Страница:
Скорее всего, он был уверен, что я владею и чашей, и мечом, что они при мне, а потому не стал уничтожать Бек и дальше измываться над моими слугами. Но отсюда следовало, что он не бросит погоню, что он будет идти за мной по пятам и постарается отнять меч и вырвать у меня признание о местонахождении мифической, вероятно, никогда не существовавшей в реальности чаши Грааля. Безумец!
Рев окутал нас пеленой. Мы стали его частью, нас влекло к нему, словно загипнотизированных или лунатиков. Мы не сопротивлялись, ибо наш путь, похоже, лежал в том же направлении.
Опираясь на шест от носилок, с мечом за спиной, висевшем на побеге местной лианы, который отыскала Оуна, я теперь ковылял рядом со своей спутницей. Свет приобрел яркость вспышки, какими пользуются фотографы. Он резал глаза, поэтому Оуна вновь нацепила свои дымчатые очки, а я надвинул поглубже на лоб шляпу с пером. По большому счету мы ослепли и оглохли, а потому двигались медленнее и осторожнее прежнего.
Широкая лента света падала, подобно радуге, к блистающей темноте. Вдалеке, если присмотреться, можно было различить другую светящуюся полосу, намного шире первой. Но даже этого света не хватало, чтобы разглядеть потолок пещеры. Только слабое эхо давало некоторое представление о глубине. Что-то около двух миль.
Рев шел из того же источника, что и свет. И оттуда же, как я вдруг осознал, исходил зной.
Если под землей и вправду существуют сложные формы жизни, по крайней мере, я могу понять, каким образом они тут развились, без животворного солнца.
Воздух наполнился сыростью. Очевидно, мы приближались к реке, о которой упоминал Бастэйбл. Я ожидал увидеть обыкновенную реку и потому оказался совершенно не готов к зрелищу, открывшемуся нашим взорам. Камни, поначалу искрившиеся будто светлячки, внезапно окутались серебристым сиянием. В воздухе заплясали крохотные звездочки, они вспыхивали и угасали, оседая на нашей одежде.
Жидкость… Сперва я решил, что это ртуть, но быстро сообразил, что вижу воду, насыщенную фосфоресценцией, которая попадала в нее из некоего близлежащего источника — возможно, из подземного моря.
Оуна, судя по ее поведению, была привычна к этой картине. Подойдя к заводи, она зачерпнула воды и поднесла мне в сложенных чашечкой ладонях. Свежая, вкусная вода. Ладони Оуны тоже светились, и она теперь напоминала мне какую-нибудь святую из иллюстрированной Библии. Оуна откинула волосы со лба, и над ее головой мгновенно образовалось гало. Там, где оседали водяные брызги, наша одежда сверкала и переливалась. Оуна жестом показала, что я могу пить еще, если хочу. Затем зачерпнула сама и отпила из пригоршни. Губы ее засеребрились, в алых глазах заплясали чертики. Ей явно доставляла удовольствие моя растерянность. На несколько секунд она стала почти прозрачной — вода высветила кровеносные сосуды и внутренние органы.
Я не верил собственным глазам. Мне хотелось узнать побольше об этой воде, о том, как такое вообще возможно, однако рев по-прежнему оглушал, так что спрашивать о чем-либо было бессмысленно.
Искрясь, точно усыпанные мишурой рождественские елки, мы продолжили спуск по гладким и скользким камням туда, где полоса ослепительного света начинала свое падение в бездну.
И там нам открылся источник оглушительного рева. Ничего подобного я в своей жизни не видел, хотя немало путешествовал по свету. Это было величайшее чудо, чудо из чудес, затмившее собой те семь, которыми восторгаются обитатели поверхности. Я частенько говаривал, что чудеса света нельзя представить по описаниям. Ни фотографии, ни фильмы, ни иные изображения не способны передать их великолепия; его можно ощутить, только оказавшись вплотную и увидеть воочию, будь то египетские пирамиды или Гранд-Каньон. А эти роскошные, невообразимые, не имевшие названия водопады почему-то наводили на мысль о рае; во всяком случае, трудно было ожидать, что нечто подобное можно отыскать в недрах нашей планеты. Великолепное зрелище одновременно придало мне сил и заставило ощутить свою мизерность. Описать водопады я не в состоянии, попробую обойтись сравнением: вообразите себе громадную светящуюся реку с водопадами в сотни раз величественнее Виктории и Ниагары — под сводом огромной, неизмеримо глубокой пещеры, которой не видно ни конца ни края…
Несчетные тонны мерцающей воды обрушивались с обрыва, сотрясая почву под ногами, стремясь в черную бездну; вблизи рев водопада, как ни странно, напоминал человеческую музыку. Скалы отбрасывали диковинные, фантасмагорические тени. Свет выхватывал из мрака нагромождения камней, целые природные галереи, башни и замки, которые тоже лучились серебристым сиянием. А вода падала и падала, в самое сердце мироздания, непрестанно обновляя мир и обновляясь сама.
Каким-то непостижимым образом это упоительное зрелище подтверждало мою веру в существование сверхъестественного:
Я вдруг испытал прилив гордости. Надо же, я стою на краю могучего водопада, наблюдаю, как огненная вода, пенясь и дробясь на мириады брызг, рушится вдоль утеса, основания которого не разглядеть, и где-то там, в необозримой дали, вновь становится рекой. Если приглядеться, можно было различить извилистую ленту, бегущую по долине и вливающуюся в широкую светлую полосу, которая, как я теперь догадался, была не чем иным, как подземным морем. По крайней мере, здешняя география в этом смысле соответствовала поверхностной — той, к которой привыкли обитатели верхнего мира. По обеим берегам реки на покатых склонах возвышались башни серебристо-серого цвета, вызывавшие в памяти линию нью-йоркских небоскребов. Подобных образований и выходов породы я никогда не видел. Мой брат-геолог, погибший под Ипром, пришел бы здесь в несусветный, ребяческий восторг. Мне жутко хотелось запечатлеть все то, что я вижу. Легко представить, почему никто из побывавших в этом подземелье не приносил в наш мир хотя бы картин, почему описание этого места могло встретиться только в книге известного фантаста, почему подобное зрелище непредставимо — пока не узришь его сам, своими глазами.
Картина захватила меня настолько, что я совсем забыл о своих болячках и о том, зачем мы сюда пришли, и потому вздрогнул, когда Оуна потянула меня за рукав и ткнула пальцем вниз: мол, хватит ли у меня сил спуститься или же мы заночуем наверху?
Я, разумеется, еще ощущал слабость во всем теле, но был готов на что угодно, лишь бы уйти подальше от Гейнора и его своры. Что ни говори, а он по-прежнему может нас настичь. Поэтому я бы предпочел спуститься, чтобы чувствовать себя в безопасности. С другой стороны, пребывание в пещере изрядно действовало мне на нервы и я, представься мне такая возможность, не задумываясь полез бы наверх, к солнцу, чтобы уже на поверхности продолжать борьбу с Адольфом Гитлером и прочими маньяками, подонками и убийцами.
В общем, я не хотел спускаться дальше, но если это был единственный путь к спасению — что ж, придется идти. Оуна указала на скос, примерно на половине высоты утеса, и я разглядел там естественный каменный мост, тянувшийся через светящуюся реку. По всей видимости, туда-то мы и должны были попасть. Я кивнул, и она двинулась вниз, тщательно выбирая, куда поставить ногу, а " последовал за ней по склону, усеянному серебристыми каплями. Рев водопада, дрожь почвы под ногами, длинные каменные «пальцы», торчавшие вокруг, словно деревья в лесу, яркий свет и огромная масса воды, продолжавшей свой полет, словно загипнотизировали меня. Мне чудилось, я покинул человеческий мир навсегда, ради незабываемого приключения, которое своей экзотичностью способно посрамить и воображение Шиллера.
Повсюду каменные волны струились в разных направлениях застывшими каскадами. Будто все живое на Земле, всякие твари собрались сюда и обратились в громадную невообразимую химеру: деревья стали епископами, епископы — ухмыляющимися гномами, и так далее и тому подобное. Над рачьими логовами вздымались головы древних черепах с глазами василисков, и казалось, что они вот-вот повернутся и устремят на тебя свой смертоносный взгляд. Боги, богини, демоны, словно сошедшие с богато украшенных резьбой колонн индуистских храмов или буддийских пагод. Просто невозможно было не заподозрить за всем этим могучего разума, который воспроизвел тут каждого обитателя поверхности, каждого человека и каждое животное, растение и насекомое, порой искажая образ или увеличивая фигуру в десятки раз. Невольно возникало впечатление, что некто наделенный особым могуществом окаменел первозданный хаос, еще не закончивший формироваться. Или что некое воображение стало измышлять целый мир во всем его разнообразии — и не успело завершить творение.
Это зрелище, одновременно прекрасное и жуткое, заставило меня затосковать по темноте, которая прежде его скрывала. Я мало-помалу начинал сходить с ума. Похоже, у меня не тот характер, чтобы предпринимать этакие экспедиции. Я мысленно плакался на судьбу, но внутренний голос укорял меня и насмешками гнал вперед.
Значит, вот что пытались изобразить древние мексиканцы и египтяне. Значит, вот кого — или что — они вспоминали в своих книгах мертвых. Звероголовые божества, герои, ангелы и демоны, персонажи всех историй, когда-либо рассказанных на поверхности, — все без единого исключения собрались здесь. Статуи уходили в темноту бесконечными рядами, каменные барельефы и кристаллические картины нависали над головой, сбивая с толку и лишая ориентира — глазу не за что было зацепиться, чтобы понять, сколько мы прошли и сколько еще осталось. Пожалуй, тут не помог бы никакой компас… Иди, как идешь, и уповай на то, что рано или поздно выйдешь к реке.
Быть может, правы все-таки нацистские псевдоученые, твердившие, что наш мир представляет собой выпуклую сферу, заключенную в камень, и что звезды на самом деле — лучики света, исходящие от холодного пламени, которое терзает этот камень?
То, что я нежданно получил подтверждение этой теории, совсем недавно казавшейся мне бредовой, отнюдь не успокаивало. Допустим, мы нашли первозданный камень. Но был ли он когда-то живым? Или всего лишь пародировал жизнь и потешался над ней? Возник ли он из органических тварей, существ из плоти и крови, вроде нас с Оуной? Или стремился повторить формы жизни на поверхности, как цветок или дерево там, наверху, стремится к солнечному свету? Конечно, аналогия натянутая, однако в тот момент она представлялась вполне оправданной. А всякому, кто не поймет меня, ибо не имеет моего опыта, я советую посмотреть на фотографии с видом Карлсбадских пещер.
Каменные столбы выглядели так, словно им придавали очертания некие вдохновенные лунатики; в каждом изображении, в каждом очертании угадывался монстр, сидящий внутри любого из нас, будь то человек или зверь; среди столбов не было ни одного похожего на другие, они выстраивались в ряды и колонны и исчезали во мраке, отбрасывая причудливые тени. А фосфоресцирующая река по-прежнему обрушивалась водопадом к сердцу мироздания. Ниагара, превратившаяся в водопад Волшебной страны; греза курильщика опиума; потрясающее разум видение преисподней… Неужели моим глазам предстали адские просторы, по которым бродят души грешников? Мне вдруг помнилось, что статуи начинают оживать, что они тянутся ко мне, чтобы прикоснуться и сделать одним из них, чтобы и я застыл вместе с ними на тысячи лет, в ожидании нового глупца, посмевшего спуститься сюда из верхнего мира.
Красота подземной реки вызывала неподдельный восторг — и внушала трепет. Высоко над нами, точно трубы эльфийских органов, висели тысячи и тысячи кристаллических канделябров, испускавших холодное серебристое свечение. Время от времени в каком-нибудь из канделябров отражался свет реки и возникали фантастические мерцающие картины, которые ревущая вода уносила с собой в бездну и вновь возвращала к бытию в своем нижнем течении.
Невозможно представить, насколько глубока пещера и насколько она обширна. Может, Оуна не преувеличивала и эта пещера и вправду бесконечна? Какие чудовища здесь обитают? Мне вспомнилась гравюра из книги Жюля Верна. Громадные змеи, гигантские крокодилы, потомки динозавров…
Пришлось напомнить себе, что настоящие чудовища — не змеи и не крокодилы, а те, кто гонится за нами. Ни Верну, ни даже Уэллсу нацисты с их зверствами не могли и в самом страшном сне привидеться.
Несомненно, Гейнор с Клостерхеймом не только выполняли поручение нацистской верхушки, но и преследовали собственные цели. У меня были все основания полагать, что эта парочка бросит строить из себя нацистов, едва те перестанут быть им сколько-нибудь полезными. И потому для нас они являлись опаснейшими врагами — опаснее не бывает. Они не верили ни во что, кроме своих личных желаний и устремлений, а потому могли с легкостью переходить на любую сторону. Я имел несчастье наблюдать и обольстительную, и злобную личины Гейнора. И для той и для другой у него наверняка припасены тысячи гримас, и каждый из тех, с кем он встречался, встречается и будет встречаться, видит персональную гримасу. Человек с тысячью лиц. В этом они очень похожи с Гитлером.
Не могу объяснить и описать, как я совершил этот спуск по длинному и скользкому склону. Помню лишь, что Оуна поддерживала меня, что сломанная нога так и норовила подвести и что напиток Оуны придавал мне силы и избавлял от режущей боли. Без него я не сделал бы и двух шагов.
Наконец мы достигли моста. Он словно вырастал из нагромождения камней, и в нем чувствовалась та же застывшая динамика, какой отличались все прочие каменные образования: он будто окаменел всего мгновение назад. На фоне светящейся реки колонны моста походили на колоннаду собора. На память пришли безумные фантазии каталонского гения Гауди и нашего Людвига Баварского; правда, эти были куда более изысканными и утонченными. Высокие шпили и башни, возникшие по неведомому и непостижимому капризу природы… Мост был ровным и гладким, словно его выровняли нарочно, чтобы людям удобнее было переходить. Ряды серебристых колонн пересекали ущелье, по дну которого текла река, низвергаясь в бездну, «коей человеку не измерить, к темным морям преисподней». Неужели вдохновленные опиумом поэты английского Возрождения видели то же самое, что сейчас видят мои глаза? А что если этот мир создан их воображением? Я отогнал эту раздражающую мысль, но она тут же вернулась. Мой разум не в силах был воспринять то, что видели глаза, и потому я, как всякий лунатик, старался придумать некую логику, которая объяснила бы происходящее и удержала бы меня от того, чтобы просто подойти к краю моста и прыгнуть вниз.
Впрочем, по натуре я не самоубийца. Во мне еще теплилась надежда на медицинскую помощь и на проводника, который выведет меня наверх, в привычный мир, где все знакомо. Рев водопада по-прежнему не позволял о чем-либо спрашивать Оуну, поэтому я стиснул зубы и велел себе успокоиться. Мы передохнули и ступили на мост; Оуна брела, опираясь на свой лук, я же ковылял с мечом в руке, используя его как посох.
Брызги воды окутывали мост серебристым туманом. Мы прошли совсем немного, когда из этого тумана проступила фигура приблизительно моего роста, вся какая-то деформированная. Оуна прибавила шагу — должно быть, она ожидала, что нас встретят.
Я последовал за ней. Фигура встречающего проявлялась все отчетливее, и внезапно я осознал, что вижу перед собой гигантскую рыжую лисицу, которая стоит на задних лапах и опирается на длинную, украшенную резьбой щегольскую трость. Мало того, на лисице был наряд по моде семнадцатого века. Ни дать ни взять французский дворянин, сплошные кружева и вышивка. Неуклюже сняв шляпу с широкими полями, лисица произнесла несколько слов, которых я не разобрал, и уважительно поклонилась.
С несказанным облегчением, будто убегая из кошмара, я провалился в забытье и рухнул на вибрирующий камень.
Глава 7
Рев окутал нас пеленой. Мы стали его частью, нас влекло к нему, словно загипнотизированных или лунатиков. Мы не сопротивлялись, ибо наш путь, похоже, лежал в том же направлении.
Опираясь на шест от носилок, с мечом за спиной, висевшем на побеге местной лианы, который отыскала Оуна, я теперь ковылял рядом со своей спутницей. Свет приобрел яркость вспышки, какими пользуются фотографы. Он резал глаза, поэтому Оуна вновь нацепила свои дымчатые очки, а я надвинул поглубже на лоб шляпу с пером. По большому счету мы ослепли и оглохли, а потому двигались медленнее и осторожнее прежнего.
Широкая лента света падала, подобно радуге, к блистающей темноте. Вдалеке, если присмотреться, можно было различить другую светящуюся полосу, намного шире первой. Но даже этого света не хватало, чтобы разглядеть потолок пещеры. Только слабое эхо давало некоторое представление о глубине. Что-то около двух миль.
Рев шел из того же источника, что и свет. И оттуда же, как я вдруг осознал, исходил зной.
Если под землей и вправду существуют сложные формы жизни, по крайней мере, я могу понять, каким образом они тут развились, без животворного солнца.
Воздух наполнился сыростью. Очевидно, мы приближались к реке, о которой упоминал Бастэйбл. Я ожидал увидеть обыкновенную реку и потому оказался совершенно не готов к зрелищу, открывшемуся нашим взорам. Камни, поначалу искрившиеся будто светлячки, внезапно окутались серебристым сиянием. В воздухе заплясали крохотные звездочки, они вспыхивали и угасали, оседая на нашей одежде.
Жидкость… Сперва я решил, что это ртуть, но быстро сообразил, что вижу воду, насыщенную фосфоресценцией, которая попадала в нее из некоего близлежащего источника — возможно, из подземного моря.
Оуна, судя по ее поведению, была привычна к этой картине. Подойдя к заводи, она зачерпнула воды и поднесла мне в сложенных чашечкой ладонях. Свежая, вкусная вода. Ладони Оуны тоже светились, и она теперь напоминала мне какую-нибудь святую из иллюстрированной Библии. Оуна откинула волосы со лба, и над ее головой мгновенно образовалось гало. Там, где оседали водяные брызги, наша одежда сверкала и переливалась. Оуна жестом показала, что я могу пить еще, если хочу. Затем зачерпнула сама и отпила из пригоршни. Губы ее засеребрились, в алых глазах заплясали чертики. Ей явно доставляла удовольствие моя растерянность. На несколько секунд она стала почти прозрачной — вода высветила кровеносные сосуды и внутренние органы.
Я не верил собственным глазам. Мне хотелось узнать побольше об этой воде, о том, как такое вообще возможно, однако рев по-прежнему оглушал, так что спрашивать о чем-либо было бессмысленно.
Искрясь, точно усыпанные мишурой рождественские елки, мы продолжили спуск по гладким и скользким камням туда, где полоса ослепительного света начинала свое падение в бездну.
И там нам открылся источник оглушительного рева. Ничего подобного я в своей жизни не видел, хотя немало путешествовал по свету. Это было величайшее чудо, чудо из чудес, затмившее собой те семь, которыми восторгаются обитатели поверхности. Я частенько говаривал, что чудеса света нельзя представить по описаниям. Ни фотографии, ни фильмы, ни иные изображения не способны передать их великолепия; его можно ощутить, только оказавшись вплотную и увидеть воочию, будь то египетские пирамиды или Гранд-Каньон. А эти роскошные, невообразимые, не имевшие названия водопады почему-то наводили на мысль о рае; во всяком случае, трудно было ожидать, что нечто подобное можно отыскать в недрах нашей планеты. Великолепное зрелище одновременно придало мне сил и заставило ощутить свою мизерность. Описать водопады я не в состоянии, попробую обойтись сравнением: вообразите себе громадную светящуюся реку с водопадами в сотни раз величественнее Виктории и Ниагары — под сводом огромной, неизмеримо глубокой пещеры, которой не видно ни конца ни края…
Несчетные тонны мерцающей воды обрушивались с обрыва, сотрясая почву под ногами, стремясь в черную бездну; вблизи рев водопада, как ни странно, напоминал человеческую музыку. Скалы отбрасывали диковинные, фантасмагорические тени. Свет выхватывал из мрака нагромождения камней, целые природные галереи, башни и замки, которые тоже лучились серебристым сиянием. А вода падала и падала, в самое сердце мироздания, непрестанно обновляя мир и обновляясь сама.
Каким-то непостижимым образом это упоительное зрелище подтверждало мою веру в существование сверхъестественного:
Я вдруг испытал прилив гордости. Надо же, я стою на краю могучего водопада, наблюдаю, как огненная вода, пенясь и дробясь на мириады брызг, рушится вдоль утеса, основания которого не разглядеть, и где-то там, в необозримой дали, вновь становится рекой. Если приглядеться, можно было различить извилистую ленту, бегущую по долине и вливающуюся в широкую светлую полосу, которая, как я теперь догадался, была не чем иным, как подземным морем. По крайней мере, здешняя география в этом смысле соответствовала поверхностной — той, к которой привыкли обитатели верхнего мира. По обеим берегам реки на покатых склонах возвышались башни серебристо-серого цвета, вызывавшие в памяти линию нью-йоркских небоскребов. Подобных образований и выходов породы я никогда не видел. Мой брат-геолог, погибший под Ипром, пришел бы здесь в несусветный, ребяческий восторг. Мне жутко хотелось запечатлеть все то, что я вижу. Легко представить, почему никто из побывавших в этом подземелье не приносил в наш мир хотя бы картин, почему описание этого места могло встретиться только в книге известного фантаста, почему подобное зрелище непредставимо — пока не узришь его сам, своими глазами.
Картина захватила меня настолько, что я совсем забыл о своих болячках и о том, зачем мы сюда пришли, и потому вздрогнул, когда Оуна потянула меня за рукав и ткнула пальцем вниз: мол, хватит ли у меня сил спуститься или же мы заночуем наверху?
Я, разумеется, еще ощущал слабость во всем теле, но был готов на что угодно, лишь бы уйти подальше от Гейнора и его своры. Что ни говори, а он по-прежнему может нас настичь. Поэтому я бы предпочел спуститься, чтобы чувствовать себя в безопасности. С другой стороны, пребывание в пещере изрядно действовало мне на нервы и я, представься мне такая возможность, не задумываясь полез бы наверх, к солнцу, чтобы уже на поверхности продолжать борьбу с Адольфом Гитлером и прочими маньяками, подонками и убийцами.
В общем, я не хотел спускаться дальше, но если это был единственный путь к спасению — что ж, придется идти. Оуна указала на скос, примерно на половине высоты утеса, и я разглядел там естественный каменный мост, тянувшийся через светящуюся реку. По всей видимости, туда-то мы и должны были попасть. Я кивнул, и она двинулась вниз, тщательно выбирая, куда поставить ногу, а " последовал за ней по склону, усеянному серебристыми каплями. Рев водопада, дрожь почвы под ногами, длинные каменные «пальцы», торчавшие вокруг, словно деревья в лесу, яркий свет и огромная масса воды, продолжавшей свой полет, словно загипнотизировали меня. Мне чудилось, я покинул человеческий мир навсегда, ради незабываемого приключения, которое своей экзотичностью способно посрамить и воображение Шиллера.
Повсюду каменные волны струились в разных направлениях застывшими каскадами. Будто все живое на Земле, всякие твари собрались сюда и обратились в громадную невообразимую химеру: деревья стали епископами, епископы — ухмыляющимися гномами, и так далее и тому подобное. Над рачьими логовами вздымались головы древних черепах с глазами василисков, и казалось, что они вот-вот повернутся и устремят на тебя свой смертоносный взгляд. Боги, богини, демоны, словно сошедшие с богато украшенных резьбой колонн индуистских храмов или буддийских пагод. Просто невозможно было не заподозрить за всем этим могучего разума, который воспроизвел тут каждого обитателя поверхности, каждого человека и каждое животное, растение и насекомое, порой искажая образ или увеличивая фигуру в десятки раз. Невольно возникало впечатление, что некто наделенный особым могуществом окаменел первозданный хаос, еще не закончивший формироваться. Или что некое воображение стало измышлять целый мир во всем его разнообразии — и не успело завершить творение.
Это зрелище, одновременно прекрасное и жуткое, заставило меня затосковать по темноте, которая прежде его скрывала. Я мало-помалу начинал сходить с ума. Похоже, у меня не тот характер, чтобы предпринимать этакие экспедиции. Я мысленно плакался на судьбу, но внутренний голос укорял меня и насмешками гнал вперед.
Значит, вот что пытались изобразить древние мексиканцы и египтяне. Значит, вот кого — или что — они вспоминали в своих книгах мертвых. Звероголовые божества, герои, ангелы и демоны, персонажи всех историй, когда-либо рассказанных на поверхности, — все без единого исключения собрались здесь. Статуи уходили в темноту бесконечными рядами, каменные барельефы и кристаллические картины нависали над головой, сбивая с толку и лишая ориентира — глазу не за что было зацепиться, чтобы понять, сколько мы прошли и сколько еще осталось. Пожалуй, тут не помог бы никакой компас… Иди, как идешь, и уповай на то, что рано или поздно выйдешь к реке.
Быть может, правы все-таки нацистские псевдоученые, твердившие, что наш мир представляет собой выпуклую сферу, заключенную в камень, и что звезды на самом деле — лучики света, исходящие от холодного пламени, которое терзает этот камень?
То, что я нежданно получил подтверждение этой теории, совсем недавно казавшейся мне бредовой, отнюдь не успокаивало. Допустим, мы нашли первозданный камень. Но был ли он когда-то живым? Или всего лишь пародировал жизнь и потешался над ней? Возник ли он из органических тварей, существ из плоти и крови, вроде нас с Оуной? Или стремился повторить формы жизни на поверхности, как цветок или дерево там, наверху, стремится к солнечному свету? Конечно, аналогия натянутая, однако в тот момент она представлялась вполне оправданной. А всякому, кто не поймет меня, ибо не имеет моего опыта, я советую посмотреть на фотографии с видом Карлсбадских пещер.
Каменные столбы выглядели так, словно им придавали очертания некие вдохновенные лунатики; в каждом изображении, в каждом очертании угадывался монстр, сидящий внутри любого из нас, будь то человек или зверь; среди столбов не было ни одного похожего на другие, они выстраивались в ряды и колонны и исчезали во мраке, отбрасывая причудливые тени. А фосфоресцирующая река по-прежнему обрушивалась водопадом к сердцу мироздания. Ниагара, превратившаяся в водопад Волшебной страны; греза курильщика опиума; потрясающее разум видение преисподней… Неужели моим глазам предстали адские просторы, по которым бродят души грешников? Мне вдруг помнилось, что статуи начинают оживать, что они тянутся ко мне, чтобы прикоснуться и сделать одним из них, чтобы и я застыл вместе с ними на тысячи лет, в ожидании нового глупца, посмевшего спуститься сюда из верхнего мира.
Красота подземной реки вызывала неподдельный восторг — и внушала трепет. Высоко над нами, точно трубы эльфийских органов, висели тысячи и тысячи кристаллических канделябров, испускавших холодное серебристое свечение. Время от времени в каком-нибудь из канделябров отражался свет реки и возникали фантастические мерцающие картины, которые ревущая вода уносила с собой в бездну и вновь возвращала к бытию в своем нижнем течении.
Невозможно представить, насколько глубока пещера и насколько она обширна. Может, Оуна не преувеличивала и эта пещера и вправду бесконечна? Какие чудовища здесь обитают? Мне вспомнилась гравюра из книги Жюля Верна. Громадные змеи, гигантские крокодилы, потомки динозавров…
Пришлось напомнить себе, что настоящие чудовища — не змеи и не крокодилы, а те, кто гонится за нами. Ни Верну, ни даже Уэллсу нацисты с их зверствами не могли и в самом страшном сне привидеться.
Несомненно, Гейнор с Клостерхеймом не только выполняли поручение нацистской верхушки, но и преследовали собственные цели. У меня были все основания полагать, что эта парочка бросит строить из себя нацистов, едва те перестанут быть им сколько-нибудь полезными. И потому для нас они являлись опаснейшими врагами — опаснее не бывает. Они не верили ни во что, кроме своих личных желаний и устремлений, а потому могли с легкостью переходить на любую сторону. Я имел несчастье наблюдать и обольстительную, и злобную личины Гейнора. И для той и для другой у него наверняка припасены тысячи гримас, и каждый из тех, с кем он встречался, встречается и будет встречаться, видит персональную гримасу. Человек с тысячью лиц. В этом они очень похожи с Гитлером.
Не могу объяснить и описать, как я совершил этот спуск по длинному и скользкому склону. Помню лишь, что Оуна поддерживала меня, что сломанная нога так и норовила подвести и что напиток Оуны придавал мне силы и избавлял от режущей боли. Без него я не сделал бы и двух шагов.
Наконец мы достигли моста. Он словно вырастал из нагромождения камней, и в нем чувствовалась та же застывшая динамика, какой отличались все прочие каменные образования: он будто окаменел всего мгновение назад. На фоне светящейся реки колонны моста походили на колоннаду собора. На память пришли безумные фантазии каталонского гения Гауди и нашего Людвига Баварского; правда, эти были куда более изысканными и утонченными. Высокие шпили и башни, возникшие по неведомому и непостижимому капризу природы… Мост был ровным и гладким, словно его выровняли нарочно, чтобы людям удобнее было переходить. Ряды серебристых колонн пересекали ущелье, по дну которого текла река, низвергаясь в бездну, «коей человеку не измерить, к темным морям преисподней». Неужели вдохновленные опиумом поэты английского Возрождения видели то же самое, что сейчас видят мои глаза? А что если этот мир создан их воображением? Я отогнал эту раздражающую мысль, но она тут же вернулась. Мой разум не в силах был воспринять то, что видели глаза, и потому я, как всякий лунатик, старался придумать некую логику, которая объяснила бы происходящее и удержала бы меня от того, чтобы просто подойти к краю моста и прыгнуть вниз.
Впрочем, по натуре я не самоубийца. Во мне еще теплилась надежда на медицинскую помощь и на проводника, который выведет меня наверх, в привычный мир, где все знакомо. Рев водопада по-прежнему не позволял о чем-либо спрашивать Оуну, поэтому я стиснул зубы и велел себе успокоиться. Мы передохнули и ступили на мост; Оуна брела, опираясь на свой лук, я же ковылял с мечом в руке, используя его как посох.
Брызги воды окутывали мост серебристым туманом. Мы прошли совсем немного, когда из этого тумана проступила фигура приблизительно моего роста, вся какая-то деформированная. Оуна прибавила шагу — должно быть, она ожидала, что нас встретят.
Я последовал за ней. Фигура встречающего проявлялась все отчетливее, и внезапно я осознал, что вижу перед собой гигантскую рыжую лисицу, которая стоит на задних лапах и опирается на длинную, украшенную резьбой щегольскую трость. Мало того, на лисице был наряд по моде семнадцатого века. Ни дать ни взять французский дворянин, сплошные кружева и вышивка. Неуклюже сняв шляпу с широкими полями, лисица произнесла несколько слов, которых я не разобрал, и уважительно поклонилась.
С несказанным облегчением, будто убегая из кошмара, я провалился в забытье и рухнул на вибрирующий камень.
Глава 7
Обитатели бездны
Мой мозг, будучи не в силах переварить и усвоить всю лавину обрушившихся на меня новых впечатлений, сделал единственное, что ему оставалось, чтобы избежать саморазрушения. Сознание упорхнуло в страну сновидений, причем сны были не менее фантастическими, нежели реальность, но ими я все-таки мог управлять, хотя бы отчасти. Я снова ощутил небывалый восторг, осознав, что мне подчиняется не один огромный крылатый дракон, а целая стая этих величественных рептилий. Мы взмыли в студеные зимние небеса. Вместе со мной в седле, крепко прижимаясь к моей груди, сидел кто-то, кого я любил всем сердцем.
В следующее мгновение из ниоткуда возник мой двойник и устремился ко мне. Женщина исчезла, исчез и дракон. Мой двойник приблизился, и я увидел, что его лицо перекошено от боли. Из красных глаз текли кровавые слезы. Я вдруг понял, что не должен его бояться. Он вовсе не страшен и нуждается в сострадании. Он вовсе не грозил мне в прежних снах. Быть может, пытался предостеречь?
Видение растаяло, а на меня внезапно нахлынуло чарующее ощущение абсолютного здоровья и благополучия. Как если бы я родился вновь, целый и невредимый. И мое рациональное сознание, насладившись мигом блаженства, медленно вернулось к действительности.
Я могу признать существование подземного мира, столь громадного, что он кажется беспредельным. Могу объяснить, почему и каким образом диковинные камни вокруг разбередили мою фантазию. Но лисица из сказки — это уже чересчур. Может, я измыслил ее, пытаясь воспринять и сложить в целостную картину обрывки подземных впечатлений? Или же успел настолько привыкнуть к этой фантасмагории, что принял актера, загримированного для «Вольпоне», за настоящую лису?
Когда я открыл глаза, лисицы, разумеется, нигде не было видно. Надо мной склонился великан, голова которого напоминала голову скульптуры с острова Пасхи. Он глядел на меня сочувственно — и насмешливо. Его мундир… Я было забеспокоился, но потом сообразил, что это не немецкий мундир. А чей? Я присмотрелся повнимательнее. Признаться, меня почему-то не удивило, когда я узнал офицерский мундир французского Иностранного легиона. Наверное, это военный врач. Неужели нас занесло во Францию? Или в Марокко? Мой рассудок перескакивал от вопроса к вопросу, словно кот, гоняющийся за птицей. Легионер помог мне приподняться.
— Вам лучше?
Я ответил ему, с запинкой, на том же самом языке, прежде чем догадался, что мы общаемся на классическом греческом.
— А по-французски вы не говорите? — спросил я.
— Конечно, говорю, друг мой. Но здесь принят именно греческий, а говорить на любом другом языке считается нетактичным, хотя наши хозяева знают большинство языков поверхности.
— И кто они, эти хозяева? Гигантские лисицы в кружевных нарядах?
Легионер расхохотался — будто треснула скала.
— А, так вы повстречали мэтра Ренара! Он очень хотел встретить вас первым. Думал, вы его признаете. Кажется, он дружил с одним из ваших предков. Позвольте сообщить, что он и ваша спутница, мадемуазель Оуна, ушли в Мо-Оурию; сказали, что им надо спешить и что они должны посоветоваться с тамошним народом. Кстати, друг мой, правильно ли я понимаю, что имею честь обращаться к графу Ульрику фон Беку? Жан-Луи Фроменталь, лейтенант французского Иностранного легиона, ваш покорный слуга.
— Как вы сюда попали, лейтенант?
— По чистой случайности, уверяю вас. Как и вы, мсье, — Фроменталь помог мне сесть на длинной кровати, столь узкой, что ее боковины стискивали даже мое исхудавшее тело. — Я убегал от врагов, которые напали на наш отряд, отправившийся на поиски древнего Тональ-Орна. Мой товарищ погиб. Я сам был на краю гибели, но наткнулся на какой-то храм. Спрятался в склепе. Как выяснилось, забрался глубже, чем предполагал. Провалился сюда.
Обстановка комнаты, в которой я находился, была весьма скудной. Почему-то возникало ощущение, что я очутился в древнеегипетской гробнице, вроде тех, которые видел в юности во время школьной поездки к пирамидам и в Святую Землю. Я огляделся, в глубине души ожидая увидеть на стенах карту ши, но их не оказалось. Тогда я посмотрел на себя: на мне была длинная, тесноватая хламида, наподобие ночной рубашки, в Египте такие называют джеллабами. Комната длинная и узкая, как и кровать, освещалась она изящными сосудами со светящейся водой. Нее предметы обстановки тоже были длинными и узкими, будто вытекли из плотной горловины. Я словно вернулся в зеркальный зал из числа тех, которые были безумно популярны в Вене несколько лет назад. Даже огромный француз выглядел на фоне обстановки невысоким, приземистым, что ли. Странное место…
Вдруг я понял, что чувствую себя просто превосходно. Уже давненько я не ощущал такого прилива сил — верно, с моих тренировок под надзором старого фон Аша.
Тишина, царившая в этом месте, тоже прибавляла настроения. Шум водопада звучал вдалеке и казался умиротворяющим. Говорить не хотелось, но любопытство взяло верх.
— Если это не Мо-Оурия, то где же мы?
— Строго говоря, это вообще не город. Это университет, хотя, в отличие от большинства других университетов, он занимается самой разнообразной деятельностью. Его возвели по обеим берегам светового потока. Так что ученые имеют возможность изучать воду и ее язык.
— Язык?
— Ну да. Эти существа не верят в разумность воды — в том смысле, в каком мы рассуждаем о разумности животных. Они верят в то, что все на свете обладает собственной природой и что если изучить и понять последнюю, можно добиться согласия с окружающим миром и жить в полной гармонии. Они недолюбливают машины и механизмы, но охотно используют все, что может им пригодиться в их исследованиях.
Мне сразу представилась некая восточная страна, что-то вроде Тибета, население которой проводит дни и годы в глубоких медитациях. Быть может, те, кого Фроменталь называет хозяевами, попали сюда в древности, укрылись в подземелье, спасаясь от какого-то врага, и за многие сотни лет оторвались от действительности — по крайней мере, по моим, достаточно пуританским меркам.
— Местные ученые вернули вам здоровье, — продолжал Фроменталь. — А меня попросили дождаться вашего пробуждения, чтобы, очнувшись, вы увидели знакомый тип лица. Вы скоро повидаетесь с нашими хозяевами, — он догадался, о чем я думаю; вероятно, я не удержался от гримасы. — Их исследования нельзя назвать сугубо теоретическими. К примеру, вы долгое время пролежали в исцеляющем пруду. Местные костоправы и массажисты трудятся именно в прудах, — перехватив мой непонимающий взгляд, он усмехнулся:
— Это пруды с речной водой, в которую добавлены различные снадобья. Не имеет значения, чем вы больны, сломана ли у вас кость или вы страдаете от рака, — пруды все равно вас исцелят, а вдобавок вам.., э.., пропишут процедуры соответственно заболеванию. Скажем, музыку. Или цветолечение. А поскольку время здесь как бы и не течет, мы, по правде говоря, не задумываемся о возрасте и о старении.
— Так вы не старитесь?
— Точно не знаю. Загадка на загадке. Пожалуй, надо сменить тему.
— Почему Оуна ушла без меня?
— Она утверждала, что медлить нельзя. По-моему, она хотела, чтобы вы последовали за ней. Очень скоро целый отряд выходит отсюда в направлении главного города, который лежит на берегу океана — вы видели этот океан сверху. Если желаете, присоединяйтесь.
— Вы путешествуете группами? Почему?
— Чтобы было с кем поболтать, друг мой. Здесь вы не встретите никаких кровожадных подземных чудищ. Если хотите, можете считать, что провалились в гигантскую кроличью нору, однако в Страну Чудес вы не попали. Как и на поверхности, человек тут — вершина «пищевой цепочки». Зато тут нет кровопролития. Никаких распрей, никаких конфликтов, кроме интеллектуальных. Никакого оружия: ваш меч будет местным в диковинку. Тихо, спокойно и благородно, как в могиле.
Я пристально поглядел на него. Что скрывалось за последней фразой — ирония или?.. Фроменталь безмятежно улыбался и выглядел человеком, достигшим вершин блаженства.
— Что ж, — проговорил я, — не знаю, чем меня лечили, но лечение как будто помогло, скрывать не стану.
Фроменталь налил мне в стакан бесцветную жидкость.
— Знаете, мой друг, я не раз убеждался, что все мы воспринимаем медицинскую практику немного по-разному. Французы в ужасе от английской и американской медицины, немцы — от итальянской, а итальянцы — от шведской. О китайцах же или вудуистах и упоминать не станем. Я бы сказал, что эффективность лечения зависит как от правильного диагноза, так и от того, как мы себя представляем устройство наших организмов. Более того, я прекрасно знаю, что если меня ужалит кобра, я умру через несколько минут. А если кобра ужалит моего кота, он всего лишь станет сонливее обычного. А цианид прикончит нас обоих. Вопрос: что есть яд? И что такое медицина?
Я оставил его вопросы без ответа и задал свой:
— Где мой меч? Или Оуна забрала его с собой?
— Он у здешних ученых. Не сомневаюсь, они вернут его вам, как только узнают, что вы поправились. Любопытны как дети, ей-богу: стоило им увидеть клинок, глаза у них так и загорелись.
Я справился, как университет выглядит снаружи. Не те ли это стройные колонны, которые я видел издали? Фроменталь объяснил, что народ офф-моо не строит городов в обычном смысле этого слова, что живут они в тех самых колоннах, которые используют и как дома, и как лаборатории и для всех прочих занятий, из коих коммерция, надо признать, у них не в почете.
— Кто же они такие? Я словно попал в страну Утопию… Древние греки, пережившие свое время? Потомки какого-нибудь Орфея? Или потерянное колено Израилево?
В следующее мгновение из ниоткуда возник мой двойник и устремился ко мне. Женщина исчезла, исчез и дракон. Мой двойник приблизился, и я увидел, что его лицо перекошено от боли. Из красных глаз текли кровавые слезы. Я вдруг понял, что не должен его бояться. Он вовсе не страшен и нуждается в сострадании. Он вовсе не грозил мне в прежних снах. Быть может, пытался предостеречь?
Видение растаяло, а на меня внезапно нахлынуло чарующее ощущение абсолютного здоровья и благополучия. Как если бы я родился вновь, целый и невредимый. И мое рациональное сознание, насладившись мигом блаженства, медленно вернулось к действительности.
Я могу признать существование подземного мира, столь громадного, что он кажется беспредельным. Могу объяснить, почему и каким образом диковинные камни вокруг разбередили мою фантазию. Но лисица из сказки — это уже чересчур. Может, я измыслил ее, пытаясь воспринять и сложить в целостную картину обрывки подземных впечатлений? Или же успел настолько привыкнуть к этой фантасмагории, что принял актера, загримированного для «Вольпоне», за настоящую лису?
Когда я открыл глаза, лисицы, разумеется, нигде не было видно. Надо мной склонился великан, голова которого напоминала голову скульптуры с острова Пасхи. Он глядел на меня сочувственно — и насмешливо. Его мундир… Я было забеспокоился, но потом сообразил, что это не немецкий мундир. А чей? Я присмотрелся повнимательнее. Признаться, меня почему-то не удивило, когда я узнал офицерский мундир французского Иностранного легиона. Наверное, это военный врач. Неужели нас занесло во Францию? Или в Марокко? Мой рассудок перескакивал от вопроса к вопросу, словно кот, гоняющийся за птицей. Легионер помог мне приподняться.
— Вам лучше?
Я ответил ему, с запинкой, на том же самом языке, прежде чем догадался, что мы общаемся на классическом греческом.
— А по-французски вы не говорите? — спросил я.
— Конечно, говорю, друг мой. Но здесь принят именно греческий, а говорить на любом другом языке считается нетактичным, хотя наши хозяева знают большинство языков поверхности.
— И кто они, эти хозяева? Гигантские лисицы в кружевных нарядах?
Легионер расхохотался — будто треснула скала.
— А, так вы повстречали мэтра Ренара! Он очень хотел встретить вас первым. Думал, вы его признаете. Кажется, он дружил с одним из ваших предков. Позвольте сообщить, что он и ваша спутница, мадемуазель Оуна, ушли в Мо-Оурию; сказали, что им надо спешить и что они должны посоветоваться с тамошним народом. Кстати, друг мой, правильно ли я понимаю, что имею честь обращаться к графу Ульрику фон Беку? Жан-Луи Фроменталь, лейтенант французского Иностранного легиона, ваш покорный слуга.
— Как вы сюда попали, лейтенант?
— По чистой случайности, уверяю вас. Как и вы, мсье, — Фроменталь помог мне сесть на длинной кровати, столь узкой, что ее боковины стискивали даже мое исхудавшее тело. — Я убегал от врагов, которые напали на наш отряд, отправившийся на поиски древнего Тональ-Орна. Мой товарищ погиб. Я сам был на краю гибели, но наткнулся на какой-то храм. Спрятался в склепе. Как выяснилось, забрался глубже, чем предполагал. Провалился сюда.
Обстановка комнаты, в которой я находился, была весьма скудной. Почему-то возникало ощущение, что я очутился в древнеегипетской гробнице, вроде тех, которые видел в юности во время школьной поездки к пирамидам и в Святую Землю. Я огляделся, в глубине души ожидая увидеть на стенах карту ши, но их не оказалось. Тогда я посмотрел на себя: на мне была длинная, тесноватая хламида, наподобие ночной рубашки, в Египте такие называют джеллабами. Комната длинная и узкая, как и кровать, освещалась она изящными сосудами со светящейся водой. Нее предметы обстановки тоже были длинными и узкими, будто вытекли из плотной горловины. Я словно вернулся в зеркальный зал из числа тех, которые были безумно популярны в Вене несколько лет назад. Даже огромный француз выглядел на фоне обстановки невысоким, приземистым, что ли. Странное место…
Вдруг я понял, что чувствую себя просто превосходно. Уже давненько я не ощущал такого прилива сил — верно, с моих тренировок под надзором старого фон Аша.
Тишина, царившая в этом месте, тоже прибавляла настроения. Шум водопада звучал вдалеке и казался умиротворяющим. Говорить не хотелось, но любопытство взяло верх.
— Если это не Мо-Оурия, то где же мы?
— Строго говоря, это вообще не город. Это университет, хотя, в отличие от большинства других университетов, он занимается самой разнообразной деятельностью. Его возвели по обеим берегам светового потока. Так что ученые имеют возможность изучать воду и ее язык.
— Язык?
— Ну да. Эти существа не верят в разумность воды — в том смысле, в каком мы рассуждаем о разумности животных. Они верят в то, что все на свете обладает собственной природой и что если изучить и понять последнюю, можно добиться согласия с окружающим миром и жить в полной гармонии. Они недолюбливают машины и механизмы, но охотно используют все, что может им пригодиться в их исследованиях.
Мне сразу представилась некая восточная страна, что-то вроде Тибета, население которой проводит дни и годы в глубоких медитациях. Быть может, те, кого Фроменталь называет хозяевами, попали сюда в древности, укрылись в подземелье, спасаясь от какого-то врага, и за многие сотни лет оторвались от действительности — по крайней мере, по моим, достаточно пуританским меркам.
— Местные ученые вернули вам здоровье, — продолжал Фроменталь. — А меня попросили дождаться вашего пробуждения, чтобы, очнувшись, вы увидели знакомый тип лица. Вы скоро повидаетесь с нашими хозяевами, — он догадался, о чем я думаю; вероятно, я не удержался от гримасы. — Их исследования нельзя назвать сугубо теоретическими. К примеру, вы долгое время пролежали в исцеляющем пруду. Местные костоправы и массажисты трудятся именно в прудах, — перехватив мой непонимающий взгляд, он усмехнулся:
— Это пруды с речной водой, в которую добавлены различные снадобья. Не имеет значения, чем вы больны, сломана ли у вас кость или вы страдаете от рака, — пруды все равно вас исцелят, а вдобавок вам.., э.., пропишут процедуры соответственно заболеванию. Скажем, музыку. Или цветолечение. А поскольку время здесь как бы и не течет, мы, по правде говоря, не задумываемся о возрасте и о старении.
— Так вы не старитесь?
— Точно не знаю. Загадка на загадке. Пожалуй, надо сменить тему.
— Почему Оуна ушла без меня?
— Она утверждала, что медлить нельзя. По-моему, она хотела, чтобы вы последовали за ней. Очень скоро целый отряд выходит отсюда в направлении главного города, который лежит на берегу океана — вы видели этот океан сверху. Если желаете, присоединяйтесь.
— Вы путешествуете группами? Почему?
— Чтобы было с кем поболтать, друг мой. Здесь вы не встретите никаких кровожадных подземных чудищ. Если хотите, можете считать, что провалились в гигантскую кроличью нору, однако в Страну Чудес вы не попали. Как и на поверхности, человек тут — вершина «пищевой цепочки». Зато тут нет кровопролития. Никаких распрей, никаких конфликтов, кроме интеллектуальных. Никакого оружия: ваш меч будет местным в диковинку. Тихо, спокойно и благородно, как в могиле.
Я пристально поглядел на него. Что скрывалось за последней фразой — ирония или?.. Фроменталь безмятежно улыбался и выглядел человеком, достигшим вершин блаженства.
— Что ж, — проговорил я, — не знаю, чем меня лечили, но лечение как будто помогло, скрывать не стану.
Фроменталь налил мне в стакан бесцветную жидкость.
— Знаете, мой друг, я не раз убеждался, что все мы воспринимаем медицинскую практику немного по-разному. Французы в ужасе от английской и американской медицины, немцы — от итальянской, а итальянцы — от шведской. О китайцах же или вудуистах и упоминать не станем. Я бы сказал, что эффективность лечения зависит как от правильного диагноза, так и от того, как мы себя представляем устройство наших организмов. Более того, я прекрасно знаю, что если меня ужалит кобра, я умру через несколько минут. А если кобра ужалит моего кота, он всего лишь станет сонливее обычного. А цианид прикончит нас обоих. Вопрос: что есть яд? И что такое медицина?
Я оставил его вопросы без ответа и задал свой:
— Где мой меч? Или Оуна забрала его с собой?
— Он у здешних ученых. Не сомневаюсь, они вернут его вам, как только узнают, что вы поправились. Любопытны как дети, ей-богу: стоило им увидеть клинок, глаза у них так и загорелись.
Я справился, как университет выглядит снаружи. Не те ли это стройные колонны, которые я видел издали? Фроменталь объяснил, что народ офф-моо не строит городов в обычном смысле этого слова, что живут они в тех самых колоннах, которые используют и как дома, и как лаборатории и для всех прочих занятий, из коих коммерция, надо признать, у них не в почете.
— Кто же они такие? Я словно попал в страну Утопию… Древние греки, пережившие свое время? Потомки какого-нибудь Орфея? Или потерянное колено Израилево?