Морозов Сергей Александрович. Офицер, Сильные впечатления

   - Ну да, - усмехнулся он, - это лучше. Пусть все думают, что Абу только пляшет.
   Он достал из нагрудного кармана камуфляжной куртки пачку "Мальборо", откинул большим пальцем крышку и предложил Маше закурить. Та покачала головой.
   - Я не курю.
   Он подпалил сигарету дорогой никелированной зажигалкой и глубоко затянулся.
   - Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, - сказала Маша.
   Он снова усмехнулся.
   - Очень хороню. Абу пляшет, и Абу отвечает на вопросы.
   - Еще Абу умеет сбивать вертолеты и сжигать бэтээры, - в тон ему добавила Маша.
   - Не боги горшки обжигают. У вас бы тоже получилось.
   - Нет. Я бы не смогла убивать.
   - Смогла бы, смогла бы! - закивал он. - Конечно, не сразу. Сначала у вас убивают отца, потом мать, потом брата, потом сестру... Потом вам самим захочется убивать.
   - Вами движет только месть?
   - Разве я мщу? - удивился он. - Если бы я мстил, я бы поехал в Россию. Например, в Москву... Но я сражаюсь здесь, на своей земле. Я считаю, что зря прожил день, если не уничтожил хотя бы одного оккупанта. Я сражаюсь за свободу.
   - А кем вы были до войны?
   - Я был учителем географии.
   - И вам пришлось бросить свою благородную профессию и взять в руки оружие. Дети остались без учителя.
   - Ничего подобного, - спокойно возразил он. - Я продолжаю учить детей.
   - Неужели? - изумилась Маша. - Вы воюете за свободу, а потом, отложив автомат, учите детишек географии, объясняете им, где Африка, а где Австралия?
   - Нам сейчас не до Африки с Австралией, - сказал он. - В настоящее время я должен научить их, как обращаться с оружием и взрывчаткой. Дети это прирожденные стрелки и минеры. Они хотят вырасти свободными. Если они вырастут свободными, то уж как-нибудь отыщут на карте нашу маленькую гордую Чечню.
   - Вы, учитель, учите детей убивать, - сказала Маша. - Посылаете их на смерть...
   - Мне никуда не надо никого посылать. Смерть и так вокруг нас.
   - Но вы толкаете их прямо в огонь... Неужели поднимается рука?
   - Ради свободы мы готовы пожертвовать своими жизнями.
   - И жизнями ваших детей.
   - Совершенно верно.
   - Неужели нет другого выхода?
   - Нас убивают, и мы же виноваты? - нахмурился он.
   - Я вас не обвиняю, Абу. Я просто удивляюсь тому, что вы, учитель...
   Он взглянул на неё с такой яростью, что она прикусила язык.
   - Мы будем воевать столько, сколько потребуется! - заявил Абу, давая понять, что беседа окончена.
   Но он показался ей красивым - этот чеченец. Она смотрела ему прямо в глаза, и у неё в голове вдруг зазвучало пушкинское:
   Блаженны падшие в сраженье:
   Теперь они вошли в эдем
   И потонули в наслажденье,
   Не отравляемом ничем...
   Недурственный эпиграф для репортажа.
   * * *
   ...И вот Маше довелось встретиться с плененным Абу в одной из маленьких комнаток большого подвала, где размещались кое-какие армейские спецслужбы и органы внутренних дел. Как Маша ни просила полковника, чтобы съемочной группе разрешили остаться с пленником наедине, все было напрасно. Инструкции категорически это запрещали. Волк и без того сделал для неё почти невозможное, организовав подобную встречу и съемку... К сожалению, все усилия прошли даром. Через три дня пленку с записью интервью все-таки конфисковала военная цензура, и, видимо, лишь прежние заслуги полковника спасли его от гнева начальства за столь панибратские отношения с прессой.
   Абу привели в наручниках. Он смотрел на Машу, словно видел её впервые. Он не отказался от предложенной сигареты, но разговора, можно сказать, не получилось.
   - Вы по-прежнему считаете, что у чеченцев нет другого пути, кроме вооруженного сопротивления? - спросила она.
   - Русские убивают наших детей, - был ответ.
   - Нельзя ли найти какой-то мирный компромисс?
   - Тогда им придется убить каждого чеченца.
   - Возможны ли свободные выборы?
   - Наше оружие - ислам.
   Маша смотрела в его мутные от усталости глаза, и ей казалось, что он её не слышит.
   - Каким вы видите свое будущее? - спросила она. - Может быть, за мирными переговорами, свободными выборами последует амнистия? Надеетесь ли вы на это, Абу?
   Ей показалось, что он усмехнулся, как тогда - во время их первой встречи.
   - Да, - сказал он. - Русские с радостью отпустят Абу. Они не сделают ему ничего плохого.
   XXXII
   Мама подошла к дочери и принялась отчищать её черный мохеровый свитер от катышков.
   - Когда мы с твоим отцом только поженились, он хотел быть со мной каждую ночь... - многозначительно сказала она и взглянула на Машу, чтобы увидеть её реакцию. - Он был сильным мужчиной. Ты понимаешь меня, девочка?
   Чего уж тут было не понять. Безумная мужская страсть, как и отсутствие таковой, были Маше знакомы. Ей, слава Богу, довелось проводить ночи с так называемыми сильными мужчинами, которые действительно могут свести женщину с ума. Ночи, проведенные с Волком, были наполнены такими проявлениями любовной страсти, о которых её милая мамочка, наверное, в свое время и помыслить не смела. Что было, то было.
   - Для него я была готова на все, - продолжала мама. - Хотя были, конечно, вещи, которыми бы я ни за что не стала бы заниматься. Понимаешь, о чем я? Не потому что я ханжа, а потому что этим занимаются только извращенцы...
   Бедная мама! Если бы она знала, чем занимались они с Волком. Пожалуй, этим не занимались даже отъявленные извращенцы. Если рассказать об этом, ей не под силу будет взять в толк, о чем идет речь... Впрочем, в том не было ничего странного. Интимная жизнь детей всегда неразрешимая загадка для родителей. И наоборот... Ведь как бы Маша ни старалась, она никогда бы не могла себе представить самого простого: что такое её отец как мужчина, а мать как женщина. Неужели они и правда когда-то занимались друг с другом тем, что принято называть сексом? Старшей сестре Кате повезло в этом отношении больше. В детстве та намекала Маше, что однажды воочию наблюдала сей сакральный акт. Должно быть, она все выдумала. Было в этом нечто противоречащее всем законам материального мира.
   - Вообще-то отец не хотел сразу заводить детей, - печально рассказывала мать. - Он считал, что прежде нужно самим насладиться жизнью. Поэтому хотел, чтобы я занималась с ним всеми теми вещами, а я отказывалась, несмотря на то, что он был очень настойчив. Потом я забеременела, и ему стало не хватать моего внимания...
   Что-что, а эти штуки были Маше тоже хорошо знакомы. Но теперь её интересовало нечто другое.
   - Мамочка, - спросила она, - а Катю он полюбил с рождения?
   - Сначала ему пришлось смириться с тем, что я все-таки сделала его отцом, а со временем он полюбил её. По крайней мере, с тех пор, как она немного подросла и стала похожа на человека.
   - А когда я родилась? Мать отвела глаза.
   - Когда он узнал, что я снова беременна, то просто разъярился. Тогда-то, видно, у него и появилась эта навязчивая идея куда-нибудь сбежать. Я ужасно испугалась. Но аборт меня страшил гораздо больше. Ведь ещё никто не доказал, что Бога нет, - вздохнула она.
   - А тебе, мама... тебе хотелось, чтобы я родилась?
   - Я как-то об этом не задумывалась. Но чего мне точно хотелось - так это чтобы он перестал беситься. Я задыхалась от одиночества, и мне хотелось, чтобы мы снова стали близки.
   - Если он все-таки уйдет от тебя, что тогда? - осторожно спросила Маша.
   - Молюсь, чтобы этого не произошло.
   - А если?
   - Тогда ему придется об этом пожалеть! - с неожиданной злостью выкрикнула мать.
   - А как же Бог? - напомнила Маша.
   - Бог меня простит! - убежденно прошептала мать. Хотя прежде Маша не фиксировалась на религиозных настроениях, но теперь поймала себя на том, что ей захотелось пойти в какую-нибудь церковку поставить свечечку и даже помолиться - лишь бы это помогло.
   Она инстинктивно потянулась к матери, чтобы обнять её, но та отстранилась.
   - Какая же ты дура, Маша, что влюбилась! - в сердцах воскликнула мать. - Как жаль, что ты пошла в меня, а не в отца! - горько посетовала она.
   XXXIII
   Деловой ужин, на котором с Машей собирались обсудить вопрос о новом телевизионном шоу, было намечено провести в ресторане Центрального Дома литераторов. Господин Зорин заехал за ней прямо домой на своей скромной служебной "Волге" с шофером.
   Маша была в знаменитом ресторане впервые. Дубовый зал был почти безлюден и, если бы не столики, покрытые белыми скатерками, то мог бы вполне сойти за небольшой католический храм - по причине высоченного потолка и стрельчатых окон, застекленных цветными витражами. На одной из стен прилепился даже балкончик для проповедника. Однако насиженный дух пышных писательских застолий, казалось, все ещё исходил от капитальных дубовых стен, помнивших и гениального поэта в белом смокинге, забегавшего сюда глотнуть шампанского, и вечно сиживавшего в уголку не менее гениального прозаика в сером костюмчике, кушавшего водочку.
   Господин Зорин усадил Машу за столик, заранее сервированный на пять персон и освещавшийся бежевым абажуром, а сам отлучился по нужде.
   Маша огляделась. Нынче здесь царило практически абсолютное запустение. Только за тремя столиками теплилась какая-то жизнь. За одним из них сосредоточенно ели черную икру и пили дорогое шампанское четверо восточных людей. Вряд ли это были литераторы. Разве что палестинские товарищи. А скорее всего, какие-нибудь шейхи. В дальнем углу зала вблизи обшарпанного черного рояля Бог знает на какие деньги гудела странная троица: тонкий очкарик, толстый очкарик, а также большеголовый коротышка с роскошной курчавой шевелюрой. Эти трое вполне могли бы сойти за писателей, если бы время от времени курчавый коротышка не вскакивал из-за стола и не бежал к обшарпанному роялю, чтобы с чувством ударить по клавишам джаз. При этом толстый и тонкий, прихватив бутылки и рюмки, пристраивались справа и слева от него и тоже принимались брать разнообразные аккорды и диссонансы. Возможно, это были какие-нибудь композиторы. И, наконец, за соседним от Маши столиком угнездился почтенно-поседелый дядюшка, вроде геморроидального Свидригайлова. Это был точно литератор. И, вдобавок, популярный телеведущий, чрезвычайно осведомленный в телевизионных перипетиях человек. Он осторожно кушал телячью вырезку, запивая её полезным "Боржоми", и посматривал не то на Машу, не то на маленький графинчик с коньяком.
   Остановив на нем взгляд, Маша вежливо кивнула - хотя и не была с ним лично знакома - и геморроидальный Свидригайлов с неожиданным проворством поднялся и поцеловал ей руку.
   - Прелестная! - скрипуче воскликнул он и тут же уточнил: - Прелестная амазонка!
   Маша расплылась в улыбке и даже позволила чмокнуть себя в щеку, всем своим видом показывая, что похвала из его уст - высшая для неё награда.
   - Давеча, - значительно начал он, - я слышал, как наши патроны обсуждали слухи о присуждении вам журналистского "Оскара".
   - Что-что? - проговорила Маша, густо покраснев.
   - Ну да, - закивал он. - Из конфиденциальных источников я узнал, что завтра международная репортерская ассоциация объявит об этом официально. Недаром ваши кавказские репортажи транслировались по всему миру. А последний кровавый сюжет о гибели вашего звукооператора обеспечил единодушное решение жюри в вашу пользу... Ни господин Зорин, ни кто другой ещё точно этого не знают, но я-то знаю!
   Положа руку на сердце, Маша никак не могла предполагать, что та сумбурная, смазанная трансляция из пригорода Грозного, когда она, забрызганная кровью Ромы Иванова, что-то прорыдала в телекамеру, произведет такой эффект. Однако это лишь подтверждало её творческое кредо, которое ей стоило иногда большого труда отстоять перед начальством. В её авторских репортажах важным и решающим было не только то, что она показывала зрителю, но и то, как она это переживала.
   - Сегодня решается вопрос о вашем новом шоу? - продолжал её неожиданный доброжелатель.
   - Как - вам и это известно? - поразилась она.
   - Мне ещё и не то известно, деточка, - заверил он. - Не беспокойтесь, они у вас теперь вот где. В общем, держите хвост пистолетом. Желаю удачи! прохрипел он и уселся доедать свою вырезку, поскольку в зале одновременно с трех сторон появились господин Зорин, Артемушка Назаров, а также сам генеральный спонсор.
   Рита, к сожалению, запаздывала.
   - А вот наша несравненная Маша Семенова! - воскликнул господин Зорин. - Наша трепетная лань только что вернулась из города-героя Грозного.
   Ну теперь-то Машу не так легко было пронять подобной болтовней. Она знала себе цену, у неё была полная рука козырей, а главное, было время, когда господин с остужено-стальными глазками раз и навсегда сложил к её ногам свои звездно-полосатые трусы.
   - Кажется, вы не знакомы? - обратился он к генеральному спонсору, подводя его под ручку к Маше.
   - В жизни вы ещё очаровательней, чем на экране, - солидно заметил генеральный спонсор и протянул ей мучнисто-белую ладонь, которую она решительно пожала.
   Ничего другого она и не ожидала. Кроме того, она была абсолютно уверена в том, что отныне ей никогда в жизни не придется заниматься профессиональными вопросами в постели. Хотя бы и со всеми генеральными спонсорами вместе взятыми.
   Куда с большей теплотой она обняла и расцеловала Артемушку Назарова, с которым за эти последние месяцы виделась считанные разы.
   - Все кругом только и обсуждают твои кавказские репортажи! - с искренним восхищением сказал он.
   - Артемушка, - ревниво прервал его господин Зорин, - может быть, сначала напоим даму шампанским?
   - Один бокал, - строго предупредила Маша. - Только за нашу встречу.
   - За это безусловно стоит выпить, - заметил генеральный спонсор. - Как и за наше общее дело.
   "Ладно, ладно, - подумала Маша, - посмотрим, как ты запоешь, когда разговор дойдет до этого самого общего дела!"
   Между тем у них на столе постепенно являлись закуски. В основном, славные в своей гениальной простоте - черная и красная икра, севрюга, осетрина, белорыбица, копченые угри и, как говорится, прочая и прочая.
   - Материал о смерти Ромы - такой, что просто мороз по коже! - сказал Артем. - Уверен, то же почувствовали миллионы телезрителей.
   - Работа блеск, - согласился господин Зорин. - Твои слезы были просто неподражаемы. И как это ты ухитрилась так разреветься перед камерой? Это был фантастический кадр: слезы и брызги крови!
   Как бы невзначай он прижался локтем к её руке. Она тут же отодвинулась к Артему, который возмущенно проворчал, обращаясь к господину Зорину:
   - Что ты несешь? Ведь она действительно была в шоке!
   - Ну да, ну да! - нервно откликнулся тот. - Я это и имел в виду.
   Этому человеку пришлось заплатить слишком большую цену за свою власть на телевидении. В конце концов, в этом его несчастье. Бедняга был не способен ощущать ни радость, ни боль. Не говоря уже о томлении плоти. Впрочем, без такой инфернальной охлажденности он не добился бы того, что его считали одним из самых прозорливых и авторитетных специалистов на телевидении. Тут уж с ним никто не мог сравниться.
   - Твоя бесценная Рита, кажется, немного опаздывает? - сочувственно проговорил господин Зорин и на этот раз слегка тронул коленом Машино бедро. - Не беспокойся, наверное, вот-вот придет.
   Маша снова отодвинулась. Больше он не делал попыток.
   - Вот было бы здорово, если бы мы с тобой снова поработали в одной упряжке, а Маша? - проговорил Артем, с нежностью глядя на нее.
   - Ты забегаешь вперед, - заметил ему господин Зорин.
   - Здесь же все свои, - заявил Артем. - Меня назначили директором нового шоу, Маша, - продолжал он. - Я готов в лепешку расшибиться ради этого дела.
   - Ты, кажется, иначе не можешь, - улыбнулась она.
   - Между прочим, идея шоу пришла мне в голову совершенно случайно. Идеи всегда приходят случайно...
   - Ну да, - снова перебил его господин Зорин, - мы об этом уже не раз слышали.
   - Твоя жена меня не убьет, Артемушка? - с шутливой тревогой шепнула Маша на ухо Артему Назарову. - Ведь если я возьмусь за это шоу, тебе снова придется проводить со мной больше времени, чем с ней?
   Сделав вид, что его совершенно не интересует их интимное воркование, господин Зорин переключился на генерального спонсора, и оба пустились в пространные и занудные разглагольствования об ужасных финансовых проблемах, в которых погрязло телевидение.
   * * *
   Что касалось Артемушки Назарова, то Маша относилась к нему с неподдельной нежностью. Несмотря на то, что и в их дружеские отношения все-таки затесалась постель.
   Это случилось в те недели глухого отчаяния и одиночества, когда Маша развелась с Эдиком и рассталась с Борисом Петровым, а полковника Волка ещё не встретила.
   Как часто подобные мрачные периоды растягиваются в судьбе женщины на всю оставшуюся жизнь! Это что-то вроде бега по кругу, когда в биографии разведенной женщины вдруг начинают материализовываться и один за другим мелькать мужчины. Начинается бесконечная череда всяческих "культурных мероприятий" - вечеринки, ужины, обеды, презентации, банкеты, фестивали, во время которых около женщины выстраивается целая очередь кандидатов в любовники, причем все они словно на одно лицо - как бы лишенные индивидуальности и новый кандидат ещё безымяннее и скучнее своего предшественника.
   Маше, можно сказать, относительно повезло. Ей суждено было ограничиться одним Артемом. К тому же единомышленником и настоящим товарищем по работе. Причем их эпизодический романчик, по крайней мере для нее, запечатлелся в памяти как случайная перебежка за грань дружеских отношений. Во-первых, они уже успели прекрасно узнать друг друга, третий год работая бок о бок над одной программой, а во-вторых, уж перед ним-то не требовалось оправдываться в том сумбуре, который накладывала на личную жизнь её профессия. Он был для неё старшим другом. Они виделись каждый божий день, мило сплетничали, обсуждали общих знакомых и делились интимными новостями.
   Случилось так, что именно в тот период у Артема расстроились отношения с женой - какой-то внезапный обвал. Непонимание, ссоры, взаимное охлаждение и обиды. Они даже перестали спать друг с другом. Он ужасно страдал. Ему казалось, что это навсегда. Однако у него и в мыслях не было разводиться. Как, впрочем, наверное, и у его жены. При любых обстоятельствах он не оставил бы ни её, ни двух своих детей.
   Маша, которая сама задыхалась от тоски, внимательно и сочувственно его выслушивала. Чисто по-дружески. А ему в какой-то момент почудилось, что он в неё влюбился. На самом же деле просто бессознательно переносил укоренившуюся в душе любовь к жене на другой объект. Неделю или больше он заметно боролся со своими чувствами - даже старался избегать доверительных бесед. Но ничего не мог с собой поделать.
   Маше тоже были нужны эти беседы. Она его искренне жалела, и ей самой становилось легче. Она даже пришла к выводу, что, может быть, он даже несчастнее, чем она сама. Все произошло как нельзя естественнее. Душевное сочувствие переросло в ней в стремление утешить его не только словесно, но успокоить и пригреть самым непосредственным образом.
   Словом, когда однажды им, как обычно, пришлось засидеться в студии над монтажом очередного репортажа, Маша с благосклонной готовностью восприняла его робкую просьбу вместе поужинать.
   - Я не против... Вот только где? - деловым тоном продолжала она. - А может, у меня? Я как раз накупила вчера куриных окорочков.
   - А это удобно? - застенчиво спросил он и слегка коснулся её руки.
   - О чем ты говоришь? - удивилась Маша и дружески погладила его по плечу. - Я же теперь самостоятельная женщина.
   С тех пор как Эдик недвусмысленно дал понять, что выставил её за дверь, она решила не возвращаться к родителям и стала снимать квартиру.
   Таким образом, взяв в буфете бутылочку красного вина, они приехали к ней, и дальше все развивалось без затей. Насытившись жареными куриными окорочками и выпив по стакану подогретого вина, они как бы оказались перед проблемой нехитрого выбора: либо продолжать обмениваться осколками своих разбитых сердец (то есть, по сути, переливать из пустого в порожнее), то ли утешиться более действенным способом.
   В интимной обстановке Артемушка оказался так болезненно застенчив и так невероятно наивен, что Маше не верилось, что он действительно был женат не то двенадцать, не то тринадцать лет. Она молча начала стелить постель, решив проявить инициативу и обращаться с ним покровительственно и с деликатной нежностью. С трагическим вздохом он поднялся со стула и принял посильное участие в процессе, о котором, как выяснилось, у него были свои, раз и навсегда устоявшиеся представления. Во-первых, на простыню было постелено чистое полотенце. Во-вторых, был выключен свет. Обнажение тел происходило исключительно под одеялом. Потом он долго и осторожно ощупывал Машу в том месте, которое в соответствии со всеми процессуальными нормами давным-давно должно было быть использовано по прямому назначению. Это напоминало то, как ребенок ест манную кашу - до безумия долго объедая её то с одной, то с другой стороны. Когда же Маша не выдержала и попыталась взяться за дело сама, оказалось, что уже слишком поздно и ему пора уходить. В результате, безропотно проводив своего нового любовника, Маше пришлось отдраить пол во всей квартире и перечистить все кастрюли - только тогда она немного успокоилась и забралась в постель. В постели она обнаружила, что для Артема, оказывается, объедание манной каши не прошло бесполезно. По крайней мере, полотенце было весьма увлажнено. Когда и каким образом это произошло, осталось для Маши загадкой, над которой она безрезультатно ломала голову до самого рассвета.
   Это маленькое завихрение в их дружбе следовало бы тут же забыть и жить дальше - каждый своей жизнью. Маша так и сделала. К сожалению, для совестливого Артемушки это оказалось не легко. Он был слишком привязчив и сентиментален и вбил себе в голову, что она готова его полюбить, но этому препятствует его брак.
   - Я люблю тебя, - сделал он ей на следующий день героическое признание. - Но не знаю, как мне поступить.
   - Что ты имеешь в виду, Артемушка?
   - Я никогда не смогу оставить жену и детей.
   - Этого и не требуется. Тебе нужно с ней помириться и спокойно жить дальше.
   - А ты?
   - Мне тоже придется позаботиться о своей личной жизни, - пошутила Маша.
   Куда подевалось его прежнее чувство юмора? Артемушка истолковал её слова совсем иначе и продолжал мучаться, а перед самым её отъездом на Кавказ уныло приблизился к ней и, понурив голову, жалобно прошептал:
   - Я понимаю, что поступил с тобой непорядочно. Но, честное слово, я не могу бросить семью! Наверное, мне ещё придется об этом пожалеть...
   У него был такой трогательно-благородный вид, что Маша не выдержала и нежно поцеловала его в лоб.
   XXXIV
   - Кстати, о деньгах, - вдруг обратился господин Зорин к Артему, хотя тот не упоминал о них ни жестом, ни словом. - Тебе, к примеру, известно, во что обошлись нашему телеканалу похороны звукооператора?
   Маша едва не подавилась севрюгой.
   - А что? - недоуменно проговорил Артем, заметив, как побледнела Маша.
   - Да то, что мы обязаны считать каждый рубль, фунт и доллар из той суммы, которую нам любезно предоставили, - объяснил господин Зорин, бросив взгляд на генерального спонсора.
   Спонсор сделал неопределенное движение, которое могло означать все что угодно. Как молчаливое согласие, так и несогласие с циничным заявлением господина Зорина.
   - Конечно, мы все работаем в одной команде, - завздыхал господин Зорин, холодно поглядывая то на Машу, то на Артема, - однако формально ответственность несет ваша программа. Вы послали туда этого мальчика. Стало быть, формально бюджет должен быть урезан у вас.
   - Ты что, очумел?! - возмутился Артем, кивая на Машу.
   - А сколько, кстати, это стоило? - тихо поинтересовалась она.
   - Ладно, не беспокойся ты так, - сказал господин Зорин. - Мы, конечно, как-нибудь справимся с этой проблемой. Единственное, на что я хотел обратить ваше внимание, что все непредвиденные расходы будут напрямую отражаться на зарплате наших сотрудников. А нынче, как вы знаете, народ очень недоволен подобными вычетами...
   Итак, похороны теперь - это "непредвиденные расходы". Между тем, представитель генерального спонсора продолжал все так же неопределенно ерзать, словно решив предоставить этим телевизионщикам самим разбираться со своими внутренними делами.
   - Побойся Бога, - ахнул Артем, - это уже слишком!
   - А если программу вообще закроют, что ты запоешь?
   - Погоди, Артемушка, - вмешалась Маша. - Пусть он скажет, сколько это стоило.
   Господин Зорин пожал плечами и, полистав записную книжку, назвал сумму.
   - Конечно, это не Бог весть какие деньги, но теперь время сами знаете какое...
   Маша едва сдержалась, чтобы не выложить этому говенному деятелю, что она о нем думает. Во-первых, она не сомневалась, что ему и самому это прекрасно известно, а во-вторых, у неё лично да и у всей программы могли выйти большие неприятности. Личных выпадов на телевидении не прощали. Даже при всей её популярности, её потом не то что попрут со всех телешоу и на Кавказ не пустят, но и не дадут вести в эфире самые заурядные кулинарные новости.
   - У меня есть предложение, - спокойно сказала Маша, не сводя глаз с господина Зорина.
   - Интересно? - ухмыльнулся тот. - Может, через Красный Крест и ОБСЕ направить счет полевым командирам бандформирований, чей стрелок снес голову звукооператору? А может, прямо Дудаеву?
   Маша знала, что этого бездушного человека ничем не проймешь, когда речь шла о деньгах. Он готов был резать по живому.