Страница:
Альбина провела день в номере, заказав себе у той же бабульки принести к ней в комнату что-нибудь поесть. До вечера никто её не побеспокоил, и она уснула, уставшая от впечатлений настолько, что грязная душевая и отсутствие горячей воды не сильно её расстроили. И то, что на улице стояла машины, из которой пара внимательных глаз не спускала взгляда с её окон, она не заметила.
Утром она опять попросила бабульку добыть её банку кофе и съедобную булку. Под тарелкой на подносе она нашла записку «Не делайте глупостей до тех пор, пока не завершите переговоры».
Альбина выглянула в окно, но никого не заметила. Что это? Угроза или просто предупреждение? Зря только заплатила регистраторше — деньги на ветер. Наивная, разве можно спрятаться в чужом лесу от лесничего, знающего каждый кустик?
В одиннадцать она уже стояла на пороге дома Мартыновых, готовая к очередной баталии. Баталии, однако, не произошло. Уж что там проверил по своим каналам Мартынов старший и что сказал ему отпрыск, она не знала, но факт остается фактом — он ей поверил и был готов к сделке. К тому времени, когда она пришла, её ждал нотариус с готовой подпиской, где она должна была подтвердить получение пятидесяти тысяч долларов на нужды ребенка, и обещала не предъявлять никаких претензий к отцу ребенка в будущем, а также сохранять факт отцовства в тайне.
— Это все, что я готов дать, — без эмоций информировал её Борис Сергеевич. Супружница его лишь злобно поглядывала на Альбину, все еще приходя в себя после истерики, устроенной сыном в ответ на меры отца по ограничению его в средствах в качестве наказания. Борис Сергеевич редко выходил из себя, но вчера он так орал на Леонида, что довел себя до гипертонического криза, сына до истерики, а жену — до жуткой мигрени. И теперь эта дрянь, виновница всех бед, сидит здесь с наглым видом и еще раздумывает, хватит ли ей этих денег или нет.
Альбина на самом деле прикидывала, что она сможет сделать с этими деньгами. Ну, пожалуй, однокомнатную квартиру на окраине купить можно, да еще на другие расходы останется. Или же поместить пока деньги в банк под проценты и выдавать родителям Кати понемногу, чтобы сразу все не истратить? Нет, пожалуй, лучше приобрести недвижимость, это надежное вложение.
— Вы еще долго думать собираетесь? — прервал её раздумья Борис Сергеевич. — На большую сумму не рассчитывайте, сразу говорю. Либо подписываете сейчас и уходите с деньгами, либо останетесь ни с чем, не считая неприятностей.
— Каких, например? И еще — к чему это вы слежку за мной установили, угрожали?
— Вы не глупая женщина, Лаврентьева, не будите лихо, пока тихо. Слежку я за вами для вашей же безопасности установил. А то еще кокнул бы вас любой встречный, тем более в той дыре, где вы поселились, а на меня бы потом свалили. Да и сынок мой все норовил разобраться с вами.
— А записка к чему была?
— А кто вас знает — вы ведь могли и у тестя моего деньги потребовать за информацию. В ваших вымогательских способностях я не сомневаюсь.
— Эта мерзавка очень даже умна! — вставила Валентина Григорьевна. — Все продумала! Она и ребенка, я уверена, родила лишь с целью деньги вытянуть. Заманила Леню к себе, легла под него — а теперь радуется, что жилу нашла золотую.
— Не стоит меня недооценивать, — Альбина проигнорировала слова породистой дамы, вмиг растерявшей все свои манеры хорошо поведения, и смотрела лишь на главу семейства, который казался здесь самым разумным человеком. — Я не собираюсь никому портить жизнь без надобности. И все, что меня волнует — это кусочек справедливости для вашего внука. Я предложила сделку и я своим словам верна. Этой суммы хватит на квартиру и первое время, так что я согласна подписать расписку.
— Прекрасно. — удовлетворенно вздохнул Мартынов. И как такая цепкая и ловкая девица могла подпустить к себе такого слюнтяя, каким являлся его сын? Несмотря на первое впечатление, он не мог не оценить её манеру держаться, вести разговор, целеустремленность и трезвость рассуждений. Девица была умна и умела этим пользоваться. Его невестке этого всего не хватало до жути, впрочем, они с Леонидом стоили друг друга.
Борис Сергеевич вытащил из выдвижного ящика стола пачку денег и передал Альбине.
— Пересчитайте.
Она спокойно пересчитала и поставила подпись. Благо, что до этого уже тренировалась, как подделывать подпись Катерины, копируя её из паспорта. Про себя она улыбнулась. А ведь сделка-то на самом деле недействительна, раз она подписывается не своим именем! Но использовать она это не собиралась. Уговор есть уговор. Альбина и так радовалась, что все получилось неожиданно легко и даже зауважала Мартынова старшего за такой разумный подход к проблеме.
Нотариус заверил расписку, внес в регистр, раздал копии, все честь по чести.
— Полагаю, на внука взглянуть у вас желания нет, — больше утвердительно, чем вопросительно, заявила она, складывая бумаги в сумку.
— Нет и не будет! Забудьте о нашей семье и не смейте здесь больше появляться! — заорала Валентина Григорьевна.
— Прощайте, — не теряя самообладания до последнего, произнес Мартынов, открыв перед ней дверь.
— Было приятно познакомиться, — весело улыбнулась Дормич и полетела со счастливой улыбкой в гостиницу собирать вещи. Ни одной лишней минуты оставаться здесь она не желала, тем более с такой суммой наличных. Бегом, бегом, туда, где тебя ждут!
Глава 15
Перед тем, как покинуть гостиницу, она позвонила к Тёме. Как просто все стало теперь! Захотела — позвонила. Без опаски, что он неправильно поймет. Она — девушка по имени Катерина. У неё нет ничего общего с Артемом, кроме малыша Сашки.
— Ты себе не представляешь, что за подарок я везу Сашке!
— Да? Неужели получилось?
В его голосе звучит радость. Это из-за новости о Сашке или он рад её слышать? Иллюзии. С чего ему радоваться именно ей.
— Еще как! Приеду — расскажу. Сейчас не могу.
— Опять в разведчиков играешь?
— Угу. Был бы на моем месте, понял бы о чем я.
— Когда приедешь?
— Если удастся сейчас сесть на ближайший рейс, то в шесть буду в Москве.
— Тебя встретить?
Альбина улыбнулась. Как тепло и по-дружески это звучало! В голосе прозвучала забота, не показная, а настоящая, с тревогой за неё. Значит, все-таки и её голосу рад.
— Было бы замечательно.
— Тогда увидимся!
Альбина ехала в аэропорт в прекрасном расположении духа. Все складывалось, как нельзя лучше — один к одному. Таксист притормозил у входа и она бодренько выскочила из машины, оставив щедрые чаевые. Толкнув двери здания аэропорта, она наткнулась на Мартынова младшего собственной персоной.
— Так и думал, что примчишься на это рейс. — он схватил её за рукав и притянул к себе. — Что, радуешься удачному дельцу? Не знал, что ты такая стерва.
— Я тоже много чего о тебе не знала, Лёнечка. — ядовито ответила она, отрывая его пальцы от рукава, словно мерзкую липучку.
— Ты ведь все заранее продумала, да? Все с самого начала было расчетом и спектаклем? Ты даже вела себя по-другому, состроила из себя эдакую дурочку невинную, подцепила меня, а теперь свое истинное лицо показала. Думаешь, я не заметил, как ты изменилась? Намалевалась, разоделась — а как была мымрой и уродиной, так и осталась!
Последнее попало в цель и задело Альбину, но она и бровью не повела.
— Может, Ленечка, мне вспомнить, кого ты из себя строил? И какие песни ты мне пел? Может, мне еще свои воспоминания Жанне отослать?
— Не выйдет. Ты расписку дала.
— Ага, обещала к отцу претензий не предъявлять и про его отцовство забыть напрочь. Но ведь не я одна знаю об этом, вот в чем фишка. Другие свидетели могут проговориться. Так что язычок свой прикуси и на моем пути не мешайся. — тон её стал жестче. — Ты мне больше не нужен, мальчик, можешь убираться к своей пампушке и жрать до отупения пирожки с картошкой и строгать дальше детей. Законных, разумеется, — засмеялась Альбина. — А то разоришь папеньку!
С этими словами она развернулась, оставив покрывшегося пунцовыми пятнами, в точности, как мамаша, Леонида и направилась к регистрационной стойке. Места на рейсе были и через час она уже сидела в стареньком самолете, устроившись поудобнее в неудобном кресле, не впуская сумку из рук. Прощай, Нижний, Мартыновы и все прилагающиеся. Оставайтесь с миром.
Москва встретила гулом голосов, скоплением уставших людей с баулами и улыбкой Тёмы Симонова.
— Ну, что, Штирлиц, нашла, кого искала?
— О! Ты даже себе не представляешь, с каким уловом я вернулась! Надеялась на медяки, привезла золотые.
Он подхватил сумку и они направились к машине. По дороге она рассказала, как все было, передразнивая всех участников. Оба хохотали, как сумасшедшие. Она — от отпустившего напряжения, он — не мог не заразиться её весельем.
— Куда едем-то? — спросил он между смехом.
— Если дашь мне минут двадцать принять душ и переодеться, то можем где-нибудь отметить!
— Лады.
Он не хотел заходить, но она настояла, зная, что её двадцать минут на приведение себя в порядок— это все сорок, если не больше. Артем разглядывал квартиру, которая была больше похожа на гостиничный номер — повсюду разбросаны вещи, пыльно, признаков того, что здесь есть хозяйка, даже не наблюдалось.
— Это твоя квартира, или той девушки?
— Её. Ей родители сняли ей на год вперед, так что пользуюсь.
— Видно, что только пользуешься. — усмехнулся он.
— Да ладно тебе, не умею я вести хозяйство. Никогда не умела и не научусь, наверное.
— А кто же это за тебя делал раньше?
— Ну, было кому. Может, у меня нет в холодильнике домашних пельменей, зато есть отличное пиво! Хочешь?
— Я же за рулем.
— Ах, какие мы правильные. Ну, ладно, посмотри сам — там есть кока и всякая всячина, угощайся, пока я переоденусь.
Артем открыл холодильник и присвистнул. Вкус у его знакомой был не хилый. Диетическая кола, дорогое пиво, минеральная вода «Перье» на всех полках, соки лучших производителей, копченый лосось, фрукты, куча упаковок с полуфабрикатами с пониженным содержанием жира, и все это явно не с местного рынка. Интересно, на какие средства она живет? Внезапно его взгляд остановился на бутылке с янтарной жидкостью. Он протянул руку и медленно повернул её, разглядывая этикетку. Кальвадос. Ну, конечно же, Кальвадос. Эту бутылку он узнал бы среди тысячи других. Он вздрогнул, отгоняя непрошеные мысли. Мало ли что привидится….
Альбина стояла перед шкафом с одеждой и жалела, что не купила ничего достаточно сексуального. Тёма опять находился у неё дома. Как тогда. Только нет теперь того напряжения между ними. Нет отчаянного желания. Все задавилось, ушло в прошло. Они своими руками убили то ценное, что нашли друг в друге.
Девушке по имени Катерина вдруг отчаянно захотелось пофлиртовать с этим парнем, сидящим на её кухне и беззаботно попивающим холодную колу. Он держит в руках ледяную банку, стенки которой запотели мелкими капельками, он проводит пальцем по влаге, оставляя полоску. О чем он думает? О чем думает человек, проделывая такой откровенно эротичный жест? Думает ли о своих скрытых желаниях или делает это неосознанно, ради красоты жеста?
Раз уж они здесь, вдвоем в пустой квартире, почему бы не попробовать? Пусть даже безо всякого продолжения, просто пофлиртовать, поиграть в эту вечную игру между женщиной и мужчиной, вновь ощутить себя не бесполым существом, а желанной женщиной. Как давно она ощущала себя желанной? Склизкий Драгов не в счет. Это не желание, это похоть. Получается — после ожога эта ниша ощущений была совершенно пуста. Ответит ли Тёма на её призыв? Ведь наши инстинкты, влечение, желание — они не зависят от восприятия одного лишь лица. Слишком тогда было бы все просто. Нет, в эту сложную суммарную входят запахи, взгляды, мысли, ощущения… Они остались прежними, они не изменились за десять лет, надень на неё сейчас пластиковую маску, и он сразу бы догадался кто она. Почему же новое лицо настолько пугает его? А если закрыть ему глаза поцелуем? Почувствует ли он?
Она стояла перед зеркалом, критически оглядывая себя. Ничего лучшего, кроме как поддаться на искушение соблазнить одеждой, она не придумала. Столь банальный подход диктовался комплексами. Они крепко запаяли рот естественной чувственности, не давая волю природным женским инстинктам. Она одела белую блузку с черным атласным бельем, просвечивающим сквозь тончайшую ткань, облегающие черные джинсы, тонкие полусапожки на высоком каблуке и серьги в виде колец. Хотела убрать волосы наверх, но не решилась — уши безобразно торчали, скорее бы можно было сделать пластику и «пригладить» их! Дымчатые тени и вишневый блеск для губ… К чему все это…
Она вышла из ванной, встав в эффектную стойку в проеме двери, зная, что свет проходит как раз через неё, выделяя силуэт.
Симонов бегло оглядел её и кивнул на холодильник.
— Ты что, по вечерам танцовщицей работаешь?
— Почему ты так говоришь? — вздрогнула она.
— Да на твой рацион смотрю. Фигуру бережешь?
— А что, о фигуре заботятся только танцовщицы?
— Не знаю. — пожал он плечами. — Просто спросил. Я смотрю, ты Кальвадос жалуешь?
Не удержался таки от вопроса. Зачем спросил?
— Да, люблю, — слова её звучали приглушенно, боясь выдать рвавшиеся наружу эмоции. — А ты? Ты тоже?
— Когда-то нравился. Давно.
— Давно? А сейчас?
— Сейчас уже не так. Вкусы меняются. — он равнодушно улыбнулся, словно говорил о погоде. — Ну что, поехали?
Стоп-кадр. Прочь иллюзии. Он закрыт для неё. Закрыт на огромный замок. Весь запал как рукой сняло. И о чем она размечталась? Забыла, как она теперь выглядит? Решила, что шмотки могут что-то изменить? Разве раньше одежда имела значение для её игр в любовь? Она и обнаженной чувствовала себя так же, как в самом разном тряпье — уверенно. Смешно пытаться сейчас разыгрывать спектакль с плохими актерами. Никакие декорации не спасут.
— Где ужинаем? — спросил Артем, с недоумением покосившись на её расстроенное лицо. Не поймешь этих женщин — минуту назад сияла, как медный чайник, а теперь дуется неизвестно на что.
— Куда хочешь. Где ты любишь ужинать?
— Боюсь, тебе там не понравится! — рассмеялся он.
— Почему?
— Шашлычки, жаренные на углях ребрышки, хачапури — тут о фигуре придется забыть!
— Пойдет. Поехали.
Маленькое грузинское кафе было заполнено посетителями, но, увидев Тёму, официантка тут же нашла для них столик, усадив их с самой любезной улыбкой. Альбина, приподняв бровь, наблюдала за этой сценой. Видно, он тут известный посетитель.
— Как всегда? — осведомилась девушка.
— Да, Танюша. Ты вино домашнее будешь? — обратился он к Альбине. Она кивнула. — И вина нам литра два.
— Ты же за рулем? Или думаешь, что я два литра выпью?
— Да я здесь машину оставлю, они присмотрят. Завтра заберу перед работой. Я здесь недалеко живу.
Пока девушка раскладывала на столе зелень, соленья, брынзу, специи, к ним подсел низкого роста упитанный мужчина с характерной кавказской внешностью.
— Какие гости! Давно не видел, дорогой! Где пропадал? — похлопал но по-свойски Симонова. — Дато, — представился он Альбине и с широченной гостеприимной улыбкой протянул руку. — Большой друг вашего уважаемого спутника. Друзья моего друга — мои друзья! Заходите в любое время — все лучшее будет для вас!
— Спасибо!
— Ты как сам, Дато? — спросил Артем. — Все нормально?
— Да, слава создателю и тебе, все хорошо! Ваш друг меня из маленьких кусочков заново собрал и склеил, вы знаете об этом? Я ему жизнью обязан! Ну ладно, не буду больше вам мешать. Кстати, у нас сегодня свинина отменная, рекомендую! Вино — за мой счет!
Он ушел, кивая налево и направо посетителям и Альбина заметила, что он прихрамывает.
— Что, действительно собрал по кусочкам? — спросила она тихо.
— Вроде этого. Он в хорошую мясорубку попал, чудом выжил. Молодец, не будь у него такой воли к жизни и оптимизма, ни за чтобы не выкарабкался.
Альбина опустила глаза. Не то, что у неё.
Еда и вино были отменными, как и обещали. Прелесть маленьких домашних кафе в том, что они за массовостью не утрачивают колорита и домашнего качества. Альбина сто лет не была в подобном месте, предпочитая раньше какие-нибудь шикарные и модные места, где еда была хоть и хорошей, но не такой уютной. Вино ударило в голову, расслабило, разлилось по всему телу волной, снимающий одну за другой цепи комплексов, давая свободу каждой мышце, каждому суставу, возвращая былую гибкость и пластику, зажатым беспощадной хозяйкой, решившей, что им больше не место в её движениях. К концу вечера она уже танцевала под звуки томного голоса симпатичной певицы, призывающей верить в любовь. Отдавалась танцу всем телом, закрыв глаза, забыв об окружающей обстановке. На какой-то миг она забыла обо всем — об ожоге, о чужом лице, о Тёме, она почувствовала себя Альбиной, Альбиной Дормич, прежней, беззаботной, восемнадцатилетней девушкой, мир для которой был полон самого лучшего. Замолчавшая певица вернула её в реальность. Она вздрогнула, обвела взглядом кафе, людей, восхищенно смотревших на неё, Тёму, державшего её за талию. Почему взгляды окружающих настоящего так напоминают прошлое? Новая игра воображения?
Они сели за свой столик. Тёма молчал. Смотрел на неё, потом взгляд улетел куда-то вдаль, сквозь неё. В глазах читалось отчаяние. Ничем неприкрытое. Разве что смешанное со смятением. Он вдруг выпалил с решимостью тореадора, бросающего вызов быку:
— Знаешь, ты только не смейся, но мне на мгновение показалось, что ты так сильно напоминаешь одну мою знакомую.
— Да? И кого же?
Зачем она спросила? Она же прекрасно знает ответ. Хочет сатисфакции? Чтобы он произнес, наконец, её имя? Чтобы показал, что помнит, что для него это тоже не прошло бесследно, что страдает не меньше, чем она?
— Только, повторяю, не смейся. — он нервно отхлебнул вина. — Помнишь, ты мне её фотографию показывала — Альбины Дормич?
— Да чем же я на неё похожа? — резко засмеялась Альбина. Если он сейчас дотронется до неё, она расплачется, разрыдается прямо здесь. И все расскажет. Но он, наоборот, откинулся на спинку стула, словно нарочито увеличив расстояние между ними. Чего он боится?
— Да многим. Голос, фигура, походка, движения, как танцуешь. Даже в глазах есть что-то такое…
— А ты её так хорошо помнишь? — она наклонилась к нему вперед всем телом, почти улегшись на стол. — Ведь говорил, что не видел давно, что не интересуешься ею?
Скажи это! Скажи! Произнеси то, что она хочет услышать!
— Да, помню.
Запнулся. Подбирает слова. Заметно, как выражение лица меняется, вновь приобретает прежнее, беззаботное, лишенное воспоминаний.
— Она же известная личность! — это уже слова не из глубины души. Просто стандартное прикрытие. Все. Момент упущен. —Она же везде мелькала, невозможно не видеть.
— Так она тебе нравилась или нет?
Этот вопрос она задала уже чисто механически. Разговор вновь перешел на уровень общения двух масок.
— Да при чем тут это?
— Ну, пытаюсь определить, если я на неё похожа, это мне плюс или минус.
— Так, этой даме больше не наливать, — перевел он все в шутку. — Тебе еще что заказать?
— Ты мне не ответил на мой вопрос. Она тебе нравилась или….?
— Нравилась, нравилась, мне вообще все нравятся. Так что тебе заказать?
— Ничего. Пошли домой.
— Уже?
— Да. Ты со мной не хочешь разговаривать, отмазываешься шутками. Думаешь, я пьяна? Ни капельки. Для меня это — как банка колы.
— Угу, — глаза его весело блеснули, глядя на её порозовевшее лицо. Странная она. Словно борются в ней два разных человека, и наружу выглядывает то один, то другой. Она в самом деле напомнила ему Дормич, каким бы абсурдом это не казалось. Слова, что она напомнила Альбину служили лишь вершиной айсберга. Айсберг этот уходил основанием далеко под воду. Глубиной в десять лет. Десять долгих лет взросления, закаливания по жизни, ломки своих привычек и ценностей. Да, пришлось сломать многое в себе, чтобы оправдаться перед самим собой, доказать собственную правоту, поверить в правоту решений. И он почти поверил в успех самоизменений, поверил, что добился того баланса, к которому стремился. Баланса, разрушенного в одночасье собственной рукой.
Жил себе студент Тёма вольной беззаботной жизнью, учился на врача, имел друзей, влюблялся, радовался, огорчался. Все, как у людей. Был у него друг Олег. Журналист. Балагур и лоботряс — равных не было. Друг детства. Бывало, не виделись годами, а потом вдруг вновь сближались и проводили все вечера напролет вместе. В общем, тоже обычная история. Была. Пока не появилась у Олега девушка. Тёма на девушек друзей не имел привычки заглядываться, потому внимания на неё особого не обратил. Тем более, девушка была с гонором, модель, красивая, считала себя звездой. Да и была звездой в свои восемнадцать лет. Тёма подумал тогда, что девушка Олегу морочит голову, но лезть в их дела не имел никакой охоты. Зачем?
А потом Тёма понял, что заболел. Так бывает, когда кто-то из окружения болен, а ты думаешь, что уж твой-то организм сильный и закаленный, тебя эта банальная простуда не возьмет. И даже не делаешь попыток предотвратить болезнь. Ведь ты её не боишься. Тебе бы бежать, бежать подальше, чтобы не достала тебя инфекция, но ты храбро остаешься там, где очаг. А в одно прекрасное утро просыпаешься и чувствуешь — вот оно. Первые симптомы. Болезнь уже в тебе. И чтобы ты не делал с этого момента, все бесполезно. Болезнь развивается со страшной силой, и даже хуже, чем у знакомых, от которых ты заразился.
Тёма заболел Альбиной. Она вошла в его кровь вирусом, проникнув и оккупировав каждую клеточку его тела. Завладев мозгом. Завладев всем. Он отчаянно боролся, но что мог сделать неподготовленный к баталиям с сильными чувствами молодой парень? Что он мог противопоставить страсти, захватывающей его все сильнее и сильнее? Он мучился. Он злился на себя, на свою слабость. Удерживало его от действий только одно. Понятие «дружбы» встало грудью на защиту мужских интересов.
Юные умы сильно подвержены всяким там кодексам чести, разделению мира и отношений на черное и белое. Они еще не научились ценить те немногочисленные жемчужины, попадающие на дороге. Не научились бороться за них, вставать против стандартного мировоззрения. Тёма был один из многих. Он так же прошел промывку мозгов в подростковом возрасте, впитав ценности мужской дружбы, но обойдя стороной ценности любви.
Он мог контролировать свои действия, замаскировав их противоположным — неприятием, но мог удерживать в узде свои мысли. Её фотографии, на бумаге и в голове, зарисовки, постоянное наблюдение за её движениями, словами, взглядами. Было несколько очень удачных снимков, где он уловил моменты задумчивости. Там она была естественна и красива до безумия. Без позирования, без расчета на внимание окружающих. Он мог смотреть на эти снимки часами.
Тяжелее всего было смотреть на руки Олега, постоянно обнимающие её талию, мельком задевающие грудь, спину. Эти прикосновения ожогом отпечатывались в его мозгу. Но он справился и с этим. Кольца мужской дружбы обвивали крепче крепкого, не давая расслабиться, не давая пробить брешь.
Он бы уехал куда-нибудь с удовольствием, но учеба не отпускала. И каждый раз он вновь мчался в клуб, в надежде увидеть её. Забивался в угол, молчал, приводил подружек для отвода глаз. Не при каких обстоятельствах не прикасался к ней. Интуиция подсказывала ему, что одно прикосновение может свести на нет все его усилия. Ощущения тела, владеющего его умом с такой всепоглощающей силой, сметет все преграды. Он не выдержит. Он рухнет.
А потом… Потом она нашла эти фотографии. Случайность. Случайность, разрушившая иллюзию. Она была женщиной. Она выросла в уверенности, что мир принадлежит ей. Что человек рожден для того, чтобы взять от жизни все. Она не проходила промывку мозгов в компании подростков. В этот период жизни она колесила по свету, взрослея семимильными шагами. Она привыкла протягивать руку и брать то, что хочется. Она не была знакома со змеиными кольцами мужской дружбы, а потому обладала крепким иммунитетом против неё. Она её не боялась, так как не подозревала о её силе. И она просчиталась. Даже решительные шаги с её стороны не могли побороть змею. Тёма отступил. Чего ему это стоило не смог бы сказать даже он сам.
И даже через несколько лет после этого он не смог признаться себе, что просто трусливо сбежал в ту ночь, выскочив из такси. Он так и не смог назвать вещи своими имена. Любовь, страсть, трусость, малодушие. Он избегал этих понятий, когда думал об Альбине.
Десять лет. И он встречает девушку с глазами, проникающими к нему в душу. Рентген. Как будто она знает о нем что-то, чего не знает он. Почему? Она внедряется в него точно так же, как тот вирус десятилетней давности. Клеточка за клеточкой. Имитирует голос, запах тела, взгляд, движения. Имитирует мысли. Имитирует вкусы. Кальвадос. Но он-то знает, что это просто подобие рецидива. Попытка поймать за хвост то, что давно ускользнуло, упущено, потеряно. Иллюзия прошлого.
Медленно осушая бокал, Артем исподволь разглядывал свою знакомую. Она теребила уголок салфетки и смотрела на танцующих. В глазах её застыла такая пронзительная грусть и безысходность, что ему стало не по себе. Что-то сильно отравляет ей жизнь. Хотел бы он знать, что.
— Я тебя чем-то обидел?
Альбина натянула улыбку.
— Ты себе не представляешь, что за подарок я везу Сашке!
— Да? Неужели получилось?
В его голосе звучит радость. Это из-за новости о Сашке или он рад её слышать? Иллюзии. С чего ему радоваться именно ей.
— Еще как! Приеду — расскажу. Сейчас не могу.
— Опять в разведчиков играешь?
— Угу. Был бы на моем месте, понял бы о чем я.
— Когда приедешь?
— Если удастся сейчас сесть на ближайший рейс, то в шесть буду в Москве.
— Тебя встретить?
Альбина улыбнулась. Как тепло и по-дружески это звучало! В голосе прозвучала забота, не показная, а настоящая, с тревогой за неё. Значит, все-таки и её голосу рад.
— Было бы замечательно.
— Тогда увидимся!
Альбина ехала в аэропорт в прекрасном расположении духа. Все складывалось, как нельзя лучше — один к одному. Таксист притормозил у входа и она бодренько выскочила из машины, оставив щедрые чаевые. Толкнув двери здания аэропорта, она наткнулась на Мартынова младшего собственной персоной.
— Так и думал, что примчишься на это рейс. — он схватил её за рукав и притянул к себе. — Что, радуешься удачному дельцу? Не знал, что ты такая стерва.
— Я тоже много чего о тебе не знала, Лёнечка. — ядовито ответила она, отрывая его пальцы от рукава, словно мерзкую липучку.
— Ты ведь все заранее продумала, да? Все с самого начала было расчетом и спектаклем? Ты даже вела себя по-другому, состроила из себя эдакую дурочку невинную, подцепила меня, а теперь свое истинное лицо показала. Думаешь, я не заметил, как ты изменилась? Намалевалась, разоделась — а как была мымрой и уродиной, так и осталась!
Последнее попало в цель и задело Альбину, но она и бровью не повела.
— Может, Ленечка, мне вспомнить, кого ты из себя строил? И какие песни ты мне пел? Может, мне еще свои воспоминания Жанне отослать?
— Не выйдет. Ты расписку дала.
— Ага, обещала к отцу претензий не предъявлять и про его отцовство забыть напрочь. Но ведь не я одна знаю об этом, вот в чем фишка. Другие свидетели могут проговориться. Так что язычок свой прикуси и на моем пути не мешайся. — тон её стал жестче. — Ты мне больше не нужен, мальчик, можешь убираться к своей пампушке и жрать до отупения пирожки с картошкой и строгать дальше детей. Законных, разумеется, — засмеялась Альбина. — А то разоришь папеньку!
С этими словами она развернулась, оставив покрывшегося пунцовыми пятнами, в точности, как мамаша, Леонида и направилась к регистрационной стойке. Места на рейсе были и через час она уже сидела в стареньком самолете, устроившись поудобнее в неудобном кресле, не впуская сумку из рук. Прощай, Нижний, Мартыновы и все прилагающиеся. Оставайтесь с миром.
Москва встретила гулом голосов, скоплением уставших людей с баулами и улыбкой Тёмы Симонова.
— Ну, что, Штирлиц, нашла, кого искала?
— О! Ты даже себе не представляешь, с каким уловом я вернулась! Надеялась на медяки, привезла золотые.
Он подхватил сумку и они направились к машине. По дороге она рассказала, как все было, передразнивая всех участников. Оба хохотали, как сумасшедшие. Она — от отпустившего напряжения, он — не мог не заразиться её весельем.
— Куда едем-то? — спросил он между смехом.
— Если дашь мне минут двадцать принять душ и переодеться, то можем где-нибудь отметить!
— Лады.
Он не хотел заходить, но она настояла, зная, что её двадцать минут на приведение себя в порядок— это все сорок, если не больше. Артем разглядывал квартиру, которая была больше похожа на гостиничный номер — повсюду разбросаны вещи, пыльно, признаков того, что здесь есть хозяйка, даже не наблюдалось.
— Это твоя квартира, или той девушки?
— Её. Ей родители сняли ей на год вперед, так что пользуюсь.
— Видно, что только пользуешься. — усмехнулся он.
— Да ладно тебе, не умею я вести хозяйство. Никогда не умела и не научусь, наверное.
— А кто же это за тебя делал раньше?
— Ну, было кому. Может, у меня нет в холодильнике домашних пельменей, зато есть отличное пиво! Хочешь?
— Я же за рулем.
— Ах, какие мы правильные. Ну, ладно, посмотри сам — там есть кока и всякая всячина, угощайся, пока я переоденусь.
Артем открыл холодильник и присвистнул. Вкус у его знакомой был не хилый. Диетическая кола, дорогое пиво, минеральная вода «Перье» на всех полках, соки лучших производителей, копченый лосось, фрукты, куча упаковок с полуфабрикатами с пониженным содержанием жира, и все это явно не с местного рынка. Интересно, на какие средства она живет? Внезапно его взгляд остановился на бутылке с янтарной жидкостью. Он протянул руку и медленно повернул её, разглядывая этикетку. Кальвадос. Ну, конечно же, Кальвадос. Эту бутылку он узнал бы среди тысячи других. Он вздрогнул, отгоняя непрошеные мысли. Мало ли что привидится….
Альбина стояла перед шкафом с одеждой и жалела, что не купила ничего достаточно сексуального. Тёма опять находился у неё дома. Как тогда. Только нет теперь того напряжения между ними. Нет отчаянного желания. Все задавилось, ушло в прошло. Они своими руками убили то ценное, что нашли друг в друге.
Девушке по имени Катерина вдруг отчаянно захотелось пофлиртовать с этим парнем, сидящим на её кухне и беззаботно попивающим холодную колу. Он держит в руках ледяную банку, стенки которой запотели мелкими капельками, он проводит пальцем по влаге, оставляя полоску. О чем он думает? О чем думает человек, проделывая такой откровенно эротичный жест? Думает ли о своих скрытых желаниях или делает это неосознанно, ради красоты жеста?
Раз уж они здесь, вдвоем в пустой квартире, почему бы не попробовать? Пусть даже безо всякого продолжения, просто пофлиртовать, поиграть в эту вечную игру между женщиной и мужчиной, вновь ощутить себя не бесполым существом, а желанной женщиной. Как давно она ощущала себя желанной? Склизкий Драгов не в счет. Это не желание, это похоть. Получается — после ожога эта ниша ощущений была совершенно пуста. Ответит ли Тёма на её призыв? Ведь наши инстинкты, влечение, желание — они не зависят от восприятия одного лишь лица. Слишком тогда было бы все просто. Нет, в эту сложную суммарную входят запахи, взгляды, мысли, ощущения… Они остались прежними, они не изменились за десять лет, надень на неё сейчас пластиковую маску, и он сразу бы догадался кто она. Почему же новое лицо настолько пугает его? А если закрыть ему глаза поцелуем? Почувствует ли он?
Она стояла перед зеркалом, критически оглядывая себя. Ничего лучшего, кроме как поддаться на искушение соблазнить одеждой, она не придумала. Столь банальный подход диктовался комплексами. Они крепко запаяли рот естественной чувственности, не давая волю природным женским инстинктам. Она одела белую блузку с черным атласным бельем, просвечивающим сквозь тончайшую ткань, облегающие черные джинсы, тонкие полусапожки на высоком каблуке и серьги в виде колец. Хотела убрать волосы наверх, но не решилась — уши безобразно торчали, скорее бы можно было сделать пластику и «пригладить» их! Дымчатые тени и вишневый блеск для губ… К чему все это…
Она вышла из ванной, встав в эффектную стойку в проеме двери, зная, что свет проходит как раз через неё, выделяя силуэт.
Симонов бегло оглядел её и кивнул на холодильник.
— Ты что, по вечерам танцовщицей работаешь?
— Почему ты так говоришь? — вздрогнула она.
— Да на твой рацион смотрю. Фигуру бережешь?
— А что, о фигуре заботятся только танцовщицы?
— Не знаю. — пожал он плечами. — Просто спросил. Я смотрю, ты Кальвадос жалуешь?
Не удержался таки от вопроса. Зачем спросил?
— Да, люблю, — слова её звучали приглушенно, боясь выдать рвавшиеся наружу эмоции. — А ты? Ты тоже?
— Когда-то нравился. Давно.
— Давно? А сейчас?
— Сейчас уже не так. Вкусы меняются. — он равнодушно улыбнулся, словно говорил о погоде. — Ну что, поехали?
Стоп-кадр. Прочь иллюзии. Он закрыт для неё. Закрыт на огромный замок. Весь запал как рукой сняло. И о чем она размечталась? Забыла, как она теперь выглядит? Решила, что шмотки могут что-то изменить? Разве раньше одежда имела значение для её игр в любовь? Она и обнаженной чувствовала себя так же, как в самом разном тряпье — уверенно. Смешно пытаться сейчас разыгрывать спектакль с плохими актерами. Никакие декорации не спасут.
— Где ужинаем? — спросил Артем, с недоумением покосившись на её расстроенное лицо. Не поймешь этих женщин — минуту назад сияла, как медный чайник, а теперь дуется неизвестно на что.
— Куда хочешь. Где ты любишь ужинать?
— Боюсь, тебе там не понравится! — рассмеялся он.
— Почему?
— Шашлычки, жаренные на углях ребрышки, хачапури — тут о фигуре придется забыть!
— Пойдет. Поехали.
Маленькое грузинское кафе было заполнено посетителями, но, увидев Тёму, официантка тут же нашла для них столик, усадив их с самой любезной улыбкой. Альбина, приподняв бровь, наблюдала за этой сценой. Видно, он тут известный посетитель.
— Как всегда? — осведомилась девушка.
— Да, Танюша. Ты вино домашнее будешь? — обратился он к Альбине. Она кивнула. — И вина нам литра два.
— Ты же за рулем? Или думаешь, что я два литра выпью?
— Да я здесь машину оставлю, они присмотрят. Завтра заберу перед работой. Я здесь недалеко живу.
Пока девушка раскладывала на столе зелень, соленья, брынзу, специи, к ним подсел низкого роста упитанный мужчина с характерной кавказской внешностью.
— Какие гости! Давно не видел, дорогой! Где пропадал? — похлопал но по-свойски Симонова. — Дато, — представился он Альбине и с широченной гостеприимной улыбкой протянул руку. — Большой друг вашего уважаемого спутника. Друзья моего друга — мои друзья! Заходите в любое время — все лучшее будет для вас!
— Спасибо!
— Ты как сам, Дато? — спросил Артем. — Все нормально?
— Да, слава создателю и тебе, все хорошо! Ваш друг меня из маленьких кусочков заново собрал и склеил, вы знаете об этом? Я ему жизнью обязан! Ну ладно, не буду больше вам мешать. Кстати, у нас сегодня свинина отменная, рекомендую! Вино — за мой счет!
Он ушел, кивая налево и направо посетителям и Альбина заметила, что он прихрамывает.
— Что, действительно собрал по кусочкам? — спросила она тихо.
— Вроде этого. Он в хорошую мясорубку попал, чудом выжил. Молодец, не будь у него такой воли к жизни и оптимизма, ни за чтобы не выкарабкался.
Альбина опустила глаза. Не то, что у неё.
Еда и вино были отменными, как и обещали. Прелесть маленьких домашних кафе в том, что они за массовостью не утрачивают колорита и домашнего качества. Альбина сто лет не была в подобном месте, предпочитая раньше какие-нибудь шикарные и модные места, где еда была хоть и хорошей, но не такой уютной. Вино ударило в голову, расслабило, разлилось по всему телу волной, снимающий одну за другой цепи комплексов, давая свободу каждой мышце, каждому суставу, возвращая былую гибкость и пластику, зажатым беспощадной хозяйкой, решившей, что им больше не место в её движениях. К концу вечера она уже танцевала под звуки томного голоса симпатичной певицы, призывающей верить в любовь. Отдавалась танцу всем телом, закрыв глаза, забыв об окружающей обстановке. На какой-то миг она забыла обо всем — об ожоге, о чужом лице, о Тёме, она почувствовала себя Альбиной, Альбиной Дормич, прежней, беззаботной, восемнадцатилетней девушкой, мир для которой был полон самого лучшего. Замолчавшая певица вернула её в реальность. Она вздрогнула, обвела взглядом кафе, людей, восхищенно смотревших на неё, Тёму, державшего её за талию. Почему взгляды окружающих настоящего так напоминают прошлое? Новая игра воображения?
Они сели за свой столик. Тёма молчал. Смотрел на неё, потом взгляд улетел куда-то вдаль, сквозь неё. В глазах читалось отчаяние. Ничем неприкрытое. Разве что смешанное со смятением. Он вдруг выпалил с решимостью тореадора, бросающего вызов быку:
— Знаешь, ты только не смейся, но мне на мгновение показалось, что ты так сильно напоминаешь одну мою знакомую.
— Да? И кого же?
Зачем она спросила? Она же прекрасно знает ответ. Хочет сатисфакции? Чтобы он произнес, наконец, её имя? Чтобы показал, что помнит, что для него это тоже не прошло бесследно, что страдает не меньше, чем она?
— Только, повторяю, не смейся. — он нервно отхлебнул вина. — Помнишь, ты мне её фотографию показывала — Альбины Дормич?
— Да чем же я на неё похожа? — резко засмеялась Альбина. Если он сейчас дотронется до неё, она расплачется, разрыдается прямо здесь. И все расскажет. Но он, наоборот, откинулся на спинку стула, словно нарочито увеличив расстояние между ними. Чего он боится?
— Да многим. Голос, фигура, походка, движения, как танцуешь. Даже в глазах есть что-то такое…
— А ты её так хорошо помнишь? — она наклонилась к нему вперед всем телом, почти улегшись на стол. — Ведь говорил, что не видел давно, что не интересуешься ею?
Скажи это! Скажи! Произнеси то, что она хочет услышать!
— Да, помню.
Запнулся. Подбирает слова. Заметно, как выражение лица меняется, вновь приобретает прежнее, беззаботное, лишенное воспоминаний.
— Она же известная личность! — это уже слова не из глубины души. Просто стандартное прикрытие. Все. Момент упущен. —Она же везде мелькала, невозможно не видеть.
— Так она тебе нравилась или нет?
Этот вопрос она задала уже чисто механически. Разговор вновь перешел на уровень общения двух масок.
— Да при чем тут это?
— Ну, пытаюсь определить, если я на неё похожа, это мне плюс или минус.
— Так, этой даме больше не наливать, — перевел он все в шутку. — Тебе еще что заказать?
— Ты мне не ответил на мой вопрос. Она тебе нравилась или….?
— Нравилась, нравилась, мне вообще все нравятся. Так что тебе заказать?
— Ничего. Пошли домой.
— Уже?
— Да. Ты со мной не хочешь разговаривать, отмазываешься шутками. Думаешь, я пьяна? Ни капельки. Для меня это — как банка колы.
— Угу, — глаза его весело блеснули, глядя на её порозовевшее лицо. Странная она. Словно борются в ней два разных человека, и наружу выглядывает то один, то другой. Она в самом деле напомнила ему Дормич, каким бы абсурдом это не казалось. Слова, что она напомнила Альбину служили лишь вершиной айсберга. Айсберг этот уходил основанием далеко под воду. Глубиной в десять лет. Десять долгих лет взросления, закаливания по жизни, ломки своих привычек и ценностей. Да, пришлось сломать многое в себе, чтобы оправдаться перед самим собой, доказать собственную правоту, поверить в правоту решений. И он почти поверил в успех самоизменений, поверил, что добился того баланса, к которому стремился. Баланса, разрушенного в одночасье собственной рукой.
Жил себе студент Тёма вольной беззаботной жизнью, учился на врача, имел друзей, влюблялся, радовался, огорчался. Все, как у людей. Был у него друг Олег. Журналист. Балагур и лоботряс — равных не было. Друг детства. Бывало, не виделись годами, а потом вдруг вновь сближались и проводили все вечера напролет вместе. В общем, тоже обычная история. Была. Пока не появилась у Олега девушка. Тёма на девушек друзей не имел привычки заглядываться, потому внимания на неё особого не обратил. Тем более, девушка была с гонором, модель, красивая, считала себя звездой. Да и была звездой в свои восемнадцать лет. Тёма подумал тогда, что девушка Олегу морочит голову, но лезть в их дела не имел никакой охоты. Зачем?
А потом Тёма понял, что заболел. Так бывает, когда кто-то из окружения болен, а ты думаешь, что уж твой-то организм сильный и закаленный, тебя эта банальная простуда не возьмет. И даже не делаешь попыток предотвратить болезнь. Ведь ты её не боишься. Тебе бы бежать, бежать подальше, чтобы не достала тебя инфекция, но ты храбро остаешься там, где очаг. А в одно прекрасное утро просыпаешься и чувствуешь — вот оно. Первые симптомы. Болезнь уже в тебе. И чтобы ты не делал с этого момента, все бесполезно. Болезнь развивается со страшной силой, и даже хуже, чем у знакомых, от которых ты заразился.
Тёма заболел Альбиной. Она вошла в его кровь вирусом, проникнув и оккупировав каждую клеточку его тела. Завладев мозгом. Завладев всем. Он отчаянно боролся, но что мог сделать неподготовленный к баталиям с сильными чувствами молодой парень? Что он мог противопоставить страсти, захватывающей его все сильнее и сильнее? Он мучился. Он злился на себя, на свою слабость. Удерживало его от действий только одно. Понятие «дружбы» встало грудью на защиту мужских интересов.
Юные умы сильно подвержены всяким там кодексам чести, разделению мира и отношений на черное и белое. Они еще не научились ценить те немногочисленные жемчужины, попадающие на дороге. Не научились бороться за них, вставать против стандартного мировоззрения. Тёма был один из многих. Он так же прошел промывку мозгов в подростковом возрасте, впитав ценности мужской дружбы, но обойдя стороной ценности любви.
Он мог контролировать свои действия, замаскировав их противоположным — неприятием, но мог удерживать в узде свои мысли. Её фотографии, на бумаге и в голове, зарисовки, постоянное наблюдение за её движениями, словами, взглядами. Было несколько очень удачных снимков, где он уловил моменты задумчивости. Там она была естественна и красива до безумия. Без позирования, без расчета на внимание окружающих. Он мог смотреть на эти снимки часами.
Тяжелее всего было смотреть на руки Олега, постоянно обнимающие её талию, мельком задевающие грудь, спину. Эти прикосновения ожогом отпечатывались в его мозгу. Но он справился и с этим. Кольца мужской дружбы обвивали крепче крепкого, не давая расслабиться, не давая пробить брешь.
Он бы уехал куда-нибудь с удовольствием, но учеба не отпускала. И каждый раз он вновь мчался в клуб, в надежде увидеть её. Забивался в угол, молчал, приводил подружек для отвода глаз. Не при каких обстоятельствах не прикасался к ней. Интуиция подсказывала ему, что одно прикосновение может свести на нет все его усилия. Ощущения тела, владеющего его умом с такой всепоглощающей силой, сметет все преграды. Он не выдержит. Он рухнет.
А потом… Потом она нашла эти фотографии. Случайность. Случайность, разрушившая иллюзию. Она была женщиной. Она выросла в уверенности, что мир принадлежит ей. Что человек рожден для того, чтобы взять от жизни все. Она не проходила промывку мозгов в компании подростков. В этот период жизни она колесила по свету, взрослея семимильными шагами. Она привыкла протягивать руку и брать то, что хочется. Она не была знакома со змеиными кольцами мужской дружбы, а потому обладала крепким иммунитетом против неё. Она её не боялась, так как не подозревала о её силе. И она просчиталась. Даже решительные шаги с её стороны не могли побороть змею. Тёма отступил. Чего ему это стоило не смог бы сказать даже он сам.
И даже через несколько лет после этого он не смог признаться себе, что просто трусливо сбежал в ту ночь, выскочив из такси. Он так и не смог назвать вещи своими имена. Любовь, страсть, трусость, малодушие. Он избегал этих понятий, когда думал об Альбине.
Десять лет. И он встречает девушку с глазами, проникающими к нему в душу. Рентген. Как будто она знает о нем что-то, чего не знает он. Почему? Она внедряется в него точно так же, как тот вирус десятилетней давности. Клеточка за клеточкой. Имитирует голос, запах тела, взгляд, движения. Имитирует мысли. Имитирует вкусы. Кальвадос. Но он-то знает, что это просто подобие рецидива. Попытка поймать за хвост то, что давно ускользнуло, упущено, потеряно. Иллюзия прошлого.
Медленно осушая бокал, Артем исподволь разглядывал свою знакомую. Она теребила уголок салфетки и смотрела на танцующих. В глазах её застыла такая пронзительная грусть и безысходность, что ему стало не по себе. Что-то сильно отравляет ей жизнь. Хотел бы он знать, что.
— Я тебя чем-то обидел?
Альбина натянула улыбку.