Страница:
Сузи с матерью остались одни. Но ранней весной 1942 года Сузи вышла замуж за Напачи-Кадлака, младшего сына Кававу, – мягкого и неумелого человека, вся жизнь которого протекала в мечтах об иной, лучшей жизни. Он попытался убедить Сузи уехать из Кресуэлл-Бей и жить вместе с его отцом в Левек-Харбор, что в восьми милях к югу от Форт-Росса. Она сердито отвергла его уговоры. Никогда она больше не поверит Каблунаит – так заявила Сузи. Единственную надежду она видела в том, чтобы не прибегать к помощи белых, а этого можно было достичь, лишь поддерживая свое существование собственными силами.
«Она говорила нам, – вспоминал Напачи-Кадлак, – что мы снова должны стать иннуит. И что мы должны следовать обычаям наших предков».
Напачи-Кадлак внял ее страстным призывам; изгнанники из Кейп-Дорсет нашли в лице дочери Китсуалика свою предводительницу.
Все лето и осень 1942 года Сузи тратила свою кипучую энергию на то, чтобы вдохнуть жизнь в своих соплеменников. Никогда прежде они не ловили и не сушили так много рыбы. Никогда прежде мужчины племени не совершали таких длительных и успешных охотничьих вылазок в глубь острова, чтобы добыть оленей. Никогда раньше они не забивали столько белых медведей и морских зайцев. К концу сентября жители поселка в Кресуэлл-Бей впервые со дня его основания запасли достаточно продовольствия на долгую зимнюю ночь.
А на юге собирались мрачные тучи. Плохая ледовая обстановка не позволила «Наскопии» добраться до Форт-Росса и пополнить запасы для зимовки там. Поэтому через короткое время родичи Кававу в Левек-Харбор, всецело зависящие от фактории, стали испытывать жестокую нужду. Когда в марте 1943 года из Арктик-Бей в Форт-Росс прибыл на санных упряжках полицейский отряд, который доставил почту, не довезенную летом «Наскопией», констебль Делиль обнаружил на фактории четырнадцать истощенных эскимосов. Он записал, что большинство пришедших из Левек-Харбор людей были больны: одни – туберкулезом, другие – гриппом, новая эпидемия которого уже унесла несколько жизней. Одной из жертв оказался Кававу, которому его надежда на помощь Компании помогла ничуть не больше, чем когда-то Китсуалику.
В тот год соплеменники Сузи не ездили в Форт-Росс, и поэтому эпидемия их не коснулась. Они энергично охотились на льду залива на медведей и тюленей, а когда кончились патроны, стали бить зверя острогами. Впервые за многие годы вернувшееся по весне солнце не было затуманено облаками горя и боли.
Летом 1943 года жители поселка в Кресуэлл-Бей также не бедствовали. Родилось четверо ребятишек, и один из них был сыном Сузи, которого она по старым обычаям назвала Айяут. В Левек-Харбор дела обстояли гораздо хуже. В то лето «Наскопии» опять не удалось пробиться к Форт-Россу; теперь эта отдаленная фактория вдруг обрела известность. Заголовки газет объявили всем, что двое белых мужчин и женщина, жена одного из служащих, отрезаны от всего мира на арктическом островке без достаточного количества съестных припасов и топлива на зиму. Как только осенний лед стал прочным, в район фактории выбросился с парашютом майор Стэнуэлл-Флетчер, который принялся объяснять эскимосам, как построить посадочную полосу для самолета, а затем руководить работами по ее устройству. Когда полоса была готова, прилетел огромный транспортный самолет С-47 и забрал белых с фактории, доставив их затем в сохранности домой. Ни одного человека из увезенных насильно десять лет назад из их дома в Кейп-Дорсет он не захватил.
К счастью для оставшихся в Левек-Харбор, Эрни Лайол не покинул их. Через несколько лет, когда его спросили, почему он не воспользовался возможностью улететь, он не смог дать ответ.
«Не знаю, почему не улетел. Знаете, обстановка была не из лучших. В самой фактории ничего не осталось, и никакой дичи не попадалось. Конечно, было тяжело смотреть, как самолет взлетает и берет курс на юг, на материк, но мои жена, дети и их соплеменники оставались здесь, и думаю, они как бы стали и моими соплеменниками тоже».
Белые люди спасли своих соплеменников, и мир рукоплескал им. А спасти тех, кого белые бросили на произвол судьбы и о которых мир ничего не знал, выпало на долю Эрни Лайолу.
Ненастным днем в начале декабря Лайол в сопровождении Таколика, который унаследовал после смерти своего отца Кававу лидерство среди эскимосов Левек-Харбор, на собачьей упряжке отправился за помощью в ближайшую факторию. Она находилась в Арктик-Бей, за триста миль от Левек-Харбор, и ни один из отправившихся в путь не знал туда точной дороги. Для своих истощенных собак они не взяли никакой еды, потому что никакой еды и не было. И для себя они не взяли почти ничего, кроме нескольких щепоток чая и трех фунтов сахара. На двоих у них было только двадцать патронов – единственный их шанс выжить на долгом пути.
Они потратили неделю, чтобы пересечь покрытый льдом пролив Принс-Риджент, но лед принес им и спасение – они подстрелили медведя. Добравшись до Баффиновой Земли, люди заблудились в горах, но в конце концов попали в Арктик-Бей. И хотя им удалось совершить обратный путь быстрее и достичь Левек-Харбор в середине января, на упряжке поместилось так мало припасов, что к концу февраля от них ничего не осталось. Отважный Лайол еще раз отправился в Арктик-Бей и вернулся в начале апреля. Без его мужественной поддержки большинство поселенцев Левек-Харбор, вне всякого сомнения погибли бы.
Эскимосы в Кресуэлл-Бей перезимовали без посторонней помощи. Джеймиси и Напачи-Кадлак совершили успешную вылазку на лед пролива Принс-Риджент, где убили двух медведей и огромного тюленя. Оставшиеся в поселке добыли с помощью острог еще много маленьких тюленей. Этого было достаточно, чтобы прокормить тридцать пять человек и содержать в хорошем состоянии собак для пяти упряжек. То, что Компания закрыла свою факторию, не имело для этих людей практически никакого значения.
В начале сентября 1944 года один из эскимосов Левек-Харбор, который отправился в покинутую факторию Компании в поисках какого-нибудь металла для санных полозьев, вернулся в поселок в сильном возбуждении. Пришел корабль! В заливе стояла на якоре «Наскопия»! Через несколько недель фактория снова открылась, но она потеряла многих из своих прежних клиентов.
Перед смертью, зимой 1943 года, самый влиятельный шаман среди нетчинглингмиут рассказал о своем видении: вся северная часть их земель опустошена некой таинственной напастью. Старик поведал об этом, предупредив соплеменников, чтобы они ушли с севера. Нетчинглингмиут покинули северную часть полуострова Бутия и переселились далеко на запад и на юг.
Эскимосы с Дорсета если и знали о пророчестве шамана, то не обратили на него внимания. Когда фактория открылась вновь, пять семей из Левек-Харбор снова с энтузиазмом принялись охотиться на песцов, потому что к концу войны цена на меха снова начала расти. Вскоре все полки фактории были забиты такими товарами, как переносные радиоприемники, наборы кухонной алюминиевой посуды, подвесные моторы в двадцать лошадиных сил и крикливо яркая одежда из синтетических тканей. Компания предусмотрительно позаботилась о том, чтобы заинтересовать эскимосов широким ассортиментом сложных и дорогих потребительских товаров – новинок и на материке.
Были приложены все усилия, чтобы привлечь эскимосов Кресуэлл-Бей к меховому промыслу; источающие искушение своим блеском товары на полках Форт-Росса возымели некоторое действие. Хотя Сузи яростно пыталась предотвратить возвращение своего народа под крыло Компании, несколько семей все же переехали в Левек-Харбор и вернулись к жизни трапперов.
Когда к началу весны 1947 года в Кресуэлл-Бей остались всего две семьи, теперь уже Напачи-Кадлак настоял на том, чтобы Сузи и дети перебрались на юг. Подавленная уступками соплеменников, которые снова поддались на соблазны и позволили сделать себя слугами белых, преисполненная презрения к ним за их близорукость, Сузи неохотно сдалась.
«Очень трудно было уговорить ее переехать, – вспоминал Напачи-Кадлак. – Она говорила: если поедем, плохо всем нам будет».
И вскоре предсказания Сузи сбылись. В августе «Наскопия», направлявшаяся обычно в это время года на север, чтобы пополнить продовольственные и другие запасы факторий, напоролась на скалы и затонула… вблизи Кейп-Дорсет. Потеря судна и небольшой размер доходов от продажи мехов, поставляемых Форт-Россом, дали основание Компании закрыть факторию навсегда. В начале 1948 года управляющий и его клерк вместе с Эрни Лайолом, на этот раз также решившим покинуть несчастливые места, заперли пустые здания фактории и на собачьей упряжке отправились в Йоа-Хейвен.
Сузи попыталась воспользоваться этим и предприняла новую энергичную попытку убедить соплеменников переселиться в Кресуэлл-Бей, где можно было бы прокормиться. Вначале ей мало кого удалось убедить, потому что люди думали, что Компания решила либо построить новую факторию к югу от Левек-Харбор, либо отвезти их наконец домой, в Кейп-Дорсет.
Сузи решительно объявила все эти надежды ложными; ее горячая убежденность была настолько велика, что даже Таколик не мог противостоять силе ее слов. Ожесточенным отрицанием всего, что исходило от белых, она вызывала у людей даже некоторое беспокойство, и, когда шесть семей согласились наконец переселиться, сделали они это в значительной мере для того, чтобы успокоить ее.
Но не успели еще эти шесть семей обосноваться в Кресуэлл-Бей и лишь только задули ветры, означавшие наступление весны, как людей настигла неизвестная и страшная болезнь. Они задыхались от судорог шейных и грудных мышц или застывали в коме, а если и выходили из нее, то навсегда оставались калеками с парализованными и бесполезными конечностями.
Виновником этой неожиданной напасти оказался неведомо для других и для самого себя один из эскимосов-нетчинглингмиут. Он поднялся на север, чтобы убедиться, действительно ли покинут Форт-Росс, а принес дорсетцам жестокую эпидемию полиомиелита. Так исполнилось пророчество старого шамана.
Сузи была беременна, когда ее поразила болезнь, и она снова потеряла ребенка. Хоть женщина и не осталась калекой, болезнь глубоко потрясла ее. Весь год она не могла выбраться из бездонной пропасти депрессии.
Мир ничего не знал о новой трагедии, разыгравшейся в Кресуэлл-Бей (как и в Левек-Харбор, где положение было также ужасным), вплоть до середины января 1948 года, когда в Йоа-Хейвен группа нетчинглингмиут привезла Таколика, которого нашли в полубессознательном состоянии на льду пролива Рей. Он с трудом смог идти после того, как все его собаки подохли с голоду. Таколик пересек сотни миль неизвестной ему территории, чтобы донести до людей весть о постигшем их несчастье. На все путешествие у него ушло два месяца.
В начале февраля канадские ВВС отрядили самолет ДС-3 с лыжами для посадки на снег, чтобы доставить врача из индейской службы здравоохранения в пораженные болезнью поселки. В Кресуэлл-Бей врач нашел мертвыми нескольких младенцев, восьмерых взрослых и детей постарше, а оставшиеся в живых были настолько искалечены болезнью и так слабы от голода, что не могли охотиться.
ДС-3 совершил несколько рейсов для отправки самых тяжелобольных в больницу, а остальных перевез из Кресуэлл-Бей в Левек-Харбор (куда временно вернулся Эрни Лайол). Туда же доставили продовольствие и одежду. Первый раз за долгие годы изгнания эскимосам с Баффиновой Земли была предоставлена помощь.
В начале трагической зимы 1948/49 года в Форт-Росс случай привел Лоренцо Лирмонта, который больше, чем кто-либо, был ответствен за основание этой фактории. Он появился в новом амплуа – в качестве археолога, нанятого музеем для проведения раскопок в целях изучения прошлого эскимосов. И именно он оказался свидетелем катастрофического вымирания племени. Лирмонт описал печальную участь дорсетцев, и это послание Таколик отвез в Йоа-Хейвен. Трудно сказать, о чем думал Лирмонт, когда видел крушение своих надежд, об осуществлении которых он мечтал долгие годы.
В начале 1949 года Лайол вместе с семьей переехал на юг в Спенс-Бей, где Компания основала новую факторию, которая снабжалась из Туктояктука в западной части арктической области. Спенс-Бей располагался на западном берегу Бутии, в центре страны нетчинглингмиут, и отстоял от Форт-Росса на шесть или более дней пути на собачьей упряжке. В месяцы между весенним таянием и осенними заморозками он был практически недоступен для дорсетцев, которые тем временем находились по-прежнему в Левек-Харбор. Люди оставались там не потому, что им так нравилось, а потому, что им, крайне измученным физически и духовно, подавленным различными предчувствиями, уже не хватало воли, чтобы собраться и покинуть это место. Им была невыносима даже мысль о новом месте изгнания, каким для них оказался бы Спенс-Бей; домой же, в Кейп-Дорсет, они тоже не могли попасть. Просьба перевезти их на родину была отклонена властями, которые теперь уже совершенно отвернулись от людей из Левек-Харбор и успешно продолжали игнорировать их существование на протяжении последующих десяти лет.
Хотя песцовый мех в 1949 году снова сильно понизился в цене и в Спенс-Бей за него можно было выручить очень немного, эскимосы все же посещали эту отдаленную факторию, так как они хотели жить и даже делали робкие шаги к своему возрождению.
В 1953 году в тех краях оказалась научная экспедиция, и один из ее членов провел несколько часов в палатке Напачи-Кадлака и Сузи.
«Это была внушительная женщина приятной наружности, выше всех виденных мной эскимосов. Полнеющая, но все еще подвижная и энергичная. У нее было трое или четверо детей, и все отличались здоровьем, несмотря на то что, когда мы к ним прибыли, племя переживало нелегкие времена. Патроны у них кончились, а в весенней охоте на тюленей им не везло. С Сузи я чувствовал себя неловко. Она умела смотреть мимо человека, будто могла видеть то, о чем никто не догадывался».
На следующий год Таколик и еще две семьи перебрались в Спенс-Бей, где стали жить на благотворительные средства – пожертвования и пособия для семейных, которые становились единственным источником существования все большего числа эскимосов Канады.
Сузи, снова пользующаяся немалым влиянием, изо всех сил сопротивлялась идее переселения. Во время трагических событий 1948—1949 годов она порой вела себя так странно, что пугала окружающих, но постепенно успокоилась и, казалось, опять обрела прежнюю уверенность в себе. Но вот весной 1953 года разразилась эпидемия кори, унесшая жизнь троих детей, один из которых был ребенком Сузи.
«Тогда она обезумела, – вспоминал Напачи-Кадлак. – Она говорила, что белые пытаются истребить всех детей, дабы не осталось больше иннуит. И когда кто-то предложил ехать в Спенс-Бей, она заявила, что скорее убьет и себя, и меня, и детей, нежели поедет».
Именно в этот момент власти вторично вмешались в жизнь людей из Левек-Харбор. Однажды летом прилетел гидросамолет. Он привез констебля вместе со служащим министерства по делам индейцев и Севера. Они собрали людей и сказали, что заберут с собой всех детей школьного возраста, чтобы поместить их в интернаты где-то на юге, и что дети вернутся к родителям только будущим летом.
«Для нас ничего не могло быть хуже, – рассказывал Напачи-Кадлак. – Это было хуже голода и туберкулеза. Мы любим наших детей. И вот теперь их у нас не стало».
Через месяц после того, как увезли детей, самолет прилетел снова и начал отвозить жителей Левек-Харбор – по восемь человек за раз – в Спенс-Бей, чтобы проверить их на туберкулез. Тех, у кого была тяжелая форма, отправляли на юг лечиться. Некоторые возвращались через несколько лет, другие так и умерли в этой их последней ссылке.
Будучи уже на половине своей седьмой беременности, Сузи совершенно потеряла покой, когда увезли ее старших детей. Врач, осматривавший ее в Спенс-Бей, распорядился поместить женщину в дом для душевнобольных в Альберте… И тут наступил момент, когда из прошлого Сузи и ее соплеменников, такого же мрачного, как темнота зимнего лаза в иглу, мы сделали шаг в настоящее: перед нами ярко освещенная классная комната в Спенс-Бей. Именно здесь мы, насильно вторгшиеся на эту землю, увидели воочию дело рук своих – начало конца.
В переполненной классной комнате психиатр свидетельствовал перед хранящими молчание людьми: «…наблюдались симптомы острого невроза… была в высшей степени беспокойна… выздоровление шло медленно, но после рождения ребенка пошла на поправку…»
Через несколько месяцев пребывания в больнице Сузи вернулась в Левек-Харбор, но в 1964 году переносить жизнь в разрушенном мире ей снова оказалось не под силу – на этот раз ее увезли в смирительной рубашке. Через шесть месяцев, после лечения электрошоком, ее объявили выздоровевшей и снова отправили домой… домой, в крошечный мирок, состоящий всего из трех женщин, пятерых мужчин и одиннадцати детей. То, что сотворили над Сузи, быстро исправить было невозможно.
Шестого июля 1965 года прежняя Сузи перестала существовать: вместо нее появилось существо, гонимое стихией сумасшествия.
Женщина, которая с таким упорством боролась за то, чтобы ее народ сохранился и выжил, теперь грозила стать его Немезидой.
Когда в приступе безумия она стала бегать по поселку, рвя на себе волосы и выкрикивая встречным страшные угрозы, к жизни ее соплеменников, и без того почти невыносимой, добавилась новая кошмарная грань. Как-то, схватив свою крохотную дочь, она бросила ее оземь. Несчастная преследовала и чужих детей, кидая в них камнями. Она покусилась и на то, что составляло основу жизни, – охотничьи и рыболовные снасти, которые переломала. Разум в Левек-Харбор был на грани гибели. Чувство реальности ускользало…
Присутствующие в классной комнате слушали показания Кадлука, отца Шуюка.
«Она все время говорила, что должна всех убить. Бродила по поселку, пытаясь дохнуть на каждого и сделать его тоже безумным. Надо было как-то от нее защититься. У нас не было выбора, потому что она охотилась на людей. Трое мужчин схватили ее, но Сузи была очень сильная и так сопротивлялась, что пришлось связать ее. А она все вырывалась на свободу. Три раза ей удавалось вырваться…»
Была лишь одна короткая, печальная передышка. Отчаянно пытаясь успокоить жену, Напачи-Кадлак дал ей прослушать присланную одним из родственников в Кейп-Дорсете магнитофонную пленку.
«Вернулись воспоминания о тех временах, когда мы детьми жили в Кейп-Дорсете и были по-настоящему счастливы. Сузи тогда была спокойной, совсем не безумной. Она тоже была счастлива…»
Это был последний отблеск их навсегда исчезнувшего счастья.
Через несколько часов Сузи снова бегала по поселку и кричала, что бог приказал ей убить всех, чтобы они стали наконец свободными. Но две женщины, пятеро мужчин и одиннадцать детей искали спасения, пытаясь сохранить хотя бы это подобие жизни.
Они не могли ни спастись бегством, ни послать за помощью, потому что лед в то время ломался; нельзя было отправиться в путь ни по вздувшимся рекам, ни по раскисшей земле. Но они боялись также оставаться около Сузи, которая и раньше могла побороть всякого, а теперь обладала удесятеренной силой безумной.
Кадлук так передал возникшую трудную ситуацию. «Однажды утром она набросилась на Напачи-Кадлака и пыталась его убить; мы ее оттащили, тогда она пошла и убила несколько собак. Тут мы поняли, что нужно что-то делать».
Двенадцатого июля по движущемуся льду люди бежали на голый островок в миле от берега. С собой взяли лишь то немногое, что могли унести. Охваченные ужасом, стояли они на голой скале и, уже ни на что не надеясь, уповали на чудо, моля чужого белого бога о помощи.
Час за часом проходил долгий летний день, а они все смотрели на оставленный берег в старую медную подзорную трубу Кадлука.
«Мы очень боялись, что она возьмет нож и придет убивать людей. Мы были очень голодны, потому что не могли решиться уйти на охоту и оставить женщин и детей: вдруг она добралась бы до них. Было видно, как она бросала наши вещи в воду. Иногда казалось, будто она видит что-то там, где ничего нет. Хватала вещи и трясла их, словно вытряхивала из них дьявола. Разорвала все палатки, свалила шесты. Мы видели, как она рвала рыболовные снасти. Она хотела убить нас, потому что хотела спасти нас. Сам дьявол внушал ей, что делать…»
Три дня и три ночи без сна они ждали и наблюдали, но потом не стало больше сил ждать. Женщины и дети были перепуганы насмерть. Пищи не было, и стало ясно, что Сузи разгромит все в поселке, если ее не остановить.
Утром 15 июля Напачи-Кадлак и Кадлук обратились к Шуюку и сыну Сузи – Айяуту. Те были молоды и сильны, но им предстояло выполнить задачу, требовавшую недюжинной силы.
«Я сказал, что им надо вернуться в поселок. Она должна прекратить крушить все вокруг себя. Кто-то должен ее остановить. Я сказал им, чтобы они забрали из поселка все ножи, но, если она не погонится за ними, не трогали ее. Я люблю мою жену и не хочу сделать ей больно. Если же она погонится за ними, то пусть лучше они стреляют…»
Молодые эскимосы с опаской стали приближаться к берегу. Сузи, когда заметила их, побежала навстречу, выкрикивая проклятия. Они выстрелили в воздух, надеясь отпугнуть ее, даже в этот момент желая предотвратить неизбежное. Но она все бежала к ним, шатаясь, спотыкаясь и размахивая руками. Снова раздались выстрелы. Сузи И5-20, которая двадцать девять лет из прожитых ею тридцати девяти провела в изгнании, была наконец свободна.
Тем, кто остался в живых, повезло меньше.
В конце августа, когда полицейский самолет прилетел забрать детей в школу, Напачи-Кадлак вручил констеблю стопку оберточной бумаги, исписанной слоговыми знаками, которым он выучился давным-давно у миссионера в Кейп-Дорсете. Там было в подробностях изложено все, что происходило в Левек-Харбор с 5 по 15 июля.
Расследование длилось долго. Тем временем люди в Левек-Харбор думали, что их объяснения по поводу того, почему пришлось убить Сузи, всем понятны, и пытались забыть страшные июльские дни, кое-как залатать свою истерзанную жизнь.
В октябре Айяута и Шуюка отрядили в Спенс-Бей за патронами для зимней охоты. Как только они прибыли туда, Шуюка арестовали, обвинили в предумышленном убийстве и самолетом отправили в тюрьму Йеллоунайфа, за восемьсот миль к юго-западу.
В Йеллоунайфе прокурор Дэвид Сирл изучил полицейские рапорты и вынес заключение, что это обвинение должно быть отменено или хотя бы заменено обвинением в вынужденном убийстве. Он не видел смысла в том, чтобы к многочисленным страданиям, которые перенесли жители Левек-Харбор, добавлять новые. Об этом он и заявил в докладе министерству юстиции в Оттаве.
Ему было приказано оставить первоначальную формулировку обвинения.
Верховные защитники правосудия решили от имени народа Канады настоять на обвинении не только Шуюка и Айяута, которому обвинение в предумышленном убийстве было предъявлено за час до открытия судебного заседания, но и по существу всем, кто остался в живых после этой трагедии: ведь юноши действовали по поручению жителей поселка. Защитники правосудия, пока они готовили спектакль «показательного судебного разбирательства по всей форме», посчитали необходимым приговорить горстку измученных людей на целые семь месяцев к новому испытанию – страху перед мрачной неизвестностью.
Имена тех, кто это совершил, остались безвестными. Это были чиновники, занимающие высокие посты в министерстве юстиции и министерстве по делам индейцев и Севера, а их решение предусматривалось решениями еще более высокого порядка: правительство сочло, что пора всяким эскимосам (и индейцам) осознать, что такое наши законность и мораль. Настало время, чтобы все – мужчины, женщины и дети, так же как и изгнанные из родного дома жалкие скитальцы из Левек-Харбор, – заплатили за свое страшное преступление, а именно за то, что родились не такими, как мы.
Принятое высшими кругами решение сделало жертвами не только эскимосов, но и белых. Среди тех, кто был доставлен, и ценой больших усилий, с материка, для того чтобы придать фарсу правосудия форму законности, не было никого, кто бы не испытывал горячего сочувствия к обвиняемым и жгучего стыда за устои нашего общества.
Голосом, звенящим от сдерживаемых чувств, прокурор дважды извинился перед присяжными за то, чтО ему придется сделать по служебной обязанности. В душе он переживал так же сильно, как и один репортер из Торонто: рано утром на следующий день после суда видели, как тот стоял на мысу и плакал, глядя на лежащий внизу поселок. Констебль провел в Левек-Харбор безвылазно семь дней, расследуя происшедшее. Там его кормили и согревали те же самые люди, которых он должен был поставить перед лицом Правосудия. Он был такой же жертвой, как и выступавший на суде переводчиком Эрни Лайол. Искренне любя эскимосов, Лайол собственными устами невольно произносил слова, которые по букве закона делали этих неискушенных людей преступниками.
Да, все они были жертвами, но, возможно, самой несчастной жертвой среди белых в зале суда был судья Джон Сиссонс. В качестве главного судьи Северо-Западных территорий он вел в течение пятнадцати лет упорную борьбу с бюрократами от юстиции в Оттаве за то, чтобы как-то приспособить жесткие нормы нашего правосудия к обычаям эскимосов и индейцев. В Спенс-Бей судили не только двоих обвиняемых, но и все дело, за которое ратовал Джон Сиссонс. И в этом смысле он был так же беззащитен, как они, и так же отгорожен от мира решеткой из юридических догм.
«Она говорила нам, – вспоминал Напачи-Кадлак, – что мы снова должны стать иннуит. И что мы должны следовать обычаям наших предков».
Напачи-Кадлак внял ее страстным призывам; изгнанники из Кейп-Дорсет нашли в лице дочери Китсуалика свою предводительницу.
Все лето и осень 1942 года Сузи тратила свою кипучую энергию на то, чтобы вдохнуть жизнь в своих соплеменников. Никогда прежде они не ловили и не сушили так много рыбы. Никогда прежде мужчины племени не совершали таких длительных и успешных охотничьих вылазок в глубь острова, чтобы добыть оленей. Никогда раньше они не забивали столько белых медведей и морских зайцев. К концу сентября жители поселка в Кресуэлл-Бей впервые со дня его основания запасли достаточно продовольствия на долгую зимнюю ночь.
А на юге собирались мрачные тучи. Плохая ледовая обстановка не позволила «Наскопии» добраться до Форт-Росса и пополнить запасы для зимовки там. Поэтому через короткое время родичи Кававу в Левек-Харбор, всецело зависящие от фактории, стали испытывать жестокую нужду. Когда в марте 1943 года из Арктик-Бей в Форт-Росс прибыл на санных упряжках полицейский отряд, который доставил почту, не довезенную летом «Наскопией», констебль Делиль обнаружил на фактории четырнадцать истощенных эскимосов. Он записал, что большинство пришедших из Левек-Харбор людей были больны: одни – туберкулезом, другие – гриппом, новая эпидемия которого уже унесла несколько жизней. Одной из жертв оказался Кававу, которому его надежда на помощь Компании помогла ничуть не больше, чем когда-то Китсуалику.
В тот год соплеменники Сузи не ездили в Форт-Росс, и поэтому эпидемия их не коснулась. Они энергично охотились на льду залива на медведей и тюленей, а когда кончились патроны, стали бить зверя острогами. Впервые за многие годы вернувшееся по весне солнце не было затуманено облаками горя и боли.
Летом 1943 года жители поселка в Кресуэлл-Бей также не бедствовали. Родилось четверо ребятишек, и один из них был сыном Сузи, которого она по старым обычаям назвала Айяут. В Левек-Харбор дела обстояли гораздо хуже. В то лето «Наскопии» опять не удалось пробиться к Форт-Россу; теперь эта отдаленная фактория вдруг обрела известность. Заголовки газет объявили всем, что двое белых мужчин и женщина, жена одного из служащих, отрезаны от всего мира на арктическом островке без достаточного количества съестных припасов и топлива на зиму. Как только осенний лед стал прочным, в район фактории выбросился с парашютом майор Стэнуэлл-Флетчер, который принялся объяснять эскимосам, как построить посадочную полосу для самолета, а затем руководить работами по ее устройству. Когда полоса была готова, прилетел огромный транспортный самолет С-47 и забрал белых с фактории, доставив их затем в сохранности домой. Ни одного человека из увезенных насильно десять лет назад из их дома в Кейп-Дорсет он не захватил.
К счастью для оставшихся в Левек-Харбор, Эрни Лайол не покинул их. Через несколько лет, когда его спросили, почему он не воспользовался возможностью улететь, он не смог дать ответ.
«Не знаю, почему не улетел. Знаете, обстановка была не из лучших. В самой фактории ничего не осталось, и никакой дичи не попадалось. Конечно, было тяжело смотреть, как самолет взлетает и берет курс на юг, на материк, но мои жена, дети и их соплеменники оставались здесь, и думаю, они как бы стали и моими соплеменниками тоже».
Белые люди спасли своих соплеменников, и мир рукоплескал им. А спасти тех, кого белые бросили на произвол судьбы и о которых мир ничего не знал, выпало на долю Эрни Лайолу.
Ненастным днем в начале декабря Лайол в сопровождении Таколика, который унаследовал после смерти своего отца Кававу лидерство среди эскимосов Левек-Харбор, на собачьей упряжке отправился за помощью в ближайшую факторию. Она находилась в Арктик-Бей, за триста миль от Левек-Харбор, и ни один из отправившихся в путь не знал туда точной дороги. Для своих истощенных собак они не взяли никакой еды, потому что никакой еды и не было. И для себя они не взяли почти ничего, кроме нескольких щепоток чая и трех фунтов сахара. На двоих у них было только двадцать патронов – единственный их шанс выжить на долгом пути.
Они потратили неделю, чтобы пересечь покрытый льдом пролив Принс-Риджент, но лед принес им и спасение – они подстрелили медведя. Добравшись до Баффиновой Земли, люди заблудились в горах, но в конце концов попали в Арктик-Бей. И хотя им удалось совершить обратный путь быстрее и достичь Левек-Харбор в середине января, на упряжке поместилось так мало припасов, что к концу февраля от них ничего не осталось. Отважный Лайол еще раз отправился в Арктик-Бей и вернулся в начале апреля. Без его мужественной поддержки большинство поселенцев Левек-Харбор, вне всякого сомнения погибли бы.
Эскимосы в Кресуэлл-Бей перезимовали без посторонней помощи. Джеймиси и Напачи-Кадлак совершили успешную вылазку на лед пролива Принс-Риджент, где убили двух медведей и огромного тюленя. Оставшиеся в поселке добыли с помощью острог еще много маленьких тюленей. Этого было достаточно, чтобы прокормить тридцать пять человек и содержать в хорошем состоянии собак для пяти упряжек. То, что Компания закрыла свою факторию, не имело для этих людей практически никакого значения.
В начале сентября 1944 года один из эскимосов Левек-Харбор, который отправился в покинутую факторию Компании в поисках какого-нибудь металла для санных полозьев, вернулся в поселок в сильном возбуждении. Пришел корабль! В заливе стояла на якоре «Наскопия»! Через несколько недель фактория снова открылась, но она потеряла многих из своих прежних клиентов.
Перед смертью, зимой 1943 года, самый влиятельный шаман среди нетчинглингмиут рассказал о своем видении: вся северная часть их земель опустошена некой таинственной напастью. Старик поведал об этом, предупредив соплеменников, чтобы они ушли с севера. Нетчинглингмиут покинули северную часть полуострова Бутия и переселились далеко на запад и на юг.
Эскимосы с Дорсета если и знали о пророчестве шамана, то не обратили на него внимания. Когда фактория открылась вновь, пять семей из Левек-Харбор снова с энтузиазмом принялись охотиться на песцов, потому что к концу войны цена на меха снова начала расти. Вскоре все полки фактории были забиты такими товарами, как переносные радиоприемники, наборы кухонной алюминиевой посуды, подвесные моторы в двадцать лошадиных сил и крикливо яркая одежда из синтетических тканей. Компания предусмотрительно позаботилась о том, чтобы заинтересовать эскимосов широким ассортиментом сложных и дорогих потребительских товаров – новинок и на материке.
Были приложены все усилия, чтобы привлечь эскимосов Кресуэлл-Бей к меховому промыслу; источающие искушение своим блеском товары на полках Форт-Росса возымели некоторое действие. Хотя Сузи яростно пыталась предотвратить возвращение своего народа под крыло Компании, несколько семей все же переехали в Левек-Харбор и вернулись к жизни трапперов.
Когда к началу весны 1947 года в Кресуэлл-Бей остались всего две семьи, теперь уже Напачи-Кадлак настоял на том, чтобы Сузи и дети перебрались на юг. Подавленная уступками соплеменников, которые снова поддались на соблазны и позволили сделать себя слугами белых, преисполненная презрения к ним за их близорукость, Сузи неохотно сдалась.
«Очень трудно было уговорить ее переехать, – вспоминал Напачи-Кадлак. – Она говорила: если поедем, плохо всем нам будет».
И вскоре предсказания Сузи сбылись. В августе «Наскопия», направлявшаяся обычно в это время года на север, чтобы пополнить продовольственные и другие запасы факторий, напоролась на скалы и затонула… вблизи Кейп-Дорсет. Потеря судна и небольшой размер доходов от продажи мехов, поставляемых Форт-Россом, дали основание Компании закрыть факторию навсегда. В начале 1948 года управляющий и его клерк вместе с Эрни Лайолом, на этот раз также решившим покинуть несчастливые места, заперли пустые здания фактории и на собачьей упряжке отправились в Йоа-Хейвен.
Сузи попыталась воспользоваться этим и предприняла новую энергичную попытку убедить соплеменников переселиться в Кресуэлл-Бей, где можно было бы прокормиться. Вначале ей мало кого удалось убедить, потому что люди думали, что Компания решила либо построить новую факторию к югу от Левек-Харбор, либо отвезти их наконец домой, в Кейп-Дорсет.
Сузи решительно объявила все эти надежды ложными; ее горячая убежденность была настолько велика, что даже Таколик не мог противостоять силе ее слов. Ожесточенным отрицанием всего, что исходило от белых, она вызывала у людей даже некоторое беспокойство, и, когда шесть семей согласились наконец переселиться, сделали они это в значительной мере для того, чтобы успокоить ее.
Но не успели еще эти шесть семей обосноваться в Кресуэлл-Бей и лишь только задули ветры, означавшие наступление весны, как людей настигла неизвестная и страшная болезнь. Они задыхались от судорог шейных и грудных мышц или застывали в коме, а если и выходили из нее, то навсегда оставались калеками с парализованными и бесполезными конечностями.
Виновником этой неожиданной напасти оказался неведомо для других и для самого себя один из эскимосов-нетчинглингмиут. Он поднялся на север, чтобы убедиться, действительно ли покинут Форт-Росс, а принес дорсетцам жестокую эпидемию полиомиелита. Так исполнилось пророчество старого шамана.
Сузи была беременна, когда ее поразила болезнь, и она снова потеряла ребенка. Хоть женщина и не осталась калекой, болезнь глубоко потрясла ее. Весь год она не могла выбраться из бездонной пропасти депрессии.
Мир ничего не знал о новой трагедии, разыгравшейся в Кресуэлл-Бей (как и в Левек-Харбор, где положение было также ужасным), вплоть до середины января 1948 года, когда в Йоа-Хейвен группа нетчинглингмиут привезла Таколика, которого нашли в полубессознательном состоянии на льду пролива Рей. Он с трудом смог идти после того, как все его собаки подохли с голоду. Таколик пересек сотни миль неизвестной ему территории, чтобы донести до людей весть о постигшем их несчастье. На все путешествие у него ушло два месяца.
В начале февраля канадские ВВС отрядили самолет ДС-3 с лыжами для посадки на снег, чтобы доставить врача из индейской службы здравоохранения в пораженные болезнью поселки. В Кресуэлл-Бей врач нашел мертвыми нескольких младенцев, восьмерых взрослых и детей постарше, а оставшиеся в живых были настолько искалечены болезнью и так слабы от голода, что не могли охотиться.
ДС-3 совершил несколько рейсов для отправки самых тяжелобольных в больницу, а остальных перевез из Кресуэлл-Бей в Левек-Харбор (куда временно вернулся Эрни Лайол). Туда же доставили продовольствие и одежду. Первый раз за долгие годы изгнания эскимосам с Баффиновой Земли была предоставлена помощь.
В начале трагической зимы 1948/49 года в Форт-Росс случай привел Лоренцо Лирмонта, который больше, чем кто-либо, был ответствен за основание этой фактории. Он появился в новом амплуа – в качестве археолога, нанятого музеем для проведения раскопок в целях изучения прошлого эскимосов. И именно он оказался свидетелем катастрофического вымирания племени. Лирмонт описал печальную участь дорсетцев, и это послание Таколик отвез в Йоа-Хейвен. Трудно сказать, о чем думал Лирмонт, когда видел крушение своих надежд, об осуществлении которых он мечтал долгие годы.
В начале 1949 года Лайол вместе с семьей переехал на юг в Спенс-Бей, где Компания основала новую факторию, которая снабжалась из Туктояктука в западной части арктической области. Спенс-Бей располагался на западном берегу Бутии, в центре страны нетчинглингмиут, и отстоял от Форт-Росса на шесть или более дней пути на собачьей упряжке. В месяцы между весенним таянием и осенними заморозками он был практически недоступен для дорсетцев, которые тем временем находились по-прежнему в Левек-Харбор. Люди оставались там не потому, что им так нравилось, а потому, что им, крайне измученным физически и духовно, подавленным различными предчувствиями, уже не хватало воли, чтобы собраться и покинуть это место. Им была невыносима даже мысль о новом месте изгнания, каким для них оказался бы Спенс-Бей; домой же, в Кейп-Дорсет, они тоже не могли попасть. Просьба перевезти их на родину была отклонена властями, которые теперь уже совершенно отвернулись от людей из Левек-Харбор и успешно продолжали игнорировать их существование на протяжении последующих десяти лет.
Хотя песцовый мех в 1949 году снова сильно понизился в цене и в Спенс-Бей за него можно было выручить очень немного, эскимосы все же посещали эту отдаленную факторию, так как они хотели жить и даже делали робкие шаги к своему возрождению.
В 1953 году в тех краях оказалась научная экспедиция, и один из ее членов провел несколько часов в палатке Напачи-Кадлака и Сузи.
«Это была внушительная женщина приятной наружности, выше всех виденных мной эскимосов. Полнеющая, но все еще подвижная и энергичная. У нее было трое или четверо детей, и все отличались здоровьем, несмотря на то что, когда мы к ним прибыли, племя переживало нелегкие времена. Патроны у них кончились, а в весенней охоте на тюленей им не везло. С Сузи я чувствовал себя неловко. Она умела смотреть мимо человека, будто могла видеть то, о чем никто не догадывался».
На следующий год Таколик и еще две семьи перебрались в Спенс-Бей, где стали жить на благотворительные средства – пожертвования и пособия для семейных, которые становились единственным источником существования все большего числа эскимосов Канады.
Сузи, снова пользующаяся немалым влиянием, изо всех сил сопротивлялась идее переселения. Во время трагических событий 1948—1949 годов она порой вела себя так странно, что пугала окружающих, но постепенно успокоилась и, казалось, опять обрела прежнюю уверенность в себе. Но вот весной 1953 года разразилась эпидемия кори, унесшая жизнь троих детей, один из которых был ребенком Сузи.
«Тогда она обезумела, – вспоминал Напачи-Кадлак. – Она говорила, что белые пытаются истребить всех детей, дабы не осталось больше иннуит. И когда кто-то предложил ехать в Спенс-Бей, она заявила, что скорее убьет и себя, и меня, и детей, нежели поедет».
Именно в этот момент власти вторично вмешались в жизнь людей из Левек-Харбор. Однажды летом прилетел гидросамолет. Он привез констебля вместе со служащим министерства по делам индейцев и Севера. Они собрали людей и сказали, что заберут с собой всех детей школьного возраста, чтобы поместить их в интернаты где-то на юге, и что дети вернутся к родителям только будущим летом.
«Для нас ничего не могло быть хуже, – рассказывал Напачи-Кадлак. – Это было хуже голода и туберкулеза. Мы любим наших детей. И вот теперь их у нас не стало».
Через месяц после того, как увезли детей, самолет прилетел снова и начал отвозить жителей Левек-Харбор – по восемь человек за раз – в Спенс-Бей, чтобы проверить их на туберкулез. Тех, у кого была тяжелая форма, отправляли на юг лечиться. Некоторые возвращались через несколько лет, другие так и умерли в этой их последней ссылке.
Будучи уже на половине своей седьмой беременности, Сузи совершенно потеряла покой, когда увезли ее старших детей. Врач, осматривавший ее в Спенс-Бей, распорядился поместить женщину в дом для душевнобольных в Альберте… И тут наступил момент, когда из прошлого Сузи и ее соплеменников, такого же мрачного, как темнота зимнего лаза в иглу, мы сделали шаг в настоящее: перед нами ярко освещенная классная комната в Спенс-Бей. Именно здесь мы, насильно вторгшиеся на эту землю, увидели воочию дело рук своих – начало конца.
В переполненной классной комнате психиатр свидетельствовал перед хранящими молчание людьми: «…наблюдались симптомы острого невроза… была в высшей степени беспокойна… выздоровление шло медленно, но после рождения ребенка пошла на поправку…»
Через несколько месяцев пребывания в больнице Сузи вернулась в Левек-Харбор, но в 1964 году переносить жизнь в разрушенном мире ей снова оказалось не под силу – на этот раз ее увезли в смирительной рубашке. Через шесть месяцев, после лечения электрошоком, ее объявили выздоровевшей и снова отправили домой… домой, в крошечный мирок, состоящий всего из трех женщин, пятерых мужчин и одиннадцати детей. То, что сотворили над Сузи, быстро исправить было невозможно.
Шестого июля 1965 года прежняя Сузи перестала существовать: вместо нее появилось существо, гонимое стихией сумасшествия.
Женщина, которая с таким упорством боролась за то, чтобы ее народ сохранился и выжил, теперь грозила стать его Немезидой.
Когда в приступе безумия она стала бегать по поселку, рвя на себе волосы и выкрикивая встречным страшные угрозы, к жизни ее соплеменников, и без того почти невыносимой, добавилась новая кошмарная грань. Как-то, схватив свою крохотную дочь, она бросила ее оземь. Несчастная преследовала и чужих детей, кидая в них камнями. Она покусилась и на то, что составляло основу жизни, – охотничьи и рыболовные снасти, которые переломала. Разум в Левек-Харбор был на грани гибели. Чувство реальности ускользало…
Присутствующие в классной комнате слушали показания Кадлука, отца Шуюка.
«Она все время говорила, что должна всех убить. Бродила по поселку, пытаясь дохнуть на каждого и сделать его тоже безумным. Надо было как-то от нее защититься. У нас не было выбора, потому что она охотилась на людей. Трое мужчин схватили ее, но Сузи была очень сильная и так сопротивлялась, что пришлось связать ее. А она все вырывалась на свободу. Три раза ей удавалось вырваться…»
Была лишь одна короткая, печальная передышка. Отчаянно пытаясь успокоить жену, Напачи-Кадлак дал ей прослушать присланную одним из родственников в Кейп-Дорсете магнитофонную пленку.
«Вернулись воспоминания о тех временах, когда мы детьми жили в Кейп-Дорсете и были по-настоящему счастливы. Сузи тогда была спокойной, совсем не безумной. Она тоже была счастлива…»
Это был последний отблеск их навсегда исчезнувшего счастья.
Через несколько часов Сузи снова бегала по поселку и кричала, что бог приказал ей убить всех, чтобы они стали наконец свободными. Но две женщины, пятеро мужчин и одиннадцать детей искали спасения, пытаясь сохранить хотя бы это подобие жизни.
Они не могли ни спастись бегством, ни послать за помощью, потому что лед в то время ломался; нельзя было отправиться в путь ни по вздувшимся рекам, ни по раскисшей земле. Но они боялись также оставаться около Сузи, которая и раньше могла побороть всякого, а теперь обладала удесятеренной силой безумной.
Кадлук так передал возникшую трудную ситуацию. «Однажды утром она набросилась на Напачи-Кадлака и пыталась его убить; мы ее оттащили, тогда она пошла и убила несколько собак. Тут мы поняли, что нужно что-то делать».
Двенадцатого июля по движущемуся льду люди бежали на голый островок в миле от берега. С собой взяли лишь то немногое, что могли унести. Охваченные ужасом, стояли они на голой скале и, уже ни на что не надеясь, уповали на чудо, моля чужого белого бога о помощи.
Час за часом проходил долгий летний день, а они все смотрели на оставленный берег в старую медную подзорную трубу Кадлука.
«Мы очень боялись, что она возьмет нож и придет убивать людей. Мы были очень голодны, потому что не могли решиться уйти на охоту и оставить женщин и детей: вдруг она добралась бы до них. Было видно, как она бросала наши вещи в воду. Иногда казалось, будто она видит что-то там, где ничего нет. Хватала вещи и трясла их, словно вытряхивала из них дьявола. Разорвала все палатки, свалила шесты. Мы видели, как она рвала рыболовные снасти. Она хотела убить нас, потому что хотела спасти нас. Сам дьявол внушал ей, что делать…»
Три дня и три ночи без сна они ждали и наблюдали, но потом не стало больше сил ждать. Женщины и дети были перепуганы насмерть. Пищи не было, и стало ясно, что Сузи разгромит все в поселке, если ее не остановить.
Утром 15 июля Напачи-Кадлак и Кадлук обратились к Шуюку и сыну Сузи – Айяуту. Те были молоды и сильны, но им предстояло выполнить задачу, требовавшую недюжинной силы.
«Я сказал, что им надо вернуться в поселок. Она должна прекратить крушить все вокруг себя. Кто-то должен ее остановить. Я сказал им, чтобы они забрали из поселка все ножи, но, если она не погонится за ними, не трогали ее. Я люблю мою жену и не хочу сделать ей больно. Если же она погонится за ними, то пусть лучше они стреляют…»
Молодые эскимосы с опаской стали приближаться к берегу. Сузи, когда заметила их, побежала навстречу, выкрикивая проклятия. Они выстрелили в воздух, надеясь отпугнуть ее, даже в этот момент желая предотвратить неизбежное. Но она все бежала к ним, шатаясь, спотыкаясь и размахивая руками. Снова раздались выстрелы. Сузи И5-20, которая двадцать девять лет из прожитых ею тридцати девяти провела в изгнании, была наконец свободна.
Тем, кто остался в живых, повезло меньше.
В конце августа, когда полицейский самолет прилетел забрать детей в школу, Напачи-Кадлак вручил констеблю стопку оберточной бумаги, исписанной слоговыми знаками, которым он выучился давным-давно у миссионера в Кейп-Дорсете. Там было в подробностях изложено все, что происходило в Левек-Харбор с 5 по 15 июля.
Расследование длилось долго. Тем временем люди в Левек-Харбор думали, что их объяснения по поводу того, почему пришлось убить Сузи, всем понятны, и пытались забыть страшные июльские дни, кое-как залатать свою истерзанную жизнь.
В октябре Айяута и Шуюка отрядили в Спенс-Бей за патронами для зимней охоты. Как только они прибыли туда, Шуюка арестовали, обвинили в предумышленном убийстве и самолетом отправили в тюрьму Йеллоунайфа, за восемьсот миль к юго-западу.
В Йеллоунайфе прокурор Дэвид Сирл изучил полицейские рапорты и вынес заключение, что это обвинение должно быть отменено или хотя бы заменено обвинением в вынужденном убийстве. Он не видел смысла в том, чтобы к многочисленным страданиям, которые перенесли жители Левек-Харбор, добавлять новые. Об этом он и заявил в докладе министерству юстиции в Оттаве.
Ему было приказано оставить первоначальную формулировку обвинения.
Верховные защитники правосудия решили от имени народа Канады настоять на обвинении не только Шуюка и Айяута, которому обвинение в предумышленном убийстве было предъявлено за час до открытия судебного заседания, но и по существу всем, кто остался в живых после этой трагедии: ведь юноши действовали по поручению жителей поселка. Защитники правосудия, пока они готовили спектакль «показательного судебного разбирательства по всей форме», посчитали необходимым приговорить горстку измученных людей на целые семь месяцев к новому испытанию – страху перед мрачной неизвестностью.
Имена тех, кто это совершил, остались безвестными. Это были чиновники, занимающие высокие посты в министерстве юстиции и министерстве по делам индейцев и Севера, а их решение предусматривалось решениями еще более высокого порядка: правительство сочло, что пора всяким эскимосам (и индейцам) осознать, что такое наши законность и мораль. Настало время, чтобы все – мужчины, женщины и дети, так же как и изгнанные из родного дома жалкие скитальцы из Левек-Харбор, – заплатили за свое страшное преступление, а именно за то, что родились не такими, как мы.
Принятое высшими кругами решение сделало жертвами не только эскимосов, но и белых. Среди тех, кто был доставлен, и ценой больших усилий, с материка, для того чтобы придать фарсу правосудия форму законности, не было никого, кто бы не испытывал горячего сочувствия к обвиняемым и жгучего стыда за устои нашего общества.
Голосом, звенящим от сдерживаемых чувств, прокурор дважды извинился перед присяжными за то, чтО ему придется сделать по служебной обязанности. В душе он переживал так же сильно, как и один репортер из Торонто: рано утром на следующий день после суда видели, как тот стоял на мысу и плакал, глядя на лежащий внизу поселок. Констебль провел в Левек-Харбор безвылазно семь дней, расследуя происшедшее. Там его кормили и согревали те же самые люди, которых он должен был поставить перед лицом Правосудия. Он был такой же жертвой, как и выступавший на суде переводчиком Эрни Лайол. Искренне любя эскимосов, Лайол собственными устами невольно произносил слова, которые по букве закона делали этих неискушенных людей преступниками.
Да, все они были жертвами, но, возможно, самой несчастной жертвой среди белых в зале суда был судья Джон Сиссонс. В качестве главного судьи Северо-Западных территорий он вел в течение пятнадцати лет упорную борьбу с бюрократами от юстиции в Оттаве за то, чтобы как-то приспособить жесткие нормы нашего правосудия к обычаям эскимосов и индейцев. В Спенс-Бей судили не только двоих обвиняемых, но и все дело, за которое ратовал Джон Сиссонс. И в этом смысле он был так же беззащитен, как они, и так же отгорожен от мира решеткой из юридических догм.