Страница:
Эпона наморщила лоб:
– Ты хочешь сказать, что мой дух состоит в родстве с духами животных и растений? Как это может быть?
Наставления продолжила Тена:
– В каждом отдельном существе проявляется все та же жизнь. Эта жизнь священна для всех. Мы чтим ее во всех проявлениях. Мы живем лишь благодаря ей, благодаря ей мы приобщаемся к бессмертию. Дух знает, когда ты умрешь и когда возродишься, Эпона, когда утратишь и когда обретешь телесную оболочку, когда, как и все мы, ты покинешь один мир, чтобы переселиться в другой, но он всегда будет черпать из источника жизни; ты должна знать, что все мы составляем часть одного целого… Великий Дух Жизни имеет много ликов. В солнечное время года мы чтим его в облике богини, ибо весна и лето – проявления женского начала, время рождений и жатвы, праздник тепла, света и плодородия и обновления жизни. Снежное время года – проявление мужского начала, осень – неутомимый охотник, зима – мастер на все руки, защитник и покровитель. Это время испытания силы и терпения, время смертей, неминуемо предшествующих рождениям… Смерть никому не должна внушать страх, ибо за ней следует возрождение. После зимы наступает весна. После ночи наступает утро. Будь же счастлива и неустрашима, Эпона, ибо и ты часть самой бессмертной жизни, ибо и в тебе пылает великий огонь.
Протянув руку, Тена положила ладонь на лоб Эпоны. В ответ Эпона бессознательно закрыла глаза и скрестила руки на груди. Она почувствовала, как ее наполняет сияние: теперь она знала свое место в бесконечном круговороте, ее радовало сознание, что она составляет часть целого.
Гутуитеры проводили ее до дома вождя, шествуя на один шаг позади, как почетный эскорт. Возвращаясь домой, Эпона ощущала легкую боль, по ее ногам струилось что-то теплое. К тому времени, когда она достигла своего жилища, ее бедра стали совсем липкими и она почувствовала запах крови.
У входа в дом гутуитеры попрощались с ней.
В соответствии с древним обычаем родители Эпоны должны были бодрствовать всю ночь, как бы охраняя ее сон. По этому случаю Туторикс облачился в свежую полотняную рубаху и новую шерстяную накидку; искусно связанная Ригантоной накидка была в красную и зеленую клетку – цвета их семьи. На шее у него блестело литое золотое ожерелье, которое имели право носить лишь закаленные в боевых схватках вожди; массивные бронзовые браслеты подчеркивали силу его рук. Некогда рыжевато-золотистые волосы были тщательно выбелены известью согласно обычаю племени, дабы скрыть седые волосы. Щеки, как у всех родовитых членов племени, – чисто выбриты, зато усы и борода поражали своей пышностью. Вид Туторикс имел вызывающе мужественный, хотя его широкие плечи уже слегка ссутулились, а мускулистые ноги стали жилистыми. Хранить гордую осанку было для него так же привычно, как носить клетчатую накидку.
Многие замужние женщины все еще домогались его благосклонности, и многие ребятишки в Голубых горах имели сильное сходство с вождем племени.
Стан Туторикса туже, чем когда-то в юности, стягивает широкий кожаный пояс, украшенный бронзовыми пластинками. Но вождь отнюдь не толст: ни один член племени не отращивает добровольно брюшко, ибо всякий толстяк рискует навлечь на себя всеобщие насмешки и даже подвергнуться наказанию, особенно в том случае, если на нем уже не сходится пояс. Если не присматриваться слишком внимательно, это все тот же могучий вождь, и, глядя на него, Эпона испытала теплое чувство.
Рядом с мужем стояла Ригантона, одетая в лучшее полотняное платье. Она на много лет моложе, чем вождь, но женщины не выбеливают волосы, как мужчины, и на ее золотистых прядях можно заметить налет инея. Но ее плечи по-прежнему горделиво развернуты, а груди, вскормившие много детей, все еще достаточно тверды. А мускулы рук так же выпуклы, как и в девичестве, когда она так искусно владела мечом и копьем, что ей не мог противостоять ни один сверстник. Но она уже перестала практиковаться в воинском искусстве, чтобы в случае необходимости биться плечом к плечу со своим мужем; теперь она позволяет себе носить все имеющиеся у нее драгоценные украшения: на шее, на кистях рук и на пальцах. Ригантона наслаждается осенней порой своей жизни.
Поздоровавшись с отцом, Эпона направилась к матери и вернула ей брошь. Ригантона пристально осмотрела брошь и лишь затем подняла глаза на лицо дочери.
– Мне сказали, что я вела себя как подобает, – заметила Эпона, не ожидавшая от матери ни теплых слов, ни похвал. Ригантона не походила на других матерей. – Может быть, я вела бы себя еще достойнее, если бы знала, чего ожидать, – добавила молодая женщина.
– Никто не должен знать тайных обрядов, – отозвалась Ригантона. – Это испытания, которые показывают, насколько хорошо мы подготовлены для встречи с Неведомым. Ты не кричала? – Нет.
– Хорошо. Туторикс беспокоился, выдержишь ли ты, но я сказала ему, что среди моих дочерей нет слабодушных. – Она отвернулась от Эпоны и подняла брови, чтобы при свете костра вновь полюбоваться ее узором.
Эпона хотела напиться воды из изукрашенной резными узорами гидрии, [2]стоявшей на треножнике возле двери: эту роскошную вещь они купили у греков, и местные ремесленники изготовили ее копию для всех остальных обитателей селения, но Алатор опередил ее, налив для нее кружку. Его глаза светились от удовольствия: ведь он первым смог поднести воду сестре, которая отныне стала молодой женщиной. Эпона улыбнулась младшему брату, вспомнив, как она первой оказала ту же услугу старшему брату Окелосу, который вернулся с обряда посвящения в мужчины бледный, но исполненный сознания собственной важности.
Ей хотелось побыстрее смыть липкую кровь с бедер и забраться на свое ложе, но до этого надо было совершить еще несколько обрядов и смочить пересохшее горло. В привычных словах она возблагодарила Духа Воды, побрызгала водой в четырех направлениях и лишь после этого осушила кружку. Затем члены семьи по очереди поздравили ее и было устроено небольшое пиршество.
Она ощущала смертельную усталость, но не показывала этого. «Крепись, – подбадривал ее дух. – Начинается твоя новая жизнь».
ГЛАВА 2
– Ты хочешь сказать, что мой дух состоит в родстве с духами животных и растений? Как это может быть?
Наставления продолжила Тена:
– В каждом отдельном существе проявляется все та же жизнь. Эта жизнь священна для всех. Мы чтим ее во всех проявлениях. Мы живем лишь благодаря ей, благодаря ей мы приобщаемся к бессмертию. Дух знает, когда ты умрешь и когда возродишься, Эпона, когда утратишь и когда обретешь телесную оболочку, когда, как и все мы, ты покинешь один мир, чтобы переселиться в другой, но он всегда будет черпать из источника жизни; ты должна знать, что все мы составляем часть одного целого… Великий Дух Жизни имеет много ликов. В солнечное время года мы чтим его в облике богини, ибо весна и лето – проявления женского начала, время рождений и жатвы, праздник тепла, света и плодородия и обновления жизни. Снежное время года – проявление мужского начала, осень – неутомимый охотник, зима – мастер на все руки, защитник и покровитель. Это время испытания силы и терпения, время смертей, неминуемо предшествующих рождениям… Смерть никому не должна внушать страх, ибо за ней следует возрождение. После зимы наступает весна. После ночи наступает утро. Будь же счастлива и неустрашима, Эпона, ибо и ты часть самой бессмертной жизни, ибо и в тебе пылает великий огонь.
Протянув руку, Тена положила ладонь на лоб Эпоны. В ответ Эпона бессознательно закрыла глаза и скрестила руки на груди. Она почувствовала, как ее наполняет сияние: теперь она знала свое место в бесконечном круговороте, ее радовало сознание, что она составляет часть целого.
Гутуитеры проводили ее до дома вождя, шествуя на один шаг позади, как почетный эскорт. Возвращаясь домой, Эпона ощущала легкую боль, по ее ногам струилось что-то теплое. К тому времени, когда она достигла своего жилища, ее бедра стали совсем липкими и она почувствовала запах крови.
У входа в дом гутуитеры попрощались с ней.
В соответствии с древним обычаем родители Эпоны должны были бодрствовать всю ночь, как бы охраняя ее сон. По этому случаю Туторикс облачился в свежую полотняную рубаху и новую шерстяную накидку; искусно связанная Ригантоной накидка была в красную и зеленую клетку – цвета их семьи. На шее у него блестело литое золотое ожерелье, которое имели право носить лишь закаленные в боевых схватках вожди; массивные бронзовые браслеты подчеркивали силу его рук. Некогда рыжевато-золотистые волосы были тщательно выбелены известью согласно обычаю племени, дабы скрыть седые волосы. Щеки, как у всех родовитых членов племени, – чисто выбриты, зато усы и борода поражали своей пышностью. Вид Туторикс имел вызывающе мужественный, хотя его широкие плечи уже слегка ссутулились, а мускулистые ноги стали жилистыми. Хранить гордую осанку было для него так же привычно, как носить клетчатую накидку.
Многие замужние женщины все еще домогались его благосклонности, и многие ребятишки в Голубых горах имели сильное сходство с вождем племени.
Стан Туторикса туже, чем когда-то в юности, стягивает широкий кожаный пояс, украшенный бронзовыми пластинками. Но вождь отнюдь не толст: ни один член племени не отращивает добровольно брюшко, ибо всякий толстяк рискует навлечь на себя всеобщие насмешки и даже подвергнуться наказанию, особенно в том случае, если на нем уже не сходится пояс. Если не присматриваться слишком внимательно, это все тот же могучий вождь, и, глядя на него, Эпона испытала теплое чувство.
Рядом с мужем стояла Ригантона, одетая в лучшее полотняное платье. Она на много лет моложе, чем вождь, но женщины не выбеливают волосы, как мужчины, и на ее золотистых прядях можно заметить налет инея. Но ее плечи по-прежнему горделиво развернуты, а груди, вскормившие много детей, все еще достаточно тверды. А мускулы рук так же выпуклы, как и в девичестве, когда она так искусно владела мечом и копьем, что ей не мог противостоять ни один сверстник. Но она уже перестала практиковаться в воинском искусстве, чтобы в случае необходимости биться плечом к плечу со своим мужем; теперь она позволяет себе носить все имеющиеся у нее драгоценные украшения: на шее, на кистях рук и на пальцах. Ригантона наслаждается осенней порой своей жизни.
Поздоровавшись с отцом, Эпона направилась к матери и вернула ей брошь. Ригантона пристально осмотрела брошь и лишь затем подняла глаза на лицо дочери.
– Мне сказали, что я вела себя как подобает, – заметила Эпона, не ожидавшая от матери ни теплых слов, ни похвал. Ригантона не походила на других матерей. – Может быть, я вела бы себя еще достойнее, если бы знала, чего ожидать, – добавила молодая женщина.
– Никто не должен знать тайных обрядов, – отозвалась Ригантона. – Это испытания, которые показывают, насколько хорошо мы подготовлены для встречи с Неведомым. Ты не кричала? – Нет.
– Хорошо. Туторикс беспокоился, выдержишь ли ты, но я сказала ему, что среди моих дочерей нет слабодушных. – Она отвернулась от Эпоны и подняла брови, чтобы при свете костра вновь полюбоваться ее узором.
Эпона хотела напиться воды из изукрашенной резными узорами гидрии, [2]стоявшей на треножнике возле двери: эту роскошную вещь они купили у греков, и местные ремесленники изготовили ее копию для всех остальных обитателей селения, но Алатор опередил ее, налив для нее кружку. Его глаза светились от удовольствия: ведь он первым смог поднести воду сестре, которая отныне стала молодой женщиной. Эпона улыбнулась младшему брату, вспомнив, как она первой оказала ту же услугу старшему брату Окелосу, который вернулся с обряда посвящения в мужчины бледный, но исполненный сознания собственной важности.
Ей хотелось побыстрее смыть липкую кровь с бедер и забраться на свое ложе, но до этого надо было совершить еще несколько обрядов и смочить пересохшее горло. В привычных словах она возблагодарила Духа Воды, побрызгала водой в четырех направлениях и лишь после этого осушила кружку. Затем члены семьи по очереди поздравили ее и было устроено небольшое пиршество.
Она ощущала смертельную усталость, но не показывала этого. «Крепись, – подбадривал ее дух. – Начинается твоя новая жизнь».
ГЛАВА 2
Раннее утро Эпона провела в легкой дремоте, так и не перешедшей в сколько-нибудь крепкий сон. Она как будто блуждала в тенистом мирке, где реальное и нереальное сплавлялись в одно целое и куда то и дело вторгалось смутно различимое существо с мордой животного.
Это был первый день ее новой жизни, жизни взрослой женщины.
Она принялась усиленно протирать кулачками затуманенные глаза. «Любопытно, изменился ли мой внешний вид? – подумала она. – Полюбит ли меня теперь Гоиббан?»
Прежде чем подняться со своего ложа, она удовлетворенно оглядела жилище вождя, заново оценивая его после ночи, проведенной в волшебном доме. У них был большой дом, построенный из хорошо подогнанных березовых бревен и увенчанный крутоскатной соломенной крышей. Чтобы обеспечить доступ свету и воздуху, в обоих его концах под самым коньковым брусом были прорублены отверстия. Конек был изукрашен переплетающимися узорами жизни, символами могущественных духов, мистическими знаками, воплощениями власти и плодородия. Резьба покрывала весь конек, даже там, где он был прикрыт соломой, ибо эта часть предназначалась не для человеческих глаз.
Семейные ложа, вылепленные из затвердевшей глины, тянулись с двух сторон вдоль всего дома. На них могли разместиться более дюжины людей. Ложа были застланы мехами и днем использовались для сидения. Возле них стояли деревянные лари, покрытые резьбой и раскрашенные, в них хранилась одежда и всякая домашняя утварь. В углах были расставлены орудия труда, оружие и раздвоенный посох, который Туторикс использовал, чтобы судить различные игры. Центр дома, как это было принято, занимало углубление для костра: на каменном очаге лежали кухонные принадлежности. Тут же, на железных цепях, был подвешен большой котел.
В хорошо выбранном месте возле огня стоял ткацкий станок Ригантоны. Уток и основа. Рама в знак уважения к деятельности хозяйки дома была выкрашена в цвет охры. За станком сидела и сама Ригантона, ее руки двигались так же проворно, как если бы она крепко проспала всю ночь. Она не подняла глаз, когда дочь встала со своего ложа, и обратилась к ней с такими словами:
– Теперь, когда ты стала взрослой женщиной, Эпона, ты можешь поработать вместо меня в пекарне. А я должна закончить все свои ткацкие работы еще до прихода первых торговцев, они не должны видеть членов семьи в старых одеждах.
В дальнем конце дома, сидя на глиняном ложе, Бридда, молодая жена Окелоса, играла со своим новорожденным младенцем, раскачивая над ним нитку голубых бус; всякий раз, когда младенец радостно гугукал, она смеялась. Эта игра отвлекла внимание Ригантоны от ее дочери.
– Где ты взяла эти бусы, Бридда? – спросила она.
– Их дал мне Окелос, – поколебавшись, ответила молодая женщина.
Ригантона встала из-за станка.
– Сдается мне, это мои бусы, – сказала она.
Бридда беспокойно заерзала.
– Их дал мне Окелос, – повторила она. – Честное слово. – И она смело взглянула в глаза Ригантоны.
Ригантона не стала продолжать этот разговор. Ни один из членов племени не смел подвергать сомнению слово другого, ибо все знали, что магическая сила слова зачастую оказывалась более мощным оружием, чем само оружие.
– Ладно, – сказала она с заметным разочарованием. И, вздохнув, вновь уселась за станок.
Пока обе женщины препирались, Эпона опустилась на колени и открыла свой ларь. Подняв крышку, она застыла в изумлении. Куда подевались короткие, груботканые детские платья? Вместо них, аккуратно сложенные, лежали длинные платья, которых она никогда прежде не видела. Даже в полутьме, царившей в доме, они сверкали яркими красками. Новые женские платья из крашеной шерсти и полотна вместо простого суровья, из которых шились одежды для детей. Видимо, Ригантона положила их туда, пока она была в доме жреца.
Эпона вынула из ларя мягкое красное платье и, радостная, надела его, застегнув пряжку кожаного ремешка. Около ее ложа стояли кожаные башмачки. В них она ходила накануне, еще девочкой. Подойдут ли они сейчас к ее ногам, ногам взрослой женщины? Сунув ноги в башмачки, она улыбнулась: ее старые друзья не изменились. Вот и отлично. Она аккуратно завязала кожаные шнурки вокруг лодыжек, чтобы не потерять башмачки в тающем снегу.
До сих пор Эпона носила лишь детские украшения: бронзовые и деревянные ручные и ножные браслеты, но в ларе она нашла новое медное, с красивой резьбой, запястье. Она взглянула на Ригантону, но мать была поглощена работой. Возможно, это украшение было слишком мало для руки ее матери.
Надев браслет, она направилась к двери.
– Может быть, поешь чего-нибудь? – окликнула ее Бридда. – После детей в горшке осталось немного похлебки, и я могу дать тебе сыра, который ты любишь.
– Спасибо тебе за заботу, но я не голодна. Хочу только немного прогуляться, прежде чем пойду в пекарню.
Бридда кивнула. Эпона теперь взрослая. И сама отвечает за себя. Отныне для нее дело чести разделять бремя труда со всей семьей.
Холодный ветер снаружи точно ножом полоснул ее по шее, ворвался в рот, оставив на языке вкус льда. Она набрала полную грудь воздуха и задержала дыхание, несмотря на сильное чувство жжения, ведь так приятно будет наконец сделать долгий выдох.
Аааххх.
Эпона потянулась, высоко подняв руки, изгибаясь с животной чувственностью. Длинное платье казалось ей странно неудобным. Как-то непривычно, что отныне ей придется ходить с закрытыми ногами.
«Любопытно, изменился ли мой внешний вид?» – вновь спросила себя Эпона. Можно, конечно, вернуться домой и попросить у Ригантоны ее отполированное бронзовое зеркало, но рядом вполне подходящая замена – ясное темное озеро, ярко-сине-зеленое в утреннем свете.
Она пересекла площадь для собраний и поспешила к воде.
Плывущий по ветру дым доносил до нее запах мяса, варящегося в бронзовых котлах, и запах ячменевой каши, томящейся на нагретых камнях очага. По селению, с неуемной энергией, присущей всему племени, громко крича, носились ребятишки. Лаяли собаки, вовсю распевали птицы, полудикие свиньи рыхлили рылами землю между хижинами.
Большинство рудокопов – теперь они добывали соль – отправились на Соляную гору. Одни объединялись в группу для рубки каменной соли, другие – в группу для рубки и установки опорных столбов в штольнях и штреках. Лишь немногие работали в старом медном руднике; добывать соль было более выгодно. Остальные рабочие только-только готовились отправиться в путь: почти все холостяки, которых некому было разбудить и проводить в дорогу. Шестеро или семеро пересекли площадь для собраний, направляясь в сторону Эпоны. Увидев девушку, они сменили обычную муж– скую болтовню на какую-то другую тему.
По мере приближения к Эпоне осанка шахтеров становилась все горделивее, они расправили плечи, обнажили свои крепкие белые зубы, поблескивавшие под усами. Ухмыляясь, они отталкивали друг друга, стараясь привлечь внимание девушки, которая только-только прошла обряд посвящения в женщины.
Впервые в жизни Эпона почувствовала, что мужчины смотрят на нее не как на ребенка.
– Здравствуй, Эпона, – крикнул один из них. – Да светит тебе всегда солнце.
– Да не будет в твоей жизни теней, – ответила она, чувствуя, что что-то трепещет в ее горле от волнения. Наконец-то начинается ее взрослая жизнь.
Мужчины тесно окружили ее, говорили льстивые слова, похлопывали и пощипывали, гладили ее заплетенные волосы.
– Теперь ты у нас взрослая женщина. И какая женщина! Твоя красота затмевает даже красоту матери.
– А уж как хороша собой была Ригантона в молодости, – заметил один из шахтеров. – О ней просто ходили легенды. – Он причмокнул, и его друзья громко рассмеялись. Рассмеялась и Эпона, она слегка нервничала, но наслаждалась этим разговором. Сначала она смущалась, отвечая на поддразнивания, но затем почувствовала растущую уверенность в себе. Как все это чудесно! Поступь ее приобрела упругость. Она шла, как бы приплясывая, и журчание ее смеха разносилось далеко вокруг.
Вскоре шахтеры неохотно свернули, чтобы подняться по крутой тропе на Соляную гору. Эпона рассталась с ними с сожалением.
«Подумать только, взрослые мужчины и рассыпались передо мной в любезностях», – со смехом проговорила она.
Эпона тоже немного важничала, направляясь к озеру.
Чтобы увидеть свое отражение, ей надо было войти поглубже в ледяную воду, ибо у самого берега все было затянуто ряской. Она сняла башмачки, подобрала руками подол платья и вошла. Вода обожгла холодом ее ступни и лодыжки. Эпона глубоко вздохнула и поморщилась.
Ноги у нее сразу же онемели, но она быстро привыкла к холоду и стала ждать, пока поверхность воды успокоится. Наконец она увидела слегка смазанное отражение своего лица. К ее разочарованию, это было все то же знакомое лицо; широко расставленные голубые глаза под ровными бровями, густо усыпанный веснушками нос, плавно изгибающиеся губы и упрямый маленький подбородок. Только тяжелые пряди выглядели незнакомыми.
– Эпона, Эпона, подожди меня!
Вниз по склону бежала ее лучшая подруга Махка. Махка, дочь Сироны, жены брата вождя Тараниса, была пышущей здоровьем девушкой, выше и полнее, чем Эпона, но у нее даже еще не начинались месячные, а грудь была плоской, как у мальчика. Ее время для посвящения в женщины еще не настало.
Возвращаясь к берегу, Эпона чувствовала, как ветер леденит ее ноги. Как хорошо, что на ней длинное платье. Она села и стала растирать ноги.
Махка плюхнулась рядом с ней на сырую землю.
– Я жду. Расскажи мне обо всем.
Эпона нагнулась над своими покрасневшими ногами, продолжая усердно их растирать. У нее было такое чувство, как будто они все искусаны муравьями.
– О чем – обо всем?
Махка рассмеялась. Ее голос, не такой глубокий, как у Тараниса, был все же низковат для женщины и к тому же с хрипотцой.
– Ты знаешь, о чем я спрашиваю, – о посвящении в женщины. Мы уже давно обещали друг другу, что первая из нас, кто пройдет этот обряд, расскажет другой, как все это происходит.
– Да? – Прежде чем надеть башмачки, Эпона внимательно осмотрела пальцы ног. Махка придвинулась ближе, сгорая от нетерпения.
Наконец Эпона обронила:
– Я рассказала бы тебе, если бы могла. Но я не знаю как. – Ей было так приятно чувствовать свое превосходство.
– Начни с самого начала. Или же с конца; говорят, что начало и конец всегда одинаковы.
– Я не знаю, как объяснить, чтобы ты поняла. Обряд посвящения в женщины ни на что не похож, Махка. Тебе придется подождать, пока наступит твое время.
Махка согнула пальцы в кулак и ударила подругу по плечу – так сильно, что наверняка на этом месте появится синяк. Немногие из ребят решались драться с Махкой; она любила причинять боль.
– Ты же обещала, что скажешь. Обещала! А теперь говоришь со мной так, будто ты взрослая женщина.
– А я и есть взрослая женщина.
– Но посмотреть на тебя, ты все такая же, как была, – презрительно фыркнула Махка. – Только что расчесала волосы на пряди. С ними ты похожа на Ригантону.
– Я никогда не буду похожа на Ригантону; я – это я, – заявила Эпона.
– Теперь ты не моя прежняя подруга Эпона, – сказала Махка. – Я знаю, что все изменится. Ты не будешь играть со мной больше, целыми днями будешь сидеть за ткацким станком и болтать о полотне и поддержании огня в очаге. Мы никогда не будем больше бегать с тобой наперегонки.
– Я не стану делать ничего, что мне не по душе, – запальчиво ответила Эпона. – И смогу бегать с тобой наперегонки, если захочу; я свободная женщина, принадлежащая к кельтскому племени.
– Тогда побежали. – Махка вскочила. – Мы заберем с собой Алатора, еще кое-кого и побежим вокруг деревни.
Эпона умирала от желания принять этот вызов. Мчаться, улыбаясь, по узкой тропе, утоптанной до гладкости соревнующимися бегунами.
Но это означало, что ей придется пойти на уступку, и Махка одержит над ней верх, не дав ей похвастаться своим новым положением.
Она провела краем ладони по глазам.
– Нет, я не могу, – сказала она подруге. – Я иду в пекарню.
– Ты идешь туда по своему желанию?
Эпона встала, сделав вид, будто спешит.
– Да. Ты только подумай, Махка, я первая попробую свежевыпеченный хлеб. А потом я, может быть, и побегаю с тобой. Если мне захочется. – Она выпрямила плечи и пошла вверх по склону к пекарне, стараясь убедить себя, что ее в самом деле привлекает эта работа.
Она не предполагала, что переход от одной жизни к другой может оказаться столь трудным. Так, должно быть, чувствуют себя умершие, перешедшие в новый мир, но все еще оглядывающиеся через плечо на старый, оставленный ими.
Она твердой походкой зашагала через деревню, напоминая себе, как нетерпеливо ждала наступления этого дня. Ее внимание привлек свет, струившийся из кузни Гоиббана, и она вспомнила, почему именно так стремилась стать женщиной.
Причиной был Гоиббан. Искуснейший кузнец кельтов.
Она повернула в сторону от пекарни.
Гоиббан был искусен в обработке меди и бронзы; к тому же еще молодым человеком он создал особые приемы для ковки звездного металла. Этот металл находили лишь в небольших количествах, в слитках чистого железа, которые, как полагали кельты, упали со звезд. Этот металл использовался для изготовления украшений. Но потом рудокопы обнаружили, что залежи этой руды, как залежи меди или олова, попадаются во многих местах. Кузнецы безуспешно пытались извлечь из руды в достаточных количествах этот необычайно прочный металл, с тем чтобы использовать его для выделки орудий труда и оружия.
Пытался разрешить эту задачу и Гоиббан. Он знал, что старые плавильни меди не могут дать высокой температуры, поэтому он укладывал в обложенные камнями ямы попеременно слои древесного угля и слои размельченной руды; усердно работая мехами, он достигал необходимой высокой температуры для плавки руды и извлечения духа звездного металла в его истинном виде. Получаемую пористую массу надо было, не давая ей остыть, отковывать, вплоть до исчезновения вкрапленных в нее примесей, мелких духов, вредных для прочности металла. Конечным результатом всех этих трудов был брус, вполне пригодный для обработки на наковальне.
Выплавке звездного металла Гоиббан обучил своих подмастерьев: все они умели подготавливать руду, пользоваться изготовленными из козьей шкуры мехами и поддувалом, которые помогали поддерживать ровную температуру. Сам же Гоиббан работал лишь молотом и зубилом, создавая исключительно прочные орудия труда и оружие вместо старых, бронзовых, и придумывал все новое и новое применение для звездного металла.
Его слава уже распространилась далеко за Голубые горы. Обычно вокруг кузни толпились восхищенные ребятишки; отпихивая друг друга, они стремились протолкнуться на место, откуда можно было хорошо видеть кузнеца, бьющего тяжелым молотом по наковальне. Каждый раз, когда при очередном ударе сыпались искры, они дружно охали и ахали. Не было зрелища более захватывающего, чем наблюдать, как Гоиббан поворачивает щипцами раскаленный добела брусок, превращая его в топор или ось. Только Кернуннос внушал детям больший трепет. Но жрец внушал им сильный страх, тогда как кузнец относился к ним с добротой и терпением, лишь бы они не мешали его работе. Гоиббан пользовался величайшим почетом в деревне – и до сих пор был еще холост.
Кое-кто нашептывал, будто дух Гоиббана заключил брачный союз с духом звездного металла и поэтому он не женится на земной женщине, ибо дух металла не потерпит никакого соперничества. Сам Гоиббан однажды сказал – эти его слова повторялись в каждом доме: «Золото – драгоценный металл, медь – гибкий металл. Но звездный металл, железо, не имеет себе равных. Раскаленный, он мягок и податлив, будто женщина; холодный, он тверд и несгибаем, будто воин. Ничто не заслуживает такой к себе любви, как железо».
Вопреки этому, а может быть, именно поэтому многие женщины, соперничая с железом, домогались любви кузнеца. Если это были замужние женщины, мужья обычно поддерживали их, ибо любовь кузнеца сулила семье почет, а его сын мог унаследовать дар своего отца.
В это яркое весеннее утро Гоиббан изготавливал оси для телег Квелона, обладателя стада волов. Работа шла медленно. Выступая крупными каплями на лбу кузнеца, пот, сливаясь в тоненькую струйку, сбегал по носу, а затем капал вниз, словно тающая сосулька. Новый подмастерье недостаточно хорошо очистил железо от шлаков, и Гоиббан отправил бы его на переплавку, если бы его не торопил Квелон. Скоро перевалы очистятся от снега, и нагруженные дополна солью телеги отправятся на юг.
Гоиббан весь ушел в работу и не обращал никакого внимания на толпу, как обычно собравшуюся возле кузни. Не заметил он, как люди расступились, пропуская Эпону. Он даже не услышал, как она позвала его. Тогда она окликнула его вновь, погромче, и на этот раз, подняв глаза, он увидел свою любимицу, девочку, которая спокойно сидела часами, наблюдая за его работой, никогда ему не мешая. В знак своей симпатии он делал для нее игрушки и украшения, а иногда давал ей для игры сверкающие кусочки металла, из которых можно было бы сделать что-нибудь ценное.
Она хранила его подарки в глубине своего ларя: сокровища, которые она ни с кем не хотела делить. В последнее время они разжигали в ней тайные мечты, воплощая в себе нечто, о чем Гоиббан и не подозревал. Когда другие дети, подшучивая, называли ее любимицей Гоиббана, она уже не бросалась на них с кулачками, а закрывала покрасневшее лицо, втайне радуясь.
Заметив ее, Гоиббан подмигнул, так подмигивал он только ей одной, и быстро, стараясь не отвлекаться от работы, спросил:
– В чем дело, девочка?
Эпона робко улыбнулась ему, желая, чтобы он посмотрел на нее такими же глазами, как шахтеры.
Его глаза заметили ее расчесанные на пряди волосы и длинное платье, но работа помешала ему осмыслить увиденное. Его рука поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, и маленькие звездочки искр рассыпались во все стороны от наковальни.
Эпона хотела сказать что-либо по-женски чарующее, приятное, но дух отказался прийти ей на помощь, она не могла придумать ни одного слова.
– Что тебе надо, Эпона? – спросил он опять.
Она растерянно провела правой рукой перед глазами, то был знак отрицания.
– Ничего. Я только… Я только хотела пожелать, чтобы тебе всегда сиял солнечный свет, – неловко отговорилась она.
– И да не омрачают твою жизнь тени, – ласково отозвался он; и по его губам, над золотистой бородой, скользнула улыбка. Ох уж эти дети! Но тут он увидел темное угольное пятно в железе, свидетельствовавшее о его недостаточной прочности, и сразу же забыл об Эпоне.
Протиснувшись через толпу маленьких зрителей, потупив взгляд, Эпона медленно пошла прочь.
Какая-то смутная мысль пронеслась в голове Гоиббана, и он посмотрел на удаляющуюся спину Эпоны. На ней длинное платье, она прошла обряд посвящения в женщины… Но ведь только вчера днем… Возможно, она приходила по какому-то важному делу. Но нет, если бы у нее было что сказать, она непременно сказала бы: женщины племени всегда высказываются откровенно. Пожав плечами, он вновь обрушил молот на болванку.
Это был первый день ее новой жизни, жизни взрослой женщины.
Она принялась усиленно протирать кулачками затуманенные глаза. «Любопытно, изменился ли мой внешний вид? – подумала она. – Полюбит ли меня теперь Гоиббан?»
Прежде чем подняться со своего ложа, она удовлетворенно оглядела жилище вождя, заново оценивая его после ночи, проведенной в волшебном доме. У них был большой дом, построенный из хорошо подогнанных березовых бревен и увенчанный крутоскатной соломенной крышей. Чтобы обеспечить доступ свету и воздуху, в обоих его концах под самым коньковым брусом были прорублены отверстия. Конек был изукрашен переплетающимися узорами жизни, символами могущественных духов, мистическими знаками, воплощениями власти и плодородия. Резьба покрывала весь конек, даже там, где он был прикрыт соломой, ибо эта часть предназначалась не для человеческих глаз.
Семейные ложа, вылепленные из затвердевшей глины, тянулись с двух сторон вдоль всего дома. На них могли разместиться более дюжины людей. Ложа были застланы мехами и днем использовались для сидения. Возле них стояли деревянные лари, покрытые резьбой и раскрашенные, в них хранилась одежда и всякая домашняя утварь. В углах были расставлены орудия труда, оружие и раздвоенный посох, который Туторикс использовал, чтобы судить различные игры. Центр дома, как это было принято, занимало углубление для костра: на каменном очаге лежали кухонные принадлежности. Тут же, на железных цепях, был подвешен большой котел.
В хорошо выбранном месте возле огня стоял ткацкий станок Ригантоны. Уток и основа. Рама в знак уважения к деятельности хозяйки дома была выкрашена в цвет охры. За станком сидела и сама Ригантона, ее руки двигались так же проворно, как если бы она крепко проспала всю ночь. Она не подняла глаз, когда дочь встала со своего ложа, и обратилась к ней с такими словами:
– Теперь, когда ты стала взрослой женщиной, Эпона, ты можешь поработать вместо меня в пекарне. А я должна закончить все свои ткацкие работы еще до прихода первых торговцев, они не должны видеть членов семьи в старых одеждах.
В дальнем конце дома, сидя на глиняном ложе, Бридда, молодая жена Окелоса, играла со своим новорожденным младенцем, раскачивая над ним нитку голубых бус; всякий раз, когда младенец радостно гугукал, она смеялась. Эта игра отвлекла внимание Ригантоны от ее дочери.
– Где ты взяла эти бусы, Бридда? – спросила она.
– Их дал мне Окелос, – поколебавшись, ответила молодая женщина.
Ригантона встала из-за станка.
– Сдается мне, это мои бусы, – сказала она.
Бридда беспокойно заерзала.
– Их дал мне Окелос, – повторила она. – Честное слово. – И она смело взглянула в глаза Ригантоны.
Ригантона не стала продолжать этот разговор. Ни один из членов племени не смел подвергать сомнению слово другого, ибо все знали, что магическая сила слова зачастую оказывалась более мощным оружием, чем само оружие.
– Ладно, – сказала она с заметным разочарованием. И, вздохнув, вновь уселась за станок.
Пока обе женщины препирались, Эпона опустилась на колени и открыла свой ларь. Подняв крышку, она застыла в изумлении. Куда подевались короткие, груботканые детские платья? Вместо них, аккуратно сложенные, лежали длинные платья, которых она никогда прежде не видела. Даже в полутьме, царившей в доме, они сверкали яркими красками. Новые женские платья из крашеной шерсти и полотна вместо простого суровья, из которых шились одежды для детей. Видимо, Ригантона положила их туда, пока она была в доме жреца.
Эпона вынула из ларя мягкое красное платье и, радостная, надела его, застегнув пряжку кожаного ремешка. Около ее ложа стояли кожаные башмачки. В них она ходила накануне, еще девочкой. Подойдут ли они сейчас к ее ногам, ногам взрослой женщины? Сунув ноги в башмачки, она улыбнулась: ее старые друзья не изменились. Вот и отлично. Она аккуратно завязала кожаные шнурки вокруг лодыжек, чтобы не потерять башмачки в тающем снегу.
До сих пор Эпона носила лишь детские украшения: бронзовые и деревянные ручные и ножные браслеты, но в ларе она нашла новое медное, с красивой резьбой, запястье. Она взглянула на Ригантону, но мать была поглощена работой. Возможно, это украшение было слишком мало для руки ее матери.
Надев браслет, она направилась к двери.
– Может быть, поешь чего-нибудь? – окликнула ее Бридда. – После детей в горшке осталось немного похлебки, и я могу дать тебе сыра, который ты любишь.
– Спасибо тебе за заботу, но я не голодна. Хочу только немного прогуляться, прежде чем пойду в пекарню.
Бридда кивнула. Эпона теперь взрослая. И сама отвечает за себя. Отныне для нее дело чести разделять бремя труда со всей семьей.
Холодный ветер снаружи точно ножом полоснул ее по шее, ворвался в рот, оставив на языке вкус льда. Она набрала полную грудь воздуха и задержала дыхание, несмотря на сильное чувство жжения, ведь так приятно будет наконец сделать долгий выдох.
Аааххх.
Эпона потянулась, высоко подняв руки, изгибаясь с животной чувственностью. Длинное платье казалось ей странно неудобным. Как-то непривычно, что отныне ей придется ходить с закрытыми ногами.
«Любопытно, изменился ли мой внешний вид?» – вновь спросила себя Эпона. Можно, конечно, вернуться домой и попросить у Ригантоны ее отполированное бронзовое зеркало, но рядом вполне подходящая замена – ясное темное озеро, ярко-сине-зеленое в утреннем свете.
Она пересекла площадь для собраний и поспешила к воде.
Плывущий по ветру дым доносил до нее запах мяса, варящегося в бронзовых котлах, и запах ячменевой каши, томящейся на нагретых камнях очага. По селению, с неуемной энергией, присущей всему племени, громко крича, носились ребятишки. Лаяли собаки, вовсю распевали птицы, полудикие свиньи рыхлили рылами землю между хижинами.
Большинство рудокопов – теперь они добывали соль – отправились на Соляную гору. Одни объединялись в группу для рубки каменной соли, другие – в группу для рубки и установки опорных столбов в штольнях и штреках. Лишь немногие работали в старом медном руднике; добывать соль было более выгодно. Остальные рабочие только-только готовились отправиться в путь: почти все холостяки, которых некому было разбудить и проводить в дорогу. Шестеро или семеро пересекли площадь для собраний, направляясь в сторону Эпоны. Увидев девушку, они сменили обычную муж– скую болтовню на какую-то другую тему.
По мере приближения к Эпоне осанка шахтеров становилась все горделивее, они расправили плечи, обнажили свои крепкие белые зубы, поблескивавшие под усами. Ухмыляясь, они отталкивали друг друга, стараясь привлечь внимание девушки, которая только-только прошла обряд посвящения в женщины.
Впервые в жизни Эпона почувствовала, что мужчины смотрят на нее не как на ребенка.
– Здравствуй, Эпона, – крикнул один из них. – Да светит тебе всегда солнце.
– Да не будет в твоей жизни теней, – ответила она, чувствуя, что что-то трепещет в ее горле от волнения. Наконец-то начинается ее взрослая жизнь.
Мужчины тесно окружили ее, говорили льстивые слова, похлопывали и пощипывали, гладили ее заплетенные волосы.
– Теперь ты у нас взрослая женщина. И какая женщина! Твоя красота затмевает даже красоту матери.
– А уж как хороша собой была Ригантона в молодости, – заметил один из шахтеров. – О ней просто ходили легенды. – Он причмокнул, и его друзья громко рассмеялись. Рассмеялась и Эпона, она слегка нервничала, но наслаждалась этим разговором. Сначала она смущалась, отвечая на поддразнивания, но затем почувствовала растущую уверенность в себе. Как все это чудесно! Поступь ее приобрела упругость. Она шла, как бы приплясывая, и журчание ее смеха разносилось далеко вокруг.
Вскоре шахтеры неохотно свернули, чтобы подняться по крутой тропе на Соляную гору. Эпона рассталась с ними с сожалением.
«Подумать только, взрослые мужчины и рассыпались передо мной в любезностях», – со смехом проговорила она.
Эпона тоже немного важничала, направляясь к озеру.
Чтобы увидеть свое отражение, ей надо было войти поглубже в ледяную воду, ибо у самого берега все было затянуто ряской. Она сняла башмачки, подобрала руками подол платья и вошла. Вода обожгла холодом ее ступни и лодыжки. Эпона глубоко вздохнула и поморщилась.
Ноги у нее сразу же онемели, но она быстро привыкла к холоду и стала ждать, пока поверхность воды успокоится. Наконец она увидела слегка смазанное отражение своего лица. К ее разочарованию, это было все то же знакомое лицо; широко расставленные голубые глаза под ровными бровями, густо усыпанный веснушками нос, плавно изгибающиеся губы и упрямый маленький подбородок. Только тяжелые пряди выглядели незнакомыми.
– Эпона, Эпона, подожди меня!
Вниз по склону бежала ее лучшая подруга Махка. Махка, дочь Сироны, жены брата вождя Тараниса, была пышущей здоровьем девушкой, выше и полнее, чем Эпона, но у нее даже еще не начинались месячные, а грудь была плоской, как у мальчика. Ее время для посвящения в женщины еще не настало.
Возвращаясь к берегу, Эпона чувствовала, как ветер леденит ее ноги. Как хорошо, что на ней длинное платье. Она села и стала растирать ноги.
Махка плюхнулась рядом с ней на сырую землю.
– Я жду. Расскажи мне обо всем.
Эпона нагнулась над своими покрасневшими ногами, продолжая усердно их растирать. У нее было такое чувство, как будто они все искусаны муравьями.
– О чем – обо всем?
Махка рассмеялась. Ее голос, не такой глубокий, как у Тараниса, был все же низковат для женщины и к тому же с хрипотцой.
– Ты знаешь, о чем я спрашиваю, – о посвящении в женщины. Мы уже давно обещали друг другу, что первая из нас, кто пройдет этот обряд, расскажет другой, как все это происходит.
– Да? – Прежде чем надеть башмачки, Эпона внимательно осмотрела пальцы ног. Махка придвинулась ближе, сгорая от нетерпения.
Наконец Эпона обронила:
– Я рассказала бы тебе, если бы могла. Но я не знаю как. – Ей было так приятно чувствовать свое превосходство.
– Начни с самого начала. Или же с конца; говорят, что начало и конец всегда одинаковы.
– Я не знаю, как объяснить, чтобы ты поняла. Обряд посвящения в женщины ни на что не похож, Махка. Тебе придется подождать, пока наступит твое время.
Махка согнула пальцы в кулак и ударила подругу по плечу – так сильно, что наверняка на этом месте появится синяк. Немногие из ребят решались драться с Махкой; она любила причинять боль.
– Ты же обещала, что скажешь. Обещала! А теперь говоришь со мной так, будто ты взрослая женщина.
– А я и есть взрослая женщина.
– Но посмотреть на тебя, ты все такая же, как была, – презрительно фыркнула Махка. – Только что расчесала волосы на пряди. С ними ты похожа на Ригантону.
– Я никогда не буду похожа на Ригантону; я – это я, – заявила Эпона.
– Теперь ты не моя прежняя подруга Эпона, – сказала Махка. – Я знаю, что все изменится. Ты не будешь играть со мной больше, целыми днями будешь сидеть за ткацким станком и болтать о полотне и поддержании огня в очаге. Мы никогда не будем больше бегать с тобой наперегонки.
– Я не стану делать ничего, что мне не по душе, – запальчиво ответила Эпона. – И смогу бегать с тобой наперегонки, если захочу; я свободная женщина, принадлежащая к кельтскому племени.
– Тогда побежали. – Махка вскочила. – Мы заберем с собой Алатора, еще кое-кого и побежим вокруг деревни.
Эпона умирала от желания принять этот вызов. Мчаться, улыбаясь, по узкой тропе, утоптанной до гладкости соревнующимися бегунами.
Но это означало, что ей придется пойти на уступку, и Махка одержит над ней верх, не дав ей похвастаться своим новым положением.
Она провела краем ладони по глазам.
– Нет, я не могу, – сказала она подруге. – Я иду в пекарню.
– Ты идешь туда по своему желанию?
Эпона встала, сделав вид, будто спешит.
– Да. Ты только подумай, Махка, я первая попробую свежевыпеченный хлеб. А потом я, может быть, и побегаю с тобой. Если мне захочется. – Она выпрямила плечи и пошла вверх по склону к пекарне, стараясь убедить себя, что ее в самом деле привлекает эта работа.
Она не предполагала, что переход от одной жизни к другой может оказаться столь трудным. Так, должно быть, чувствуют себя умершие, перешедшие в новый мир, но все еще оглядывающиеся через плечо на старый, оставленный ими.
Она твердой походкой зашагала через деревню, напоминая себе, как нетерпеливо ждала наступления этого дня. Ее внимание привлек свет, струившийся из кузни Гоиббана, и она вспомнила, почему именно так стремилась стать женщиной.
Причиной был Гоиббан. Искуснейший кузнец кельтов.
Она повернула в сторону от пекарни.
Гоиббан был искусен в обработке меди и бронзы; к тому же еще молодым человеком он создал особые приемы для ковки звездного металла. Этот металл находили лишь в небольших количествах, в слитках чистого железа, которые, как полагали кельты, упали со звезд. Этот металл использовался для изготовления украшений. Но потом рудокопы обнаружили, что залежи этой руды, как залежи меди или олова, попадаются во многих местах. Кузнецы безуспешно пытались извлечь из руды в достаточных количествах этот необычайно прочный металл, с тем чтобы использовать его для выделки орудий труда и оружия.
Пытался разрешить эту задачу и Гоиббан. Он знал, что старые плавильни меди не могут дать высокой температуры, поэтому он укладывал в обложенные камнями ямы попеременно слои древесного угля и слои размельченной руды; усердно работая мехами, он достигал необходимой высокой температуры для плавки руды и извлечения духа звездного металла в его истинном виде. Получаемую пористую массу надо было, не давая ей остыть, отковывать, вплоть до исчезновения вкрапленных в нее примесей, мелких духов, вредных для прочности металла. Конечным результатом всех этих трудов был брус, вполне пригодный для обработки на наковальне.
Выплавке звездного металла Гоиббан обучил своих подмастерьев: все они умели подготавливать руду, пользоваться изготовленными из козьей шкуры мехами и поддувалом, которые помогали поддерживать ровную температуру. Сам же Гоиббан работал лишь молотом и зубилом, создавая исключительно прочные орудия труда и оружие вместо старых, бронзовых, и придумывал все новое и новое применение для звездного металла.
Его слава уже распространилась далеко за Голубые горы. Обычно вокруг кузни толпились восхищенные ребятишки; отпихивая друг друга, они стремились протолкнуться на место, откуда можно было хорошо видеть кузнеца, бьющего тяжелым молотом по наковальне. Каждый раз, когда при очередном ударе сыпались искры, они дружно охали и ахали. Не было зрелища более захватывающего, чем наблюдать, как Гоиббан поворачивает щипцами раскаленный добела брусок, превращая его в топор или ось. Только Кернуннос внушал детям больший трепет. Но жрец внушал им сильный страх, тогда как кузнец относился к ним с добротой и терпением, лишь бы они не мешали его работе. Гоиббан пользовался величайшим почетом в деревне – и до сих пор был еще холост.
Кое-кто нашептывал, будто дух Гоиббана заключил брачный союз с духом звездного металла и поэтому он не женится на земной женщине, ибо дух металла не потерпит никакого соперничества. Сам Гоиббан однажды сказал – эти его слова повторялись в каждом доме: «Золото – драгоценный металл, медь – гибкий металл. Но звездный металл, железо, не имеет себе равных. Раскаленный, он мягок и податлив, будто женщина; холодный, он тверд и несгибаем, будто воин. Ничто не заслуживает такой к себе любви, как железо».
Вопреки этому, а может быть, именно поэтому многие женщины, соперничая с железом, домогались любви кузнеца. Если это были замужние женщины, мужья обычно поддерживали их, ибо любовь кузнеца сулила семье почет, а его сын мог унаследовать дар своего отца.
В это яркое весеннее утро Гоиббан изготавливал оси для телег Квелона, обладателя стада волов. Работа шла медленно. Выступая крупными каплями на лбу кузнеца, пот, сливаясь в тоненькую струйку, сбегал по носу, а затем капал вниз, словно тающая сосулька. Новый подмастерье недостаточно хорошо очистил железо от шлаков, и Гоиббан отправил бы его на переплавку, если бы его не торопил Квелон. Скоро перевалы очистятся от снега, и нагруженные дополна солью телеги отправятся на юг.
Гоиббан весь ушел в работу и не обращал никакого внимания на толпу, как обычно собравшуюся возле кузни. Не заметил он, как люди расступились, пропуская Эпону. Он даже не услышал, как она позвала его. Тогда она окликнула его вновь, погромче, и на этот раз, подняв глаза, он увидел свою любимицу, девочку, которая спокойно сидела часами, наблюдая за его работой, никогда ему не мешая. В знак своей симпатии он делал для нее игрушки и украшения, а иногда давал ей для игры сверкающие кусочки металла, из которых можно было бы сделать что-нибудь ценное.
Она хранила его подарки в глубине своего ларя: сокровища, которые она ни с кем не хотела делить. В последнее время они разжигали в ней тайные мечты, воплощая в себе нечто, о чем Гоиббан и не подозревал. Когда другие дети, подшучивая, называли ее любимицей Гоиббана, она уже не бросалась на них с кулачками, а закрывала покрасневшее лицо, втайне радуясь.
Заметив ее, Гоиббан подмигнул, так подмигивал он только ей одной, и быстро, стараясь не отвлекаться от работы, спросил:
– В чем дело, девочка?
Эпона робко улыбнулась ему, желая, чтобы он посмотрел на нее такими же глазами, как шахтеры.
Его глаза заметили ее расчесанные на пряди волосы и длинное платье, но работа помешала ему осмыслить увиденное. Его рука поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, и маленькие звездочки искр рассыпались во все стороны от наковальни.
Эпона хотела сказать что-либо по-женски чарующее, приятное, но дух отказался прийти ей на помощь, она не могла придумать ни одного слова.
– Что тебе надо, Эпона? – спросил он опять.
Она растерянно провела правой рукой перед глазами, то был знак отрицания.
– Ничего. Я только… Я только хотела пожелать, чтобы тебе всегда сиял солнечный свет, – неловко отговорилась она.
– И да не омрачают твою жизнь тени, – ласково отозвался он; и по его губам, над золотистой бородой, скользнула улыбка. Ох уж эти дети! Но тут он увидел темное угольное пятно в железе, свидетельствовавшее о его недостаточной прочности, и сразу же забыл об Эпоне.
Протиснувшись через толпу маленьких зрителей, потупив взгляд, Эпона медленно пошла прочь.
Какая-то смутная мысль пронеслась в голове Гоиббана, и он посмотрел на удаляющуюся спину Эпоны. На ней длинное платье, она прошла обряд посвящения в женщины… Но ведь только вчера днем… Возможно, она приходила по какому-то важному делу. Но нет, если бы у нее было что сказать, она непременно сказала бы: женщины племени всегда высказываются откровенно. Пожав плечами, он вновь обрушил молот на болванку.