Страница:
Обстановка в городе и в стране накалялась. Участились избиения кавказцев, пронеслась похожая на Варфоломеевскую ночь позорная антигрузинская кампания, фактически разгромившая безобидную и хлебосольную грузинскую диаспору в Москве. Вина их была смехотворна – «нелегальные иммигранты» – и это в то время, когда в Европе открываются все и всяческие границы! До сих пор в глазах у меня стоят картины библейского накала – прячущиеся по подъездам и подвалам Староконюшенного переулка грузинские дети, которых власть вдруг вздумала «пересчитать», пьяные милиционеры, охотящиеся на них с петлями, которыми ловят бродячих собак, и огромные самолеты для перевозки скота, куда их и их родителей свозили со всех концов Москвы, чтобы отправить обратно в Грузию.
Один за другим во власти и околовластных структурах разражались скандалы. Народ глухо роптал, но вслух высказывались только озверевшие после грабительской монетизации льгот старушки в гигантских очередях за мизерной пенсией. В ответ Кремль отправил в отставку Косянова, чудом выбившего из бульдожьих челюстей генералов и олигархов копеечные добавки к этим самым мизерным пенсиям, – и сразу на него завелось уголовное дело по поводу дачи его тещи в шесть соток без газа и воды.
Менты ходили по метро с дубинками и противогазами и через день с собаками. Те, кто попадали в «обезьянник», возвращались избитые и ограбленные, а женщины все были поголовно изнасилованы.
Что-то назревало.
И вот хмурым утром Ирина начала планерку с того, что попросила всех встать.
– Только что в подъезде собственного дома кремлевскими наймитами подло была убита Таня Минутковская. Предлагаю почтить ее память минутой молчания.
Потрясенные, мы и так не знали что сказать.
– Садитесь, – махнула Ирина, – планы редакции изменятся. На экстренный номер у нас вроде все есть. Фотографию я где-то у кого-то видела…
– У меня, – сказал Огурцов, – разрешение хорошее, на целую полосу можно увеличить.
– Правильно мыслишь. А некролог я сама напишу, – сказала Ирина, – Огурцов, Манаенкова и Фелькенгольц – за дело. Татьяна Ивановна на телефоне. Через 2 часа всё должно быть готово. Остальные – на улицу.
Ирина включила телевизор.
Дикторша, возбужденно сверкая глазами, повторяла ужасную новость.
– Радуется, сволочь, по глазам видно, – скривив рот, прокомментировала Ирина, – ну никак из этого народа не искоренишь это быдлячество и обычай плясать на трупах. Дикари, чисто дикари.
Зазвонил телефон.
– Да, – сказала Ирина, – разумеется. Все минус я и смена для выпуска экстренного номера.
Она положила трубку и указала нам на экран телевизора. Там было что-то про Берлускони, но Ирина сказала:
– Вот. Народ уже выходит на стихийную демонстрацию. Тысячами! Все должны быть там. Все! Сегодня может стать великим днем в истории. Я и дежурная смена присоединимся к вам позже. У кого есть возражения, я готова выслушать.
Уговаривать нас было совершенно не нужно.
Мы и так рвались в ряды демонстрантов. Через минуту мы высыпали на улицу.
Флаги, флаги, флаги – вот, первое, что бросалось в глаза. Самые разные – я большинство и не узнала. Зато все с черными ленточками. В стране не было человека, который не читал бы пронзительные статьи Минутковской и не сочувствовал бы борьбе мирных и гордых народов Кавказа против русского великодержавного фашизма, превзошедшего в зверствах свой немецкий аналог.
Небольшие струйки народа вытекали из подъездов, сливались на улицах в ручейки и вливались в полноводную реку на Тверской.
Там формировались колонны. В центре площади у мэрии стоял грузовик. Оттуда выступали Косянов, Закарпов, Пельсинов. Виднелась монументальная фигура Валькирии Ильинишны Новопрудской и еще многих известных общественных деятелей.
Ни хрена, правда, слышно не было. Из доносившихся до нас слов я различала только «власть», «позор» и «доколе».
– Митинг развели, – скривилась Наташка, – а надо просто на Кремль идти!
Народ прибывал. Откуда-то сбоку, из переулка, выдвинулась, рассекая толпу как свинья ливонских крестоносцев, колонна коммунистов.
На грузовик полез Пампилов, его спихивали, но он, как обезьяна, ловко облез все преграды и пробился к микрофону.
То, что он говорил, опять же не было слышно, до нас доносились те же «власть-позор-доколе», но публика встретила его многоголосым гулом и заметно развеселилась.
– Эх, упускаем момент! – нервничала Наташка, – да что они, не наболтались что ли? Вон для кого они красуются – она показала на понаехавших западных корреспондентов. А надо – туда!
Она выставила руку, как Пожарский (или Минин? Я их вечно путаю) в сторону уличного спуска, в конце которого маячил Кремль.
Жест произвел магическое действие на толпу.
Люди сами потянулись туда, и это было видно по сдвинувшейся массе флагов.
– Остановитесь, это провокация! – орал Закарпов, но было уже поздно.
Толпа стронулась и потекла по Тверской.
Впереди несли огромные, похожие на иконы Богородицы, портреты Тани.
Мы с Наташкой шли в середине колонны. Она тревожно крутила головой по сторонам.
– Начинается, – проворчала она, – эх, опоздали! Сейчас эти уроды все испортят.
Я и сама заметила – сбоку, из переулков и дворовых арок выбегали по одному и группами какие-то молодчики и затесывались в ряды демонстрантов. Они орали что-то свое, выхватывали знамена и самодельные плакаты из рук опешивших демонстрантов и махали ими, как на футбольном матче.
Тем временем, колонна достигла Манежной площади.
В конце уже стояли, как редут, пригнанные друг к другу грузовики, а перед ними выстроилась цепь ОМОНов в космических шлемах.
– Демонстрация незаконна, разойдитесь, – сказал кто-то из-за их спин в мегафон.
В ответ им неслось:
– Убийцы!
Народ только прибывал. Флагов стало столько, что уже нельзя было оценить количество демонстрантов. Сзади напирали. Провокаторы, пьяные и наглые, просачивались вперед.
С другой стороны нас продолжали увещевать.
Тем временем, за спинами первой шеренги космонавтов показалась другая.
А за ними подъехали грузовики, в кузовах которых виднелись диковинные раструбы.
– Генераторы Гельмгольца, – определила Наташка, – сейчас начнется.
И началось.
Кто-то спереди заорал:
– Долой жидовскую власть!
В сторону космонавтов полетели камни и фальшфееры. Захлопали выстрелы из травматических пистолетов. Кто-то из провокаторов влез на крышу машины и стал на ней выплясывать.
Космонавты пошли вперед.
Совсем рядом от нас закипела драка.
У меня заложило уши и заломило зубы – это генераторы включились.
Омоновцы в одно мгновение оказались рядом. Рядом с нами двое космонавтов избивали ногами старика-пампиловца с самодельных плакатом «Позор!». Мы завизжали. Один из жлобов бросился на Наташку. Наперерез ему кинулся парень.
Он получил удар дубинкой по голове и рухнул к нашим ногам.
Космонавт занес дубинку над головой Наташки. Не в силах помочь, я только прокричала, не слыша своего голоса:
– Вы будете прокляты своим народом!
Случилось чудо – космонавт замер.
Мы с Наташкой воспользовались моментом, подняли парня и потащили его прочь.
Позже мне сообщили, что нас с Наташкой узнали – откуда-то за всем процессом внимательно следили руководители разгона – и менту поступил приказ не трогать нас. Он бы расколошматил наши головы, как дыни, не терзаясь никакими муками совести, ее там им специально отжигают, заставляя тренироваться на манекенах. Просто его начальники побоялась нас трогать без указаний свыше.
Так или иначе, мы вытащили парня. Сзади нас кипела драка, а навстречу нам все еще шли демонстранты, и нам приходилось пробиваться.
Тем временем по бокам колонны послышался звон разбитого стекла.
– Мародеры, – определила Наташка, – все, надо сматывать.
Мы уже почти добрались до площади и видели грузовик, откуда еще неслись речи.
Но цепочка из блестящих шлемов показалась на нашем пути. Голова колонны оказалась зажатой с двух сторон.
Митинг тут же кончился, грузовик с вождями, оказавшимся вне окружения, рванул наутек с такой силой, что Валькирия Ильинишна чуть не выпала.
Мы втащили парня во дворик большого дома. За нашей спиной нарастал шум и крики.
Я знала, что если пересечь двор, мы были бы в безопасности, но вдруг нам преградили путь несколько пацанов в камуфляжных брюках. Нас тут же окружили бритоголовые дегенеративные хари. Оглядевшись, я поняла, что мы попали в самую гущу провокаторов, причем самых худших из них – патриотствующих нашистов, садистов и убийц, которых власть вербовала из самых подонков общества. Раз в год их отвозили на Селигер, где они устраивали семинары, заканчивающиеся отвратительными сексуальным оргиями. После них оставались горы презервативов, шприцов и всякого мусора, к которым боялись подойти местные жители.
– Вы что удумали? Против царя? Бунтовать? – заорал на нас один из них, распаляя себя и других. Он был крупнее других, рожа была в прыщах, а во рту не хватало одного зуба.
– Тихо, – прикрикнул на него кто-то сзади, – никакой самодеятельности, всем ждать приказа.
– Так что, они так просто уйдут что-ли?
– Ладно, только, быстро, – разрешил старший.
Нашисты одобрительно загудели.
Прыщавый сказал.
– А ну-ка, жидовки, покричите хором «Россия для русских!» и «Наш Вован – намба ван!» – тогда мы вас отпустим.
– Да здравствует свобода! – хором крикнули мы с Наташкой.
Нашисты заржали, а прыщавый указал жирным пальцем на парня, который уже немного очухался и, рыча, рвался в драку:
– Ой, а ктой-то у нас под красным знаменем раненый идет?
– Не трогайте его, гады,
– А если он на сам потрогает? Ой баюс, баюс, – притворно запричитал прыщавый.
Парень вырвался из наших цепких рук, принял боевую стойку слегка присел и поднял кулаки.
– Один на один.
– Да кто ты такой, шимпанзея из музея?
– Антифа.
По нашистам пробежало смятение, от прыщавого отступили. Тот побледнел, но продолжал хорохориться.
– Да я тебя…
Антифа смело бросился вперед. На противника обрушился град ударов, он закрылся руками и отступал.
Из-за спин нашистов выскочил старший – рослый детина с милицейским пищащим и шипящим передатчиком на поясе.
Одним ударом он отправил нашего защитника в нокаут. Тот грохнулся в песочницу, мы с Наташкой бросились к нему. Нашисты обступили нас.
– Прекратить! – заорал старший.
Нашисты вытянулись в струнку.
– Выдвигаемся. Обрабатываем два квартала вверх по улице с обеих сторон. Стекла в магазинах бить, в квартирах не трогать. В магазинах все ломать, вещи не брать. Повторяю, ничего не брать. Кого засекут на видео или возьмут с вещами, того мы не знаем и знать не хотим. На все 20 минут. В конце участка рассредоточиться. И по одному в точку номер два. Там всем быть через полчаса.
Вопросы?
– А машины можно поджигать?
– Можно. Только быстро, не скапливаться всей толпой. Не загорится – бросай. Я в толпе, присматриваю за всеми. Ко мне не подходить. Так, принять наркомовские – и за дело.
Ряды нашистов обходила женщина с сумкой. Она раздавала мерзавчики.
Быстро вылакав водку прямо из горла, они разбивали бутылки об стену и уходили в арку. Скоро уже никого не осталось,
У стены образовалась изрядная груда осколков.
Женщина подошла к нам.
– А вы кто будете? Ой, да у вас мальчонку зашибли.
– Надо вызывать скорую, – сказала Наташка, – два раза по башке – это много.
– Сейчас.
Тетка достала такую же рацию, как у старшего и сказала.
– Говорит пятая, обеспечение. Буханочку на точку один. Нет, похоже просто сотрясение.
Она убрала рацию и пояснила.
– Так быстрее будет, а по ноль-три сейчас не дозвонишься.
Скоро во двор въехал зеленый уазик военного образца с красным крестом на боку.
Вышли санитары, доктор.
Быстро осмотрев парня, доктор скомандовал погрузку.
– Я с ним, – сказала Наташка.
– Садитесь, – разрешил доктор.
– Звони если что, – крикнула я Наташке.
Та кивнула из-за стекла. Машина умчалась.
Женщина села рядом со мной на борт песочницы и спросила:
– Водки дать?
Я кивнула.
Мне выдали холодную бутылочку со Сталиным на этикетке. Наблюдая как я вожусь с пробкой, тетка усмехнулась.
– Да, я не из ваших, – ответила я на ее незаданный вопрос.
Она взяла бутылку из моих рук, сковырнула пробку ногтем и вернула со словами:
– Отпей немного, но глоток делай сразу.
Я последовала ее совету. Водка проскользнула внутрь, не оставив никаких неприятных ощущений.
– А скажи-ка милочка, сколько вам платят? – спросила тетка.
– Кто?
– Беси.
– Кто?
– Жиды американские.
– Я сама. По зову сердца. За свободу. За вашу и мою.
– Ааа. Ну-ну. А нам по пятьсот за смену дают. А ваши по двести давали, да и целую демонстрацию за это отстоять надо, поорать что-нибудь про преступный режим. За интервью – еще сотку, но на интервью только блатных выпускали. А что же ты не закусываешь? Вот, шоколадку возьми.
– Не хочу. Спасибо.
– А переходи к нам. И подружку свою бери.
– За деньги? И вам не стыдно?
– А зачем вы капитализм делаете? Чтобы все всё за деньги делали. Это при социализме за деньги было стыдно. А сейчас за деньги не стыдно. Сейчас бесплатно стыдно. Беси так сказали. Сейчас вроде Бога-то нету, так я нынче за деньги.
– Разве вы не понимаете, что это просто иудство?
– Иуда, он Христа продал. За те же деньги, – ни секунды не задумываясь ответила тетка, – а Христос что говорил? Кесарю – кесарево, а Богу богово. От Бога вся власть.
– Кому это он говорил?
– Пилату.
– Так это ж Пилату.
– И нам тоже.
– Но раз за деньги продаваться плохо, почему вы их берете? – попыталась я ее поддеть.
– А где мне еще денег взять? – простодушно ответила та, – Это вы, молодые, учиться и заработать можете, а я учительницей домоводства всю жизнь в школе проработала. А потом беси пришли и сказали, что не нужно никакое домоводство. Плохо я жила, а потом с ребятами познакомилась – они против бесей. Отчего же мне теперь от своих ребят денег не брать?
Я раскрыла рот, чтобы обрушить на эту… быдлячку?… весь свой арсенал аргументации, который ежедневно оттачивала на работе, но слов не нашла. Уж больно просто у ней все. Мозги ее до стерильности промыты гебульно-поповской пропагандой, мутным потоком хлеставшей из всех государственных СМИ. Это не сознание, это застывший гудрон. Туда уже негде вставить росток здравой мысли. Вспомнила совет Евгении Абзац и – но ненавидеть не получалось.
Пробурчав слова прощания, пошла в редакцию.
От водки, выпитой на голодный желудок, меня изрядно мотало из стороны в сторону, но до редакции я добралась.
Ирина усадила меня писать репортаж. Позвонила Наташка – все «нормально», обычное сотрясение без осложнений.
Я быстро написала что-то сумбурное и бессвязное, Ирина выхватила черновик у меня из рук, показала большой палец и побежала дорабатывать. Так репортаж о демонстрации за моей подписью попал в траурный номер и поэтому имел широкий резонанс. Он был даже с фотографиями.
Меня заметили. Незнакомые люди украдкой пожимали мне руки прямо на улицах, а иногда я ловила на себе злобные взгляды и слышала шипение за спиной.
Удачно сложилась судьба контекста «кто его довел до этого». Я стала замечать его в статьях самых разнообразных авторов, вплоть до передачи открытых текстом.
Мне стали очень много писать. Почта распухла и мне приходилось тратить несколько часов в день на электронную переписку, а в основном на отсеивание ненужных писем.
Были курьезы, например, почти ежедневно, преодолевая любые антиспамовские меры, приходило одно и то же письмо: «Совет ветеранов Центрального Административного округа приглашает Вас на постоянную работу на должность сотрудника отдела аналитики и мониторинга прессы.
Гарантируем интересную работу, хорошие условия труда и достойную зарплату.
kruzhkov@bunker.ru»
Но меня заметили и Интернет-бригады. В моем блоге, прежде унылом, честно говоря, местечке, и на политических форумах, которые я изредка посещала, вдруг началась бешеная перепалка между нормальными посетителями и какими-то патриотическими идиотами.
Несколько позже я узнала, что в Кремле было принято решения создать так называемые веб-бригады. Публика, обычно тусовавшаяся на порносайтах и сборниках анекдотов, толпой хлынула в политическую вселенную рунета, прежде отличавшуюся интеллигентной предупредительностью, толерантностью и либеральными методами дискуссий. На содержание этих стай было выделено несколько миллиардов рублей, сумму, сравнимую с затратами на космические программы.
Все это уходило на создания информационного шума, подделки чужих сообщений, личных провокаций против оппонентов, массированной нецензурной брани десятками страниц. Всякая критика власти вызывала коллективные паранодиально-шизофренические припадки пещерного антиамериканизма, прославления Вована, милитаризма, антисемитизма, шовинизма и ксенофобии. Зазвучали недвусмысленные угрозами физической расправы над оппонентами и их родственниками, что вынуждало многих из либерально-настроенных участников покидать веб-форумы и на длительное время выходить из каких-либо дискуссий. То там, то здесь появлялись сообщения о чистке интернетовских кадров – независимых специалистов-компьютерщиков меняли на некомпетентных в информатике и журналистике, но зато абсолютно послушных людей.
Несчастные уволенные слонялись по Москве, их нигде не брали на работу. Некоторые спивались, опускались, превращались в бомжей. Многие уехали за границу.
Я боролась с интернетовской заразой как могла. Никогда в жизни на меня не выливалось такого концентрированного количества ненависти, подлости, вранья и издевательств. Я сразу перешла на грязный язык этих подонков и ублюдков, ибо по опыту коллег я знала, что другого обращения эти холуи и жополизы власти не понимали. Ирина подсказывала мне наиболее хлесткие обороты из своей богатой лагерной жизни, ошарашенные противники на время оставляли меня в покое, но через некоторое время лезли опять. Они вовсю использовали приторно-вежливые обороты, но мразность свою скрыть все равно не могли. Особенно они веселились во время операции в Ираке: с напускным равнодушием они комментировали события, вызвавшие неподдельное чувство облегчения у всего мира, лицемерно придирались к деталям суда и казни чудовищного тирана Хуссейна и, уже отбросив все приличия, плясали на трупе каждого погибшего американца. Наконец, устав от их непрерывной паранойи, я закрыла свой блог, вызвав массовый припадок лицемерных упреков в подавлении свободы слова.
Я перестала с ними общаться, но понимала, что это только их раззадорит.
Зависть к благополучному и процветающему Западу с подачи кремлевских пропагандистов уже к тому времени овладела массовым сознанием, породив уродливые имперские комплексы даже у казалось бы образованных и мыслящих людей.
Их активно поддерживала и прослойка полубандитов, которым в обмен на лояльность власти она прощала преступления и разрешала называть себя бизнесменами.
А в самом низу социальной пирамиды томился народ. Растерянный, разобщенный и оглушенный петросянами, рекламами пива и бесконечными сериалами, он стремительно превращался в быдло, хлебающее в стойле свое жорево и пойло. У него снова отняли свободу. И вернуть ее было нелегко. Бегать за каждым – не набегаешься. Пока объясняешь одному, другой ужеиииииир снова сует голову в кормушку. Надо как-то встряхнуть всех сразу. «Взорвать страну», как говорил Борис Варганыч.роо
Евгения два раза уже ссылалась на мои статьи в своих передачах. Я попала в общество «рукопожимаемых», меня стали запросто приглашать на посиделки «Хартии журналистов», о которых я доселе и не мечтала. Видя мои успехи, Ирина подстраховывала меня, например, заставила меня заучить наизусть целый список тезисов и антитезисов на тему Холокоста, без которых я бы села в лужу раз двадцать точно.
«Хартия» собиралась в квартире Маши Слоновской, почти в самом центре Москвы. Квартира досталась ей по наследству, от легендарного дедушки-разведчика. Вся квартира была увешана старыми фотографиями еще молодого дедушки. Со вкусом подобранная старинная мебель не выпускала из своих объятий. Огромные, в всю стену, книжные полки содержали собрания сочинений авторов, имена которых я даже и не знала. Дедушка был одним из тех чекистов, которые хранил идеалистические взгляды на революцию до самого расстрела. Он до самого последнего дня собирал эти книги, спасая их от сожжения в печах НКВД, скручивания на самокрутки и от гниения на помойках после ареста их прежних владельцев. Мебель он спасал тоже – иначе ее бы сожгли в буржуйках.
Предки многих из «Хартии» и гостей были из числа восторженной интеллигенции начала века, которая поверила большевикам и их сказкам о светлом будущем. Они воевали на фронтах Гражданской, поднимали промышленность, служили в НКВД – но не Сталину и Берии, а своей стране, которая тогда называлась СССР. Это была элита, генофонд нации, мечтатели и бессребреники, ученые, поэты и художники, ненавидевшими карьеризм, косность и мещанство. Многие, втянутые в горнило гражданской войны, стали теми самыми «комиссарами в пыльных шлемах», смело бросавшихся в бой с врагами на войне и с ложью и несправедливостью в мирное время. Фактически они одни сохраняли для народа образцы высокой морали и нравственности и готовность к самопожертвованию в то время как страну захлестывала первая волна торжествующего быдла. Жизненные пути почти всех их пресеклись в кровавой вакханалии 37 года. Не они, но их тени донесли эти идеалы до 1991 года, дав последний ярчайший всплеск экономических «камикадзе».
И горькой иронией судьбы стало то, что их внуки доделывали то, что не успели их деды, продолжая бороться против обожествления памяти их палачей и нового огосударствления палачества, опять начатого серыми людишками в погонах.
Квартира Маши была огромной, в одном конце ее можно было сладко спать (чем я нередко злоупотребляла) в то время как в другом могли кипеть нешуточный страсти.
Типичная запомнившаяся мне картина – я, растрепанная и продирающая глазки, выползаю из темноты на свет, а блистательный Зариховский вещает:
– Покаяние! Вот, к чему мы должны призвать этот народ! Никогда в этой стране не будет никакого прогресса, пока народ довольствуется этой властью, этой историей и этой страной.
Сколько не повторяй «Россия – часть Европы», никакие западные ценности не приживутся на этой выжженной ленью и самодовольством ментальной почве. Хлеб есть, зрелищ уже всем по горло хватило, все жуют и молчат. И радуются. Радуются, понимаете? А если не приживутся западные ценности, то будьте уверены, вырастет что-нибудь такое, что нас всех погубит.
Да и не возьмут нас в Европу. Нас боятся, и правильно. Только покаяние может перевесить в глазах цивилизованного мира те пуды зла, которые Россия принесла в мир в 20 веке.
А потом – потом будет суд. Очистительный. Справедливый…
Окончание речи потонуло в аплодисментах – народу тогда собралось много.
Я позже рассказала об этом Ирине Максимовне.
– Покаяние – хороший контекст, – подтвердила она, – только про суд не надо. Спугнем.
Зариховский был одним из моих кумиров. Он входил в Белый Список России, куда мы с Машей заносили самых умных, совестливых и высоконравственных представителей еще сопротивлявшейся интеллигенции. Чтобы ни делала власть, члены Белого Списка это критиковали, жалили точно и язвительно, часто вызывая истерически припадки в Кремле. Мы знали, что режим, основанный на лжи и насилии, ненавидимый собственным народом и всем миром, подтачиваемый изнутри повальной коррупцией, когда-нибудь падет, и тогда члены Белого Списка станут новой властью России, властью свободы, справедливости и правды.
Большинство в Белом Списке составляли люди, которые финансово не зависели от власти, не пачкали рук деньгами, отнятыми у народа. Они жили бедно, но их поддерживали гранты, выделявшиеся западными правительствами и пожертвования независимых частных организаций. Последние аккумулировали трудовые доллары простых европейцев и американцев – фермеров, клерков, бизнесменов, домохозяек, всех кто искренне желал российскому народу счастья и процветания – и под строгим контролем распределялся между правозащитными, демократическими и прочими оппонирующими власти организациями в России. Власть и ее патриотические холуи постоянно пытались доказать, что эти деньги якобы поступают от ЦРУ, клеветали в подручных СМИ, перекрывали то один, то другой ручеек поступления грантов. Но все их попытки были тщетными и служили только дополнительной рекламой оппозиции. Так, на наших глазах зарождалась новая политическая культура сопротивления интеллигенции и других свободных людей России жесткой и звереющей с каждым днем власти. Нравственная планка была задана, поддержка простых людей Запада была гарантирована, дело было только за количеством тех, кто согласится жить по этим высоким стандартам здесь, в этой стране.
Один за другим во власти и околовластных структурах разражались скандалы. Народ глухо роптал, но вслух высказывались только озверевшие после грабительской монетизации льгот старушки в гигантских очередях за мизерной пенсией. В ответ Кремль отправил в отставку Косянова, чудом выбившего из бульдожьих челюстей генералов и олигархов копеечные добавки к этим самым мизерным пенсиям, – и сразу на него завелось уголовное дело по поводу дачи его тещи в шесть соток без газа и воды.
Менты ходили по метро с дубинками и противогазами и через день с собаками. Те, кто попадали в «обезьянник», возвращались избитые и ограбленные, а женщины все были поголовно изнасилованы.
Что-то назревало.
И вот хмурым утром Ирина начала планерку с того, что попросила всех встать.
– Только что в подъезде собственного дома кремлевскими наймитами подло была убита Таня Минутковская. Предлагаю почтить ее память минутой молчания.
Потрясенные, мы и так не знали что сказать.
– Садитесь, – махнула Ирина, – планы редакции изменятся. На экстренный номер у нас вроде все есть. Фотографию я где-то у кого-то видела…
– У меня, – сказал Огурцов, – разрешение хорошее, на целую полосу можно увеличить.
– Правильно мыслишь. А некролог я сама напишу, – сказала Ирина, – Огурцов, Манаенкова и Фелькенгольц – за дело. Татьяна Ивановна на телефоне. Через 2 часа всё должно быть готово. Остальные – на улицу.
Ирина включила телевизор.
Дикторша, возбужденно сверкая глазами, повторяла ужасную новость.
– Радуется, сволочь, по глазам видно, – скривив рот, прокомментировала Ирина, – ну никак из этого народа не искоренишь это быдлячество и обычай плясать на трупах. Дикари, чисто дикари.
Зазвонил телефон.
– Да, – сказала Ирина, – разумеется. Все минус я и смена для выпуска экстренного номера.
Она положила трубку и указала нам на экран телевизора. Там было что-то про Берлускони, но Ирина сказала:
– Вот. Народ уже выходит на стихийную демонстрацию. Тысячами! Все должны быть там. Все! Сегодня может стать великим днем в истории. Я и дежурная смена присоединимся к вам позже. У кого есть возражения, я готова выслушать.
Уговаривать нас было совершенно не нужно.
Мы и так рвались в ряды демонстрантов. Через минуту мы высыпали на улицу.
Флаги, флаги, флаги – вот, первое, что бросалось в глаза. Самые разные – я большинство и не узнала. Зато все с черными ленточками. В стране не было человека, который не читал бы пронзительные статьи Минутковской и не сочувствовал бы борьбе мирных и гордых народов Кавказа против русского великодержавного фашизма, превзошедшего в зверствах свой немецкий аналог.
Небольшие струйки народа вытекали из подъездов, сливались на улицах в ручейки и вливались в полноводную реку на Тверской.
Там формировались колонны. В центре площади у мэрии стоял грузовик. Оттуда выступали Косянов, Закарпов, Пельсинов. Виднелась монументальная фигура Валькирии Ильинишны Новопрудской и еще многих известных общественных деятелей.
Ни хрена, правда, слышно не было. Из доносившихся до нас слов я различала только «власть», «позор» и «доколе».
– Митинг развели, – скривилась Наташка, – а надо просто на Кремль идти!
Народ прибывал. Откуда-то сбоку, из переулка, выдвинулась, рассекая толпу как свинья ливонских крестоносцев, колонна коммунистов.
На грузовик полез Пампилов, его спихивали, но он, как обезьяна, ловко облез все преграды и пробился к микрофону.
То, что он говорил, опять же не было слышно, до нас доносились те же «власть-позор-доколе», но публика встретила его многоголосым гулом и заметно развеселилась.
– Эх, упускаем момент! – нервничала Наташка, – да что они, не наболтались что ли? Вон для кого они красуются – она показала на понаехавших западных корреспондентов. А надо – туда!
Она выставила руку, как Пожарский (или Минин? Я их вечно путаю) в сторону уличного спуска, в конце которого маячил Кремль.
Жест произвел магическое действие на толпу.
Люди сами потянулись туда, и это было видно по сдвинувшейся массе флагов.
– Остановитесь, это провокация! – орал Закарпов, но было уже поздно.
Толпа стронулась и потекла по Тверской.
Впереди несли огромные, похожие на иконы Богородицы, портреты Тани.
Мы с Наташкой шли в середине колонны. Она тревожно крутила головой по сторонам.
– Начинается, – проворчала она, – эх, опоздали! Сейчас эти уроды все испортят.
Я и сама заметила – сбоку, из переулков и дворовых арок выбегали по одному и группами какие-то молодчики и затесывались в ряды демонстрантов. Они орали что-то свое, выхватывали знамена и самодельные плакаты из рук опешивших демонстрантов и махали ими, как на футбольном матче.
Тем временем, колонна достигла Манежной площади.
В конце уже стояли, как редут, пригнанные друг к другу грузовики, а перед ними выстроилась цепь ОМОНов в космических шлемах.
– Демонстрация незаконна, разойдитесь, – сказал кто-то из-за их спин в мегафон.
В ответ им неслось:
– Убийцы!
Народ только прибывал. Флагов стало столько, что уже нельзя было оценить количество демонстрантов. Сзади напирали. Провокаторы, пьяные и наглые, просачивались вперед.
С другой стороны нас продолжали увещевать.
Тем временем, за спинами первой шеренги космонавтов показалась другая.
А за ними подъехали грузовики, в кузовах которых виднелись диковинные раструбы.
– Генераторы Гельмгольца, – определила Наташка, – сейчас начнется.
И началось.
Кто-то спереди заорал:
– Долой жидовскую власть!
В сторону космонавтов полетели камни и фальшфееры. Захлопали выстрелы из травматических пистолетов. Кто-то из провокаторов влез на крышу машины и стал на ней выплясывать.
Космонавты пошли вперед.
Совсем рядом от нас закипела драка.
У меня заложило уши и заломило зубы – это генераторы включились.
Омоновцы в одно мгновение оказались рядом. Рядом с нами двое космонавтов избивали ногами старика-пампиловца с самодельных плакатом «Позор!». Мы завизжали. Один из жлобов бросился на Наташку. Наперерез ему кинулся парень.
Он получил удар дубинкой по голове и рухнул к нашим ногам.
Космонавт занес дубинку над головой Наташки. Не в силах помочь, я только прокричала, не слыша своего голоса:
– Вы будете прокляты своим народом!
Случилось чудо – космонавт замер.
Мы с Наташкой воспользовались моментом, подняли парня и потащили его прочь.
Позже мне сообщили, что нас с Наташкой узнали – откуда-то за всем процессом внимательно следили руководители разгона – и менту поступил приказ не трогать нас. Он бы расколошматил наши головы, как дыни, не терзаясь никакими муками совести, ее там им специально отжигают, заставляя тренироваться на манекенах. Просто его начальники побоялась нас трогать без указаний свыше.
Так или иначе, мы вытащили парня. Сзади нас кипела драка, а навстречу нам все еще шли демонстранты, и нам приходилось пробиваться.
Тем временем по бокам колонны послышался звон разбитого стекла.
– Мародеры, – определила Наташка, – все, надо сматывать.
Мы уже почти добрались до площади и видели грузовик, откуда еще неслись речи.
Но цепочка из блестящих шлемов показалась на нашем пути. Голова колонны оказалась зажатой с двух сторон.
Митинг тут же кончился, грузовик с вождями, оказавшимся вне окружения, рванул наутек с такой силой, что Валькирия Ильинишна чуть не выпала.
Мы втащили парня во дворик большого дома. За нашей спиной нарастал шум и крики.
Я знала, что если пересечь двор, мы были бы в безопасности, но вдруг нам преградили путь несколько пацанов в камуфляжных брюках. Нас тут же окружили бритоголовые дегенеративные хари. Оглядевшись, я поняла, что мы попали в самую гущу провокаторов, причем самых худших из них – патриотствующих нашистов, садистов и убийц, которых власть вербовала из самых подонков общества. Раз в год их отвозили на Селигер, где они устраивали семинары, заканчивающиеся отвратительными сексуальным оргиями. После них оставались горы презервативов, шприцов и всякого мусора, к которым боялись подойти местные жители.
– Вы что удумали? Против царя? Бунтовать? – заорал на нас один из них, распаляя себя и других. Он был крупнее других, рожа была в прыщах, а во рту не хватало одного зуба.
– Тихо, – прикрикнул на него кто-то сзади, – никакой самодеятельности, всем ждать приказа.
– Так что, они так просто уйдут что-ли?
– Ладно, только, быстро, – разрешил старший.
Нашисты одобрительно загудели.
Прыщавый сказал.
– А ну-ка, жидовки, покричите хором «Россия для русских!» и «Наш Вован – намба ван!» – тогда мы вас отпустим.
– Да здравствует свобода! – хором крикнули мы с Наташкой.
Нашисты заржали, а прыщавый указал жирным пальцем на парня, который уже немного очухался и, рыча, рвался в драку:
– Ой, а ктой-то у нас под красным знаменем раненый идет?
– Не трогайте его, гады,
– А если он на сам потрогает? Ой баюс, баюс, – притворно запричитал прыщавый.
Парень вырвался из наших цепких рук, принял боевую стойку слегка присел и поднял кулаки.
– Один на один.
– Да кто ты такой, шимпанзея из музея?
– Антифа.
По нашистам пробежало смятение, от прыщавого отступили. Тот побледнел, но продолжал хорохориться.
– Да я тебя…
Антифа смело бросился вперед. На противника обрушился град ударов, он закрылся руками и отступал.
Из-за спин нашистов выскочил старший – рослый детина с милицейским пищащим и шипящим передатчиком на поясе.
Одним ударом он отправил нашего защитника в нокаут. Тот грохнулся в песочницу, мы с Наташкой бросились к нему. Нашисты обступили нас.
– Прекратить! – заорал старший.
Нашисты вытянулись в струнку.
– Выдвигаемся. Обрабатываем два квартала вверх по улице с обеих сторон. Стекла в магазинах бить, в квартирах не трогать. В магазинах все ломать, вещи не брать. Повторяю, ничего не брать. Кого засекут на видео или возьмут с вещами, того мы не знаем и знать не хотим. На все 20 минут. В конце участка рассредоточиться. И по одному в точку номер два. Там всем быть через полчаса.
Вопросы?
– А машины можно поджигать?
– Можно. Только быстро, не скапливаться всей толпой. Не загорится – бросай. Я в толпе, присматриваю за всеми. Ко мне не подходить. Так, принять наркомовские – и за дело.
Ряды нашистов обходила женщина с сумкой. Она раздавала мерзавчики.
Быстро вылакав водку прямо из горла, они разбивали бутылки об стену и уходили в арку. Скоро уже никого не осталось,
У стены образовалась изрядная груда осколков.
Женщина подошла к нам.
– А вы кто будете? Ой, да у вас мальчонку зашибли.
– Надо вызывать скорую, – сказала Наташка, – два раза по башке – это много.
– Сейчас.
Тетка достала такую же рацию, как у старшего и сказала.
– Говорит пятая, обеспечение. Буханочку на точку один. Нет, похоже просто сотрясение.
Она убрала рацию и пояснила.
– Так быстрее будет, а по ноль-три сейчас не дозвонишься.
Скоро во двор въехал зеленый уазик военного образца с красным крестом на боку.
Вышли санитары, доктор.
Быстро осмотрев парня, доктор скомандовал погрузку.
– Я с ним, – сказала Наташка.
– Садитесь, – разрешил доктор.
– Звони если что, – крикнула я Наташке.
Та кивнула из-за стекла. Машина умчалась.
Женщина села рядом со мной на борт песочницы и спросила:
– Водки дать?
Я кивнула.
Мне выдали холодную бутылочку со Сталиным на этикетке. Наблюдая как я вожусь с пробкой, тетка усмехнулась.
– Да, я не из ваших, – ответила я на ее незаданный вопрос.
Она взяла бутылку из моих рук, сковырнула пробку ногтем и вернула со словами:
– Отпей немного, но глоток делай сразу.
Я последовала ее совету. Водка проскользнула внутрь, не оставив никаких неприятных ощущений.
– А скажи-ка милочка, сколько вам платят? – спросила тетка.
– Кто?
– Беси.
– Кто?
– Жиды американские.
– Я сама. По зову сердца. За свободу. За вашу и мою.
– Ааа. Ну-ну. А нам по пятьсот за смену дают. А ваши по двести давали, да и целую демонстрацию за это отстоять надо, поорать что-нибудь про преступный режим. За интервью – еще сотку, но на интервью только блатных выпускали. А что же ты не закусываешь? Вот, шоколадку возьми.
– Не хочу. Спасибо.
– А переходи к нам. И подружку свою бери.
– За деньги? И вам не стыдно?
– А зачем вы капитализм делаете? Чтобы все всё за деньги делали. Это при социализме за деньги было стыдно. А сейчас за деньги не стыдно. Сейчас бесплатно стыдно. Беси так сказали. Сейчас вроде Бога-то нету, так я нынче за деньги.
– Разве вы не понимаете, что это просто иудство?
– Иуда, он Христа продал. За те же деньги, – ни секунды не задумываясь ответила тетка, – а Христос что говорил? Кесарю – кесарево, а Богу богово. От Бога вся власть.
– Кому это он говорил?
– Пилату.
– Так это ж Пилату.
– И нам тоже.
– Но раз за деньги продаваться плохо, почему вы их берете? – попыталась я ее поддеть.
– А где мне еще денег взять? – простодушно ответила та, – Это вы, молодые, учиться и заработать можете, а я учительницей домоводства всю жизнь в школе проработала. А потом беси пришли и сказали, что не нужно никакое домоводство. Плохо я жила, а потом с ребятами познакомилась – они против бесей. Отчего же мне теперь от своих ребят денег не брать?
Я раскрыла рот, чтобы обрушить на эту… быдлячку?… весь свой арсенал аргументации, который ежедневно оттачивала на работе, но слов не нашла. Уж больно просто у ней все. Мозги ее до стерильности промыты гебульно-поповской пропагандой, мутным потоком хлеставшей из всех государственных СМИ. Это не сознание, это застывший гудрон. Туда уже негде вставить росток здравой мысли. Вспомнила совет Евгении Абзац и – но ненавидеть не получалось.
Пробурчав слова прощания, пошла в редакцию.
От водки, выпитой на голодный желудок, меня изрядно мотало из стороны в сторону, но до редакции я добралась.
Ирина усадила меня писать репортаж. Позвонила Наташка – все «нормально», обычное сотрясение без осложнений.
Я быстро написала что-то сумбурное и бессвязное, Ирина выхватила черновик у меня из рук, показала большой палец и побежала дорабатывать. Так репортаж о демонстрации за моей подписью попал в траурный номер и поэтому имел широкий резонанс. Он был даже с фотографиями.
Меня заметили. Незнакомые люди украдкой пожимали мне руки прямо на улицах, а иногда я ловила на себе злобные взгляды и слышала шипение за спиной.
Удачно сложилась судьба контекста «кто его довел до этого». Я стала замечать его в статьях самых разнообразных авторов, вплоть до передачи открытых текстом.
Мне стали очень много писать. Почта распухла и мне приходилось тратить несколько часов в день на электронную переписку, а в основном на отсеивание ненужных писем.
Были курьезы, например, почти ежедневно, преодолевая любые антиспамовские меры, приходило одно и то же письмо: «Совет ветеранов Центрального Административного округа приглашает Вас на постоянную работу на должность сотрудника отдела аналитики и мониторинга прессы.
Гарантируем интересную работу, хорошие условия труда и достойную зарплату.
kruzhkov@bunker.ru»
Но меня заметили и Интернет-бригады. В моем блоге, прежде унылом, честно говоря, местечке, и на политических форумах, которые я изредка посещала, вдруг началась бешеная перепалка между нормальными посетителями и какими-то патриотическими идиотами.
Несколько позже я узнала, что в Кремле было принято решения создать так называемые веб-бригады. Публика, обычно тусовавшаяся на порносайтах и сборниках анекдотов, толпой хлынула в политическую вселенную рунета, прежде отличавшуюся интеллигентной предупредительностью, толерантностью и либеральными методами дискуссий. На содержание этих стай было выделено несколько миллиардов рублей, сумму, сравнимую с затратами на космические программы.
Все это уходило на создания информационного шума, подделки чужих сообщений, личных провокаций против оппонентов, массированной нецензурной брани десятками страниц. Всякая критика власти вызывала коллективные паранодиально-шизофренические припадки пещерного антиамериканизма, прославления Вована, милитаризма, антисемитизма, шовинизма и ксенофобии. Зазвучали недвусмысленные угрозами физической расправы над оппонентами и их родственниками, что вынуждало многих из либерально-настроенных участников покидать веб-форумы и на длительное время выходить из каких-либо дискуссий. То там, то здесь появлялись сообщения о чистке интернетовских кадров – независимых специалистов-компьютерщиков меняли на некомпетентных в информатике и журналистике, но зато абсолютно послушных людей.
Несчастные уволенные слонялись по Москве, их нигде не брали на работу. Некоторые спивались, опускались, превращались в бомжей. Многие уехали за границу.
Я боролась с интернетовской заразой как могла. Никогда в жизни на меня не выливалось такого концентрированного количества ненависти, подлости, вранья и издевательств. Я сразу перешла на грязный язык этих подонков и ублюдков, ибо по опыту коллег я знала, что другого обращения эти холуи и жополизы власти не понимали. Ирина подсказывала мне наиболее хлесткие обороты из своей богатой лагерной жизни, ошарашенные противники на время оставляли меня в покое, но через некоторое время лезли опять. Они вовсю использовали приторно-вежливые обороты, но мразность свою скрыть все равно не могли. Особенно они веселились во время операции в Ираке: с напускным равнодушием они комментировали события, вызвавшие неподдельное чувство облегчения у всего мира, лицемерно придирались к деталям суда и казни чудовищного тирана Хуссейна и, уже отбросив все приличия, плясали на трупе каждого погибшего американца. Наконец, устав от их непрерывной паранойи, я закрыла свой блог, вызвав массовый припадок лицемерных упреков в подавлении свободы слова.
Я перестала с ними общаться, но понимала, что это только их раззадорит.
Зависть к благополучному и процветающему Западу с подачи кремлевских пропагандистов уже к тому времени овладела массовым сознанием, породив уродливые имперские комплексы даже у казалось бы образованных и мыслящих людей.
Их активно поддерживала и прослойка полубандитов, которым в обмен на лояльность власти она прощала преступления и разрешала называть себя бизнесменами.
А в самом низу социальной пирамиды томился народ. Растерянный, разобщенный и оглушенный петросянами, рекламами пива и бесконечными сериалами, он стремительно превращался в быдло, хлебающее в стойле свое жорево и пойло. У него снова отняли свободу. И вернуть ее было нелегко. Бегать за каждым – не набегаешься. Пока объясняешь одному, другой ужеиииииир снова сует голову в кормушку. Надо как-то встряхнуть всех сразу. «Взорвать страну», как говорил Борис Варганыч.роо
Евгения два раза уже ссылалась на мои статьи в своих передачах. Я попала в общество «рукопожимаемых», меня стали запросто приглашать на посиделки «Хартии журналистов», о которых я доселе и не мечтала. Видя мои успехи, Ирина подстраховывала меня, например, заставила меня заучить наизусть целый список тезисов и антитезисов на тему Холокоста, без которых я бы села в лужу раз двадцать точно.
«Хартия» собиралась в квартире Маши Слоновской, почти в самом центре Москвы. Квартира досталась ей по наследству, от легендарного дедушки-разведчика. Вся квартира была увешана старыми фотографиями еще молодого дедушки. Со вкусом подобранная старинная мебель не выпускала из своих объятий. Огромные, в всю стену, книжные полки содержали собрания сочинений авторов, имена которых я даже и не знала. Дедушка был одним из тех чекистов, которые хранил идеалистические взгляды на революцию до самого расстрела. Он до самого последнего дня собирал эти книги, спасая их от сожжения в печах НКВД, скручивания на самокрутки и от гниения на помойках после ареста их прежних владельцев. Мебель он спасал тоже – иначе ее бы сожгли в буржуйках.
Предки многих из «Хартии» и гостей были из числа восторженной интеллигенции начала века, которая поверила большевикам и их сказкам о светлом будущем. Они воевали на фронтах Гражданской, поднимали промышленность, служили в НКВД – но не Сталину и Берии, а своей стране, которая тогда называлась СССР. Это была элита, генофонд нации, мечтатели и бессребреники, ученые, поэты и художники, ненавидевшими карьеризм, косность и мещанство. Многие, втянутые в горнило гражданской войны, стали теми самыми «комиссарами в пыльных шлемах», смело бросавшихся в бой с врагами на войне и с ложью и несправедливостью в мирное время. Фактически они одни сохраняли для народа образцы высокой морали и нравственности и готовность к самопожертвованию в то время как страну захлестывала первая волна торжествующего быдла. Жизненные пути почти всех их пресеклись в кровавой вакханалии 37 года. Не они, но их тени донесли эти идеалы до 1991 года, дав последний ярчайший всплеск экономических «камикадзе».
И горькой иронией судьбы стало то, что их внуки доделывали то, что не успели их деды, продолжая бороться против обожествления памяти их палачей и нового огосударствления палачества, опять начатого серыми людишками в погонах.
Квартира Маши была огромной, в одном конце ее можно было сладко спать (чем я нередко злоупотребляла) в то время как в другом могли кипеть нешуточный страсти.
Типичная запомнившаяся мне картина – я, растрепанная и продирающая глазки, выползаю из темноты на свет, а блистательный Зариховский вещает:
– Покаяние! Вот, к чему мы должны призвать этот народ! Никогда в этой стране не будет никакого прогресса, пока народ довольствуется этой властью, этой историей и этой страной.
Сколько не повторяй «Россия – часть Европы», никакие западные ценности не приживутся на этой выжженной ленью и самодовольством ментальной почве. Хлеб есть, зрелищ уже всем по горло хватило, все жуют и молчат. И радуются. Радуются, понимаете? А если не приживутся западные ценности, то будьте уверены, вырастет что-нибудь такое, что нас всех погубит.
Да и не возьмут нас в Европу. Нас боятся, и правильно. Только покаяние может перевесить в глазах цивилизованного мира те пуды зла, которые Россия принесла в мир в 20 веке.
А потом – потом будет суд. Очистительный. Справедливый…
Окончание речи потонуло в аплодисментах – народу тогда собралось много.
Я позже рассказала об этом Ирине Максимовне.
– Покаяние – хороший контекст, – подтвердила она, – только про суд не надо. Спугнем.
Зариховский был одним из моих кумиров. Он входил в Белый Список России, куда мы с Машей заносили самых умных, совестливых и высоконравственных представителей еще сопротивлявшейся интеллигенции. Чтобы ни делала власть, члены Белого Списка это критиковали, жалили точно и язвительно, часто вызывая истерически припадки в Кремле. Мы знали, что режим, основанный на лжи и насилии, ненавидимый собственным народом и всем миром, подтачиваемый изнутри повальной коррупцией, когда-нибудь падет, и тогда члены Белого Списка станут новой властью России, властью свободы, справедливости и правды.
Большинство в Белом Списке составляли люди, которые финансово не зависели от власти, не пачкали рук деньгами, отнятыми у народа. Они жили бедно, но их поддерживали гранты, выделявшиеся западными правительствами и пожертвования независимых частных организаций. Последние аккумулировали трудовые доллары простых европейцев и американцев – фермеров, клерков, бизнесменов, домохозяек, всех кто искренне желал российскому народу счастья и процветания – и под строгим контролем распределялся между правозащитными, демократическими и прочими оппонирующими власти организациями в России. Власть и ее патриотические холуи постоянно пытались доказать, что эти деньги якобы поступают от ЦРУ, клеветали в подручных СМИ, перекрывали то один, то другой ручеек поступления грантов. Но все их попытки были тщетными и служили только дополнительной рекламой оппозиции. Так, на наших глазах зарождалась новая политическая культура сопротивления интеллигенции и других свободных людей России жесткой и звереющей с каждым днем власти. Нравственная планка была задана, поддержка простых людей Запада была гарантирована, дело было только за количеством тех, кто согласится жить по этим высоким стандартам здесь, в этой стране.