Страница:
Он внимательно слушал все, что говорил Хобарт. А тот говорил и говорил, словно своим присутствием маэстро развязал ему язык. Нейтральный человек. Хобарт всю жизнь завидовал своему брату и другим людям, к которым тянулись так же, как к брату. На самом деле он завидовал всем и каждому, ибо в каждом мог найти что-то, что считал незаслуженным благом. Гордыня, непомерная гордыня, уверенность в своей правоте и в моральной слабости всех остальных. Злость на всех, жадность — ему вечно всего не хватало, похоть и жестокость, ведь ему нравилось унижать других. А поверх всего этого — самовлюбленность.
Хостайт вдруг понял, что этот человек даже в минуту смерти не поймет своих ошибок. Бедная душа, в какой же тьме она пребывает, никакой надежды на спасение, полное невежество. Но Бог дает время и возможность каждой душе, надо только воспользоваться ими, душе лорда Конселлайна тоже дается такой шанс.
— Пойдемте, лорд Конселлайн, — наконец вымолвил он и отступил в сторону. — Теперь вы в лучшей форме, пора приступить к занятиям.
— Да, я чувствую себя намного лучше. — Хобарт выпрямился, сжимая рапиру в руках. Мысли его немного прояснились.
— Дело не в ваших помощниках, — сказал Хостайт. — Дело в вас. — Он знал, что Конселлайн не поймет, но попробовать стоит.
— Что? — Глаза лорда Конселлайна расширились. Он увидел, как маэстро взмахнул большим темным клинком, видел, сколько силы в этом ударе.
— Вы сами во всем виноваты.
Клинок опустился, лорд Конселлайн пытался отбить удар рапирой, но она сломалась под твердым ударом. Конселлайн отскочил назад, открыл рот, чтобы закричать, Хостайт ринулся вперед, движения его напоминали какой-то таинственный танец. В голове у него звучала музыка, его любимая мелодия. «Весенним утром поют трубы» Ламберта. От такого неожиданного нападения, от страха Хобарт лишился голоса, чуть не задохнулся, и вместо крика раздался жалкий хрип.
— Нет… что… что вы делаете? Помогите… остановитесь… охрана! — Лорд Конселлайн озирался по сторонам, он был очень напуган. Из последних сил он потянулся к стойке и выхватил новый клинок.
— Я ваша Смерть, жизнь ваша закончена. — Новым ударом маэстро разрубил рапиру пополам, словно это была былинка. — Просите прощения у вашего Бога. — Конечно, он знал, что никакого Бога у этого человека нет, но нельзя никого лишать последнего шанса.
— Я ничего не сделал, — выдохнул лорд Конселлайн. — Это не я. Не…
Хостайт никогда не любил играть со своими жертвами, он только давал шанс на раскаяние. Одним ударом он отрубил голову лорду Конселлайну, сладкий аромат кедра и сандалового дерева заглушил резкий запах смерти.
Председатель Правления Доброты отодвинулся от стола и выглянул в окно. За окном был красивый, ухоженный сад. Веселый весенний ветерок трепал верхушки кипарисов и даже срывал лепестки ранних роз, которые росли вдоль выложенных галькой дорожек. Фонтанов из окна кабинета видно не было, но он легко представил, как разносит ветер водяные брызги, словно длинный шлейф, который ударяется о мраморный край каскада. За каскадом стоят скамейки и кресла, в которых обычно отдыхают старушки. В хорошую погоду они сидят там в своих темных платьях и смотрят на море, следят за игрой детей. Он поднял глаза и посмотрел вдоль, туда, где синее море встречается с горизонтом. Солнце отражалось от гладкой поверхности воды.
В целом он прожил счастливую жизнь. Он только что исповедался, исповедался последний раз и потому представлял себе всю свою жизнь, как одну нить, готовую вот-вот оборваться. Основные моменты этой жизни ярко вырисовывались перед его мысленным взором, словно какой-то художник создавал картины. Это он сделал хорошо, это не очень. Иногда Всемогущий защищал его от последствий его же собственных ошибок, иногда он брал на себя ответственность и вину за чужие поступки. Не перед Богом, конечно, перед лицом своего государства Доброты. Это вполне естественно, он ни о чем не жалеет, сожаление вообще бесполезно. Он прожил человеческую жизнь, жизнь, полную радостей и горестей, и он доволен своей жизнью.
Если бы он допускал сожаление, то, наверное, пожалел бы, что пришлось совершить последний акт возмездия. Не его вина, что Спикером Совета Правящих Династий стал Хобарт Конселлайн. Но ему пришлось — он просто не видел альтернативы — приказать убрать этого человека. Простой человек не мог предсказать, что у власти окажется Конселлайн, что он станет так опасен. А Председатель всего-навсего простой человек. Никто не ждет от него ничего сверхчеловеческого.
Но за свои ошибки приходится платить.
Его подчиненные полностью в его власти. Если Председатель считает, что для общего блага нужна смерть фермера, выращивающего картофель, то этот фермер умрет, когда и как решит Председатель. Так, и никак иначе. Сам он может жалеть и фермера, и его жену, и маленьких детей, но прикажет убить его без тени сомнений, и его приказ будет выполнен так же, без тени сомнений. И вовсе это не жестокость. Жизнь всегда кончается смертью, смерть приносит облегчение больным и тяжелораненым, смерть открывает врата к жизни вечной.
Но за пределами государства Доброты действуют другие правила. Там допускается конкуренция, вражда, даже война. Тайные агенты для того, чтобы выискивать секретную информацию и использовать ее на благо Доброты, — неизбежность. Но заказное убийства иностранного короля, не важно, как называют его собственные подданные, — это уже подтверждение его, Председателя, ошибки. Он не заметил беду в зачатке, а должен был, должен был устранить всякую возможность такой несправедливости. Неважно, каким путем.
Цель оправдывает средства. Даже мудрый Бог признает, что существуют исключительные случаи. Если для защиты интересов Доброты должен умереть иностранный король, значит, Председатель отдаст соответствующий приказ, и приказ будет приведен в исполнение.
Также свершится смерть самого Црёдседателя, ведь именно этим поступком он показал, что недостоин своего звания. Глуп ли он, стар ли или устал, может, его подвели собственные советники — это не имеет никакого значения. Он не выполнил своего долга и должен понести кару. Без жестокости, без внезапности, как положено, с соблюдением всех обычаев.
Некоторым Председателям ни разу не приходилось принимать таких решений, и тогда последняя исповедь превращалась просто в перечисление всех ошибок. Он думал, что и с ним будет так же. Но слишком поздно понял, к чему может привести правление Хобарта Конселлайна. Когда же понял, то увидел и собственные просчеты. Он мог бы понять все намного раньше. Он совершил ошибку. Он сам же и исправил ее, но этого уже недостаточно.
Сегодня в комнатах нет охраны. После исповеди на сердце легко и спокойно. Он сам похож на этот весенний ветерок.
Раздался шум открываемой двери. Председатель повернул голову. Некоторые предпочитали не смотреть, но он никогда не боялся человека, который должен был его убить. Он боялся того, кто не даст ему исполнить свой долг.
У его стола стоял Мастер Клинков, одетый по всем правилам, с темным оружием в руке. Такой клинок не для фехтования.
— Тебе все известно, — сказал Председатель, не глядя ему в глаза. Смотреть в глаза считалось невежливым и могло быть расценено как мольба.
— Да.
— Я исповедался, — сказал председатель.
— Да. — Мастер фехтования сделал шаг в сторону и занес клинок.
— Fiat1 …
— Nox2 . — Мастер нанес удар, и клинок, который уже унес жизни шестнадцати Председателей, легко разрубил кожу, жилы и кости, словно горячий нож прошел по маслу. Голова Председателя упала на стол и покатилась, брызнула кровь, но кровь здесь проливалась часто, и слуги знали, как отмыть ее.
— In nomine Patrem3 , — произнес Мастер Клинков и отдал честь своему Мастеру.
(1 Да будет… (лат.).2 Ночь (лат.).3 Во имя Отца (лат.) .)
Он вытер клинок алым шелковым платком и накрыл им лицо Председателя. — Requiesat in pacem1 . (1 Покойся с миром (лат.). )
Он вышел из комнаты с обнаженным клинком в руке, с кровью Пьетро Альберто Росса-Вотари на плаще, прошел через переднюю, секретарь уже звал слуг, вскоре он сообщит родственникам Председателя. Потом Мастер Клинков прошел через холл и вошел в Зал Правления. Все члены Правления были в сборе, они ждали Председателя, который должен был открыть собрание.
— Председатель исповедался в последний раз, — сказал Мастер Клинков без преамбул. Члены Правления побледнели, но никто не сказал ни слова. — Правление изберет нового Председателя.
Беспокойные взгляды, многие обращены на Мастера Клинков. Некоторые члены никогда раньше не участвовали в выборах нового Председателя. Росса-Вотари восемнадцать лет занимал свое место. Мастер Клинков стоял у двери, ему больше нечего было сказать. Члены Правления шептались, смотрели по сторонам, на него, потом опять в сторону, снова на него…
Его не интересовало, что они говорят. Он никогда никому ничего не расскажет, но ни один из них живым не выйдет из этого Зала, пока они не изберут нового Председателя из членов Правления.
Корабль РКС «Роза Глория»
Корабль два часа как вышел из скоростного коридора. Капитан вызвал в свою каюту Барина и Эсмей.
— У меня есть сообщение от ваших родственников, — сказал он. — Они пишут, что у них и так хватает забот. Они не одобряют вашего поступка, но в настоящий момент ничего делать не собираются. Только обсуждают все между собой.
— «Между собой?»
— Да. Это подписано адмиралом Серрано и генералом Суизой… — Он протянул им бумагу. — Всеми адмиралами Серрано и всеми генералами Суиза. Вы умудрились объединить против себя огромное количество высокопоставленных военных.
— Но мы просто поженились, — ответил Барин.
— И вполне довольны, — добавила Эсмей.
— Так-то оно лучше, — сказал капитан. — Потому что, когда закончится этот мятеж и никому не будет угрожать ни нападение пиратов, ни атаки террористов, ни какие другие опасности, ваши родственники обрушатся на вас.
«Как точно он выразился», — подумала Эсмей.
— А теперь идите и продолжайте так же безукоризненно выполнять свои обязанности, как делали это до сих пор.
Они вышли, как подобает офицерам, не могут же офицеры прыгать от радости в присутствии своего капитана.
— Когда все кончится, так? — повторил Барин. — Вот будет денек.
— Если у них хватит терпения. — Эсмей вспомнила отца и дядю, представила, как они обсуждают все с бабушкой и дядей Барина. Если они не убили друг друга на месте, а судя по совместному письму, не убили, интересно, что ждет их в будущем?
— Они свыкнутся с этой мыслью, — продолжал Барин. — Мы не такие уж плохие. Могло быть и хуже. Представляешь, если бы я женился на Касии?
Эсмей смерила его взглядом и чуть не умерла от смеха. И они побежали в свою маленькую, но такую уютную и родную каюту, а по переходам корабля долго еще раздавался их смех.
Хостайт вдруг понял, что этот человек даже в минуту смерти не поймет своих ошибок. Бедная душа, в какой же тьме она пребывает, никакой надежды на спасение, полное невежество. Но Бог дает время и возможность каждой душе, надо только воспользоваться ими, душе лорда Конселлайна тоже дается такой шанс.
— Пойдемте, лорд Конселлайн, — наконец вымолвил он и отступил в сторону. — Теперь вы в лучшей форме, пора приступить к занятиям.
— Да, я чувствую себя намного лучше. — Хобарт выпрямился, сжимая рапиру в руках. Мысли его немного прояснились.
— Дело не в ваших помощниках, — сказал Хостайт. — Дело в вас. — Он знал, что Конселлайн не поймет, но попробовать стоит.
— Что? — Глаза лорда Конселлайна расширились. Он увидел, как маэстро взмахнул большим темным клинком, видел, сколько силы в этом ударе.
— Вы сами во всем виноваты.
Клинок опустился, лорд Конселлайн пытался отбить удар рапирой, но она сломалась под твердым ударом. Конселлайн отскочил назад, открыл рот, чтобы закричать, Хостайт ринулся вперед, движения его напоминали какой-то таинственный танец. В голове у него звучала музыка, его любимая мелодия. «Весенним утром поют трубы» Ламберта. От такого неожиданного нападения, от страха Хобарт лишился голоса, чуть не задохнулся, и вместо крика раздался жалкий хрип.
— Нет… что… что вы делаете? Помогите… остановитесь… охрана! — Лорд Конселлайн озирался по сторонам, он был очень напуган. Из последних сил он потянулся к стойке и выхватил новый клинок.
— Я ваша Смерть, жизнь ваша закончена. — Новым ударом маэстро разрубил рапиру пополам, словно это была былинка. — Просите прощения у вашего Бога. — Конечно, он знал, что никакого Бога у этого человека нет, но нельзя никого лишать последнего шанса.
— Я ничего не сделал, — выдохнул лорд Конселлайн. — Это не я. Не…
Хостайт никогда не любил играть со своими жертвами, он только давал шанс на раскаяние. Одним ударом он отрубил голову лорду Конселлайну, сладкий аромат кедра и сандалового дерева заглушил резкий запах смерти.
Председатель Правления Доброты отодвинулся от стола и выглянул в окно. За окном был красивый, ухоженный сад. Веселый весенний ветерок трепал верхушки кипарисов и даже срывал лепестки ранних роз, которые росли вдоль выложенных галькой дорожек. Фонтанов из окна кабинета видно не было, но он легко представил, как разносит ветер водяные брызги, словно длинный шлейф, который ударяется о мраморный край каскада. За каскадом стоят скамейки и кресла, в которых обычно отдыхают старушки. В хорошую погоду они сидят там в своих темных платьях и смотрят на море, следят за игрой детей. Он поднял глаза и посмотрел вдоль, туда, где синее море встречается с горизонтом. Солнце отражалось от гладкой поверхности воды.
В целом он прожил счастливую жизнь. Он только что исповедался, исповедался последний раз и потому представлял себе всю свою жизнь, как одну нить, готовую вот-вот оборваться. Основные моменты этой жизни ярко вырисовывались перед его мысленным взором, словно какой-то художник создавал картины. Это он сделал хорошо, это не очень. Иногда Всемогущий защищал его от последствий его же собственных ошибок, иногда он брал на себя ответственность и вину за чужие поступки. Не перед Богом, конечно, перед лицом своего государства Доброты. Это вполне естественно, он ни о чем не жалеет, сожаление вообще бесполезно. Он прожил человеческую жизнь, жизнь, полную радостей и горестей, и он доволен своей жизнью.
Если бы он допускал сожаление, то, наверное, пожалел бы, что пришлось совершить последний акт возмездия. Не его вина, что Спикером Совета Правящих Династий стал Хобарт Конселлайн. Но ему пришлось — он просто не видел альтернативы — приказать убрать этого человека. Простой человек не мог предсказать, что у власти окажется Конселлайн, что он станет так опасен. А Председатель всего-навсего простой человек. Никто не ждет от него ничего сверхчеловеческого.
Но за свои ошибки приходится платить.
Его подчиненные полностью в его власти. Если Председатель считает, что для общего блага нужна смерть фермера, выращивающего картофель, то этот фермер умрет, когда и как решит Председатель. Так, и никак иначе. Сам он может жалеть и фермера, и его жену, и маленьких детей, но прикажет убить его без тени сомнений, и его приказ будет выполнен так же, без тени сомнений. И вовсе это не жестокость. Жизнь всегда кончается смертью, смерть приносит облегчение больным и тяжелораненым, смерть открывает врата к жизни вечной.
Но за пределами государства Доброты действуют другие правила. Там допускается конкуренция, вражда, даже война. Тайные агенты для того, чтобы выискивать секретную информацию и использовать ее на благо Доброты, — неизбежность. Но заказное убийства иностранного короля, не важно, как называют его собственные подданные, — это уже подтверждение его, Председателя, ошибки. Он не заметил беду в зачатке, а должен был, должен был устранить всякую возможность такой несправедливости. Неважно, каким путем.
Цель оправдывает средства. Даже мудрый Бог признает, что существуют исключительные случаи. Если для защиты интересов Доброты должен умереть иностранный король, значит, Председатель отдаст соответствующий приказ, и приказ будет приведен в исполнение.
Также свершится смерть самого Црёдседателя, ведь именно этим поступком он показал, что недостоин своего звания. Глуп ли он, стар ли или устал, может, его подвели собственные советники — это не имеет никакого значения. Он не выполнил своего долга и должен понести кару. Без жестокости, без внезапности, как положено, с соблюдением всех обычаев.
Некоторым Председателям ни разу не приходилось принимать таких решений, и тогда последняя исповедь превращалась просто в перечисление всех ошибок. Он думал, что и с ним будет так же. Но слишком поздно понял, к чему может привести правление Хобарта Конселлайна. Когда же понял, то увидел и собственные просчеты. Он мог бы понять все намного раньше. Он совершил ошибку. Он сам же и исправил ее, но этого уже недостаточно.
Сегодня в комнатах нет охраны. После исповеди на сердце легко и спокойно. Он сам похож на этот весенний ветерок.
Раздался шум открываемой двери. Председатель повернул голову. Некоторые предпочитали не смотреть, но он никогда не боялся человека, который должен был его убить. Он боялся того, кто не даст ему исполнить свой долг.
У его стола стоял Мастер Клинков, одетый по всем правилам, с темным оружием в руке. Такой клинок не для фехтования.
— Тебе все известно, — сказал Председатель, не глядя ему в глаза. Смотреть в глаза считалось невежливым и могло быть расценено как мольба.
— Да.
— Я исповедался, — сказал председатель.
— Да. — Мастер фехтования сделал шаг в сторону и занес клинок.
— Fiat1 …
— Nox2 . — Мастер нанес удар, и клинок, который уже унес жизни шестнадцати Председателей, легко разрубил кожу, жилы и кости, словно горячий нож прошел по маслу. Голова Председателя упала на стол и покатилась, брызнула кровь, но кровь здесь проливалась часто, и слуги знали, как отмыть ее.
— In nomine Patrem3 , — произнес Мастер Клинков и отдал честь своему Мастеру.
(1 Да будет… (лат.).2 Ночь (лат.).3 Во имя Отца (лат.) .)
Он вытер клинок алым шелковым платком и накрыл им лицо Председателя. — Requiesat in pacem1 . (1 Покойся с миром (лат.). )
Он вышел из комнаты с обнаженным клинком в руке, с кровью Пьетро Альберто Росса-Вотари на плаще, прошел через переднюю, секретарь уже звал слуг, вскоре он сообщит родственникам Председателя. Потом Мастер Клинков прошел через холл и вошел в Зал Правления. Все члены Правления были в сборе, они ждали Председателя, который должен был открыть собрание.
— Председатель исповедался в последний раз, — сказал Мастер Клинков без преамбул. Члены Правления побледнели, но никто не сказал ни слова. — Правление изберет нового Председателя.
Беспокойные взгляды, многие обращены на Мастера Клинков. Некоторые члены никогда раньше не участвовали в выборах нового Председателя. Росса-Вотари восемнадцать лет занимал свое место. Мастер Клинков стоял у двери, ему больше нечего было сказать. Члены Правления шептались, смотрели по сторонам, на него, потом опять в сторону, снова на него…
Его не интересовало, что они говорят. Он никогда никому ничего не расскажет, но ни один из них живым не выйдет из этого Зала, пока они не изберут нового Председателя из членов Правления.
Корабль РКС «Роза Глория»
Корабль два часа как вышел из скоростного коридора. Капитан вызвал в свою каюту Барина и Эсмей.
— У меня есть сообщение от ваших родственников, — сказал он. — Они пишут, что у них и так хватает забот. Они не одобряют вашего поступка, но в настоящий момент ничего делать не собираются. Только обсуждают все между собой.
— «Между собой?»
— Да. Это подписано адмиралом Серрано и генералом Суизой… — Он протянул им бумагу. — Всеми адмиралами Серрано и всеми генералами Суиза. Вы умудрились объединить против себя огромное количество высокопоставленных военных.
— Но мы просто поженились, — ответил Барин.
— И вполне довольны, — добавила Эсмей.
— Так-то оно лучше, — сказал капитан. — Потому что, когда закончится этот мятеж и никому не будет угрожать ни нападение пиратов, ни атаки террористов, ни какие другие опасности, ваши родственники обрушатся на вас.
«Как точно он выразился», — подумала Эсмей.
— А теперь идите и продолжайте так же безукоризненно выполнять свои обязанности, как делали это до сих пор.
Они вышли, как подобает офицерам, не могут же офицеры прыгать от радости в присутствии своего капитана.
— Когда все кончится, так? — повторил Барин. — Вот будет денек.
— Если у них хватит терпения. — Эсмей вспомнила отца и дядю, представила, как они обсуждают все с бабушкой и дядей Барина. Если они не убили друг друга на месте, а судя по совместному письму, не убили, интересно, что ждет их в будущем?
— Они свыкнутся с этой мыслью, — продолжал Барин. — Мы не такие уж плохие. Могло быть и хуже. Представляешь, если бы я женился на Касии?
Эсмей смерила его взглядом и чуть не умерла от смеха. И они побежали в свою маленькую, но такую уютную и родную каюту, а по переходам корабля долго еще раздавался их смех.