Морган Лливелин. Дочь Голубых гор

   Внутри дома вспыхнули искры, разлилось слабое сияние, затем, как большой алый мак, расцвело пламя. Собравшиеся облегченно вздохнули. Те, что стояли впереди, у двери, могли видеть склоненное над ямой с костром золотистое теперь лицо Тены, которая пела гимн во славу новорожденного огня.
   Теперь семья вождя могла безопасно войти, и они вошли, все, за исключением Бридды, которую не впустили внутрь. Завернувшись в одеяла, она провела ночь, скрючившись, на земле около дома; Ригантона несколько раз приносила ей младенца для кормления, но делала это молча, не говоря ни слова.
   Когда над горами занялся рассвет, старейшины племени и друиды собрались на торжественный совет, чтобы обсудить судьбу несчастной женщины. Она была матерью младенца, и это было смягчающим обстоятельством, однако младенец был девочкой, что говорило не в ее пользу. Еще неизвестно, родит ли она когда-нибудь воина.
   От имени друидов слово держал Поэль.
   – Если мы живем на свете, то лишь благодаря духам, они даруют нам огонь, и воду, и пропитание, они направляют каждый шаг нашей жизни. Если кто-нибудь из нас оскорбит духа, ответственность ложится на все племя. Мы должны действовать в общих интересах.
   – В интересах всего племени, – откликнулся совет.
   Туторикс встал и высоко поднял свой жезл, которым накануне вечером он судил каманахт. Но в это утро у него было куда более серьезное назначение. Если, как подсказывает его дух, он трижды ударит жезлом по земле, его слово станет законом, который не посмеет нарушить ни один член племени.
   – Бридда оскорбила Дух Огня, – торжественно изрек он. – Поэтому она должна отправиться в страну духов, дабы от нашего имени попросить у них прощения.
   Совет единодушно поддержал это предложение. Окелос, стоявший за кольцом, образованным членами совета, услышал слова вождя и увидел, как все остальные подняли руки в знак согласия. Он вспомнил Бридду такой, как она была, когда он привез ее из страны рек, веселой девушкой, хохочущей при каждом его слове, ничего не принимающей всерьез, брызжущей жизнью, словно молодое деревце. Когда она отдалась ему, он почувствовал в себе необыкновенную силу.
   «Я выбрал матерью своих детей глупую женщину», – думал он теперь с сожалением. Ему так и хотелось врезать свой кулак во что-нибудь: будь то стена дома или лицо врага.
   Женщины тут же принялись плести большую корзину. Их работой руководил Кернуннос.
   – Корзина должна быть в форме языка огня, – наставлял он их. – Широкой внизу и узкой вверху. Она будет символом жертвоприношения, символом Пламени.
   Плетение корзины заняло целый день. И все это время Бридда лежала, скорчившись, на земле, и никто с ней не разговаривал. Никто даже не смотрел ей в глаза. Ей дали еду и воду, но ничего больше. Сирона, жена Тараниса, унесла младенца, хотя по этому поводу и был спор.
   – Мы можем сами вырастить ребенка – или выбросить его, – если так решит его отец, – сказала Ригантона Сироне. – Он принадлежит нашей семье.
   – У тебя нет молока, – сказала Сирона Ригантоне. – Твой возраст измеряется многими зимами, твои груди уже никогда не наполнятся. Но у меня молока сколько угодно. – Она сунула руку за пазуху и, вытащив большую грудь, выдавила из нее несколько крупных капель молока. Она не скрывала своего надменного торжества.
   – Пусть забирает ее, – устало вздохнул Окелос. На что ему девочка, рожденная от глупой женщины?.. Только чтобы Бридда не видела, как уносят ее дочь.
   Ригантона уступила, на самом деле она не очень-то хотела выращивать ребенка невестки.
   – Ну что ж, забирай девочку, – сказала она Сироне. – К тому времени, когда она станет невестой, достойной даров женихов, я, по всей вероятности, буду уже в другом мире и уже не смогу воспользоваться этими дарами.
   После того как плетение корзины было закончено, за дело взялись друиды. Всю ночь напролет они жгли костры, танцевали старинные танцы и пели старинные песни. Их голоса разносились по всей деревне, и многие бодрствовавшие женщины поглядывали на свои очаги, чтобы удостовериться, что в них еще тлеют угли.
   На заре собралось все племя, за исключением женщин, поддерживавших огонь в своих хижинах. Именно в этот день ни один очаг не должен погаснуть из-за небрежности.
   Солнце взошло в небе, подернутое густой дымкой.
   – Дурной знак, – заметил Кернуннос, обращаясь к Поэлю. – Надо поторапливаться, пока не стряслось какой-нибудь беды.
   Плетеная корзина была установлена в самом центре площади. Скрепленная ремнями, она и в самом деле походила на большой язык пламени. Одна сторона была открыта, чтобы Бридда могла войти внутрь.
   Кернуннос, облаченный в кожаную накидку и головной убор в форме орла, девять раз, слева направо, обошел вокруг клетки, бормоча заклинания на языке духов. Тут же стояла и Тена; ее медные волосы сверкали в лучах восхода, руки воздеты над головой.
   Обнаженную женщину привели два сильных воина, готовые поддержать ее, если силы ей изменят. Окелос с трудом заставлял себя смотреть на происходящее; он опасался, как бы Бридда не опозорила его еще больше. Но запас ее сил был достаточно велик, чтобы она могла держаться прямо, лишь лицо ее было очень бледно. Ее страшила не смерть, а сопряженные с ней муки. Все знали, а Ригантона не уставала об этом напоминать, что во время родов она громко кричала.
   При виде большой корзины она закрыла глаза и пошатнулась.
   Ее ввели в клетку и, закрыв, оплели ремнями. Главы всех кельтских семейств положили к подножью корзины по полену или хворостине, это было их приношение Духу Огня.
   Бридда, обхватив себя руками, скрючилась в клетке, сплетенной достаточно просторной, чтобы она могла стоять, гордо выпрямившись во весь рост.
   Кернуннос начал играть на своем жреческом барабане. Отдельные удары, сначала редкие, постепенно все учащались и учащались.
   Тена согнулась и положила руки на поленья и хворост, ладонями вниз. Она медленно обходила клетку, стараясь прикоснуться к каждому полену и хворостине, до которых могла дотянуться. Затем она отошла прочь и, закрыв глаза, протянув вперед руки, стала призывать Духа Огня.
   В сложенных пирамидой дровах замелькали крошечные красные глазки. Завиваясь спиралью, вверх потянулся дым. Что-то затрещало, как ломающийся у берега озера лед, хотя пламени пока еще не было видно.
   Бридда застонала.
   Друиды, произнося слова нараспев, велели ей от имени всего племени поговорить с духами в других мирах, попросить у них прощения, чтобы не причинили они вреда кельтам, не спалили их жилищ, не наслали на них губительных недугов. Присутствующие, склонив головы в сторону огня и клетки, мысленно желая Бридде быть стойкой в предстоящем ей путешествии, подхватывали слова друидов.
   Пламя, ожив, взметнулось ввысь. Оно, как плющ, оплетало прутья корзины, окрашивая их в цвет червонного золота. Бридда, жадно глотнув воздух, отшатнулась, но в этом мире ей уже не было спасения. Гутуитеры научили ее глубоко вдыхать дым, чтобы скорее освободиться от бренной плоти, но она была слишком испугана, чтобы помнить их наставления. Она покачивалась взад и вперед в клетке, тянула вперед белые руки с обугливающимися от жары золотыми волосками.
   – Окелос, где ты? Помоги мне; я боюсь.
   Окелос отвернулся. И поймал на себе повелительный взгляд вождя племени. Сделав над собой усилие, он повернулся к клетке и стал смотреть.
   Бридда громко вопила. Клубы дыма несли с собой запах горящего мяса.
   Кельты ждали…
   Когда наконец клетка прогорела насквозь и рухнула, к небу взметнулся сноп искр, и собравшиеся зрители испустили общий вздох облегчения.
   Пора было возвращаться к повседневным делам.

ГЛАВА 6

   В ту ночь возле все еще тлеющего костра поставили сторожа с факелом, чтобы тот отгонял собак и свиней, пока пепел не остынет настолько, чтобы гутуитеры смогли его собрать.
   Перед сожжением Бридда не прошла ритуал, совершаемый в Доме Мертвых; поэтому ее пепел будет заключен в урну для последующего погребения вместе с предками. Она отправилась прямо к духам, а это означает, что ее пепел обладает могущественной силой. Он будет сохранен до следующего солнечного времени года и только тогда смешан с землей, чтобы нашептывать о своей судьбе всему растущему под теплым солнцем.
   Это было первое подобное жертвоприношение – сожжение члена их семейства, – которое видела Эпона. Этсус из племени маркоманни, Серебряный Бык, вешал тех, кого приносили в жертву, на деревьях; этого обряда придерживались их друиды, но Туторикс, как все знали, употреблял, в целях жертвоприношения, плетеные корзины.
   После окончания обряда сожжения Эпона вернулась к себе домой в глубокой задумчивости. Умом она понимала, что Бридды больше нет, ни ее тела, ни духа, но сердцем никак не могла в это поверить. Неужели улыбающееся лицо невестки никогда больше не подмигнет ей над кухонными горшками? Неужели ей, Эпоне, никогда больше не пошутить с ней, не посмеяться над какой-нибудь смешной сплетней? И кто отныне будет на ее стороне в безмолвном противостоянии разделенных на группы членов семьи вождя?
   Атмосфера в доме была напряженная. Окелос хранил угрюмое молчание; Туторикс был спокоен и замкнут в себе. Он продолжал растирать грудь и почти ничего не ел. Ригантона уже завладела наследством Бридды и язвительно вышучивала Окелоса, женившегося на такой безответственной да еще и бедной женщине.
   – А ведь ты отвез винделичи богатые дары, – напомнила она сыну. – Лучше бы ты взял себе жену из дома Мобиорикса.
   – Я уже говорил тебе, я выбрал самую лучшую, какая была, – выпятив нижнюю губу, ответил Окелос.
   – Надеюсь, в другой раз ты будешь умнее, – презрительно фыркнув, обронила Ригантона.
   Вспомнив, что остался один на холодном ложе, Окелос подошел к Туториксу.
   – Я должен привезти себе новую жену до первых морозов, – сказал он, – или мне придется ждать все снежное время года.
   Туторикс лежал, скрестив на груди руки.
   – Мы не можем тебя отпустить, – ответил он. – Все время прибывают торговцы; в шахте нужна каждая пара рабочих рук, хотя ты у нас и не слишком надрываешься. Но какая-то польза от тебя все же будет.
   – Но это означает, что я буду лишен жены целый год, до следующего праздника Великого Огня, – возразил Окелос. – Что мне прикажешь делать?
   – В поселке есть много женщин, которые всячески заигрывают с тобой, – заметил Туторикс. – Можешь заниматься любовной игрой с ними.
   – Они все чужие жены. А я хочу иметь свою собственную; хочу спать с женщиной, которая принадлежит только мне – и никому больше.
   – Жена не какое-то имущество, – напомнил ему Туторикс. Устало вздохнув, он сел. Волосы взлохмачены, лицо при свете очага пепельно-серое. – Жена – свободная женщина, принадлежащая лишь самой себе. Тебе же принадлежат лишь ее дети – и то до женитьбы или замужества. Почему ты хочешь владеть всем, чем только можно?
   Окелос предпочел промолчать. Отойдя от отца, он подошел к своему аккуратно приставленному к стене оружию: мечу и копью; тут же хранилось и несколько ножей. И присел на корточки, ибо воин всегда должен быть в таком положении, чтобы мог быстро подняться, только женщины могут сидеть, поджав ноги под себя. Подушечкой большого пальца он провел по острию меча, пробуя его остроту; его глаза отрешенно смотрели куда-то вдаль.
   – Здесь слишком тесно для меня, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
   Ригантона подошла к нему.
   – Терпение, сын, – наставительно сказала она. – Покажи, на что ты способен, и в один прекрасный день ты, может быть, станешь вождем.
   – Можешь ли ты обещать, что так и будет? А как поведет себя Таранис? Как поведет себя совет старейшин? – На его лице появилось хитрое выражение. – Будь я вождем, все изменилось бы. К лучшему. И для тебя тоже; уж я об этом позаботился бы. Сирона не смогла бы щеголять перед тобой все новыми и новыми украшениями… Ты могла бы мне помочь, мать. Сходи к главному жрецу и попроси его употребить все свое влияние…
   – Нет, – резко оборвала Ригантона.
   – Почему нет? Он мог бы сделать это ради тебя. Я не раз замечал, что его глаза неотступно следуют за тобой.
   – Я ни о чем не буду просить Кернунноса, – твердо произнесла Ригантона.
   – Даже ради меня? – Приняв как можно более ласковый вид, Окелос повернулся к матери, погладил ее по руке, запустил свои пальцы в ее волосы. Под его песочного цвета бородой заиграла приятная, тонко рассчитанная улыбка, как бы говорящая: «Я был бы очень щедр к тебе, если бы стал вождем».
   Туторикс захрапел на своем ложе.
   Эпона не обращала почти никакого внимания на остальных членов семьи. Алатор, Банба и маленькие дети, перевозбужденные событиями этого дня, скоро уснули; препирательства взрослых раздражали Эпону. Одна Бридда никогда не спорила. Только пожимала плечами, стараясь не замечать скверного настроения других, и ничего не принимала всерьез.
   Но этот мир не прощает легкомыслия, она сурово за него поплатилась. Бедная Бридда…
   Возродилась ли уже она? Благополучно ли перешел ее дух в другую, посмертную жизнь? Будет ли она счастлива в другом мире?
   Обо всем этом хотелось знать Эпоне. Она испытывала боль при одной мысли, что Бридда будет несчастлива, будет чувствовать себя потерянной, горевать об оставленном мире.
   В ней заговорил дух, подсказывая, что делать.
   Эпона подошла к своему ложу и легла головой на север; друиды полагали, что это направление наиболее благоприятно, чтобы установить связь с другими мирами. Она закрыла глаза и представила себе лицо Бридды.
   Друиды утверждают, что только они одни могут путешествовать в другие миры и благополучно возвращаться оттуда. Они знали путь, знали, как преодолеть все препятствия. До сих пор Эпона никогда не сомневалась, что только жрецы наделены этой способностью, но тут ее вдруг озарила неожиданная мысль: «Если это могут делать друиды, значит, могут и другие. Это вполне возможно. Не исключено, что и я могу перенестись в другой мир, пусть на одно мгновение, лишь бы только увидеть Бридду и убедиться, что с ней все в порядке».
   Возможно, это небезопасно; о других мирах рассказывают шепотом много странного; прежде чем отправиться туда, друиды, как известно, совершают тщательные приготовления. Но ведь место, где находится кроткая улыбающаяся Бридда, не может быть опасным. И она, Эпона, попробует перенестись туда лишь на мгновение, чтобы взглянуть одним глазком…
   Она лежала на своем ложе, сосредоточенно стараясь представить себе лицо невестки. Некоторое время ничего не происходило. Она напрягла воображение и вот почувствовала необычное легкое ощущение: будто все кругом теряет свои очертания, смазывается и плывет. Она охотно отдалась этому ощущению. Стены их дома, казалось, стали раздвигаться.
   « Сосредоточься еще сильнее. Перенесись наружу», – говорил ей дух.
   Она услышала вдалеке какие-то звуки, похожие на биение жреческого барабана, и это биение странным образом совпадало с ритмом, в котором стучало ее сердце; они сливались вместе, эти два биения, тем временем она двигалась в пространстве… плыла, кружась, точно пушинка на ветру.
 
   Ее несет куда-то вниз, в темноту. Какое-то неприятное ощущение в животе; чувство раздвоения собственного существа, нарушение его цельности.
   Клубящийся серый туман. Свет. Где-то далеко свет, но серый туман сгущается. В нем мелькают какие-то тени. Ее тело, простертое на ложе, сотрясает дрожь, но она не знает об этом. Ибо самой ее здесь нет, она находится где-то еще, но, во всяком случае, не в том расплывчатом, зыбком мире сна, где она блуждала в детстве.
   К ней приближается некая тень, и она пробует с ней заговорить, но не на обычном человеческом языке. Слова рождаются в ее голове в форме мыслей, таким же образом она получает и ответ на них. Но витающая возле нее тень не Бридда, она не знает Бридды, которую надо искать где-то еще. Эпона бежит дальше, по направлению к свету, показавшемуся ей таким прекрасным. Там царят тепло и яркий блеск; там-то и должна находиться Бридда, посланная к Духу Огня.
   Здесь передвигаются по-иному, не так, как в их мире, с помощью ходьбы, а с помощью воли, но, перемещаясь, Эпона сознает, что вслед за ней тянется некое невесомое вервие, прикрепляющее ее к ложу их дома. Дух подсказывает ей, что это вервие ни в коем случае не должно быть порвано, если она хочет возвратиться обратно, таков один из законов того места, где она находится.
   Эпона продолжала свои поиски. Она чувствует, хоть и не видит, видит, хоть и не понимает. И вдруг вблизи слышится такой знакомый, такой заразительный, по-детски веселый смех.
   – Бридда?
   Она пытается приблизиться к умершей и обнаруживает, что проходит сквозь твердые на вид предметы так, словно это вода. И вдруг над ней распахивается звездное небо – однако звезды на этом небе сплетаются в незнакомые узоры. Здесь-то и находится Бридда, она озарена этим прекрасным, манящим к себе светом, но не составляет его части… Эпона хочет коснуться Бридды, обнять ее на прощание, но понимает, что здесь такое общение не принято. Они уже общались… в другое время года… но в этом месте нет разделения на времена года… нет сейчас, нет тогда, есть лишь направления, можно двигаться вперед или назад… или стоять на месте, или затеряться среди этих странных звезд…
   Так легко соблазниться бестелесной свободой, но что-то в Эпоне упорно сопротивляется, восстает против этого. Она убедилась, что с Бриддой все в порядке… она довольна… продолжает существовать, а это все, что она хочет знать. Только это, не больше. Сейчас же она хочет вернуться домой, на свое мягкое ложе, хочет вернуться в свое привычное обличие.
   Эпона сильно задрожала, у нее было такое впечатление, как будто она провалилась сквозь ложе, живот больно заныл. Открыв глаза, она увидела на бревенчатых стенах отблески пылающего костра. Она услышала позвякивание железной цепи: Ригантона поднимала бронзовый котел.
   Успокоенная, она вновь закрыла глаза и погрузилась в крепкий, без каких-либо видений, сон.
 
   Утром Окелос был все еще в мрачном настроении. Он и не подумал отправиться в шахту. Еще до того, как солнце перевалило через горы, он уже слонялся по дому.
   Эпоне было жаль его. Он очень любил Бридду и глубоко переживал ее смерть. Она вспоминала, как брат когда-то играл с ней, всячески заботился о ней, и как часто она гордилась им после каманахта.
   Когда в ответ на какое-то безобидное замечание Ригантоны Окелос проворчал что-то еле слышное, мать вышла из себя. Она и сама была в скверном настроении. Теперь, когда Бридды больше нет, она почти не сможет отлучаться, придется следить за огнем и маленькими детишками; а за дверью сияло горное утро и воздух пьянил, как вино. Бридду должны были бы принести в жертву маркоманни, а не кельты. Повешенная на дереве, она умерла бы медленной мучительной смертью. Именно такую она и заслужила.
   – Что ты путаешься у меня под ногами? – сердито спросила сына Ригантона. – Как я могу что-нибудь делать, когда в доме торчит взрослый человек? Туторикс, вели ему убираться отсюда; меня тошнит от одного его вида.
   Туторикс и сам, мешая домашним хлопотам, в это утро умывался и одевался необычайно долго.
   – Ступай в соляную шахту, – велел он, бросив суровый взгляд на старшего сына. Это было повеление, не просьба. Со смертью Бридды все в доме сразу переменилось. Окелос потерял свое прежнее положение. Отныне он не женатый человек и вынужден есть то, что ему приготовит мать. Если он прогневает Туторикса, тот может прогнать его из дома, и ему придется жить одному, без жены в хижине, не взяв с собой никаких дорогих вещей, кроме тех, что нажил он сам, а дом Туторикса, в случае его смерти, будет принадлежать Алатору.
   Окелос надел шахтерские одежды и вышел из дома. Но вместо того, чтобы направиться к шахте, он остановился снаружи и стал смотреть на почерневшее место на площади, где накануне горел погребальный костер. Эпона, последовавшая за ним, с состраданием увидела в его глазах горькое отчаяние.
   Ей захотелось утешить его.
   Она подошла к нему и тихо сказала:
   – Не горюй о Бридде. Она снова счастлива и смеется по-прежнему.
   Он удивленно взглянул на нее.
   – О чем ты говоришь?
   – Я видела Бридду сегодня ночью. Я побывала в других мирах… она там. Я была вместе с ней.
   – Такого не может быть.
   Спина у Эпоны как будто одеревенела; в мягких линиях ее подбородка проглянуло что-то жесткое.
   – Да, была. Клянусь.
   Ей пришлось это сказать, чтобы он ей поверил и утешился.
   Окелос схватил ее правой рукой за предплечье, крепко стиснул.
   – Ты и впрямь ее видела? Ты можешь бывать в других мирах?
   Только тут она осознала, на что притязает. Она не хотела продолжать этот разговор, но Окелос все больней сжимал ее предплечье.
   – Да, – призналась она, опустив глаза. – Во всяком случае, сегодня ночью это мне удалось. Но я не знаю, смогу ли когда-нибудь повторить то же самое, да в этом и нет никакой необходимости. К тому же это не слишком… приятно.
   – Стало быть, ты друидка, а мы даже никогда не подозревали об этом, – вибрирующим от волнения голосом произнес Окелос.
   Она откачнулась.
   – Нет, задатки друидки проявляются еще в раннем детстве.
   – У тебя они проявились позднее, вот и все. Но у тебя есть дар, Эпона. Только подумай, что ты можешь совершить с его помощью.
   – Я ничего не хочу совершать, – сказала она. – Я хочу позабыть о своем даре, и я, конечно же, не хочу стать на всю жизнь жрицей. У меня другие замыслы.
   – Ты совсем еще девочка, и сама не знаешь, что лучше всего для тебя. Какие у тебя могут быть замыслы?
   Она подняла подбородок.
   – Я знаю, что именно лучше всего для меня. Всю свою жизнь прожить в Голубых горах.
   – Вот видишь. Ты можешь остаться лишь как друидка, тогда тебя не выдадут замуж за человека из другого племени, ибо наше племя будет дорожить тобой. Гутуитеры вообще не выходят замуж, чтобы им не пришлось вынашивать в своем чреве детей, ибо это мешает им слышать голоса духов. Ты останешься здесь, будешь нам помогать, и…
   – Я очень жалею, что заговорила с тобой об этом. Ты не понимаешь. Я не намерена отказываться от замужества и жить в доме с другими женщинами. У меня есть свои замыслы, о которых я не хочу с тобой говорить, и я прошу тебя никому не рассказывать, что я побывала в других мирах. Забудь об этом. Это было наваждение, сон, и ничего больше.
   Окелос сузил глаза.
   – О нет, сестра. Ты поклялась.
 
   Окелос отправился работать в соляную шахту, но в этот день он вернулся раньше обычного. Он ждал удобного случая, чтобы поговорить с матерью наедине, так, чтобы никто не мог их подслушать. Наконец он подошел к ней с подарком.
   – Эта вещь достойна только тебя, Ригантона, – произнес он, показывая свой подарок, чтобы она могла им полюбоваться.
   Лицо женщины расцвело от удовольствия. Она схватила подарок и стала и так, и эдак поворачивать его в руках. Это была чудесная миниатюрная модель колесницы, в которой она впервые увидела Туторикса, высокого и гордого, во всем его парадном облачении. Даже колеса вертелись, и крошечная упряжь, казалось, ожидала невероятно маленьких пони.
   – Кто сделал эту прелестную вещицу?
   – Гоиббан.
   – Но это не детская игрушка. Это драгоценное бронзовое украшение.
   – Не только бронзовое, но и серебряное; видишь инкрустацию по сторонам? А оси и колеса железные.
   – Это просто чудо, – выдохнула она. – Но… почему ты мне ее даришь? Ты, должно быть, дорого заплатил кузнецу за эту колесницу. Что ты просишь за нее взамен?
   – Отчего ты думаешь, что я что-то попрошу взамен?
   Ригантона сидела за своим станком, перед ней лежало яркое медно-красно-зеленое шерстяное одеяло. Она – очень бережно – поставила бронзовую колесницу себе на колени и откинулась назад, упираясь руками о глиняное ложе. Она окинула Окелоса ироническим взглядом.
   – Я выносила тебя в моем чреве, – напомнила она. – Ты моя кровь, и я хорошо знаю тебя. Ты никогда бы не пошел на такую жертву, если бы не надеялся получить для себя что-то очень нужное.
   Окелос совсем не смутился, он был даже польщен тем, что мать, как ему казалось, признает его практичность. Он проявит замечательное – еще более замечательное, чем отец, – умение заключать торговые сделки.
   – Да, я и в самом деле хочу получить кое-что взамен, – сознался он. – Кое-что для всех. Я подарю тебе колесницу, а ты похлопочешь перед Кернунносом, чтобы, когда придет время, он поддержал мое избрание вождем.
   – Я же сказала тебе, что не пойду к Меняющему Обличье, даже ради тебя.
   – И не ходи. Пошли Эпону.
   Ригантона удивленно посмотрела на него.
   – Эпону?
   Окелос кивнул.
   – Она, оказывается, друидка. И она все еще не замужем; ничто не мешает ей стать жрицей.
   – Она не друидка, самая обыкновенная девушка. Жрецу не будет от нее никакой пользы.
   – Говорю же тебе, она друидка, – стоял на своем Окелос. – Она может бывать в других мирах; она сделала это после жертвоприношения Бридды. Она сама рассказала мне об этом и поклялась, что ее рассказ – чистая правда. Ригантона была ошеломлена. Ее собственная дочь – друидка? Возможно ли такое?.. Однако она быстро смекнула, какую выгоду, какое уважение сможет она получить, будучи матерью друидки. И какие возможности перед ней откроются!
   Следя за выражением ее глаз, Окелос улыбнулся.
   – Если ты предложишь Кернунносу отдать ему Эпону, он должен будет щедро отблагодарить тебя. Ты можешь, например, попросить, чтобы он оказал мне свою поддержку при избрании нового вождя племени. Ты же сама видишь, Туторикс сильно состарился.