— «Никогда» означает у тебя, Фил, три дня. Очень любезно было с твоей стороны пригласить меня, да я и сама очень хотела бы когда-нибудь посетить Болинброк. Но в этом году не могу — я должна поехать домой. Ты даже представить не можешь, как всем сердцем я стремлюсь туда.
   — Не очень-то весело тебе там будет, — заметила Фил пренебрежительно. — Пройдет, вероятно, пора собраний местных рукодельниц, и все старые сплетницы будут обсуждать тебя и в лицо, и за глаза. Умрешь ты там, крошка, от тоски и одиночества.
   — В Авонлее-то? — воскликнула Аня, от души рассмеявшись.
   — А вот если бы ты поехала со мной, то провела бы время великолепно. Весь Болинброк сходил бы с ума по тебе, королева Анна, — твои волосы, твое изящество и… все! Ты так не похожана других. Ты имела бы такой успех… и я тоже погрелась бы в отраженных лучах твоей славы — «не роза, но подле розы». Очень прошу тебя, Аня, поедем все-таки со мной.
   — Нарисованная тобой, Фил, картина светского триумфа пленяет воображение, но я противопоставлю ей другую. Я еду к себе — в старый фермерский домик, некогда зеленый, но ныне довольно блеклый, стоящий среди по-зимнему голых яблоневых садов. Неподалекуручей, а за домиком декабрьский еловый лес, где я слышала струны арф, перебираемые пальцами дождя и ветра. Есть поблизости и пруд, который сейчас, зимой, я увижу серым и задумчивым. А в домике две пожилые женщины: одна высокая и худая, другая маленькая и полная — и двое близнецов: одна — образцовый ребенок, другой — то, что миссис Линд называет «наказанием Господним». Ждет меня там и маленькая комнатка в мезонине, где витает множество старых снов, и большая, пышная, великолепная перовая постель, которая после пансионского матраса кажется верхом роскоши. Как тебе нравится моя картина. Фил?
   — Она представляется мне весьма тусклой. — Фил даже поморщилась от отвращения.
   — О, я забыла сказать о том, что преображает все это, — сказала Аня мягко. — Там будет любовь, Фил, — преданная, нежная любовь, такая, какой мне никогда и нигде в мире не найти, — любовь, которая ждет меня.Она превращает мою картину в подлинный шедевр — не правда ли? — пусть даже краски и не очень ярки.
   Фил, оттолкнув коробку с конфетами, молча встала, подошла к Ане и обняла ее.
   — Аня, как я хотела бы быть такой, как ты, — только и ответила она.
   Вечером следующего дня Диана встретила Аню на станции в Кармоди, и вдвоем они поехали домой под молчаливыми, усеянными звездами, темными глубинами неба. Свернув с дороги на ведущую к Зеленым Мезонинам тропинку, девочки увидели дом, имевший самый праздничный вид. Свет горел в каждом окне; его отблески прорывали сумрак, и казалось, будто на темном фоне Леса Призраков покачиваются большие огненно-красные цветы. А во дворе пылал яркий, веселый костер, возле которого приплясывали две маленькие фигурки; одна из них издала невероятный вопль, когда бричка свернула под тополя.
   — Дэви считает, что это индейский боевой клич, — объяснила Диана. — Он перенял его у батрака, мистера Харрисона, и очень долго практиковался, чтобы иметь возможность приветствовать тебя именно таким образом. Миссис Линд говорит, что этими воплями он все нервы ей издергал — то и дело подкрадывался к ней сзади и издавал этот жуткий крик. И праздничный костер в честь твоего приезда — это тоже его выдумка. Он две недели собирал сухие ветки и приставал к Марилле, чтобы она разрешила полить кучу хвороста керосином, прежде чем поджечь. Судя по запаху, она уступила его просьбам, хотя миссис Линд до последней минуты твердила, что Дэви взорвет себя и всех остальных, если позволить ему подойти к керосину.
   К этому моменту Аня уже выскочила из брички, и Дэви в восторге обхватил ее за ноги, и даже Дора уцепилась за ее руку.
   — Потрясный костер, правда, Аня? Только погляди, я покажу тебе, как надо мешать в нем кочергой, — видишь, какие искры? Я развел его для тебя, Аня, потому что ужасно рад, что ты приехала домой.
   Отворилась дверь, и на фоне света, лившегося из кухни, появилась в виде темного силуэта худая фигура Мариллы. Ей хотелось встретить Аню в полумраке: она отчаянно боялась, что заплачет от радости, — она, суровая, сдержанная Марилла, считавшая неприличным любое внешнее проявление глубокого волнения. А за ней стояла миссис Линд, счастливая, добрая почтенная особа, такая же, как и в давние времена. Любовь, о которой Аня говорила вечером предыдущего дня, ждала ее, чтобы окружить и окутать своей благословенной прелестью и сладостью. Нет, ничто все-таки не могло сравниться со старыми привязанностями, старыми друзьями, старыми Зелеными Мезонинами! Как сияли Анины глаза, когда все сели за накрытый к ужину стол, как пламенели ее щеки, каким серебристо-звонким был смех! И Диана собиралась остаться с ней на всю ночь — совсем как в старые добрые времена! А стол — его украшал парадный, с розовыми бутонами, сервиз Мариллы! Более яркого проявления чувств от Мариллы невозможно было и ожидать.
   — Ну, думаю, вы с Дианой всю ночь проговорите, — заметила Марилла насмешливо, когда девочки направились в мезонин. Она всегда бывала немного язвительной, после того как ей случалось обнаружить свои чувства.
   — Конечно, — весело согласилась Аня. — Но сначала мне придется пойти и уложить Дэви спать. Он на этом настаивает.
   — Еще бы! — сказал Дэви, когда они двоем вошли в маленькую переднюю второго этажа. — Никакого интереса читать молитву, если ты совсем один. Я хочу, чтобы кто-нибудь опять послушал, как я молюсь.
   — Ты не один, Дэви, когда читаешь молитву, Бог всегда слушает тебя.
   — Но ведь я Его не вижу, — возразил Дэви. — Я хочу помолиться при ком-нибудь, кого можно видеть, но молиться при миссис Линд или Марилле я не буду ни за что!
   Однако, даже уже облачившись в серую фланелевую ночную рубашку, Дэви, похоже, не спешил приступать к молитве. Он стоял перед Аней, потирая одной голой ногой другую, и вид у него был очень нерешительный.
   — Ну, дорогой, встань на колени, — сказала Аня.
   Вместо этого Дэви подошел и спрятал лицо у нее на груди.
   — Аня, — произнес он придушенным голосом, — я все равно не могу молиться. Я уже неделю как не могу. Я… я не молился ни вчера, ни позавчера.
   — Почему, Дэви? — с участием спросила Аня.
   — Ты… ты не разозлишься, если я скажу? — пробормотал он умоляюще.
   Аня посадила маленькую фигурку в серой фланели к себе на колени и прижала к своему плечу кудрявую голову Дэви.
   — Разве я злюсь когда-нибудь, Дэви, если ты мне в чем-то признаешься?
   — Не-е-ет, никогда. Но ты делаешься грустная, а это еще хуже. И ты станешь ужасно грустная, когда я тебе скажу… и тебе, наверное, будет стыдно за меня.
   — Ты сделал что-то нехорошее, Дэви, и поэтому не можешь молиться?
   — Нет, я ничего плохого не сделал — пока. Но хочу сделать.
   — Что же ты хочешь сделать, Дэви?
   — Я… я хочу сказать плохое слово, — выпалил Дэви, сделав над собой усилие. — На прошлой неделе я слышал, как его сказал батрак мистера Харрисона, и с тех пор я все времяхочу его сказать… даже когда читаю молитву.
   — Тогда скажи его, Дэви.
   Дэви в изумлении поднял лицо с пылающими щеками.
   — Но, Аня, это ужасно плохое слово!
   —  Скажи его!
   Дэви снова недоверчиво взглянул на нее, а затем тихонько выговорил отвратительное ругательство. В следующее мгновение он прижался лицом к ее лицу.
   — Ох, Аня, я никогда больше его не скажу — никогда! Мне никогда больше не захочетсяего сказать. Я знал, что оно плохое, но не думал, что оно такое… такое… я не думал, что оно такое.
    Да, я думаю, Дэви, что тебе никогда не захочется произнести его — ни вслух, ни мысленно. И на твоем месте я не стала бы общаться с батраком мистера Харрисона.
   — Он умеет издавать такой потрясный боевой клич, — заметил Дэви с некоторым сожалением в голосе.
   — Но ведь ты же не хочешь, чтобы твои мысли были полны плохих слов, правда, Дэви? Слов, которые отравляют эти мысли и изгоняют из них все хорошее и присущее настоящему мужчине?
   — Не хочу, — сказал Дэви с остановившимся взглядом человека, погруженного в самоанализ.
   — Тогда не общайся с теми людьми, которые употребляют эти слова… А теперь какое у тебя ощущение, Дэви, — ты можешь прочесть молитву?
   — Да, — кивнул Дэви, с готовностью соскользнув на пол и опускаясь на колени, — теперь я ее запросто могу прочесть. И теперь я не боюсь произносить «А если смерть во сне придет» [30], как боялся раньше, когда хотел сказать то слово.
   Вероятно, в ту ночь Аня и Диана смогли полностью излить друг другу душу, но никаких записей о сделанных признаниях не сохранилось. А за завтраком обе они были такими свежими и ясноглазыми, какими, отдав несколько ночных часов веселью и признаниям, могут выглядеть только те, кто молоды.
   До этого дня снег еще не ложился на землю, но, когда Диана, направляясь домой, переходила ручей по старому бревенчатому мостику, белые хлопья, кружась, начали опускаться на погруженные в тихий сон без сновидений бурые и серые поля и леса. И вскоре все отдаленные склоны и холмы стали призрачными и трудноразличимыми сквозь тонкую белую пелену, словно бледная осень набросила дымчатую вуаль невесты на свои кудри в ожидании своего ледяного жениха. Так что Рождество в Авонлее все же было в этот год белым, и день этот оказался очень приятным. Утром пришли письма и подарки от мисс Лаванды и Пола; Аня распечатала их, сидя в светлой, солнечной кухне Зеленых Мезонинов, которая была полна тем, о чем Дэви, в восторге втягивавший носом воздух, выразился просто, но сильно: «Отлично пахнет».
   — Мисс Лаванда и мистер Ирвинг поселились в своем новом доме, — сообщила Аня. — Я уверена, что мисс Лаванда совершенно счастлива: об этом можно судить по тону ее письма. Но здесь еще и записка от Шарлотты Четвертой. Ей Бостон совсем не понравился, и она ужасно скучает по дому. Мисс Лаванда хочет, чтобы я сходила в Приют Эха, пока буду в Авонлее, протопила дом и посмотрела, не сыреют ли подушки. Пожалуй, я сделаю это на следующей неделе вместе с Дианой, а вечер мы сможем провести у Теодоры Дикс [31]. Мне хочется навестить ее. Кстати, как там Лювик Спид? Все еще ухаживает за ней?
   — Говорят, что да, — отозвалась Марилла, — и, вероятно, будет продолжать и дальше в том же духе. Но все уже бросили ждать, что это ухаживание к чему-нибудь приведет.
   — На месте Теодоры я бы его немного поторопила, вот что я вам скажу, — заявила миссис Линд. И не может быть ни малейшего сомнения, что именно так она и поступила бы.
   Было среди писем и столь характерное для Филиппы, небрежно и наспех нацарапанное послание, почти целиком посвященное Алеку и Алонзо, тому, что они сказали, что сделали и как выглядели при встрече с ней.
 
   "Но я все еще не могу решить, за кого из них выйти замуж, — писала Фил. — Я очень хотела бы, чтобы ты приехала и решила за меня. Кому-то придется это сделать. Когда я увидела Алека, у меня сильно забилось сердце, и я подумала: «Должно быть, он — тот самый!» Но когда пришел Алонзо, мое сердце снова забилось. Так что сердцебиение не признак, хотя, судя по всем романам, которые я читала, должно им быть. Уже твое-тосердце Аня, забьется только в присутствии самого настоящего Прекрасного Принца, правда? С моим же что-то явно на в порядке. Но время я провожу совершенно великолепно. Как бы я хотела, чтобы ты была здесь! Сегодня идет снег, и я в восторге. Я так боялась, что Рождество будет зеленое, — терпеть его не могу. Когда Рождество — какая-та грязная, серовато-коричневая штука, у которой такой вид будто ее сто лет назад положили куда-то отмокать, и с тех пор она там и лежала, это называется зеленымРождеством! Не спрашивай меня почему. Как говорит лорд Дандрери [32], «ешть веши, которых ни один шеловек не в шилах понять».
   Аня, тебе случалось когда-нибудь сесть в трамвай и вдруг обнаружить, что нечем заплатить за проезд? Со мной такое произошло на днях. Это совершенно ужасно! Когда я садилась в трамвай, у меня был пятицентовик. Я точно знала, что он лежит в левом кармане моего пальто, и, усевшись поудобнее, сунула туда руку, чтобы нащупать монету. Ее там не было. Меня пробрала холодная дрожь. Я сунула руку в другой карман. И там нет. Меня снова пробрала дрожь. Я пошарила в маленьком внутреннем кармашке. Все напрасно. Меня пробрали две дрожи враз. Я сняла перчатки, положила их рядом с собой на сиденье и еще раз обшарила все свои карманы. Монеты не было. Я встала, встряхнулась и затем посмотрела на пол. В трамвае было полно людей, возвращавшихся из оперы, и все они таращились на меня, но мне уже было не до таких мелочей.
   Но монеты я найти не могла. Я сделала вывод, что, должно быть, случайно сунула ее в рот и по неосторожности проглотила.
   Я не знала, что делать. Неужели кондуктор, думала я, остановит трамвай и с позором высадит меня? Смогу ли я убедить его, что являюсь всего лишь жертвой собственной рассеянности, а не беспринципным существом, пытающимся обманным путем бесплатно прокатиться? Как мне хотелось, чтобы со мной был Алек или Алонзо. Но их не было, потому что они были мне нужны. Если бы они не были мне нужны, они оказались бы там десятками. И я никак не могла решить, что мне сказать кондуктору, когда он подойдет. Как только мне удавалось мысленно составить какую-нибудь фразу, объясняющую, что произошло, я тут же чувствовала, что мне никто не поверит и я должна придумать другую. Казалось, что нет иного выхода, кроме как отдаться на милость Провидения, но при всей утешительности этой мысли я могла бы повторить слова той старушки, которая, когда капитан корабля во время шторма посоветовал ей положиться на Всемогущего, воскликнула: «О капитан, неужели дело настолько плохо?»
   И, как это всегда бывает, в тот самый момент, когда все надежды были утрачены, а кондуктор протянул свой ящичек пассажиру, стоявшему рядом со мной, я вдруг помнила, куда положила эту противную монету. Я все-таки не проглотила ее. С кротким видом я выудила ее из указательного пальца моей перчатки и бросила в ящичек кондуктора. Затем я всем улыбнулась и почувствовала, что мир прекрасен".
 
   Прогулка в Приют Эха была отнюдь не наименее приятной в череде приятных каникулярных прогулок. Аня и Диана отправились туда давно знакомым путем через буковые леса, захватив с собой корзинку с завтраком. В домик, который стоял запертым со дня свадьбы мисс Лаванды, на короткое время был открыт доступ солнцу и ветру, и пламя каминов снова засверкало в маленьких комнатках. В воздухе по-прежнему носился аромат, исходивший из коробочки с розовыми лепестками. И трудно было поверить, что в следующую минуту мисс Лаванда не вбежит в комнату легкими, быстрыми шагами, приветствуя гостей и сияя лучистыми карими глазами, и что Шарлотта Четвертая, с голубыми бантами и широкой улыбкой, не всунет голову в дверь. И Пол, казалось, тоже бродит где-то неподалеку, погруженный в свои сказочные фантазии.
   — У меня, право же, такое чувство, словно я дух, вновь посещающий ушедшие в прошлое отблески лунного света, — засмеялась Аня. — Давай выйдем и посмотрим, дома ли эхо. Возьми рожок. Он по-прежнему висит за кухонной дверью.
   Эхо было на месте, за белой рекой, такое же серебристое и многоголосое, как всегда; и когда оно перестало повторять свой отклик, девочки снова заперли Приют Эха и ушли в те чудесные полчаса, что следуют за розовым и шафранным переливами зимнего заката.

Глава 8
Первое предложение

   Однако старый год не пожелал тихо ускользнуть в зеленоватых сумерках после розово-желтого заката. Вместо этого он ушел с бешеным ветром и белой метелью. Была одна из тех ночей, когда штормовой ветер проносится со свистом над замерзшими лугами и темными домиками, стонет под застрехами, словно отчаявшееся существо, и с силой швыряет снег в дрожащие оконные стекла.
   — В такие вот ночи люди любят, свернувшись поуютнее под одеялом, мысленно перебирать дарованные им блага, — заметила Аня, обращаясь к Джейн Эндрюс, которая зашла, чтобы провести в Зеленых Мезонинах вечер, и осталась ночевать. Но когда они обе уютно свернулись под одеялами в Аниной маленькой комнатке, на уме у Джейн были совсем не блага, дарованные ей.
   — Аня, — сказала она очень торжественно. — Я хочу с тобой поговорить. Можно?
   Ане очень хотелось спать, так как накануне она не выспалась, поздно вернувшись домой с вечеринки, которую устроила у себя Руби Джиллис. И конечно, она гораздо охотнее заснула бы, чем выслушивать откровения Джейн, которые, как она была уверена, окажутся скучными. У нее не было ни малейшего представления о том, что ей предстоит услышать. Вероятно, Джейн тоже помолвлена; ходили слухи, что и Руби Джиллис уже помолвлена — со школьным учителем из Спенсерваля, тем самым, по которому якобы сходили с ума все девушки в округе.
   «Скоро я останусь единственной невлюбленной девицей из нашей четверки», — подумала Аня сонно, а вслух сказала:
   — Конечно, можно.
   — Аня, — продолжила Джейн еще более торжественно, — что ты думаешь о моем брате Билли?
   Аня открыла рот, услышав этот неожиданный вопрос, и беспомощно увязла в собственных мыслях. Господи помилуй, что же она думает о Билли Эндрюсе? Она никогда ничего о нем не думала — круглолицый, глуповатый, вечно улыбающийся, добродушный Билли Эндрюс. Да разве кто-нибудь думает о Билли Эндрюсе?
   — Я… я не помнимаю, Джейн, — запинаясь, произнесла она. — Что ты имеешь в виду… конкретно?
   — Тебе нравится Билли? — спросила Джейн напрямик.
   — Ну… ну… да, нравится, конечно, — пробормотала Аня, пытаясь сообразить, говорит ли она при этом сущую правду Разумеется, она не могла сказать, что Билли вызывает у нее неприязнь. Но могла ли равнодушная терпимость, с какой она относилась к Билли, когда тому случалось попасть в ее поле зрения, считаться симпатией? Что именно пытается выяснить у нее Джейн?
   — А в качестве мужа он бы тебе понравился? — спросила Джейн спокойно.
   — Мужа! — Аня, перед этим севшая в постели, чтобы лучше разобраться в том, что именно она думает о Билли Эндрюсе, плашмя упала на подушки, почти задохнувшись от изумления. — Чьегомужа?
   — Твоего, разумеется, — ответила Джейн. — Билли хочет на тебе жениться. Он всегда сходил по тебе с ума, а теперь, когда отец переводит на его имя нашу верхнюю ферму, ничто не мешает ему жениться. Но он такой робкий, что не мог сделать тебе предложение сам, и попросил меня сделать это за него. Я сначала не хотела, но он не отстал от меня, пока я не пообещала поговорить с тобой, когда представится случай. Так что же ты об этом думаешь, Аня?
   Не сон ли это был? Не один ли из тех ночных кошмаров, в которых вы обнаруживаете, что помолвлены или даже вышли замуж за человека, которого терпеть не можете или совсем не знаете, и понятия не имеете, как это случилось? Нет, она, Аня Ширли, лежит здесь, совершенно проснувшаяся, в своей собственной постели, а Джейн Эндрюс находится рядом и спокойно делает ей предложение от имени своего брата Билли. Аня не могла понять, хочется ли ей содрогнуться или рассмеяться, но решила, что не имеет права сделать ни то, ни другое, так как это могло бы ранить чувства Джейн.
   — Я… я не смогла бы выйти замуж за Билли, — ухитрилась она наконец выдавить из себя. — Такая мысль мне никогда не приходила в голову… никогда!
   — Так я и думала, — отозвалась Джейн. — Билли всегда был слишком робок, чтобы даже подумать об ухаживании. Но ты могла бы все же обдумать этот вопрос. Билли — хороший парень. Я сказала бы это, даже если бы он не был моим братом. Дурных привычек у него нет, он очень работящий, и на него всегда можно положиться. «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Он велел мне передать, что готов подождать, пока ты окончишь университет, если ты будешь на этом настаивать, хотя он предпочел бы сыграть свадьбу этой весной, прежде чем начнется сев. Он всегда был бы очень добр к тебе, Аня, я в этом уверена, да и мне было бы очень приятно, если бы ты стала мне сестрой.
   — Я не могу выйти замуж за Билли, — сказала Аня твердо. Она уже окончательно пришла в себя, собралась с мыслями и даже испытывала некоторое раздражение. Все это было так нелепо! — Нет смысла даже думать об этом, Джейн. У меня нет к нему никаких чувств, так ты ему и передай.
   — Что ж, я так и предполагала, — ответила Джейн, вздохнув и смирившись. Она чувствовала, что сделала для брата все возможное. — Я говорила Билли, что, на мой взгляд, бесполезно и спрашивать тебя об этом, но он настаивал. Ну что ж, ты приняла решение и, надеюсь, не станешь жалеть об этом в будущем.
   Джейн произнесла эти слова довольно холодно. Она и прежде была совершенно уверена в том, что у влюбленного Билли нет никаких шансов склонить Аню к браку с ним. Тем не менее она чувствовала в душе нечто вроде обиды из-за того, что Аня Ширли, которая в конце-то концов была всего лишь взятой на воспитание сиротой, не имевшей родных и близких, может отказать ее, Джейн, брату — одному из авонлейских Эндрюсов. «Ну-ну, кто высоко заносится, тот больно падает», — думала она с мстительным чувством.
   Аня позволила себе улыбнуться в темноте предположению о том, что она когда-либо может пожалеть о своем отказе выйти замуж за Билли Эндрюса.
   — Надеюсь, что для Билли это не окажется слишком большим ударом, — сказала она вежливо.
   Джейн дернулась на подушке, как будто хотела презрительно вскинуть голову.
   — О, это не разобьет ему сердце. У Билли вполне достаточно здравого смысла. Ему нравится также и Нетти Блеветт, и наша мама хотела бы, чтобы он женился именно на Нетти. Нетти очень хозяйственная и экономная. Я думаю, как только Билли убедится, что ты за него не выйдешь, он женится на Нетти. Но, пожалуйста, Аня, не говори никому об этом нашем с тобой разговоре, хорошо?
   — Конечно, не скажу, — отозвалась Аня, не имевшая ни малейшего желания сделать достоянием гласности тот факт, что Билли Эндрюс хотел жениться на ней, предпочитая ее — в общем и целом — Нетти Блеветт. Нетти Блеветт!
   — А теперь, я думаю, нам лучше заснуть, — предложила Джейн.
   И она заснула легко и быстро, но ухитрилась при этом, хотя и не Макбетовским способом, «зарезать сон» [33]для Ани. Только что получившая первое в своей жизни предложение девица бодрствовала на своем ложе далеко за полночь, но ее размышления были отнюдь не романтическими. Впрочем, до следующего утра она была вынуждена отказывать себе в удовольствии хорошенько посмеяться над всем этим происшествием. Когда же Джейн ушла домой — все еще с некоторой холодностью в голосе и манерах, ибо Аня посмела отклонить столь неблагодарно и решительно честь породниться с Домом Эндрюсов, — Аня удалилась в свою комнатку в мезонине, закрыла дверь и наконец дала волю долго сдерживаемому смеху.
   «Если бы я только могла рассказать кому-нибудь эту забавную историю, — думала она. — Но я не могу… Диана, пожалуй, единственная, кому мне хотелось бы рассказать об этом, но теперь, даже если бы я не обещала Джейн сохранить все в тайне, я не могу рассказывать Диане о таких вещах. Она все передает Фреду — я знаю, что это так… Ну вот, я и получила первое в жизни предложение. Я ожидала, что когда-нибудь это произойдет, но никак не думала, что получу его через посредника. Ужасно смешно, но есть в этом и что-то неприятное».
   Аня прекрасно знала, в чем заключалось это «что-то неприятное», хотя и не выразила свою мысль в словах. Прежде ее порой посещали мечты о том дне, когда некто впервые в ее жизни задаст ей этот важный вопрос. В ее мечтах все было очень приятно и романтично; и этот «некто» должен был оказаться очень красивым, с темными глазами, изысканными манерами и поразительным красноречием — будь то Прекрасный Принц, которого она приведет в восторг своим «да», или тот, кому придется услышать исполненный сожаления, но не оставляющий надежд отказ. В последнем случае отказу предстояло быть выраженным столь красиво и деликатно, что он был бы почти ничуть не хуже согласия, и некто ушел бы, предварительно поцеловав ее руку и заверив в своей неизменной преданности, которую он сохранит на всю оставшуюся жизнь. И это событие навсегда осталось бы для нее прекрасным воспоминанием, вызывающим гордость, но также и некоторую грусть.
   Теперь же то, что должно было стать волнующим переживанием, представлялось просто нелепостью. Билли Эндрюс попросил свою сестру сделать предложение вместо него, потому что отец отдает ему ферму, а если Аня «не пойдет за него», это сделает Нетти Блеветт. Вот вам и романтичность — с избытком! Аня засмеялась, потом вздохнула. Утратила свое очарование маленькая девичья мечта. Неужели этот болезненный процесс будет продолжаться до тех пор, пока все в жизни не станет прозаичным и банально однообразным?

Глава 9
Нежеланный поклонник и желанный друг

   Второй семестр в Редмонде пролетал так же быстро, как и первый, — «прямо-таки проносился со свистом», как выразилась Филиппа. Аня получала от него полное удовлетворение во всех отношениях — увлекательное соперничество в учебе, новые знакомства и углубление приятной и полезной дружбы, небольшие веселые вечеринки, на которых она блистала, деятельность различных обществ, членом которых , она была, все раздвигающиеся горизонты и расширяющиеся интересы. Училась она очень усердно, так как решила добиться стипендии Торберна, присуждавшейся за успехи в изучении английской литературы. Получение стипендии позволило бы ей продолжить учебу в Редмонде в следующем году без посягательств на скромные сбережения Мариллы — посягательств, которых Аня была твердо намерена избежать.