Морозов Сергей Александрович. Офицер, Сильные впечатления

   - Ты смеешься, - горько всхлипнула Маша, - как тебе не стыдно!
   - Екатерина, - одернула Катю мать, - если ты намерена разговаривать в таком тоне, то лучше уходи!
   - Никуда я не собираюсь уходить, пока Маша сама меня не прогонит, заявила Катя, улыбаясь сестре.
   - Нет-нет, - поспешно проговорила та, сжимая её руку, - не уходи, пожалуйста!
   - Если ты такая умная, - проворчала мать, обращаясь к Кате, - то объясни своей младшей сестре, что ей, по крайней мере, не мешает немножко похудеть!
   - Что правда, то правда, - спокойно сказала Катя, - но Маша и сама это прекрасно понимает.
   Маша со вздохом кивнула, а мама тут лее сняла телефонную трубку и принялась прозваниваться к знакомому врачу-диетологу, большому специалисту в своем деле. Кажется, по совместительству он был ещё не то гипнологом, не то сексопатологом. Как бы там ни было, после его курса стремительно худели не только кошельки пациентов, но и сами их владельцы. Кроме таинственных и экзотических восточных процедур, он кормил пациентов пилюлями собственного изготовления, от которых не только худели, но и вновь обретали радость бытия.
   - Да, доктор, - защебетала мама, - конечно, доктор. Как скажете, доктор. Все что угодно, доктор... Огромнейшее вам спасибо!
   Положив трубку, она даже потерла от удовольствия руки.
   - Завтра у тебя начнется новая жизнь, - победно заявила она.
   - Ты пойдешь? - осторожно поинтересовалась у сестры Катя.
   Однако Маша медлила с ответом. Смысл жизни все ещё ускользал от нее.
   Переворачиваясь на постели так, чтобы слезы и сопли красноречиво размазались по подушкам, она закричала:
   - И не подумаю! До тех пор, пока не буду точно знать, что со мной будет!
   - Ну не знаю, - проворчала мама, потянувшись за своей сумочкой, - с тобой невозможно говорить! И ты неблагодарная, как всегда.
   - Что ты хочешь знать? - спросила сестру Катя.
   - Я хочу знать, - заявила та, - обещаете ли вы убедить Эдика, чтобы он позволил мне чем-нибудь заниматься.
   - Глупенькая, это совершенно ни к чему, - сказала с улыбкой Катя. Просто делай что хочешь, и черт с ним, с Эдиком.
   - Чем, интересно, она будет заниматься - без образования, без специальности? А когда Эдик её бросит, то кто, интересно, будет её кормить-одевать? Может, ты? Я, например, этого делать не собираюсь!
   - Она может учиться заочно, она найдет работу... - начала Катя, но взбешенная и как всегда непреклонная родительница схватила сумочку и вышла вон, громко хлопнув дверью.
   * * *
   Спустя три недели после аккуратных посещений замечательного доктора и усердных занятий на корте Маша сбросила целых пять килограммов, укрепилась духом и добилась того, чтобы её восстановили на заочном отделении факультета журналистики, который она бросила прошлой осенью при первых же признаках токсикоза беременности. А главное, она набросала очерк для газеты или журнала. Про себя она решила - как только она снова начнет влезать в свои прежние наряды, то любой ценой устроится хоть штатным, хоть внештатным корреспондентом в какое-нибудь приличное издание.
   * * *
   Когда однажды вечером Эдик вернулся домой из офиса, Маша торжественно вручила ему рукопись очерка. Для прочтения. Накрывая на стол, она наблюдала, как, механически встряхнув листками, он уселся на диван и, закинув ногу на ногу, приступил к чтению. Кажется, он ещё толком не понимал, что именно она сунула ему в руки. Вдруг он побледнел как смерть, схватился за сердце и стал ловить ртом воздух.
   - Что с тобой? - испугалась она.
   - Сам не пойму, - с трудом выдавил Эдик, ослабляя галстук. - Что-то мне нехорошо. Принеси попить...
   Она стремглав бросилась за водой и, вернувшись, протянула стакан умирающему супругу. Ее рука дрогнула, и она слегка облила его дорогой английский костюм.
   - Идиотка, - закричал он, - посмотри, что ты наделала!
   - Господи, ты меня напугал, Эдик. Я подумала, что у тебя схватило сердце.
   Маша взяла его за руку и попыталась нащупать пульс.
   - Отстань! - снова взвизгнул он, отдергивая руку. - Со мной все в порядке. Это нервное.
   Он прошаркал в спальню и уселся на кровать, неподвижно уставившись в окно с видом на золотые купола. Маша молча смотрела на него.
   - Зачем тебе эта дурацкая писанина? - вдруг запричитал он. - Чтобы меня расстраивать? Ты же знаешь, я должен быть в форме. Если я выбит из колеи, то не могу работать. Не могу зарабатывать деньги нам на жизнь! Думаешь, мне легко все дается?
   - Нет, я так не думаю, Эдик. Но я тоже хочу чем-то заниматься, работать. Ты пойми...
   - Нет, это ты пойми! Я тебе хочу кое-что объяснить! - перебил он. - С самого начала ты ведешь себя совершенно недопустимо... А теперь посмотри, тебя так отвратительно разнесло, что с тобой даже стыдно появляться на людях. Но дело даже не в этом. Главное, ты убиваешь во мне все желание. Ты как будто добиваешься, чтобы во мне умерло все мужское. Это настоящее неуважение ко мне как к мужчине!
   Раньше Эдик никогда не говорил с ней об этом. По мере сил она старалась оказывать ему это самое "уважение". Но теперь его словно прорвало.
   - С тобой я скоро стану полным импотентом! - зловеще сообщил он.
   То есть "неполным" он был всегда.
   - Ты меня перестаешь возбуждать! - добавил он. А как насчет Маши? Если Эдик и возбуждал в ней что-то, то это было чувство вины. Проклятое и незаслуженное вечное чувство вины.
   - Я старалась как могла... - прошептала она.
   - Как могла! - саркастически усмехнулся Эдик. - Ты только доказала полную свою несостоятельность в этом смысле. К тому же ты неспособна иметь здоровых детей.
   - Но в этом-то почему я виновата? - прошептала Маша, и у неё на глаза навернулись слезы.
   Но Эдик как будто ничего не замечал.
   - После твоего безответственного поведения...
   Ужасные роды, мертвой ребенок... и это он называл теперь её безответственным поведением!
   - После всего этого у тебя ещё хватает наглости чего-то требовать от меня!.. Ты довела меня до того, что я не могу сделать тебя беременной! Мне неприятно на тебя смотреть, не то что...
   - Неужели ты думаешь, что мне самой нравится, как я выгляжу? Это все беременность... - заплакала Маша. - Ты думаешь, я не страдаю?
   - Молчи и слушай, - оборвал её Эдик. - Меня абсолютно не интересуют твои переживания. Я поступал, как настоящий мужчина. Я хотел создать тебе достойную жизнь. А ведь найдутся сотни девушек, которые готовы ползать за мной на коленях, лишь бы носить мою фамилию!
   - Ты хочешь, чтобы я ползала на коленях?
   - Не кривляйся! - заорал Эдик. - Я выразился фигурально. Даже в возвышенном смысле!
   - Эдик, - вдруг прошептала Маша, - скажи мне, пожалуйста, кто у меня тогда родился: мальчик или девочка? Мне очень нужно это знать.
   Он взглянул на неё с презрением и злостью.
   - Ты снова об этом?
   Это была запретная тема. Он наотрез отказывался разговаривать о мертворожденном младенце. Он заручился поддержкой врачей, которые полагали, что если Маше станет известен пол ребенка, то в её воображении он сделается более реальным, она будет непрестанно думать о нем, а это повредит её нервной системе... Какая чушь! Наоборот, чтобы примириться с происшедшим, Маша должна была знать, кого она носила почти девять месяцев. Только боль могла её излечить. Она действительно не хотела рождения этого маленького существа, и теперь ей казалось, что именно её нежелание вызвало какие-то фатальные изменения в организме.
   - Ну, пожалуйста, Эдик! - взмолилась она.
   - Только в том случае, - процедил он сквозь зубы после многозначительной паузы, - если ты пообещаешь, что больше никогда не будешь приставать ко мне со своей работой и постараешься сделать меня счастливым.
   В его тоне было столько высокомерия и самодовольства, что на неё нахлынула спасительная ярость.
   - Ну и черт с тобой! - спокойно сказала она.
   VIII
   В тот последний день в мятежном городе Грозном Маша и Волк зашли на прощание в крохотное заведение, вероятно, что-то вроде духана, но громко именовавшееся рестораном. Три столика под навесом. Цены как в "Славянском базаре". Само же заведение вполне могло бы называться славяно-кавказским, поскольку в меню были представлены лишь два блюда - окрошка и шашлык. Вообще-то Маша и Волк не были голодны, однако им хотелось побыть вдвоем в обстановке, которая хотя бы призрачно напоминала место романтического свидания. Хозяином, метрдотелем, шеф-поваром и официантом в одном лице был человек совершенно неопределенной в национальном отношении наружности, который, однако ж, говорил с кавказским акцентом. Было душно, и они заказали окрошку. Маша заглянула в тарелку и с изумлением обнаружила в окрошке макаронные изделия.
   - По-моему, - заметила она, - окрошка не бывает с лапшой. По крайней мере, в "Славянском базаре" её готовят иначе...
   - Вай! - степенно и звучно отвечал хозяин, презрительно дернув носом. - Что они там понимают в окрошке!
   Волк и Маша переглянулись, едва сдерживая смех.
   - Принеси-ка, братец, шашлык, - сказал Волк. - И кувшинчик вина.
   - А шашлык у вас из говядины? - поинтересовалась Маша.
   - Какой говядина, шутишь? - последовал ответ. - Чистый баран!
   Они не расставались с того самого момента, когда загрузили в самолет цинковый ящик. Теперь они сидели под навесом, густо окруженным абрикосовыми деревьями, и медленно пили красное виноградное вино. Каждый из них мучился в душе своими сомнениями. Впрочем, мучилась, пожалуй, одна только Маша. Она вспоминала мамины слова.
   - Нельзя построить счастье на несчастье другого, - твердила ей та.
   - Но мама, - защищалась Маша, - ведь Эдик медленно убивает меня!
   - Пусть лучше он, чем ты, - заявила мама. - Пусть он почувствует свою вину.
   Но сейчас Маше не хотелось вспоминать о прошлом. Тем более о жизни с Эдиком... Но не хотелось ей думать и о тех счастливых ночах, которые она провела с Волком, когда, разгоряченные и усталые, они засыпали на несколько часов, чтобы, вдруг проснувшись одновременно, снова заключить друг друга в объятия. В течение дня они вместе колесили по городу и окрестностям. В эти дни неожиданно наступило благословенное затишье в войне, как будто специально для того, чтобы они могли насладиться своей любовью. Они много говорили и, казалось, понимали друг друга с полуслова... А сегодня она сообщила, что уже завтра утром должна уехать в Москву. Очередная кавказская командировка закончилась, и когда она снова окажется здесь - неизвестно. Он конечно знал, что скоро ей придется уехать, но не догадывался о том, что она не собирается возвращаться назад. Со времени начала чеченского конфликта её командировки были столь частыми и длительными, что, казалось, она находилась здесь безвыездно. На этот раз она твердо решила, что ей не следует возвращаться - из-за него, вернее, к нему.
   Маша была чуть жива после кошмара, через который ей довелось пройти, когда у неё на глазах погиб Рома Иванов. Теперь в её жизнь ворвался этот чудесный полковник Волк. Он до того смутил её, бедную, что она потеряла всякую способность сосредоточиваться на самом главном в её жизни - своей работе...
   Но в данный момент Маша прохлаждалась в обществе своего полковника, который церемонно раскурил уже знакомую ей маленькую черную трубку и со счастливым видом выпускал через ноздри струйки вкусного табачного дыма. Словно беспечные и праздные влюбленные, они вели задушевную и откровенную беседу, совершенно забыв и о времени, и о пространстве.
   * * *
   - Наверное, ты не очень старался, чтобы твоя семейная жизнь протекала нормально? - предположила Маша, сделав глоток вина.
   Она словно подыскивала для себя новую роль, вжившись в которую можно было бы без потерь выпутаться из этого военно-полевого приключения. Показать себя женщиной мудрой и способствующей восстановлению семейного мира - значило бы успешно самоустраниться из наметившегося любовного треугольника и избежать очередных душевных терзаний, ощущая себя злой и коварной разлучницей, которая сравняла с землей счастливый семейный очаг. Ее уже сейчас легко покалывали угрызения совести.
   - Так, как же, Волк? Ты с женой испробовал все средства?
   Она почувствовала себя добрым доктором-сексопатологом, который самоотверженно заботится о своем сбившемся с истинного пути подопечном. Нужно поучить его уму-разуму, прочесть соответствующие наставления, дать ценные советы касательно интимной сферы и отправить домой для вдумчивого и самоотверженного исполнения супружеских обязанностей. Иначе говоря, убедить полковника, чтобы тот занялся любовью с собственной женой. И желательно со всей возможной нежностью и лаской, вместо того чтобы растрачивать их на стороне...
   В какой-то момент Маша даже успокоилась, упиваясь своей мудростью и проницательностью. Однако если она такая умная, то почему бы ей не позаботиться немного и о себе самой?.. Вот всегда так - она была готова заботиться о ком угодно, только не о себе.
   Полковник сначала улыбнулся, а потом посмотрел на Машу долгим взглядом, в котором засквозила подозрительность. И зачем это ей понадобилось заводить разговор о его неудачном супружеском опыте? Зачем омрачать воспоминаниями эти счастливые минуты?.. Тем не менее он ответил.
   - Понимаешь, - сказал он, взяв Машу за руку, - не то чтобы я совсем не старался, чтобы у нас с Оксаной все было хорошо. Я старался. Я даже очень старался. Лет десять я честно пытался сделаться примерным мужем, хотя с самого начала знал, что ничего хорошего не получится.
   - Тогда зачем же ты на ней женился?
   - Да вот женился... Зачем женятся? - он пожал плечами. - Наверное, видел, что ей этого хочется - и покорился. Я только что получил свое первое серьезное назначение. Тогда ещё в звании лейтенанта. Наверное, мне хотелось, чтобы меня ждала женщина. Вот я и пообещал, что, когда вернусь, мы поженимся. Я уезжал очень далеко, и там было очень жарко.
   - В Афганистан?
   - Куда же еще...
   - Ну конечно, я так и думала, - сказала Маша, отводя глаза.
   - Что ты думала? - насторожился он, но Маша не ответила.
   - Господи, - лишь воскликнула она, - почему это случилось именно со мной?!
   Он тоже ничего не сказал, только снова набил свою маленькую черную трубку и изящно закурил, спокойно поглядывая на Машу.
   - Что же потом? - нетерпеливо спросила она.
   - Потом началась долгая-предолгая война, и у меня даже не было времени толком задуматься о том, что я делаю. Впрочем, кажется, когда я уехал, я уже точно знал, что не хочу на ней жениться. Честное слово, знал. И знал... что женюсь. Была в этом какая-то тупая неотвратимость. Это должно было случиться - вот и все. Разве что если бы я погиб...
   - Но ведь ты её все-таки любил? - настаивала Маша. Он слегка покраснел.
   - Мне было двадцать пять лет. Что я понимал в любви? Но, наверное, любил. Мы были в разлуке несколько месяцев, и, когда я приехал в отпуск, она показалась мне самой красивой девушкой, которую я когда-нибудь видел. Я представил, что мне скоро возвращаться в часть и что, если мы поженимся, я смогу взять её, такую красивую девушку, с собой. Вот и вся любовь.
   - И она с тобой согласилась ехать...
   - А что тут такого? Она всегда была неподалеку, где бы я ни служил. Не так уж это было опасно, как некоторые думают. По крайней мере, в нашем случае. А преимуществ - масса...
   Разглядывая полковника, Маша подумала о том, что, пожалуй, никто из них, из мужчин, не способен внятно рассказать о своих чувствах, о любви к женщине. Особенно, если любовь уже умерла. Им кажется, что её никогда и не было. Они словно боятся, что если признаются в своем прежнем чувстве, то на новое уже не будут способны. Поэтому всякий раз убеждают себя и потом искренне верят, что полюбили впервые. Как будто прежняя любовь помеха новой...
   - Я думаю, она смотрела на это по-другому, - сказала Маша.
   - Может быть, - пожал плечами он. - Я вовсе не оправдываюсь. Да и не в чем, кажется. Просто с самого начала мы не стали друг другу близки. Не было той близости, которая превращает незнакомого человека в самого родного. Война продолжалась, разрасталась, превращалась в бесконечную и очень хлопотную работу...
   - Не понимаю... Какое все это имеет отношение к твоему браку?
   - Самое непосредственное, - терпеливо ответил он. - Я был так поглощен службой, что у меня не было ни времени, ни желания копаться в своих собственных переживаниях. Меня быстро повышали в звании и должностях. Приходилось заниматься очень серьезными и ответственными делами. От меня зависели жизни очень многих людей...
   - Но ведь у тебя стали появляться другие женщины. Твои серьезные и ответственные дела этому не мешали? Или это тоже был вопрос жизни или смерти?
   Волк даже не улыбнулся её иронии.
   - Я думаю, - серьезно сказал он, - что сначала я сходился с женщинами только для того, чтобы снять напряжение. Потом что-то изменилось. Я стал искать близости с теми женщинами, которые могли дать мне то, чего не могла или не хотела дать Оксана. Но... я всегда ненавидел себя за то, что приходилось ей врать. А потом начал ненавидеть её - за то, что она подтолкнула меня к этому...
   - Значит, ты возненавидел её, - тихо проговорила Маша. - А если бы я не смогла дать тебе то, что тебе нужно, ты бы меня тоже возненавидел? спросила она. - Думаешь, я устроена иначе, чем она? Что у меня другая душа?
   Слово "душа" она выговорила с особенным удовольствием.
   Вместо ответа он взял её за руки и поднес её пальцы к своим губам. Закрыв глаза, она ощутила тяжесть мгновенного и горячего прилива в низу живота. Она непроизвольно напрягла бедра и ягодицы, и тут же у неё закружилась голова. Ей показалось, что у неё между ног забил горячий родник. Господи, как хорошо-то!
   Он хотел что-то сказать, но она порывисто остановила его.
   - Подожди!
   А через несколько секунд взглянула на него рассеянными, затуманенными глазами.
   - Ты что-то хотел сказать?
   Он наклонился к ней и привлек к себе, устроив её голову у себя на плече.
   - Все, о чем ты говоришь, отвлеченные рассуждения. Ты любишь философствовать, - неясно прошептал он. - Да, ты другая. И мне никто не нужен, кроме тебя. Ты даешь мне то, о чем я и мечтать не мог. Мне почти сорок лет, я устал от двойной жизни. Мне хочется, чтобы у нас с тобой все получилось...
   Она отстранилась от него. Теперь она не чувствовала ничего, кроме пустоты. Вернее, чувствовала, что обязана вернуть далекой Оксане её мужчину, который сделался любовником очередной случайной женщины, хотя и уверяет, что та едва ли не воскресила его из мертвых, сделала самым счастливым человеком на земле. Нет, Маша не станет строить своего счастья на несчастье другой.
   - Волк, - сказала она как можно спокойнее, - я тебе не подхожу. Ты из тех мужчин, которым нужна женщина, способная посвятить мужу всю свою жизнь... Мне кажется, что именно такой женщиной старалась стать твоя Оксана. И ещё станет! А я просто неспособна на это.
   - Нет, - не менее спокойно возразил он и коснулся кончиками пальцев её дрогнувших губ, - мне нужна именно ты. Я так хочу. Хочу тебя.
   Ох уж эти мужчины! Уж если они чего возжелали, то будут хотеть - хоть ты тресни. Ничто их не отвратит. Вот и Волку вздумалось возжелать Машу. Ту самую Машу, которая с детства была неблагодарным и своевольным созданием. Она портила кровь папе и маме, которые всего-то и мечтали, как только о том, чтобы девочка выросла воспитанной и культурной. Ту самую Машу, которая восстала против мужа, разъезжавшего с охраной на пресловутом серебристом "БМВ" и не мечтавшего ни о чем другом, как только о том, чтобы сделать её жизнь красивой и счастливой, а она - нечего сказать, отблагодарила - родила мертвого ребенка!.. И вот теперь Маша делала все возможное, чтобы отвадить от себя полковника, а тот... все ещё хотел её.
   - Ты не мыслишь себя без армии. Ты решил посвятить себя войне. А я жить не могу без своей работы, - заявила она, отстраняясь от его руки. - К тому же я никогда не смогу привыкнуть к войне, как привык к ней ты. Я её ненавижу, я...
   - Нет, - по-прежнему спокойно возразил он, - ты тоже привыкла к войне. Только войну ты ведешь с самой собой.
   Маша сделала вид, что пропустила мимо ушей эту последнюю реплику, которая на самом деле чрезвычайно её уязвила.
   - Я, конечно, уважаю твою преданность армии, - забормотала она. - Но жертвовать жизнью в наше время и ради разложившегося государства все-таки, согласись, выглядит и странно, и дико. Особенно, в этой войне...
   Он хотел что-то сказать, но она была так взволнованна, что нетерпеливо прижала ладонь к его губам. Он улыбнулся.
   - А вот интересно, - продолжала Маша, - ты, который так привык воевать, ты бы смог уважать мою преданность журналистике, мое призвание?
   Кажется, ей вовсе не нужно было, чтобы он отвечал. Но он ответил.
   - Я понимаю тебя, а это больше, чем просто уважение.
   И снова улыбнулся, а она взглянула на него почти враждебно.
   - Кроме того, - добавил он, - ни государство, ни моя служба, ни даже эта война никак не связаны с тем, что я чувствую к тебе. Ты - моя душа. Вот и все.
   Вот и все... Маша досадливо поморщилась. Что правда, то правда - если уж мужчины что-то вобьют себе в голову, то потом этого ничем не выбьешь. Тут, наверное, повинна физиология. Они склонны загораться. Сначала загораются пониже пояса и повыше колен. Железа начинает работать, как мощный генератор. Стоит только подумать об объекте вожделения, как начинает ныть мошонка. На удивление скоро все, что ещё недавно казалось первостепенным, отходит на второй план. Отфильтровывается одна ключевая идея. Они хотят, а прочее не имеет никакого значения.
   - Все, что ты делаешь, кажется тебе совершенно естественным и правильным, - устало сказала Маша. - Тебе, к примеру, и в голову не приходит, что даже пролитая русская кровь не может оправдать того, что здесь происходит. Взялся за гуж - не говори, что не дюж. Вот ваш главный принцип. Раз уж влезли в драку, то нужно во что бы то ни стало выйти победителями...
   - Отчего же, - вздохнул полковник, - ведь ушли же мы из Афганистана.
   - Ушли! - качнула головой Маша. - Разве это так называется? Вы убрались восвояси едва волоча ноги. Знаешь, ваши войны чрезвычайно напоминают половое упорство патологического самца, который тупо долбит самку до тех пор, пока не задолбит до полусмерти или не измочалится сам. Армия наваливается на страну, как мужчина на женщину, и очень скоро мы становимся свидетелями безрезультатного, но оттого не менее прискорбного изнасилования. Мы наблюдаем, как сжигаемый вожделением импотент снова и снова пытается добиться хоть какого-то результата... Впрочем, все последние войны в мире похожи одна на другую...
   Полковник дождался, пока Маша выговорится, а потом задумчиво проговорил:
   - Все правильно. Но, что касается армии, позволь одно уточнение... Он смущенно улыбнулся. - Дай только подобрать слова. Уж больно лихие у тебя аллегории. Сразу видно образованного человека... Армию, а тем более ту её часть, которая непосредственно участвует в боевых действиях, никак нельзя сравнить с патологическим, как ты говоришь, самцом. Уж если кто и патологический самец, так только не армия. Может, это государство, правительство... не знаю... А армия... - он снова улыбнулся, - это, скорее, несчастный намозоленный член этого самого самца, которым всю дорогу и пашут, и куют, и груши околачивают...
   Маша только руками развела. Может быть, и так. Однако война на Кавказе продолжалась. Продолжалась война и в её собственной душе.
   - Полковник Волк, завтра я улетаю в Москву, - наконец сказала она. На некоторое время мне придется расстаться с кавказским сюжетом.
   - Знаю, - ответил он, ласково погладив Машу по щеке. - Я знал это ещё неделю назад.
   Полковник Александр Вовк прошел отличную армейскую школу, но его никто не научил распознавать дальнейшие намерения женщины, которая так легко позволила ему овладеть ею в гостиничном номере. Маша, напротив, понятия не имела ни о тактике, ни о стратегии, однако, вымуштрованная строгой мамочкой, прекрасно ориентировалась на местности и преуспела в искусстве рекогносцировки.
   Пусть уж лучше он считает её стервой.
   - И не требуй от меня никаких обещаний, - предупредила она, уверенная, что именно это сейчас последует. - Ты должен понять, что я никогда не смогу дать тебе то, в чем ты нуждаешься и чего безусловно заслуживаешь.
   Он не ответил. И, кажется, даже не удивился. Просто сидел и попыхивал трубкой. А поскольку он молчал, Маше снова пришлось заговорить и развивать предыдущую свою мысль.
   Он как бы даже снисходительно слушал её сбивчивый женский бред о том, как и что она не сможет для него сделать. Он лучше неё понимал, что если только она допустит для себя возможность противоположного, то значит допустит возможность своего женского счастья. Не могла же она, в конце концов, собственноручно поколебать равновесное состояние своей души, которое ей удалось обрести, примирившись с мыслью, что вся её жизнь - это борьба и страдание. Признание собственной слабости для женщины - худшая зараза.
   - Ты только не подумай, что это из-за нездорового тщеславия или потому, что я такого уж высокого мнения о своей профессии и работе на телевидении... - добавила Маша. Все-таки ей не хотелось, чтобы в результате он счел её законченной дурой. - Конечно, я безумно люблю свою работу, но это не значит, что я синий чулок... Хотя и это не важно... В общем, я уверена, что в конце концов ты бы просто сам от меня устал и я была бы тебе в тягость, как теперь Оксана-Маша демонстративно вздохнула. Пусть думает о ней, что хочет.
   - Это все? - поинтересовался он, внимательно разглядывая Машу своими большими добрыми глазами.
   Ей захотелось броситься к нему в объятия, но вместо этого она проворчала:
   - Нет, не все... Кстати, скажи, почему у вас с Оксаной нет детей? С её стороны это, кажется, было не слишком мудро.