точнее, унести оттуда свои жалкие ноги.
   Габби долго не могла собраться с мыслями. Она злилась и кричала, пока не охрипла и могла издать лишь слабые квакающие звуки. Она бродила, вышагивала и топала, пока ее ноги не отказали, и наконец бессильно прислонилась к машине, а потом устало сползла на землю. Габби съежилась, дрожа в морозном тумане, когда день постепенно сменился ночью, и ждала. Абсолютно уверенная в том, что Адам может возникнуть в любой миг, расплыться перед ней в ленивой улыбке, сказать, что с ним все в порядке, и закончить тот глупый, ужасный разговор, который они завели.
   Она бы сказала, что любит его. И все закончилось бы хорошо. Ну, не было у него души и сердца. Ну, отличался он от нее физиологически, принадлежа к другой расе. Ну, не могла она стать бессмертной. И что с того?
   Она приняла бы то, что приняла Морганна, – жизнь с ним. И взяла бы от этой жизни все возможное. У них все могло сложиться, она это знала. Пусть это не ее девичья фантазия, но ей было бы достаточно и того, что есть. Это гораздо лучше, чем если бы его вообще не было в ее жизни.
   Четырнадцать часов спустя у Габби появилась смутная мысль, что она не может сидеть посреди дороги вечно. Что она устала, замерзла и проголодалась и ей срочно нужно принять ванну. И что она потихоньку сходит с ума, сидя одна в темноте и изводя себя грезами. Конечно, королева не дала ему умереть. Конечно, Эобил не так жестока и ни за что не пожертвует своим подданным. Конечно, она забрала его оттуда и вылечила. Конечно, она сдержала слово и вернула ему всю его силу.
   Но все эти «конечно» не очень успокаивали Габби, потому что если с ним было все в порядке и ему вернули силу, то где же он? Если он был в порядке, как мог оставить ее посреди дороги без всяких объяснений, пусть даже они и повздорили?
   Если только, если только, если только...
   Эти чертовы «если только»!
   Если только ему не было на нее наплевать.
   Если только все это не оказалось для него просто развлечением.
   Если только она не была для него лишь средством.
   Нет. Она отказывалась в это верить. Как и в то, что он был мертв.
   «С ним все хорошо, – прошептала она себе. – И он вернется. Он может вернуться в любую минуту».
   Минута переросла в день, а день – в неделю. И Габби механически проживала день за днем. Лишенная каких-либо переживаний, отрешенно, машинально делая какие-то телодвижения. Хотя по возвращении домой часть ее души хотела забиться в комнату, спрятаться ото всех и забраться под одеяло с головой, другая часть питала особое и сугубо личное чувство ненависти к тем, кто бросает задуманное на полпути, к тем, кто сдается и уходит. Габби не могла себе этого позволить.
   Так что на следующее утро после возвращения в Штаты она пошла на работу в «Литл и Столлер», как будто никуда и не исчезала.
   Как она и предполагала, никто не потрудился разобрать бумаги у нее на столе. Дела были свалены в одну большую кучу еще более бессистемно, чем обычно. Чтобы разобрать ее, понадобилось бы немало времени, а практиканты в «Литл и Столлер» и так перегружены работой. Кроме того, любой, кто по глупости решил бы разобрать бумаги на чужом столе, обязательно не успел бы со своими делами.
   Нет, дела на ее столе оставались бы нетронутыми до тех пор, пока один из истцов не позвонил бы и не спросил, пригрозив скандалом, почему задерживается слушание по его делу. Не говоря никому ни слова, Габби вошла, поставила свой двойной эспрессо на стол, села и начала работать. Тупо. С невероятной тщательностью. Отказываясь думать о чем-либо, кроме конкретного дела. Погрузившись в работу с головой. В дела невинных людей, которые нуждались в ее помощи, в ее знаниях.