Морозов Сергей Александрович. Офицер, Сильные впечатления

   - Дело не в ней, - спокойно ответил он. - Думаю, ты понимаешь, что не так-то просто заиметь ребенка от мужчины, который почти не появляется дома.
   - Но ведь ты говорил, что она повсюду следовала за тобой. Из гарнизона в гарнизон...
   - Так и есть. Но я-то находился то в поле, то на учениях.
   - А где она сейчас? - спросила Маша.
   - В Минеральных Водах.
   Вот как. Значит там, где они впервые увидели друг друга.
   - Очень хорошо, - покраснев, сказала Маша. - Я хочу, чтобы ты знал: я не собираюсь ещё раз ломать свою жизнь. С меня и прошлых впечатлений довольно. Я ничего не собираюсь менять и не пытаюсь стать другой. Да я и не смогу стать другой, если это требует от меня человек, который меня не понимает...
   Он улыбнулся.
   - На самом деле ты совсем не такая, какой хочешь быть. Ты гораздо лучше.
   Она снова хотела возразить, но на этот раз он решительно её остановил.
   - Я тебя выслушал. Теперь, пожалуйста, послушай меня. - Он нежно взял её руку в свои ладони и бережно погладил. - Я хорошо понял, мне нельзя даже намекать о том, чтобы мы были вместе. Иначе ты просто сбежишь. Если мне потребуется проникнуть в твою жизнь, я должен соблюдать величайшую осторожность. Как разведчик в тылу противника.
   - Ты слышал, что я сказала? - воскликнула Маша, потому что уже чувствовала на глазах слезы. - Я ничего не собираюсь менять, и поэтому тебе лучше вернуться к своей Оксане.
   - Разве я против того, чтобы ты ездила по самым опасным дорогам, гуляла по минным полям и горным ущельям? Я не собираюсь даже заикаться об этом. Я прекрасно понимаю, что в этом состоит твоя работа, твоя жизнь... А значит, и моя.
   - Ты не понимаешь одного. Я всегда буду такой. Подумай об этом!
   Она быстро смахнула слезы тыльной стороной ладони.
   - Уже подумал. В первый же момент, как только увидел и полюбил тебя. Не такая уж это была для меня неожиданность, - сказал он, прижимая её ладонь к своим губам.
   - Это сегодня. А завтра ты захочешь, чтобы я стала примерной женой, которую первый же начнешь презирать.
   - Завтра ты улетаешь в Москву, - мягко напомнил он.
   - Я не шучу!
   - А я никогда не буду пытаться тебя изменить и никогда не буду тебя презирать.
   - Ты и сам не заметишь. Сначала тебе захочется, чтобы я сидела дома, потом...
   Он погладил её по волосам, словно капризную девочку, и покачал головой.
   - Нет, это твой верный полковник Волк будет мирно поджидать тебя дома. Ты будешь возвращаться из командировки, а я буду укладывать тебя, уставшую, в постельку и нежно убаюкивать.
   Маша оттолкнула его руку, и это действительно был жест капризной девчонки.
   - Я знаю, чего ты добиваешься, - заявила она. - Ты хочешь, чтобы я оценила, какого неотразимого мужчину я могу потерять в твоем лице! Чтобы мне побольнее было!
   - И вовсе ты меня не потеряешь. А вот я и правда боюсь тебя потерять!
   Она внимательно всматривалась в него: шутит он или говорит серьезно, а он взял её заплаканное лицо в свои ладони.
   - Если бы ты так нянчился с Оксаной, то был бы для неё самым родным человеком, - всхлипнула Маша. - И не жаловался бы другой женщине на отчужденность жены.
   - Не нужно больше говорить о ней. Я ведь и так о ней все знаю. Она всегда старалась не усложнять мне жизнь. И вообще была очень терпелива.
   - А я, значит, усложняю жизнь?
   Впервые полковник действительно погрустнел, поднял глаза и обвел взглядом далекие горы и высокие белоснежные облака. Потом медленно кивнул.
   - В ней я был совершенно уверен, а в тебе нет.
   - Вот и правильно, - вдруг искренне обиделась Маша.
   - Ты переменчива, как эти облака, и далека, как те горы, - продолжал он, как будто не слыша её.
   - Тогда зачем я тебе? - воскликнула она. Его губы почти касались её губ.
   - Я люблю тебя, - сказал он. - И буду ждать, пока и ты привыкнешь к мысли, что любишь меня.
   - Почему ты решил, что я тебя люблю? - резко спросила она, только теперь осознав, как далеко у них все зашло.
   Он прищурился на солнце.
   - Но если ты меня не любишь и тебе не хочется думать о том, что мы могли бы жить вместе, жить нормальной, счастливой жизнью, то тогда ты, конечно, уедешь, а я не буду пытаться вернуть тебя.
   - Наконец я тебя поняла, - сказала Маша, вставая. - Если женщина не в состоянии создать тебе то, что тебе кажется нормальной жизнью, то ты начинаешь ею тяготиться, а потом просто избавляешься, как от ненужного хлама. Зачем тратить время, полковник Волк?
   - А что ты считаешь нормальной жизнью? - вдруг вспылил он.
   - Вряд ли стоит объяснять. Ты все равно бы не понял, - вздохнула она. - Как не понял того, что едва я смогла чего-то добиться в жизни, как явился ты и все разрушил.
   - Пожалуйста, давай не будем ссориться, - попросил он смиренно.
   - Отвези меня домой, Волк. Мне ещё нужно собраться.
   - Если бы только знать, где твой дом, Маша, - грустно сказал полковник. - Если бы ты сама это знала!
   * * *
   На следующее утро он провожал её до самолета. Самолет был военным, но на посадку прибыло много гражданских пассажиров, которых тщательно проверяли перед вылетом. Это были беженцы, некоторые с детьми, - редкие счастливцы, которым удалось пробиться на прямой рейс, однако на их лицах не было заметно особой радости. Когда наконец объявили посадку и все торопливо бросились к самолету, полковник обнял Машу и шепнул ей на ухо:
   - Если хочешь, скажи мне прощай... Все равно это будет неправдой.
   Она ничего не сказала, но, когда поднималась по трапу, быстро оглянулась - в надежде ещё раз увидеть его влюбленный взгляд и запомнить его навсегда. Однако полковник уже успел вскочить в машину, которая помчалась наискосок через летное поле.
   IX
   За рекой, в тени березок, тихо-мирно жили славяне Клавдия Ивановна и Михаил Палыч Ивановы, родители звукооператора Ромы. Их приземистый, обшитый вагонкой пятистенок с затейливыми ставнями и разукрашенным жестяным петушком на крыше медленно, но верно врастал в загадочную русскую почву. С понятным трепетом дожидались пенсионеры приезда сына, который обещал не только явиться сам, но и привести в гости ту самую Машу Семенову, которую они регулярно наблюдали на телеэкране. Удовлетворительно ясного впечатления о ней они ещё не имели, поскольку телевизионная антенна на крыше была кривобока и не давала стабильного изображения. Однако пенсионеры от души надеялись, что избавившийся от паскудной столичной блажи сын везет девушку с конкретной целью. Михаил Палыч даже забыл думать о своей старой доброй "тулке", из двух стволов которой собирался встретить мужеложествовавшего "поганца", если тот посмеет сунуться на свою малую родину... Словом, ждали родители сына, а получили цинковый ящик с письменными соболезнованиями от всего центрального телевидения.
   Машу провели в комнатку, где прошли ранние годы её звукооператора. Над стареньким диваном, ещё сохранившим запах отроческих поллюций, висела свежеувеличенная фотография Ромы Иванова в форме сержанта-связиста советской армии на фоне знамени части. К рамке, в которую была вставлена фотография, был прикреплен черный траурный бант. На гвоздике у двери висели его футбольные бутсы, а на комоде стоял его первый самодельный радиоприемник, заботливо покрытый кружевной деревенской салфеткой, на которой лежали два бумажных цветка.
   - Он приглашал меня, чтобы я отметила здесь свой день рождения, сказала Маша. - У нас красота, говорил он. Русская Швейцария.
   - Венеция, - смущенно поправил её Михаил Петрович.
   - Точно, - кивнула она.
   Маша со вздохом окинула взглядом этот маленький семейный мемориал и, поспешно достав платок, промокнула глаза. В ту же секунду заголосила и разразилась бурными рыданиями Клавдия Ивановна, и Маша была вынуждена её обнять и забормотать какие-то утешительные слова. Бывший милиционер Михаил Палыч беспомощно развел руками. Его огромный живот вываливался из синих сношенных галифе. Он переминался с ноги на ногу, и по его лицу обильно текли слезы. Маша подвела женщину к диванчику, они вместе уселись на него и некоторое время рыдали. Наконец Клавдия Ивановна вытерла лицо передником, пробормотав:
   - Вы уж простите нас, некультурных...
   - Я вам так сочувствую, - всхлипнула Маша.
   Только теперь, вдоль нарыдавшись, она почувствовала, как внутри неё наконец что-то расслабилось. Отпустило.
   К ней подошел Михаил Палыч и неловко протянул ей свою широкую ладонь. Он осторожно пожал ей руку, и она заметила у него на пальцах лиловые наколотые буквы "КЛАВА". Сама не понимая почему, Маша вдруг ощутила что-то вроде светлой зависти к их незамысловатой ясной жизни. И случившееся несчастье лишь оттенило ясность и простоту их жизни.
   - Спасибо, что приехала, дочка, - просто сказал пожилой мужчина. Рома у нас один был. Единственный сыночек.
   Он подсел к Маше с другого бока и принялся праздно похлопывать себя ладонями по коленям.
   - Он был славным пареньком, - проговорила Маша, складывая и раскладывая свой платок. - Добрым и внимательным.
   - Да, он был очень хорошим мальчиком, - подхватила Клавдия Ивановна. И никогда никого не обижал.
   Она снова вскрикнула, и они оба бросились её утешать. Вместе им и в самом деле было легче переносить несчастье.
   - Единственный сынок, - повторил Михаил Палыч, ожесточенно хлопнув себя по коленям. - Клавдия Ивановна, понимаешь, моя потом все мертвых рожала!
   Только теперь Маша заметила, что бывший милиционер капитально проспиртован и пьяные слезы, словно сами собой, снова заструились по его тяжелым брылям.
   - А вы, значит, в Москве живете? - поинтересовалась Клавдия Ивановна.
   - Живу, - сказала Маша.
   - Как приехали - прямо к нам?
   - Да.
   - Милая вы моя! - воскликнула женщина и, взяв Машу за руки, принялась жадно в неё вглядываться. - Такая модная, видная!
   Было видно, что ей хочется спросить, кем эта городская красавица доводилась их сыну, но она не решалась. А у Маши не поворачивался язык, чтобы соврать.
   - А правда, что вы были женой известного комментатора Невзорова Александра? - вдруг спросила Клавдия Ивановна.
   Маша так опешила, что даже не нашлась, что ответить.
   - Полно, мать, - сказал Михаил Палыч. - Не твоего ума это дело!.. Мы тебя, дочка, регулярно наблюдаем по телеку, - словно извиняясь, сообщил он Маше. - Очень складно ты выступаешь и политически остро.
   Маша молча кивнула.
   - А правда, что эту Чечню хотели одной бомбой накрыть, - спросил он, только, дескать, эти чечены пока что откупаются?
   - У них, у чеченов, все куплено, - со вздохом добавила Клавдия Ивановна. - Говорят, и наш район уж купили.
   - А хер им, а не район! - вспылил пенсионер и, вскочив, сделал хрестоматийный жест.
   - Ну-ну, отец, уймись! - прикрикнула на него жена.
   - Что ты понимаешь, мать, - вздохнул тот. - Президент у нас неадекватный - вот беда!
   Маша снова ощутила в душе прежнюю боль. Она вспомнила, что больше не увидится с Волком. Она смотрела на пожилых супругов и понимала, что те, без сомнения, переживали бы любое её горе как свое собственное. Но что значит её боль по сравнению с их болью? Об этом даже смешно говорить. Если бы какая-нибудь подруга рассказала ей о своей печали после расставания с неким полковником, с которым переспала в командировке, бесчувственная Маша, наверное, подняла бы её на смех.
   - Так значит, вы собирались отметить в наших краях свой день рождения? - спохватилась Клавдия Ивановна. - Вместе с Ромой?
   - Ты, дочка, у нас будь как дома, - добавил Михаил Палыч, словно забывшись. - У нас тут отдых - благодать божья! Жаль только, Ромы нет, он бы тебе все показал... Дело молодое...
   - Нет больше Ромы! - снова заголосила Клавдия Ивановна, закрываясь передником.
   Маша бросила взгляд через открытую дверь в смежную комнату и увидела в уголке над широкой железной кроватью с никелированными набалдашниками несколько простых иконок, убранных чистым белым полотенцем, и крошечную лампадку.
   Клавдия Ивановна, словно почувствовав её взгляд, перекрестилась и воскликнула:
   - За что, Господи? За что?
   И в самом деле, за что?.. Если уж Господь Бог в бесконечной доброте своей и мог на кого-то прогневаться и решил отнять ребенка, то только не на этих двух бедных стариков, только не у них!..
   Маша плакала вместе с ними и думала о том, что, если бы её собственные родители от неё отказались, тогда бы Клавдия Ивановна и Михаил Палыч могли бы удочерить девочку Марию. И называлась бы она не Маша Семенова, а Маша Иванова. Невелика разница.
   Она вообразила себе, как папа ковыряется ключом в замке почтового ящика и вместе с "Юридическим вестником" и "Экономикой и жизнью" извлекает это странное письмо. Поднимаясь в лифте, он вертит в руках конверт без обратного адреса со штампом какой-то русской не то Швейцарии, не то Венеции, а потом, войдя в квартиру, читает письмо маме, которая вываливает на ладонь из баночки новый патентованный крем и толстым слоем размазывает по морщинистому лицу и шее. Он читает:
   "Глубокоуважаемые супруги Семеновы, Иосиф Яковлевич и Ольга Николаевна, сына нашего Рому Иванова разорвало пополам гранатой из подстволъного гранатомета в городе-герое Грозном Чеченской АССР, и Мария приехала навестить нас в нашем доме, который, кстати сказать, в настоящее время приватизирован и вместе с участком пятьдесят соток находится в нашем полном законном владении. Имеются у нас также акции нашего совхоза, в котором Клавдия Ивановна проработала до пенсии, а теперь будет получать оттуда дивиденды. В прошлом годе Михаил Палыч тоже вышел на заслуженный отдых как работник внутренних дел, а потому материально мы вполне обеспечены государством. К тому же, и хозяйство, с которого тоже кое-что имеем. Вот мы сидели себе вдвоем, говорили, плакали, когда приехала Мария и предложила нам себя удочерить. Чтобы утешить нас в нашем большом горе. Мы, конечно, согласились, потому что это очень нас утешит, и мы будем чувствовать себя не так одиноко, если мы удочерим Марию и будем её любить как родную..."
   - Это что за новости? - удивится мама.
   - По-моему, - скажет папа, - это крестьяне или что-нибудь в этом роде. Совершенно никакого слога.
   - Но зато от чистого сердца, - ответит мама. - Кажется, они действительно будут любить её как родную. Тебе не о чем беспокоиться.
   - Я надеюсь, - покачает головой папа. - Если ты не возражаешь, я согласен.
   * * *
   Потом они втроем отправились на кладбище, которое располагалось на холме между двумя озерами в густой роще. У свежей могилы они ещё поплакали и помянули дорогого им человека. Клавдия Ивановна разложила на платочке нехитрую закуску, а Михаил Палыч наполнил небольшие граненые стаканчики.
   - Вы в Россию насовсем? - вдруг перейдя на "вы", спросил Машу Михаил Палыч. - Или скоро опять туда, к чеченам?
   - Пожалуй, насовсем, - ответила она. - Да и начальство считает, что мне нужно отдохнуть...
   Потом они долго молчали, и Маша чувствовала, чего от неё ждут осиротевшие родители. Наконец она собралась с духом и начала сбивчиво объяснять:
   - Вообще-то все случилось мгновенно... Рома даже ничего не почувствовал... Вспышка, удар - и конец...
   Она подняла голову и устремила глаза к небу, откуда, как она надеялась, на них теперь взирал Рома, чье расчлененное тело покоилось у них под ногами. Сквозь слезы солнце дрожало и было готово вот-вот покатиться по небосклону в озеро.
   - Скажи, дочка, - проговорила Клавдия Ивановна, в отличие от мужа почему-то переходя на "ты", - он... он там не голодал, хорошо питался?
   - Очень хорошо, - успокоила Маша.
   - Ну ничего, - проворчал Михаил Палыч, - наши тоже всыпали чернозадым!
   Потом снова поплакали и помолчали. Маша порылась в сумочке и отдала им пластиковую кредитную карточку. Что они с ней будут делать? Кажется, они даже толком не поняли, что это такое. Наверное, бережно сохранят в память о сыне - пришпилят рядом с его украшенной траурным бантом фотографией.
   Больше рассказывать было нечего. Маша засобиралась назад. Ее проводили до паромной переправы.
   - Дай те Бог, дочка, счастья, что приехала, - сказала Клавдия Ивановна, крепко обнимая Машу. - Дай те Бог!..
   - В отпуск или так - милости просим, - бормотал Михаил Палыч. - У нас места - у-у! - знаменитые!..
   * * *
   ...Маша стояла на пароме, сонно ползущем через водоем, и ветер трепал её волосы. Становилось свежо, и, прислонившись к железным перилам, она поплотнее запахнула куртку из черной дорогой кожи. Вдали на воде виднелись какие-то острова и над ними стаи птиц. Тут у Ромы Иванова прошло детство и отрочество... В этот момент к Маше приблизилась толстая женщина с худой девочкой.
   - Вы прямо вылитая Маша Семенова из новостей! - сказала толстая женщина.
   - Какая такая Маша Семенова? - пожала плечами Маша.
   - Ну вы даете! - изумилась худая девочка. - Жена ж этого Невзорова!
   X
   Вот Маша снова оказалась в Москве-матушке, которая после долгой разлуки что-то не проявляла к ней особых родственных чувств. Мысль о возвращении в полупустую однокомнатную квартиру, которую Маша снимала с тех пор, как обрела моральную и материальную независимость от кого бы то ни было, не высекала в душе бурного энтузиазма. Для начала она решила продефилировать через центр - в надежде адаптации.
   Как быстро все становилось чужим! Маша затрясла головой, словно разгоняя пелену забвения, но проступившие воспоминания, которые таились за каждым поворотом, были не из разряда приятных. Знакомые дома, бульвары и улицы помнили, как она бродила здесь, корчась от боли. Маша неловко пробиралась сквозь толпу на улице Горького. От прежней боли осталось одно воспоминание, зато в душу уже успела внедриться новая. От ощущения бездомности засосало под ложечкой. Она смотрела на ослепительное богатство в витринах модных магазинов, не испытывая ни малейшего желания войти и порадовать себя чем-нибудь эдаким, но на Пушкинской площади, сама не ведая зачем, купила у какой-то старухи бутылку шампанского, а у другой - гроздь бананов. Вот уже не один год эти старухи, приторговывающие всякой всячиной, выстраивались здесь наподобие оцепления, словно живое кольцо в защиту новых экономических преобразований. Жуя банан и влача оттягивающий руку полиэтиленовый пакет с бутылкой, Маша в легкой прострации брела куда глаза глядят. Единственное, в чем она была непосредственно убеждена, так это в том, что есть у неё ещё люди, на которых она может положиться и которые, в случае чего, поддержат и успокоят её. Что есть у неё настоящая подруга.
   Несколько сосунков, лет по семнадцать, с рюкзачками на плечах, жадно засмотрелись на её стройные ноги, и, проходя мимо, она услышала у себя за спиной:
   - Знаешь, чья жена, придурок?.. - спросил один другого.
   - Какая жена, дятел! - прервал друг с преувеличенной развязностью. Это он сам и есть! Только в юбке...
   Усмехнувшись, Маша вспомнила, что забыла надеть свою обычную маскировку - темные очки и косынку. Однако на душе ненадолго полегчало. Можно было снова приступить к упорядочению воспоминаний.
   * * *
   Первое время после своего одесского знакомства среди бюстгальтеров и трусов новые подруги Маша и Рита общались весьма часто. Едва вернувшись в Москву, Маша позвонила новой знакомой, и они стали регулярно встречаться у Риты на квартире к взаимному своему удовольствию.
   Обычно Маша приходила в пятницу с утра, когда Эдик уже священнодействовал пред золотым тельцом у себя в офисе или ещё где, а Рита, поздняя пташка, только-только просыпалась после того, как накануне допоздна трудилась на ниве телевидения. Иван Бурденко, деликатный муж Риты, брал собаку и отправлялся совершать моцион, и у женщин образовывалась пара спокойных часов, когда они могли с удовольствием заняться друг другом. Эти утренние свидания по пятницам стали для Маши истинным душевным отдохновением. Она могла на время забыть о своей постылой роли Эдиковой не то супружницы, не то наложницы. Само собой, даже если бы и случилась такая возможность, она бы никогда не взяла с собой в гости самого Эдика. Ей и без того было ясно, что тот яро не одобрил бы её новой подруги, которая была абсолютной противоположностью всему тому, что он предпочитал видеть в женщинах. Рита была агрессивной, умной и преуспевающей. Она была деловой. Сам факт, что такая женщина счастлива в своем замужестве, смутил бы его и лишил покоя. В противном случае он мог бы просто записать её в разряд феминисток, то есть она бы превратилась для него в пустое место.
   Между тем, со своей стороны, Рита понимала, что Маша ещё не созрела для решительных действий. Маша была ленива, мечтательна и... беременна. Словом, момент не настал.
   - Маша! - восклицала Рита во время их интимных встреч, - ты достаточно умна, чтобы понять - я послана тебе самой судьбой. Я здесь, в этом мире, чтобы помочь тебе, когда ты наконец решишь стать самой собой.
   - Я тебя так люблю, Рита! - отвечала Маша. - Я чувствую, что так и будет!.. Вот только дай мне немного прийти в себя...
   Прийти в себя, чтобы стать собой. В этой парадоксальной игре слов и содержалась суть проблемы. Нынешняя жизнь вцепилась в Машу мертвой хваткой, и даже Рита ничего не могла с этим поделать. И чем хуже Маше становилось, тем больший стыд сжигал Машу, когда она приходила к подруге и встречала в её глазах один и тот же немой вопрос. Она стала бывать у неё все реже и реже, а в конце концов и вовсе перестала. Лишь иногда звонила.
   - Мы стали общаться только по телефону, - пеняла ей Рита. - Мне кажется, я тебя больше никогда не увижу.
   - Сейчас столько дел дома, - оправдывалась Маша. - Только что привезли новую спальню, идет ремонт на кухне...
   Молчание на другом конце телефонного провода говорило о том, что Рита не верит ни одному её слову, хотя слишком деликатна, чтобы уличать её во лжи. Дело, конечно, было вовсе не в ремонте...
   Потом они перестали и созваниваться. Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, но Маша была даже рада, что Рита её не видит, - так более безболезненно совершалось её начавшееся падение. Набирая килограмм за килограммом, она словно потеряла чувство времени. Лишь изредка бросала на себя взгляд в зеркало, ужасалась... и падение продолжалось.
   Несколько месяцев, предшествующих её неудачным родам, и несколько месяцев после них Маша вообще не вспоминала о любимой подруге, а та, пару раз нарвавшись по телефону на Эдика и боясь показаться навязчивой, оставила попытки дозвониться.
   Признаки душевного отрезвления появились как раз накануне мрачного октября девяносто третьего года. Проснувшись утром от мерных и фантастически-зловещих отзвуков далеких орудийных залпов, Маша увидела, что Эдик в халате стоит у окна с прекрасным цейсовским биноклем и, бессознательно почесывая яйца, всматривается в горизонт.
   - Вижу дым, - сообщил он ломающимся, как у мальчишки-юнги, голосом.
   Прихватив с собой телефон, Маша отправилась в туалет и, устроив свой инфернально-раздавшийся зад на сиденье, принялась дозваниваться до Риты. Увы, на этот раз она не смогла поймать подругу, которая в эти дни ни минуты не сидела на месте.
   Эдик не стал долго любоваться дымом из преисподней и наслаждаться бетховенскими раскатами. Охота к перемене мест владела им уже несколько дней. Да и все необходимое было собрано. "Зачем нам этот геморрой?" сказал он, кивнув на пейзаж битвы, и они на полтора месяца улетели на Багамы.
   * * *
   Только спустя несколько недель после уже упомянутой истерики с битьем хрустальных стаканов и суицидальными настроениями и после того, как ей удалось сбросить первые десять килограммов, Маша решилась наведаться к подруге.
   Нарядившись в балахонообразное, бесформенное и дорогое черное платье, которое, по её наивному замыслу, должно было скрыть полнотелость, но которое едва доходило до жирных коленок, похожих на два блюдца, Маша взяла такси и прикатила прямиком к Рите. Она надеялась, что хотя бы отчасти стала похожа на себя прежнюю и Рита не грохнется в обморок, когда её увидит. И надо признаться, жестоко ошиблась.
   Открыв дверь и увидев на пороге то, что она увидела, Рита побледнела как смерть, и только железная воля помогла ей удержаться на ногах.
   - Здравствуй, а вот и я! - натужно улыбаясь, громко сказала Маша, мгновенно раскаявшись и прокляв ту минуту, когда ей пришло в голову навестить подругу.
   - Пойду сварю кофе... - пролепетала Рита, все ещё не двигаясь с места. - Боже мой, до чего ты себя довела! - вырвалось у неё в следующую секунду.
   Однако потом бросилась обнимать Машу.
   - Сейчас ещё ничего, - бодро ответила та, хотя была готова провалиться сквозь землю. - Я уже сбросила десять килограммов! Видела бы ты меня две недели назад...
   - Слава Богу, не видела, - проворчала Рита, уже окончательно овладев собой. - Мне и этого триллера достаточно!
   Маша сидела на диване, слегка расставив толстые ноги, и прямо смотрела ей в глаза.
   - Да, я вела себя, как последнее ничтожество, - как можно спокойнее начала исповедоваться она. - И боялась себе в этом признаться. Иначе мне бы пришлось прилагать какие-то усилия, чтобы выкарабкиваться из этой ямы. Я просто боялась менять свою жизнь. Мне было страшно оттого, что нужно будет впервые что-то делать самой... Поэтому я ничего не делала... Хотя знала, что скоро разучусь делать что-нибудь, кроме как набивать живот...
   - И кажется, добилась в этом больших успехов, - беспощадно констатировала Рита.
   - Я свинья, Рита, - сказала Маша, опустив глаза. - Я так виновата перед тобой.
   - Нет, ты моя любимая подруга, - услышала она в ответ. - И больше ни слова о прошлом. Я хочу, чтобы ты рассказала мне о своих планах.
   Маша неловко заерзала.
   - Я правда этого хочу, - улыбнулась Рита.
   - Я хорошо все обдумала, - неуверенно начала Маша. - Тебе должно это понравиться...