Но они поторопились и сделали стратегическую ошибку – в Югославии они позволили выглянуть из-под савана информационных войны то, что там прячется – войну настоящую.
Они сделали это очень нагло и публично. Люди в России, до того, безоговорочно доверявшие западу и всяким его ценностям, опешили и призадумались. Критическая масса лиц, причастных у правлению страной, еще не было скуплена. Даже здесь в Кремле, была растерянность. Пусть даже ненадолго. Но мы были к этому готовы и нам удалось воспользоваться моментом, расставить несколько своих людей и перехватить инициативу.
Мы не стали с ними играть в игру, в которую уже проиграли в 80-х. Мы все еще были очень слабы. Но мы придумали асимметричный ответ. Они ожидали от нас контригры, чтобы разбить нас в своей игре по своим правилам с сухим счетом. Но мы, наоборот, стали им подыгрывать, доводить все ситуации до маразма. Мы не стали отрицать их пропаганду – мы сами принялись ругать и поносить себя стократно. Мы не стали бороться с их идеологией – мы стали ей помогать. Мы устроили так, что все, что они сочиняли и сочиняют о нашей стране, стало моментально и многократно сбываться.
Они пишут о скинхедах – и пожалуйста, мы инсценируем целую волну нападений бритоголовых пацанов на очень даже аутентичных иностранцев. Они пишут о шпиономании – по стране немедленно прокатываются кампания ловли шпионов, одна идиотичнее другой. Они пишут о репрессиях против грузинов – и униженные и ограбленные грузины на неделю-две заполняют все передовицы всех газет. Они пишут об избиениях демонстрантов – и действительно, сочные и драматические избиения тут же организуются прямо перед камерами прессы. Они только вякнут про коррупцию – и тут же начинаются аресты оборотней в погонах. Они намекают на проделки лубянских мудрецов – а нате, вот он я! Они пытаются собирать компроматы – им тащат чемоданы оных. Им уже не надо, но мы тащим новые и новые чемоданы – подавитесь, мол.
На международной арене то же самое, хотя и в ограниченном масштабе.
Они расширяют НАТО – и мы занудно просимся в НАТО. Они хотят построить на нашей границе радар – мы им предлагаем свой. Они хотят организовать картель против нефтяных цен – мы просимся в ихнее ВТО. И так далее. Тут у нас, правда, пока маловато опыта и пока мы боимся переборщить.
Еще одни слой путаницы добавляет то, что официально мы то отрицаем что-нибудь, то подтверждаем, то опровергаем, то замалчиваем, то допускаем утечки, то распускаем слухи – это еще более усложняет картину, ибо дополняет те же действия с их стороны в сторону усложнения. И все это тонет в океане разговоров, статей, версий, оценок экспертов, докладов политологов и т.п. Этот шлюз мы открыли настежь. И с недавнего времени процесс стал самоподдерживающимся. Мы уже почти не вмешиваемся. Следим, иногда вносим в реальные события долю абсурдности, насколько позволяют наши силы.
– А пример можно? Где это работает?
– Можно. Возьмем ту же Марту Генриховну. Она зарабатывает бешеные бонусы на направлении в нужное русло медийных кампаний в России. Ирина ваша повесится на подтяжках покойного мужа, если узнает, какие деньги она отбивает для Марты, а сама не получает. Но деньги эти Марта Генриховна получает только потому, что она пишет правильные отчеты своему начальству. Спрашивается, зачем ей писать, что газету «Гражданин» реально никто не выписывает и не читает, если она может предъявить показатели общественного резонанса на статьи этой газеты? А уж эти-то показатели мы обеспечим в лучшем виде, будьте уверены. И за это ей спускают новые задания. И она старается. Мы ей сначала «помогали». И она быстро достигала успеха. Теперь она успешна, она стократно-супер-успешна. Привыкла к этому. Она уже подсознательно не хочет думать о том, что вне ее кабинета уже давно реально ничего не происходит. А это давно уже так, даже без нашего вмешательства. Может, она и ощущает диссонанс, но никогда не признается в этом начальству. Потому что, чтобы признать, что ты проигрываешь глупому противнику, надо иметь мужество, а какое мужество может иметь эта рабская душонка? У них, там, на эти должности мужественные люди не идут.
И мы им помогаем. Мы создали для нее и для подобных ей среду, где они уснули в сладких грёзах. Их начальство тоже подсело на этот наркотик. Они строят планы, раздувают штаты, увеличивает финансирование. Им кажется, что вот-вот еще немного усилий – и они переломят незримый барьер, по их теориям чисто остаточное сопротивление российской среды. Но это лишь их грёзы, ибо они действуют в пространстве образов, принимаемых ими за настоящие. А чего можно добиться во сне? Ничего.
– Конспирологический эргегор поглощает реальный эгрегор заговора, – вспомнила я.
– Вот именно. А вы, кажется, знакомы с теориями моего сына!
– Он еще и ваш сын?
– Очень талантливый мальчик. Весь в маму. Он здесь. В аналитическом отделе трудится.
Он нажал кнопочку на столе и сказал:
– Зайди, Андрюш.
– Иду. Только пирожки мамины разогрею, – раздался знакомый голос.
– Он, наверное, сможет объяснить кое-какие детали. И жена моя тоже здесь – в котр… контпр, копрор…. тьфу, контрпропагандистском, тьфу, слово какое неудобное. На самом острие копья, как говорится. Здесь многие работают семьями. У нас тут хорошо, коллектив дружный, новый год вместе празднуем, КВНы проводим. Стенгазета есть «Хроники Нескучного Абсурдистана» – между прочем высшего класса публикации, народ наизусть заучивает. Бассейн есть, спортзал, питание хорошее, кремлевское. Плюс своя кухонька, с микроволновками. Свадьбы были, дети растут. Даже метро свое есть, до Спортивной можно доехать и до Внуково. Медицина очень хорошая. И заметьте – за всю историю ни одного психиатрического случая. Пионерлагерь. Ну и прочее.
– А если Марта Генриховна и ее хозяева догадаются, что всю малину им кто-то портит?
– А они уже подсознательно догадываются, и не только они. «Кто такой Вован?» – то и дело вопрошают. Аналитику разводят. Да и каждый писака считает своим долгом отметиться. – Крючков демонстративно пнул горку томиков на столе. – Напрягаются, анализируют, но охватить разумом саму возможность такой громады, как наш бункер, пока никто не решается. А мы уже приняли превентивные меры – отменили режим строгой секретности – все равно все всё узнают. Наши аналитики посчитали-покумекали – и разрешили свободно распространять любые сведения о нас. В результате они стали общедоступны и, автоматически обесценившись, попали в разряд конспирологии. И веры им поэтому нет никакой, а путаницы они добавляют изрядно.
– А Вы не боитесь, что это плохо кончится? Возьмет, к примеру, Вован, и затопит ваш бункер. Или другой Вован. Или они сговорятся.
– Риск есть, конечно. Но лучше уж «плохо», чем как на Украине или в Югославии.
– А если вы не справитесь с материалом? Ведь народ читает все это и может не понять ваших хитростей.
– А народ это и не читает.
– У нас же подписчики, тираж, и он раскупается мгновенно.
– Он даже не доходит до торговых точек. Вы видели своими глазами вашу газету «Гражданин» в свободной продаже?
– Нет.
– И правильно. Мы скупаем ее у распространителей. А потом сами раскладываем немного для приличия в холлах гостиниц и торговых центров. А количество ваших подписчиков равно количеству аналитиков, которые читают это по долгу службы. И вот вам результат…
Он достал из ящика свежий номер «Гражданина».
– Вот статья – наугад беру. Чиновник A пересел в из кресла X в кресло Y. Целая полоса о том, что бы это значило, и что думает по этому поводу политолог B и аналитик центра Карнеги C. Вы всерьез уверены, что народу это интересно?
– Но у нас же есть Интернет. Сайт активно посещается, на форуме страсти кипят. У людей есть гражданская позиция.
– Отдел, который этим занимается, я вам показывал.
– Но… Но как же все-таки свобода? Люди же искренне мечтают о свободе. Вы же не можете убить мечту.
– Про свободу я ничего не скажу – по этим делам у меня жена спец. Но возражу так. Люди еще недавно мечтали о коммунизме. Помните? И мечта эта двигала горами. Но – пока коммунизм не попал в передовицы газеты «Правда». Вы читали передовицы газеты «Правда»? Не читали? Так вот, поверьте мне, бывшему члену Политбюро, на слово, они его и убили. Медленно, как холестериновые бляшки. Люди постепенно перестали верить в коммунизм. Перестали сомневаться в нем. Перестали вообще переживать по его поводу. Он стал ритуальным заклинанием, доносящимся из каждого ведра, написанным на каждой стене. Его ежедневно упоминали в передовицах газеты «Правда», но их никто не читал. А если кто и читал, не мог удержать их в памяти более нескольких минут. Там язык был такой, что его невозможно было читать вообще. И теперь коммунизм уже не построишь вообще, он мертв. Он стал темой для анекдотов. На то, чтобы выжечь из него все живое, потребовались десятилетия. А чтобы нейтрализовать любую синтетическую идею, транслируемую вами через «Гражданина», достаточно несколько месяцев подавать ее всем насильно с интенсивностью передовиц газеты «Правда». И мы это делать умеем. Вы привлекаете к ней внимание, а мы делаем так, что сначала от нее будет всех тошнить, а потом она становится фоном, автоматически отсекаемым подсознанием от разума. Если надо, мы само понятие правды раздуем методом передовиц газеты «Правда» до стабильного подсознательного отторжения. Но нам пока это не надо.
Я молчала. Он побил все мои возражения. А которые не побил, довел до полного абсурда. Я медленно и с трудом постигала объемность всего этого горгульеобразного сооружения, которое вопреки всем законам и самому здравому смыслу, существовало, здравствовало и господствовало. Вот куда делись все эти отставные кагебешники! Мы думали, что они давно на пенсиях, в бизнесе и в охранных фирмах, а они снова сплотились в очередное многоголовое чудовище. Только не «лаяй» оно, поэтому мы его наивно не замечали, – а ведь все же его признаки были у нас перед носом! Многие, слишком многие вещи в моей голове, которые я раньше полагала недоступными моему разумению или непонятыми, прояснялись и с неприятными щелчками намертво подгонялись одна к другой.
Как я уже говорила, думать я не привыкла, а тут думалось само и наверное, меня при том здорово колбасило – судя по тому, с каким интересов Кружков наблюдал за мной.
– А зачем вы мне все это рассказали?
– Это была вводная часть. Я излагал вам обстановку, в которой вам предстоит действовать.
– Подождите, подождите, я еще не давала согласия действовать для вас. Если я выйду отсюда живой, я первым делом напишу книгу об этом. Переправлю на Запад, будьте уверены, перехватить не удастся. И плевать, что в нее никто не поверит.
– Да хоть две. Мы вам и издательство хорошее сосватаем. Примите совет пожилого человека – просто переждите пару дней. Информации слишком много, она должна перекипеть, отстояться. Вы можете принять решение позже.
Я встала.
Сейчас я разобью ему об голову… что? – ну хоть вот этот графин. Выйду в коридор. И какой-нибудь солдат распорет меня автоматной очередью от шеи до… положим, до пупка. Я мгновенно умру, весь этот абсурдистан для меня кончится, а солдат получит отпуск на родину и сфотографируется у знамени. И фотографию ему не отдадут, потому что секретная. И будет потом всю жизнь невыездным, мучаясь по ночам от угрызений, а днем от видений. Так, так, не отвлекаться, мы собираемся убить Кружкова. Пусть Вован ушел от моего ножа, но он не уйдет от моего графина. Я сжала холодное стеклянное горлышко. Кружков с недоумением и беспокойством уставился на меня. Быстрым движением я занесла графин над его головой…
Внезапно приоткрылась дверь и раздался голос.
– Коленька, извини, Андрюшка зайти не может, я сама принесла пирожки.
От самого звука этого голоса рука моя разжалась и графин упал на пол.
Когда в кабинет вошла его обладательница с бумажных пакетом в руках, я только успела прошептать:
– Валькирия Ильинишна???
И как колода рухнула прямо в лужу с осколками.
От запаха нашатыря я очнулась.
Нет, это был не кошмар.
Господи, ну когда же это кончится, – то просыпаюсь, то очухиваюсь!
Я сидела в кресле Кружкова, сам Кружков маячил в сторонке с озабоченным видом, а Валькирия Ильиниша заботливо поправляла подушки под моей головой.
– Вы не ушиблись, милочка? Не порезались?
– Ааааааааа… Нееееее…. Выыыы…
– Да, милочка, это я.
У меня не было сомнений. Этот скрипучий от многолетнего сарказма голос, эти живые глазки за толстыми линзах очков, эта нездоровая пухлость. Это была она, никаким двойниками это подделать невозможно.
– Кажется, мое появление вас слишком потрясло. Извините.
– Вы! Вы!… С ними?!!
– Да, я с ними. Вернее, я – это уже давно «они». С конца 70-х. Сначала я вроде вас тоже боролась за свободу с коммуняками, но однажды меня после очередного ареста привели к Андропову. Мы проговорили с ним всю ночь. И он сумел меня заинтересовать.
– Вы предали святое дело!
– Да ничего я не предавала. Оно и не потребовалось. КГБ тогда уже все про всех знало. На 99% добровольными доносами самих борцов. Когда я их прочитала и взглянула на нашу борьбу глазами Юрия Владимировича, мне стало смешно и горько. Да, я была отчаянно смела, я искренне любила свободу, я и сейчас ее люблю. Но что я делала в среде этих лицемерных стукачей и ничтожеств? Ведь до сих пор я на фоне этих проститутов практически единственная борюсь честно, не получаю грантов! И тут он предложил мне одно интересное дело – вроде соревнования – продолжать жить так как я жила, говорить то, что говорила, но доводить все до настоящего, бескомпромиссного логического конца. И посмотреть, чья возьмет. Во что оно развилось, Коля вам сейчас покажет.
– Показал уже, – ответил Кружков.
– Кроме того, в меня влюбились оба моих следователя. Чего я от себя ну никак не ожидала. Были настоящие страсти, любовный треугольник, все было. Один в итоге стал моим мужем, а другой написал рапорт и уехал куда-то. Еще что-нибудь желаете обо мне услышать?
– А как же свобода?
– Свобода – это возможность заниматься интересным делом. Вот и всё. Ну, не переживайте, милочка, Вот, съешьте пирожок. Они горячие еще. Сама готовила.
Я автоматически вцепилась зубами в пирожок. Кисло-сладкое, еще теплое смородиновое варенье брызнуло мне в рот. Как кролик на удава, я смотрела на Валькирию Ильинишну, эту архиренегатку, а боковым зрением засекла недалеко от кресла несколько осколков разбитого графина. Если быстро нагнуться и подобрать вон тот, они ничего сначала не поймут, а потом – решительное чик-чик! – и вот две головы гидры издохнут.
Не переставая жевать, я осторожно, я принялась подвигать кресло на колесиках к ближайшему осколку. Они ничего не подозревали, продолжали описывать мне тонкости своего конспирологического существования.
Вдруг что-то изменилось во мне. Какая-то тяжесть отцепилась от самого дна души и канула в бездну. Я остановила движение к осколку. Я стала вслушаться в их слова. Мне стало тревожно и легко. Мне стало безумно ИНТЕРЕСНО!
И, справившись с пирожком, я сказала:
– Ладно, излагайте мое задание.»
Последняя страница рукописи отсутствовала. Об этом свидетельствовало и примечание в сопроводительном письме.
Сэр Реджинальд Морсби положил перевод обратно в папку, откинулся в кресле и погрузился в размышления.
Ему нужно было принять решение о предоставлении гражданства Великобритании журналистке, написавшей эти строки. Он поглядел на ее фотографию – лицо молодой женщины выглядело усталым и опустошенным. Вполне годилось для жертвы репрессий. Или для обычной наркоманки. Годилось оно и для несчастной параноидальной истерички, которые нынче толпами жалуются из России на постоянную слежку, психотронные лучи и на жуков в стенах. Психиатры дали свое заключение, но как всегда неоднозначное и расплывчатое.
Сэр Морсби вздохнул и погрузился в отчет МИ-6. Он тоже не прибавлял ясности. На каждого из упомянутых фигурантов – от Борис Ваграныча до Грабовского – давно уже имелось пухлое досье, за горой фактов и цифр по сути не стояло ничего, что могло бы гарантировать их поведение в следующую минуту. А зачем, спрашивается, тогда нужны эти досье?
Морсби отправил отчет разведки обратно в папку, достал из жилетного кармана заветную монетку и подбросил над столом. Монетка упала, покаталась по столу и улеглась. Орел. Морсби старательно вывел свою резолюцию на деле репатриантки, залопнул папку и положил ее на верх стопки обработанных.
Потом взял папку снова и потряс над столом.
Выпал кусок черного стекла. Морсби глянул через него в окно. Британское Солнце было безупречно круглым.
Он выбросил стекло в урну и уже навсегда положил красную папку обратно.
Прощайте, дела Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии.
На левой части стола осталась последняя папка.
Морсби открыл ее и, найдя конец незавершенного текста, дописал его:
«… Исходя из вышеизложенного, я пришел к выводам столь неутешительным, что просимая мною у Вашего Величества отставка представляется мне единственной возможностью сохранить уважение к себе, доброе имя и, наконец, сам здравый рассудок.
Выводы перечислены в приложении к сему прошению, а вкратце суть их такова:
стратегия управляемого хаоса, столь тщательно разработанная нашими лучшими умами и много лет все более и более искусно направляемая нашими тактическими кадрами, успешно работала во многих странах. На вполне резонные возражения противников выпускания джинна из бутылки, каковым принадлежал и покорный слуга Вашего Величества, не обращали внимания. Всем, особенно нашим яйцеголовым партнерам из-за океана, нравилось, что стратегия работала.
Но в России с ней случилось худшее из худшего, чего не могли предвидеть даже самые въедливые критики – она попала на среду, основанную на особенностях русского национального характера. Вряд ли такая среда была искусственно создана противником в превентивном порядке. Недооценка этого фактора, явно лежит на совести упомянутых мной выше парней из Ленгли и Госдепа. Но виноватых искать уже поздно.
Как бы то ни было, в результате мы потеряли возможность истолковывать сами результаты нашего управления хаосом. Я дал этому явлению название «кризис достоверности». Любое увеличение наших усилий приводит только к усилению хаотичности происходящего. Разве можно победить страну, о которой что мы ни скажем, все сбывается? Теперь мы должны приложить все усилия, чтобы эта зараза хотя бы не выползла за пределы России. Это, увы, означает для нас сворачивание всех наших проектов в России и переход к идеологической обороне. Ибо если мы допустим эскалацию кризиса, то произойдет подрыв самой основы верификации событий, и мир погрузится уже в настоящий хаос без надежды выбраться.
Возможно, более молодые и энергичные умы справятся с этой напастью, но такой старый конь Вашего Величества, как я, уже не поднимет эту целину.
Да поможет нам Бог!
Примите уверения в преданности,
верный слуга Вашего Величества,
Реджинальд Морсби»
Он захлопнул папку, нарочито небрежно бросил ее на стол и вызвал секретаря.
– Джеймс, вот это все вниз, а эту наверх. После этого на сегодня Вы свободны.
– Благодарю вас, сэр. Спасибо за все. И удачи Вам.
– Удачи и Вам с новым боссом, Джеймс.
Секретарь унес папки.
Реджинальд Морсби потянулся, расслабил галстук и даже поковырялся в носу.
Дела его закончены все.
Задание, которому он отдал 30 лет жизни и на котором состарился, наконец-то зажило самостоятельной жизнью и теперь его вмешательства не требовалось.
А как гласит китайская пословица, «когда дело сделано, человек должен удалиться».
Через неделю его обгорелый труп найдут в развалинах взорвавшегося от утечки газа дома, опознают только по зубным коронкам и слегка оплавленной знаменитой «монетке Реджи» и похоронят с почетом.
А еще через неделю он скромно сойдет на перрон Белорусского вокзала и вдохнет грязный и порочный воздух Москвы.
Что ждет его в этом Городе Желтого Дьявола? И кто ждет его там?
Тридцать лет – не шутка. Город, из которого он уезжал, давно уже не тот – это он видел по телевизору. Страны даже той нет. Люди в нем другие, друзья давно его забыли. Шеф, благословивший его на операцию, недавно умер. Он будет никто, тень.
В родной семье он уже вряд ли будет своим, поселится отдельно. Каждое воскресенье он будет ходить в ведомственную поликлинику и жаловаться на болезни или, проехав через весь город, прилежно сидеть с внуками, пока их родители катают с сослуживцами шары в боулинге и пьют пиво. Или есть ложечкой кефирчик с мюслями, поглядывая на новости первого канала вперемешку с сериалами о ментах.
Он будет еще ловить себя на том, что норовит подписаться постылой фамилией Морсби, а не своей родной, которую основательно подзабыл и которая теперь выглядит свежо и забавно.
А каждый понедельник он будет садиться в метро, рано утром, пока нет давки и даже можно посидеть, доезжать до секретного музея, который максимум раз в год посещают секретные курсанты, стирать несуществующую пыль с костяного ножа и других экспонатов, которые никто никогда не рассекретит, а потом мирно дремать в кресле.
Или же он будет доезжать до «Театральной», открывать своим ключом незаметную дверь в углу подземного перехода, и, поплутав по окрашенным зеленой краской коридорам, открывать еще одну дверь, заходить в лифт, спускаться, выходить из лифта, здороваться с прапорщиком, заходить в кабинет с аквариумом и там уже до самого вечера читать дешевые детективчики, потом мирно дремать в кресле.
Ему все равно – он будет счастлив в любом случае. Ведь он будет жить в самом интересном месте мира. Там, где человек может не знать, что случится в следующую минуту и поэтому быть по-настоящему свободным.
Апрель-июль 2008
Замечания об опечатках и ошибках, впечатления, отзывы, предлагаемые сюжетные ходы, а также иллюстрации (в стиле комикса), присылайте по адресу
http://kamil-musin.livejournal.com/13655.html
Они сделали это очень нагло и публично. Люди в России, до того, безоговорочно доверявшие западу и всяким его ценностям, опешили и призадумались. Критическая масса лиц, причастных у правлению страной, еще не было скуплена. Даже здесь в Кремле, была растерянность. Пусть даже ненадолго. Но мы были к этому готовы и нам удалось воспользоваться моментом, расставить несколько своих людей и перехватить инициативу.
Мы не стали с ними играть в игру, в которую уже проиграли в 80-х. Мы все еще были очень слабы. Но мы придумали асимметричный ответ. Они ожидали от нас контригры, чтобы разбить нас в своей игре по своим правилам с сухим счетом. Но мы, наоборот, стали им подыгрывать, доводить все ситуации до маразма. Мы не стали отрицать их пропаганду – мы сами принялись ругать и поносить себя стократно. Мы не стали бороться с их идеологией – мы стали ей помогать. Мы устроили так, что все, что они сочиняли и сочиняют о нашей стране, стало моментально и многократно сбываться.
Они пишут о скинхедах – и пожалуйста, мы инсценируем целую волну нападений бритоголовых пацанов на очень даже аутентичных иностранцев. Они пишут о шпиономании – по стране немедленно прокатываются кампания ловли шпионов, одна идиотичнее другой. Они пишут о репрессиях против грузинов – и униженные и ограбленные грузины на неделю-две заполняют все передовицы всех газет. Они пишут об избиениях демонстрантов – и действительно, сочные и драматические избиения тут же организуются прямо перед камерами прессы. Они только вякнут про коррупцию – и тут же начинаются аресты оборотней в погонах. Они намекают на проделки лубянских мудрецов – а нате, вот он я! Они пытаются собирать компроматы – им тащат чемоданы оных. Им уже не надо, но мы тащим новые и новые чемоданы – подавитесь, мол.
На международной арене то же самое, хотя и в ограниченном масштабе.
Они расширяют НАТО – и мы занудно просимся в НАТО. Они хотят построить на нашей границе радар – мы им предлагаем свой. Они хотят организовать картель против нефтяных цен – мы просимся в ихнее ВТО. И так далее. Тут у нас, правда, пока маловато опыта и пока мы боимся переборщить.
Еще одни слой путаницы добавляет то, что официально мы то отрицаем что-нибудь, то подтверждаем, то опровергаем, то замалчиваем, то допускаем утечки, то распускаем слухи – это еще более усложняет картину, ибо дополняет те же действия с их стороны в сторону усложнения. И все это тонет в океане разговоров, статей, версий, оценок экспертов, докладов политологов и т.п. Этот шлюз мы открыли настежь. И с недавнего времени процесс стал самоподдерживающимся. Мы уже почти не вмешиваемся. Следим, иногда вносим в реальные события долю абсурдности, насколько позволяют наши силы.
– А пример можно? Где это работает?
– Можно. Возьмем ту же Марту Генриховну. Она зарабатывает бешеные бонусы на направлении в нужное русло медийных кампаний в России. Ирина ваша повесится на подтяжках покойного мужа, если узнает, какие деньги она отбивает для Марты, а сама не получает. Но деньги эти Марта Генриховна получает только потому, что она пишет правильные отчеты своему начальству. Спрашивается, зачем ей писать, что газету «Гражданин» реально никто не выписывает и не читает, если она может предъявить показатели общественного резонанса на статьи этой газеты? А уж эти-то показатели мы обеспечим в лучшем виде, будьте уверены. И за это ей спускают новые задания. И она старается. Мы ей сначала «помогали». И она быстро достигала успеха. Теперь она успешна, она стократно-супер-успешна. Привыкла к этому. Она уже подсознательно не хочет думать о том, что вне ее кабинета уже давно реально ничего не происходит. А это давно уже так, даже без нашего вмешательства. Может, она и ощущает диссонанс, но никогда не признается в этом начальству. Потому что, чтобы признать, что ты проигрываешь глупому противнику, надо иметь мужество, а какое мужество может иметь эта рабская душонка? У них, там, на эти должности мужественные люди не идут.
И мы им помогаем. Мы создали для нее и для подобных ей среду, где они уснули в сладких грёзах. Их начальство тоже подсело на этот наркотик. Они строят планы, раздувают штаты, увеличивает финансирование. Им кажется, что вот-вот еще немного усилий – и они переломят незримый барьер, по их теориям чисто остаточное сопротивление российской среды. Но это лишь их грёзы, ибо они действуют в пространстве образов, принимаемых ими за настоящие. А чего можно добиться во сне? Ничего.
– Конспирологический эргегор поглощает реальный эгрегор заговора, – вспомнила я.
– Вот именно. А вы, кажется, знакомы с теориями моего сына!
– Он еще и ваш сын?
– Очень талантливый мальчик. Весь в маму. Он здесь. В аналитическом отделе трудится.
Он нажал кнопочку на столе и сказал:
– Зайди, Андрюш.
– Иду. Только пирожки мамины разогрею, – раздался знакомый голос.
– Он, наверное, сможет объяснить кое-какие детали. И жена моя тоже здесь – в котр… контпр, копрор…. тьфу, контрпропагандистском, тьфу, слово какое неудобное. На самом острие копья, как говорится. Здесь многие работают семьями. У нас тут хорошо, коллектив дружный, новый год вместе празднуем, КВНы проводим. Стенгазета есть «Хроники Нескучного Абсурдистана» – между прочем высшего класса публикации, народ наизусть заучивает. Бассейн есть, спортзал, питание хорошее, кремлевское. Плюс своя кухонька, с микроволновками. Свадьбы были, дети растут. Даже метро свое есть, до Спортивной можно доехать и до Внуково. Медицина очень хорошая. И заметьте – за всю историю ни одного психиатрического случая. Пионерлагерь. Ну и прочее.
– А если Марта Генриховна и ее хозяева догадаются, что всю малину им кто-то портит?
– А они уже подсознательно догадываются, и не только они. «Кто такой Вован?» – то и дело вопрошают. Аналитику разводят. Да и каждый писака считает своим долгом отметиться. – Крючков демонстративно пнул горку томиков на столе. – Напрягаются, анализируют, но охватить разумом саму возможность такой громады, как наш бункер, пока никто не решается. А мы уже приняли превентивные меры – отменили режим строгой секретности – все равно все всё узнают. Наши аналитики посчитали-покумекали – и разрешили свободно распространять любые сведения о нас. В результате они стали общедоступны и, автоматически обесценившись, попали в разряд конспирологии. И веры им поэтому нет никакой, а путаницы они добавляют изрядно.
– А Вы не боитесь, что это плохо кончится? Возьмет, к примеру, Вован, и затопит ваш бункер. Или другой Вован. Или они сговорятся.
– Риск есть, конечно. Но лучше уж «плохо», чем как на Украине или в Югославии.
– А если вы не справитесь с материалом? Ведь народ читает все это и может не понять ваших хитростей.
– А народ это и не читает.
– У нас же подписчики, тираж, и он раскупается мгновенно.
– Он даже не доходит до торговых точек. Вы видели своими глазами вашу газету «Гражданин» в свободной продаже?
– Нет.
– И правильно. Мы скупаем ее у распространителей. А потом сами раскладываем немного для приличия в холлах гостиниц и торговых центров. А количество ваших подписчиков равно количеству аналитиков, которые читают это по долгу службы. И вот вам результат…
Он достал из ящика свежий номер «Гражданина».
– Вот статья – наугад беру. Чиновник A пересел в из кресла X в кресло Y. Целая полоса о том, что бы это значило, и что думает по этому поводу политолог B и аналитик центра Карнеги C. Вы всерьез уверены, что народу это интересно?
– Но у нас же есть Интернет. Сайт активно посещается, на форуме страсти кипят. У людей есть гражданская позиция.
– Отдел, который этим занимается, я вам показывал.
– Но… Но как же все-таки свобода? Люди же искренне мечтают о свободе. Вы же не можете убить мечту.
– Про свободу я ничего не скажу – по этим делам у меня жена спец. Но возражу так. Люди еще недавно мечтали о коммунизме. Помните? И мечта эта двигала горами. Но – пока коммунизм не попал в передовицы газеты «Правда». Вы читали передовицы газеты «Правда»? Не читали? Так вот, поверьте мне, бывшему члену Политбюро, на слово, они его и убили. Медленно, как холестериновые бляшки. Люди постепенно перестали верить в коммунизм. Перестали сомневаться в нем. Перестали вообще переживать по его поводу. Он стал ритуальным заклинанием, доносящимся из каждого ведра, написанным на каждой стене. Его ежедневно упоминали в передовицах газеты «Правда», но их никто не читал. А если кто и читал, не мог удержать их в памяти более нескольких минут. Там язык был такой, что его невозможно было читать вообще. И теперь коммунизм уже не построишь вообще, он мертв. Он стал темой для анекдотов. На то, чтобы выжечь из него все живое, потребовались десятилетия. А чтобы нейтрализовать любую синтетическую идею, транслируемую вами через «Гражданина», достаточно несколько месяцев подавать ее всем насильно с интенсивностью передовиц газеты «Правда». И мы это делать умеем. Вы привлекаете к ней внимание, а мы делаем так, что сначала от нее будет всех тошнить, а потом она становится фоном, автоматически отсекаемым подсознанием от разума. Если надо, мы само понятие правды раздуем методом передовиц газеты «Правда» до стабильного подсознательного отторжения. Но нам пока это не надо.
Я молчала. Он побил все мои возражения. А которые не побил, довел до полного абсурда. Я медленно и с трудом постигала объемность всего этого горгульеобразного сооружения, которое вопреки всем законам и самому здравому смыслу, существовало, здравствовало и господствовало. Вот куда делись все эти отставные кагебешники! Мы думали, что они давно на пенсиях, в бизнесе и в охранных фирмах, а они снова сплотились в очередное многоголовое чудовище. Только не «лаяй» оно, поэтому мы его наивно не замечали, – а ведь все же его признаки были у нас перед носом! Многие, слишком многие вещи в моей голове, которые я раньше полагала недоступными моему разумению или непонятыми, прояснялись и с неприятными щелчками намертво подгонялись одна к другой.
Как я уже говорила, думать я не привыкла, а тут думалось само и наверное, меня при том здорово колбасило – судя по тому, с каким интересов Кружков наблюдал за мной.
– А зачем вы мне все это рассказали?
– Это была вводная часть. Я излагал вам обстановку, в которой вам предстоит действовать.
– Подождите, подождите, я еще не давала согласия действовать для вас. Если я выйду отсюда живой, я первым делом напишу книгу об этом. Переправлю на Запад, будьте уверены, перехватить не удастся. И плевать, что в нее никто не поверит.
– Да хоть две. Мы вам и издательство хорошее сосватаем. Примите совет пожилого человека – просто переждите пару дней. Информации слишком много, она должна перекипеть, отстояться. Вы можете принять решение позже.
Я встала.
Сейчас я разобью ему об голову… что? – ну хоть вот этот графин. Выйду в коридор. И какой-нибудь солдат распорет меня автоматной очередью от шеи до… положим, до пупка. Я мгновенно умру, весь этот абсурдистан для меня кончится, а солдат получит отпуск на родину и сфотографируется у знамени. И фотографию ему не отдадут, потому что секретная. И будет потом всю жизнь невыездным, мучаясь по ночам от угрызений, а днем от видений. Так, так, не отвлекаться, мы собираемся убить Кружкова. Пусть Вован ушел от моего ножа, но он не уйдет от моего графина. Я сжала холодное стеклянное горлышко. Кружков с недоумением и беспокойством уставился на меня. Быстрым движением я занесла графин над его головой…
Внезапно приоткрылась дверь и раздался голос.
– Коленька, извини, Андрюшка зайти не может, я сама принесла пирожки.
От самого звука этого голоса рука моя разжалась и графин упал на пол.
Когда в кабинет вошла его обладательница с бумажных пакетом в руках, я только успела прошептать:
– Валькирия Ильинишна???
И как колода рухнула прямо в лужу с осколками.
От запаха нашатыря я очнулась.
Нет, это был не кошмар.
Господи, ну когда же это кончится, – то просыпаюсь, то очухиваюсь!
Я сидела в кресле Кружкова, сам Кружков маячил в сторонке с озабоченным видом, а Валькирия Ильиниша заботливо поправляла подушки под моей головой.
– Вы не ушиблись, милочка? Не порезались?
– Ааааааааа… Нееееее…. Выыыы…
– Да, милочка, это я.
У меня не было сомнений. Этот скрипучий от многолетнего сарказма голос, эти живые глазки за толстыми линзах очков, эта нездоровая пухлость. Это была она, никаким двойниками это подделать невозможно.
– Кажется, мое появление вас слишком потрясло. Извините.
– Вы! Вы!… С ними?!!
– Да, я с ними. Вернее, я – это уже давно «они». С конца 70-х. Сначала я вроде вас тоже боролась за свободу с коммуняками, но однажды меня после очередного ареста привели к Андропову. Мы проговорили с ним всю ночь. И он сумел меня заинтересовать.
– Вы предали святое дело!
– Да ничего я не предавала. Оно и не потребовалось. КГБ тогда уже все про всех знало. На 99% добровольными доносами самих борцов. Когда я их прочитала и взглянула на нашу борьбу глазами Юрия Владимировича, мне стало смешно и горько. Да, я была отчаянно смела, я искренне любила свободу, я и сейчас ее люблю. Но что я делала в среде этих лицемерных стукачей и ничтожеств? Ведь до сих пор я на фоне этих проститутов практически единственная борюсь честно, не получаю грантов! И тут он предложил мне одно интересное дело – вроде соревнования – продолжать жить так как я жила, говорить то, что говорила, но доводить все до настоящего, бескомпромиссного логического конца. И посмотреть, чья возьмет. Во что оно развилось, Коля вам сейчас покажет.
– Показал уже, – ответил Кружков.
– Кроме того, в меня влюбились оба моих следователя. Чего я от себя ну никак не ожидала. Были настоящие страсти, любовный треугольник, все было. Один в итоге стал моим мужем, а другой написал рапорт и уехал куда-то. Еще что-нибудь желаете обо мне услышать?
– А как же свобода?
– Свобода – это возможность заниматься интересным делом. Вот и всё. Ну, не переживайте, милочка, Вот, съешьте пирожок. Они горячие еще. Сама готовила.
Я автоматически вцепилась зубами в пирожок. Кисло-сладкое, еще теплое смородиновое варенье брызнуло мне в рот. Как кролик на удава, я смотрела на Валькирию Ильинишну, эту архиренегатку, а боковым зрением засекла недалеко от кресла несколько осколков разбитого графина. Если быстро нагнуться и подобрать вон тот, они ничего сначала не поймут, а потом – решительное чик-чик! – и вот две головы гидры издохнут.
Не переставая жевать, я осторожно, я принялась подвигать кресло на колесиках к ближайшему осколку. Они ничего не подозревали, продолжали описывать мне тонкости своего конспирологического существования.
Вдруг что-то изменилось во мне. Какая-то тяжесть отцепилась от самого дна души и канула в бездну. Я остановила движение к осколку. Я стала вслушаться в их слова. Мне стало тревожно и легко. Мне стало безумно ИНТЕРЕСНО!
И, справившись с пирожком, я сказала:
– Ладно, излагайте мое задание.»
Последняя страница рукописи отсутствовала. Об этом свидетельствовало и примечание в сопроводительном письме.
Сэр Реджинальд Морсби положил перевод обратно в папку, откинулся в кресле и погрузился в размышления.
Ему нужно было принять решение о предоставлении гражданства Великобритании журналистке, написавшей эти строки. Он поглядел на ее фотографию – лицо молодой женщины выглядело усталым и опустошенным. Вполне годилось для жертвы репрессий. Или для обычной наркоманки. Годилось оно и для несчастной параноидальной истерички, которые нынче толпами жалуются из России на постоянную слежку, психотронные лучи и на жуков в стенах. Психиатры дали свое заключение, но как всегда неоднозначное и расплывчатое.
Сэр Морсби вздохнул и погрузился в отчет МИ-6. Он тоже не прибавлял ясности. На каждого из упомянутых фигурантов – от Борис Ваграныча до Грабовского – давно уже имелось пухлое досье, за горой фактов и цифр по сути не стояло ничего, что могло бы гарантировать их поведение в следующую минуту. А зачем, спрашивается, тогда нужны эти досье?
Морсби отправил отчет разведки обратно в папку, достал из жилетного кармана заветную монетку и подбросил над столом. Монетка упала, покаталась по столу и улеглась. Орел. Морсби старательно вывел свою резолюцию на деле репатриантки, залопнул папку и положил ее на верх стопки обработанных.
Потом взял папку снова и потряс над столом.
Выпал кусок черного стекла. Морсби глянул через него в окно. Британское Солнце было безупречно круглым.
Он выбросил стекло в урну и уже навсегда положил красную папку обратно.
Прощайте, дела Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии.
На левой части стола осталась последняя папка.
Морсби открыл ее и, найдя конец незавершенного текста, дописал его:
«… Исходя из вышеизложенного, я пришел к выводам столь неутешительным, что просимая мною у Вашего Величества отставка представляется мне единственной возможностью сохранить уважение к себе, доброе имя и, наконец, сам здравый рассудок.
Выводы перечислены в приложении к сему прошению, а вкратце суть их такова:
стратегия управляемого хаоса, столь тщательно разработанная нашими лучшими умами и много лет все более и более искусно направляемая нашими тактическими кадрами, успешно работала во многих странах. На вполне резонные возражения противников выпускания джинна из бутылки, каковым принадлежал и покорный слуга Вашего Величества, не обращали внимания. Всем, особенно нашим яйцеголовым партнерам из-за океана, нравилось, что стратегия работала.
Но в России с ней случилось худшее из худшего, чего не могли предвидеть даже самые въедливые критики – она попала на среду, основанную на особенностях русского национального характера. Вряд ли такая среда была искусственно создана противником в превентивном порядке. Недооценка этого фактора, явно лежит на совести упомянутых мной выше парней из Ленгли и Госдепа. Но виноватых искать уже поздно.
Как бы то ни было, в результате мы потеряли возможность истолковывать сами результаты нашего управления хаосом. Я дал этому явлению название «кризис достоверности». Любое увеличение наших усилий приводит только к усилению хаотичности происходящего. Разве можно победить страну, о которой что мы ни скажем, все сбывается? Теперь мы должны приложить все усилия, чтобы эта зараза хотя бы не выползла за пределы России. Это, увы, означает для нас сворачивание всех наших проектов в России и переход к идеологической обороне. Ибо если мы допустим эскалацию кризиса, то произойдет подрыв самой основы верификации событий, и мир погрузится уже в настоящий хаос без надежды выбраться.
Возможно, более молодые и энергичные умы справятся с этой напастью, но такой старый конь Вашего Величества, как я, уже не поднимет эту целину.
Да поможет нам Бог!
Примите уверения в преданности,
верный слуга Вашего Величества,
Реджинальд Морсби»
Он захлопнул папку, нарочито небрежно бросил ее на стол и вызвал секретаря.
– Джеймс, вот это все вниз, а эту наверх. После этого на сегодня Вы свободны.
– Благодарю вас, сэр. Спасибо за все. И удачи Вам.
– Удачи и Вам с новым боссом, Джеймс.
Секретарь унес папки.
Реджинальд Морсби потянулся, расслабил галстук и даже поковырялся в носу.
Дела его закончены все.
Задание, которому он отдал 30 лет жизни и на котором состарился, наконец-то зажило самостоятельной жизнью и теперь его вмешательства не требовалось.
А как гласит китайская пословица, «когда дело сделано, человек должен удалиться».
Через неделю его обгорелый труп найдут в развалинах взорвавшегося от утечки газа дома, опознают только по зубным коронкам и слегка оплавленной знаменитой «монетке Реджи» и похоронят с почетом.
А еще через неделю он скромно сойдет на перрон Белорусского вокзала и вдохнет грязный и порочный воздух Москвы.
Что ждет его в этом Городе Желтого Дьявола? И кто ждет его там?
Тридцать лет – не шутка. Город, из которого он уезжал, давно уже не тот – это он видел по телевизору. Страны даже той нет. Люди в нем другие, друзья давно его забыли. Шеф, благословивший его на операцию, недавно умер. Он будет никто, тень.
В родной семье он уже вряд ли будет своим, поселится отдельно. Каждое воскресенье он будет ходить в ведомственную поликлинику и жаловаться на болезни или, проехав через весь город, прилежно сидеть с внуками, пока их родители катают с сослуживцами шары в боулинге и пьют пиво. Или есть ложечкой кефирчик с мюслями, поглядывая на новости первого канала вперемешку с сериалами о ментах.
Он будет еще ловить себя на том, что норовит подписаться постылой фамилией Морсби, а не своей родной, которую основательно подзабыл и которая теперь выглядит свежо и забавно.
А каждый понедельник он будет садиться в метро, рано утром, пока нет давки и даже можно посидеть, доезжать до секретного музея, который максимум раз в год посещают секретные курсанты, стирать несуществующую пыль с костяного ножа и других экспонатов, которые никто никогда не рассекретит, а потом мирно дремать в кресле.
Или же он будет доезжать до «Театральной», открывать своим ключом незаметную дверь в углу подземного перехода, и, поплутав по окрашенным зеленой краской коридорам, открывать еще одну дверь, заходить в лифт, спускаться, выходить из лифта, здороваться с прапорщиком, заходить в кабинет с аквариумом и там уже до самого вечера читать дешевые детективчики, потом мирно дремать в кресле.
Ему все равно – он будет счастлив в любом случае. Ведь он будет жить в самом интересном месте мира. Там, где человек может не знать, что случится в следующую минуту и поэтому быть по-настоящему свободным.
Апрель-июль 2008
Замечания об опечатках и ошибках, впечатления, отзывы, предлагаемые сюжетные ходы, а также иллюстрации (в стиле комикса), присылайте по адресу
http://kamil-musin.livejournal.com/13655.html