Страница:
"Дорогая Аня, — говорилось в письме Дэви, — я берусь за перо чтобы сообщить тебе что все мы здоровы и надеюсь что это письмо застанет и тебя в добром здравии. Сегодня шел снег и Марилла сказала что это старушка на небе тресет свою перину. Эта старушка жена Бога? Я хочу знать.
Миссис Линд была больная, но теперь ей лутше. Она упала с подвальной лестницы на прошлой неделе. Когда она падала то ухватилась за полку на которой стояли все молочные ведра и кастрюли. Полка не выдержала и свалилась вместе с ней и был замечательный грохот. Марилла сначала подумала что это землитресение. Одна из кастрюль совсем смялась а миссис Линд растинула ребра. Пришел доктор и дал ей лекарство, чтобы втирать в ребра. Но она его не поняла и вместо этого все выпила. Доктор потом удивлялся как это ее не убило. Но оно не убило а вылечило ей ребра и миссис Линд теперь говорит что доктора ничего не смыслят. А кастрюлю мы поправить не смогли. Марилле пришлось ее выбросить. На прошлой неделе был день-благодарения. В школе не было занятий и у нас был отличный обед. Я ел пирог с изюмом и жареную индейку и фруктовый торт и пончики и сыр и варенье и шикаладный кекс. Марилла сказала что я умру от периидания, но я не умер. А у Доры после этого была мигрень. Только не в голове, а в животе. А у меня нигде мигрени не было.
У нас новый учитель. Он любит пошутить. На прошлой неделе он велел нам мальчишкам из третьего класса написать сочинение о том какую жену мы хотели бы иметь, а девочкам какого мужа им надо. И он так хохотал чуть не до смерти когда их читал. Вот мое. Я думаю тебе будет интересно почитать.
Какую жену я хочу Иметь.
Она должна быть воспитанной и готовить мне еду вовремя и делать что я ей велю и всегда быть со мной вежливой. Ей должно быть пятнадцать лет. Она должна делать добро бедным и держать дом в порядке и быть добродушной и ходить в церковь регалярно. Она а должна быть очень красивая и с кудрявыми волосами. Если у меня будет в точности такая жена я буду ужасно хорошим мужем. Я думаю что женщина должна быть ужасно добра к своему мужу. У некоторых бедных женщин совсем нет мужьев.
КОНЕЦ.
На прошлой неделе я был на похоронах миссис Райт из Уайт-Сендс. Муж трупа был в ужасном горе. Миссис Линд сказала что дедушка миссис Райт украл однажды овцу, но Марилла сказала что мы не должны говорить плохое о мертвых. Почему мы не должны, Аня? Я хочу знать. Это же совсем неопасно, ведь правда?
Миссис Линд ужасно разозлилась на меня на днях потому что я спросил ее жила ли она во времена Ноя [47]. Я вовсе не хотел ранить ее чуства. Я просто хотел знать. Она жила тогда, Аня?
Мистер Харрисон решил избавиться от своего пса и повесил его, а тот ожил и удрал за амбар пока мистер Харрисон копал яму чтобы его похоронить. Тогда он повесил его опять и на этот раз он остался мертвым. У мистера Харрисона новый батрак. Он ужасно неуклюжий. Мистер Харрисон говорит про него что он левша на обе ноги. А у мистера Барри батрак очень ленивый. Так миссис Барри говорит, но сам мистер Барри говорит что батрак не то чтобы ленивый, а только считает что легче молиться чтобы что-то сделалось само чем работать для этого.
У миссис Эндрюс сдохла от удара свинья, которая до этого получила приз на выставке и о которой миссис Эндрюс так много говорила. Миссис Линд сказала что это было наказание миссис Эндрюс за гордость. Но я думаю что тогда это несправедливо, ведь пострадала свинья, Милти Бултер болел. Доктор прописал ему лекарство. Оно оказалось отвратительное на вкус. Я предложил Милти выпить лекарство вместо него за четверак. Но все Бултеры такие жадины. Милти сказал что уж лучше выпьет его сам и сбережет деньги. Я спросил у миссис Бултер что надо делать чтобы подцепить мужа, а она ужасно разозлилась и сказала что не знает потому что никогда не гонялась за мущинами.
О.Д.А. собирается заново выкрасить клуб. Им надоело что он синий.
Вчера вечером к нам приходил новый священник. Он съел три куска пирога. Если бы я съел столько миссис Линд назвала бы меня жадным поросенком. И ел он быстро и откусывал помногу, а мне Марилла всегда говорит чтобы я этого не делал. Почему священникам можно делать то что нельзя делать мальчикам? Я хочу знать.
Больше новостей нет. Вот шесть поцелуев хххххх. Дора посылает один. Вот он х.
Твой преданный друг
Дэвид Кейс.
P.S. Аня, кто был отцом дьявола? Я хочу знать".
Глава 18
Последний подарок мисс Джозефины «девочке Ане»
С наступлением рождественских каникул девушки из Домика Патти разъехались по домам, но тетя Джеймсина предпочла остаться на месте.
— Ни в один из домов, куда меня пригласили, поехать с тремя кошками я не могу, — сказала она. — А оставлять бедных животных одних почти на три недели мне не хочется. Если бы у нас были какие-нибудь порядочные соседи, которые взялись бы кормить наших кошек, я могла бы уехать, но на этой улице нет никого, кроме миллионеров. Так что я останусь здесь, и Домик Патти не будет пустовать в ожидании вашего возвращения.
Аня отправилась домой с обычными радостными предчувствиями, которые, правда, не вполне сбылись. Авонлея была во власти такой ранней, холодной и ненастной зимы, какой «не помнят даже старожилы». Зеленые Мезонины буквально утопали в огромных сугробах. Почти каждый день этих злосчастных каникул бушевала метель, и даже в ясные дни ветер без устали наметал новые сугробы. Не успевали расчистить дороги, как их снова заносило снегом. Было почти невозможно выйти из дома. Трижды Общество Друзей Авонлеи пыталось устроить вечеринку в честь редмондских студентов, но каждый раз метель была такой сильной, что никто не мог выйти из дома, и, отчаявшись, они отказались от этой затеи. Аня, несмотря на всю свою любовь к Зеленым Мезонинам, не могла не вспоминать с тоской о Домике Патти, его уютной гостиной с камином, веселых глазах тети Джеймсины, трех кошках, оживленной болтовне девушек и радостях пятничных вечеров, когда в гости заходили университетские друзья, чтобы побеседовать о серьезном и о смешном.
Ане было одиноко. Диана сидела под домашним арестом из-за серьезного приступа бронхита и не могла приходить в Зеленые Мезонины, да и Ане редко удавалось добраться до Садового Склона, так как и кратчайшая дорога через Лес Призраков была совершенно непроходима из-за сугробов, и кружный путь вдоль замерзшего Озера Сверкающих Вод часто оказывался ненамного лучше. Руби Джиллис спала вечным сном на занесенном снегом старом кладбище; Джейн Эндрюс преподавала в школе где-то в западных прериях. Гилберт, конечно, был по-прежнему верен и пробивался по вечерам, когда это удавалось, через снежные заносы в Зеленые Мезонины, но его визиты были не такими, как прежде, — Аня почти страшилась их. Очень смущало то, что порой, подняв глаза во время неожиданного наступившего молчания, она встречала взгляд серьезных, глубоких карих глаз, устремленных на нее с выражением, не вызывающим сомнений в его значении; и еще больше смущало то, что она невольно краснела, горячо и неловко, под этим взглядом, как будто… как будто… короче, это очень смущало. Ане хотелось снова оказаться в Домике Патти, где при подобных встречах всегда присутствовал кто-нибудь еще, что делало деликатную ситуацию не столь острой. Здесь же, в Зеленых Мезонинах, когда приходил Гилберт, Марилла торопливо удалялась во владения миссис Линд и неизменно настаивала на том, чтобы взять с собой и близнецов. В цели подобных маневров трудно было усомниться, но негодующая Аня ничего не могла с этим поделать.
Дэви же был в эти недели совершенно счастлив. По утрам он выходил из дома и с удовольствием расчищал лопатой дорожки к колодцу и курятнику. Он объедался всевозможными рождественскими лакомствами, в приготовлении которых по случаю приезда Ани старались превзойти друг друга Марилла и миссис Линд, а еще он читал взятую в школьной библиотеке увлекательную книжку о поразительном герое, наделенном, по всей вероятности, истинным даром попадать в безвыходные положения, из которых его, как правило, спасали землетрясения или извержения вулканов, позволявшие ему остаться живым и невредимым и приносившие все новые удачи, так что вся история заканчивалась надлежащим шумным триумфом.
— Это потрясная книга, Аня! — заявил Дэви однажды с восторгом. — Ее гораздо интереснее читать, чем Библию.
— Вот как? — улыбнулась Аня.
Дэви посмотрел на нее с любопытством.
— Ты, кажется, совсем не возмутилась, Аня. А вот миссис Линд ужасно возмутилась, когда я ей об этом сказал.
— Нет, я не возмущена, Дэви. Я считаю вполне естественным то, что девятилетнему мальчику книжка о приключениях кажется интереснее, чем Библия. Но когда ты станешь старше, я надеюсь, ты поймешь, какая замечательная книга Библия.
— Да, я думаю, некоторые места в ней просто отличные, — согласился Дэви. — Вот, например, хоть история об Иосифе [48]— потрясно! Но я на месте Иосифа не простил бы злых братьев. Нет, Аня, ни за что. Я поотрубал бы им головы. Миссис Линд ужасно разозлилась, когда я ей это сказал, и закрыла Библию, и заявила, что больше ничего мне оттуда читать не будет, если я буду такое говорить. Так что теперь, когда она читает Библию вслух по воскресеньям, я ей ничего не говорю. Я просто думаю про себя всякое разное, а на следующий день говорю про свои мысли Милти Бултеру в школе. Я рассказал Милти историю о пророке Елисее и медведицах [49], и это его так напугало, что он с тех пор уже не смеется над лысиной мистера Харрисона. А на нашем острове есть медведи, Аня? Я хочу знать.
— В наши дни уже нет, — ответила Аня рассеянно, так как в эту минуту ветер с силой швырнул в окно снег. — Ах, когда же наконец уймется эта метель?
— Одному Богу известно, — беззаботно отозвался Дэви, намереваясь продолжить чтение.
Но на этот раз Аня все же возмутилась.
— Дэви! — сказала она с упреком.
— Миссис Линд так говорит, — возразил Дэви. — На прошлой неделе Марилла сказала про Людовика Спида и Теодору Дикс: «Да поженятся ли они когда-нибудь?» А миссис Линд на это: «Одному Богу известно». Именно так.
— Нехорошо, что она так сказала, — заявила Аня, торопливо решая, на какой из рогов возникшей дилеммы ей лучше напороться. — Не следует употреблять имя Господа всуе, Дэви, или говорить о Нем походя. Больше никогда не делай этого.
— Даже если я буду говорить медленно и торжественно, как священник? — серьезно допытывался Дэви.
— Даже тогда.
— Ну ладно, не буду. Людовик Спид и Теодора Дикс живут в Центральном Графтоне [50], и миссис Линд говорит, что он уже сто лет за ней ухаживает. Не будут ли они, Аня, скоро слишком старыми, чтобы жениться? Я надеюсь, что Гилберт не будет ухаживать за тобой так долго. Когда вы поженитесь, Аня? Миссис Линд говорит, что вы наверняка поженитесь.
— Миссис Линд… — начала Аня пылко, но тут же умолкла.
— Противная старая сплетница, — спокойно закончил за нее Дэви. — Так все говорят. Но это наверняка,Аня? Я хочу знать.
— Ты очень глупый маленький мальчик, Дэви, — сказала Аня, удаляясь из комнаты с высокомерным видом.
В кухне никого не было. Она села у окна, вглядываясь в быстро сгущающиеся зимние сумерки. Солнце закатилось, и ветер стих. На западе из-за лиловых облаков выглядывала бледная, холодная луна. Небо темнело, но на западе, вдоль горизонта, разгоралась все ярче и горячее желтая полоса, словно рассеянные лучи света постепенно собирались в одном месте. На этом ярком фоне отчетливо виднелись отдаленные темные холмы, обрамленные елями, чьи силуэты напоминали силуэты священников. Аня окинула взглядом недвижные белые поля, холодные и безжизненные в резком свете этого мрачного заката, и вздохнула. Ей было очень одиноко, и в сердце была печаль, ибо она не знала, сможет ли продолжить учебу в Редмонде в следующем году. Это казалось маловероятным. Единственная стипендия, которой мог добиться второкурсник, составляла слишком маленькую сумму. Брать деньги Мариллы Аня не хотела, невелики были и надежды на то, что за время каникул удастся заработать столько, сколько нужно на год учебы.
«Придется, вероятно, прервать в следующем году занятия, — безотрадно думала она, — и опять преподавать в какой-нибудь местной школе, пока я не заработаю достаточно денег, чтобы закончить университет. А к тому времени все мои теперешние сокурсники уже закончат учебу, да и о Домике Патти уже не сможет быть и речи. Но ничего! Я не стану проявлять малодушие. Я рада, что, если необходимо, я могу пробить себе дорогу в жизни, зарабатывая собственным трудом».
— А к нам мистер Харрисон пробирается по дорожке, — объявил Дэви, вбегая в кухню. — Я думаю, он несет почту. Мы ее уже три дня не получали. Очень хочу узнать, что там поделывают эти противные либералы. Я консерватор, Аня. А за этими либералами, скажу я тебе, нужен глаз да глаз!
Мистер Харрисон действительно принес почту, и веселые письма от Стеллы, Присиллы и Фил вскоре разогнали Анину тоску. Тетя Джеймсина тоже написала ей, сообщив, что все время топит камин, что все кошки здоровы и комнатные растения в порядке.
"Погода очень холодная, — писала она, — поэтому я позволила кошкам спать в доме: Паленому и Джозефу на диване в гостиной, а кошке Саре в ногах моей постели. Так приятно слышать ее мурлыканье, когда я просыпаюсь ночью и думаю о моей бедной дочке, которая так далеко от меня. Я не волновалась бы так, если бы она была не в Индии, но в Индии, говорят, ужасные змеи. И нужно все мурлыканье кошки Сары, чтобы прогнать мысли об этих змеях. У меня хватает веры, чтобы примириться со всем, но не с этими змеями. Я не могу понять, зачем Провидение вообще создало их. Иногда мне кажется, что Оно не могло этого сделать. Я склонна думать, что к ихсозданию приложил руку дьявол".
Тонкое письмецо с отпечатанным на машинке адресом Аня оставила напоследок, сочтя его маловажным, но, прочитав содержавшееся в нем краткое сообщение, осталась сидеть неподвижно со слезами на глазах.
— Что случилось, Аня? — спросила Марилла.
— Мисс Джозефина Барри умерла, — ответила Аня тихо.
— Значит, умерла все-таки, — вздохнула Марилла. — Она была больна больше года, и Барри со дня на день ожидали известия о ее смерти. Хорошо, что она обрела вечный покой, Аня, так как мучилась она ужасно. Она всегда была добра к тебе…
— Она была добра ко мне до конца, Марилла. Это письмо от ее адвоката. Она оставила мне по завещанию тысячу долларов.
— Ну и ну, это ж ужасные деньжищи! — воскликнул Дэви. — Это та самая женщина, на которую вы с Дианой свалились, когда прыгнули на кровать в комнате для гостей, да? Именно поэтому она завещала тебе так много денег, да?
— Помолчи, Дэви, — сказала Аня мягко.
Она незаметно выскользнула из кухни и с тяжелым сердцем отправилась в свою комнатку в мезонине, предоставив Марилле и миссис Линд вволю посудачить о неожиданном известии
— Как по-вашему, выйдет теперь Аня замуж? — с беспокойством размышлял вслух Дэви. — Доркас Слоан, когда выходила замуж прошлым летом, сказала, что будь у нее достаточно денег на прожиток, она ни за что не связалась бы ни с каким мужчиной, но даже вдовец с восемью детьми и то лучше, чем житье в одном доме с женой брата.
— Придержи язык, Дэви, — сурово сказала миссис Линд. —Такие речи из уст маленького мальчика — это просто возмутительно, скажу я вам.
— Ни в один из домов, куда меня пригласили, поехать с тремя кошками я не могу, — сказала она. — А оставлять бедных животных одних почти на три недели мне не хочется. Если бы у нас были какие-нибудь порядочные соседи, которые взялись бы кормить наших кошек, я могла бы уехать, но на этой улице нет никого, кроме миллионеров. Так что я останусь здесь, и Домик Патти не будет пустовать в ожидании вашего возвращения.
Аня отправилась домой с обычными радостными предчувствиями, которые, правда, не вполне сбылись. Авонлея была во власти такой ранней, холодной и ненастной зимы, какой «не помнят даже старожилы». Зеленые Мезонины буквально утопали в огромных сугробах. Почти каждый день этих злосчастных каникул бушевала метель, и даже в ясные дни ветер без устали наметал новые сугробы. Не успевали расчистить дороги, как их снова заносило снегом. Было почти невозможно выйти из дома. Трижды Общество Друзей Авонлеи пыталось устроить вечеринку в честь редмондских студентов, но каждый раз метель была такой сильной, что никто не мог выйти из дома, и, отчаявшись, они отказались от этой затеи. Аня, несмотря на всю свою любовь к Зеленым Мезонинам, не могла не вспоминать с тоской о Домике Патти, его уютной гостиной с камином, веселых глазах тети Джеймсины, трех кошках, оживленной болтовне девушек и радостях пятничных вечеров, когда в гости заходили университетские друзья, чтобы побеседовать о серьезном и о смешном.
Ане было одиноко. Диана сидела под домашним арестом из-за серьезного приступа бронхита и не могла приходить в Зеленые Мезонины, да и Ане редко удавалось добраться до Садового Склона, так как и кратчайшая дорога через Лес Призраков была совершенно непроходима из-за сугробов, и кружный путь вдоль замерзшего Озера Сверкающих Вод часто оказывался ненамного лучше. Руби Джиллис спала вечным сном на занесенном снегом старом кладбище; Джейн Эндрюс преподавала в школе где-то в западных прериях. Гилберт, конечно, был по-прежнему верен и пробивался по вечерам, когда это удавалось, через снежные заносы в Зеленые Мезонины, но его визиты были не такими, как прежде, — Аня почти страшилась их. Очень смущало то, что порой, подняв глаза во время неожиданного наступившего молчания, она встречала взгляд серьезных, глубоких карих глаз, устремленных на нее с выражением, не вызывающим сомнений в его значении; и еще больше смущало то, что она невольно краснела, горячо и неловко, под этим взглядом, как будто… как будто… короче, это очень смущало. Ане хотелось снова оказаться в Домике Патти, где при подобных встречах всегда присутствовал кто-нибудь еще, что делало деликатную ситуацию не столь острой. Здесь же, в Зеленых Мезонинах, когда приходил Гилберт, Марилла торопливо удалялась во владения миссис Линд и неизменно настаивала на том, чтобы взять с собой и близнецов. В цели подобных маневров трудно было усомниться, но негодующая Аня ничего не могла с этим поделать.
Дэви же был в эти недели совершенно счастлив. По утрам он выходил из дома и с удовольствием расчищал лопатой дорожки к колодцу и курятнику. Он объедался всевозможными рождественскими лакомствами, в приготовлении которых по случаю приезда Ани старались превзойти друг друга Марилла и миссис Линд, а еще он читал взятую в школьной библиотеке увлекательную книжку о поразительном герое, наделенном, по всей вероятности, истинным даром попадать в безвыходные положения, из которых его, как правило, спасали землетрясения или извержения вулканов, позволявшие ему остаться живым и невредимым и приносившие все новые удачи, так что вся история заканчивалась надлежащим шумным триумфом.
— Это потрясная книга, Аня! — заявил Дэви однажды с восторгом. — Ее гораздо интереснее читать, чем Библию.
— Вот как? — улыбнулась Аня.
Дэви посмотрел на нее с любопытством.
— Ты, кажется, совсем не возмутилась, Аня. А вот миссис Линд ужасно возмутилась, когда я ей об этом сказал.
— Нет, я не возмущена, Дэви. Я считаю вполне естественным то, что девятилетнему мальчику книжка о приключениях кажется интереснее, чем Библия. Но когда ты станешь старше, я надеюсь, ты поймешь, какая замечательная книга Библия.
— Да, я думаю, некоторые места в ней просто отличные, — согласился Дэви. — Вот, например, хоть история об Иосифе [48]— потрясно! Но я на месте Иосифа не простил бы злых братьев. Нет, Аня, ни за что. Я поотрубал бы им головы. Миссис Линд ужасно разозлилась, когда я ей это сказал, и закрыла Библию, и заявила, что больше ничего мне оттуда читать не будет, если я буду такое говорить. Так что теперь, когда она читает Библию вслух по воскресеньям, я ей ничего не говорю. Я просто думаю про себя всякое разное, а на следующий день говорю про свои мысли Милти Бултеру в школе. Я рассказал Милти историю о пророке Елисее и медведицах [49], и это его так напугало, что он с тех пор уже не смеется над лысиной мистера Харрисона. А на нашем острове есть медведи, Аня? Я хочу знать.
— В наши дни уже нет, — ответила Аня рассеянно, так как в эту минуту ветер с силой швырнул в окно снег. — Ах, когда же наконец уймется эта метель?
— Одному Богу известно, — беззаботно отозвался Дэви, намереваясь продолжить чтение.
Но на этот раз Аня все же возмутилась.
— Дэви! — сказала она с упреком.
— Миссис Линд так говорит, — возразил Дэви. — На прошлой неделе Марилла сказала про Людовика Спида и Теодору Дикс: «Да поженятся ли они когда-нибудь?» А миссис Линд на это: «Одному Богу известно». Именно так.
— Нехорошо, что она так сказала, — заявила Аня, торопливо решая, на какой из рогов возникшей дилеммы ей лучше напороться. — Не следует употреблять имя Господа всуе, Дэви, или говорить о Нем походя. Больше никогда не делай этого.
— Даже если я буду говорить медленно и торжественно, как священник? — серьезно допытывался Дэви.
— Даже тогда.
— Ну ладно, не буду. Людовик Спид и Теодора Дикс живут в Центральном Графтоне [50], и миссис Линд говорит, что он уже сто лет за ней ухаживает. Не будут ли они, Аня, скоро слишком старыми, чтобы жениться? Я надеюсь, что Гилберт не будет ухаживать за тобой так долго. Когда вы поженитесь, Аня? Миссис Линд говорит, что вы наверняка поженитесь.
— Миссис Линд… — начала Аня пылко, но тут же умолкла.
— Противная старая сплетница, — спокойно закончил за нее Дэви. — Так все говорят. Но это наверняка,Аня? Я хочу знать.
— Ты очень глупый маленький мальчик, Дэви, — сказала Аня, удаляясь из комнаты с высокомерным видом.
В кухне никого не было. Она села у окна, вглядываясь в быстро сгущающиеся зимние сумерки. Солнце закатилось, и ветер стих. На западе из-за лиловых облаков выглядывала бледная, холодная луна. Небо темнело, но на западе, вдоль горизонта, разгоралась все ярче и горячее желтая полоса, словно рассеянные лучи света постепенно собирались в одном месте. На этом ярком фоне отчетливо виднелись отдаленные темные холмы, обрамленные елями, чьи силуэты напоминали силуэты священников. Аня окинула взглядом недвижные белые поля, холодные и безжизненные в резком свете этого мрачного заката, и вздохнула. Ей было очень одиноко, и в сердце была печаль, ибо она не знала, сможет ли продолжить учебу в Редмонде в следующем году. Это казалось маловероятным. Единственная стипендия, которой мог добиться второкурсник, составляла слишком маленькую сумму. Брать деньги Мариллы Аня не хотела, невелики были и надежды на то, что за время каникул удастся заработать столько, сколько нужно на год учебы.
«Придется, вероятно, прервать в следующем году занятия, — безотрадно думала она, — и опять преподавать в какой-нибудь местной школе, пока я не заработаю достаточно денег, чтобы закончить университет. А к тому времени все мои теперешние сокурсники уже закончат учебу, да и о Домике Патти уже не сможет быть и речи. Но ничего! Я не стану проявлять малодушие. Я рада, что, если необходимо, я могу пробить себе дорогу в жизни, зарабатывая собственным трудом».
— А к нам мистер Харрисон пробирается по дорожке, — объявил Дэви, вбегая в кухню. — Я думаю, он несет почту. Мы ее уже три дня не получали. Очень хочу узнать, что там поделывают эти противные либералы. Я консерватор, Аня. А за этими либералами, скажу я тебе, нужен глаз да глаз!
Мистер Харрисон действительно принес почту, и веселые письма от Стеллы, Присиллы и Фил вскоре разогнали Анину тоску. Тетя Джеймсина тоже написала ей, сообщив, что все время топит камин, что все кошки здоровы и комнатные растения в порядке.
"Погода очень холодная, — писала она, — поэтому я позволила кошкам спать в доме: Паленому и Джозефу на диване в гостиной, а кошке Саре в ногах моей постели. Так приятно слышать ее мурлыканье, когда я просыпаюсь ночью и думаю о моей бедной дочке, которая так далеко от меня. Я не волновалась бы так, если бы она была не в Индии, но в Индии, говорят, ужасные змеи. И нужно все мурлыканье кошки Сары, чтобы прогнать мысли об этих змеях. У меня хватает веры, чтобы примириться со всем, но не с этими змеями. Я не могу понять, зачем Провидение вообще создало их. Иногда мне кажется, что Оно не могло этого сделать. Я склонна думать, что к ихсозданию приложил руку дьявол".
Тонкое письмецо с отпечатанным на машинке адресом Аня оставила напоследок, сочтя его маловажным, но, прочитав содержавшееся в нем краткое сообщение, осталась сидеть неподвижно со слезами на глазах.
— Что случилось, Аня? — спросила Марилла.
— Мисс Джозефина Барри умерла, — ответила Аня тихо.
— Значит, умерла все-таки, — вздохнула Марилла. — Она была больна больше года, и Барри со дня на день ожидали известия о ее смерти. Хорошо, что она обрела вечный покой, Аня, так как мучилась она ужасно. Она всегда была добра к тебе…
— Она была добра ко мне до конца, Марилла. Это письмо от ее адвоката. Она оставила мне по завещанию тысячу долларов.
— Ну и ну, это ж ужасные деньжищи! — воскликнул Дэви. — Это та самая женщина, на которую вы с Дианой свалились, когда прыгнули на кровать в комнате для гостей, да? Именно поэтому она завещала тебе так много денег, да?
— Помолчи, Дэви, — сказала Аня мягко.
Она незаметно выскользнула из кухни и с тяжелым сердцем отправилась в свою комнатку в мезонине, предоставив Марилле и миссис Линд вволю посудачить о неожиданном известии
— Как по-вашему, выйдет теперь Аня замуж? — с беспокойством размышлял вслух Дэви. — Доркас Слоан, когда выходила замуж прошлым летом, сказала, что будь у нее достаточно денег на прожиток, она ни за что не связалась бы ни с каким мужчиной, но даже вдовец с восемью детьми и то лучше, чем житье в одном доме с женой брата.
— Придержи язык, Дэви, — сурово сказала миссис Линд. —Такие речи из уст маленького мальчика — это просто возмутительно, скажу я вам.
Глава 19
Интерлюдия
— Подумать только, что сегодня мой двадцатый день рождения и что я навсегда расстаюсь со своим вторым десятком, — сказала Аня, уютно устроившаяся на коврике перед камином с Паленым на коленях, обращаясь к тете Джеймсине, которая читала, сидя в своем любимом кресле. В гостиной они были одни. Стелла и Присилла ушли на собрание какого-то комитета, а Фил была наверху — наряжалась, собираясь на вечеринку.
— Да, я думаю, тебе грустно, — кивнула тетя Джеймсина. — Второй десяток — такая приятная пора жизни. Я очень рада, что так никогда и не вышла из этого возраста.
Аня засмеялась:
— И никогда не выйдете, тетечка. Вам будет восемнадцать и тогда, когда по всем правилам должно будет исполниться сто. Да, мне грустно, и к тому же я ощущаю некоторую неудовлетворенность. Когда-то давно мисс Стейси говорила мне, что к двадцати годам мой характер сформируется окончательно и — хорошо это или плохо — навсегда. Но я не чувствую, что произошло так, как должно было произойти. В моем характере все еще полно ущербных мест.
— Так же, как и в любом другом, — ободряюще заверила тетя Джеймсина. — В моем их около сотни. Твоя мисс Стейси, вероятно, имела в виду, что, когда тебе будет двадцать, твой характер приобретет то или иное направление, в котором и будет продолжать развиваться. Не беспокойся, Аня. Исполняй свой долг перед Богом, ближними и собою и живи весело. Это моя философия, и она всегда работала неплохo… Куда это Фил сегодня отправляется?
— На танцы, и у нее прелестнейшее новое бальное платье: кремово-желтый шелк и кружева паутинкой. Оно так идет к ее темным глазам и волосам.
— Есть какая-то магия в словах «шелк» и «кружева», правда? — сказала тетя Джеймсина. — Один звук этих слов уже вызывает у меня такое чувство, словно я отправляюсь на бал. К тому же желтыйшелк. На ум приходит сравнение с платьем из солнечного света. Мне всегда хотелось иметь желтое шелковое, платье, но сначала моя мать, а потом муж и слышать не желали об этом. Самое первое, что я намерена сделать, попав на небеса, это обзавестись желтым шелковым платьем.
Под звуки Аниного смеха вниз сошла Фил во всем блеске бального великолепия и внимательно оглядела себя в висевшем на стене высоком овальном зеркале.
— Зеркало, которое льстит, настраивает благожелательно, — заметила она. — То, что висит в моей комнате, явно делает меня зеленой. Неплохо я выгляжу, Аня?
— Да знаешь ли ты, Фил, до чего ты хороша? — воскликнула Аня с искренним восхищением.
— Конечно, знаю. На что же зеркала и мужчины? Я не это имела в виду. Ничего нигде не торчит? Юбка лежит ровно? И не будет ли эта роза выглядеть лучше, если приколоть ее пониже? Боюсь, она слишком высоко, и я буду казаться кривобокой. Но я терпеть не могу, когда что-нибудь приколото так, что щекочет ухо.
— Все в полном порядке, а эта твоя юго-западная ямочка — просто прелесть!
— Есть в тебе, Аня, одно качество, которое мне особенно нравится, — ты такая щедрая на похвалы. В тебе нет ни капли зависти.
— А почему она должна завидовать? — спросила тетя Джеймсина. — Она, быть может, не такая хорошенькая, как ты, но ее нос гораздо красивее твоего.
— Я это знаю, — согласилась Фил.
— Мой нос всегда был для меня большим утешением, — призналась Аня.
— И еще мне очень нравится, как у тебя, Аня, растут волосы надо лбом. Особенно этот крошечный локон, который, кажется, вот-вот упадет, но никогда не падает; он просто восхитителен! Но что касается носов, то мой меня ужасно тревожит. Я знаю, что когда мне исполнится сорок, он будет совсем берновский. Как ты думаешь, Аня, на кого я буду похожа в сорок лет?
— На почтенную и солидную замужнюю женщину, — поддразнивая ее, ответила Аня.
— Не хочу, — заявила Фил, усаживаясь поудобнее в ожидании своего кавалера. — Джозеф, ты, пестрая зверюга, не смей прыгать ко мне на колени! Я не хочу отправиться на танцы вся в кошачьей шерсти. Нет, Аня, я не буду иметь почтенный вид. Но замуж я, несомненно, выйду.
— За Алека или за Алонзо? — уточнила Аня.
— За одного из них, полагаю, — вздохнула Фил, — если когда-нибудь сумею выбрать.
— Такой выбор не должен быть трудным, — с укоризной сказала тетя Джеймсина.
— Я родилась маятником, тетя, и ничто никогда не сможет остановить моих колебаний.
— Тебе следует стать более рассудительной, Филиппа.
— Конечно, быть рассудительной — это замечательно, — согласилась Фил, — но тогда лишаешься массы удовольствий. А что до Алека и Алонзо, то если бы вы их знали, поняли бы, почему так трудно выбрать одного. Они оба одинаково милые.
— Тогда возьми кого-нибудь, кто еще милее, — предложила тетя Джеймсина. — Вот хотя бы этого четверокурсника, который так предан тебе, — Уилла Лесли. У него такие милые, большие, кроткие глаза.
— Слишком, пожалуй, большие и слишком кроткие… как у коровы, — заявила безжалостная Фил.
— А что ты скажешь о Джордже Паркере?
— О нем нечего сказать, кроме того, что он всегда выглядит так, будто его только что накрахмалили и отутюжили.
— Тогда Марр Холворси. Уж в нем ты не можешь найти изъяна.
— Да, он подошел бы, если бы не был беден. Я должна выйти замуж за богатого человека, тетя Джеймсина. Богатство и приятная внешность — вот необходимые условия. Я вышла бы за Гилберта Блайта, если бы он был богат.
— О, вот как? — воскликнула Аня довольно сердито.
— Нам не очень нравится такая идея, хотя нам самим и не нужен Гилберт, о нет! — с насмешкой сказала Фил. — Но не будем о неприятном. Когда-нибудь мне, я полагаю, все-таки придется выйти замуж, но я постараюсь откладывать этот недобрый час как можно дольше.
— Как хочешь, но ты не должна выходить замуж без любви, — заявила тетя Джеймсина.
Когда Фил выпорхнула за дверь, тетя Джеймсина серьезно взглянула на Аню.
— Эта девушка красива, мила и добросердечна, но не кажется ли тебе, Аня, что временами у нее что-то не в порядке с головой?
— О нет, я думаю, с головой у Фил все в порядке, — ответила Аня, пряча улыбку. — Просто у нее такая манера выражаться.
Тетя Джеймсина с сомнением покачала головой.
— Что ж, будем надеяться, что это так. Я надеюсь, Аня, потому что люблю ее. Но понять ее яне могу — она для меня непостижима. Она не похожа ни на одну из девушек, которых я знала, и ни на одну из тех, какими я была сама.
— А сколькими девушками вы были, тетя?
— Примерно полудюжиной, моя дорогая.
— Да, я думаю, тебе грустно, — кивнула тетя Джеймсина. — Второй десяток — такая приятная пора жизни. Я очень рада, что так никогда и не вышла из этого возраста.
Аня засмеялась:
— И никогда не выйдете, тетечка. Вам будет восемнадцать и тогда, когда по всем правилам должно будет исполниться сто. Да, мне грустно, и к тому же я ощущаю некоторую неудовлетворенность. Когда-то давно мисс Стейси говорила мне, что к двадцати годам мой характер сформируется окончательно и — хорошо это или плохо — навсегда. Но я не чувствую, что произошло так, как должно было произойти. В моем характере все еще полно ущербных мест.
— Так же, как и в любом другом, — ободряюще заверила тетя Джеймсина. — В моем их около сотни. Твоя мисс Стейси, вероятно, имела в виду, что, когда тебе будет двадцать, твой характер приобретет то или иное направление, в котором и будет продолжать развиваться. Не беспокойся, Аня. Исполняй свой долг перед Богом, ближними и собою и живи весело. Это моя философия, и она всегда работала неплохo… Куда это Фил сегодня отправляется?
— На танцы, и у нее прелестнейшее новое бальное платье: кремово-желтый шелк и кружева паутинкой. Оно так идет к ее темным глазам и волосам.
— Есть какая-то магия в словах «шелк» и «кружева», правда? — сказала тетя Джеймсина. — Один звук этих слов уже вызывает у меня такое чувство, словно я отправляюсь на бал. К тому же желтыйшелк. На ум приходит сравнение с платьем из солнечного света. Мне всегда хотелось иметь желтое шелковое, платье, но сначала моя мать, а потом муж и слышать не желали об этом. Самое первое, что я намерена сделать, попав на небеса, это обзавестись желтым шелковым платьем.
Под звуки Аниного смеха вниз сошла Фил во всем блеске бального великолепия и внимательно оглядела себя в висевшем на стене высоком овальном зеркале.
— Зеркало, которое льстит, настраивает благожелательно, — заметила она. — То, что висит в моей комнате, явно делает меня зеленой. Неплохо я выгляжу, Аня?
— Да знаешь ли ты, Фил, до чего ты хороша? — воскликнула Аня с искренним восхищением.
— Конечно, знаю. На что же зеркала и мужчины? Я не это имела в виду. Ничего нигде не торчит? Юбка лежит ровно? И не будет ли эта роза выглядеть лучше, если приколоть ее пониже? Боюсь, она слишком высоко, и я буду казаться кривобокой. Но я терпеть не могу, когда что-нибудь приколото так, что щекочет ухо.
— Все в полном порядке, а эта твоя юго-западная ямочка — просто прелесть!
— Есть в тебе, Аня, одно качество, которое мне особенно нравится, — ты такая щедрая на похвалы. В тебе нет ни капли зависти.
— А почему она должна завидовать? — спросила тетя Джеймсина. — Она, быть может, не такая хорошенькая, как ты, но ее нос гораздо красивее твоего.
— Я это знаю, — согласилась Фил.
— Мой нос всегда был для меня большим утешением, — призналась Аня.
— И еще мне очень нравится, как у тебя, Аня, растут волосы надо лбом. Особенно этот крошечный локон, который, кажется, вот-вот упадет, но никогда не падает; он просто восхитителен! Но что касается носов, то мой меня ужасно тревожит. Я знаю, что когда мне исполнится сорок, он будет совсем берновский. Как ты думаешь, Аня, на кого я буду похожа в сорок лет?
— На почтенную и солидную замужнюю женщину, — поддразнивая ее, ответила Аня.
— Не хочу, — заявила Фил, усаживаясь поудобнее в ожидании своего кавалера. — Джозеф, ты, пестрая зверюга, не смей прыгать ко мне на колени! Я не хочу отправиться на танцы вся в кошачьей шерсти. Нет, Аня, я не буду иметь почтенный вид. Но замуж я, несомненно, выйду.
— За Алека или за Алонзо? — уточнила Аня.
— За одного из них, полагаю, — вздохнула Фил, — если когда-нибудь сумею выбрать.
— Такой выбор не должен быть трудным, — с укоризной сказала тетя Джеймсина.
— Я родилась маятником, тетя, и ничто никогда не сможет остановить моих колебаний.
— Тебе следует стать более рассудительной, Филиппа.
— Конечно, быть рассудительной — это замечательно, — согласилась Фил, — но тогда лишаешься массы удовольствий. А что до Алека и Алонзо, то если бы вы их знали, поняли бы, почему так трудно выбрать одного. Они оба одинаково милые.
— Тогда возьми кого-нибудь, кто еще милее, — предложила тетя Джеймсина. — Вот хотя бы этого четверокурсника, который так предан тебе, — Уилла Лесли. У него такие милые, большие, кроткие глаза.
— Слишком, пожалуй, большие и слишком кроткие… как у коровы, — заявила безжалостная Фил.
— А что ты скажешь о Джордже Паркере?
— О нем нечего сказать, кроме того, что он всегда выглядит так, будто его только что накрахмалили и отутюжили.
— Тогда Марр Холворси. Уж в нем ты не можешь найти изъяна.
— Да, он подошел бы, если бы не был беден. Я должна выйти замуж за богатого человека, тетя Джеймсина. Богатство и приятная внешность — вот необходимые условия. Я вышла бы за Гилберта Блайта, если бы он был богат.
— О, вот как? — воскликнула Аня довольно сердито.
— Нам не очень нравится такая идея, хотя нам самим и не нужен Гилберт, о нет! — с насмешкой сказала Фил. — Но не будем о неприятном. Когда-нибудь мне, я полагаю, все-таки придется выйти замуж, но я постараюсь откладывать этот недобрый час как можно дольше.
— Как хочешь, но ты не должна выходить замуж без любви, — заявила тетя Джеймсина.
залилась насмешливой трелью Фил. — Вот и экипаж. Лечу! Ну пока, две вы мои старомодные душечки!
Сердца, любившие на старый, добрый лад,
Из моды вышли много лет назад, —
Когда Фил выпорхнула за дверь, тетя Джеймсина серьезно взглянула на Аню.
— Эта девушка красива, мила и добросердечна, но не кажется ли тебе, Аня, что временами у нее что-то не в порядке с головой?
— О нет, я думаю, с головой у Фил все в порядке, — ответила Аня, пряча улыбку. — Просто у нее такая манера выражаться.
Тетя Джеймсина с сомнением покачала головой.
— Что ж, будем надеяться, что это так. Я надеюсь, Аня, потому что люблю ее. Но понять ее яне могу — она для меня непостижима. Она не похожа ни на одну из девушек, которых я знала, и ни на одну из тех, какими я была сама.
— А сколькими девушками вы были, тетя?
— Примерно полудюжиной, моя дорогая.
Глава 20
Гилберт нарушает молчание
— Такой был скучный, однообразный день, — зевнула Фил и лениво растянулась на диване, предварительно согнав с него двух крайне возмущенных этим котов.
Аня подняла глаза от «Записок Пиквикского клуба» [51]. Теперь, когда весенние экзамены были позади, она могла позволить себе такое удовольствие, как почитать Диккенса.
— Для нас это был скучный день, — заметила она глубокомысленно, — а для кого-то другого — замечательный. Кто-то был вне себя от счастья. А быть может, где-то сегодня произошло великое событие… или была написана великая поэма… или родился великий человек. А чье-нибудь сердце разбилось…
— Зачем ты, милочка, испортила свою приятную мысль, добавив это последнее предложение? — проворчала Фил. — Не хочу думать о разбитых сердцах… и вообще о неприятном.
— Ты полагаешь. Фил, что сможешь всю жизнь избегать неприятного?
— Помилуй, конечно нет. Разве я не имею дело с ним уже сейчас? Нельзя же сказать, что Алек и Алонзо — это нечто приятное, правда? Ведь они просто отравляют мне жизнь!
— Ты никогда ничего не принимаешь всерьез, Фил.
— А зачем бы мне это делать? И без меня достаточно людей, которые все принимают всерьез. Миру, Аня, нужны такие, как я, просто для того, чтобы его позабавить. Земля была бы ужасным местом, если бы всебыли благоразумными, ответственными и глубоко, убийственно серьезными. Моепредназначение, как говорит жена Джосаи Аллена [52], «очаровывать и обольщать». А теперь признайся: разве в эту прошедшую зиму ваша жизнь в Домике Патти не была ярче и приятнее оттого, что я присутствовала здесь и оживляла ее?
— Да, была, — призналась Аня.
— И все вы любите меня… даже тетя Джеймсина, которая думает, что я совершенно сумасшедшая. Так зачем же я буду стараться стать иной? Дорогая, я так хочу спать. Вчера я не спала до часа ночи — читала ужаснейшую историю о привидениях. Я читала ее в постели, и, как ты полагаешь, могла я, дочитав, вылезти из кровати и погасить свет? Нет! К счастью, Стелла вернулась домой поздно, а если б не она, моя лампа горела бы ярким светом до самого утра. Я объяснила ей, в каком я затруднительном положении, и попросила погасить свет. Я знала, что если мне придется сделать это самой, кто-нибудь непременно сцапает меня за ногу, когда я снова полезу в постель… Между прочим, Аня, тетя Джеймсина решила, что она будет делать этим летом?
— Да, она собирается остаться здесь. Я знаю, она поступает так ради этих кошек, хотя и говорит, что открывать на лето ее собственный дом — слишком много хлопот, а ездить в гости она терпеть не может.
— Что ты читаешь?
— Записки Пиквикского клуба.
— Это книга, которая всегда вызывает у меня приступ голода. Там так много и хорошо едят. Персонажи, похоже, все время пируют — ветчина, яйца, молочный пунш. Я обычно как почитаю «Пиквика», так сразу бегу пошарить в буфете. Одна мысль об этой книге напоминает мне, что я умираю от голода. Королева Анна, есть в нашей буфетной что-нибудь вкусненькое?
— Я испекла утром лимонный пирог. Можешь отрезать себе кусок.
Фил устремилась в буфетную, Аня же направилась в сад в обществе Паленого. Это был влажный, полный приятных запахов вечер в начале весны. Снег в парке еще не совсем растаял; небольшой почерневший снеговой вал все еще лежал, скрытый от лучей апрельского солнца, под соснами вдоль ведущей в гавань дороги. Из-за этого снега дорога оставалась мокрой и грязной, а в вечернем воздухе чувствовался холод. Но в укромных местах уже зеленела трава, и в одном тихом уголке парка Гилберт нашел бледные, душистые звездочки земляничного дерева и пришел к Домику Патти с букетиком этих цветов.
Аня подняла глаза от «Записок Пиквикского клуба» [51]. Теперь, когда весенние экзамены были позади, она могла позволить себе такое удовольствие, как почитать Диккенса.
— Для нас это был скучный день, — заметила она глубокомысленно, — а для кого-то другого — замечательный. Кто-то был вне себя от счастья. А быть может, где-то сегодня произошло великое событие… или была написана великая поэма… или родился великий человек. А чье-нибудь сердце разбилось…
— Зачем ты, милочка, испортила свою приятную мысль, добавив это последнее предложение? — проворчала Фил. — Не хочу думать о разбитых сердцах… и вообще о неприятном.
— Ты полагаешь. Фил, что сможешь всю жизнь избегать неприятного?
— Помилуй, конечно нет. Разве я не имею дело с ним уже сейчас? Нельзя же сказать, что Алек и Алонзо — это нечто приятное, правда? Ведь они просто отравляют мне жизнь!
— Ты никогда ничего не принимаешь всерьез, Фил.
— А зачем бы мне это делать? И без меня достаточно людей, которые все принимают всерьез. Миру, Аня, нужны такие, как я, просто для того, чтобы его позабавить. Земля была бы ужасным местом, если бы всебыли благоразумными, ответственными и глубоко, убийственно серьезными. Моепредназначение, как говорит жена Джосаи Аллена [52], «очаровывать и обольщать». А теперь признайся: разве в эту прошедшую зиму ваша жизнь в Домике Патти не была ярче и приятнее оттого, что я присутствовала здесь и оживляла ее?
— Да, была, — призналась Аня.
— И все вы любите меня… даже тетя Джеймсина, которая думает, что я совершенно сумасшедшая. Так зачем же я буду стараться стать иной? Дорогая, я так хочу спать. Вчера я не спала до часа ночи — читала ужаснейшую историю о привидениях. Я читала ее в постели, и, как ты полагаешь, могла я, дочитав, вылезти из кровати и погасить свет? Нет! К счастью, Стелла вернулась домой поздно, а если б не она, моя лампа горела бы ярким светом до самого утра. Я объяснила ей, в каком я затруднительном положении, и попросила погасить свет. Я знала, что если мне придется сделать это самой, кто-нибудь непременно сцапает меня за ногу, когда я снова полезу в постель… Между прочим, Аня, тетя Джеймсина решила, что она будет делать этим летом?
— Да, она собирается остаться здесь. Я знаю, она поступает так ради этих кошек, хотя и говорит, что открывать на лето ее собственный дом — слишком много хлопот, а ездить в гости она терпеть не может.
— Что ты читаешь?
— Записки Пиквикского клуба.
— Это книга, которая всегда вызывает у меня приступ голода. Там так много и хорошо едят. Персонажи, похоже, все время пируют — ветчина, яйца, молочный пунш. Я обычно как почитаю «Пиквика», так сразу бегу пошарить в буфете. Одна мысль об этой книге напоминает мне, что я умираю от голода. Королева Анна, есть в нашей буфетной что-нибудь вкусненькое?
— Я испекла утром лимонный пирог. Можешь отрезать себе кусок.
Фил устремилась в буфетную, Аня же направилась в сад в обществе Паленого. Это был влажный, полный приятных запахов вечер в начале весны. Снег в парке еще не совсем растаял; небольшой почерневший снеговой вал все еще лежал, скрытый от лучей апрельского солнца, под соснами вдоль ведущей в гавань дороги. Из-за этого снега дорога оставалась мокрой и грязной, а в вечернем воздухе чувствовался холод. Но в укромных местах уже зеленела трава, и в одном тихом уголке парка Гилберт нашел бледные, душистые звездочки земляничного дерева и пришел к Домику Патти с букетиком этих цветов.