Страница:
Едва вступив на территорию индейцев атапасков (начинающуюся в семи-восьми милях к западу от реки Черчилл), он наткнулся на лагерь из нескольких палаток и, к своему большому удивлению, обнаружил, что вождя Килшайса со всей его семьей держат в плену. Хотя Матонаби годился Килшайсу в сыновья, он все-таки выговорил вождю свободу, хотя тот и потерял все имущество и лишился шестерых своих жен.
Когда же Килшайса с небольшим отрядом отпустили, Матонаби не только не ушел вместе с ним, но проник в самое сердце земли атапасков, чтобы самому переговорить со всеми их вождями.
Чем дальше он продвигался в глубь их земель, тем больше возникало у него поводов для проявления храбрости. В одном стойбище они с женой и мальчиком-слугой втроем оказались среди шестнадцати семей врагов. Это племя южных индейцев приняло их с видимым радушием. В каждой палатке угощали и развлекали гостей, но в последней их готовились убить. Матонаби хорошо владел языком атапасков, он раскрыл их замыслы и заявил, что хотя и пришел к ним без вражды в душе, но свою жизнь дешево не продаст.
Услышав эти слова, старейшины тут же приказали отобрать у него ружье и снегоступы, схватить и связать слугу, но Матонаби вскочил с места, молниеносно схватил ружье и бежал из палатки. Теперь пусть попробуют поймать и убить его! Он встретится с врагами лицом к лицу, и никто не посмеет трусливо послать пулю ему в спину «Я наверняка унесу с собой двоих или троих, но если вы согласны купить мою жизнь такой ценой, то приступайте к делу теперь. Иначе позвольте мне уйти».
Они сказали, что он свободен, но должен оставить у них слугу. В ответ он ворвался в палатку, силой отобрал мальчика у двух державших его воинов и только после этого отправился в земли своего племени, а оттуда на факторию.
Весной следующего года он вновь наведался в земли атапасков, но на этот раз в сопровождении большого числа отборных воинов. Обойдя все стойбища со своим отрядом и переговорив со всеми вождями атапасков, он решил, что мир уже установлен. Поэтому люди Матонаби вернулись домой, а он с десятком друзей решил провести лето у атапасков.
Как только южные индейцы увидели, что их противников осталось мало, то сразу принялись донимать их придирками, все лето стремились их извести и в конце концов замыслили убить во сне. Дважды они подбирались к типи Матонаби на пятьдесят ярдов, но оба раза он встречал их прежними словами о том, что дешево свою жизнь не отдаст, после чего атапаски отступали.
Несмотря на этот не слишком гостеприимный прием, Матонаби не прекращал визиты в страну атапасков и наконец через несколько лет постоянного проявления миролюбивых намерений и череды добрых дел, в которых он оказывал помощь южным индейцам, он не только сумел в одиночку надолго примирить враждующие племена, но также и наладить между ними торговлю, помог найти взаимные интересы.
Выполнив эту великую миссию, он вознамерился посетить реку Коппермайн вместе с еще одним известным вождем, по имени Идотлеаза, и Мозес Нортон обратился в совет директоров Компании за разрешением отправить на Коппермайн экспедицию, руководствуясь рассказом именно этих людей.
Глава пятая
Глава шестая
Когда же Килшайса с небольшим отрядом отпустили, Матонаби не только не ушел вместе с ним, но проник в самое сердце земли атапасков, чтобы самому переговорить со всеми их вождями.
Чем дальше он продвигался в глубь их земель, тем больше возникало у него поводов для проявления храбрости. В одном стойбище они с женой и мальчиком-слугой втроем оказались среди шестнадцати семей врагов. Это племя южных индейцев приняло их с видимым радушием. В каждой палатке угощали и развлекали гостей, но в последней их готовились убить. Матонаби хорошо владел языком атапасков, он раскрыл их замыслы и заявил, что хотя и пришел к ним без вражды в душе, но свою жизнь дешево не продаст.
Услышав эти слова, старейшины тут же приказали отобрать у него ружье и снегоступы, схватить и связать слугу, но Матонаби вскочил с места, молниеносно схватил ружье и бежал из палатки. Теперь пусть попробуют поймать и убить его! Он встретится с врагами лицом к лицу, и никто не посмеет трусливо послать пулю ему в спину «Я наверняка унесу с собой двоих или троих, но если вы согласны купить мою жизнь такой ценой, то приступайте к делу теперь. Иначе позвольте мне уйти».
Они сказали, что он свободен, но должен оставить у них слугу. В ответ он ворвался в палатку, силой отобрал мальчика у двух державших его воинов и только после этого отправился в земли своего племени, а оттуда на факторию.
Весной следующего года он вновь наведался в земли атапасков, но на этот раз в сопровождении большого числа отборных воинов. Обойдя все стойбища со своим отрядом и переговорив со всеми вождями атапасков, он решил, что мир уже установлен. Поэтому люди Матонаби вернулись домой, а он с десятком друзей решил провести лето у атапасков.
Как только южные индейцы увидели, что их противников осталось мало, то сразу принялись донимать их придирками, все лето стремились их извести и в конце концов замыслили убить во сне. Дважды они подбирались к типи Матонаби на пятьдесят ярдов, но оба раза он встречал их прежними словами о том, что дешево свою жизнь не отдаст, после чего атапаски отступали.
Несмотря на этот не слишком гостеприимный прием, Матонаби не прекращал визиты в страну атапасков и наконец через несколько лет постоянного проявления миролюбивых намерений и череды добрых дел, в которых он оказывал помощь южным индейцам, он не только сумел в одиночку надолго примирить враждующие племена, но также и наладить между ними торговлю, помог найти взаимные интересы.
Выполнив эту великую миссию, он вознамерился посетить реку Коппермайн вместе с еще одним известным вождем, по имени Идотлеаза, и Мозес Нортон обратился в совет директоров Компании за разрешением отправить на Коппермайн экспедицию, руководствуясь рассказом именно этих людей.
Глава пятая
Галантное поведение Матонаби при нашей встрече произвело на меня сильное впечатление. Как только он узнал о наших мучениях, то тут же позаботился о том, чтобы все имеющиеся у нас шкуры были выделаны для нужд моих спутников – южных индейцев, а мне подарил очень теплую одежду из меха выдры и еще каких-то животных.
Потом Матонаби устроил в мою честь, как это принято у южных индейцев, грандиозный праздник с угощением, который завершился пением и танцами. Спутники-южане играли весьма приметную роль во всем, ибо, хотя северяне относились к ним с полным пренебрежением, у себя на родине они были людьми известными. Тут нет ничего удивительного, если принять во внимание, что у северных индейцев мужчина ценится в соответствии с его охотничьими способностями, а так как мои южане в этой области не особенно проявили себя, то в ответ встретили, понятно, довольно мало почтения.
В беседе Матонаби с большой серьезностью спросил, нет ли у меня желания предпринять новое путешествие к реке Коппермайн. Когда же услышал утвердительный ответ с оговоркой, что я хотел бы в пути иметь лучших проводников, нежели сейчас, то сразу же предложил свои услуги. Я заверил его, что с радостью принимаю его предложение, ибо, пережив уже все вообразимые и невообразимые тяготы, я вознамерился довести дело до конца, даже если бы новый поход поставил под угрозу саму мою жизнь.
Все постигшие нас несчастья Матонаби лишь в некоторой степени объяснял неблаговидным поведением проводников, главной же ошибкой он считал то, что по настоянию коменданта мы не взяли с собой женщин.
«Ведь когда все мужчины несут тяжелый груз, – объяснял он, – они не могут ни охотиться, ни преодолевать большие расстояния. Если же им повезет в охоте, кто понесет добычу? Женщины созданы для такого труда. Каждая может тащить за собой или нести на плечах вдвое больше груза, чем мужчина. Кроме того, они ставят типи, шьют и чинят одежду, согревают нас ночью, да и вообще невозможно отправиться в дальний путь без их помощи и поддержки. К тому же им самим очень немного нужно для поддержания сил: ведь женщины готовят пищу своими руками, и поэтому в голодные времена им хватает того, что они слизывают с пальцев».
Отклонившись несколько от нашего маршрута, чтобы раздобыть веток и бересты для снегоступов и нарт, мы вновь присоединились к Матонаби и вместе с ним направились на юг. Оленей было множество, но Конниквизи совершенно истощил наши запасы пуль, поэтому пришлось разрубить на кусочки наш колун для льда. Однако вести стрельбу квадратными кусочками металла из тех слабых стволов, что мы продаем в Новом Свете, – дело довольно опасное.
Двадцать второго ноября, снова расставшись с Матонаби и его людьми, чтобы побыстрее добраться до крепости, мы попали в сильнейшую метель на ровных пространствах тундры возле побережья. Снег падал так густо, что мы ничего не видели перед собой, а между семью и восемью часами вечера завернул мороз, да так круто, что мой пес, ценное животное, замерз насмерть.
Следующий день выдался ясным и солнечным, и мы смогли опять двинуться в путь, а 25 ноября вступили в Форт Принца Уэльского после восьми месяцев и двадцати двух дней бесплодного или во всяком случае неудачного похода. Но, несмотря ни на что, я не испытывал разочарования и был готов, положившись на обещанную помощь Матонаби, вновь покинуть стены крепости, почти не мешкая.
Двадцать восьмого прибыл Матонаби со своими индейцами, и я сразу же заявил коменданту о готовности отправиться в новую экспедицию. Мое предложение было с охотой принято, а стойкость в перенесении трудностей и проявленные способности были сочтены хорошим поручительством. Я тут же нанял Матонаби своим проводником, но комендант опять попытался навязать мне солдат-индейцев, потому что они состояли с ним в родстве, и ему хотелось, чтобы они полностью использовали все выгоды своего служебного положения. Однако в двух предыдущих походах индейцы-южане оказались до такой степени ни на что не пригодными, что я наотрез отказался брать их на этот раз, чем смертельно обидел мистера Нортона. Ни время, ни мое долгое отсутствие не могли потом полностью развеять его неприязнь ко мне.
Мистер Мозес Нортон был сыном Ричарда Нортона, прежнего коменданта, и южной индианки. Родился он в Форте Принца Уэльского, а первые девять лет провел в пансионате в Англии. По возвращении на берега Гудзонова залива он погряз во всех пороках своих соплеменников. При себе он постоянно держал пять или шесть самых красивых индианок, каких только мог отыскать. Несмотря на свое пристрастие к прекрасному полу, он всеми путями стремился не допустить встреч остальных европейцев с местными женщинами и мог до смешного долго разглагольствовать по поводу их распутного поведения. К своим же друзьям и соплеменникам питал такую приверженность, что гораздо внимательнее относился к их любимым собакам, чем к старшему офицеру в своем подчинении.
Среди своих невежественных и нищих соплеменников он слыл сведущим в медицине и поэтому всегда держал наготове сундучок с ядами, чтобы пользовать ими тех, кто отказывался предоставить ему своих дочерей или жен.
Несмотря на все его дурные качества, нельзя было представить себе более старательного борца за добродетель, честь и воздержание в чужих душах, причем он неустанно самыми черными красками рисовал отвратительные пороки ревности и мстительности, пробуждающиеся у индейцев при малейшей попытке посягнуть на чистоту их женщин. Такие речи из уст человека добропорядочного еще могли возыметь некоторое действие, но, произносимые тем, кто открыто попирал человеческие и божественные заповеди, сеяли лишь негодование и почитались за лицемерное оправдание самовлюбленного развратника, желающего самолично владеть всеми окрестными женщинами.
Его апартаменты были отделаны со вкусом, но там постоянно толпились индианки – пассии коменданта. На ночь он оставлял их в доме, дверь запирал, а ключ клал под подушку, поэтому наутро, из-за того, что женщины были лишены необходимых удобств, комнаты становились грязнее конюшни.
Умер он от воспаления кишечника некоторое время спустя после того, как я завершил свои походы на Коппермайн. И хотя умирал он в страшных мучениях, до последней минуты злобствовал и ревновал. Уже перед самой кончиной, увидев, как один из его офицеров взял стоящую рядом с ним женщину за руку, он собрал все оставшиеся силы и заревел: «Проклятая потаскуха! Если я останусь жив, то вышибу из тебя дух!»
Через несколько минут после этого «галантного» изречения он сам испустил дух в невообразимых муках.
Таков был характер мистера Мозеса Нортона, но справедливости ради нужно признать, что, когда я готовился отправиться в свой третий поход, он снабдил меня буквально всем, что я или Матонаби посчитали необходимым взять с собой. Кроме того, он снабдил меня квадрантом – наилучшей возможной заменой утраченного инструмента, хотя это был довольно низкого качества элтонский квадрант, провалявшийся в крепости много лет. После того как он вручил мне конверт с предписаниями, его обязанности по отношению ко мне завершились, и 7 декабря 1770 года я в третий раз отправился на поиски Коппермайн.
Погода несколько дней подряд стояла относительно мягкая для зимы, но из-за болезни одной из жен Матонаби мы двигались очень медленно, поэтому добрались до реки Сил только тринадцатого.
Дичи там оказалось мало, поэтому мы уложили больную женщину на сани, и теперь индейцы проходили в день столько, сколько позволял им груз.
Шестнадцатого дошли до Эгг-ривер (Яичной реки), где Матонаби заранее укрыл кое-какие припасы. Но там, к нашему великому прискорбию, обнаружилось, что кто-то из тех индейцев, с которыми комендант вначале вел торговлю и которых потом прогнал, начисто ограбил тайник. Это была весьма ощутимая потеря, потому что дичи совершенно не стало, а мои индейцы, не ожидавшие такого жестокого удара, слишком вольно расходовали овсяную крупу и другие продукты, полученные в крепости.
Тем не менее потеря была воспринята с величайшей стойкостью, и я не слышал ни от кого ни единого слова о мести грабителям в случае, если тех удалось бы обнаружить. Единственным видимым результатом этого события было общее стремление двигаться как можно быстрее, и несколько дней подряд мы шли от темна до темна. А так как дни были коротки, сани тяжелы, а дорога очень плохая, лишь изредка удавалось преодолевать больше шестнадцати – восемнадцати миль в день.
Восемнадцатого мы обнаружили следы множества оленей, но свежих отпечатков не было. Однако благодаря тому, что прошедшие до нас этим путем индейцы добыли оленей больше, чем могли съесть, на местах их стоянок мы нашли куски оленьих туш. Находка очень обрадовала нас, хотя она лишь слегка подкрепила наши силы.
С 19-го потянулась бесплодная равнина, по которой мы шли с пустыми желудками, пока не достигли 27 декабря небольшого леска, где удалось добыть несколько оленей. Индейцы ели весь день напролет, но надо сказать, что мы действительно совершенно изголодались – за последние три дня во рту у нас не было ни крошки.
Должен признаться, что никогда еще не доводилось мне встречать рождество так неприметно и скудно. Индейцы же мои тем не менее приободрились, а когда стали попадаться свежие следы оленьих стад, то было решено, что самая тяжелая половина зимы миновала.
Теперь мы двигались на северо-запад, придерживаясь края лесной полосы, где искривленные сосенки мешались с карликовым можжевельником, и 30 декабря дошли таким образом до застывших берегов озера Айленд. Там индейцы подстрелили двух оленей, но у животных совсем недавно закончился гон, поэтому мясо оказалось почти непригодным. Матонаби тут серьезно заболел, и я на основании его жалоб заключил, что болезнь проистекала от непомерного количества поглощенного им мяса. Такое нередко приключается с индейцами, когда они, поев этак за шестерых, чувствуют некоторое недомогание, но даже слышать не хотят, что их болезнь – от обжорства.
Однако, несмотря на их явную несдержанность в еде после успешной охоты, голод они переносят с такой стойкостью, которой, как говорится, легче восхищаться, чем подражать. Нередко я был свидетелем их веселья и шуток даже на третий день поста, как будто воздержание было добровольным. Так, например, они бесхитростно и весело подначивали друг друга, спрашивая, нет ли у кого желания позабавиться с женщинами.
После двух дней пути по льду озера Айленд, в первый день 1771 года, мы дошли до лагеря, раскинутого семьями двух моих проводников. Там оказалось более двадцати женщин и детей и лишь двое мужчин, у которых к тому же не было ни ружей, ни пуль, поэтому все жили только рыбой и редко попадавшимися в силки кроликами. Забрав этих людей с собой, мы прошли еще семь миль, прежде чем, добравшись до западного берега озера и убив там двух оленей, остановились на ночлег.
В месте нашей переправы озеро Айленд достигало около тридцати пяти миль в ширину, но в длину (с северо-востока на юго-запад) было гораздо больше. Озеро было буквально нашпиговано островами, так близко расположенными друг к другу, что местами напоминало запутанный клубок речек и ручьев. Обычно жены и родственники большинства индейцев, направляющихся в Форт Принца Уэльского по осени, остаются ждать прихода своих мужчин на одном из этих островов.
Покинув берега озера, мы продолжили путь, немного отклоняясь то к северу, то к западу, двигаясь с неутомительной скоростью восемь-девять миль в день. С питанием приходилось туго до 16 января, когда мы добыли двенадцать оленей, после чего было решено сделать на несколько дней остановку, чтобы насушить мяса. Двадцать второго нам повстречался первый местный индеец с тех пор, как мы покинули Форт, хотя пройдено было уже несколько сот миль: можете судить, сколь редко населена эта часть страны.
Аборигены знают, что в здешних краях есть огромные области, не способные прокормить даже одного-единственного человека, хотя бы он все время кочевал. В редкой речке или озере совсем нет рыбы, но постоянная неуверенность в том, удастся ли добыть ее столько, чтобы прокормиться, делает местных индейцев достаточно осторожными и не позволяет всецело полагаться на эти дары природы, ибо слишком часто в прошлом слепая зависимость от природы приводила к голодной смерти сотни и сотни их предков.
Третьего февраля снова вышли к Бесплодным землям, но олени по-прежнему держались в лесу, поэтому мы повернули на запад, чтобы не лишиться надежного источника пропитания.
Переправившись через реку Катавачага[17], мы вышли к Косид-Уой – озеру Куропатки и ступили на его лед 7 февраля. Невозможно передать, сколь обжигающим был в тот день мороз, однако скорость нашего передвижения оказалась поистине поразительна – большинство мужчин преодолели переход за два часа, но женщины, тянувшие больший груз, продвигались гораздо медленнее.
Несколько индейцев обморозились, но сильнее всех – одна из жен Матонаби, у которой бедра и ягодицы покрылись коркой льда, а когда лед стаял, на коже вскочили огромные волдыри величиной с овечий пузырь. Мучения бедной женщины усугублялись насмешками товарок, говоривших, что ей досталось поделом – не будет больше так высоко подвязывать полы своей одежды. Должен признаться, я не принадлежал к числу сочувствовавших ей, так как она слишком уж старалась выставлять напоказ стройность своих ног; ее подвязки были всегда на виду, что не почитается здесь предосудительным, однако слишком легкомысленно для суровой зимы в высоких северных широтах.
Еще много дней мы шли на запад, не выходя за пределы лесной зоны. Олени были многочисленны, и индейцы добывали их столько, что нам частенько приходилось задерживаться на одном месте по три-четыре дня, чтобы съесть всю убоину. Нередко приходилось оставлять много несъеденного мяса, однако для кочевого народа такое поведение извинительно, ибо очень мала вероятность, что они в скором времени вновь попадут в те же самые места. Это дает им оправдание в собственных глазах, и они не замечают недальновидности такой расточительности.
Оленьи стада не редели, и Матонаби заверил меня, что нам лучше всего до весны, пока олени не начнут перекочевывать в тундру и мы не сможем двигаться вслед за ними, стараться добывать их как можно больше и есть свежее мясо. Поэтому мы продвигались вперед очень медленно и дошли таким образом до Уолдайа, или Щучьего озера, из которого вытекает река Дубонт. Там мы повстречали племя северных индейцев, зазимовавших на берегу озера: они также нашли здесь обильную пищу, добывая оленей загонным способом.
Рис. 1. Путешествие Хирна в 1770—1772 гг.
Когда индейцы хотят построить такой загон, то вначале они отыскивают путь кочевки оленей, выбирая те участки, где он проходит через озеро или другое открытое место. Затем приступают к сооружению кругового загона, строя крепкую загородку из ветвистых деревьев. Сам я видел загон длиной в милю, но мне рассказывали, что строят и более длинные. Дверь загона не шире обычных ворот, а внутреннее пространство все перегорожено изгородями наподобие лабиринта. У каждого выхода из отсека загона насторожена петля из сыромятных ремешков, привязанная к дереву или, если местность не очень лесистая, к бревну, с которым оленю далеко не уйти.
Когда загон готов, по обеим сторонам двери втыкают в снег кустики. Линии загона уходят далеко на открытое место, где не растет ни веточки, из-за чего воткнутые кустики становятся особенно заметными. Кустики размещают на расстоянии пятнадцати – двадцати футов друг от друга, и в результате они образуют две стороны острого угла, расходящиеся все шире и шире по мере удаления от входа в загон. Иногда стороны угла тянутся на две, а то и три мили.
Индейцы ставят свои палатки на возвышенном месте, чтобы загодя увидеть приближение оленей, и тогда женщины и дети направляют стадо к загону. Завидев преследователей и принимая ряды воткнутых в снег кустиков за людей, несчастные пугливые животные бегут прямо в загон. Подоспевшие индейцы закрывают им выход заранее заготовленными колючими деревцами. И пока женщины и дети ходят вокруг загона, чтобы олени оттуда не выскочили, попавших в силки животных мужчины забивают копьями, остальных убивают из лука.
Описанный способ охоты столь удачен, что множество семейств северных индейцев применяют его на протяжении всей зимы. С наступлением весны олени, а вслед за ними и индейцы уходят в тундру, где и кочуют до следующей зимы.
Такой немноготрудный способ поддержания существования на диво хорошо подходит пожилым и больным людям, но у молодежи легко поощряет леность. Ведь тот, кто привык добывать пропитание почти у себя под боком, вряд ли займется добычей пушнины на продажу. Те же индейцы, которым живется не так легко, обычно приносят немало мехов для обмена на порох, пули и другие товары белых. Именно эти индейцы ценнее всех прочих для Компании Гудзонова залива – ведь они поставляют пушнину, дающую львиную долю прибылей от всей торговли на реке Черчилл.
По моему мнению, нет более сильного доказательства того, что человек рожден не для наслаждения счастьем, чем судьба несчастных обитателей этих мест – северных индейцев, которых теперь почти не осталось. Престарелые и больные, да еще те, кто настолько ленив и непритязателен, что продолжает жить загонной охотой на оленей, не в счет. (И все по той причине, что, занимаясь охотой лишь для пропитания, они никаких мехов добыть не смогут, а следовательно, не смогут и ничего приобрести из товаров, имеющихся у белых.)
Что же все-таки трудолюбивые индейцы-трапперы получают за свои старания? У этих людей не так уж много насущных нужд, и их легко удовлетворить. Топорик, колун для льда, пила и нож – вот и все, что нужно, чтобы обеспечить им сносное существование.
Действительно, те старательные индейцы, что приносят на факторию пушнину, гордятся оказываемым им нами уважением. Однако ради такой почести они нередко рискуют умереть голодной смертью по дороге на факторию или обратно. Кроме того, добытого за целый год поисков и тяжкого труда едва хватает, чтобы влачить жалкое существование на грани голода, в то время как те индейцы, кого мы называем ленивыми, живут в довольстве, не рискуя и не тревожась, и поэтому должны быть более счастливыми, да и более независимыми. К тому же, не обременяя себя заботами о добывании мехов, они могут раздобыть потребные им товары путем обмена на съестные припасы и выделанные шкуры у своих более «трудолюбивых» соседей.
Несомненно, долг каждого служащего Компании – поощрять усердие аборигенов и всеми доступными способами склонять их к добыче пушнины, и я от чистого сердца могу утверждать, что неотступно следовал этому долгу, прилагая все свои старания. В то же время нужно признать, что бедным индейцам это никоим образом не на пользу, ибо всем известно, что те из них, кто менее всего связан с факториями, гораздо счастливее прочих.
Потом Матонаби устроил в мою честь, как это принято у южных индейцев, грандиозный праздник с угощением, который завершился пением и танцами. Спутники-южане играли весьма приметную роль во всем, ибо, хотя северяне относились к ним с полным пренебрежением, у себя на родине они были людьми известными. Тут нет ничего удивительного, если принять во внимание, что у северных индейцев мужчина ценится в соответствии с его охотничьими способностями, а так как мои южане в этой области не особенно проявили себя, то в ответ встретили, понятно, довольно мало почтения.
В беседе Матонаби с большой серьезностью спросил, нет ли у меня желания предпринять новое путешествие к реке Коппермайн. Когда же услышал утвердительный ответ с оговоркой, что я хотел бы в пути иметь лучших проводников, нежели сейчас, то сразу же предложил свои услуги. Я заверил его, что с радостью принимаю его предложение, ибо, пережив уже все вообразимые и невообразимые тяготы, я вознамерился довести дело до конца, даже если бы новый поход поставил под угрозу саму мою жизнь.
Все постигшие нас несчастья Матонаби лишь в некоторой степени объяснял неблаговидным поведением проводников, главной же ошибкой он считал то, что по настоянию коменданта мы не взяли с собой женщин.
«Ведь когда все мужчины несут тяжелый груз, – объяснял он, – они не могут ни охотиться, ни преодолевать большие расстояния. Если же им повезет в охоте, кто понесет добычу? Женщины созданы для такого труда. Каждая может тащить за собой или нести на плечах вдвое больше груза, чем мужчина. Кроме того, они ставят типи, шьют и чинят одежду, согревают нас ночью, да и вообще невозможно отправиться в дальний путь без их помощи и поддержки. К тому же им самим очень немного нужно для поддержания сил: ведь женщины готовят пищу своими руками, и поэтому в голодные времена им хватает того, что они слизывают с пальцев».
Отклонившись несколько от нашего маршрута, чтобы раздобыть веток и бересты для снегоступов и нарт, мы вновь присоединились к Матонаби и вместе с ним направились на юг. Оленей было множество, но Конниквизи совершенно истощил наши запасы пуль, поэтому пришлось разрубить на кусочки наш колун для льда. Однако вести стрельбу квадратными кусочками металла из тех слабых стволов, что мы продаем в Новом Свете, – дело довольно опасное.
Двадцать второго ноября, снова расставшись с Матонаби и его людьми, чтобы побыстрее добраться до крепости, мы попали в сильнейшую метель на ровных пространствах тундры возле побережья. Снег падал так густо, что мы ничего не видели перед собой, а между семью и восемью часами вечера завернул мороз, да так круто, что мой пес, ценное животное, замерз насмерть.
Следующий день выдался ясным и солнечным, и мы смогли опять двинуться в путь, а 25 ноября вступили в Форт Принца Уэльского после восьми месяцев и двадцати двух дней бесплодного или во всяком случае неудачного похода. Но, несмотря ни на что, я не испытывал разочарования и был готов, положившись на обещанную помощь Матонаби, вновь покинуть стены крепости, почти не мешкая.
Двадцать восьмого прибыл Матонаби со своими индейцами, и я сразу же заявил коменданту о готовности отправиться в новую экспедицию. Мое предложение было с охотой принято, а стойкость в перенесении трудностей и проявленные способности были сочтены хорошим поручительством. Я тут же нанял Матонаби своим проводником, но комендант опять попытался навязать мне солдат-индейцев, потому что они состояли с ним в родстве, и ему хотелось, чтобы они полностью использовали все выгоды своего служебного положения. Однако в двух предыдущих походах индейцы-южане оказались до такой степени ни на что не пригодными, что я наотрез отказался брать их на этот раз, чем смертельно обидел мистера Нортона. Ни время, ни мое долгое отсутствие не могли потом полностью развеять его неприязнь ко мне.
Мистер Мозес Нортон был сыном Ричарда Нортона, прежнего коменданта, и южной индианки. Родился он в Форте Принца Уэльского, а первые девять лет провел в пансионате в Англии. По возвращении на берега Гудзонова залива он погряз во всех пороках своих соплеменников. При себе он постоянно держал пять или шесть самых красивых индианок, каких только мог отыскать. Несмотря на свое пристрастие к прекрасному полу, он всеми путями стремился не допустить встреч остальных европейцев с местными женщинами и мог до смешного долго разглагольствовать по поводу их распутного поведения. К своим же друзьям и соплеменникам питал такую приверженность, что гораздо внимательнее относился к их любимым собакам, чем к старшему офицеру в своем подчинении.
Среди своих невежественных и нищих соплеменников он слыл сведущим в медицине и поэтому всегда держал наготове сундучок с ядами, чтобы пользовать ими тех, кто отказывался предоставить ему своих дочерей или жен.
Несмотря на все его дурные качества, нельзя было представить себе более старательного борца за добродетель, честь и воздержание в чужих душах, причем он неустанно самыми черными красками рисовал отвратительные пороки ревности и мстительности, пробуждающиеся у индейцев при малейшей попытке посягнуть на чистоту их женщин. Такие речи из уст человека добропорядочного еще могли возыметь некоторое действие, но, произносимые тем, кто открыто попирал человеческие и божественные заповеди, сеяли лишь негодование и почитались за лицемерное оправдание самовлюбленного развратника, желающего самолично владеть всеми окрестными женщинами.
Его апартаменты были отделаны со вкусом, но там постоянно толпились индианки – пассии коменданта. На ночь он оставлял их в доме, дверь запирал, а ключ клал под подушку, поэтому наутро, из-за того, что женщины были лишены необходимых удобств, комнаты становились грязнее конюшни.
Умер он от воспаления кишечника некоторое время спустя после того, как я завершил свои походы на Коппермайн. И хотя умирал он в страшных мучениях, до последней минуты злобствовал и ревновал. Уже перед самой кончиной, увидев, как один из его офицеров взял стоящую рядом с ним женщину за руку, он собрал все оставшиеся силы и заревел: «Проклятая потаскуха! Если я останусь жив, то вышибу из тебя дух!»
Через несколько минут после этого «галантного» изречения он сам испустил дух в невообразимых муках.
Таков был характер мистера Мозеса Нортона, но справедливости ради нужно признать, что, когда я готовился отправиться в свой третий поход, он снабдил меня буквально всем, что я или Матонаби посчитали необходимым взять с собой. Кроме того, он снабдил меня квадрантом – наилучшей возможной заменой утраченного инструмента, хотя это был довольно низкого качества элтонский квадрант, провалявшийся в крепости много лет. После того как он вручил мне конверт с предписаниями, его обязанности по отношению ко мне завершились, и 7 декабря 1770 года я в третий раз отправился на поиски Коппермайн.
Погода несколько дней подряд стояла относительно мягкая для зимы, но из-за болезни одной из жен Матонаби мы двигались очень медленно, поэтому добрались до реки Сил только тринадцатого.
Дичи там оказалось мало, поэтому мы уложили больную женщину на сани, и теперь индейцы проходили в день столько, сколько позволял им груз.
Шестнадцатого дошли до Эгг-ривер (Яичной реки), где Матонаби заранее укрыл кое-какие припасы. Но там, к нашему великому прискорбию, обнаружилось, что кто-то из тех индейцев, с которыми комендант вначале вел торговлю и которых потом прогнал, начисто ограбил тайник. Это была весьма ощутимая потеря, потому что дичи совершенно не стало, а мои индейцы, не ожидавшие такого жестокого удара, слишком вольно расходовали овсяную крупу и другие продукты, полученные в крепости.
Тем не менее потеря была воспринята с величайшей стойкостью, и я не слышал ни от кого ни единого слова о мести грабителям в случае, если тех удалось бы обнаружить. Единственным видимым результатом этого события было общее стремление двигаться как можно быстрее, и несколько дней подряд мы шли от темна до темна. А так как дни были коротки, сани тяжелы, а дорога очень плохая, лишь изредка удавалось преодолевать больше шестнадцати – восемнадцати миль в день.
Восемнадцатого мы обнаружили следы множества оленей, но свежих отпечатков не было. Однако благодаря тому, что прошедшие до нас этим путем индейцы добыли оленей больше, чем могли съесть, на местах их стоянок мы нашли куски оленьих туш. Находка очень обрадовала нас, хотя она лишь слегка подкрепила наши силы.
С 19-го потянулась бесплодная равнина, по которой мы шли с пустыми желудками, пока не достигли 27 декабря небольшого леска, где удалось добыть несколько оленей. Индейцы ели весь день напролет, но надо сказать, что мы действительно совершенно изголодались – за последние три дня во рту у нас не было ни крошки.
Должен признаться, что никогда еще не доводилось мне встречать рождество так неприметно и скудно. Индейцы же мои тем не менее приободрились, а когда стали попадаться свежие следы оленьих стад, то было решено, что самая тяжелая половина зимы миновала.
Теперь мы двигались на северо-запад, придерживаясь края лесной полосы, где искривленные сосенки мешались с карликовым можжевельником, и 30 декабря дошли таким образом до застывших берегов озера Айленд. Там индейцы подстрелили двух оленей, но у животных совсем недавно закончился гон, поэтому мясо оказалось почти непригодным. Матонаби тут серьезно заболел, и я на основании его жалоб заключил, что болезнь проистекала от непомерного количества поглощенного им мяса. Такое нередко приключается с индейцами, когда они, поев этак за шестерых, чувствуют некоторое недомогание, но даже слышать не хотят, что их болезнь – от обжорства.
Однако, несмотря на их явную несдержанность в еде после успешной охоты, голод они переносят с такой стойкостью, которой, как говорится, легче восхищаться, чем подражать. Нередко я был свидетелем их веселья и шуток даже на третий день поста, как будто воздержание было добровольным. Так, например, они бесхитростно и весело подначивали друг друга, спрашивая, нет ли у кого желания позабавиться с женщинами.
После двух дней пути по льду озера Айленд, в первый день 1771 года, мы дошли до лагеря, раскинутого семьями двух моих проводников. Там оказалось более двадцати женщин и детей и лишь двое мужчин, у которых к тому же не было ни ружей, ни пуль, поэтому все жили только рыбой и редко попадавшимися в силки кроликами. Забрав этих людей с собой, мы прошли еще семь миль, прежде чем, добравшись до западного берега озера и убив там двух оленей, остановились на ночлег.
В месте нашей переправы озеро Айленд достигало около тридцати пяти миль в ширину, но в длину (с северо-востока на юго-запад) было гораздо больше. Озеро было буквально нашпиговано островами, так близко расположенными друг к другу, что местами напоминало запутанный клубок речек и ручьев. Обычно жены и родственники большинства индейцев, направляющихся в Форт Принца Уэльского по осени, остаются ждать прихода своих мужчин на одном из этих островов.
Покинув берега озера, мы продолжили путь, немного отклоняясь то к северу, то к западу, двигаясь с неутомительной скоростью восемь-девять миль в день. С питанием приходилось туго до 16 января, когда мы добыли двенадцать оленей, после чего было решено сделать на несколько дней остановку, чтобы насушить мяса. Двадцать второго нам повстречался первый местный индеец с тех пор, как мы покинули Форт, хотя пройдено было уже несколько сот миль: можете судить, сколь редко населена эта часть страны.
Аборигены знают, что в здешних краях есть огромные области, не способные прокормить даже одного-единственного человека, хотя бы он все время кочевал. В редкой речке или озере совсем нет рыбы, но постоянная неуверенность в том, удастся ли добыть ее столько, чтобы прокормиться, делает местных индейцев достаточно осторожными и не позволяет всецело полагаться на эти дары природы, ибо слишком часто в прошлом слепая зависимость от природы приводила к голодной смерти сотни и сотни их предков.
Третьего февраля снова вышли к Бесплодным землям, но олени по-прежнему держались в лесу, поэтому мы повернули на запад, чтобы не лишиться надежного источника пропитания.
Переправившись через реку Катавачага[17], мы вышли к Косид-Уой – озеру Куропатки и ступили на его лед 7 февраля. Невозможно передать, сколь обжигающим был в тот день мороз, однако скорость нашего передвижения оказалась поистине поразительна – большинство мужчин преодолели переход за два часа, но женщины, тянувшие больший груз, продвигались гораздо медленнее.
Несколько индейцев обморозились, но сильнее всех – одна из жен Матонаби, у которой бедра и ягодицы покрылись коркой льда, а когда лед стаял, на коже вскочили огромные волдыри величиной с овечий пузырь. Мучения бедной женщины усугублялись насмешками товарок, говоривших, что ей досталось поделом – не будет больше так высоко подвязывать полы своей одежды. Должен признаться, я не принадлежал к числу сочувствовавших ей, так как она слишком уж старалась выставлять напоказ стройность своих ног; ее подвязки были всегда на виду, что не почитается здесь предосудительным, однако слишком легкомысленно для суровой зимы в высоких северных широтах.
Еще много дней мы шли на запад, не выходя за пределы лесной зоны. Олени были многочисленны, и индейцы добывали их столько, что нам частенько приходилось задерживаться на одном месте по три-четыре дня, чтобы съесть всю убоину. Нередко приходилось оставлять много несъеденного мяса, однако для кочевого народа такое поведение извинительно, ибо очень мала вероятность, что они в скором времени вновь попадут в те же самые места. Это дает им оправдание в собственных глазах, и они не замечают недальновидности такой расточительности.
Оленьи стада не редели, и Матонаби заверил меня, что нам лучше всего до весны, пока олени не начнут перекочевывать в тундру и мы не сможем двигаться вслед за ними, стараться добывать их как можно больше и есть свежее мясо. Поэтому мы продвигались вперед очень медленно и дошли таким образом до Уолдайа, или Щучьего озера, из которого вытекает река Дубонт. Там мы повстречали племя северных индейцев, зазимовавших на берегу озера: они также нашли здесь обильную пищу, добывая оленей загонным способом.
Когда индейцы хотят построить такой загон, то вначале они отыскивают путь кочевки оленей, выбирая те участки, где он проходит через озеро или другое открытое место. Затем приступают к сооружению кругового загона, строя крепкую загородку из ветвистых деревьев. Сам я видел загон длиной в милю, но мне рассказывали, что строят и более длинные. Дверь загона не шире обычных ворот, а внутреннее пространство все перегорожено изгородями наподобие лабиринта. У каждого выхода из отсека загона насторожена петля из сыромятных ремешков, привязанная к дереву или, если местность не очень лесистая, к бревну, с которым оленю далеко не уйти.
Когда загон готов, по обеим сторонам двери втыкают в снег кустики. Линии загона уходят далеко на открытое место, где не растет ни веточки, из-за чего воткнутые кустики становятся особенно заметными. Кустики размещают на расстоянии пятнадцати – двадцати футов друг от друга, и в результате они образуют две стороны острого угла, расходящиеся все шире и шире по мере удаления от входа в загон. Иногда стороны угла тянутся на две, а то и три мили.
Индейцы ставят свои палатки на возвышенном месте, чтобы загодя увидеть приближение оленей, и тогда женщины и дети направляют стадо к загону. Завидев преследователей и принимая ряды воткнутых в снег кустиков за людей, несчастные пугливые животные бегут прямо в загон. Подоспевшие индейцы закрывают им выход заранее заготовленными колючими деревцами. И пока женщины и дети ходят вокруг загона, чтобы олени оттуда не выскочили, попавших в силки животных мужчины забивают копьями, остальных убивают из лука.
Описанный способ охоты столь удачен, что множество семейств северных индейцев применяют его на протяжении всей зимы. С наступлением весны олени, а вслед за ними и индейцы уходят в тундру, где и кочуют до следующей зимы.
Такой немноготрудный способ поддержания существования на диво хорошо подходит пожилым и больным людям, но у молодежи легко поощряет леность. Ведь тот, кто привык добывать пропитание почти у себя под боком, вряд ли займется добычей пушнины на продажу. Те же индейцы, которым живется не так легко, обычно приносят немало мехов для обмена на порох, пули и другие товары белых. Именно эти индейцы ценнее всех прочих для Компании Гудзонова залива – ведь они поставляют пушнину, дающую львиную долю прибылей от всей торговли на реке Черчилл.
По моему мнению, нет более сильного доказательства того, что человек рожден не для наслаждения счастьем, чем судьба несчастных обитателей этих мест – северных индейцев, которых теперь почти не осталось. Престарелые и больные, да еще те, кто настолько ленив и непритязателен, что продолжает жить загонной охотой на оленей, не в счет. (И все по той причине, что, занимаясь охотой лишь для пропитания, они никаких мехов добыть не смогут, а следовательно, не смогут и ничего приобрести из товаров, имеющихся у белых.)
Что же все-таки трудолюбивые индейцы-трапперы получают за свои старания? У этих людей не так уж много насущных нужд, и их легко удовлетворить. Топорик, колун для льда, пила и нож – вот и все, что нужно, чтобы обеспечить им сносное существование.
Действительно, те старательные индейцы, что приносят на факторию пушнину, гордятся оказываемым им нами уважением. Однако ради такой почести они нередко рискуют умереть голодной смертью по дороге на факторию или обратно. Кроме того, добытого за целый год поисков и тяжкого труда едва хватает, чтобы влачить жалкое существование на грани голода, в то время как те индейцы, кого мы называем ленивыми, живут в довольстве, не рискуя и не тревожась, и поэтому должны быть более счастливыми, да и более независимыми. К тому же, не обременяя себя заботами о добывании мехов, они могут раздобыть потребные им товары путем обмена на съестные припасы и выделанные шкуры у своих более «трудолюбивых» соседей.
Несомненно, долг каждого служащего Компании – поощрять усердие аборигенов и всеми доступными способами склонять их к добыче пушнины, и я от чистого сердца могу утверждать, что неотступно следовал этому долгу, прилагая все свои старания. В то же время нужно признать, что бедным индейцам это никоим образом не на пользу, ибо всем известно, что те из них, кто менее всего связан с факториями, гораздо счастливее прочих.
Глава шестая
На Щучьем озере мы пробыли всего один день и 4 марта начали переправляться через него, причем надо было преодолеть не больше двадцати семи миль. Однако у индейцев на разные затеи и забавы ушло столько времени, что противоположного берега мы достигли только 7 марта.
Девятого нам повстречались новые большие стада оленей, и это, разумеется, способствовало гладкому ходу событий. Девятнадцатого мы увидели следы нескольких человек и вечером подошли к пяти типи северных индейцев, промышлявших тут большую часть зимы ловлей оленей силками возле загонов. В прошлом это место, похоже, индейцы нередко занимали под стоянки, о чем свидетельствовал почти сплошь вырубленный на дрова и другие нужды лес.
Из-за непогоды мы задержались на несколько дней. По моим оценкам, мы находились примерно в пятистах милях к западу от Форта Принца Уэльского, хотя прошли, должно быть, гораздо больше. Здесь я вдобавок воспользовался возможностью послать письмо в Форт с индейцами, собравшимися отправиться туда по весне.
Двадцать третьего двинулись дальше и за следующие несколько дней видели множество северных индейцев, занятых загонной охотой. Часть из них присоединились к нам и двигались вместе с нами на запад до небольшого озера под названием Тлевиаза (Холм Маленькой Рыбки). Найдя там тучные стада оленей, индейцы решили насушить и натолочь мяса, потому что уже подходил срок оленям подниматься на север, в Бесплодные земли, и тогда неизвестно, скоро ли мы с ними повстречаемся.
Теперь в нашем отряде уже насчитывалось не меньше семидесяти человек. Все мы были заняты во время нашей десятидневной стоянки у Тлевиазы заготовкой мяса и небольших связок тонких березовых стволов толщиной в дюйм с четвертью и длиной семь-восемь футов. Стволы послужат шестами для типи летом в тундре, а с наступлением зимы будут переделаны в рамки для снегоступов. Собирали и материал для постройки каноэ – бересту и толстые ветки для каркасов, потому что за Тлевиазой хороших березовых рощ уже нет. Все деревянные заготовки подрезались до удобных для переноски размеров, так как было решено начать строить каноэ, только когда мы поднимемся на север до озера Клоуи, где уже начинается тундра.
Восемнадцатого апреля мы двинулись на север, но прошли не более десяти миль, как наткнулись на типи чужих северных индейцев, у которых Матонаби купил еще одну жену – теперь у него их стало семь, не больше и не меньше, и почти каждая была под стать хорошему гренадеру.
Матонаби заметно гордился высоким ростом и силой своих жен и частенько говаривал, что редкая женщина способна тянуть более тяжелую поклажу. И хотя они были мужеподобны, он предпочитал их товаркам более хрупкого телосложения. Если подумать, то в этой стране, где главной причиной брачного союза выступает необходимость обрести помощника в крайне тяжелом труде и где нежная привязанность друг к другу считается не столь важной, такой выбор спутницы жизни, вероятно, справедлив.
Девятого нам повстречались новые большие стада оленей, и это, разумеется, способствовало гладкому ходу событий. Девятнадцатого мы увидели следы нескольких человек и вечером подошли к пяти типи северных индейцев, промышлявших тут большую часть зимы ловлей оленей силками возле загонов. В прошлом это место, похоже, индейцы нередко занимали под стоянки, о чем свидетельствовал почти сплошь вырубленный на дрова и другие нужды лес.
Из-за непогоды мы задержались на несколько дней. По моим оценкам, мы находились примерно в пятистах милях к западу от Форта Принца Уэльского, хотя прошли, должно быть, гораздо больше. Здесь я вдобавок воспользовался возможностью послать письмо в Форт с индейцами, собравшимися отправиться туда по весне.
Двадцать третьего двинулись дальше и за следующие несколько дней видели множество северных индейцев, занятых загонной охотой. Часть из них присоединились к нам и двигались вместе с нами на запад до небольшого озера под названием Тлевиаза (Холм Маленькой Рыбки). Найдя там тучные стада оленей, индейцы решили насушить и натолочь мяса, потому что уже подходил срок оленям подниматься на север, в Бесплодные земли, и тогда неизвестно, скоро ли мы с ними повстречаемся.
Теперь в нашем отряде уже насчитывалось не меньше семидесяти человек. Все мы были заняты во время нашей десятидневной стоянки у Тлевиазы заготовкой мяса и небольших связок тонких березовых стволов толщиной в дюйм с четвертью и длиной семь-восемь футов. Стволы послужат шестами для типи летом в тундре, а с наступлением зимы будут переделаны в рамки для снегоступов. Собирали и материал для постройки каноэ – бересту и толстые ветки для каркасов, потому что за Тлевиазой хороших березовых рощ уже нет. Все деревянные заготовки подрезались до удобных для переноски размеров, так как было решено начать строить каноэ, только когда мы поднимемся на север до озера Клоуи, где уже начинается тундра.
Восемнадцатого апреля мы двинулись на север, но прошли не более десяти миль, как наткнулись на типи чужих северных индейцев, у которых Матонаби купил еще одну жену – теперь у него их стало семь, не больше и не меньше, и почти каждая была под стать хорошему гренадеру.
Матонаби заметно гордился высоким ростом и силой своих жен и частенько говаривал, что редкая женщина способна тянуть более тяжелую поклажу. И хотя они были мужеподобны, он предпочитал их товаркам более хрупкого телосложения. Если подумать, то в этой стране, где главной причиной брачного союза выступает необходимость обрести помощника в крайне тяжелом труде и где нежная привязанность друг к другу считается не столь важной, такой выбор спутницы жизни, вероятно, справедлив.